С. МИХАЙЛОВ
ТРИДЦАТЬ СРЕБРЕНИКОВ МАЙОРА ЯРДЛИ
Летопись деятельности крупнейших разведывательных служб мира, если такая когда-нибудь будет написана, несомненно, раскроет перед читателями самый фантастический калейдоскоп блестящих взлетов и катастрофических провалов; казалось бы, невероятных случайностей и, наоборот, событий, логически обоснованных всем ходом истории; свидетельств поражающего героизма и не менее неслыханного вероломства; операций, восхищающих методичностью, понадобившейся для успешной реализации многоступенчатого плана, и таких, чей исход зависел от решения, полученного со скоростью и находчивостью, недоступными современным компьютерам.
Вероятно, историки, располагая такой летописью, смогут выявить и обозначить все закономерности, все потаенные каноны развития, свойственные секретным службам, как и любому другому общественному институту. Но одна из таких закономерностей очевидна уже и сейчас.
Результативность разведки и контрразведки (если принимать во внимание не конечный исход той или иной разовой акции, а итоги всей работы разведывательной службы в целом) находится в самой непосредственной зависимости от того, служат ли они прогрессивному или реакционному строю, чьи интересы защищают, за какую историческую перспективу борются.
И дело здесь не только в том, что самая совершенная разведка не в силах приостановить ход истории. Общее, как известно, складывается из бесчисленного множества частностей. А поскольку характер, цели и принципы разведки определяются исторической ролью общества, создавшего ту или иную секретную службу, то она, пусть опосредствованно, влияет и на оперативную «технологию», и на моральные стороны разведывательной деятельности. В результате ее гибкость, действенность, надежность оказываются, несомненно, весомее, если (воспользуемся термином, освященным публицистикой времен Великой Отечественной войны) эта разведка служит правому делу.
Система «тотального шпионажа», осуществленная в гитлеровской Германии, разветвленнейшая сеть сыскных служб и каннибальский режим нацистских концлагерей не смогли парализовать деятельность, патриотических организаций, оказывавших сопротивление фашистскому режиму с первых и до последних дней существования «третьего райха».
Чекисты 20-х годов, не имевшие, по существу, никаких профессиональных навыков, вчерашние солдаты и военморы, на практике — трудной, порой смертельно опасной — постигавшие азы контрразведывательной работы в борьбе за дело революции, оказывались сильнее асов английской Интеллидженс сервис и французского Второго бюро, шпионов, прошедших школу полковника Вальтера Николаи и фанатиков-самураев из Общества Черного Дракона.
Закономерность, о которой мы говорим, свойственна не только XX веку с его гигантскими социально-экономическими сдвигами. И в прежние времена, на заре истории разведывательных служб, она также проявлялась. Иногда с предельной определенностью, порой — более замаскированно, а Случалось — и с отклонениями. Но ведь исключения, как известно, лишь подтверждают незыблемость правила.
…Вторая половина XVII века. Лорд-протектор, так именуют в официальных документах одного из виднейших вождей Великой английской революции Оливера Кромвеля, создает секретную службу, которая должна оберегать интересы страны от попыток реставрации роялистского режима. Революция, даже буржуазная, шаг вперед в сравнении с феодальной раздробленностью страны, с властью знати, не способной и не желающей стать причастной к экономическому прогрессу. И что же?
Изгнанного с родных островов Карла Стюарта поддерживают Франция и Испания, Германия и Нидерланды. Во главе сторонников реставрации — один из хитрейших политиков своего времени — регент Франции кардинал Мазарини. С ловкостью прирожденного интригана он укрывается в тени, но действует неутомимо. В ход пущено все. Фанатики и адские машины, золото и провокации. Фронт тайного «наступления» — от Северного до Средиземного моря.
Но все заговоры, покушения, мятежи не достигают цели, парализуются в зародыше или срабатывают вхолостую. Возглавляемая Джоном Терло контрразведка английской буржуазной революции успешно противостоит многолетним усилиям секретных служб крупнейших монархий Европы.
Автор бессмертной трилогий о подвигах четырех мушкетеров был не так уж далек от исторической правды, когда вложил в уста Оливера Кромвеля высказывание о том, что попытка Атоса, Арамиса, Портоса и д'Артаньяна чуть ли не с эшафота похитить приговоренного Карла I, удайся она, была бы только на пользу реформаторам. Имея за спиной секретную службу Джона Терло, лорд-протектор мог устранять своих политических противников так, чтобы не обострять отношений Англии с европейскими монархиями.
Обратим внимание читателей на тот факт, что, по свидетельству весьма авторитетных специалистов, всезнающий министр кромвелевской полиции значительной долей успехов был обязан искусному дешифровщику доктору Джону Уоллису Оксфордскому. И перенесемся на другой, континент, в последующие столетия.
…Вторая половина XVIII века. Американские колонии Британии начинают борьбу за свою независимость. Революция 1775–1783 годов приведет к рождению США — государства, которому суждено выдвинуться на первое место в числе империалистических держав, потеснив свою прежнюю метрополию. Но на первых этапах американская буржуазная революция — это антиколониальное движение против британского господства. И оно выдвигает своих героев, разведчиков, чьими подвигами по сей день обоснованно гордится каждый честный американец.
За несколько лет до знаменитого «бостонского чаепития» — дерзкой антианглийской демонстрации, послужившей как бы прелюдией к вооруженным столкновениям в Бостоне, а по его примеру и в других колониях, начали создаваться так называемые «комитеты связи», являвшиеся, по существу, центрами организации революционных сил. Между этими комитетами сразу же установились постоянные контакты, приведшие впоследствии к объединению повстанцев. Будущие мятежники закладывали тайные арсеналы, сумели наладить военное обучение граждан, производство снаряжения и боеприпасов. Но их конспиративные навыки оставляли желать лучшего.
Наивность патриотов в этой области сегодня не может не вызывать снисходительной улыбки: вопросы политической организации революционных сил чуть ли не накануне вооруженного восстания обсуждались ими в открытой печати. «Нью-Гэмпшир газетт», например, в июне 1773 года писала: «Союз колоний, который сейчас основан, имеет важное и очень большое значение для нашего континента… Объединенные американцы могут бросить вызов всем своим врагам, как открытым, так и тайным»; Вполне понятно, что англичане, обладавшие к этому времени достаточным опытом в закулисной политике и тайной войне, вполне определенно представлявшие себе реальность надвигавшейся угрозы, постарались встретить ее во всеоружии. Колонии были наводнены платными агентами британского разведывательного аппарата. Их число ко времени начала революции достигло 25 тысяч, а некоторые занимали виднейшие посты в «комитетах связи» и отрядах самообороны колонистов.
Значительная часть повстанческих баз располагалась в Конкорде, в восемнадцати милях от Бостона. Они были созданы видными деятелями революционного движения — Самюэлем Адамсом и Джоном Хэнкоком, объявленными англичанами вне закона и долгое время безуспешно разыскиваемыми полицией. Но в конце концов ищейкам Георга III удалось напасть на их след.
Один из способнейших английских агентов, Бенджамин Черч, сумевший стать чуть ли не третьим лицом в революционном движении Массачусетса, оповестил генерала Гейджа, что Адамс и Хэнкок скрываются на одной из тайных баз Конкорда.
Томас Гейдж, командующий регулярными войсками метрополии, отлично вышколенными и превосходно по тем временам вооруженными, как истый британский офицер, глубоко презирал «фермеров, ремесленников и докторишек», осмелившихся взяться за оружие. И потому донесение тайного агента привело его в хорошее настроение — открывалась реальная возможность разоружить и обезглавить повстанцев одним ударом.
Но поскольку успех операции в первую очередь зависел от степени ее неожиданности, Гейдж, выделив для карательной экспедиции только два полка, подготовку к походу провел в глубокой тайне. И все-таки она не увенчалась успехом.
Когда в ночь на 18 апреля 1775 года тысяча семьсот «красномундирников» двинулись из бостонских казарм в направлении Конкорда, во всех окрестных селениях уже гудели набатные колокола. «Люди минуты», так именовали себя бойцы местного ополчения, срывали со стен длинноствольные охотничьи винтовки, дедовские мушкеты, выпущенные компанией Гудзонова залива, и мчались к заранее намеченным пунктам сбора.
«Фермеры, ремесленники и докторишки» дали регулярным войскам метрополии достойный отпор. Потери англичан в этом бою втрое превысили американские, склады и арсеналы остались в руках повстанцев, а Хэнкок и Адамс вовремя сменили убежище на вполне безопасное.
Провалом тщательно подготовленной и так многое сулившей операции надменный генерал был обязан некоему Полю Риверу, человеку сугубо мирному, граверу по профессии, который, войдя в состав бостонского «комитета связи», взял на себя организацию разведывательной службы повстанцев.
На первых порах организации как таковой в общем-то не существовало. Как утверждают историки, Полю Риверу в критическую минуту пришлось самому вскочить на коня и помчаться, опережая английские полки, по окрестным селениям и фермам. Но, несмотря на очевидную «кустарность» методов работы, бостонский гравер сумел выполнить свой долг перед революционным «комитетом», а британский генерал с задачей, возложенной на него королем Георгом III, не справился.
Нет никакого сомнения в том, что британская контрразведка была по своему профессиональному уровню неизмеримо выше тех одиночек-патриотов, которым в начале войны за независимость мог доверять свои тайные задания генерал Вашингтон. Она довольно легко разоблачила капитана Хейла, принесшего себя в жертву во имя торжества дела революции. Но после казни капитана-разведчика командующему войсками повстанцев стало намного проще отбирать кандидатуры патриотов, готовых отправиться в тыл врага с самыми рискованными поручениями. Натан Хейл стал национальным героем колоний, а его гибель привлекла в число сотрудников созданного Вашингтоном управления секретной разведки многих отважных и изобретательных людей.
В их числе — Александр Брайн, чье своевременное оповещение революционных войск о планах английского генерала Бургойна обеспечило повстанцам победу в сражении на Бимисских высотах. И Бенджамин Толмедж, товарищ и соученик Хейла по Иельскому колледжу, талантливый организатор целой сети прекрасно законспирированных разведывательных групп. И работавший в непосредственной близости к штабу королевских войск Роберт Таунсенд, которого высоко ценил генерал Вашингтон.
В 70-х годах XVIII века Америка вела борьбу за независимость, и революционная армия не знала недостатка в умных, смелых и до конца преданных своей родине разведчиках. Подчеркнем еще раз: умных, преданных. А теперь обратимся к событиям, происходившим 150 лет спустя.
10 ноября 1918 года отзвучали последние залпы первой мировой войны. Войны, в которой Соединенные Штаты участвовали в весьма своеобразном качестве — поставщика. Причем не столько воинских соединений, оружия или боеприпасов, сколько звонкой монеты. Война превратила США в главного мирового кредитора по правительственным займам. Державы Антанты задолжали ей почти 9 миллиардов долларов.
Америка, по меткому выражению Алексея Толстого, «распухла от золота». Зарубежные капиталовложения американских предпринимателей выросли за это время вдвое. Усилиями заказчиков, в том числе и царской России, в стране была создана мощная военная промышленность. Промышленность, которую возглавляли люди, познавшие сверхприбыльность гонки вооружений.
Размах и цинизм спекуляций на армейских заказах повергал в изумление самого президента США, хотя, казалось бы, уж кто-кто, а он должен достаточно хорошо изучить нравы своих сограждан. Уже после войны в одном из документов, датированных 1921 годом, президент Гардинг сетовал: «Наше правительство израсходовало от 5 до 6 миллиардов долларов на производство авиации, артиллерии и производство артиллерийских снарядов… Официально установлено, что из военных материалов американского производства на фронте действовало менее 200 самолетов, менее 200 пушек и не более одного процента от общего числа израсходованных снарядов. Приблизительно 3,5 миллиарда долларов были израсходованы под руководством судостроительного комитета. Я же имею любопытные сведения из военного министерства, согласно которым только одно судно, построенное судостроительным комитетом, привезло американские войска для войны в Европу. Это — транспортное судно «Либерти», которое, по данным военного министерства, в октябре 1917 года доставило в Европу приблизительно 50 (!) солдат».
В общем, едва ли следует удивляться тому, что известие о документе, подписанном в Компьенском лесу, деловая Америка восприняла достаточно прохладно. «Мир — это, конечно, прекрасно, а вот как будет обстоять с бизнесом?»
Разумеется, опытный, политикан никогда не позволит себе вслух высказать что-нибудь подобное. Еще бы! Ведь на этом можно потерять изрядную толику избирательных бюллетеней. Но, как утверждал Талейран, для дипломатии слова — отнюдь не средство общения, а лишь инструмент возможно более полного сокрытия подлинных мыслей и планов. Из сенатских посланий и обращений к американскому народу тогдашних президентов — Гардинга и Вильсона миролюбивые заверения, словно из перенасыщенного раствора, чуть ли не выпадали в осадок. Но реальные дела правительства Соединенных Штатов в этот период говорят сами за себя.
Вскоре после Февральского переворота, летом 1917 года, в Россию была направлена дипломатическая миссия. В ее обязанности входило «детально обсудить» с представителями Временного правительства возможность России продолжать участие в войне.
Уже в этот период американские империалисты видели в растущей среди народа популярности партии большевиков серьезную угрозу своим агрессивным планам. Политика мира шла вразрез с интересами монополий, которые только за три года войны получили от царской России военных заказов на сумму 1287 миллионов долларов. Поэтому в состав миссии Рута были включены специалисты, по своему профилю не имевшие ничего общего с организацией экономической помощи воюющей державе.
«В России, — докладывал своему правительству генерал Джексон в июле 1918 года, — оставлена весьма эффективная тайная организация… для борьбы с большевиками». На ее вооружении находились и доллары, и фордовские грузовики, и виккерсовские пулеметы. С лета 1917 года в России на американские деньги издавалось около 20 газет антикоммунистического характера. Экс-министр Рут и посол Фрэнсис настаивали перед Временным правительством на организации суда над В. И. Лениным по обвинению его в «государственной измене». В декабре сотрудниками ВЧК были сорваны попытки американских агентов переправить генералу Каледину 70 автомобилей, а генералу Алексееву — полуторатысячный отряд бывших офицеров.
Октябрьский ураган опрокинул далеко идущие планы сговора между двумя буржуазными правительствами. Народы России, за годы империалистической бойни потерявшие только убитыми 2300 тысяч человек, получили долгожданную передышку. И Всероссийский съезд Советов провозгласил Декрет о мире первым государственным актом большевистского правительства.
И тут началось. 21 ноября 1917 года Советское правительство направило державам Антанты ноту с предложением заключить перемирие на всех фронтах и приступить к мирным переговорам. Через несколько дней американские представители официально уведомили НКИД РСФСР о приостановке Соединенными Штатами всех поставок в Россию. Неделю спустя штабу бывшего верховного главнокомандующего русской армии генерала Духонина, в обход вновь созданного законного правительства страны, были переданы протесты США и Франции против заключения перемирия с Германией. Это была первая попытка держав Антанты спровоцировать развязывание гражданской войны.
Подобная политика правительства отнюдь не отражала действительной воли народа США. Тысячи американцев, самых различных по профессиям, убеждениям, роду деятельности, с первых дней Октябрьской революции всем сердцем восприняли ее цели, принципы и лозунги. Однако конгресс и сенат США — ставленники империалистических монополий — заставили свою страну стать на путь открытой военной интервенции.
11 марта 1918 года президент Вильсон согласился санкционировать японскую интервенцию на Дальнем Востоке. В этот же день, в бухту Золотой Рог, многозначительно пошевеливая жерлами своих восьмидюймовок, вполз приземистый серо-стальной утюг — американский крейсер «Бруклин». Это послужило как бы сигналом для начала вторжения стран Антанты в советское Приморье. Правда, начали его «оккупационные войска Японии».
Тот факт, что на первом этапе дальневосточного похода «держав согласия» военные силы США не принимали в нем прямого участия, вовсе не означает наличия у американского правительства каких-либо сомнений в правомерности вооруженного вмешательства во внутренние дела России.
В эти дни отряды морской пехоты уже грузились на корабли Атлантического флота США, которые должны были доставить оккупационные войска к северным окраинам нашей Родины. Всего около двух месяцев оставалось до того дня, когда с борта крейсера «Олимпия» высадился первый американский десант в Мурманске. Но если на севере Соединенные Штаты могли действовать, не опасаясь серьезной конкуренции — увязшая в долгах Великобритания не стала бы в открытую ссориться со своим могущественным кредитором, — то на Дальнем Востоке дело обстояло несколько иначе. Соперничая с Японией, оспаривавшей главенство США в хозяйничанье на Тихом океане, Америка чувствовала себя не столь уверенно.
Предоставить Японии свободу действий? Но что будет с американскими концессиями — ведь вопрос о них с правительством адмирала Колчака уже согласован. Самим приступить к прямым военным действиям? Но не приведет ли это к распылению оккупационных сил? К тому же открыто выступать в роли агрессора президенту Вильсону — «идолу мещан и пацифистов» — очень и очень не хотелось.
На протяжении нескольких месяцев правительство США усиленно маневрировало, пытаясь найти такую внешне приличную форму соглашений со своими компаньонами, которая, во-первых, позволила бы не выступать в роли организатора интервенции, а во-вторых, обеспечила возможность впоследствии потеснить союзников и урвать от общей добычи долю, соответствующую американским аппетитам.
Лавирование это осуществлялось достаточно неуклюже. Японское правительство так и не получило документа, подписанного Вильсоном 1 марта. Советники Вильсона пришли в ужас, узнав, что президент фактически одобрил японские планы захвата советских территорий вплоть до Урала.
Уже к следующему уикенду в Белом доме подписывается совсем иной документ, долженствующий реабилитировать позицию США в глазах тогдашней общественности и будущих поколений. Согласие Соединенных Штатов на японскую агрессию сопровождается в нем множеством туманных оговорок. Не возражая против конкретных акций Японии в отношении Советской России, президент, в принципе и вообще, высказывает «искренние» сомнения в «мудрости» интервенционистских действий. Но даже это насквозь демагогичное и тщательно закамуфлированное заявление не попадает в руки японцев.
Американский посол в Токио получает строгую и точную инструкцию: при встрече с представителями императорского МИДа зачитать текст заявления, но не оставлять самого документа. Во все времена преступники старались получше припрятать неопровержимые улики. Но и азиатские дипломаты знают свое дело, 16 марта они сообщают послу, что японское правительство «не предпримет никаких действий, пока не будет достигнуто д о л ж н о е (разрядка моя. — Ф. С.) соглашение США с державами Антанты». Что ж, и это логично. Круговая порука — давний, проверенный инструмент и политического и уголовного гангстеризма.
Видя, что заокеанские сообщники категорически отказываются выступить в роли первого поджигателя, Вильсон в конце концов решает махнуть рукой на внешние приличия. Декларацией от 3 августа правительство Соединенных Штатов предложило японскому правительству, чтобы каждое из них послало контингент войск во Владивосток. А две недели спустя 27-й полк первого эшелона экспедиционного корпуса генерала Грэвса уже развернул боевые действия против партизанской армии Приморья, которую возглавлял Сергей Лазо.
О том, какой ущерб причинила, сколько крови и слез принесла народам России американо-японская (в ней принимали также участие Канада, Франция, Китай и Италия) оккупация Дальнего Востока, советскому читателю известно многое. О том, как бесславно она закончилась, — тоже. Вероятно, менее широкую известность получила оценка, которую сами американцы давали этому акту своей внешней политики.
Свидетель, чья должность исключает мысль о какой-то предвзятости, — сам командующий экспедиционным корпусом генерал Грэвс в своих позднейших мемуарах признавал: «Жестокости были такого рода, что они, несомненно, будут вспоминаться и пересказываться среди русского народа через 50 лет после их совершения». Соединенные Штаты в результате оккупации, опять-таки по утверждению Грэвса, «снискали себе ненависть со стороны более чем 90 % населения Сибири». Но и с этими признаниями читатель, интересующийся историей США, мог бы ознакомиться, в частности, по очень содержательной монографии Н. Н. Яковлева или по переведенным и изданным в начале 30-х годов мемуарам самого Грэвса. Они также общедоступны.
Напротив, лишь очень узкому кругу специалистов, да и то лишь очень многие, годы спустя, стало известно, что, помимо послов и министров, командующих и премьеров, президентов и императоров, за всеми тайными пружинами событий на Дальнем Востоке имел возможность следить человек, которому и по положению, и по должностным инструкциям полагалось бы быть о них в полном неведении.
Этот человек, энергичный и честолюбивый, одаренный и настойчивый, пришел на службу правительству США, движимый самыми наилучшими побуждениями. Работая как одержимый, он, как и Джон Уоллис Оксфордский, посвятил свой талант разгадке, казалось бы, не поддающихся дешифрованию кодов. И он добился своего, оказав Соединенным Штатам услугу, сложность и значение которой крупнейшие знатоки разведывательных акций выразили, закодировав ее как операцию «Чудо».
Но Америка его времени ничего не имела общего со страной, за чью свободу готовы были отдать жизнь Поль Ривер и Натан Хейл, Роберт Таунсенд и Бенджамин Толмедж. И та трансформация личности, о которой пойдет речь ниже, любопытнейшим образом отражает эту современную Америку.
Итак, в солнечное январское утро 1913 года в шифровальный отдел госдепартамента на скромную должность телеграфиста с окладом семнадцать с половиной долларов в неделю был назначен некий Герберт Осборн Ярдли — молодой человек, любивший решать кроссворды.
Он родился 13 апреля 1889 года на Среднем Западе, в небольшом городке Ворсингтоне. Отец его был начальником станции Пенсильванской железной дороги, мать занималась хозяйством, сам же он, если и отличался чем-то в детстве от своих сверстников по «паблик скул» — народной школе, то, пожалуй, лишь безукоризненным знанием азбуки Морзе.
Телеграфный аппарат в те годы был обязательной принадлежностью станционных контор на американских железных дорогах, в кабинете отца юный Герберт Ярдли проводил довольно много времени и еще в школьные годы научился работать ключом с лихостью бывалого телеграфиста. Это мастерство в значительной мере определило его жизненный путь.
Общей эрудицией новый сотрудник госдепартамента явно не был перегружен — ворсингтонская, а потом мичиганская школы, до колледжа он так и не добрался. Зато предприимчивости и упорства у него было в избытке. Обладал он и трезвостью мышления, достаточной, чтобы понимать — человек, не располагающий влиятельными связями и не могущий рассчитывать на внушительное наследство, обретет жизненный успех только в одном случае: если сильные мира сего твердо уверуют в то, что он им полезен и нужен.
После школы Герберт, твердо решивший самостоятельно выбиться в люди, какое-то время проработал телеграфистом в центре округа, а вскоре навсегда покинул родную Индиану и отправился в столицу Соединенных Штатов. Еще год ушел на службу в частной телеграфной компании, повышение квалификации, завязывание нужных знакомств. А в канун 1913 года последовало, наконец, назначение на государственную службу.
Представьте себе здание, построенное еще в эпоху королевы Виктории, старое и неудобное, которое расположено напротив Белого дома. Его окна выходят прямо на теннисные корты резиденции американских президентов. Чиновники, обосновавшиеся в этом особняке, могут наблюдать за одетыми в белое парами на кортах, угадывая на расстоянии, кто же из представителей именитых семейств Америки гостит у президента в этот раз.
А еще чиновники очень любят приходить в шифровальную комнату госдепартамента, занимающую высокое и весьма просторное помещение на первом этаже особняка. Аромат постоянно завариваемого кофе смешивается здесь с запахом крепких виргинских сигар, пулеметами трещат машинки, утяжеленные, особой конструкции, позволяющей получать до пятнадцати копий перепечатываемых материалов. Наружные двери шифровальной комнаты всегда закрыты, но здесь почти беспрерывно сменяются сотрудники разных дипломатических служб, они обмениваются новостями, зубоскалят, сплетничают.
Уставленная длиннейшими рабочими столами — в центре два для шифровальщиков, вдоль западной стены — один для телеграфистов, с огромным сейфом, где хранились кодовые книги, и бесконечным множеством простых железных ящиков, набитых копиями старых телеграмм, шифровальная госдепартамента не отвечала требованиям даже минимального комфорта. Но поскольку атмосфера здесь была почти всегда достаточно непринужденная, тут образовалось нечто вроде служебного клуба.
Разумеется, все это шло вразрез с элементарными правилами соблюдения секретности.
Шеф шифровальной службы Дэвид Сэлмон, лично отвечавший за безопасность шифров и кодов, был убежден в безукоризненном функционировании вверенного ему отдела. Из этого приятного заблуждения его вывел не кто иной, как вновь принятый телеграфист. Причем довольно скоро после своего зачисления на службу.
Быть может, этого бы и не произошло, если бы Герберт Ярдли был назначен своим начальником в дневную смену — оживленная обстановка неофициального клуба, общение с очень разными людьми могли бы занять внимание юноши. Но клерк-стажер в соответствии со своим служебным положением обязан был мириться с любыми неудобствами. И оказался в ночной смене, когда томительную скуку дежурств у молчащего аппарата развеять было положительно нечем.
Исключительно ради забавы молодой человек, в чьи обязанности входило получать и отправлять зашифрованные телеграммы (к работе с кодами он не был допущен), попробовал разобраться в производивших впечатление бессмыслицы пунктирах точек и тире. И вдруг обнаружил, что перевести их на обычный «телеграфно-английский» ему, Герберту Ярдли, вполне под силу. Это повторилось и, когда в руки любознательного телеграфиста попало несколько шифровок из посольств других государств. Ярдли насторожился.
Если он, не имея для этого никакой специальной подготовки, сравнительно легко овладевает тайнами переписки госдепартамента, значит не так уж они надежно охраняются, значит эта задача посильна и кому-то другому. А если этот «кто-то» враг? Перед клерком-стажером открывалась весьма соблазнительная возможность — продемонстрировать уязвимость принятой системы шифровки секретной корреспонденции. Это и льстило самолюбию — оказать услугу безопасности нации чего-нибудь да стоит, и давало надежды продвинуться по службе, уж, во всяком случае, в своем маленьком криптографическом мирке. А может, и не только в нем?
С этого момента служебное рвение Герберта Ярдли по меньшей мере утроилось обратно пропорционально его общительности. Он и раньше был не очень высокого мнения о своих сослуживцах. Но если до этого открытия Ярдли даже в самых смелых мечтах не мог рассчитывать подняться выше должности рядового шифровальщика, то теперь перед ним забрезжил манящий свет больших ожиданий.
Несколько смущало, правда, что Дэвид Сэлмон может вовсе не прийти в восторг от предприимчивости своего не в меру ретивого подчиненного. Однако решение этой проблемы Герберт Осборн отложил на будущее. А пока со всей присущей ему методичностью начал совершенствовать и оттачивать свой неожиданно обнаруженный талант.
Внешне обаятельный, всегда тщательно одетый и безукоризненно причесанный юноша стал завсегдатаем библиотек конгресса и госдепартамента. Он перечитал все, что только мог отыскать по нужной тематике: от рассказов Эдгара По, также не чуждого интереса к криптографии, до руководств по использованию военных шифров в американской армии. Тайком (Ярдли, разумеется, сознавал, что нарушает служебные инструкции) через приятелей он раздобыл очередную порцию иностранных шифрограмм, отклонил предложение шефа перевести его в дневную смену и тренировался, тренировался, тренировался.
Почти между делом он изучил историю учреждения, в котором теперь трудился. Она оказалась не такой уж давней, но весьма любопытной. Первая и совершенно примитивная криптографическая организация возникла в Америке «на заре республики», когда был образован Комитет секретной корреспонденции, являвшийся одновременно и центром связи, и зародышем дипломатических служб революции, а первым шифровальщиком, хотя официально он так и не назывался, стал Ричард Форрест.
В ту пору государственным секретарем был Джон Квинси Адамс, лидер и идеолог промышленной буржуазии США. Как и положено подлинному бизнесмену, г-н Адамс был предельно расчетлив, никогда не вкладывал доллара туда, где можно было обойтись пятью центами, и оберегал тайны своей переписки, не прибегая к услугам специального бюро. Фактически шифровальная служба была организована в 1867 году под руководством Томаса Моррисона. Силу она набирала достаточно быстро — к 1910 году в криптографическом бюро насчитывалось уже 29 клерков и телеграфистов, когда во всем государственном департаменте числилось всего 135 сотрудников.
Такой рост был обусловлен не только действием закона Паркинсона. Объем работы действительно оказался очень велик. К тому времени, когда Герберт Ярдли начал трудиться под началом Дэвида А. Сэлмона, возглавляемая этим бывшим сотрудником военного министерства группа ежемесячно обрабатывала до десяти тысяч документов и несколько тысяч телеграмм.
Не будет большим преувеличением сравнить первые шаги Герберта Ярдли на служебном поприще с судьбой жизнеспособного черенка, высаженного в исключительно благодатную почву. Судьба была на редкость благожелательна к этому провинциалу, наделив его самого качествами, которые могли проявиться на весьма специфичной работе, и поместив в обстановку, подстегивавшую его стремление к самосовершенствованию.
На первых порах, как уже говорилось, молодой клерк занялся криптоанализом просто от скуки. Друзей в Вашингтоне у него не было, молодые дипломаты из аппарата госдепартамента на младших сотрудников из шифровального отдела смотрели свысока, хотя и пользовались их гостеприимством, а с коллегами по работе у Ярдли было очень мало общего.
Он не благоговел перед таинственностью шифровальной службы, равно как и перед чопорной, подчеркнуто «дипломатической» атмосферой департамента. По его словам, он не нашел в этой святая святых ничего, кроме нудной, изнурительной работы, которую тяжело и медлительно выполняли лишенные честолюбия «переутомившиеся ничтожества». «Ежедневно, — писал позднее Ярдли, — история непрерывным потоком текла через их руки, но они думали об этом меньше, чем о счете в бейсбольном матче».
Понимая, какой серьезный козырь вручила в его руки фортуна, тщеславный, гордый и настойчивый, он терпеливо ждал своего часа.
Быть может, в рутине повседневной работы интерес Герберта Осборна к криптографии мог бы и поостыть, если бы не одно обстоятельство. Расшифрованные им телеграммы оказались источником настолько интересной информации, в сравнении с которой даже самый сногсшибательный полицейский роман становился ничуть не занимательнее воскресной проповеди.
Особенно остро Ярдли это ощутил после того, как завязал дружбу с дипломатом довольно высокого ранга — главой латиноамериканского отдела государственного департамента Уильямом Т. Дойлем. Сам по себе этот человек был достаточно интересен. Нью-йоркский адвокат, щеголь и волокита, завсегдатай нью-йоркских салонов, не будучи ни профессиональным политиком, ни кадровым работником дипломатического аппарата, Дойль сумел «внедриться» в проникнутый кастовым духом аппарат госдепартамента и сделать блестящую карьеру.
Вся деятельность Дойля являла собой один из ярких образчиков империалистической дипломатии, осуществляемой через негласных агентов. Уильям Т. Дойль, как свидетельствовал Ярдли, «держал в своих руках нити, которые заставляли армии, генералов и президентов Южной и Центральной Америки плясать под его дудку».
А когда Ярдли стал сопоставлять события, о которых сообщали газеты во время нередких отлучек его нового знакомого, с содержанием служебных телеграмм, поступивших в госдепартамент, его восхищение «талантами» Дойля переросло всякие границы. Стремясь выяснить тайную подоплеку тогдашних событий в Латинской Америке, в которых его кумир играл видную, хотя внешне и неприметную, роль, Ярдли перечитал официальные газетные отчеты и извлек из архива копии старых телеграмм. Перед молодым клерком раскрылась картина поистине удивительных событий.
Как известно, в начале 900-х годов в Карибском бассейне, который США постепенно прибирали к рукам, возник международный конфликт. Начался он с того, что Германия, Англия и Италия заявили материальные претензии венесуэльскому диктатору Киприано Кастро в связи с убытками, понесенными подданными этих стран во время внутренних волнений в Венесуэле в 1899–1902 годах. Заокеанские кредиторы требовали компенсации за задержанные венесуэльскими кораблями торговые суда этих стран, взыскания просроченных долгов.
А чтобы сделать посговорчивее обанкротившегося диктатора еще до получения формального отказа, германские и английские корабли захватили и потопили большую часть судов венесуэльского военного флота, обстреляли прибрежные укрепления, высадили десант, а затем блокировали побережье Венесуэлы.
О, как негодовали североамериканские газеты, как клеймили они позорные действия «европейских хищников, напавших на маленький свободолюбивый народ»!
Но из секретных телеграмм Дойля и сотрудников его отдела перед Ярдли начала складываться реальная подоплека событий. Острый приступ гуманизма и свободолюбия американской прессы получил очень простое объяснение.
Действительно, стремясь к установлению своего монополистического господства на берегах Карибского моря и опасаясь, что венесуэльские порты, занятые европейскими державами, станут базой для их дальнейшей территориальной экспансии в Центральной Америке, США добивались снятия блокады.
Но в то же время Соединенные Штаты требовали от разоренной Венесуэлы уплаты непосильных долгов. Необходим был прецедент, согласно которому латиноамериканские государства не смогли бы в будущем отвергать претензии иностранных кредиторов. В конечном итоге правительство Венесуэлы под давлением США обязалось возместить европейским державам убытки путем передачи им части доходов от пошлин, взимаемых в портах Ла-Гуйара и Пуэрто-Кавельо.
Завершившийся таким образом венесуэльский конфликт был использован правящими кругами США для того, чтобы, с одной стороны, обосновать право Соединенных Штатов на вооруженное вмешательство во внутренние дела латиноамериканских государств в качестве «полицейской силы» и тем самым полнее подчинить их своему влиянию, с другой — подорвать в них европейское влияние. Решению этих задач, продиктованных интересами американских монополий, и была подчинена деятельность официальных и неофициальных представительств США в Венесуэле и других странах Латинской Америки.
Знакомство с материалами, относившимися к венесуэльскому конфликту, оставило в сознании Герберта Осборна глубокий след. Познание тайных пружин, управляющих механизмом серьезных международных событий, знакомство с неприглядной ролью его родины в трагических событиях в Венесуэле нанесло серьезный удар по наивному юношескому патриотизму Ярдли. А незаурядное честолюбие по-прежнему подстегивало. Он еще больше хотел стать первоклассным криптографом. Но теперь уже меньше думал о пользе нации и куда больше — о своей собственной.
В один из этих дней внимание Ярдли привлекла телеграмма в пятьсот слов, адресованная в Белый дом лично президенту Вудро Вильсону его доверенным лицом полковником Эдвардом Хаузом, находившимся в Европе. Ярдли загорелся. Ему представилась реальная возможность испытать на прочность код, который считался самым стойким и применялся только в переписке президента США.
Он занялся телеграммой и дешифровал ее за два часа. В рапорте полковника Хауза излагалось конфиденциальное сообщение о беседе с кайзером и содержалась строго секретная информация о внутреннем положении Германии, имевшая огромное значение для Великобритании.
Будем объективны к молодому телеграфисту. Прочитав эту телеграмму, он не столько обрадовался очередному подтверждению своего возросшего мастерства, сколько обеспокоился и даже возмутился. «Как может Белый дом, — восклицал Ярдли, — так безрассудно доверять свои жизненно важные тайны шифру, рассыпающемуся под руками школьника?»
На протяжении последующих месяцев Ярдли регулярно читал все телеграммы, посылаемые в Белый дом и из него в Европу. Он стал обладателем самых сокровенных государственных тайн США. Некоторые из них не были известны даже государственному департаменту. До конца года Герберт Ярдли успел раскрыть еще несколько кодов американского внешнеполитического ведомства, но все еще не решался сказать об этом своему шефу. Он опасался причинить ущерб профессиональной гордости этого человека и, быть может, повредить тем самым собственной карьере.
Наконец Ярдли осенила, как ему казалось, блестящая идея. Он решил поделиться половиной своих успехов с Дэвидом Сэлмоном, предоставить тому возможность, разумеется без ущерба для его самолюбия, выступить рука об руку с подчиненным, стать соавтором исследовательской деятельности молодого криптографа.
Чтобы реализовать свой замысел, клерк подготовил пространный — около 100 страниц машинописного текста — меморандум «Решение проблем американских дипломатических кодов» и отнес его шефу, в надежде, что тот даст ход этой поистине талантливой разработке. Вручая Сэлмону итог почти пятилетнего труда, Ярдли, естественно, очень волновался — реакция шефа могла быть очень разной. Однако действительность превзошла самые мрачные его предположения. Реакции не было.
Похвалив сотрудника за «мастерски проведенный анализ», Сэлмон все оставил на своих местах и лишь постарался при разработке новых кодов учесть некоторые критические замечания криптографа.
Сейчас уже никто не узнает, что побудило шефа шифровальной службы занять такую позицию по отношению к несомненно тревожным сигналам. Была ли это тупая ограниченность бывшего солдафона, или просто равнодушие дослуживающего до пенсии пожилого человека, или очень точный ход опытного бюрократа, избавляющегося от несомненно более способного подчиненного. Но факт остается фактом. По честолюбивым надеждам Герберта Ярдли был нанесен очень серьезный удар.
В начале мая 1917 года разочарованный, более того — оскорбленный Ярдли сообщил Сэлмону о намерении перейти на службу в армию. «Было известно, — писал он позже по этому поводу, — что мы вступаем в войну. Я должен был быть терпеливым. Войны всегда открывают возможности». Напутствуемый наилучшими пожеланиями помощника государственного секретаря Уильяма Филиппса и хвалебной рекомендацией самого Сэлмона, Ярдли надеялся попасть в корпус связи и найти там применение своим талантам.
Последовательные перемещения в конце концов привели Ярдли в крохотный кабинет одного из военных колледжей, который занимал в ту пору некий майор Ральф ван Диман, снискавший впоследствии широкую известность как «отец американской военной разведки». Этот невысокий энергичный офицер отнесся к Герберту Ярдли с большим вниманием.
Ван Диман занимался тогда реорганизацией разведывательной службы американской армии, добиваясь признания разведки особым отделом генерального штаба. Обрадованный сочувствием и пониманием, Ярдли посвятил ван Димана в свою идею и предложил создать в составе разведывательного отдела строго секретное шифровальное бюро.
И само это предложение, и очевидные способности Ярдли произвели на майора сильное впечатление. Некоторое время спустя военной разведке придали новое подразделение — М.И.8 — «для криптографических нужд разведывательного отдела». Его начальником стал только что произведенный в лейтенанты Герберт О. Ярдли. Создаваемое в атмосфере глубокой тайны новое подразделение поместили сначала в здании библиотеки военного колледжа, затем в помещении на углу 15-й улицы и, наконец, на верхнем этаже дома на одной из центральных авеню.
Лейтенант Ярдли разбил свое шифровальное бюро на пять секций. Группу, в которой составлялись коды и шифры для обеспечения собственных нужд армии. Секции связи и стенографическую — для чтения перехваченных документов, записанных различными стенографическими системами. Лабораторию тайнописи для выявления невидимых чернил. И самую близкую его сердцу — криптографическую секцию, где производилась дешифровка кодов и шифров противника. Чтобы скрыть ее истинные функции, она именовалась «инструкторской».
Вполне понятно, что самого Ярдли в наибольшей степени интересовала работа пятой секции. Это была первая организация такого типа, его детище, реальное воплощение давно вынашиваемых им планов. И он не жалел сил, чтобы доказать необходимость подобного рода организаций во всей системе разведывательных органов страны.
Надо сказать, что пятая секция М.И.8 неоднократно подтверждала высокую эффективность криптографии и как средства получения ценнейшей информации о противнике, и как действенного подспорья в очень сложных контрразведывательных операциях. Расскажем вкратце об одной из них.
На протяжении долгого времени в Соединенных Штатах успешно действовала германская шпионка, укрывавшаяся под псевдонимами Мари де Викторика, баронесса Кречман, Мари де Вюссьер. С 1914 года английская разведка следовала по пятам за женщиной, известной как «прекрасная блондинка из Антверпена». О ней было известно многое. И в то же время — почти ничего. Начав свою деятельность в Европе, она затем перебралась в Соединенные Штаты. Коды, которыми пользовалась «Блондинка» для зашифровки своих писем, и химические составы невидимых чернил все время менялись. Но хотя это сильно осложняло работу Ярдли, тем не менее в апреле 1918 года именно по тайной корреспонденции шпионки удалось ее обнаружить.
Из расшифрованных писем были установлены тайные адреса, которыми пользовалась она в Голландии, Швеции, Швейцарии и в самих Соединенных Штатах. Эти адресаты и все связанные с ними лица были взяты под тщательное наблюдение. Вскоре секретные агенты заметили, что точно в определенный день недели, в одно и то же время кузина одного из подозреваемых входила в собор святого Патрика, занимающий целый квартал вдоль 5-й авеню в Нью-Йорке.
В том, что молодая девушка раз в неделю ходила на богослужение, не было, разумеется, ничего странного. Подозрительным показалось лишь то, что делалось это словно по особому расписанию. Но хотя довольно долго контрразведчики следили за каждым шагом «кузины», до 16 апреля 1918 года ничего необычного обнаружить не удавалось.
В этот вечер, как всегда, девушка вошла в почти пустой собор.
Она остановилась за церковной скамьей и некоторое время стояла на коленях, потом поднялась и быстро вышла, оставив на скамье газету. Сутулый, хорошо одетый человек, у которого в руке тоже была сложенная газета, стоял на коленях за той же скамьей. Подобрав обе газеты, он перекрестился, встал и вышел из собора. На улице «Сутулый» остановил такси и поехал в фешенебельный отель «Нассау», зашел в вестибюль, опустился в кресло, с видимым удовольствием закурил…
Примерно через полчаса «Сутулый» встал и вышел, уже известным приемом оставив газету на столике у кресла. Но сделал он это не раньше, чем красивая и хорошо одетая блондинка заняла место напротив. В ее руках тоже было несколько газет, которые она положила рядом с собой, и журнал. Посидев немного и просмотрев журнал, блондинка собрала все лежавшие на столике издания, подошла к лифту и поднялась к себе в номер.
Эта женщина и оказалась разыскиваемой английской разведкой мадам Мари де Викторика. Она была арестована в тот момент, когда в бинокль наблюдала из окон своего номера за проходившим в море транспортом военных судов, груженных снаряжением и войсками. Среди вещей мадам Мари были обнаружены два белых шелковых шарфа, пропитанных немецкими невидимыми чернилами. В газете, переданной ей «Сутулым», лежала 21 тысяча долларов от немецкого министра фон Эккарда.
В ходе следствия выяснилось, что Мари де Викторика с 1910 года была немецкой шпионкой. Она поддерживала связь со многими агентами разведывательной службы полковника Николаи, которые организовывали саботаж и диверсии на шахтах, пристанях, доках, верфях, судах и военных заводах, занимались сбором информации, осуществляли террористические акты.
В разоблачении этой разветвленной агентурной сети пятой секции М.И.8 принадлежала едва ли не ведущая роль. Лейтенант Ярдли был поистине неутомим. Он разбирался не только в кодах и невидимых чернилах, но изучил также многие германские системы радиосвязи. Приблизительно в это же время возникло предположение, что инструкции отдельным немецким агентам за границей передаются по радио, для чего использовалась, по-видимому, станция «Поз», находившаяся в Науене, близ Берлина. На это указывала большая мощность станции и частое повторение одних и тех же сообщений.
Довольно скоро было установлено, что все эти сообщения адресованы немецкому посланнику в Мехико-Сити. Располагая этими данными и координируя работу своих представителей в Мексике, Ярдли вскоре смог дешифровать сообщения станции в Науене.
Организация саботажа на американских военных заводах, разжигание расовых конфликтов и осуществление диверсий на нефтепромыслах страны — такова была «тематика» передач, транслировавшихся из Берлина в Мехико-Сити и обратно. Хотя для связи с Мехико-Сити станция «Поз» применяла очень сложную для дешифровки систему пятизначных групп, М.И.8 справилась с этой задачей.
К концу войны Ярдли, теперь уже капитан, значительно расширил и обогатил свой криптографический опыт. Незадолго до ее окончания он был командирован за океан, чтобы ближе познакомиться с криптографическими учреждениями союзников. Здесь его поджидало очередное разочарование.
В августе 1918 года Ярдли прибыл в Лондон с целью установить контакты с английскими коллегами, а ко времени заключения перемирия находился в Париже, где изучал методы работы так называемого «черного кабинета» — французского контрразведывательного криптографического бюро. Видимо, поэтому ему и поручили выполнять обязанности криптографа американской делегации на открывшейся в Версале мирной конференции.
Несмотря на свое скромное воинское звание, Ярдли не без основания считал, что сумел сделать весомый вклад в дело победы союзников. Ведь недаром же Фридрих Великий часто повторял, что один хороший шпион стоит порой целой армии. И конечно, самолюбие Ярдли было очень уязвлено новым назначением.
К тому же и общая обстановка на Парижской мирной конференции оставляла желать лучшего. Президент «Вильсон там оказался совершенным дурачком, которым Клемансо и Ллойд-Джордж вертели, как пешкой». Дипломаты Антанты дали ему возможность тешить себя иллюзиями о великом будущем США в Лиге наций, а сами тем временем стремились потеснить Соединенные Штаты где только возможно. Поневоле знакомящийся с секретной информацией Ярдли со все большим презрением наблюдал за маневрами вчерашних союзников Америки.
Политические унижения сопровождались и личными.
В Версале Ярдли стал очевидцем «тщательно отшлифованного лицемерия и элегантной игры… интриг и контринтриг», на фоне которых его собственная хитрость показалась ему ничтожной. «Дела сильных мира сего, — записывает он позже в своем дневнике, — вызывали у меня мало почтения». Самолюбие Ярдли страдало и от пренебрежительного отношения к нему английских и французских коллег, для которых он «был всего лишь выскочкой».
Самым убедительным свидетельством приближения морального краха Ярдли в этот период было его равнодушие, к известию, которое несколько лет назад заставило бы его любым способом поднять тревогу. Еще в ходе работы конференции из одной дешифрованной телеграммы криптограф американской делегации узнал о заговоре с целью отравить президента Вильсона. Нити заговора вели не в побежденную Германию, а… к французским и английским разведывательным службам. Проинформированный вышестоящий американский офицер убедил его не придавать значения сомнительной новости. И Ярдли, недавно еще неутомимый, неистовый Герберт Ярдли равнодушно согласился с подозрительными доводами. Из Европы он возвратился разочарованным, ожесточенным и циничным. Возвращение на родину душевного спокойствия не принесло.
Война кончилась. Военные учреждения начали сокращаться до пределов, предусмотренных бюджетом мирного времени. Это, естественно, коснулось и органов военной разведки. А ликвидация шифровального бюро для Ярдли означала бы крушение всех его жизненных планов. «Каждая война, — писал по этому поводу американский историк Л. Фараго, — порождает людей, у которых дремлющая склонность к приключениям расцветает буйным цветом и которым трудно возвращаться к нормам мирной жизни». Одним из таких и был Герберт О. Ярдли.
По расчетам шефа армейских криптографов, для эффективной работы секции требовалось не менее 100 тысяч долларов в год. Военно-морское министерство, соперничавшее с военным ведомством, отказалось субсидировать затею армейских разведчиков. И все же выход был найден. Государственный департамент, больше всех заинтересованный в такой работе в мирное время, согласился выделить недостающую сумму из своих средств. Фрэнк Полк, исполнявший обязанности государственного секретаря, и другие руководящие деятели внешнеполитического ведомства, хорошо знавшие Ярдли, достаточно высоко ценили его услуги и потому посчитали сделку выгодной.
Дело было довольно быстро улажено, но возникла новая проблема. Существовал закон, запрещающий включение подобной секретной организации в число учреждений государственного департамента, и поэтому она не могла находиться в Вашингтоне. Закон пришлось обходить, реализуя выделенные ассигнования в другом штате. После долгих препирательств Ярдли направился в Нью-Йорк подыскать помещение, где американский «черный кабинет» мог бы укрыться от любопытных глаз и иностранных правительств.
Сам по себе факт смены штаб-квартиры не сулил криптографам никаких особенных неудобств. Вашингтон или Нью-Йорк, какая, собственно, разница? Но для Ярдли, чье тщеславие было под стать его талантам, все это означало очередной и очень болезненный щелчок по самолюбию.
Он ощущал себя чем-то вроде очень дорого оплачиваемого, высококвалифицированного лакея, от чьих услуг по доброй воле не отказываются, но с кем господа никогда не сядут за один стол. И быть может, догадываясь об этом, ему постарались подсластить пилюлю, увеличив жалованье самого Ярдли до 7500 долларов в год.
В Нью-Йорке Бозо (под таким псевдонимом начал Ярдли работать в новой организации) обосновался сначала в доме на. 38-й, а затем на 37-й стрит, в тихом местечке между парком и Лексингтон-авеню. В верхнем этаже он устроил личную квартиру. Из М.И.8 Ярдли перевез в Нью-Йорк библиотеку словарей, карты, справочники, математические и статистические таблицы, уже расшифрованные коды и огромный архив газетных вырезок с сообщениями о наиболее существенных международных событиях.
Майор, да, теперь уже майор, Ярдли обрел самостоятельность и мог вести дело так, как считал нужным. Он очень много работал. Он следил одновременно за десятками официальных изданий и ежедневно прочитывал множество дешифрованных материалов. Это была весна 1919 года.
Морские пехотинцы с «Олимпии» горланили на улицах Мурманска, дымилось пепелище приморской деревни Ивановка, где интервенты уничтожили 1300 мирных жителей, посол США в Японии Моррис призывал отправить в Сибирь еще 25 тысяч американских солдат. Майор Ярдли был в курсе и слов, и дел своего правительства.
В июле 1919 года генерал Деннис Нолан (в годы войны он возглавлял разведку генерального штаба американских экспедиционных сил), ставший после Мальборо Черчилля начальником военной разведки США, неожиданно вызвал Ярдли в Вашингтон. Инициатива исходила от представителя государственного департамента. Заведующий дальневосточным отделом Джон ван Макмюррей без обиняков спросил Ярдли, может ли он что-нибудь сделать с японскими кодами.
— С японскими? Это сложнее, чем все, чем мы до сих пор занимались, — несколько неуверенно ответил Ярдли.
— Но это очень, очень важно. Слушайте. — И Макмюррей объяснил суть задачи. После окончания мировой войны Япония за короткое время стала великой державой. Ее быстро возрастающая военно-морская мощь вызывала в Соединенных Штатах большие опасения. — …Вот почему для нас так важно, — закончил дипломат, — знать все о намерениях японцев. Мы полагаем, что сможем получить очень ценные сведения из японской дипломатической переписки.
Просительный тон Макмюррея оказал на Ярдли известное влияние. Майор расценил этот неожиданный вызов как своего рода победу над госдепартаментом. «Они умоляли, — писал он позже, — обратить все силы шифрбюро на раскрытие тайн Японии».
Криптограф заверил Макмюррея, что или раскроет японский дипломатический код, или уйдет в отставку.
В этот период Япония действительно стала наиболее вероятным противником Соединенных Штатов. Опасаясь ее дальнейшего усиления, США почти одновременно предприняли два шага. Один — явный, второй — скрытый. Открытый состоял в том, что некоторые корабли американского военного флота срочно двинулись в Тихий океан. Тайный же представлял собой попытку получить с помощью Герберта Ярдли возможность читать секретную переписку и, таким образом, быть в курсе планов и намерений японцев.
Ярдли возвратился в Нью-Йорк, торопясь приняться за японскую шифровальную систему. Задача оказалась трудной. В его распоряжении было лишь около ста японских телеграмм. Каждая содержала колонки десятибуквенных закодированных групп, представлявших собой такую тарабарщину, что их невозможно было разобрать, даже если бы все это шло открытым текстом.
И все же Герберт Ярдли один за другим преодолевал тщательно воздвигнутые барьеры, упорно и методично штурмуя основы криптографической системы японских дипломатов. Вначале, чтобы выявить повторяемость, он статистически анализировал буквы и слоги, из которых формировались группы. Затем сопоставлял начальные и заключительные части различных телеграмм. А когда стало ясно, что при разработке кодов японцы используют двухбуквенные элементы, Ярдли составил контрольную таблицу японских слогов и фонетических символов и придал им романскую форму.
Принцип решения проблемы осенил его, когда майор-криптограф пытался уснуть после непрерывной двадцатичасовой работы. Что, если сопоставить содержание телеграммы с текущими международными событиями? Несомненно, в зашифрованном тексте есть фамилии известных лиц и названия географических пунктов. Это дало бы возможность раскрыть код.
Он немедленно спустился в свой рабочий кабинет и стал просматривать имеющиеся материалы под этим углом зрения. Вскоре Ярдли нашел весьма вероятную зацепку. В ту пору ирландские повстанцы боролись за независимость своей страны. Майор предположил, что во многих телеграммах может фигурировать, разумеется, в закодированном виде слово «Ирландия», а с ним по логике должно соседствовать слово «независимость».
Несколько часов напряженной работы, и вот японский код дал трещину. Выделены и внесены в новую таблицу первые десять слогов. Постепенно раскрывается весь код, примененный для шифровки анализируемой телеграммы, а это, в свою очередь, помогает понять внутренний механизм всей криптографической системы. Важнее всего было найти принцип, тогда решение самой проблемы становилось лишь вопросом времени.
В феврале 1920 года Ярдли смог отослать в Вашингтон первую дешифрованную и переведенную на английский язык японскую дипломатическую депешу. Это было началом. С середины 1920 года в государственный департамент пошли полностью дешифрованные телеграммы, практически не имевшие искажений!
Этот, успех был как нельзя ко времени. Интерес Вашингтона к японской дипломатической переписке возрастал с каждым днем. И рекомендации Ярдли были для госдепартамента как бы локатором, позволяющим нащупать верный путь в тумане дезинформации и дипломатического многословия.
В этот период свой первый существенный вклад Ярдли внес в обсуждение вопроса об одном из островов в западной части Каролинского архипелага. Остров этот ранее принадлежал Германии, а в 1914 году был оккупирован японцами, — что вызвало вспышку ожесточенных споров на международной конференции по Коммуникациям, состоявшейся в Вашингтоне в 1920 году.
Соединенные Штаты протестовали против оккупации Японией всей этой группы островов. Дело в том, что здесь проходил подводный кабель, связывающий Северную Америку с Восточной Азией и американское правительство сочло недопустимым ставить такую важную линию связи в зависимость от настроения японского правительства. В процессе спора Ярдли основательно подогрел ожесточение государственного департамента против Японии. Из дешифрованных им телеграмм выяснилось, что японцы перехватывали американские дипломатические и военные телеграммы, передающиеся по этому кабелю.
Очень скоро Ярдли предстояло сыграть еще более значительную роль. Осенью 1921 года должна была состояться международная конференция по ограничению военно-морского флота. Государственному департаменту было крайне важно знать содержание шифрованной переписки между министерством иностранных дел в Токио и японской делегацией на этой конференции.
…Ноябрь 1921 года выдался в Вашингтоне необыкновенно теплым. И это невольно вселяло надежду на благополучный исход представительного совещания. Столица Соединенных Штатов принарядилась, чтобы принять именитых гостей. По улицам проносились роскошные лимузины с дипломатическими флажками. В изысканных апартаментах Пан Америкэн Билдинг можно было увидеть крупнейших государственных деятелей капиталистического мира.
Конференция открылась 12 ноября ханжески-благочестивой речью президента США Уоррена Гардинга.
Американская делегация предложила в течение десяти лет не увеличивать военно-морской флот наиболее мощных держав и на это время установить между американскими, английскими и японскими флотами — соотношение 5:5:3. Рекомендовалось также не пополнять флот кораблями водоизмещением свыше десяти тысяч тонн, с артиллерийским вооружением более восьми дюймов, ограничить общий тоннаж авианосцев и определить максимальное водоизмещение линкоров, авианосцев и крейсеров.
План, предложенный американской делегацией, встретил резко критическое отношение. Например, полковник Репингтон — редактор военного отдела лондонского «Таймс» — комментировал его так: «Государственный секретарь Юз в течение тридцати пяти минут потопил больше кораблей, чем все адмиралы на протяжении столетий».
Предложение американцев поставило японское правительство в нелегкое положение. В связи с внутренними экономическими трудностями оно в общем-то не прочь было принять предложения о сокращении военно-морского флота, но не решалось проводить эту линию открыто. Сторонники агрессивного курса внутри страны в этот период уже набрали силу и оказывали на правительство уверенное давление. Полное согласие с требованиями Америки угрожало правительственным кризисом. В связи с этим японской делегации предписывалось настойчиво возражать против американских предложений и добиваться хотя бы незначительного увеличения доли в соотношении флотов.
Довольно скоро конференция зашла в тупик, и сдвинуть дело с мертвой точки никак не удавалось. Правда, не столько из-за японцев, сколько из-за упорной бескомпромиссной позиции американцев. 24 ноября газеты выступили с мрачным прогнозом, утверждая, что договор не будет подписан и конференция закончится безрезультатно. В Лондоне, Париже, Риме и Токио осуждали США за нежелание идти на уступки.
Такая тактика, как могло показаться на первый взгляд, «соответствовала наивности американской дипломатии и неопытности государственного секретаря». Но 11 декабря, когда все уже потеряли надежду, японская делегация неожиданно капитулировала. Принц Токугава — президент палаты и руководитель делегации на Вашингтонской конференции — объявил, что Япония безоговорочно принимает предложения американской делегации.
Соглашение было оформлено в виде договора пяти держав. Итоги Вашингтонской конференции бывший государственный секретарь США Эли Рут подвел в таких словах: «Я не знаю, случалось ли когда-нибудь, чтобы столь малые усилия дали столь большие результаты».
Надо сказать, что до Вашингтонской конференции Соединенным Штатам не так уж часто удавалось добиваться дипломатических успехов. В госдепартаменте сложилась даже традиция оправдывать неудачи «святой неподкупностью и возвышенными принципами». Тем большее впечатление, эффект «величайшего триумфа», удивившего мир, произвели итоги конференции 1921 года.
Как же случилось, что Юз, новичок в международных делах, перехитрил закаленных ветеранов дипломатических служб Великобритании, Франции и Японии? Все это было итогом очень точной, заранее продуманной игры. В лице Чарльза Юза государственный департамент имел незаурядного деятеля с железными нервами и редким умением прикрываться маской простачка. А Герберт Ярдли со своим «черным кабинетом» поставлял государственному секретарю абсолютно надежную информацию, позволявшую Юзу и его коллегам на несколько ходов вперед предугадывать маневры японского правительства и его делегации.
Во время конференции специальный курьер ежедневно совершал рейсы между Нью-Йорком и Вашингтоном, передавая в собственные руки заведующего дальневосточным отделом госдепартамента и члена технического штаба делегации США Джона Макмюррея сумки с корреспонденцией. На должность курьера (рядового чиновника не сочли достаточно надежным) специально отозвали в Штаты Трэси Лея, который занимал консульский пост за границей.
Первой дешифрованной телеграммой, имевшей прямое отношение к делам, обсуждавшимся на конференции, была телеграмма японского посла в Лондоне своему правительству, датированная 5 июля 1921 года. Из текста телеграммы явствовало, что японский посол и лорд Керзон договорились об укреплении англо-японского союза. Затем было дешифровано телеграфное сообщение барона Сидехара, японского посла в Вашингтоне, министерству иностранных дел в Токио от 10 июля. Сидехара, излагая содержание своей беседы с государственным секретарем Юзом, указал, что правительство Гардинга готовит конференцию по ограничению военно-морских вооружений.
Много телеграмм было дешифровано и в последующие дни. Телеграмма от 13 июля особенно ясно показала всю пользу этого источника информации: в ней Токио рекомендовал Сидехаре не спешить с одобрением американской инициативы, так как она наверняка будет направлена главным образом против Японии, и в обмен потребовать согласия на действия против Китая и советской Сибири.
«Неизвестно, во что выльется предстоящее обсуждение, — писал барону Сидехаре заведующий американским отделом министерства иностранных дел Японии Цунео Мацудайра, — но при любых обстоятельствах оно не должно связывать нам руки в отношении Китая и Сибири. В этом нам великие державы не должны препятствовать».
Возможность получать такого рода информацию позволяла государственному департаменту знать о планах и действиях противника, о его сильных и слабых местах, о его надеждах и опасениях. Но тут случилась неприятность, грозившая лишить США этой возможности и свести на нет роль Ярдли: с 15 июля японцы ввели в действие новую сложную систему шифровки.
Нельзя сказать, что это застало криптографов врасплох. Майор Ярдли прекрасно знал, что все шифровальные бюро периодически меняют коды, а в особо важных случаях готовят специальные (с января 1920 года он сам раскрыл пятнадцать различных японских шифров). Более того, он пытался даже предугадать, каким будет новый код японцев. Однако попытки раскрыть его оставались тщетными. Бюро Ярдли лихорадочно искало ключ к новой системе, но этого не удалось сделать ни в августе, ни в сентябре.
Календарь торопливо отсчитывал дни и недели. Американская делегация, работавшая теперь, можно сказать, вслепую, судорожно искала способ подготовить (на случай, если японцы окажутся совсем уж несговорчивыми) какой-то обходный контрманевр. Токио, увидевший в этой заминке определенный шанс на реализацию чаяний собственных экспансионистов, одно за другим слал своей делегации требования не сдавать позиций, выторговывать все, что можно. Обстановка на конференции продолжала накаляться. В Вашингтоне рвали и метали.
Неожиданно государственный департамент получил столь необходимую ему помощь. Военно-морская разведка США сумела добыть информацию, в которой остро нуждался Юз и которую теперь не мог предоставить Ярдли.
После решения о созыве конференции в Вашингтоне главному командованию военно-морских сил США было крайне важно знать, какова окажется позиция Японии. Капитан Эндрю Лонг, начальник военно-морской разведки США, поручил военно-морскому атташе в Токио капитану 1-го ранга Эдварду Уотсону «выяснить, в каких пределах японцы пойдут на компромисс».
Уотсон, инициативный и находчивый офицер, был идеальным разведчиком для работы в стране, которую военно-морское министерство считало наиболее вероятным противником. Раз в неделю он встречался с влиятельными офицерами японского флота в одном из элегантных чайных домиков района Цимбаци, вел внешне непринужденные беседы, из которых ловко выуживал важные сведения.
Насколько важные — представить нетрудно, если напомнить, что завсегдатаями этого домика были капитан 1-го ранга, начальник военно-морской разведки Японии (позднее адмирал и посол) Касисабуро Комура, капитан 1-го ранга (позднее адмирал и начальник главного морского штаба) Осами Нагано, капитан 3-го ранга (позднее адмирал-премьер и военно-морской министр) Мицумаси Ионайи. То была как бы могущественная внутренняя пружина главного военно-морского штаба.
В этом обществе Уотсон и собирал нужную ему информацию. Он тщательно разработал тактику и технику подобных бесед, умело сочетал чувствительные темы и крепкие коктейли, делавшие его японских друзей разговорчивыми, а случалось — изобретал что-нибудь совершенно неожиданное.
Незадолго до открытия конференции, чтобы усыпить бдительность своих партнеров, сделать вид, будто эти встречи не имеют для него сколько-нибудь важного значения, Уотсон решил пропустить несколько вечеринок и отправил туда своих помощников: капитан-лейтенанта Эллиса Захариаса и капитан-лейтенанта Джона У. Макклэрена. Предварительный инструктаж был предельно тщателен. «Информационные сведения, которые нам разрешили выдать японцам, — потом докладывал Э. Захариас, — были тщательно просеяны, взвешены и распределены по времени, наводящие вопросы заранее продуманы. Мы отрепетировали даже интонации в предстоящем разговоре, научились притворно удивляться с самым искренним видом и наметили паузы между предложениями. Мы готовились хорошо сыграть свою роль в этом представлении».
Отсутствие Уотсона на вечеринке сделало атмосферу совсем непринужденной и принесло как раз те результаты, на которые он и рассчитывал. Захариасу и Макклэрену удалось получить нужную информацию. Она дала ключ к плану, которым должен был руководствоваться глава японской делегации на Вашингтонской конференции барон Като.
Когда несколько дней спустя Уотсон посылал свой подробный итоговый отчет об этой встрече в разведывательный отдел флота, он мог с уверенностью доложить, что «Япония в конце концов согласится с соотношением флотов, предложенным государственным секретарем Юзом». Такая информация в большой степени предопределила результаты конференции. По оценке американских специалистов, капитан Уотсон и его молодые помощники хорошо подготовили эту «зыбкую, но тонкую разведывательную операцию».
Тем временем Ярдли продолжал день и ночь работать над раскрытием нового японского кода, который оказался намного более трудным, чем все предыдущие. Текст, зашифрованный этим кодом, включал в себя десятибуквенные группы и, казалось, должен был составляться из двухбуквенных или четырехбуквенных элементов. Но если во всех телеграммах, зашифрованных японскими кодами, ранее раскрытыми Ярдли, сумма букв делилась на два, то в новых шифрограммах не делилась. Это опрокидывало все расчеты.
Лишь к началу августа Ярдли понял, в чем дело. Японцы, чтобы сделать новый код более стойким, составили его из комбинаций трехбуквенных и двухбуквенных элементов. Когда криптографы стали разбивать десятибуквенные группы на двух- и трехбуквенные элементы, все стало на свои места.
«Черный кабинет» снова читал японские телеграммы, бережно собирая строительный материал, из которого Юз должен был соорудить свою позицию на конференции великих держав. Услуги Ярдли — и сам он это прекрасно понимал — опять были для США чрезвычайно важны. Хотя государственный секретарь уже знал от военно-морской разведки о готовности японцев согласиться с американскими предложениями, на плечи майора, работавшего в Нью-Йорке, ложилась важная задача — обеспечить тактическую информацию, день за днем, телеграмма за телеграммой раскрывающую хитросплетения японской политики.
Решающее известие пришло 28 ноября. Это была телеграмма, подписанная министром иностранных дел Японии Иосуи Уцидой и дававшая послу Сидехаре инструкции для японской делегации. В них был первый серьезный признак ослабления сопротивления японцев. «Необходимо, — писал Уцида, — избегать всяких столкновений с Великобританией и Соединенными Штатами, особенно с Соединенными Штатами, по вопросу об ограничении вооружений». Как явствовало из телеграммы, японцы намерены были принять американские предложения о включении в договор «гарантий сокращения или по меньшей мере сохранения статус-кво в вооруженных силах на Тихом океане».
В телеграмме от 8 декабря, направленной своему правительству, министр Като потребовал, чтобы ему разрешили либо отвергнуть предложения американцев, либо согласиться с ними. Это прозвучало как ультиматум. 10 декабря из Токио прибыло разрешение подписать договор. Оно было изложено в телеграмме № 155, которую принц Токугава 11 декабря огласил на конференции: «Мы считали соотношение сил как десять к семи абсолютно необходимым для соблюдения национальных интересов Японии. Однако США упорно отстаивали предложения Юза. Таким образом, не было возможности выйти из создавшегося противоречия. Теперь, если руководствоваться интересами стабилизации международных отношений и духом доброй воли, вам не остается ничего другого, как согласиться с предложениями Соединенных Штатов». Это было важной победой внешнеполитического курса США.
Ликующие американские дипломаты в какой-то мере поделились своим триумфом с Ярдли и его анонимными помощниками. «Все мы, — признавал впоследствии Ярдли, — получили щедрые подарки от руководителей государственного департамента и военного министерства, а также их благодарность и заверения в том, что наша каторжная работа на протяжении конференции оценена правительством».
7 ноября 1923 года майору Ярдли вручили сообщение военного министерства США о награждении его орденом «За отличную службу». Хотя в уведомлении говорилось, что он награжден за «выдающееся заслуги и отличную службу… в период мировой войны», в действительности орден был дан за раскрытие японских кодов во время Вашингтонской конференции.
Однако Ярдли не считал свою работу вознагражденной сообразно ее истинному значению. Достаточно обоснованно он полагал главным архитектором этой американской дипломатической победы себя, а не работников госдепартамента. «Не так уж трудно играть в покер, — с раздражением повторял он, — если предварительно заглянешь в карты противника». Необходимость, выполняя серьезнейшие государственные поручения, оставаться в тени ранила его теперь уже болезненное самолюбие.
К тому же, и это было, пожалуй, самым главным, Ярдли искренне не мог понять, почему, на каком основании и государственный секретарь Юз, и вся остальная дипломатическая камарилья позволяют себе держаться с криптографами так, как будто те выполняют какую-то второстепенную, грязную, недостойную порядочных людей работу.
Уж кто-кто, а он, шеф криптографической службы, на протяжении многих лет посвященный в святая святых и госдепартамента, и военного министерства, лучше кого-нибудь другого знал подноготную всей американской дипломатической и военной политики. Они, по убеждению Ярдли, были так же черны, столь же бесчеловечны, как самый грязный шпионаж, самые разрушительные диверсии.
Возвращение майора Ярдли в Нью-Йорк не походило на марш триумфатора. Угрюмый и ссутулившийся, он сидел в кресле экспресса, машинально пробегая взглядом заголовки газет. Ему было уже за тридцать. По американским понятиям, время, отпущенное для жизненного старта, уже истекло. Чего же добился он, несомненно, один из талантливейших криптографов своего времени. Еще и еще раз перебирал Ярдли в памяти события последних лет. Вспомнить было что.
За время существования «черного кабинета» — с 1917 года, его сотрудники дешифровали более 45 тысяч криптограмм и раскрыли коды двадцати стран, в том числе всех крупнейших держав мира. Это расценивалось как «выдающийся успех». И что же?
Опять он должен возвращаться в неприметный особняк на углу 37-й стрит, снова и снова ждать часа, когда о нем вспомнят, а потом работать, работать, работать до изнеможения, до одури, чтобы опять честно заработанный орден сунули тайком, как чаевые швейцару, которые дают не глядя и брезгливо отдергивают руку.
Было над чем задуматься…
7 марта 1925 года какой-то американец, будто бы работавший в криптографическом бюро военного министерства, установил контакт с японским посольством в Вашингтоне. Он предупредил советника Исабуро Иосиду, замещавшего в то время посла, что «военное министерство США имеет весьма квалифицированное дешифровальное бюро» и что «нет такого иностранного кода, который не смогло бы раскрыть» это таинственное учреждение. Анонимный информатор рекомендовал как «единственную возможность предохранить коды (японские) — менять их как можно чаще».
Этот сенсационный материал 10 марта 1925 года был препровожден в Токио (секретный, № 48). Однако в японских архивах, по утверждению Л. Фараго, специально занимавшегося исследованием этого вопроса, до сих пор не обнаружено каких-либо документов, указывающих на то, что в связи с этим предостережением были приняты какие-либо меры для усиления безопасности своей криптографической системы. Кем был доброжелатель-аноним, тоже с достоверностью пока не установлено.
Но некоторые вполне обоснованные предположения на этот счет можно сделать. Хотя бы из сопоставления с событиями, последовавшими очень скоро и теперь уже расследованными в деталях. Летом 1928 года в Нью-Йорке Ярдли отправился в гости к своим приятелям-японцам, рассчитывая, как он писал в служебном отчете, извлечь кое-какие разведывательные данные из беседы с Косиро Такадой, представлявшим токийскую газету. К этому времени разочарование и озлобление Ярдли достигли кульминации. Еще будучи телеграфистом государственного департамента, он лелеял мечту о том, что под его началом будет центральное криптографическое агентство США с сотнями служащих «для раскрытия секретов столиц мира».
Удачные начинания в М.И.8 и большой успех в 1921–1922 годах превратили эту мечту в навязчивую идею. Но Ярдли не получил того признания и не достиг того положения, к которому так стремился. Его власть и влияние были ограничены, а поле деятельности не так широко, как ему хотелось бы. «Компания дилетантов — так он называл своих коллег из других криптографических бюро — упрочилась на важных постах».
Считая, что правительство отнеслось к нему неблагодарно и даже вероломно, Ярдли решил, что это освобождает его от всяких моральных обязательств. Кроме того, он испытывал и финансовые затруднения. Его привычка жить на широкую ногу в дни процветания требовала все больше и больше денег. Он искал пути, чтобы «расквитаться со всеми» за причиненную обиду и вместе с тем удовлетворить настоятельную потребность в деньгах.
Через несколько недель после беседы с Косиро Такадой Ярдли позвонил ему по телефону и договорился о новой встрече. Заявив Такаде, что располагает ценной для японского правительства информацией, Ярдли просил свести его с послом Тцунео Мацудайрой. Такая встреча состоялась в ближайшие же дни. Договорившись с Ярдли обо всем, японский посол предложил ему во время очередного приезда в Вашингтон позвонить в особняк на Крисчент Плейс, где он найдет надежного человека, которому сможет передать информацию.
На Крисчент Плейс, 1661, около Коннектикут-авеню, в маленьком каменном доме Ярдли принял советник японского посольства Сетцузо Савада. Ярдли сразу же приступил к делу. Представившись как старший криптограф американского правительства, он довольно подробно рассказал о своих возможностях и изъявил готовность продать наиважнейшие государственные секреты США за десять тысяч долларов наличными.
Предложение было сделано настолько неожиданно и в лоб, что поначалу вызвало подозрения. Если верить его первому сообщению в Токио, где советник описывал странное обращение старшего криптографа, Савада сказал Ярдли: «Но ведь у вас, судя по характеру работы, куча денег! Почему же вам понадобилось продать свою страну?»
«Очень просто, сэр, — ответил Ярдли. — Случилось так, что мне нужно еще больше».
Разумеется, Савада понимал, какая беспримерная возможность откроется перед ним, если информация Ярдли окажется правдивой. После того как его рапорт достиг Токио, в Вашингтон с дипломатическими паспортами на вымышленные имена срочно направили двух лучших японских криптографов. Они должны были определить, насколько серьезно и перспективно предложение Ярдли, и соответственно проконсультировать Саваду. Одним из них был капитан Кинго Инсус из военно-морского флота, прикомандированный к министерству иностранных дел для организации «исследовательской дешифровальной группы» в отделе связи, другим — Наоси Озеки, руководивший криптографами министерства иностранных дел.
Савада и Ярдли, поторговавшись, сошлись на том, что японцы выплатят майору семь тысяч долларов, в дальнейшем же, если сотрудничество продолжится, он сможет получить больше.
Сделка оказалась на редкость выгодной для японцев. Они получили исчерпывающую информацию о всех тайнах американского «черного кабинета», познакомились с методологией Ярдли, в частности, той, которая применялась при раскрытии японских кодов. Кроме того, Ярдли передал им копии рабочих документов, а также материалы, связанные с дешифровкой других иностранных кодов, в том числе и кода министерства иностранных дел Великобритании, в котором японцы были крайне заинтересованы.
Советник Савада на какое-то время остался в Вашингтоне, чтобы поддерживать связь с Ярдли, а в 1929 году был отозван в Токио и поставлен во главе отдела связи министерства иностранных дел. Считалось, что Савада хорошо разбирается в действиях противника по раскрытию японских шифров и более, чем кто-либо другой, подходит для этой роли. Перед ним была поставлена задача улучшить работу криптографического бюро. Информация, полученная им от Ярдли, сыграла в этом важную роль — она способствовала ускорению автоматизации японской криптографии путем создания шифровальных машин.
Машин, работа с которыми была бы абсолютно надежной, японским специалистам в общем-то не удалось создать. О том, каким образом была в конце концов налажена расшифровка материалов, прошедших через эти автоматизированные кодирующие устройства, существует довольно много различных версий.
Но какая бы из них ни была ближе всего к реальным фактам, детали здесь не так уж важны. Гораздо существеннее другое. Американцы сумели наладить регулярное чтение дипломатической переписки японцев, имели неопровержимые доказательства того, что Страна Восходящего Солнца вот-вот развернет военные действия, и даже знали, где они начнутся.
Почему же оказался возможен Пирл-Харбор? За что заплатили своей жизнью тысячи американских моряков, погибших в первые часы войны на взорвавшихся, опрокинувшихся, сгоревших, затонувших крейсерах и линкорах?
Ладислас Фараго в предисловии к фундаментальному исследованию «Операция «Чудо» и трагедия Пирл-Харбора» возлагает ответственность за гибель американского флота на тех сотрудников госдепартамента, военных и военно-морских ведомств, которые знали и видели, что острие японской агрессии будет направлено на советский Дальний Восток.
Вот как описывает Л. Фараго последний мирный вечер Вашингтона 6 декабря 1941 года. Шифровка, недвусмысленно говорящая о том, что военные действия начнутся в течение ближайших 24 часов, уже прочитана высшими военными чинами армии и флота. Чем они заняты?
«Государственный секретарь Кор дел Хэлл, Генри Стимсон и Фронн Накс — пожилые люди, не обремененные обязанностями светской жизни, были дома, так же как и начальник генерального штаба генерал Маршалл… Адмирал Гарольд Р. Старк — начальник штаба ВМС США, вместе со своим старым другом капитаном Гарольдом Крином ожидали в национальном театре начала оперетты Зигмунда Ромберга «Принц-студент».
Начальник оперативного управления штаба ВМС контрадмирал Лиф Нойес вместе с мисс Нойес находился в кино.
Капитан 1-го ранга Теодор С. Уилкинсон — начальник военно-морской разведки — тоже ушел домой в четыре тридцать. Он пошел пешком вдоль парка Потомак, беседуя с группой молодых офицеров. Им повстречался Турнер, который накануне высказывал кое-какие опасения, и Уилкинсон поспешил его успокоить.
— Вы ошиблись, Келлиг — окликнул Уилкинсон Турнера.
Тот сначала не понял.
— В чем я ошибся?
— Ошиблись в своих предположениях. Японцы нападут, но, — Уилкинсон хитро улыбнулся, — но не на Соединенные Штаты».
В этот час авианосцы адмирала Ямамото уже приближались к Пирл-Харбору.
Из-за предательства Ярдли японское правительство было полностью в курсе настроений, царивших в Вашингтоне в декабре 1941 года. Ему понадобилась лишь малая толика дезинформации, чтобы заставить американцев поверить в то, о чем они мечтали, — в повторение японской агрессии против Советского Союза. Пробуждение от сладких снов всегда несколько разочаровывает.
А Ярдли? Что же, собственная судьба майора сложилась вполне благополучно. В 1929 году он оставил «черный кабинет» и занялся литературной деятельностью. Некоторое время он читал лекции в Чикагском университете для сотрудников научной лаборатории по предотвращению преступности, а затем в течение шести лет работал в учебных заведениях других американских городов.
В 1938 году он получил предложение генералиссимуса Чан-Кай-ши поступить к нему на службу. Перед Ярдли снова были поставлены криптографические задачи — перехватывать японские военные телеграфные сообщения и дешифровать их. Под именем Герберта Осборна он поехал в Китай через Европу. Боясь, что японцы могут совершить на него нападение, Ярдли тщательно, до деталей продумывал свою поездку, занявшую два месяца. С помощью более чем семисот китайцев, в числе которых были переводчики и радисты, Ярдли успешно дешифровывал японские сообщения и докладывал об их содержании Чан-Кай-ши.
Весной 1940 года некий генерал X уведомил Ярдли о том, что его знания опять необходимы Вашингтону. Когда майор прибыл в США, ему вручили специальную пишущую машинку с японским шрифтом. С ее помощью криптограф подготовил для американских войск связи несколько брошюр с описанием японских военных кодов, шифров и методами их дешифровки, которыми он овладел за двухлетнее пребывание в Китае. Этим Ярдли был занят около шести месяцев. Затем канадское правительство пригласило его в Оттаву.
Следственные и разведывательные учреждения, канадская конная полиция и военные департаменты были наслышаны об успехах Ярдли. Его спросили, не согласится ли он работать на них и, в частности, помочь в расшифровке радиопередачи из Берлина агентам абвера в Южной Америке. В эту пору Лондон не доверял своему большому североамериканскому доминиону и не передавал канадцам сведения, которые получал через перехватывающие радиостанции, расположенные в приморских районах Канады.
Разгневанные члены канадского парламента решили создать свою собственную группу, занимающуюся дешифровкой. Так Ярдли стал снабжать Канаду информацией, в которой английское правительство ей отказывало. Два обстоятельства — внезапное нападение на Пирл-Харбор и решительный протест Лондона против «измены» ее доминиона — вынудили американского криптографа вернуться в Вашингтон. После возвращения он служил в тыловых ведомствах и продолжал заниматься литературной деятельностью.
Скончался он в 1958 году мирно, благопристойно, в собственной постели и был погребен с воинскими почестями на Арлингтонском кладбище — месте последнего упокоения национальных героев Соединенных Штатов. Документы, из которых стало известно о его предательстве, попали в руки американских властей два года спустя.
