в которой знакомые прежде личности предстают в неожиданном свете, иное тайное становится явным, а иное предпочитает оставаться загадкой, ибо много ли интересу в том, чтобы узнать всю информацию зараз?

Сны снились мне едва ли не каждую ночь — цветные и яркие, полные движения, погонь, схваток и интриг. Иногда я видела кошмары, иногда — сны смутно любовного содержания, иногда и вовсе не могла вспомнить, что именно мне снилось этой ночью. Но если вспоминала и рассказывала Полин, алхимичка вслух завидовала, потому что ей самой сны снились очень редко. А уж такие приключенческие — и вовсе нечасто.

Но такого странного сна мне прежде не снилось.

…Я стояла посреди большого зала, освещенного сотнями магических свечей. За стрельчатыми окнами стояла вечерняя темнота; я могла ошибаться, но темнота определенно была зимняя, ибо в любое другое время года вечерние сумерки выглядят гораздо более прозрачными. Подойдя к ближайшему окну, я обозрела до боли знакомый внутренний двор; двор этот, да еще то, что воздух в зале чуть подрагивал от творившихся внутри чар, подсказали мне, что я нахожусь в стенах родной Академии Магических Искусств.

«Вот оно, образование, — философски подумалось мне. — И во сне от него никуда не убежишь!..»

Прикинув положение окон, я поняла, что нахожусь, скорее всего, в Малом зале, одной стеной примыкающем к Церемониальному. Здесь было шумно, людно, эльфно и немножко гномно: в зале находилось адептов, наверное, с сотню, все веселые и одетые по-праздничному. То и дело в воздухе взрывалась очередная иллюзия; прикинув уровень таковых, я поняла, что все адепты учатся на последнем, выпускном курсе. На вид большинство были моими ровесниками, из чего я сделала вывод: раньше на первый курс принимали не двадцати, а максимум четырнадцати лет от роду.

Похоже было на то, что все они ждут чего-то официального, серьезного и радостного одновременно; судя же по тому, что снаружи стояла зима, этим официальным, серьезным и так далее должно было быть торжественное вручение дипломов об окончании учебы. Во всех учебных заведениях, курируемых лично батюшкой царем, выпускной вечер отмечали в последний день зимы. Что уж поделать, больше всего наше лыкоморское величество любило именно это время. Поэтому дипломы вручались зимой, а летом после всех экзаменов и уже далеко не так торжественно выдавали скромные «приложения», в каковых и указывались истинные оценки.

Во всех моих снах мне полагалось что-то делать. Бежать, искать, отбиваться, целовать или спасать — никогда прежде мне не приходилось стоять сусликом посреди комнаты и честно пытаться понять, чего мне, собственно, надо. Мысли были удивительно четкие, как будто я размышляла не во сне, а наяву; я уже испугалась, что не сплю, когда вдруг почувствовала под ребрами знакомое тягучей ощущение. Мне надо было… мне надо было кого-то найти. Кого? Я не знала точно.

Адептов был полон зал; я осторожно прошла вперед, проскальзывая между людьми. Никто не пытался пройти меня насквозь, тела были теплыми, и кто-то весьма ощутимо заехал мне локтем под ложечку, но я отчетливо понимала, что мы существуем в разных плоскостях, как скрещивающиеся прямые. И у нас нет и не может быть никакой точки пересечения.

Неожиданно меня чуть толкнуло изнутри, и я остановилась, приглядываясь к окружающим. Что, где-то здесь находится тот, кто мне нужен? Вроде нет… я скользила взглядом по адептам и адепткам, и вскоре мягкий толчок повторился. Ага…

Прямо напротив меня стоял молодой маг под руку с темноволосой девушкой. Девушка была вампиршей — это опознавалось буквально на раз, по бровям весьма специфической формы. Ни у кого из здешних уроженок человеческого происхождения я не видела бровей, практически идеально повторявших заезженную метафору о полумесяцах. У вампиров-мужчин, кстати, тоже таких не попадалось; судя по всему, столь оригинальная внешность была уделом исключительно их женщин. Интересное лицо, кстати… проучившись полгода на одном курсе с весьма родовитым вампиром, я научилась определять хотя бы мало-мальски благородных кровопивцев. Так вот, эта явно была не из простой семьи. Более чем не из простой. Генри, быть может, насчитал бы своих предков поколении на четыре больше, но так то Генри, ему можно. Он уж так устроен, не с него спрос, а с природы.

Маг в принципе тоже был неплох. И с благородной кровью все было в порядке; ну не в тех, конечно, масштабах, но все-таки. Поколения три найдется. Красивое лицо, гордый разворот плеч, тоже, кстати, весьма приличных, — нет, возвращаясь к вампирам, Генри дал бы ему сто очков вперед, но так то Генри…

И тем чутьем, какое, наверное, есть у каждого, кто пробивается из низов, кто выгрызает свой успех у Судьбы из горла, я поняла: этому выгрызать ничего не пришлось. Про таких говорят: вырос в золоченой колыбельке. Он был очень благополучным, очень богатым, всеми любимым — он был талантливым, это я чувствовала уже как маг. Он был очень талантлив. Пожалуй, случись нам сражаться, мы стояли бы на равных. И видно было, что сам адепт отлично знает свою силу: он вел себя настолько уверенно и свободно, что мне мигом сделалось ясно — он и в самом деле привык быть первым. И ему это нравится — а кому бы не нравилось? Самоуверенность эта ничуть его не портила, напротив, добавляла этакого своеобразного, чуть нахального обаяния. Удача часто притягивает взгляд. Да и вообще, красивый он был, красивый, Полин бы, поди, давно уже задыхалась от страсти. То ли он был полуэльфом, то ли в родне у него имелись вампиры, — во всяком случае, умения одеваться настолько стильно я не замечала ни за одной из прочих рас. Вроде бы его одежда не выходила за рамки среднего парадного костюма, но сшита она была так точно и из такой дорогой ткани, что выглядела лучше всякого золотого шитья.

Эту пару следовало запомнить и двигаться дальше — рассматривая их, я поняла, что они сыграют в грядущем сне какую-то немаловажную роль, но роль эта все же не будет главной. Друзья они или враги? Адепт мне не понравился, но это, скорее всего, было не более чем предубеждение, не имеющее под собой никакой реальной основы. Ладно. Двигаемся дальше.

Я сделала шаг вперед и остановилась, привлеченная тихими, удивительно гармоничными звуками. В дальнем углу зала кто-то взял мягкий аккорд на лютне; он почти растаял в шуме и смехе, когда послышался второй, более резкий, и дальше музыка потекла одним потоком. Я не люблю красивых сравнений, но больше всего мелодия напомнила мне лесной ручей — очень чистый, прозрачный и искренний, не поймешь, то ли веселый, то ли грустный. Немного послушав, я решительно развернулась и пошла искать музыканта.

Менестрель — а точнее, Трубадур, иного слова к нему просто не подбиралось — сидел на полу, задумчиво перебирая струны лютни. Лютня была эльфийская, и я еще ни разу не слышала о том, чтобы человек мог управляться с ней настолько свободно. Эльф бы мог, но Трубадур меньше всего походил на эльфа. Человеком он был, человеком, и это, как с той вампиршей, воспринималось сразу же. Он даже не глядел на струны — еще бы, ему явно было не до того. Трубадур смотрел вверх, на ту, у ног которой он сидел.

И право слово, его можно было понять. Я видела эльфиек и не раз поражалась их несказанной, невероятной для смертного красоте… но это было другое. Это было совсем другое. Это была не просто эльфийка, а принцесса — Принцесса из сказки, прекрасная настолько, что аж захватывало дух. Тонкие, немыслимо прекрасные черты, густые золотистые волосы, ниспадающие до середины бедер… мрыс эт веллер, это слова, всего лишь слова, и мне недостанет их, чтобы описать всю красоту этой эльфийки. Я же не Ларисса-Чайка в конце-то концов.

И она выглядела еще красивее оттого, что Трубадур смотрел на нее. Принцесса сияла так, как может сиять только женщина, которая любит и любима, как женщина, которая счастлива. Я впервые увидела, как, должно быть, выглядят в реальности финалы всех тех книжек, которыми так зачитывалась Полин. Истинная Большая Любовь; мне даже сделалось немного завидно, потому что никто и никогда не смотрел на меня, как смотрел на свою Принцессу Трубадур.

«Ладно, мрыс с ними», — подумала я, усилием воли изгоняя все завистливые мысли. Может, и мне когда так повезет.

Я огляделась, пытаясь наконец понять, чего же я тут забыла. Ну же, мрыс дерр гаст, раньше я ведь это соображала! Музыкант, по сути дела, был мне не нужен; в предстоящем спектакле ему отводилась роль не сложнее «Кушать подано». Хм… так где же, мрыс дерр гаст, прячется местная прима? Или прим, тут уж как получится…

Если кто-то чего-то ищет, он всегда это что-то найдет. Второй закон магии; а законы на то и законы, что выполняются всегда и без исключений. Ну почти без исключений; впрочем, речь не о них.

И я нашла. Взгляд мой, с полторы минуты пометавшись по залу, наткнулся на адепта, стоящего совсем рядом, у стены. Я подошла чуть ближе; да, это был он, я не ошиблась. Я не могла ошибиться.

На вид этот маг был моим ровесником — ну может быть, плюс-минус год. Было и еще кое-что, что нас объединяло: то же чутье, подсказавшее мне, что предыдущий адепт ни в чем не испытывал нужды, сейчас утверждало — вот этому уж точно ничего не доставалось просто так.

Во-первых, он был одет в форму. Нет, оно, конечно, так и на выпускной вечер можно было прийти и в форме; но «можно» еще не означает «должно», и лично я не могла представить себе никого, кто решился бы на подобный мазохизм. Даже я заранее прикидывала, сколько мне потребуется денег на относительно приличный прикид к следующим праздникам: Рихтер — это, конечно, хорошо, но непредсказуемо и небезотказно. Ну сверкать бриллиантами, как Полин, у меня точно не выйдет, так я вроде к этому и не стремлюсь. А уж адепт-старшекурсник тем более мог заработать себе на приличную одежду. Мало ли магических услуг требуется горожанам? Приучить свою кошку приносить котят строго определенного окраса или, скажем, выучить собственных тараканов вкупе со всеми их родственниками, друзьями и знакомыми по нечетным дням демонстративно столоваться у соседа — пусть возвращает, мерзавец, занятые полгода тому назад деньги.

Денюжки, как известно, счет любят. Эту сентенцию банковских гномов давно уже знали везде, даже там, где еще и не начиналась повальная гномизация.

Во-вторых, форменный плащ на нем был не покупной, а школьный, выданный нашим завхозом, скупым, как все гномы, и, опять-таки как все гномы, называвшим это свойство «разумной экономностью». Имея соответствующий опыт, по плащу я запросто установила, что носят его не меньше года, причем очень бережно стирая.

В-третьих, сидела эта форма на нем очень плохо. Будто с чужого плеча; а меж тем я отлично могла различить, что второе рождение у него переживали одни только штаны, явно купленные в той самой лавке, где я приобрела свои всепогодные сапоги, знаменитые на всю Академию. Плащ был его собственный (в смысле никем до него не ношенный), и куртка тоже; но это ничего не меняло — маг все едино выглядел так, словно одевался исключительно в обноски. Я готова была поклясться, что на штанах у него сбоку, чуть выше колена, есть, ну или была, изрядная дырка. У меня, к примеру, такая точно имеется — как и у всех, кто отвечает у доски в Эгмонтовом кабинете. Есть там один такой гвоздик… кто только его не выдирал — и что из того? Уже на следующем занятии он на место возвращается…

Другое дело, что штаны не у всех имеются в единственном экземпляре.

Однако не только одежда отличала этого адепта от предыдущего. В том чувствовалась уверенность, непробиваемая вера в себя; этот же стоял так, будто ждал, что его вот-вот отсюда сгонят. Дело было даже не в выражении лица; весь его вид, сама его манера стоять, заметно ссутулив плечи, говорила о том, что больше всего ему хочется не обращать на себя ничьего внимания. И это при том, что я, считав его ауру, убедилась, что силой магии он ничуть не уступает своему предшественнику. Может быть, даже превосходит.

Зуб даю, что стража у городских ворот трижды проверяет его входную грамоту. Такие вот физиономии наверняка рисуют в учебниках для начинающих стражников, подписывая под каждой рожицей: «Нарушитель начинающий, совестью обремененный». Учитывая, что трижды проверяли и у меня, рядом с теми рисунками есть еще несколько, объединенных общим девизом: «Ведьма рыжая, зело наглая, за проход не платит (вообще ни при каких обстоятельствах)».

В принципе я вполне могла понять его неуверенность. Сложно радоваться празднику, когда все, кроме тебя, демонстрируют деньги и удачу. Я неплохо помнила Новый год — а вместе с ним и то, что тогда чувствовала. Другое дело, что я знала: не только здесь и сейчас, но и в любом другом месте он все равно стал бы ощущать себя худшим. Недостойным. Неуместным.

Я сама порой испытывала нечто подобное. Но за моими плечами стояли годы, проведенные на трактах, — а там, если ты не любишь себя сам, значит, любить тебя некому. Полное самообслуживание, как в гномьих трактирах.

Маг явно не имел бродяжьего опыта.

Лицо его, кстати, было мне подозрительно знакомо. Мрыс эт веллер! Я готова была поставить на кон свою хлипкую четверку по некромантии, что уже видела этого адепта в действительности, а может быть — на гравюре в книге. Этого или кого-то очень на него похожего. Ешкин кот, ну кто же это, кто… среднего роста, худощавый, черные блестящие волосы, подстриженные, к слову, не слишком-то ровно, — такое впечатление, что последний раз их подравнивали с полгода назад, а длина — немногим ниже плеч — является следствием не моды, а недостатка денег на парикмахера; черные же глаза, чуть раскосые, почти как у меня; бледная кожа, нос с горбинкой… мрыс эт веллер келленгарм, ну кто? Кто?!

Он стоял, привалившись к стене и скрестив руки на груди; взгляд его бессмысленно скользил по залу, то и дело возвращаясь к той паре, которую я заметила с самого начала. Нехороший это был взгляд: ненависть, и зависть, и привычное бессилие… Подумав, я села на корточки рядом, решив, что не стоит выпускать объект из поля зрения.

— Мастер, — окликнули его слева; я посмотрела туда, это был давешний Трубадур, наконец-то оторвавший взгляд от своей Принцессы, — о чем думаешь?

Тот повернул к нему голову. Нестриженые волосы закрыли ему лицо, и он мотнул головой, отбрасывая их в сторону. Знакомое движение, мрыс эт веллер, какое знакомое…

Но кто же это? Персонификация моих комплексов, что ли?

— Об алхимии, — мрачно ответил адепт.

— Тебе о ней вредно много думать, — улыбнулась эльфийка. — Одного раза вполне достаточно…

Я ждала, что тот, кого назвали Мастером, смутится — вполне логично, если ты так стыдишься своей одежды, а к тебе обращается девушка сказочной красоты. Однако этого не произошло; он смотрел на нее так ровно и спокойно, словно с ним заговорила совершенно обычная девица.

— Где уж нам, демонам… — усмехнулся он. — Ты бы, Трубадур, лучше спел, что ли.

Менестрель покачал головой.

— Шумно здесь, — сказал он. — Да и сам представь: в зале, значит, оркестр «Мороз и солнце» дерет, а я здесь пою. Скандал выйдет.

— Все сюда перебегут, — уверенно сказала эльфийка. — И царь-батюшка первым.

— Оно, конечно, так. — Трубадур посмотрел на нее и изобразил на лице глубокую задумчивость. — Вот только боюсь, как бы кого не покалечили в давке…

Принцесса рассмеялась так звонко, что сравнение с серебряным колокольчиком вдруг перестало казаться мне настолько банальным. Она была красивая, мрыс дерр гаст, какая же она была красивая… мне такой никогда не быть, но я не чувствовала и намека на зависть. Ей невозможно было завидовать, такая она была светлая. А вот платье на ней было мне отчего-то подозрительно знакомо — легкое и воздушное, из светло-салатового шелка, с длинным шлейфом, спереди открывающее идеальной формы ноги чуть выше колен, сзади ниспадавшее до пола. Сдается, нечто подобное один знакомый мне магистр как-то видел на какой-то эльфийской княжне…

Ошибочка вышла. Не на княжне, а на Принцессе.

Может, и Рихтер здесь есть? Тогда сон выйдет совсем интересным. Я покрутила головой, пытаясь его найти, но через несколько минут прекратила поиски. Похоже, моему подсознанию было хорошо и без магистра.

Отвлекшись на посторонние мысли, я забыла следить за развитием сюжета. Тем более что и следить было особо не за чем: Трубадур и эльфийка о чем-то болтали между собой, Мастер смотрел на них, и в этом взгляде зависти не было ни на грамм. Боль — была. Но не зависть.

Неожиданно он всем телом развернулся куда-то в сторону. Я посмотрела туда же; темноволосая вампирша, державшая давешнего адепта под руку, призывно махала свободной конечностью. Магичка улыбалась, и по этой улыбке я поняла, что Мастера она считает своим хорошим другом. Что-то подобное я испытываю к Хельги, Генри и близнецам… или нет, все они скорее приятели, чем друзья.

Мастер отрицательно качнул головой, но вампирша улыбнулась еще раз, и он, похоже, сдался. Придерживая полу плаща с левой стороны — по этому жесту я убедилась, что дырка там все-таки есть, — он пошел к ней; я пошла за ним, краем глаза наблюдая за окрестностями.

Окрест все было нормально. Все оставалось по-прежнему, только адепт с вампиро-эльфийскими корнями насмешливо щурил зеленые глаза. Еще бы, он и сам по себе явно не страдал от комплексов, а уж на фоне Мастера и его потертого плаща…

Я еще раз отвлеклась на Трубадура и эльфийку — не смотреть на эту пару было просто невозможно — и оттого пропустила начале беседы.

— …И на кого ты пойдешь? — спрашивала девушка, явно продолжая начатый разговор.

Мастер пожал плечами.

— На боевого мага, — ответил он.

— Думаешь, получится? Конкуренция, говорят, очень большая…

— Не знаю. Я ведь не собираюсь становиться самым лучшим, королевским там или боевым магистром в Академии. Не везде же нужны очень сильные маги, таким, как я, тоже должно найтись хоть какое-то место.

Я оскорбилась. По силе мы были примерно равны, но я все-таки имела наглость полагать, что смогу найти для себя более выгодную вакансию, нежели та, которая характеризуется словосочетанием «хоть какое-то место».

— Поразительно малые запросы, — ухмыльнулся зеленоглазый спутник вампирши. — Для человека с таким дипломом, какой будет у тебя, ты ценишь себя непростительно низко.

Это было сказано довольно небрежно, но Мастер мигом подобрался, точно перед боем. Это движение тоже мне очень кого-то напоминало.

— При чем здесь мой диплом?

— Ну как же, — пожал плечами зеленоглазый. — Особый диплом, знаешь ли, не всякому выдают.

— Особый диплом, — ровно сказал Мастер, — будет у тебя, а не у меня. Ведь ты же у нас гений или не так?

— Разве в гениальности дело? — Народ, стоявший кругом, начал прислушиваться к разговору, и зеленоглазый (дальше, чтобы не повторяться, я решила называть его Гением) наигранно изогнул бровь. — Ты не гений, зато ты Мастер… разве этого мало? И ведь не зря же тебя прозвали именно так — ты всякую работу выполняешь именно мастерски. Даже дырку на штанах — казалось бы, какое низкое дело! — и ту заштопал просто изумительно. Мне бы, например, так ни в жизнь не суметь. Вот только жалко, что самооценка у тебя такая низкая — зачем ты прячешь свою работу?

Разговаривая с вампиршей, Мастер, похоже, расслабился и забыл придерживать полу. Теперь плащ, как ему это и положено по штату, висел за его спиной, выставляя столь тщательно закрываемую штанину на всеобщее обозрение.

Там и в самом деле была дырка. Она была заштопана очень аккуратно, чувствовался опыт, которого, скажем, мне пока еще не хватало, — но даже если бы нитки оказались подобраны в цвет, она все равно была бы заметна. И сам Мастер отлично это знал, хотя и явно надеялся, что зашил ее практически незаметно.

Адепты, слушавшие беседу, засмеялись — не все, но многие. Гений выпрямился; в глазах его плескалось такое превосходство, что я едва не взвыла от ненависти. И дело было не в особой жалости к гордости Мастера, просто я отлично помнила, как вот такие точно так же смотрели на меня. Помнила, как провожали взглядами, как смеялись в лицо… вот только я не молчала, я всегда отвечала, всегда давала хоть какой-то, но отпор.

Мастер тоже не смолчал. Более того, он ухитрился оставить лицо практически спокойным, только скулы обозначились резче обыкновенного. И это, мрыс дерр гаст, было мне знакомо… но кто же он, почему я никак не могу вспомнить?

— Меня не зря прозвали Мастером, — очень четко выговорил он, глядя в глаза сопернику. — Здесь ты не ошибся. Мастер — это тот, которому приходится трудиться. И пусть мои успехи меньше твоих, но я добыл их сам, своим трудом. Мне есть чем гордиться, в отличие от тебя.

— Это всего лишь слова, — улыбнулся зеленоглазый. Он смотрел так же насмешливо, как и раньше, но я почувствовала, что слова Мастера почему-то его задели. И достаточно серьезно; не так, конечно, как того издевательски-продуманная фраза насчет дырки, но все-таки. — Это всего лишь слова, и ничего более. Признайся честно, ведь ты же мне завидуешь! В любом деле, кроме, конечно, заштопывания дырок, ты всегда после меня, ты в лучшем случае второй. Да, второй, — с удовольствием повторил он. — И первым тебе никогда не стать.

Чувствовалось, что Мастер сдерживается из последних сил.

— Завидовать тебе? — напряженно переспросил он. — Чему же? Ты побеждаешь меня — верно, много чести победить того, кто слабее тебя! — «Не поняла», — мрачно подумала я. Это что же выходит, я тоже слабая? Ага, щщас! — Твои деньги, твой магический талант, твои, в конце концов, нештопаные штаны — это не твоя заслуга! Тебе всего лишь посчастливилось родиться в нужной семье, вот и все. Чему здесь завидовать?

Это все было правильно, точно и очень логично и не имело к истине ни малейшего отношения. Как это случается во сне, я могла чувствовать практически каждого человека — и я знала, что Мастер лжет. Он завидовал зеленоглазому, как только мог — завидовал и ненавидел всей душой. Он давно уже свыкся с положением второго; но кто сказал, что привычное ранит не так глубоко? «За что ему это? — отчетливо слышала я. — Деньги, друзья, популярность — за что? Он мерзавец, он никого не любит, даже ее… Неужели я хуже?!» И безжалостный ответ: да. Хуже.

И всегда буду таким.

— Пусть будет так, — мягко сказал Гений; глаза его искрились в свечном свете. Он знал то же самое, что и я: еще бы, враги часто чувствуют подобные вещи значительно лучше друзей. — Если так тебе легче, то пусть будет. Но с одним ты поспорить не сможешь. С тем, что Фаррина выбрала меня. И не надо так улыбаться. Все отлично знают, почему ты не сводишь с нее глаз. Но ты проиграл, Мастер. — Это прозвище он выговорил с особенным удовольствием. — Как всегда — проиграл. Она выбрала меня — меня, слышишь?

«Не будите того, что пока еще спит». Третий закон магии. Он пришел мне на ум сразу, как только Гений смолк: больно нехорошо сверкнули у Мастера глаза. Он явно старался сдержаться, не знаю почему; он старался, но терпению всегда положен свой предел.

— Она не выбирала, — сказал он; и почему-то сделалось очень тихо. Похоже, не я одна почувствовала, что Мастера — может быть впервые в жизни — сносит с катушек. — Да, я люблю ее. Но я уважаю ее выбор, даже если это не я. А ты — ты не дал ей выбора!..

Крыша рвалась в небо, хлопая черепицей. Уж не знаю, что такое творилось сейчас с адептом, но лично мне это напоминало лопнувший нарыв: гной копился долго, но всему наступает свой конец. Сейчас гной хлынул наружу — и Мастер, даже если бы и захотел, не сумел бы себя сдержать. А он и не хотел. Происходящее даже доставляло ему удовольствие — странное, неправильное удовольствие, вплотную граничащее с болью. Слишком долго он молчал. Слишком твердо он верил, что есть ничтожество, бездарность, крыса рядом с тигром…

Вера эта никуда не делась, и сейчас оставаясь с ним. Но даже крысу не надо загонять в угол.

Тщательная бесстрастность, призванная защитить остатки чести, канула в никуда. Мастера едва не трясло; он с трудом справлялся с дыханием, глаза его сверкали, а речь, прежде делано спокойная стала сбивчивой и быстрой. Но в четкости она не потеряла ни на гран. Я по-прежнему хорошо слышала каждое слово. И, похоже, не только я.

— Ты попытался приворожить ее, но тебе не хватило ума даже сделать это как должно! Ты украл, ты украл у меня то, что счел приворотным зельем, не разобравшись даже, что это было на самом деле! Ты взял то, что тебе не принадлежит, ты взял чужое, ты вор!.. Ты украл идею, эликсир и женщину! Скажешь, что это не так?!

— Если бы я вздумал воровать чьи-то эликсиры, — зеленоглазый усмехнулся, но усмешка вышла кривой и не внушила мне никакого доверия, — о твоих я бы подумал в последнюю очередь. Взрывчатки у меня и без тебя хватает…

— Помолчи-ка, любимый, — медленно сказала вампирша. Она переводила взгляд с Гения на Мастера, и взгляд этот, как я могла судить, был весьма многообещающим. Много-то оно много, но хорошего в нем не было ни на грамм. — Это серьезное обвинение, Мастер. За такие слова нужно отвечать, а тех, кто не смог ответить, лишают магии и изгоняют прочь. Ты можешь доказать то, что сказал?

— Могу. — Мастер тоже усмехнулся. Он уже успел взять себя в руки, только глаза по-прежнему сверкали сумасшедшим огнем. Он твердо решил идти до конца, каким бы этот конец ни был; я знала почти наверняка, что потом он станет об этом жалеть. О подобном всегда потом жалеют, ибо страсть — плохой советчик. — Это было зелье не любви, а истины. Он выпил его сам и дал выпить тебе, правда тайком, — и теперь он может лгать с большим трудом, а ты слышишь все, что он хотел бы тебе сказать. Помнишь, ты спрашивала у меня, что с тобой происходит? Почему ты слышишь не только то, что он тебе говорит, но и то, что думает?..

— Фарри, да он врет! — вмешался зеленоглазый. — Ты что, не понимаешь, он просто тебя ревнует, вот и все!

— Это можно проверить? — странным голосом уточнила Фаррина.

— Можно, — с удовольствием ответил Мастер. — Пусть он скажет тебе комплимент. Он говорит, что любит тебя, так неужели не найдет для любимой несколько приятных слов?

По лицу Гения было ясно видно, что он не собирается следовать приказам всякой швали. Но вампирша смотрела на него так, как умеют смотреть только вампирши; и оттого он сглотнул, открыл рот и выдавил:

— У тебя восхитительные ножки.

Пару секунд в зале стояла полная, прямо-таки звенящая тишина. Что же, тем сильнее оказался контраст.

— Ах, так тебе мои ноги не нравятся?! — взвизгнула Фаррина, бросаясь вперед. Не задумываясь, она врезала Гению по щеке; через секунду ему прилетело и по второй. — Ах, значит, у Принцессы лучше?! Значит, ты рассматривал ее ноги?! Значит, Принцесса уже занята, а денег и у меня хватает?!

— Ах, значит, ты разглядывал мои ноги?! — донеслось слева. Через мгновение на Гения накинулась еще одна дикая кошка, в которой я с трудом узнала хрупкую эльфийскую деву. — Ах, так ты и сравнивать посмел?!

Теперь несчастного Гения драли уже с двух сторон. Я не могла различить, которой из девиц принадлежит какая фраза; из бешеного клубка доносились практически одинаковые голоса, — подобными, видно, общаются между собой гарпии с отрогов Драконьего Хребта:

— Ах, значит, волосатые?!

— Ах, значит, юбка короткая?!

— Ах, значит, раз папа богатый, то любые ноги сойдут?!

— Ах ты скотина!

— Ах ты сволочь!

Что самое интересное, оба бранных слова прозвучали абсолютно естественно. Право, при взгляде на этих фурий меньше всего вспоминалось, что еще десять секунд назад это были очень милые девушки, которых меньше всего можно было заподозрить в знании относительно ненормативной лексики.

Мастер выглядел так, как, должно быть, выглядит человек с несколько заторможенной реакцией. Он молча смотрел на этих сумасшедших кошек; его решительно отодвинули в сторону, и к клубку осторожно прошел Трубадур. Это хорошо, обрадованно подумала я. Больше здесь уж точно ситуацию никто разрулить не сможет.

— Милая, — мягко сказал он, — что же ты делаешь? Не приведи боги, ты сломаешь себе ноготь! Как же ты станешь получать диплом с обломанным ногтем?..

— Он оскорбил меня!

— Я понимаю, — так же мягко продолжил он. — Но подумай, завтра тебе обязательно захочется продолжить, а ничего уже не останется! Да и тон твоего лица теперь не так хорошо сочетается с твоим замечательным платьем… И потом, дорогая, нельзя же быть такой эгоисткой — видишь, другим тоже хочется поразвлечься!..

С другой стороны уговаривали вампиршу — что характерно, точно теми же аргументами.

Наконец Гению удалось освободиться. Он выглядел уже вполовину не так блестяще, как раньше. Волосы, тщательно уложенные до того, растрепались — еще бы, после такого укладка не выдержала бы и у эльфа. На щеке у него виднелась глубокая царапина — похоже, кто-то из девиц не пожалел на нее своего маникюра. Он подошел к Мастеру — очень близко; несколько секунд они смотрели друг другу в глаза.

— Я никогда не удостоил бы тебя чести сразиться, — сквозь зубы выговорил Гений. — Но ты задел честь женщины, — помянутые женщины, чью честь так блюли, и впрямь смотрели зверем, правда, немного не на того, — и это уравнивает нас хотя бы на время боя. А если ты испугаешься и откажешься сражаться, я убью тебя без поединка.

Вместо ответа Мастер поднял левую руку и вычертил в воздухе руну. Одну-единственную — и я сразу узнала ее. Это была руна защитного контура; сверкающий купол мгновенно охватил ровно треть зала. Треть, в которой не было никого, кроме них двоих.

Он принял вызов…

Адепты столпились вокруг прозрачного контура. Я без труда протолкалась вперед, в первые ряды; вот они, преимущества здешней моей нематериальности: в реальной жизни мне пришлось бы размахивать амулетами, сверкать глазами и кричать с использованием малонормативной лексики, что щас всех позаколдую.

И то еще вопрос, поверили бы мне или нет.

Мастер и Гений ходили внутри круга точно волки, ждущие удобного момента вцепиться друг другу в глотки. На лицах у обоих была написана такая ненависть, что мне даже сделалось немного не по себе. В воздухе чувствовалась угроза; что-то должно было случиться, что-то очень плохое…

Ни у одного из них не было талисманов. Силы были примерно равны; на стороне Гения были уверенность и злость, на стороне же Мастера… впрочем, мрыс знает что было на его стороне. «Остапа понесло», как говорили в таких случаях хох-ландцы. Он не смог бы остановиться, даже если бы захотел; все то, что он так долго скрывал, в чем не признавался даже самому себе, все сейчас выплескивалось наружу, срывая крышу, ко всем мрысам. Я знала такое состояние; Рихтер не раз предостерегал нас от него, говоря, что маг всегда должен оставаться расчетливым и спокойным…

Впрочем, сейчас о спокойствии говорить вообще не приходилось. С чьей бы то ни было стороны.

В зале было тихо. Очень тихо. Защитный круг не пропускал никаких звуков, но дело было не только в этом. Все ждали начала.

И они дождались. Гений взмахнул правой рукой, выплетая неизвестную мне руну; с его ладони сорвалось нечто серое и блестящее, точно хорошая сталь, но бесплотное, как наши замковые элементали…

А этого заклинания мы еще не изучали, мимоходом подумала я.

Серое и блестящее рванулось вперед, к Мастеру, и разбилось в серую же крошку о мгновенно выставленную защиту. «Класс „Г“», — машинально отметила я. Пятый курс… Еще миг — защита исчезла. Мастер выбросил вперед обе руки, запястьями крест-накрест, пламя, вырвавшееся с его пальцев, столкнулось в воздухе с пучком ярко-синих лучей…

А дальше все завертелось так, что я с трудом могла за этим уследить. Цветные вспышки то и дело озаряли контур изнутри; там метались смутные тени, и только Эгмонт, наверное, мог бы различить, которые из них были реальными поединщиками, а которые — так, простыми дублями, сфабрикованными на предмет отвлечения внимания. Пол чуть заметно дрожал; адепты молчали, и единственным звуком, нарушавшим эту странную тишину, было потрескивание сотен свечей.

На мгновение внутри круга стало очень светло; я увидела, как Гений, с разбитым носом уже далеко не такой правильной формы, замахивается рукой, из которой, точно клинок, выходит длинная полоса ярко-белого цвета. Выпад «мечом», явно ложный, шаг вперед, сложное обманное движение — из левой его руки вылетает огромный, кулака с четыре, клубок зеленого пламени… Мастер взмахнул плащом — тот очень кстати держался теперь только на одном плече, — принимая колдовской огонь на зачарованную ткань. Наш завхоз накладывал очень хорошие чары прочности, чтобы, не приведи их гномские боги, одежда не износилась раньше срока…

Классный прием, автоматически подумала я. Эгмонт был бы доволен. Надо будет запомнить, авось где и пригодится…

И вновь темнота, ярко-красная вспышка, сверкающий золотом шнур, выходящий из чьей-то ладони… вереница крошечных шаровых молний… и удар, удар такой силы, что пол содрогнулся, будто началось землетрясение.

И все закончилось.

«Настоящие магические схватки заканчиваются очень быстро. Даже у самого сильного мага недостанет энергии швыряться заклятиями несколько часов подряд. Пять минут, может быть десять. При большом терпении, осторожности и желании вымотать соперника — от силы полчаса…»

Если меня не обмануло мое чувство времени, с начала схватки минуло максимум семь минут.

Темнота внутри круга рассеялась — не сразу, а постепенно, медленно расползаясь неровными клочьями. И я увидела, что Гений, зажимая ладонью расползающееся красное пятно на изодранном в клочья рукаве, неловко сидит у дальней от меня черты, а Мастер, с обожженным лицом и уже безо всякого плаща, стоит перед ним, направляя на него обе руки. У него оставалось еще достаточно сил на хорошее заклинание — такое, после которых врага уносят в фамильную усыпальницу ногами вперед. Если остается что уносить.

Они оба не двигались, время точно замерло; я смотрела на них, боясь даже дышать, — словно любой звук, любое движение могли нарушить хрупкое равновесие. Не то чтобы мне было так жалко Гения, сам виноват, просто… страшно смотреть, как у тебя на глазах один человек убивает другого.

Мастер стоял ко мне лицом, и я увидела, как шевельнулись его губы. Контур не пропускал звуков, но я умела угадывать сказанное по мимике; и даже сейчас, учитывая, что магу было сложно говорить из-за ожога, я все равно поняла, что именно он сказал;

— Я победил.

Он медленно опустил руки, отвернулся от Гения и так же медленно направился к границе контура…

Глаза Гения сверкнули зеленым огнем; и я вдруг увидела перед собой древний фолиант, обтянутый потрескавшейся кожей. Увидела, как он открывается четко посредине; как буквы, старинные каллиграфические знаки, начерченные выцветшей тушью, сминаются и плывут, точно впитываясь в желтые пергаментные страницы. И оттуда, из страшной глубины, медленно — так, должно быть, всплывает древнее чудовище из океанских пучин — проступает совсем другое слово. Одно-единственное.

И знак.

Я моргнула; и в ту же самую минуту Гений поднял правую руку, с ладони которой капала его кровь. Быстро, очень быстро, так, что я едва успела заметить, он начертил в воздухе знак — тот самый знак из привидевшейся мне книги.

Мастер обернулся к нему, но в тот же миг пол вздрогнул еще раз и внутри круга установилась Тьма.

Это была не темнота и даже не мрак — именно Тьма, древняя Ночь, то, что было до Света. Именно отсюда черпают силы черные маги и некроманты. Оно не было живым, но не было и мертвым; сгусток Тьмы пульсировал, неприятно совпадая с ритмом сердца, и я кожей чувствовала на себе его взгляд. Оно рассматривало меня будто поверх арбалетного приклада, и защитный круг, выставленный Мастером, мог сдержать его в небольшей степени, чем паутина спящего тигра. То есть пока хищник не двигается, оно держит, но стоит тому хотя бы шевельнуть мускулом во сне — и тонкие нити разорвутся, не в силах сдержать многажды превосходящую себя силу.

Ноги вдруг отказались меня держать, и я кучкой осела на пол зала. В ушах шумела кровь; я чувствовала себя так, как, должно быть, чувствует апельсин, в который воткнули соломинку и теперь высасывают через нее сок.

Среди тишины раздался отчетливый хлопок, какой всегда сопровождает телепортацию. Посреди зала возник незнакомый мне человек; он был магом и магистром, судя по торжественному синему плащу. Лицо у него было синевато-белое, как снятое молоко.

Хлопок, хлопок, еще один… сюда, похоже, телепортировали все учителя. Среди них я заметила только одно знакомое лицо — Белая Дама, магистр некромантии Шэнди Дэнн. Остальные были мне неизвестны. Ни Эльвиры, ни Рихтера, ни Фенгиаруленгеддира.

Маги мгновенно окружили защитный круг, оттеснив студентов по углам. Все были напряжены, точно тетива перед выстрелом, — но никто не поднял рук даже в самой простой попытке поддержать и укрепить истощившийся контур. Они боялись, они очень боялись того же самого, что вечность назад пугало меня: нарушить равновесие, сместить одну чашу вниз — и выпустить тем самым на волю страшную Смерть. Ту Смерть, загнать которую обратно недостанет сил ни у одного из них.

Те, кто был внутри круга, уже мертвы. Выжить там невозможно; но если Тьма вырвется наружу, она затопит все, что попадется ей на пути. И от Академии — в лучшем случае от нее одной — останется мокрое место вкупе с относительно приятным воспоминанием.

Внезапно взгляд, терзавший меня, исчез. Я смогла наконец вдохнуть полной грудью; и миг спустя Тьма, затопившая контур изнутри, исчезла, будто стертая выплеснутым на нее растворителем.

Маги дернулись вперед, к контуру; я посмотрела туда же, и сердце ухнуло куда-то в пятки или в прилегающую к таковым анатомическую область.

Оба врага были живы. Это было невозможно, но это было так. Гений стоял, опираясь спиной о прозрачную стену круга; глаза его были закрыты, кровь с одежды исчезла — вся, до последней капли, будто впитанная неведомой губкой. Мастер стоял у противоположной стенки, отброшенный на нее пришедшей силой; он держал руки в защитном жесте класса «А», той самой защиты, которую, по ехидному выражению Рихтера, преподают на курсах «Самозащита для новичков» и которая может защитить разве что от стаи умеренно голодных комаров. Ни на что большее ему сейчас не хватило бы сил. Оба дышали так, словно только что пробежали километров десять в очень быстром темпе.

Пару секунд все оставалось неподвижным; потом Мастер опустил руки, огляделся и решительно шагнул вперед. Он был вычерпан до дна, у него не осталось даже крохи силы, но он все равно шел к своему врагу, и делал это на редкость целенаправленно. Прежде чем я поняла, что именно он собирается сделать, Мастер сжал левую руку в кулак, размахнулся и изо всех оставшихся сил приложил Гения по физиономии.

Сил — в смысле физических — осталось предостаточно. От такого удара Гения должно было окончательно впечатать в стенку; но контура уже не было, он осыпался сверху вниз бесцветной стеклянной крошкой, и потому их обоих — Мастер не удержал равновесия — вынесло наружу, прямо под ноги учителю. Тому самому магистру в синем плаще, телепортировавшемуся сюда самым первым.

Мастер с некоторым трудом поднялся на ноги. От его куртки остались только живописные клочья; пожалуй, теперь ее не спасла бы и самая искусная штопка. Он был ранен, но не слишком-то серьезно — гораздо больше сил забрала вызванная Гением Тьма. Широкая прядь волос чуть ниже виска была отсечена ножевым заклятием — Гений промахнулся буквально на сантиметр, — но Мастер все равно знакомым жестом встряхнул головой, чтобы посмотреть на своего магистра.

И в тот же миг по его волосам точно побежали белые змейки. Целые пряди выцветали на глазах, черный цвет будто съедался, заменяясь снежно-белым, — и я поняла, наконец-то поняла, кого мне так напоминал этот адепт.

И, похоже, не я одна.

— Мрыс эт веллер келленгарм! — потрясенно выдохнули у меня над ухом. Я подпрыгнула от неожиданности: в радиусе трех метров от меня не имелось никого, кроме Мастера, магистра и Гения, художественно — как выражаются гномы, «ковриком» — распростертого на полу. Да и никто из этих трех не мог произнести известной фразы с настолько правильным волкодлачьим акцентом. Для того чтобы язык умел сворачиваться в необходимую для правильного произношения трубочку, нужно было родиться на земле Конунгата и быть чистокровным оборотнем как минимум в двенадцатом поколении.

— Студент Рихтер, — после долгого, очень долгого молчания выговорил магистр, — немедленно отправляйтесь в медпункт.

— Диплом, — хрипло вытолкнул Эгмонт.

— Я что, тихо выражаюсь? — и в самом деле негромко уточнил магистр.

Еще несколько секунд они смотрели друг на друга. Потом Рихтер отвернулся, неловко кивнув, и, чуть пошатываясь, направился к выходу. Адепты расступались, освобождая ему дорогу. Лица у всех были изрядно напуганные; судя по всему, народ ждал, что когда-нибудь эти двое все-таки попытаются прикончить друг друга, но вряд ли хоть кто-то предполагал, что это случится именно так. Похоже, и сам Эгмонт не думал, что сорвется за полчаса до выпускного вечера и торжественного вручения дипломов.

У самой двери он обернулся. Я думала, что он захочет посмотреть на вампиршу Фаррину (та, к слову, и сейчас выглядела так, будто была совсем не против еще раз кого-нибудь подрать, так что Гению крупно повезло, что он еще не пришел в сознание), но ошиблась — в очередной раз. Он посмотрел на меня. Этого не могло быть: никто из находившихся в зале не мог меня увидеть. Но Эгмонт смотрел именно на меня; потом взгляд его сместился чуть левее и выше, где вообще никого не имелось (хотя, если вдуматься, ну не воздух же ругается с волкодлачьим акцентом!). Он сощурился, точно стараясь рассмотреть исчезающее видение; на всякий случай я даже пощупала воздух в том месте, на которое он смотрел. Пусто.

Похоже, Рихтер пришел к такому же выводу. Он еще раз посмотрел на меня, точно запоминая, и вышел в коридор.

Магистр в синем плаще склонился над бесчувственным, но относительно живым Гением…

…и в этот самый миг над моим ухом раздалась звонкая трель будильного заклинания.

Зал исчез, сменившись привычной темнотой под веками; открыв глаза, я обнаружила себя лежащей в собственной постели, с подушкой, валяющейся на полу, и одеялом, сбитым набок.

Не обращая внимания на беспорядок, я села на кровати, прислонилась спиной к стене. Мрыс дерр гаст… сил было до смешного мало, точно всю прошедшую ночь я колдовала без передышки. Или — точно то, приснившееся, и впрямь выпило из меня немалую часть энергии.

Но это ничего. Энергия восстановится. Она уже восстанавливается: закрыв глаза, я услышала знакомые токи, несущие силу из одного энергетического центра в другой. Аура, магическое поле, сила стихий… все это мы учили едва ли не наизусть, все это я рассказывала Фенгиаруленгеддиру на бесчисленных контрольных, практических и зачетах…

Хватит, Яльга, устало прервала я саму себя. Хватит. Не сейчас.

Дело не в этом.

Дело в том, что сон, приснившийся этой ночью, снился мне уже не в первый раз. Четыре года назад, помнится, он тоже пришел. И восемь лет назад. И двенадцать. «Лишний день», двадцать девятое снежня — как же я ухитрилась забыть, что нынешний год високосный?!

Вопрос был риторический. Я забывала это всякий раз — через несколько дней после видения последняя ночь зимы будто вычеркивалась у меня из памяти еще на четыре года. Это было невероятно, невозможно, просто смешно, но это было так, и я ничего не могла с этим поделать. Вот и сейчас… разве вспомнила я во сне, что уже видела этот зал и этих людей?

Голова потихоньку начинала болеть — я чувствовала, как в висках пробуждается знакомая тягучая ломота. Еще бы. Спешное восстановление резерва с задействованием механизмов экстренной защиты — это вам не баран чихнул. Здесь травками Полин не обойдешься. Да. Я не была пророчицей, но почему-то ни на секунду не усомнилась: сон не просто в руку, он настоящий. Что все было именно так, как я и увидела… вот уже в третий раз.

Я вспомнила Тьму, заполнявшую собой защитный купол. Вспомнила — неожиданно ярко и четко — того адепта, которого почему-то даже сейчас хотелось называть Гением. Вспомнила Эгмонта… впрочем, нет, это имя не подходило тогдашнему Рихтеру, оно слишком прочно ассоциировалось у меня с нынешним. Немудрено, что я так и не смогла его узнать, — кто бы мог предположить, что двенадцать лет назад наш магистр мог терзаться самыми что ни на есть натуральными комплексами? Эгмонт, честно уверенный, что таланта у него раз-два и обчелся… Я вспомнила последний проведенный им практикум и только нервно хихикнула. Да. Люди меняются, ничего не скажешь.

Интересно, кстати, а кто же был тот третий, ругавшийся с волкодлачьим акцентом? И… и какое отношение я имею к прошлому Эгмонта вкупе с его юношескими проблемами? Учитывая, что сон снился мне еще в те приснопамятные времена, когда ни в каких студентках я не числилась и никаких Рихтеров знать не знала?

Ладно. Надо собираться на занятия. Третьей парой у нас будет боевая магия — на ней и выясним, что к чему.

Или по крайней мере попытаемся выяснить.

Как было сказано выше, боевая магия стояла у нас сегодня третьей парой. Выяснять что-либо раньше я не собиралась — выяснение могло и затянуться, а перемены, к сожалению, небесконечны. Так что мне оставалось тихо злиться и считать минуты до конца второй пары.

Точнее, я думала, что случится именно так. На деле вышло иначе: гном с трудновыговариваемым именем, похоже, не забыл о разговоре с Эгмонтом и потому нагрузил меня так, что все лишние мысли мигом вылетели из моей многострадальной головы. И то сказать, у кого бы они задержались, если от тебя требуют левитировать маленький стул, удерживая его в таком равновесии, чтобы хрустальная вазочка, до краев полная вишневого варенья — а варенье было заколдованное и от штанов, если что, не отстирывалось, — даже не пошатнулась?

Я отлично знала, что помимо неотстирывания добрый гном снабдил варенье еще парой дополнительных свойств — таких, как, скажем, способность проступать на стуле даже после того, как, казалось бы, ты все оттуда смыл. И мне совсем не улыбалось разбираться со всеми адептами, кто станет сидеть на запачканном стуле после меня. Я, конечно, боевой маг и все такое, но меня по-простому возьмут числом.

Одновременно с левитацией от меня потребовали в сжатые сроки решить задачку из геометрического курса. Гном Фенгиару-кто-то-там, как все гномы, очень любил математику и охотно приобщал к высокой науке любимых студентов. Так что первая моя мысль возникла одновременно со звонком, а может быть, даже чуть позже, после того как я аккуратно опустила стул на место и торжественно сняла с него вазочку. Конечно, было бы очень красиво слевитировать листочек с решением задачки магистру на стол, но сил у меня оставалось мало, а впереди ждала практика боевой магии.

В коридор я вышла уже буквально на автомате. В голове прыгали синусы и косинусы, изредка перемежаясь с оставшимися от предыдущего урока иксами и константами. Впрочем, вру, была и еще одна мысль: о том, что гномов, равно как и великих математиков, у меня в родне не имелось.

Генри, севший со мной, имел еще более мрачный вид. Ему не пришлось решать задачки — хватило и того, что он ухитрился перевернуть-таки вазочку, но, спохватившись, прокрутить ее в воздухе так быстро, что из нее не успело упасть и капли. Теперь вампир мучительно пытался сообразить, как это его так угораздило. Вспомнив, что гном, с одобрением посмотревший на вазочкино сальто, пообещал в следующий раз налить чего-нибудь пожиже, скажем крутого кипятка, я пожалела герцога и отложила улучшение моего настроения на потом. И то сказать, от предыдущего раза Эгмонт отходил достаточно долго, а теперь хор звучал гораздо слаженнее, да и лягушки прыгали все более и более натурально.

Боевая магия — сперва практика, потом теория — стояла сегодня второй и третьей парой соответственно. После Фенгиаруленгеддира и его вазочек с вареньем народ еле полз по коридору, шумно жалуясь на печальную судьбу и суровых наставников. Благородный Ривендейл молча разминал пальцы; я покосилась на него, поймала ответный косой взгляд и неожиданно улыбнулась. Нет, все-таки славно мы сработались! Если бы не Матильда, кто бы знал, что и у герцогов случаются просветления?

Но чем бы я ни была обязана госпоже ле Бреттэн, хорошо все-таки, что отныне у меня снова появятся хоть какие-то, но оценки!

Насвистывая на ходу какую-то эльфийскую песенку, я подошла к кабинету практикумов одной из первых. Дверь была открыта, и я было насторожилась — так поступала обычно Матильда, а не Эгмонт, — но элементаль так довольно ворочалась в косяке, что сомнения отпали сами собой. На примере собственной флуктуации я отлично знала, как именно ведут себя элементали после долгожданного возвращения хозяина.

Впрочем, никто из адептов не заметил ничего необычного. Мы ввалились внутрь, скинув сумки на привычное место у стены; хмурый Хельги потирал щеку, украшенную пятью глубокими царапинами, братья аунд Дарру громко обсуждали какую-то эльфийскую оперу, а кто-то из вампиров рассказывал анекдот. Герцог Ривендейл мрачно смотрел в окно, с демоническим видом скрестив руки на груди, — видно, предчувствовал очередные два часа сплошного безделья. Я посочувствовала ему и запоздало сообразила, что, наверное, следовало бы предупредить приятелей о грядущих изменениях в учебном процессе.

Едва я успела об этом подумать, как прозвенел звонок. Народ чуточку сбавил громкость и начал оглядываться на дверь: Матильда частенько задерживалась, но редко опаздывала больше чем на две минуты. Благородный Ривендейл по-прежнему смотрел в окно, я глянула туда же — но тут хлопнула дверь, и все разговоры разом утихли. Установилась звенящая тишина.

На пороге, холодно рассматривая нас блестящими черными глазами, стоял Рихтер — отсюда видно, что злой, как кобра. В руках у него был наш журнал, и я тихонько присвистнула, мигом восстановив всю логическую цепочку.

Мрыс дерр гаст… вот ведь Хельги не повезло!

Да и не только Хельги…

— Добрый день, студенты, — тихим и ласковым голосом поприветствовал нас любимый наставник.

На этот счет у студентов было свое мнение: народ молча начал отодвигаться подальше, привычно вытолкнув нас с Ривендейлом во фронт. Рихтер шагнул в кабинет, аккуратно прикрыв за собой дверь; негромко щелкнул замок, и этот звук показался мне исключительно зловещим.

— Мы очень рады вас видеть, — пискнул сзади кто-то из эльфов; кажется, это был Келлайн, напрочь забывший про все оперы, балеты и прочие анекдоты.

— А уж я-то как рад! — вкрадчиво заверил нас Эгмонт. — Просто слов нет, до чего приятно видеть такую пламенную любовь к избранной вами профессии. Раскрываешь журнал — и радуешься… особенно вашим успехам, студент аунд Финдэ! С вас и начнем.

Рихтер щелкнул пальцами, и на полу мгновенно высветились знакомые линии.

— К черте, — коротко приказал он.

Келлайн — а куда деваться? — вышел на середину кабинета. Его проводили сочувственными взглядами: чтобы понять, что Рихтер в ярости, не нужно было быть дипломированным эмпатом. Как я уже говорила, вежливость его увеличивалась сообразно степени злости, а уж когда эта вежливость укомплектовывалась еще и краткостью…

Определенно, день сегодня был опасный.

— Тема «баньши», — Рихтер смерил аудиторию ледяным взглядом, — за шесть недель моего отсутствия была изучена вами вдоль и поперек, особенно студентом аунд Финдэ, каковой получил за оные шесть недель двадцать четыре отличные оценки. Ну что же, такому знатоку предстоящее испытание покажется детской забавой.

Магистр щелкнул пальцами, предварительно вычертив в воздухе несколько рун. Раздался негромкий хлопок, запахло дымом, и посреди кабинета возникло некое существо. Я немедленно подалась вперед, желая рассмотреть его поближе; в этот момент Ривендейл быстро шагнул влево, заслоняя мне весь обзор, и я постучала его по плечу, недовольно прошептав:

— Генри, мне ни мрыса не видно!

Наверное, шепот получился громким: Ривендейл, конечно, отодвинулся, хотя и не сразу, а вот Рихтер быстро глянул в мою сторону. Внимание столь решительно настроенного магистра не сулило мне ничего хорошего, так что я почла за благо прикусить язык и не выступать более ни на какие темы.

Ну а существо, разумеется, было баньши и выглядело так, как его и описывал Куругорм. Бледное, худое, в зеленом платье, плотно облеплявшем тело, с растрепанной гривой ярко-красных волос — едва ли кто-то назвал бы их рыжими, и с огромными черными глазами, похожими на бездонные колодцы. Фэйри стояло… стояла посреди кабинета, припав на одно колено и касаясь пола кончиками пальцев; в этой позе было что-то напряженное и звериное, и я заметила, как кто-то из вампиров непроизвольно сделал знак от сглаза.

Рихтер чуть заметно кивнул, и баньши неожиданно застонала, вскинув голову к потолку. Пол чуть качнулся; я расставила ноги шире, а в следующий миг баньши закричала и заплакала, мешая стоны с неразборчивыми словами. В ее голосе слышались крики журавлей, и младенческий плач, и вой ветра; в кабинете становилось все темнее, ветер подхватил плащ Ривендейла, вздувая его у вампира за спиной, и что-то черное и опасное рванулось к Келлайну. Я услышала, как эльф срывающимся голосом выкрикнул какое-то заклинание — через секунду баньши смолкла, мрак рассеялся, и мы увидели, что адепт без сознания лежит у черты.

На лице у Рихтера, стоявшего неподалеку, читалась смесь удовлетворения и бешенства. Впрочем, он быстро принял свое обычное выражение.

— Этого в медпункт, — сухо приказал он. — Студенты аунд Дарру, озаботьтесь! В медпункте настоятельно рекомендую не задерживаться.

Эльфы, переглянувшись, направились к Келлайну. Баньши следила за ними, не отрывая пальцев от пола.

— Прекрасно, — холодно констатировал Эгмонт, когда за братьями закрылась дверь. — Изумительно. Ну? Кто следующий? Будут добровольцы?

— Яльга?.. — робко шепнули за спиной, вспомнив мое былое геройство.

Но я только помотала головой: геройство геройством, и любовь к предмету тоже хорошо, но помирать в расцвете лет мне отчего-то совсем не хотелось. Нет, баньши я не боялась, недаром мы две недели отрабатывали заклинания в магзале. Беда была в том, что универсальной защиты от Рихтера наука еще не изобрела.

— Студент Хилл, — приказал магистр, сверившись с журналом.

Увы, Логану повезло не больше, чем Келлайну. Баньши уложила его за три секунды; вернувшиеся из медпункта братья аунд Дарру, увидев очередное тело, быстро предложили свои услуги по переноске. Очевидно, умные эльфы сообразили, кто будет следующей жертвой магистерского произвола. Догадка их оказалась верна, ибо Логана в медпункт оттащили гномы, а Куругорм уныло поплелся к черте.

После него был Хельги, оказавшийся крепче всех, — от обморока он очнулся сам и до медпункта добрел без сопровождения. Следующим этапом оказался Снорри, после него — Келефин… с каждым новым адептом Эгмонт становился все злее, а баньши грустнела прямо на глазах. Сообразно степени грусти увеличивалась и громкость воплей: стекла в окнах начинали нехорошо дребезжать, и одно из них, кажется, даже дало трещину.

— Превосходно, — процедил Рихтер, после того как Снорри с приятелем под руки увели Келефина. — Интересно, что кончится раньше — студенты или кровати? Сколько их там в медпункте? Тринадцать?

— Магистр Рихтер… — осторожно вмешалась я. Ситуация мне очень не нравилась, и, как ни страшно, с ней надо было что-то делать. — Нас больше, чем коек. Может…

Но высказаться до конца мне не дали.

— А, студентка Ясица… — Рихтер прищурился, открывая журнал. — Чем, хотелось бы знать, вы меня порадуете? Столь же пламенной страстью к предмету? Так, где здесь буква «Я»…

Я прикусила губу. Радовать его мне было как раз нечем: за шесть недель владычества Матильды мною не было получено ни единой оценки. Ни плохой, ни хорошей — никакой. То ли госпоже ле Бреттэн настучал на меня бестиолог, то ли просто она опасалась иметь со мной дело, но меня Матильда не спрашивала, я же в свою очередь была этому только рада. Получать пятерку только за то, что ты открыл рот? Что же, для кого-то, вероятно, это имеет некоторый смысл, мне же, наоборот, надо доплачивать, когда я молчу. Ибо это требует от меня значительно больших усилий.

Вот так.

— Я не понял, — медленно сказал Рихтер, подняв взгляд от журнала. — Вы что, вообще не посещали лекций? Или применяли заклинания забывчивости к… коллеге ле Бреттэн? Как это понимать, студентка Ясица?

Я оскорбленно выпрямилась. Лекции Матильды я посещала исправно, хотя меня и воротило с души. Его там, в Западных Землях, по голове случайно не били?! А то, знаете ли, очень похоже!..

— Магистр Рихтер, — очень вежливо и очень четко произнесла я, невольно выделяя голосом каждое слово, — вы в самом деле считаете, что я могла прогуливать лекции по профильному предмету?

— То, что я считаю, студентка, вас никак не касается. — Магистр закрыл журнал и указал мне на черту: — Вперед.

Я кивнула; кивок вышел резким и четким, как этикетный поклон перед дуэлью. Мрыс дерр гаст… я обиделась? Да. Наверное, да. Я все понимаю, это не слишком-то приятно — вернуться и обнаружить уйму оболтусов с липовыми оценками, но при чем здесь я? Срывать плохое настроение на мне я точно никому не позволю…

Сделав два шага, отделяющих меня от черты, я выпрямилась и поняла, что не зря тренировалась с Ривендейлом в магзале. Ноги сами заняли ту позицию, которую я отрабатывала две недели подряд: на ширине плеч, чуть согнутые в коленях, готовые в любой момент сделать шаг или прыжок. Руки расслаблены, пальцы тоже. Пальцы тоже, Яльга, нечего складывать их в знак! Знаки не огурцы, их заготавливать не положено…

Баньши застонала, запрокинув голову к потолку. Я внимательно следила за ней, выжидая момент защиты; потемнело, в лицо дохнуло ветром и дождем, но я ждала, понимая, что своевременность сейчас решает все. Ветер становился крепче, тьма сгущалась плотнее, а голос фэйри делался все сильнее, глубже и громче, заглушая все прочие звуки аудитории. Вот сейчас, сейчас… чувство опасности взвыло в голос, я вскинула руки, не различая их в окружающей мгле. Что-то неслось ко мне, подобно черной птице; оно было злым, по-настоящему опасным и злым, но я уже заговорила, стараясь перекрыть высокий голос баньши. Получалось плохо, я едва слышала, что кричу; мрак давил на лицо, ветер отбрасывал назад косу, но в какой-то момент между моими руками алмазным светом вспыхнул Щит. Я вскинула его выше, отражая натиск темноты; заклинание закончилось, но атака никуда не исчезла, и я повторяла его снова и снова, чтобы не дать Щиту погаснуть. Боги мои, боги… сколько же еще осталось? С каждой секундой Щит наливался тяжестью, я с трудом удерживала его на поднятых руках. Ну же, Яльга, тут все дело в том, кто кого переупрямит…

— Эрре! Эр дель индексэ, альден дар медио… — Я облизнула сухие губы, пытаясь понять, насколько еще меня хватит, но тут Щит вспыхнул ярче прежнего, и знакомый голос подхватил заклинание:

— Медио эннулярэ! Эрре! Яльга, держись!

Я была уже не одна. Нас было двое; тяжесть Щита разом уменьшилась в два раза, и я почувствовала рядом с собой тепло живого человека. Ну… не совсем человека, ну да кого это заинтересует? Мрыс дерр гаст, да сколько раз мы уже делали это в магзале! Почувствовав неожиданный прилив сил, я добавила в Щит еще энергии; Ривендейл поступил точно так же, и не успели мы хором договорить последнее слово, как заклинание вдруг взорвалось, осыпав нас ворохом сверкающих искр. Ахнув, я закрыла лицо локтем.

Когда я открыла глаза, в аудитории царила мертвая тишина. Гордый Ривендейл стоял рядом со мной; мы не успели еще разорвать магической связи, поэтому вампир продолжал придерживать меня за плечо. За мое левое плечо своей — заметьте, пусть не царственной, но все же! — левой рукой. Будь здесь Полин, она бы сказала, что Генри меня обнимает; увы, алхимичка плохо разбиралась в защитных чарах. Немногочисленным же зрителям было начхать на то, кто кого обнимает. Зрители смотрели, кажется от ужаса даже забыв дышать.

Рихтер тоже смотрел, но дыхания не затаивал. Сдается мне, он затаил что-то совсем иное: мысли и планы, как всегда идущие весьма далеко. Вид у него был по-прежнему колючий, но уже не такой злобный. Впрочем, я тут же вспомнила, как меня оскорбили, и преисполнилась презрения к магистру во всех его видах.

— Готов признать, был неправ, — лаконично произнес Эгмонт, как будто прочитав мои мысли. — Что же, два студента из пятнадцати — это лучше, чем ничего… особенно если учесть, что работать в паре вас точно никто не учил.

— Меня учили, — хрипловато возразил Ривендейл. — Я…

Но его перебили.

— А… а где баньши? — изумленно выдохнул один из вампиров. — Вы ее что, прихлопнули? Яльга, Генри, ну вы даете!

У него были причины так нами восхищаться — известно же, баньши, как любого фэйри, очень сложно уничтожить физически, — но я всерьез подозревала, что не так уж все просто.

— Господа, вы слишком хорошо о себе думаете, — язвительно констатировал Рихтер, оборачиваясь к вампиру. — И слишком плохо думаете обо мне. Судя по тому, как вы замечательно знаете боевую магию, против настоящей баньши никто из вас не выстоял бы и пяти секунд! А я, как ваш наставник, все-таки обязан довести до выпуска хоть какую-то часть из присутствующих.

Больше всего мне понравилось слово «какую-то». А что, главным достоинством нашего декана всегда была честность. Да, еще эта, как ее? — открытость и прямота. Вот.

До второй, теоретической, пары дошли не все.

После нашего совместного с Ривендейлом Щита народ определенно ждал, что высокое руководство оценит нашу работу, опомнится и перестанет рвать и метать. Руководство и впрямь опомнилось, но добрее от этого не стало. Впрочем, особенно позверствовать оно не успело: прозвенел звонок, и Рихтер, хмыкнув, указал нам на дверь. Мы поспешили воспользоваться разрешением.

— Лучше б он никуда не уезжал, — выразил общее мнение Куругорм, вернувшийся из медпункта. Выглядел эльф далеко не столь блестяще, как прежде: близкое знакомство с баньши, пускай и не совсем настоящей, никому не добавляло привлекательности.

— Это кто тебе засветил, баньши, что ли? — заинтересовался Снорри, приглядываясь к лицу Куругорма.

Эльф недовольно отвернулся, но я присвистнула, успев заметить, что под глазом у него наливается многообещающий синяк.

— А вообще, правильно Горме говорит! — подхватил Келефин, выручая брата. — Раньше Рихтер, конечно, тоже был не сахар…

— Но и не кислота ведь! — хмуро закончил Хельги.

Я философски пожала плечами:

— А может, это на человека так графство действует?

Народ заинтересованно развернулся в мою сторону.

— Какое такое графство? — с любопытством спросил Келефин. — В Западных Землях?

Я прикусила губу, запоздало сообразив, что говорить этого, наверное, все же не стоило. Мне рассказали по секрету, и вообще… известно же, в мужском коллективе сплетни расходятся еще быстрей, чем в женском. Но братья-адепты смотрели довольно хищно, и я решила, что рассказать получится дешевле.

— Ну… графство и графство, чего такого? Я толком сама не знаю. Говорят, по наследству получил…

— Ты его еще с этим поздравь, — мрачно съязвил Куругорм. — Открытку подари, мрыс дерр гаст…

— Я тебе сейчас открытку подарю, — пообещала я, недовольно ощущая, как у меня начинает побаливать голова. — Под другой глаз, для симметрии.

Эльф, шепотом ругнувшись, полез в сумку за тетрадью. Не знаю уж, чего он собирался в ней вычитать, но вновь раздался звонок, и мы отправились в класс. Я шла, по пути осторожно массируя пальцами виски.

Но боль не утихала.

Второе занятие оказалось ничем не проще первого. Решив, похоже, окончательно нас добить, Рихтер устроил теоретический зачет: двадцать четыре вопроса, двенадцать — про баньши, двенадцать — про боевые пульсары. Про баньши я что-то да знала, спасибо магистру-фэйриведу, а вот с пульсарами дело обстояло гораздо хуже. Все, что было мне про них известно, — что они круглые, огненные, разных размеров и здорово жгутся. Да, и еще — что у меня они разваливаются на четвертой секунде полета.

Некоторое чувство, возможно именовавшееся интуицией, подсказывало: хорошей оценки за этот зачет мне ждать не приходится. Ладно, чего уж теперь… честно написав все, что знала, я сдала листочек, положила локти на парту и осторожно опустила на них голову. Мр-рыс… глаза слипались, в черепе словно гномы отбойным молотком долбили, и я прикрыла глаза, мысленно показав Рихтеру большой кукиш. Зачет я написала? — написала. Баньши распылила? — еще как. Ну и чего от меня еще требуется?

Мрыс дерр гаст!

Я вдруг вспомнила, о чем хотела поговорить с любимым деканом. Верно-верно… у меня, значит, голова болит, я, значит, каждые четыре года чужие сны вижу — так, наверное, я имею право знать, отчего вся эта муть происходит? Есть, конечно, вариант, что Рихтер откажется давать пояснения… В таком случае ему же хуже. Я начну выяснять самостоятельно.

Ибо будьте уверены, по ночам я предпочитаю смотреть нормальные сны, а не заплутавшие видения!

Дабы ни у кого не возникло нехороших подозрений, после урока я сделала вид, что потеряла в сумке какую-то необходимую штуку. Вид, очевидно, получился весьма натуральный: ко мне дважды подходили вампиры и один раз — эльф, дабы уточнить, что именно столь необходимо мне для жизни, и предложить возможный заменитель. Я отмахивалась, объясняя, что справлюсь и сама.

Похоже, Рихтер понял, почему необходимые штуки теряются именно после его уроков. Пока я отделывалась от сочувствующих вампиров, он ушел в примыкающую к кабинету лабораторию. Когда смылся наконец последний эльф и я с чувством выполненного долга защелкнула замочек, магистр вернулся обратно, захватив с собой несколько достаточно объемистых книг.

— Очень удачно, что вы задержались, — сказал он, пока я пыталась сообразить, с чего начать расспросы.

Вся стопка перекочевала ко мне в руки.

— И что это такое? — слегка ошарашенно спросила я, забыв даже посмотреть на обложку верхнего тома.

Эгмонт пожал плечами:

— Ваше домашнее задание на ближайшие две недели.

— Так вы же уже задали, — обреченно сказала я, уже поняв, что отвертеться не получится.

— Студентка Ясица, — сказал магистр таким вежливым тоном, что все аргументы мигом вылетели у меня из головы, — я давно понял, что если хочу оставить от Академии хоть что-то, кроме выжженного пятна, то должен принять некоторые меры. Вы слишком плохо умеете скучать и слишком хорошо — находить себе занятие.

«Это он про лягушек», — подумала я. Или про тот эпизод с василиском.

Или про мгымбра… кто его знает?

— И что мне с этим делать?

— К пятнадцатому числу приготовите доклад о методах, изложенных в тексте. Имейте в виду, книги старые, кое-где допущены тактические ошибки. Я надеюсь, что вы сможете заметить их и исправить.

Спасибо, хоть не стратегические. Я изо всех сил старалась сохранить на лице должный учебный энтузиазм. Наверное, изображалось плохо, потому что Эгмонт только хмыкнул и сел на соседнюю с моей парту.

— Я сомневаюсь, студентка, — задумчиво произнес он, — что за шесть недель вы овладели телепатией настолько хорошо, что сумели прочесть мои мысли. Я так понял, что вы хотели что-то у меня спросить?

— Да, — медленно ответила я. — У меня есть к вам один вопрос… Мастер.

Эгмонт чуть сощурился.

— Вообще-то, — так же медленно произнес он, — в Академии принято другое обращение. И за последние десять лет я привык, чтобы адепты называли меня магистром.

— Сегодня ночью я узнала, что когда-то вам был привычнее именно этот вариант…

Он, по-прежнему сощурившись, смотрел мне в лицо. «Мрыс тебя побери», — бессильно подумала я. Да уж… натуральный стратегический недочет. Я попыталась сыграть на чужом поле, не сообразив, что в деле намеков и недомолвок магистр преуспел куда как больше меня.

Ладно, сыграем в открытую…

— Короче, — вздохнув, сказала я, — двадцать девятого снежня каждого високосного года мне снится один и тот же сон. И, насколько я понимаю, вы отлично знаете, какой именно. — Он кивнул, и я, ободренная хотя бы таким минимальным успехом, поспешила его закрепить. — Меня не интересуют подробности, в конце концов это ваше личное дело, ответьте только на один вопрос. При чем здесь я?

— До какого момента досмотрели? — после паузы спросил он.

— До того, как некто Мастер ушел из зала.

— И что же осталось вам непонятным?

Я едва не взвыла, сдержавшись только потому, что технично все равно не получится — не та родословная.

— Да все! При чем здесь я? При чем… — Я поискала нужное слово, не нашла, но фраза требовала логического завершения, и потому я выпалила, не особенно задумываясь: — При чем здесь алхимия?

Магистр коротко рассмеялся.

— Если мне что-то непонятно, я всегда начинаю с начала, — сказал он. — У вас, похоже, тот же самый принцип. Вы угадали удивительно точно, студентка Ясица. Все началось именно с алхимии. Итак, вы хотите знать, что именно тогда произошло?

— Да, — кивнула я.

— Все началось с алхимии, — повторил Эгмонт. — Дело было двенадцать лет тому назад, и я учился на выпускном курсе… Насколько мне известно, — неожиданно спросил он, — вы достигли в алхимии некоторых успехов? Магистр Ламмерлэйк отзывалась о вас очень хорошо…

Я пожала плечами. С алхимией дела у меня обстояли и впрямь неплохо, и несколько раз на последних занятиях я даже удостаивалась краткой Эльвириной похвалы. Учитывая, что на одобрение, в отличие от порицания, алхимичка была донельзя скупа, ее положительная оценка стоила дорого.

— Обо мне так хорошо не отзывались, — продолжил магистр. — Вообще, по алхимии у меня было качественное, устойчивое «удовлетворительно». По принципу: мандрагору не мандрагору, но горчицу, особенно по инструкции и с учителем, приготовить смогу. Но не зря говорят, что даже графоман раз в жизни напишет гениальную строчку. Здесь уже вопрос судьбы.

Он замолчал, глядя в окно. Я посмотрела туда же; за окном было пусто, только хлопьями падал снег, который не знал, что вообще-то уже полдня как началась весна.

— У меня был друг. Вы, наверное, заметили его в вашем сне, студентка. Его было сложно не заметить — для этого надо было быть абсолютно глухим. Глухих среди нас не имелось, так что мы прозвали его Трубадуром.

«Надо же, какое совпадение», — подумала я. Мне почему-то пришел в голову тот же самый вариант.

— И на нашем же курсе училась наследная эльфийская принцесса. Очень красивая… впрочем, не мне вам рассказывать, вы наверняка ее видели. Первый закон магии, студентка. Формулировка ан-Насира. «Если где-нибудь чего-нибудь прибудет, то в другом месте того же самого ровно настолько же и убудет». В ее случае закон нарушался. Она была не только красива, но и умна, талантлива, обаятельна… в общем, мой друг ее полюбил. Сами понимаете, что рассчитывать ему было не на что.

— Она его что, не любила? — уточнила я, не совсем поняв, в чем здесь была загвоздка. Ну ладно, умница-красавица-наследница… и что? А государственные интересы — когда это о них девицы думали?

Эгмонт пожал плечами.

— На тот момент она считала, что нет… В общем, Трубадур ничего от нее не требовал. Ну не любит, значит, не любит — что же, убивать за это, что ли? Трубадур был именно Трубадуром. Он хотел только одного. Чтобы она его запомнила. В хоть сколько-нибудь хорошем смысле.

— Так сварить эликсир памяти, — предложила я. Первый курс, четвертая тема. Элементарное зелье, готовится за полтора часа.

— Он тоже об этом подумал, — согласился Эгмонт. — Вот только если у меня по алхимии стояла тройка, то у него был хронический «неуд.». Слишком мало магических сил. Его, собственно, и в Академии-то держали только за песни, такие уж в них были чары. Поэтому Трубадур попросил меня об услуге.

— И вы согласились, — констатировала я.

Магистр знакомым движением поднял правую бровь:

— А вы бы отказались? Настоящие друзья встречаются не слишком-то часто. Я ничего не обещал, но попытался сделать…

— А купить не пробовали?

— На что? — искренне удивился Рихтер. — Моей стипендии, кстати примерно равной вашей, хватило бы от силы на пустой бутылек. У Трубадура соответственно денег было еще меньше. Да и к тому же кто знает, каким будет принцип запоминания? Если ей полгода придется избавляться от зеленых пятен на лице, она его точно запомнит, но не так, как хотелось бы. А так хотя бы примерно известно, кто и что сварил…

В принципе я понимала, о чем говорит магистр. Не так давно Полин прикупила в какой-то лавке со скидкой бутылочку зелья для роста ногтей. Нет, все было честно — ногти росли, а про их длину, толщину, способность к закручиванию и скорость роста на этикетке ничего не говорилось. Пока алхимичка шла до медпункта, народ был свято уверен, что это натуральный упырь, ненароком сбежавший от некромантов. Полет фантазии не остановило даже то, что от Белой Дамы никто еще не сбегал. В медпункте ногти обрезали чуть больше часа. Не знаю чем, потому что прочностью они превосходили даже алмазы. Кстати, Полин не растерялась, быстренько поцарапала обрезком крошечный бриллиантик в своем перстне и закатила грандиозный скандал гному-ювелиру. Тот тоже не растерялся и всучил ей другое колечко — с камнем размером вдвое больше прежнего. Все были довольны, особенно близнецы аунд Лиррен, которым гном пообещал неограниченный кредит за то, чтобы они не открыли Полин, который из камней был настоящим.

В лавке же, где было прикуплено зелье, претензий не приняли. Когда алхимичка попыталась закатить еще один скандал, упирая на права потребителя, ей объяснили, что все обязательства, взятые фирмой, таковая выполнила в положенный срок. Ногти росли? — Росли. Прочные? Еще бы. Не ломались? В этом месте Полин невольно содрогнулась. Значит, все честно; а в столь неожиданных побочных эффектах покупательнице следует винить свой неправильный организм и создавших его родителей.

— Честное слово, студентка, я до сих пор не понимаю, как я ухитрился сварить то, что сварил. Но тогда я еще не знал, какую изобрел штуку. То, что конденсировалось в пробирке, было относительно похоже на искомый эликсир. Я прикинул цвет, запах и алхимические реакции и решил, что никого этим не отравлю. А если и отравлю, то медпункт близко.

— И что, — с некоторым любопытством спросила я, — они выпили это без вопросов?

Рисковые люди, ничего не скажешь. Я еще помнила, как ненароком попробовала приготовленный Хельги состав, по идее должный привлекать на выпившего деньги, и то, как здорово сэкономила на питании за два последующих дня. По весьма прозаической причине: я зеленела при одном упоминании о съестном.

— Не знаю. — Эгмонт пожал плечами. — Я не спрашивал. Выпили — и ладно.

— И что было дальше? — уточнила я, потому что магистр опять смолк.

— А дальше, — Рихтер усмехнулся, — дальше, студентка Ясица, начались совершенно невероятные вещи. Через две недели по Академии ходила сенсационная новость. Новость о том, что Принцесса выходит замуж за Трубадура. Скандал был страшный. Представьте, иностранные принцы уже добрых сорок лет окучивают эльфийское посольство, отсылают в тамошние леса подарок за подарком, подписывают невыгодные для себя договоры — и все ради того, чтобы цель неожиданно ушла замуж. За нищего, как храмовая мышь, менестреля, практически лишенного магического дара и не имеющего никаких влиятельных родственников.

— Вы ее что, приворожили? — восхитилась я.

Над приворотным зельем, способным хотя бы на минуту затмить разум чистокровного эльфа, бились бесчисленные поколения травниц. Вотще: эльфы, как и положено идеалам, оставались прекрасны, но недостижимы.

Такая уж у них была биохимия.

— Эльфов невозможно приворожить, — разочаровал меня магистр. — Приворотные чары у них в крови — лучшей защиты и придумать нельзя. Но тогдашний Властитель решил подстраховаться, равно как и обиженные принцы. Они скинулись и устроили комиссию из независимых членов КОВЕНа. Я, понятно, не бегал по Академии, демонстрируя всем и каждому то замечательное, что сумел получить. Меня нашли и так, а после этого изъяли зелье на анализ.

— И что же это было? — не выдержала я.

— Это и в самом деле был эликсир. Но не памяти и тем более не любви, а истины. Те, кто его выпьет, начинали понимать не только то, что они говорят друг другу, но и то, что они друг о друге думают. Даже если сами об этом еще не знают. Словом, они видели друг друга в истинном свете.

— Значит, она все-таки его любила, — задумчиво пробормотала я.

— Значит, — согласился Эгмонт. — Эльфы, правда, поначалу были не слишком-то рады. Им вроде как нужен был правильный Властитель, желательно богатый, перспективный и чистокровный, а не это непонятное нечто. Одна радость, что нечто ходит с эльфийской лютней. Мысль эта задержалась ненадолго — ровно до тех пор, как кто-то из них не услышал, что и как поет Трубадур. После этого народ решил, что принцесса у них, как всегда, оказалась на высоте и сделала максимально правильный выбор. В самом деле, богатых да перспективных везде полно, их и королями не обязательно делать. А вот такое чудо есть теперь только у них. Что не король — не беда: пусть будет принц-консорт. Главное, что такого замечательного менестреля больше нет ни в одном из прочих государств.

— Прям гномы какие-то… — не удержавшись, съехидничала я.

— Эльфы, студентка Ясица, только выглядят такими наивными. На деле они и гнома обсчитают, если тот вовремя не спохватится…

Подумав, я в должной мере оценила последнюю фразу. Помимо парадоксальности, она претендовала и на правдивость, особенно если вспомнить, что именно эльфы — за исключением, ясное дело, близнецов — как раз не пожелали сыграть со мной в карты. В отличие от многоумных гномов, проигравшихся едва ли не до штанов.

— Это замечательное зелье я готовил в пробирке. Благо ингредиентов было по полщепотки каждого. Соответственно продукта на выходе получилось всего ничего: капель десять, может, чуть меньше, может, чуть больше. Когда я сообразил, что ухитрился сварить нечто дельное, сменил под конденсатором пробирку, с ней и отправился к Трубадуру. В первый, он же последний, раз ушло ровно четыре капли. Остальное осталось у меня — его и изъяли пару недель спустя ковенские маги. Они, между прочим, и установили, что такое я ухитрился получить. С меня взяли клятву никогда больше не делать эликсира. Я поклялся с чистой совестью, потому что сам не помнил, что, в каких пропорциях и с чем смешивал…

Магистр помолчал, глядя куда-то мимо меня. Я вежливо ожидала продолжения, краем глаза рассматривая верхнюю книгу в выданной мне стопке.

— Собственно, на этом предыстория и заканчивается. Дальше начинается уже история, алхимия, впрочем, и в ней продолжает играть главную роль. Маленькое отступление. В одной группе со мной учился некий адепт. Очень талантливый. Очень старательный. Поверьте моему опыту, студентка, редко случается, чтобы ученик был и тем и другим. Вдобавок он происходил из очень известного рода. Способности к чародейству нечасто передаются по наследству, — поэтому магических династий не так уж много, и их фамилии всегда на слуху. Ему не составляло ни малейшего труда быть лучшим — причем не только среди нас, но и среди адептов с более старших курсов. Очень яркий студент. Наш учитель любил таких. Впрочем, — Эгмонт усмехнулся, — кто же их не любит?

— Это и был тот, с которым вы сражались?

— Да.

— Вы… вы и в самом деле завидовали ему?

Этот вопрос вырвался у меня случайно. Я не рассчитывала, что Эгмонт станет на него отвечать, но он, помедлив, кивнул:

— Разумеется… Он был первым, студентка Ясица. Он был первым, а я в лучшем случае вторым. Он был гений, самый лучший, самый успешный, всеми любимый… А я был никто, и звали меня никак. Я пытался его догнать, но догнать никак не получалось. К тому же он прекрасно это знал и никогда не упускал случая напомнить.

Я с сомнением посмотрела на магистра. На память я не жаловалась и сон помнила в деталях, однако в мозгах все-таки происходил маленький переклин. Мрыс эт веллер, ну не могла я представить, чтобы этот Эгмонт завидовал кому бы то ни было. Чтобы он хоть сколько-нибудь дергался из-за старого плаща и заштопанных штанов. Чтобы, в конце концов, у него так сорвало крышу. Это у него-то, такого спокойного, расчетливого и ехидного!..

Да скорее Генри Ривендейл продаст фамильную шпагу!..

— Люди меняются, — серьезно сказал магистр, поймав мой взгляд. — Люди меняются, и порой даже в лучшую сторону. Наступает момент, когда понимаешь, что главное — быть не первым, а единственным. И не в смысле устранения конкурентов… Однако боги с ней, с философией. Вернемся к алхимии. Как раз на алхимическом факультете училась одна девушка, каковую звали Фарриной. Была она вампиршей, графиней — впрочем, может быть, что и княжной, — и еще одним моим другом. Ее такое положение дел вполне устраивало, я же хотел от нее немного другого.

— Я понимаю, — осторожно кивнула я, пытаясь наскрести по сусекам хоть немножко такта и воспитанности. Ну как же, тут такое… трагедия или как минимум личная драма.

Прям как в книжках Полин.

— Ничего вы не понимаете, студентка, — ухмыльнулся магистр. Чего-чего, а вот мировой грусти на его физиономии определенно не читалось. Я немножко расслабилась: еще бы, душещипательные истории — это не ко мне, а к Полин. — Я же не эльф, в самом-то деле. Зачем устраивать трагедии там, где их нет? Она, в конце концов, была не виновата, что любила не меня… Мне хватало того, что она просто хорошо ко мне относилась. Мы были друзьями, все четверо — я, Фаррина, Принцесса и Трубадур. Нет, вас или близнецов аунд Лиррен нам переплюнуть не удалось, и подобных легенд о нас не складывали… Но все равно было весело. Если бы не Фаррина и Принцесса, мы с Трубадуром лишились бы стипендии на много лет вперед. Я и сейчас бы выплачивал Академии долги.

— Принцесса? — удивленно переспросила я. Ладно, Эгмонта или Трубадура я еще могла представить, скажем, в игральной комнате или «Под пентаграммой». С Фарриной фантазия тоже работала, но уже хуже. Но Принцесса, нежная эльфийка из сказки…

— Эльфы всегда умели преподносить сюрпризы, — хмыкнул маг. — Но речь не о том… Словом, никаких претензий к Фаррине я не имел. Ничего бы не случилось, даже с учетом того, что она предпочла мне не кого-нибудь, а этого самого адепта, о котором речь шла немножко выше. Я, наверное, даже мог ее понять. В самом деле, сравнить меня с ним, кто лучше выйдет? Всяко не я… Короче, я не вмешивался. У них все шло очень хорошо, Фаррина сияла, я честно старался изобразить, как за нее рад. Ничего бы не случилось, — повторил он, — если бы не алхимия. Если бы не этот изготовленный мною эликсир.

Он вновь смолк, но я не решилась поторапливать рассказ или задавать очередной наводящий вопрос. Мрыс дерр гаст… может быть, прав был Буковец, в свое время уверявший, будто обнаружил во мне изрядный эмпатический дар. По крайней мере, сейчас я ощущала что-то смутное и странное, принадлежащее определенно не мне. Я даже, кажется, начинала понимать, почему Рихтер согласился рассказать мне все это. Да, теперешний боевой маг имел немного общего с тем адептом, которого я видела во сне. Та, образно выражаясь, книга была дописана и закрыта, но в ней до сих пор не хватало точки, последнего, завершающего знака, после которого книгу можно будет спокойно поставить на полку, изредка смахивая с нее метелочкой пыль. Сейчас Эгмонт и ставил эту точку. Рассказывая мне давнюю историю, он не столько излагал последовательность событий, сколько избавлялся от прошлого, мешающего в настоящем.

Каждому магу известно: страх иррационален, бороться с ним, все равно что сечь море плетьми. Единственное, как можно его победить, — это назвать по имени. То, у чего есть имя, перестает быть страхом. Оно становится проблемой, а проблему всегда можно решить.

— Дня через три после того как от нас уехали ковенцы, я вспомнил про оставленную пробирку. Наведался в лабораторию и увидел, что реакция продолжала идти. Там выпало еще несколько капель конденсата. Зелье по всем признакам было то же самое. Использовать мне его было некуда, выливать рука не поднялась — еще бы, первый и последний алхимический успех. Я заткнул пробирку, чтобы эликсир не выветрился и на некоторое время о ней забыл. А потом мне надо было делать практическое задание по алхимии, и я неожиданно для себя выяснил, что пробирок у меня нет. Только эта, с эликсиром. Не живут у меня пробирки…

Знакомая ситуация. Я сама уже отправила на тот свет некоторое количество лабораторной посуды, а уж про Полин, у которой алхимии было на порядок больше, и говорить не приходится.

— Я, естественно, пошел в лавку. Там меня спросили между делом, куда я дел предыдущие; я ответил, что разбил, одна целая, да и та занята. А в другом углу лавки стоял тот адепт. Тоже что-то выбирал… да. Только ушел он, ничего не купив. А когда я вернулся в комнату, никакой пробирки там уже не было.

— А охранное заклинание? — не выдержала я, вспомнив, сколько поколений адептов безуспешно пытались проникнуть к Рихтеру в кабинет.

— Стояло там такое, — не стал спорить Эгмонт. — Но насчет него я не особенно заблуждался. Тот адепт вскрыл бы мои тогдашние чары хоть пальцем, хоть фамильной шпагой, хоть гномьим сверлом.

— Но почему, магистр, ведь силы же у вас были равные?..

Эгмонт помолчал, явно формулируя ответ.

— Потому что силы, студентка, — медленно ответил он, — это еще не все. Далеко не все. Должно быть что-то еще, чего у меня тогда не имелось… Разумеется, искать я ничего не стал. Все равно ничего бы не вышло: свидетелей не было, пробирка запросто могла испариться, к тому же как я докажу, что зелье мое, если я все отдал ковенцам? А еще через несколько дней меня поймала Фаррина. Она была изрядно напугана… Сказала, что с ней творится что-то странное. Что она слышит мысли, то, что о ней думает ее друг… Право слово, не надо быть великим сыщиком, чтобы сложить два и два. У меня был огромный соблазн рассказать ей, что ее приятель просто захотел ее приворожить. Но в тот раз я сдержался. Не хотел, чтобы ей было больно. Сказал что-то про побочный эффект боевых заклятий… она училась на алхимичку и, по правде, плохо разбиралась в заклинаниях. Она поверила.

— А разве он мог догадаться, чем именно занята ваша пробирка?

— А почему нет? Когда Принцесса и Трубадур вдруг решают пожениться, по Академии ходят упорные слухи о каком-то сверхмощном приворотном зелье, а мной ни с того ни с сего интересуются бдительные ковенцы — разве сложно сделать из этого правильный вывод?

— А что за заклятие он использовал? Тогда, в поединке…

— А что вы почувствовали, студентка? — вопросом на вопрос ответил магистр.

Я передернула плечами, как будто от холода:

— Тьма…

— Так зачем же вы спрашиваете?

— Где он мог узнать такую серьезную штуку? — вырвалось у меня. — Сомневаюсь, что ему, как лучшему ученику, выдали сборничек «Сто лучших и проверенных рецептов некромантии»…

— Почти в яблочко. Наш учитель часто давал ему книги, студентка. Много книг. Обычных и колдовских, защищенных специальным кодом. Мы будем проходить защиту информации на третьем курсе, тогда сами увидите, что это такое. Если объяснять очень приблизительно… В подобных инкунабулах есть только пустые страницы. И сначала нужно подобрать слово, чтобы она показала хоть что-то еще, потом — другое слово, чтобы возникло что-нибудь интереснее поваренной книги, и так определенное число раз. Обычно в книгах прячут до двенадцати слоев. А самый последний из них — это тот, который написан не нами… Гордыня — это профессиональный магический порок, студентка Ясица. Мы не можем даже предположить, что наши книги — это серьезное оружие, срабатывающее не только в наших руках. Не зря говорят, что книги пишут себя сами; что уж говорить о книгах магических, пропитанных древними чарами…

Я невольно покосилась на стопку выданной мне литературы. Заметив это, Рихтер улыбнулся:

— Можете не искать. Все книги, которые я даю вам, я проверяю помногу раз.

«Кто-то чего-то говорил насчет гордыни», — ехидно подумала я. Если это и впрямь профессиональный магический порок, то и самому Рихтеру он определенно был не чужд — ибо, думается мне, что и тот учитель многажды проверял выдаваемые даровитому отроку книги.

— Лучше книги дам вам я, чем кто-нибудь другой, — возразил Эгмонт. Учитывая, что последняя мысль не была мной озвучена, я немедленно заподозрила его в телепатии. — Так опасности все-таки меньше… и то, наверное, я не стал бы рисковать, если бы не этот ваш «Справочник», верно? Что-то мне подсказывает, уж он-то наверняка не позволит своей хозяйке читать всякую магическую дрянь.

«Правильно подсказывает», — подумала я со смесью гордости (да-а, мои книги — это сила!) и некоторой обиды (чай, не маленькая, сама разберусь, что читать!). Впрочем, эту мысль тут же вытеснила другая, вызванная чисто профессиональным интересом:

— Но как же вы смогли отразить такой удар?

— Очень интересный вопрос, студентка. Знаете, им задались не только вы… Наши магистры долго думали, но правильного ответа не нашли. Зато нашли простой… Вы отлично его знаете, потому что уже проходили нужную тему по некромантии. Что способно отразить силу Тьмы?

— Существует два варианта, — не слишком-то уверенно ответила я. Некромантия у меня хромала, и я еще помнила, с каким вздохом Белая Дама выставила мне итоговую четверку. И то только после третьей пересдачи, когда я отбарабанила ей абсолютно все билеты. Что проку знать теорию, если на практике не можешь построить никаких некро-чар? — Или очень сильный темный маг с полным до краев резервом. Или Темное существо, порождение мрака… — Тут я сообразила, что сказала, и немедленно заткнулась.

— И в какой же реестр вы запишете меня? — без улыбки спросил Эгмонт.

Я смерила его оценивающим взглядом:

— Ну положим, что к Неблагому Двору вы отношения не имеете…

Равно как и к Благому. Точнее, «не равно как», а «тем более», ибо на то, чтобы представить Рихтера в качестве Благого фэйри, не хватало даже моего привычного ко всему воображения.

— Да и к Темной магии тоже, — решительно закончила я.

— Почему? — удивился он. — В смысле как вы определили?

Я щелкнула пальцами, пытаясь перевести в слова полученную от чувств информацию.

— Темный маг — это магистр Дэнн. Другое ощущение, другой цвет, другой рисунок чар… — Нет, выразить словами упрямо не получалось. И то сказать, при чем здесь цвет? Если уж говорить об аналогиях, уместнее был бы вкус, но это слово, как всегда, явилось с запозданием, в отличие от «цвета», мгновенно прыгнувшего на язык. — В общем, все по-другому.

— Дайте руку, — неожиданно потребовал Эгмонт.

Пожав плечами, я протянула рекомое. Не дотрагиваясь до моей ладони, магистр вычертил над ней руну; знак на мгновение высветился в воздухе золотым.

— Интересно, — задумчиво сказал магистр. — Очень интересно. Прямая эмпатия…

— Только директору не говорите, — попросила я, еще не совсем понимая, что именно такое во мне нашли, но отлично просчитав все возможные последствия. Последствия в виде увеличения домашнего задания выглядели весьма устрашающе.

— Что же так?

— Свихнусь, — мрачно пояснила я мысль. — Вы мне задаете в два раза больше, Фенги… Фенри… в общем, гном задает примерно столько же, магистр Ламмерлэйк вообще грузит без остановки, если еще и это прибавится…

— А нечего было рождаться с такими способностями, — отрезал Эгмонт.

— Ладно, мрыс с ними, — предпочла я обойти поднятую тему молчанием. В конце концов, такими темпами недолго добраться и до моей родословной, а она у меня интересная, но, как говорит наш библиотекарь, «в ограниченном доступе». — Но если решения только два и вы ни под одно не подходите, как вам вообще удалось выжить?

На этот раз Эгмонт молчал. Очень долго.

— Скорее всего, — наконец ответил он, — я просто был там не один.

— То есть? — мгновенно напряглась я. В памяти у меня сразу же всплыло то, как здорово меня колбасило и плющило до тех самых пор, пока Тьма, вызванная Гением, не вернулась в небытие.

— Вы спрашивали, при чем здесь вы, студентка? Я не знаю. Но знаю одно. Когда я был там, я видел вас. И чувствовал вашу силу как часть своей.

— Это что, вампиризм? — машинально уточнила я.

— Вы отлично знаете, что подобное невозможно.

Я только ошарашенно кивнула. Невозможно — это не то слово! Все эти вопли про то, как восхитительно отдельные зело злобные маги пользуются силами других, не таких злобных, но жутко наивных, есть не что иное, как голимые балладные выдумки. Можно выкачать силу в поединке, можно выпить ее с кровью — в этом часто обвиняли вампиров, — можно, в конце концов, с помощью хитроумных интриг вынудить мага использовать свою силу в твою пользу… Но взять чужую силу просто так нельзя. Технически невозможно. Это аксиома; а магические аксиомы будут покруче аксиом геометрических.

— Но как, магистр?..

— Я не знаю, — повторил он. — Тогда я решил, что мне показалось. Но позже, когда я выходил из зала, я увидел вас еще раз и отлично запомнил.

— Вы поэтому так на меня смотрели на вступительном экзамене? — вспомнила я. — Будто прикидывали, чем покрепче колдануть?

— Вы бы себя тогда видели… — хмыкнул он.

Наступила тишина, та самая, которую Хельги характеризовал емким словосочетанием «стражник родился».

— Что было дальше? — прерывая молчание, спросила я. — После выпускного?

Магистр пожал плечами.

— Я получил диплом, — ответил он. — Точнее, я в тот момент близко знакомился с достижениями лечебной магии, а диплом за меня получил замечательный дубль. Оставшиеся полгода я учился по особой программе, к слову сказать изрядно превышавшей вашу по количеству домашних заданий. Так что можете не убеждать меня в том, что ваших сил недостанет на усиленную работу… Принцесса с Трубадуром поженились через несколько недель и уехали в эльфийскую столицу. Дипломы у них были, а работать по специальности ни один, ни другая не собирались. С Фарриной мы не пересекались. Оно и к лучшему: вряд ли бы встреча сильно ее обрадовала… Того адепта я тоже больше не видел. Ходили слухи, что его вообще лишили способностей — правда, с возможным возвратом, — так что я еще легко отделался…

Я кивнула и встала со скамейки. Перекинула сумку через плечо и аккуратно взяла ту внушительную стопку, по материалам которой мне предстояло писать доклад. Верхняя книга, кажется, была эльфийской, по крайней мере судя по шрифту заголовка.

— Последний вопрос, — сказала я, крепко сжав в кулаке ремень сумки. — Последний вопрос, магистр… Когда вы обернулись и увидели меня, скажите, я была там одна?

Эгмонт прищурился.

— Хвала всем богам, студентка Ясица, — с чувством сказал он, — вы существуете в единственном экземпляре. Второй такой же не выдержали бы Академия, казна герцога Ривендейла и моя нервная система… Вы свободны.

А ведь он чего-то недоговорил, подумала я, прикрыв за собой дверь. С другой стороны — разве я не узнала гораздо больше, чем планировала вначале?