1

Кто не знает российских бань «по-черному», полутемных и сырых, царства пота и стойкого огня, который сказочно запрятан в раскаленных каменьях топки! Здесь шипит и как бы негодует вода, мигом превращаясь в пар, здесь устает от жаркой и утомительной работы веник, здесь изнемогает тело и веселится душа человека, дорвавшегося наконец до благодатного котла с кипятком и бочки с холодной водой. Такая баня гнездилась и неподалеку от штаба, то ли сработанная умелым русским плотником, получавшим до войны колхозные трудодни, то ли оставленная в наследство потомкам еще от батальонов военных поселенцев, вышедших на эти неприютные пустынные берега в далекие дни декабристов.

Как бы то ни было, а командир бригады, окатившись первой шайкой воды, услышал за дверью знакомый, приказной голос Агафонова, — адъютант тенью следовал за комбригом и ныне, вопреки его воле, охранял одиночество моющегося начальника.

— Саша, впусти! Слышишь? Не будь цербером! — крикнул Беляев, приоткрыв дверь, и через минуту в баню вошел окутанный седым туманом, неуловимый начальник строевой части майор Солонцов.

— Ага, попался! — весело сказал Беляев. — Давай заходи. Смелее.

— Я, товарищ полковник, не знал... — начал было Солонцов, но Беляев перебил его:

— Не полковник я нынче, а голый человек. Ясно? Бери шайку. Мыло есть? Мочалка? Друг другу хоть спины продраим.

Солонцов сверкнул своими металлическими зубами и взялся за шайку.

— По-черному умеешь мыться? — спросил Беляев, намыленный так, что его трудно было узнать.

— Так точно, товарищ полковник.

— Смир-рно! Отставить! — Беляев залился смехом. — Ну и службист. Прошу тебя, забудь о том, что я полковник и командую бригадой. Ты какой губернии?

— Вологодской, — ответил майор, начиная мыться, а Беляев только сейчас уловил в речи подчиненного окающий, именно вологодский, говорок.

— А я Симбирской, Ульяновской, то бишь... Почти земляки, в общем. Давай три основательно. Песок здесь, я вижу, злой, въедливый. Надо баню строить настоящую.

Солонцов мылся заправски. Он выразительно покрякивал, вероятно, точно так же, как покрякивали его пращуры, бородами подметая банные полки, дымящиеся в крутом пару. Он, видимо, получал истинное удовольствие, когда Беляев растирал мочалкой его мускулистое, хоть и немолодое тело. И Беляев подумал, уже окатываясь прохладной водой, что роль начальника как раз и заключается в том, чтобы ускорять живительный бег крови, игру мускулатуры, будить в людях инициативу.

В предбаннике, когда остывали после адской парной, Солонцов рассказал историю своих не очень удачных протезов из «нержавейки».

Защитники Севастополя полюбили зубного врача Лидию Петровну — ее протезная мастерская помещалась в береговой штольне. Все они, ее пациенты, тайно верили в свою долговечность: искусственные зубы вставляются не на один день. Но под Севастополем шли ожесточенные бои. И сам Солонцов чудом ушел на баркасе в открытое море. А Лидия Петровна, говорят, погибла под бомбами...

— Может быть, вам в город надо, к специалистам? Не стесняйтесь. Вижу, как мучаетесь с протезами, — сказал Беляев, преисполнившись уважения к скромному человеку, перенесшему севастопольскую драму.

— Полагаю, привыкну, товарищ полковник. Она предупреждала, между прочим... Вы разрешите идти? Я уже готов.

— Пойдем вместе.

По дороге Солонцов осторожно поделился с Беляевым своими планами боевой подготовки войск. Он предложил бы организовать наступление пехоты за огневым валом. Это очень эффектное зрелище, да и не только зрелище, а серьезная тренировка войск в условиях, приближенных к фронтовым.

— Вы артиллерист? — спросил Беляев.

— Никак нет. Общевойсковик.

— Академик?

— Что вы... — майор искренне застеснялся. — В прошлом я учитель. Учитель географии, потом инструктор райкома, третий секретарь.

— Откуда же вы знаете... этот огневой вал... и прочее? — в голосе Беляева просквозила едва скрываемая, почти мальчишеская досада, что не он вот первый вспомнил об этой отличной форме тренировки войск. — Вам приходилось организовывать подобные учения?

— Никак нет, товарищ полковник. Просто был на фронте. Применяюсь. Полагаю, что при наличии артиллерийского полка в бригаде особых трудностей не представится.

— Применяетесь? Это хорошо. — Беляев уже увлекся предложением Солонцова. — А полигоны устроят нас? Есть настоящие артиллерийские полигоны? Отлично. Значит, вы уже вопрос подработали, как говорится?

— Я выносил этот план еще при прежнем командире бригады, при генерале. Он и слушать не хотел. — Солонцов грустно развел руками. — Он заявил, что не желает отвечать за возможные жертвы. Я писал туда, повыше... Но, знаете, не всегда достучишься. Кое-кто склонен был воспринимать эту идею как химеру! Или досужую выдумку. Так вот и готовили войска по старинке. Да, да, по старинке, точно так же, как в первую империалистическую... «Прикладом бей, штыком коли...»

Беляев вспомнил полковника Чернявского в ночь тревоги.

— Винтовкой тоже надо владеть в совершенстве, — сказал он. — Вы знаете, как Чернявский выполняет ружейные приемы?

— Я знаю также, как он руководит штабом соединения, разрабатывает документацию, лично «поднимает карты», читает Шекспира в подлиннике...

Они, Беляев и Солонцов, еще долго толковали после жаркой бани. И оба расстались с тем чувством, когда вдруг каждому становится понятно: как все же хорошо сложилось в жизни, что скрестились их пути.

 

2

Командир артиллерийского полка, гигант с наголо бритой головой, выслушал командира бригады стоя, несмотря на приглашение садиться.

— Вы хотите, чтобы я стрелял через голову маршевых рот с полной гарантией безопасности? — переспросил он, когда Беляев кончил.

— Да, это необходимо.

— Но это невозможно в наших условиях, товарищ полковник.

Беляев заметил под носом Семерникова капельки пота.

— Трусите?

— Откровенно скажу — да, трушу.

— Да вы садитесь.

— Нет уж, постою. Разрешите стоять.

— Стойте, ладно. — Его начал раздражать этот трусливый великан. — Какая разница: стоите вы или сидите? Факт тот, что трусите. — Хотелось сказать что-либо смертельно обидное по адресу бравого на вид полковника. — А я хочу обучать войска так, как этого требует фронт. Слышите? И найду в вашем полку батарейца, который не посмеет так откровенно, так постыдно признаться в трусости. Прикажу — и откроет огонь.

— Может быть, батареец и возьмет, товарищ полковник, грех на душу, а я, если разрешите...

— Какие же вы, с позволения сказать, артиллеристы, если не можете обеспечить элементарной точности на полигоне с предварительной пристрелкой; занимайтесь хоть две недели, хоть месяц наводкой, если пожелаете...

— Дело не в предварительной пристрелке, товарищ полковник...

— Дело в том, что засиделись, благодушествуете здесь... — Беляев уже почти с ненавистью смотрел на лоснящееся от пота округлое лицо Семерникова. — Нельзя оставаться тыловым обывателем, владея такими мощными средствами уничтожения, как артиллерия. Вам доверили материальную часть не для того, чтобы вы ее ежедневно протирали тряпочкой. Из пушек надо стрелять, черт возьми...

— Мы стреляем, товарищ полковник. Но только не по своим. — Семерников говорил густым басом, и в повадке его сквозила уверенность бывалого и даже бесстрашного человека.

— Да почему же обязательно по своим? — вскричал Беляев, не выдержав. — Вы, бог войны, выскажитесь наконец определенней. Или в самом деле струсили? Тогда, честное слово, нам с вами в одной бригаде делать нечего.

— Разрешите доложить, — с улыбкой проговорил артиллерист. — Разрешите теперь и сесть. У меня большое рассеивание снарядов. Год изготовления пороха одна тысяча девятьсот тридцать четвертый. Старый порох, негодный. Начальная скорость семидесятишестимиллиметрового снаряда изменяется по прихоти господа бога. Вместо шестисот шестидесяти двух метров в секунду он может пролететь шестьсот шестьдесят или пятьсот двадцать. Я артиллерист, товарищ полковник. Я ни одного снаряда не выпущу в белый свет. Отвечаю головой. Судите теперь за трусость, приказывайте батарейцам стрелять «через голову» своего командира полка.

Беляев неожиданно охватил плечи артиллериста:

— Как же вы меня напугали, друг. А я-то подумал, грешным делом, кого же мне бог послал артиллерийским полком командовать? — Он стоял за стулом, на котором сидел артиллерист, и тот не мог видеть улыбающегося и просто-таки счастливого его лица. — А если дадут подходящие снаряды, будем стрелять?

— Эх, товарищ полковник, кто нам, заштатной тыловой единице, даст свежие снаряды? Да если бы...

Беляев нахмурился:

— Наша бригада не заштатная тыловая единица, а воинское соединение, которым гордиться надо! — строго сказал Беляев. — Вот она, беда наша... Свыклись с мыслью, что тыловики, что даром солдатский хлеб едим, что второго сорта службу несем... потому и на фронт среди комсостава такая тяга, я бы сказал, нездоровая тяга, непатриотическая, хоть могут эти слова показаться парадоксальными.

Семерников поднялся и, расправив свои могучие плечи, как бы сверху вниз посмотрел на Беляева — он был значительно выше командира бригады.

— Как же понять в таком случае «щедрость» нашего продснабжения и военторговские похлебки? Тоже гордиться прикажете? Давно желал переговорить с каким-нибудь командованием по этому поводу. Все сдерживался, а с вами осмелел. Верю, что поймете правильно.

Вопрос артиллериста был понятен Беляеву. По странному обстоятельству командному составу бригады отпускали достаточно скудный «военторговский» паек, в то время как бойцов кормили по «второй» красноармейской норме, наполнявшей солдатские котелки густым, ароматным борщом, жирной кашей, кусками мяса.

— Почему командир в тылу питается хуже, чем на фронте, почему он питается хуже, чем его боец, подчиненный? Разве это не второсортность? — Видимо, сильно наболело у Семерникова. — А знаете ли, что молодые командиры быстро худеют от этой «затирухи», будь она трижды проклята. Вы толкуете о свежих снарядах, которые дозарезу нужны на фронте. А я вынужден, товарищ полковник, пусть неофициально пока, но поставить вопрос о довольствии командира в столовых военторга.

Беляев, который только еще знакомился с личным составом полков и подразделений, плохо знал этого человека; видел несколько раз на официальных совещаниях — «накачках», как их иронически называл начштаба Чернявский. Чем-то он даже не понравился поначалу: то ли ростом, то ли голосом, в котором звучало легкое бахвальство. Но сейчас Семерников поворачивался иной, необъяснимо привлекательной стороной. Он первый смело заговорил о том, что тревожило здесь Беляева.

Будучи в полках, Беляев частенько заглядывал в столовые военторга. Солнышко растительного масла над бесплодной равниной мучного супа, или, как принято было называть это блюдо, «затирухи», — таков был обычный скучный пейзаж в полковых командирских столовых. Совершенно по-иному встречали нового командира бригады красноармейские кухни, пищеблоки с вмазанными в топки гигантскими котлами, в которых бурлил борщ, весело пузырилась каша с мясом.

В первые же дни он пригласил начпрода бригады, пожилого майора, старого работника общественного питания до войны, и начальников продовольственного снабжения частей. Продовольственники пожимали плечами и не смогли дать вразумительного ответа. Впрочем, чего он требовал от них? Существуют нормы, нормы и еще раз нормы. Никто ни на один грамм не уменьшает и не увеличивает выдачу продуктов. Для штабников кое-что достают в соседних колхозах. Но строевых командиров лилейных частей не подкормить, конечно... Довольствие командного состава, безусловно, ненормальное. Есть случаи головокружений на учебных полях.

— Поднимали ли вопрос перед округом, перед службой тыла, перед Наркоматом обороны?

Работники продснабжения переглянулись. Нет, они не ставили вопрос перед Наркоматом. У Наркомата, пожалуй, есть дела поважнее в этом году, нежели тарелка супа лейтенанта тыловой бригады. Начпрод бригады эту мысль облек в очень корректную словесную оболочку, но Беляев уловил насмешливый ее смысл.

«И эти смирились с явной недооценкой тылов, — подумал он. — Потому и резервы идут отсюда «тощенькие».

Нынче командир артиллерийского полка Влас Петрович Семерников напомнил командиру бригады о тарелке командирского супа.

— Считаю ненормальным подобное положение так же, как и вы, Влас Петрович, — сказал Беляев. — И благодарю за откровенность. Есть у нас, скажу я вам, известная стыдливость, когда дело касается таких щекотливых процессов, как «принятие пищи». Словно мы в гостях у именитой тетушки или в приживалках у богатого дядюшки, а не хозяева в собственном доме. — Он помолчал, поглядывая в окно, за которым ветер уже поднимал тучи знакомой здесь дневной пыли. — Значит, будем стрелять, полковник, из наших орудий, пустим пехоту за огневым валом? А?

— Пустим, конечно, если моим пушкам дадут не заплесневелую «затируху», а настоящую артиллерийскую пищу образца хотя бы одна тысяча девятьсот сорокового года. Имею в виду снаряды со свежим порохом, недавней сборки.

— И артиллерии, и артиллеристам, надо думать, дадут настоящий рацион.

— Дай-то бог нашему теляти да волка съесть.