Благодарности

Пола Фрейтера

Джонатана Гринвуда

Роберта Хейла

Пола Кардита

Иана Хатчинсона

Пола Уэнота

Найджела Уинтерса

Джеймса Шэллоу (пятый год)

И особенно Джона Паркера и Гая Томлинсона — за то, что долгие годы слепо верили в меня и поддерживали.

Спасибо и моим родителям, и всем работниками в издательстве «Пэн Макмиллан», особенно Питеру Лейчери за осторожную внимательную правку, тщательное прореживание кустов и не в последнюю очередь — за то, что выполол самые вредные сорняки.

 

Руны торка

* Дольмен — погребальное сооружение, представляющее собой несколько каменных глыб и плит, поставленных вертикально и перекрытых плитой огромного размера.

 

Vade-Mecum [

1

]

Утроба Вагенфьорда. Башня тьмы. Престол зла. Подземное святилище ужаснейшего из тех рогров, что нечистая рука Ольхора спустила на мир.

«...Нечистая троица темных ангелов, архангелов Ольхора, исторгнутых преисподней, возвысилась снова.

Скейсур-Предвестник. Хищник из Моря, восстал из ледяного плена,

чтобы завладеть всем сущим и довести мир до тлена Грудна, Фир-Драйкк, Душа Разрушения, выполз из Ада. И Дроглир, сильнейший из них, упал с почерневшего неба. Темные Ангелы являются там, где приходит коней бытию...»

Край мира, самая северная точка материка, выше неё лишь остров Мелхас — земная юдоль льда и пламени, где все четыре элемента природы ведут нескончаемую войну друг с другом. Ветры, воющие подобно ненасытным демонам, несут из сердца преисподней Айсхолм ледяные осколки, способные ободрать заживо. Вулканы, зловонные чудовища, пышущие раскаленным гневом, покрывают тучами пепла студеные поля, и те, на миг взбурлив, вновь застывают.

 «...Зло воплотилось в несущих беду Аватарах и башню воздвигло — погибели царство, слепящее владение Проклятых — и распахнуло когтистые крылья над Линдормином, этим губительно зараженным миром, пролилось кровавым дождем, погрузив всё в бескрайнюю тьму...»

Нечестивая Троица, упоенная триумфом, тщеславно считала, что небеса стерпят ее восхождение:

«...И лязгнули основы мира, словно Гончие Небес дождались своего пира и залились истошным лаем, заставляя содрогнуться иззубренный ледяной край земной тверди. Это явились мы, неумолимые воины, непревзойденные пеладаны, несметные числом от века...»

Высоко поднятые стяги, пронзительный рев боевых рогов — за передовым отрядом и сверкающим Анфертом его предводителя армада доблестных рыцарей подходила к земле льда и пламени на кораблях, коих не счесть.

Безжалостно и непреклонно штурмовали они Утробу, пробиваясь через Могол, и наконец прорвались в Смолк-Дегернес — зал Огня:

«...Сотрясаемая земная твердь разбудила Грудну; разворачивая кольца покрытого чешуей тела, вылез он из Подземья. То не обман — глава его поднялась над черной как смоль завесой, полыхающий взгляд пронзил туман, раскрывшиеся крылья преградили вход в зал Огня...»

«Мужайтесь! Мужайтесь! Мы сдюжим. Не дайте Злу затуманить ваш взор, разите, не раздумывая. Никаких колебаний!»

«...И вот сквозь слепящий свет взирали мы чрез забрало шлема на пронзенных шипами охайн-иддьявов на стенах... Веки их срезаны, дабы не защититься им от пламени яркого, что лишало зрения и обращало глаза в бельма...»

«Опустить забрала! На нас опять летит Драйкк... О, проклятие!»

«...Рек расколол стеклянные стены зала, на нас изверглась безжалостная волна пламени, и под ней, как трава, полегли легионы воинов. Стремительные взмахи громадных крыльев нагнетали тьму, гнилостный сок утробы Ада поглощал нас...»

Нас уничтожали: кто-то успевал закричать перед смертью, иные плавились на глазах, другие тотчас обращались в пар. Но отступать нельзя, ибо нарушенные клятвы и неисполненные обеты навлекут ужаснейшее возмездие.

«...Мы гибли, воздвигая собой стену из почерневшей плоти, обгоревшего мяса — плотину из мертвых. Мы кричали и задыхались, превозмогая действо одуряющего дыма, но не переставали стрелять из арбалетов. Стрелы звенели и криком бури пели и наполняли воздух чистым дыханием Бога…»

Волна за волной взмывали над расплавленной рекой наши стрелы; воспламеняясь в полете, огненным дождем обрушивались они на Драйкка. Потемневший от крови, обдирая брюхо о стеклянные зубцы, Грудна в последний раз ринулся на нас.

Здесь, у входа в Лубанг-Нагар, мы видели, как пал Фир-Драйкк, канув в Ад. Однако Скейсур и Дроглир исчезли без следа.

«...Когда туман осел — стояли мы, священные воины Очищающего меча, пеладаны Истинного Бога...»

ПОБЕДА…

 

Пролог

«Все складывается не лучшим образом», — размышлял Скейсур, направляясь в тронную залу властелина.

Точнее, все было хуже некуда. Грудна, Фир-Драйкк, повержен. И хотя он, Скейсур, и Дроглир все еще живы, из Нечестивого Триединства их осталось только двое.

О ничтожные людишки, нижайшие из солдат любили посмеяться над Скейсуром. «Старина Скей», — называли они его, подражая походке, имитируя высокопарность речи. Им были смешны его стихотворные потуги. Щегольская накидка, отделанная горностаем, вызывала у них ухмылку — к тому же, он не одевался в черное. Но наступал день, когда они впервые оказывались всего в нескольких ярдах от Скейсура, и тогда все ухмылки исчезали, а шутки больше не казались смешными.

Стоило им почувствовать горький аромат, стелющийся впереди него, увидеть его воочию, и им становилось ясно — они больше никогда ни над чем не засмеются.

Теперь в их глазах прятался истинный страх. Выправка оставалась гордой, челюсти сдвинуты так же упрямо, но это была лишь видимость воинского бесстрашия. Прежняя собранность охотника, преследующего дичь, исчезла; глаза едва скрывали ужас, возрастающий с каждым приближающимся шагом Скейсура.

Другие бы ничего не заметили, но Скейсур многое пережил и хорошо знал предел прочности человека. Он даже на расстоянии мог распознать все признаки, оценить степень стойкости и увидеть, как беспокойство перерастает в страх, страх становится паникой, а паника превращается в слепой ужас.

Глухой звук шагов, эхом разносящийся по каменным лестницам, служил вестником страха для всех стоящих на его пути. Одного вида зловещей фигуры, стремительно приближающейся в свете чадящих факелов, было достаточно, чтобы заставить воинов преклонить колени. Быстрым шагом поднимался он к ним, толпящимся в коридоре, и воины мгновенно расступались. Скейсуру не требовалась божественная проницательность, чтобы почувствовать их ужас. То, как эти жалкие создания убирались с его пути, страшась прикоснуться к мертвенно-белой развевающейся накидке, доставляло ему особенное удовольствие. Их одолевал первобытный инстинктивный ужас перед неизвестным.

Опасный, неприкасаемый, неподвластный страху, Скейсур был идеальным военачальником для сил Повелителя. Беззаветно преданный господину, он безоговорочно подчинялся всем его приказам и служил ему уже так долго, что и не упомнить. Многие поколения прожили свои жизни на этом неистовом острове, омываемом холодным северным морем, а Скейсур был здесь всегда, неизменный и непревзойденный. Вряд ли нашелся бы тот, кто осознал бы всю силу его мощи, спрятанную под мантией скрытности, или смог бы прочесть его мысли, таимые за непроницаемым забралом шлема. Скейсур не доверял никому.

Но однажды и его непробиваемое спокойствие поколебалось. Если бы воины присмотрелись к темному главнокомандующему, то заметили бы отражение собственного страха в его глазах. Впервые за века безупречной службы случилось невиданное: Скейсур не оправдал ожиданий. Над ним нависла ужасная кара, и только он один мог вообразить какая.

Как раз сейчас отдаленные, смутные отзвуки осады переросли в ясно различимый лязг железа; крики воинов, шипение и грохот воспламеняющих чар слышались все ближе. Тараны нападавших пеладанов пробили брешь во внешней защите. Враги переправились через раскаленный добела поток магмы, заполнявший ров, и повергли Фир-Драйкка. Воины Скейсура были стремительно вытеснены с более укрепленных нижних уровней наверх, на средние. Темное искусство некромантов на сей раз не внушало ужаса легионам северян, охайн-иддьявов, чей боевой дух ныне поддерживали новые союзники — пеладаны юга. Бешеная ярость людей севера усилилась десятикратно, взлелеянная многолетней жаждой мщения. Они были безжалостны и неодолимы, подобно прибою, стачивающему иззубренный берег этого острова. Скейсур сделал все возможное, но союз северян и пеладанов оказался не под силу даже ему.

Утроба Вагенфьорда вскоре рухнет.

Эти жалкие потеющие смертные, безуспешно пытающиеся выглядеть спокойными, знали только физическую боль. Через несколько минут они насладятся ею сполна, однако никогда не увидят Дроглира, никогда не испытают того ужаса, который начинал струиться по жилам только от ощущения его присутствия. Лишь Скейсур владел нечеловеческой силой, помогавшей выдержать разговор с господином. Но сейчас и он сомневался в своей способности рассказать ему правду. Едва увидев Скейсура, Повелитель почует его страх.

Темный военачальник начал медленно подниматься по гладким ступеням из черного мрамора, ведущим в запретную часовню, оставляя позади сброд, толпу испуганных воинов в ожидании того, что уготовила для них судьба. Недостойные создания — им ничто уже не могло помочь.

Едва стихли последние отзвуки шагов Скейсура, защитники Утробы Вагенфьорда крепче стиснули древки своих секир и приготовились к встрече с неизбежным.

— Мой Повелитель Дроглир. — начал Скейсур, выдавливая с отвращением каждое слово признания, — я принес Вам последние новости...

Он стоял один, окруженный оглушающей тишиной, заполнившей зал Дроглира. Скейсур приходил сюда уже много лет и хорошо знал этот зал, но сейчас что-то изменилось. Входя в огромную, гулкую обитель, он всегда ощущал, что вторгается в иной мир, даже иное время, словно вступая в пределы бытия древнего божества. Кроваво-красный мрамор пола, отполированный до зеркального блеска, отражал кошмар свода, сплошь утыканного оторванными человеческими головами. Они безжизненно взирали вниз, на своего мучителя. Алые занавеси, струящиеся по стенам, никогда не переставали колыхаться, хотя и дуновение ветерка не могло проникнуть в эти чертоги — судя по ровным столбикам едкого дыма, поднимающимся от расставленных повсюду высоких черных свечей. Возвышающийся в центре зала зиккурат[] излучал зло, молча надзирая за окружающим. Но сейчас даже в пространстве адского зала, смердящего и рдеющего как магма, ощущалось больше жизни, чем в сидящем на алтарной вершине зиккурата хозяине, по-прежнему молчаливом и неподвижном.

Сегодня все казалось иным: здесь уже не чувствовалось силы, от былого величия осталась лишь пустая оболочка. Благоговения Скейсур больше не испытывал. Он ощущал себя одиноким в огромном пространстве древнего зала — и так и не услышал ответа на свои слова, что эхом прокатились и замерли в тишине. Как в могиле.

Если бы он умел потеть, то тотчас бы покрылся обильным потом, подобно жалким ничтожным людишкам снаружи. Непривычный страх рос в нем с каждой проходящей секундой ужасающей тишины. Он осмелился поднять глаза на алтарь, на самую вершину величественной пирамиды, пытаясь хоть что-то разглядеть за непроницаемой перегородкой. Почему его хозяин не отвечает? Он исчез? Может, он мертв? Неужели Скейсур остался один из Нечестивой Троицы?

Сомнения лишь усилили его страх.

И тут размышления Скейсура прервал язвительный голос Дроглира:

— Очень содержательный доклад, Скейсур. Что бы я без тебя делал?

Сарказм обжег военачальника, словно удар плетью.

— Прости мои сомнения, Повелитель. Я перехожу к сути.

— Уж изволь.

— Мы потеряли Грудну, Ваше Зловещее Величество, и оказались в безнадежном положении. Весь фьорд кишит военными кораблями пеладанов, да еще при поддержке шебек[] охайнов. Береговая защита пала под натиском воинов Наховии и их наймитов — капитанов. Объединенные силы союза оказались совершенно невиданными, о Повелитель Ночи. Все пути к отступлению отрезаны. Попытки наших некромантов ослабить противника были неэффективными... смею заметить, они, собственно, напугали только наших бойцов. И теперь, когда в зале Огня пробита брешь, когда повержен Драйкк и враг проник в Лубанг-Нагар, нет никакой возможности его удержать. Нижние этажи уже захвачены, и силы противника поднимаются по средним уровням подобно наводнению. Боюсь, о сильнейшее и величественнейшее Воплощение Тьмы, Ваша армия больше не в состоянии сдерживать врага.

— Что ж, все не так уж плохо, — насмешливо произнес голос сверху.

«Дроглир, прошу, перестань играть со мной...» — молчаливо взывал темный главнокомандующий. Остров захвачен. И теперь, когда культ Ольхора практически стерт с лица земли южными пеладанами с их новой религией, не осталось никакой надежды на помощь извне.

Судя по раздающимся в опасной близости предсмертным крикам, через считанные минуты Предводитель пеладанов начнет кромсать дверь, ведущую в этот зал, Священным мечом.

А Дроглир по-прежнему ничего не предпринимал, будто крушение всех замыслов его ничуть не заботило.

— Что я должен сделать, мой Повелитель? — взмолился Скейсур.

Рогр сохранял спокойствие.

— Что бы предложил ты? — спросил он.

— Может, скрыться?

В тот же миг весь зал полыхнул алым сиянием — Дроглир наконец решил показаться и встал во весь рост на вершине своего алтаря. Скейсур мгновенно отвел взгляд.

— Блестяще! — язвительно воскликнул властелин. — Я знал, ты придумаешь действительно что-нибудь стоящее.

Но на этом его сарказм иссяк. Рык опьяненных битвой северян, последовавший за пронзительным ревом их серебряного боевого рога, наполнился победной яростью. Его тотчас сменил оглушительный грохот тяжелых ботинок — нападавшие неслись вверх по лестнице к двери, за которой стоял Скейсур.

— Похоже, что последние из твоих ничтожных людишек сметены, — презрительно фыркнул Дроглир.

С приближением северян в Скейсуре стало разрастаться ужасное и доселе незнакомое ему чувство паники.

— Скрыться? Да, Скейсур, скрыться — это единственное, что мы сейчас можем. Слушай внимательно, мой самый верный слуга, у нас остались считанные мгновенья.

Перемена в голосе Повелителя заставила темного главнокомандующего поднять глаза. Действительно, оставались мгновения, прежде чем карающая длань противника настигнет их, а Дроглир говорил так спокойно, словно была еще какая-то надежда, какой-то последний шанс избежать возмездия.

— Я давно понял, — продолжил Владыка, — что бежать с этого острова тщетно.

— Отчего?!

— Даже если я попытаюсь воспользоваться потайным ходом и спрячусь в ледниках, наши враги все равно вскоре найдут меня, ведь остров теперь в их власти. Они не прекратят поиски, пока не убедятся в моей смерти.

— Не-ет!

— А ты для них не так важен. Укройся в Рэйвенскерне — и сможешь спастись.

— Но что станет с вами, мой Повелитель? — взмолился Скейсур. Почему его господин так говорит? Чего он, Скейсур, стоит без него?

Голос Дроглира теперь звучал иначе.

— Оставь, Скейсур, мое время пришло. Принеси мне меч...

И военачальник, не смея даже теперь ослушаться приказа, сосредоточился на последнем задании. За дверью послышались предсмертные крики последних защитников. В иное время он бы остановился, чтобы насладиться этими манящими звуками отчаяния и муки. Но сейчас наступал конец всему, и темный главнокомандующий отринул их от себя.

Он торжественно приблизился, неся меч.

Дверь, разделявшая Скейсура и нападавших, оказалась крепкой. Выкованная огненными титанами из адамантовой стали в самой глубине священных кузниц, закаленная кровью чудовищных подземных божеств, украшенная по краям серебряными языками адского пламени, она могла противостоять самым мощным осадным орудиям пеладанов.

Но и нападавшие владели магией. На сей раз верующие в Пел-Адана подготовились — созданная джатулами дверь, отделяющая их от победы, сгибалась под воздействием магических чар. Серебряные языки пламени полыхали, разрушаемые раскаленным жаром волшебства, и теперь еще больше походили на огонь адской бездны. Несколько мгновений — и дверь падет.

Артурус Кровавый Нос проявлял явное нетерпение, стоя позади своих людей в огромном, забитом воинами коридоре. Пот струился по мясистому лицу предводителя пеладанов, галерея заполнялась дымом, и синие искры сыпались от поддающейся двери. Тем временем неиссякаемый поток загадочной силы, струящейся от кончиков пальцев магов, неустанно крушил творение титанов. Дверь вот-вот рухнет, и тогда уже ничто не защитит Дроглира от его судьбы. Долгие годы тщательного планирования, безжалостных тренировок и бесконечных дипломатических переговоров между пеладанами и другими силами объединенной Лиги Фасцеса вскоре принесут свои плоды. И ему, Артурусу, предводителю пеладанов, владеющему Священным мечом, суждено нанести последний смертельный удар.

То, как он держал рукоятку древнего клинка — сжимая и разжимая пальцы вокруг пропитанной потом кожаной оплетки, — выдавало его воинам страх и панику, завладевшие их командиром. Все они хорошо знали, что не он первым войдет в запретный Зал в этот памятный день. И не Элита, не фанатики личной дружины, что годами готовились к последнему нападению и в течение всей осады берегли себя для решающего удара. Вместо них подобная честь была возложена на Помазанников — специальный отряд, заслуживший право стать первой волной Воинов Божьих, которая схлестнется в схватке с Сеятелем Зла.

Артурус быстро окинул взглядом пробиравшихся вперед воинов. Стиснутые со всех сторон, сто пятьдесят Помазанников вскоре собрались и встали за спинами магов. В написанных после хрониках не упоминалось, что этот отряд состоял из ветеранов, видавших лучшие времена, и молодых воинов, которым такого шанса могло и не представиться.

«Хороший сплав из зрелой мудрости и юношеской отваги», — думал Артурус, отодвигаясь подальше от прохода. Ветераны дрожали от предчувствия, в их глазах читалась печаль и смерть; молодые — а некоторые из них выглядели совсем еще мальчишками — попросту глазели в изумлении по сторонам. Вооружены они были тем, что смогли наскрести в своих семьях.

Время летело, маги уже завершали свое дело. Воины приготовились. Сто пятьдесят пар глаз уставились на предводителя, а тот не мог ответить на их взгляд. Они ждали от него воодушевляющих слов, но ничто не приходило ему в голову. Сейчас Помазанники ворвутся внутрь и попадут в кипящий водоворот дьявольской силы Дроглира, а он по-прежнему останется стоять здесь, в безопасности, и следующей войти в зал Смерти прикажет Элите. Только когда минует настоящая угроза, войдет он и заявит права на победу.

Оглушающий грохот наконец поддавшейся двери заставил всех содрогнуться. Сила, что держала ее закрытой, была сломлена согласованными ударами чародеев. На миг дверь охватило яркое голубое сияние, и ее створки с гулким звоном ударились о стены открывшегося запретного зала. Густой слепящий дым не позволял увидеть, что внутри, но воины не медлили. Задыхаясь, Помазанники бросились в образовавшийся проход, устремляясь в неизвестность.

— Рассейтесь! Не сбивайтесь в кучу! — Хриплый крик предводителя пеладанов несся вслед тем, кто еще мог остаться в живых. Выждав некоторое время, он взмахом меча послал через клубы дыма воинов Элиты.

Уже готовый направить третью волну гвардии, Артурус остановился — что-то пошло не так. Он не слышал яростных взрывов метательных снарядов, рева уничтожающего пламени, предсмертных криков — никакого намека на учиненную рогром кровавую бойню. Выглядело так, будто его воины одержали победу...

Артурус ничего не мог рассмотреть через стену дыма, окружающую сорванную дверь. Судя по звукам, его отряды продвигались вперед, кого-то преследуя.

Пот струился по телу, а натруженное сердце отбивало ритм, подобно боевому барабану. Что там происходит?

Кровавый Нос чуть не подпрыгнул от радости, услышав голос начальника личной стражи Гвилча, перекрывающий грохот:

— Предводитель, он мертв!

Мир снова спасен. Артурус уверенно шагнул в завесу дыма — теперь настал его черед войти в зал Дроглира.

К удивлению предводителя пеладанов, никто из его людей не погиб. Казалось, в зале вообще не было врагов: ни темных рыцарей, ни некромантов — даже ужасных демонов, изображаемых повсюду на витражах, здесь не оказалось. Последнее вместилище зла Вагенфьордской Утробы Дроглир неподвижно лежал на вершине зиккурата — распростертый и поверженный. Сердце его пронзил длинный меч.

Сеятель Зла? Неужели это возможно?

Но тут его внимание привлек шум справа: Элита кого-то преследовала. Стоя рядом с Помазанниками, не понимающими, что делать дальше, Кровавый Нос всматривался в происходящее. Он понял, что его воины, неразумно побросав большую часть оружия, гнались за какой-то фигурой, вскоре растворившейся во тьме дальнего конца зала. Воины слишком поздно спохватились, и теперь им оставалось лишь вопить от ярости и досады.

Через минуту Гвилч решительно приблизился к предводителю, его раскрасневшееся лицо пылало негодованием.

— Мой господин! Похоже, рогр Скейсур ускользнул от нас. Но смотрите, Дроглир мертв.

Кровавый Нос не находил слов. Он едва мог поверить в свою удачу.

— Спасибо, мой друг, — наконец смог ответить Артурус и повернулся к зиккурату — Ты уверен, что монстр мертв?

— Абсолютно, господин, — ответил Гвилч, — я лично поднялся и проверил.

— Хорошая работа, — кивнул Артурус, — теперь дело за мной.

Он вытащил Священный Меч и начал подниматься.

— Слушай, — добавил Кровавый Нос, подумав, — ты можешь пойти первым, если желаешь.

Предводитель пеладанов продолжил подъем, а Гвилч последовал за ним. Чем выше они поднимались, тем сильнее становилась уверенность, что чудовище, как и клялся начальник охраны, мертво. Когда Артурус осторожно шагнул на самую верхнюю ступеньку зиккурата и внимательным взглядом окинул безжизненную фигуру рогра, лежащую неподвижно на холодном камне, он осознал, что бояться больше нечего.

— Дроглир мертв!

Артурус наслаждался звучанием этих слов, которые он и многие поколения его предков так долго и страстно мечтали произнести, но даже верить не смели в возможность подобного. И все же, наряду с облегчением, увенчавшим годы напряженных тренировок и нескончаемых бедствий, он почувствовал укол разочарования. Какая-то горечь пустила корни в его сердце, пробиваясь через нахлынувшее ликование и омрачая столь долгожданную победу. Ведь именно ему надлежало уничтожить источник всех бедствий, избавить мир от заразы и навсегда отвратить кошмарное будущее. Именно его, Героя, должны были увековечить в песнях скальды и акины.

Враг умерщвлен, однако победа вырвана из его рук. Кто воткнул меч в сердце Дроглира, Артурус не знал, да и не хотел сейчас знать. Словно меч всадили в сердце ему самому.

Крепко сжав рукоять, Кровавый Нос выдернул из мертвого тела чуждый клинок и швырнул вниз всей силой натренированных рук. Те из нападавших, что не погнались за Скейсуром — в основном молодые воины, мальчишки, занятые сейчас игрой в салки, — вздрогнули, когда отброшенный меч пронзительно зазвенел, коснувшись отшлифованного мрамора, и откатился в темный угол огромного зала.

Теперь можно было начинать разгром Утробы Вагенфьорда. Все находки, вне зависимости от их ценности, надлежало уничтожать. Любую статую или идола следовало свалить с постамента и стереть в порошок. Все изображения и знамёна — сжечь. Все книги, фолианты, свитки, любые записи, касающиеся владения темным искусством, подлежали изничтожению. Всю землю надо было очистить от зла, стереть даже малейшее напоминание о влиянии Дроглира на этом погруженном во мрак острове.

По крайней мере, так говорили.

Среди всеобщей суматохи никто не заметил, как слабая старческая рука нырнула в темную нишу, вытащила оттуда клинок, убивший рогра, и спокойно убрала его под одежду.

Разрушение Вагенфьорда хоть и было последовательным, все же проводилось в спешке. Живые создания, обитавшие в логове рогра, погибли во время осады; почти всё внутри и вокруг оказалось либо уничтожено, либо сметено. Победители желали разрушить место до основания. Сама крепость не пострадала; вырезанная в скале, она осталась целой и невредимой, несмотря на все расчеты пеладанов. Даже ревностные попытки наиболее искусных механиков не смогли пробить в ней брешь. Как можно разрушить ее до основания, если основанием служили корни земли?

Независимо от величины припасов, долго продержаться на далёком ледяном острове пеладанам не удалось бы. Им пришлось довольствоваться разрушением и присвоением того, что попало в руки, и оставить эти пустынные чертоги как напоминание потомкам о славной битве.

Многие брюзжали, что поиски не были достаточно тщательными, что там наверняка есть еще множество тайников с сокровищами. Другие же боялись вызвать новое зло, невзначай потревожив его, поэтому крепость была завалена и передана под охрану воинов Охайна, чьи земли лежали всего в нескольких днях морского пути.

По прошествии времени, как часто случается, первоначальные задачи были забыты, и даже часовые уплыли с острова. Утроба Вагенфьорда стала лишь названием, символом вместилища зла, что находится на безопасном расстоянии где-то далеко-далеко на севере. Незримая глазу и уму, крепость превратилась в присловье — пугать маленьких детей.

Невзирая на строгий, под страхом смертной казни, запрет использовать что бы то ни было с острова Мелхас, большинство пеладанов не спешили уничтожить попавшее в руки добро — ведь побежденный рогр им задолжал. Освященное веками правило войны гласило: завоеватель имеет право на разграбление. В результате множество безобидных сувениров нашли место на каминных полках или собирали пыль, украшая стены гостиных в домах вернувшихся ветеранов. Многие вещи со временем были потеряны, разбиты или выброшены, и лишь незначительное количество в итоге попало на рынки юга как реликвии успешной военной кампании. Они стали выгодным источником дохода для тех вояк, что умели торговаться.

Несколько веков спустя, когда имя Дроглира и название Утробы Вагенфьорда отошли в область преданий и почти все предметы оттуда исчезли или рассыпались от времени, одна из реликвий попала в руки торговца. Плотно завернутый в мешковину длинный причудливой формы меч был отправлен на рынок. Небрежно брошенный на горку мешков с пшеном, он трясся на влекомой верблюдами повозке, пересчитывая все кочки дороги. Помимо пшена там находилось несколько бочек с сушеным воловьим мясом, колесо, что следовало починить в городе, да еще двое смуглых мужчин, одетых в грубые плащи из верблюжьей шерсти. Головы попутчиков были укутаны в грязные чэчи, помогающие защититься от пыли; мужчины тряслись вместе с повозкой, неуклюже привалившись к мешкам. Один из них держал на привязи пегого козла в коричневых пятнах, который забился между огромной корзиной зеленых лимонов и тюком табака. Время от времени мужчина лениво вытягивал ногу и пинал бедное животное, чтобы то не испражнялось, отчего козел только сильнее блеял. Третий мужчина, светлокожий блондин с лохматой рыжей бородой, выдававшей в нем уроженца севера, сидел на связке циновок и размышлял, сможет ли незаметно спрыгнуть и тем самым избежать платы за проезд.

Между двумя ящиками фиников пристроился окованный железом сундук. Тяжелый навесной замок говорил о том, что содержимое сундука может оправдать все неудобства тяжелой пыльной дороги. Извозчик ненавидел этот маршрут. Дорога ползла вверх, вдоль берега Кваладра, пересекала пустыню и была открыта для всяческих напастей, будь то дикие звери или грабители. Но худшее и наиболее вероятное бедствие — жажда; любой из жизненно важных водоемов, встречающихся в пути, мог иссякнуть. Стоила ли продажа того жалкого товара, что он вез, затраченных усилий и риска?

Хорошо хоть есть ещё те маленькие бутылочки с пахучей жидкостью в сундуке. Они, бережно завернутые металлические брусочки, странные мудрёные штуковины и банки с порошками. За такое можно выручить неплохие деньги, если алхимик все еще у дел.

Странный человек этот алхимик. Он жил в Кваладмире уже многие годы. Трудно сказать, откуда у него брались деньги, но он не скупился. Алхимик покупал многие забавные вещицы, на которые никто больше не обращал внимания. Иногда принесешь ему что-то действительно дорогое, стоящее не один золотой, а он только рассмеется в лицо; а в другой раз вдруг отыщет среди товара, совершеннейшую безделицу и отвалит кучу денег. Странный и уж точно не совсем нормальный, но на нем можно заработать.

К явному облегчению извозчика, впереди показались легко узнаваемые очертания горы Кваладмир, которую обвивал город с искрящимися фонтанами, стройными пальмами и сверкающими дворцами из бирюзы и золота. Что за чудесный вид после долгих дней изнурительного пути!.. Вскоре возница уже радостно направлял дромадеров, тащивших телегу, к огромной арке прохода через высокие городские стены. По крайней мере, здесь можно найти прибежище от голода, жажды и усталости, а в придачу позволить себе иные удовольствия, которые невозможно получить, путешествуя в компании трех мужчин, двух верблюдов и козла.

Но прежде чем разнеживаться, предстояла утомительная работа по добыванию денег, ибо только они могли открыть любую дверь в этом городе. Торговать приходилось на улицах, утопающих в грязи, пороке, бедности и болезнях. Путь на верхние ярусы, где процветало благополучие, роскошь и красота, лежал через толпы нищих, уличных торговцев и разных корыстолюбивых бездельников. А ещё нужно было добраться до дома алхимика.

— Пешта? Добрый день! — визгливо прокричал торговец в открытое окно лачуги алхимика.

Смахнув рукой огромную муху, что намеревалась проползти прямо по его испачканным медом губам, Пешта-Маэва оторвался от книги и вздохнул.

— О нет... пожалуйста, — пробормотал он обреченно. — Только не этот покрытый пылью, красноглазый фурункул! Да я скорее глаза себе выколю, чем буду с ним разговаривать.

Глядя на человека у входа, стоящего под палящими лучами знойного полуденного солнца, Пешта думал о роскошной прохладе, царящей внутри. Хотя жилище алхимика с его почти храмовой простотой и аскетизмом располагалось всего на втором уровне пятиярусного города, среди небогатых кварталов, оно служило удобным убежищем от шума, жары и пыли. Здесь он мог свободно совершенствовать свои навыки, писать исследования, мечтать, не потревоженный вонючими обитателями улиц. Кроме того, неприметные окрестности помогали ему оставаться незамеченным и прятаться от излишнего внимания любого из сильных культов, что контролировали город. Ведь его род занятий был уделом немногих, а мало кто испытывал доверие к отклонению от нормы.

— Что ж, дело есть дело. Может, на этот раз среди его барахла найдется что-нибудь занимательное и непонятное. Встреть торговца, будь добр, Нипа. Займи разговором, пока я доем эту... похлебку из сушёных ящериц, которую ты называешь обедом.

Алхимик вновь принялся ковырять ложкой стоящую перед ним еду, а долговязый юноша, прежде сидевший напротив него, мрачно поднялся со стула и направился встречать торговца, громко шаркая сандалиями по каменному полу.

— Здравствуйте, меня зовут Нипа Глемп, — обратился юноша к покрытому пылью незнакомцу и вежливо добавил: — Путешествие было приятным?

Взрыв смеха едва не поперхнувшегося Пешты помог юноше осознать, что подобный вопрос к человеку, несколько дней пробиравшемуся через самые опасные участки пустыни, звучит несколько неуместно. Нипа Глемп слыл «погруженным в себя» чудаком; общение никогда не было его сильной стороной.

— И вам здравствуйте, молодой господин, — ответил торговец с заученной улыбкой. — У меня в повозке есть несколько вещиц, что могли бы заинтересовать твоего хозяина. Не хотите вместе посмотреть?

Нипа нервно улыбнулся, не зная, что ответить.

— Слушай, впусти его, черт побери. Не мнись на пороге, — проворчал сзади Пешта.

Юноша отступил в сторону и пригласил гостя войти.

— Ну, Зэша, — Пешта поднес ко рту кружку с темным пивом, даже не намереваясь предложить напиток гостю, — какие ценные жемчужины, способные расширить границы человеческих познаний, припас ты для меня сегодня? Надеюсь, что-то стоящее? Может быть, ножки скорпионов или верблюжьи зубы? А может, даже — да не воспарят наши надежды слишком высоко — несколько круглых камешков странного цвета, что ты обнаружил, рыская в поисках отхожего места в Храме Великого Жреца Братства Наказания?

Пешта не отказывал себе в маленьких радостях — например, нанести оскорбление простолюдину, такому как Зэша. Тем более что в той части страны, где вырос торговец, иронию не всегда понимали.

— У меня был ящик высушенных благоухающих хорьков, — с готовностью ответил Зэша, — но, увы, я забросал ими пассажиров, которые решили сбежать, не заплатив.

— Ящик высушенных благоухающих хорьков! — воскликнул алхимик, прижимая руки к лицу в притворном восхищении. — Какое сокровище! Что за прелесть! Настоящий краеугольный камень в развитии алхимической науки! Мое сердце не наполнялось подобным восторгом с тех пор, как ты привез мне толченные морские водоросли!

— Что за морские водоросли? — неосмотрительно вмешался юноша.

— Водоросли, что росли в море, мой мальчик. Понимаешь: «водоросли» из «моря» — получается «морские водоросли». Выглядят так же отвратительно, как и то месиво, что ты подаешь мне на обед.

— Я нанимался сюда учеником алхимика, а не поваренком! — обиженно возразил Нипа.

— Рад, что ты это осознаешь, — ответил Пешта, — хотя я видел крайне мало свидетельств твоих успехов во время обучения. Уже пятнадцать лет от роду, а до сих пор ничего не можешь перевести с квиравианского!.. Ладно, Зэша, давай взглянем на твою груду сокровищ.

Они вышли из прохладного темного помещения под жгучие лучи солнца. На улице торговец подтащил к краю телеги тяжелый сундук, снял замок и отбросил крышку. Пешта сразу принялся изображать деланное равнодушие, еще не успев рассмотреть содержимое бутылочек.

— Хм, боюсь, здесь не так уж много... Нет, этой уже пользовались, и одной из этих... а вот к той я даже в перчатках прикасаться не стал бы. Отсюда мне ничего не понадобится, разве что...

Так начиналась умело разыгрываемая подготовка к торговле.

Нипа Глемп был высоким для своего возраста привлекательным юношей и на первый взгляд не походил на ученика алхимика. Алхимия как наука только открывалась для этой части мира, и большинство людей — из тех, что вообще имели представление о ее существовании — относились к ней с сильным подозрением. Даже образованные родители запрещали своим детям и близко подходить к дому Пешты, особенно когда стемнеет. Считалось, что с этим странным человеком дела могут вести только не менее странные существа: чудаки, подземные обитатели и те, кто бродит по ночам. По разумению большинства, на роль ученика Пешты лучше всего подходил бы пучеглазый и кривоногий горбун, который все время что-то бормочет себе под нос и постоянно вздрагивает. Поэтому решение алхимика принять в обучение симпатичного Нипу Глемпа вызвало живейший интерес. Мать же мальчика восприняла его выбор с удивлением и разочарованием. Но сейчас, спустя пять месяцев ученичества, Нипа добился определенных успехов в новом ремесле. Правда, он стал более замкнутым, лицо приобрело сероватую бледность, и юноша практически перестал следить за своей внешностью; тем не менее он оставался очень умным, усердным подмастерьем, которого новое занятие увлекло.

Он часами просиживал над странными фолиантами в кожаных переплетах из кабинета Пешты, изучая историю дальних стран столь же прилежно, как и более значимые предметы. Кроме того, юноша собрал собственную коллекцию древностей, которую любил просматривать, пытаясь представить себе прежних хозяев этих вещей. Естественно, они виделись ему героями, и Нипа считал, что стал бы одним из них, выпади ему такой шанс.

Кроме того, юноша приобрел обширные знания о свойствах различных веществ. Он удивительно рано узнал — и был этим сильно впечатлен — об энергии и неимоверной силе, что может быть выпущена на свободу, если смешать определенные ингредиенты. «Немного похоже на людей», — размышлял Нипа — и еще с большей охотой экспериментировал с веществами.

Именно поэтому юноша всегда с интересом разглядывал товар, предлагаемый торговцами. Но сегодня в сундуке Зэша не оказалось ничего, что Нипа захотел бы приобрести: стандартные предметы, которые есть у любого уважающего себя алхимика. Какое разочарование.

Алхимик и торговец яростно спорили, и обжигающий полуденный жар не мог остудить их пыла.

Пешта, подобно своему ученику, был разочарован. Зэшу наполняла злость: его единственный шанс окупить поездку стремительно ускользал с каждым новым презрительным жестом алхимика.

Нипа оглянулся и с тоской посмотрел на манящую дверь дома, где ждало избавление от жары. Но тут его взгляд скользнул по странному свертку на мешках с пшеном. В тот же миг непонятные чувства нахлынули на юношу, промелькнули и тотчас исчезли, словно их и не было. Стоило Нипе внимательно присмотреться к этому предмету, как весь уличный шум стих; ему почудилось, что он остался один во всем мире — только он и сверток. Эти ощущения не были приятными. Мягкий увещевающий голос, что заставлял подчиниться, казалось, взывал к Нипу, но доносился он не с повозки, нет. Он шел из-под земли...

Пронзительный голос Пешты, кричащего на торговца, вывел Нипу из забытья. Сделав глубокий вдох, юноша окинул взглядом знакомую улицу и испытал облегчение от того, что видение отступило.

По-видимому, торг закончился, и теперь его учитель уверенно направлялся в дом, оставив расстроенного Зэшу без прибыли. Торговец смотрел вслед удаляющейся фигуре алхимика.

— Я проделал весь этот путь от Бен-Эттена только ради вас, господин! Почему вы ничего не покупаете?

Нипа усмехнулся. Подобные ситуации нисколько не тревожили Пешту. Однажды, думал юноша, грубость, насмешки и презрение учителя обернутся против него же, и тогда никакое красноречие его не спасет. До сих пор хитрый старый лис ловко вел свои дела; он точно знал, что ему нужно.

Но на сей раз Нипу одолевали сомнения. Торговцы путешествуют повсюду, покупая товары, свезенные к торговым путям со всех концов света. Зачастую им в руки попадают замечательные вещицы. Так что же завернуто в ту мешковину? Что оказало на него такое странное воздействие?

Оглянувшись — не видит ли кто, — юноша тихонько залез на повозку, взобрался на мешки с пшеном и, не раздумывая, схватил засаленный сверток. Пропитанная маслом мешковина покрылась слоем песка. Что бы ни находилось внутри, оно было тяжелым. «Почти наверняка сделано из железа, — решил Нина, и его охватило радостное возбуждение. — Что же там внутри?» Надеясь, что торговец еще какое-то время будет разражаться громкими тирадами в адрес алхимика, юноша принялся быстро и неуклюже разматывать грубую ткань. Уже стали прорисовываться очертания предмета. «Наверняка оружие. Может, даже меч?» — подумалось ему.

Голос торговца, все еще поносившего алхимика, зазвучал ближе. Нина осознал: еще миг — и его увидят. Почему он просто не спросил у Зэши, что это такое, а стал рассматривать тайком? Но ждать сил не было. Не раздумывая дольше, юноша легонько спрыгнул в пыль.

Тяжело дыша от пережитого волнения — ведь ему до сих пор не приходилось красть, — юноша забежал за угол, вскарабкался по бревну с зарубками, которое было прислонено к стене и служило лестницей, и добрался до своего убежища под крышей. Оттуда через люк Нипа попал к себе в комнату. Теперь, окруженный собственной коллекцией, он спокойно мог изучить добычу. Сердце бешено колотилось, но не от быстрого бега — его ритм ускоряло предвкушение открытия. Сейчас он узнает, что украл. Юноша легко, словно оберточную бумагу, сорвал последний слой ткани и уставился широко открытыми глазами на свое последние «приобретение».

Нипа и прежде держал в руках меч, однако ничего подобного раньше не видел. Причудливые очертания и длина говорили о несомненной древности клинка. А еще в нем было что-то зловещее... форма, запах, чувства, которые он вызывал...

Нипа вообще ничего не знал об этом мече: откуда тот пришел, сколько ему веков — да и форма была совершенно незнакома. Но юноша чувствовал, что меч стоит больше, чем все его реликвии месте взятые. Тысячи разных мыслей промчались в голове, пока он непонимающе смотрел на загадочный клинок, а обильный пот капал на грязное одеяло.

— Нипа, где ты? — раздался снизу сердитый голос учителя. Юноша услышал в нем раздражение и невольно подумал: «Старый дурак, видел бы ты, что пропустил...»

А длинный тяжелый меч, что лежал у него на коленях, казалось, смеялся вместе с ним.

«Мы собираемся разузнать о тебе побольше, верно, меч?» — прошептал Нипа и осторожно положил клинок в коробку под кроватью.

Пятнадцатью годами позже на одинокой горной вершине невысокий мужчина преклонил колени и стал молиться, окруженный непроглядным сумраком ночи. Странное место он выбрал для молитвы: унылое и необитаемое, и только бледный свет месяца освещал его. Город Нордвоз, лежащий у подножия горы, располагался слишком далеко для уставшего отшельника. Единственные, кто разделял его уединение (по крайней мере, так он думал), были шелестящие кусты можжевельника, окутанные призрачной дымкой из пыльцы вербейника. Резкие, неожиданные порывы ветра проносились над унылой вершиной, со свистом шевеля можжевельник, и устремлялись вниз, в стонущий сосновый лес. Очень странное место для молитвы.

Но, по мнению многих, и сам старик Эппа был весьма странным. Он один во тьме ночи взбирался по крутому склону, невзирая на годы, и только посох мог послужить ему хоть какой-то защитой. Сколько раз он почти задыхался, споткнувшись о выступы и камни, усеявшие голый склон — следы древнего храма, разрушенного задолго до воцарения Дроглира. Хотя в груди хрипело и клокотало, Эппа упорно шел вверх, и его решение оставалось непреклонным. Сильная необходимость заставляла двигаться дальше.

Каким бы чудным старик ни казался, опасным он не был; просто любой, кто с ним говорил, чувствовал себя неловко. Обычно безобидный и погруженный в какие-то непостижимые думы, Эппа удивлял всех, стоило ему подать голос. Его речь всегда сопровождалась яростным стуком посоха, и для большинства была непонятной.

Лицо, худое и изможденное, как и тело, бороздили глубокие морщины, говорящие о возрасте и лишениях, однако в крошечных карих глазах не читалось ни намека на горечь или сожаление о прожитом.

Этой ночью Эппа как всегда был один, потому что никто и никогда не приходил сюда, ни ночью, ни днем. «Зловещее место», — говорили местные; даже звери и птицы избегали его. Наконец старик добрался до вершины и замер, чтобы внимательным взглядом окинуть впадину, где когда-то стоял храм. Он не испытывал страха — только облегчение. Прямо перед ним возвышались камни — руины разрушенного алтаря, подобно черным пальцам указующим на небеса.

Он стоял и дрожал. А через некоторое время сильнее укутался в серую шерстяную накидку и начал осторожно спускаться по предательскому склону поросшей можжевельником впадины.

Здесь, внизу, ветра не было. Эппа встал коленями на плоский молитвенный камень. Звезды скрылись за огромными грозовыми тучами, которые упорный ветер все гнал и гнал с севера. Вскоре прохладный ночной воздух наполнился знакомым ароматом влажной травы.

Эппа всегда приходил в это древнее и священное для людей его веры место, если ему необходимо было принять важное решение. Он знал, что мыслит гораздо яснее, когда остается здесь в полном одиночестве холодными тихими ночами. Сегодня же ему понадобятся вся его решимость и мудрый совет божества, чтобы указать верный путь через грядущие судьбоносные дни.

«Владыка! — молился он. — Я стар и слаб. Энергия молодости покинула меня, и не только тело, но и разум. Сомнения разъедают мою решимость, подобно гнойникам. Уже семьдесят лет я взираю на мир, семьдесят долгих лет усердного служения тебе. Я знаю, что не так уж много дней мне осталось, но я также знаю, что ближайшее будущее решит судьбу многих, а может быть, и всего Линдормина! То, к чему взывает Финвольд, сильно тревожит меня. Он хорошо служит нашей вере, но его стремление поднять людей на силы Зла навлекут на нас опасность. Умоляю тебя, Владыка, помоги мне. Подскажи».

Старик не замечал фигуры, что стояла у края впадины. Туника из шкуры яка свисала с мощных плеч наблюдающего, оставляя руки голыми. В одной руке он держал посох с венчавшим его незажженным фонарем. С фонаря свисала гирлянда из сверкающих шаров. Голову незнакомца покрывал убор из мягчайшей кожи серебристо-белого оттенка, словно впитавшей в себя лунный свет. Лоб же украшал обруч с прозрачными камнями, делая их обладателя похожим на чародея. И хотя ветер бушевал за его спиной, словно разъяренное чудовище, развевая одежду и длинные черные волосы, выступающие из-под убора, сам незнакомец не шевелился. Он стоял так же неподвижно, как окружавшие его камни, и смотрел на склонившегося старика, а в его глазах вспыхивали красные огни, похожие на угольки затухающего костра.

Серебристый свет луны очерчивал силуэт, но старый жрец не ощущал чужого присутствия. Наконец Эппа что-то почувствовал и резко поднял голову. Хотя незнакомец никуда не исчез, старик видел лишь месяц и облака.

— Так как, разве вы не слышите? — нараспев произнес незнакомец. — Разве он о многом просит?

Жрец слышал только шум ветра в тростнике да трель ночной птицы вдали.

— Он просит лишь намекнуть на то, что грядет. Сущий пустяк, верно?

На этот раз в его голосе послышалась просящая нотка, без тени заискивания. Ночь молчала, и только вой ветра становился все сильнее. Эти слова незнакомец говорил кому-то на другом краю впадины. Но даже если бы Эппа оглянулся и посмотрел туда, он бы все равно никого не увидел. Хотя они там стояли, все вместе...

Несколько силуэтов — сколько их было, сказать невозможно. Они появились, словно тени, и то представали в виде людей, то сливались с мегалитами — как бы перетекая друг в друга, прячась в переменчивой игре лунного света. В серых накидках цвета пепла, что уже давно не знал жара пламени. Одежды искусно скрывали их очертания, и даже стоящий напротив незнакомец с красными глазами не мог различить, что спрятано под капюшонами.

Они стояли неподвижно, лишь их свободные одежды бесновались в яростных порывах ветра, подобно крыльям летучих мышей. Казалось, сама ночь пустилась в неистовый пляс: ураганный ветер гнул высокую траву к земле и взметал смерчи из опавших листьев, бешено гоня их во тьму. Грозовые тучи стремительно неслись по небу.

Эппа в тревоге оглянулся вокруг и плотнее запахнул шерстяной плащ в тщетной попытке согреть костлявое тело.

Облачённые в серое фигуры были по-прежнему молчаливы и неподвижны.

Наконец стоящий посередине заговорил. Глухой, не выражающий никаких эмоций голос был схож с голосом судьи, зачитывающим приговор.

— Ты пытаешься перехитрить нас. Когда Финвольд заявил о своих намерениях отправиться на поиски, мы позволили тебе сказать Эппе, что он тоже должен идти. И не стали возражать, чтобы он захватил с собой Болдха. Даже когда ты просил нас намекнуть Эппе на грядущее предательство, мы согласились. Но мы не можем и дальше продолжать такую игру. Ведь ты не остановишься, пока мы не раскроем все секреты твоего врага. Разве мы уже не достаточно уступали?

— Недостаточно! Все ваши намеки, как иголки в сосновом бору — ни один смертный не сможет их понять. — Глаза говорившего разгорались все ярче.

— Это гораздо больше, чем мы предложили твоему врагу. Ему не досталось ровным счетом ничего, никаких намеков, даже тени от той иголки из соснового бора.

— Лишь потому, что ему не нужно знать больше! Удача с самого начала была на его стороне, он почти выиграл игру еще до ее начала. Я считал, ты с братьями следишь, чтобы игра была честной.

Голос говорящего зазвенел негодованием. Он глубже воткнул свой посох в землю, приведя в движение вереницу сверкающих шаров.

Однако облаченные в плащи фигуры оставались неподвижными и безразличными.

— Ты же не считаешь нас наивными, верно? — ответил главный из них. — Мы все знаем, что игра началась не сейчас. Она пришла в движение пятьсот лет назад, когда Скейсур прервал жизнь своего повелителя. И даже раньше, задолго до создания Утробы Вагенфьорда. Битва между тобой и твоим врагом длится с сотворения мира. Выигравший одно сражение тем самым дает преимущество противнику перед следующим. И так будет всегда.

Хотя голос говорившего по-прежнему не выражал никаких эмоций, казалось, на этот раз он звучал несколько снисходительно. Наверное, крошечный намек на иронию выдавал давнее знакомство, словно говоривший уже привык к уловкам своего собеседника. А спор шёл явно не в первый раз.

— Мы с тобой старые бойцы, Время, — вновь заговорил красноглазый. — Я стараюсь построить, но появляешься ты и всё разрушаешь. Вот вы здесь стоите подобно статуям и воображаете, будто ваша несгибаемость способна сохранить этот мир по вашему вкусу. Да, мы старые бойцы, и я знаю, чья сторона вам сейчас предпочтительней. Но давайте на миг забудем о политике и всех играх, просто взгляните на человека перед собой...

Немощное тело Эппы, дрожащего от холода, согнулось под бременем лет. Этот одинокий и неистово молящийся старик вызывал жалость. Его сморщенное, как картофелина, лицо выражало тревогу.

— Жалость вам чужда? — Взор пылающих глаз пытался проникнуть сквозь плотную серую ткань капюшона Времени, стараясь уловить хотя бы отблеск эмоций. Но как всегда тщетно: одеяние было непроницаемо.

— Такая малая просьба, — продолжил он. — Старик не просит тайной силы или огромной армии. Лишь немного знания... можете называть это знамением.

— Всего лишь знамение, — рассмеялось Время. — Знамения — это игры, наживки. Иллюзии, посланные, чтобы заманивать простачков в ловушку. Знамения можно неверно истолковать, и тогда последствия будут ужасными. Ты готов рискнуть жизнью своего старого слуги?

— Если честно, то да, — ответил красноглазый, пожав плечами.

— Тогда в ком из нас нет жалости?

— Не смей так говорить со мной! Помни, что ты тоже слуга, хотя я иногда и прошу тебя о чем-то.

— Что ж, любые чувства, как и жалось, нам с братьями несвойственны. — На сей раз ответ неподвижной серой фигуры прозвучал почтительнее. — Кроме того, это ты с противником ведешь игру, а не мы. Мы лишь следим за тем, чтобы все правила соблюдались, и не принимаем ничьей стороны. Правила установлены, фигуры давно на доске — игра в твоих руках. Больше мы не вмешиваемся.

Аудиенция была закончена.

Эппа и не подозревал о присутствии незнакомцев, хотя они стояли всего в нескольких ярдах от него, но развившееся за годы служения предвидение подсказало ему, что этой ночью он не получит ответа. Поникнув, старый жрец поднялся с колен, отряхнул прицепившийся к накидке лишайник и побрел прочь, сильно встревоженный, однако смирившийся со своей судьбой: грядущая судьба всего мира оказалась в руках переменчивого Случая. Возможно, со временем они с Болдхом найдут ответы на вопросы.

Безмолвные фигуры наблюдали за уходящим стариком. Порывистый ветер все так же трепал края плащей Времени и его братьев.

— А ведь он оставил исход будущих событий на тебя, Время... тебя и того, кто стоит рядом. — Красноглазый усмехнулся. — Время и Случай — вот уж поистине пара, на которую стоит возлагать надежды, верно?

Вторая фигура оставалась безмолвной. Но последняя, стоящая по другую сторону от Случая, с испещренной письменами каменной табличкой, которая висела на груди на толстых цепях, издала приглушенный звук. «Смех?» — подумал Красноглазый.

— Конечно, кому, как не тебе, Судьба, знать о грядущем исходе?

Только когда Эппа растворился в темноте леса, простирающегося внизу, Время заговорило:

— Они направятся на Дальний Север, обитель Судьбы, это правда. И все же жрец возлагает свои надежды и свою веру не на нас, а на тебя. Или на твоего Болдха — ни во что не верящего и совершенно ненадежного бродягу. Хотя мне и не понятно, почему.

— Он не «мой Болдх», — резко возразил Красноглазый. — Он не верит в меня. По крайней мере, пока.

— Точно, — заметило Время.

— Как и не верит в вас, — огрызнулся незнакомец в шкуре яка.

— И этот смертный столь непредсказуем, — продолжало иронизировать Время, — что ты планируешь разрушить планы своего врага, ввергнув того жреца во тьму, подвергнув лишениям — и, может быть, даже вынудить странника отдать жизнь за то, во что он не верит? Не слишком ли оптимистично?

— Это все, что вы мне позволили, когда взяли на себя труд указать игроков.

— Верно, — продолжило Время после небольшой паузы, — тем не менее не мы выбрали Болдха, а именно ты. Хотя мог выбрать любого: старика, жреца, даже прославленного воина... Что в этом скитальце из всех остальных привлекло тебя, чем он заслужил твой выбор?

Красноглазый улыбнулся: безрадостно, но лукаво, явно зная то, чего открывать не собирался. Улыбка вышла неуверенная, ведь судьба мира на самом деле зависела от «ни во что не верящего и совершенно ненадежного бродяги», а значит, шансы их невысоки.

— Я знаю его прошлое, понимаю характер. Он — единственный в своём роде. Он может не подчиняться моей воле во время похода, но я верю: его можно направлять и лепить, и к концу пути он точно узнает, что делать. Вот почему вместе с ним я посылаю своего преданного слугу. Только время покажет, как все обернется в будущем.

— На это не рассчитывай, — пробормотало Время.

Никто не знал об их присутствии, никто не хотел знать. Для добропорядочных жителей Нордвоза ночь была обителью страхов, и люди не отваживались идти в горы во тьме. Их пугали слухи. Сон оставался единственным убежищем от сгущающегося в ночи страха. Но и у Тьмы есть когти, и они могут вырвать твою душу даже из сна и унести под громкие раскаты хохота...

Бледный рассвет проступил на востоке, и птицы одна за другой начали свои песни — ночь поблекла, неизбежно уступая животворному теплу наступающего дня. Когда одинокие трели птиц слились в многоголосый хор, уставший старик наконец добрался до ворот в частоколе, окружавшем Нордвоз. 

 

Глава 1

Собрание в Винтус-холле

Чем больше пароду собиралось в гулких подвалах Винтус-холла, тем сильнее ощущалась атмосфера возбуждения. Каждую минуту через тяжелые дубовые двери входило всё больше людей, пополняя собой томившуюся в предвкушении толпу. Несмотря на огромный размер подвалов, способных вместить в случае осады всех обитателей Винтус-холла, вновь прибывшим приходилось проталкиваться в поисках свободного места. С каждым мгновением гул нарастал, так нетерпеливо все ожидали начала.

Молодой господин Гэп Реднар сидел у края помоста, украдкой разглядывая толпу через стекла очков и время от времени потирая раскрасневшиеся глаза. В помещении стоял густой табачный дым, пропитанный едким запахом курящихся трав. Казалось, его никто не замечал, но Гэп мучился ужасно — на глаза наворачивались слёзы.

Ощущая себя неловко, юноша иногда почёсывал шею под ремешком, что удерживал очки и вызывал постоянный зуд за ушами. Хотя Гэпу уже исполнилось пятнадцать, он ощущал себя маленьким и беззащитным, сидя рядом с сильными и гораздо более знатными мужчинами, ведь на него впервые было направлено столько чужих глаз. Юноше мерещилось, что все уставились только на него, отчего он нервничал еще сильнее и едва удерживался, чтобы не закрыть лицо руками. До боли сжимая пальцы и пытаясь выглядеть собранным и важным, Гэп исподтишка изучал мужчин, заполнивших зал.

«Что за сброд! Я бы им и письма не доверил, не говоря уж о священном походе».

Как правило, в Винтус-холле собирались только пеладаны — и зал превращался в зеленое море: зеленый был главным цветом ордена. Хотя среди пеладанов соблюдалась четкая иерархия, диктующая каждому тс цвета, которые он должен был носить, все члены ордена без исключения облачались в длинное зеленое одеяние — уллинх. Однако сегодня подвалы Винтус-холла щедро сдабривали и другие тона, что предпочитали собравшиеся здесь наемники.

«Только взгляните на эти отбросы, — размышлял юноша. — Помятые доспехи, зазубренные секиры, грязная одежда, отвратительные рожи, а волосы такие, словно ими отмывали поднос с жиром из-под насаженной на вертел свиньи!»

Конечно, он знал: многие, чтобы добраться сюда, перенесли тяготы долгого пути. Юноша взъерошил копну своих чистых, тщательно расчесанных тёмно-русых волос, на миг задумавшись, не будет ли он выглядеть так же через несколько недель.

Один из пришедших особенно не понравился Гэпу. Вот он, в переднем ряду, не сводит с него глаз. И куда бы юноша ни глядел — в дальнюю или среднюю часть зала, он постоянно ощущал на себе пристальный недобрый взгляд этого проходимца. На сей раз молодой человек спешно потупился и стал изучать поверхность стола, нервно скребя ее ногтем.

— Прекрати, маленький ублюдок! — зарычал на Гэпа мучающийся с похмелья сосед. — Как будто демоны внутри черепка скребутся...

Гэп пробормотал извинения, не поднимая глаз. Со Стафи и Боманом, которые сидели рядом, любил пировать его господин, но юноше они не нравились. Полностью экипированные пеладаны обязаны были поверх уллинха носить белый саккос; у Бомана его украшал черный кант, соответствующий сержантскому званию. Но чистота одеяний не могла скрыть грязь кольчуги под ними, в пятнах крови и хлопьях отшелушенной кожи, с запашком гниющей плоти. В глазах юноши эти двое были такими же глупыми и опустившимися, как и пьяные болваны, разглагольствующие в любимых пеладанами тавернах Нордвоза. Компания наемников даже предпочтительнее.

«Собственно, что такое орден пеладанов?» — размышлял Гэп. Любимцы Бога, благородные и величественные — Гэп не мог скрыть страха, когда смотрел на них, но, Джагово вымя, сколько же от них шума! Да они постоянно вопили: просыпались с криком, орали весь день напролёт и засыпали с криком. Некоторые даже кричали во сне.

Теперь, сквозь общий шум пытался прорваться голос:

— Нельзя ли потише! Совет скоро начнется.

Те, кто расслышал просьбу, либо презрительно взглянули на говорившего, либо усмехнулись. Юноша посмотрел налево, пытаясь разглядеть, кто сделал подобное заявление, и увидел Финвольда. Тот некоторое время ещё постоял, потом резко сел. Взглянув на Гэпа, молодой человек заговорщицки улыбнулся.

Они оба попали в одинаковое положение: собравшиеся воины не испытывали к ним уважения: к Гэпу — из-за его молодости и низкого положения оруженосца, а Финвольд вообще не был воином. Обычных жителей города редко приглашали в Винтус-холл (правда, и воинственные наемники не были здесь желанными гостями). Но присутствие одного из членов ордена Несущих Свет накалило атмосферу с самого начала. Все собравшиеся в зале были солдатами, которые испытывали сильнейшее отвращение к Несущим Свет — и особенно ненавидели жрецов-чародеев.

Закаленные в битвах воины даже на боговдохновенного Финвольда, ставшего инициатором грядущего похода, смотрели как на козявку на лике Линдормина. Гэпу стало его жаль, ведь жрец не заслужил подобного обращения. Финвольд был знаменит в Нордвозе, а это дорогого стоило в городе, где славные пеладаны считались полубогами. Ревнивые воины не привыкли делить славу — особенно с людьми иной веры. Но и среди пеладанов находились те, кто охотно приглашал Финвольда к себе в дом разделить трапезу. Жрец был дружелюбен, отзывчив и внимателен к нуждам других — в отличие от большинства жрецов-чародеев Нордвоза.

Гэп приметил Финвольда, едва тот появился в городе. Симпатичный, несмотря на чужеземный облик, всегда со вкусом одетый, молодой жрец не упускал любую возможность выйти из храма. Время от времени он усаживался рядом с Гэпом и терпеливо отвечал на все вопросы юноши о жизни на юге — среди пустынь, необычных людей, мифических чудовищ — и об известном своими изысками Кваладмире. Для Гэпа эти рассказы стали желанным убежищем от однообразия родного городка.

Пронзительный взгляд темных глаз, прямые темно-каштановые волосы, спадающие до плеч, бледность лица — всё это контрастировало с его впечатляющим облачением: широкополой шляпой, струящимся плащом и высокими черными ботфортами. Единственным цветным пятном был огромный, причудливый серебряный амулет Куны: символ культа, выполненный в форме факела, горделиво красовался на груди.

Финвольд прошел долгий путь со времени своего жития в Кваладмире. Он настолько укрепился телом и духом, что лишь скромность и отсутствие амбиций не дали ему достигнуть мирского величия. Юношескую застенчивость сменили самообладание, целеустремленность и твердая уверенность в своих действиях.

Как раз после первой встречи с Эппой в Кваладмире двенадцать лет назад Финвольд перестал питать иллюзии относительно развращенности родного города и отказался продолжать ремесло алхимика. Всем сердцем поверив в слово Куны, юноша в конце концов убедил старого жреца взять его с собой в Нордвоз. Именно здесь, в приграничном северном городе, Финвольд и поселился. Принятый в культ Куны как Несущий Свет, он на удивление скоро был посвящен в жрецы-чародеи. Через несколько лет юноша завоевал сердце обворожительной красавица Алуины — дочери пеладана, которая могла выбрать достойнейшего из жителей Нордвоза, по предпочла его. Естественно, их обручение вызвало волну негодования среди пеладанов, которая не улеглась и по сей день.

Теперь же Финвольд, не испугавшись холодного приема, улыбался и весело болтал с сидящим рядом сыном предводителя пеладанов — причем столь непринужденно, что это вызывало еще большее раздражение у воинов.

Нибулусу Винтусу Финвольд нравился, хотя, как последователям разных культов, им следовало держать дистанцию. Несмотря на явную противоположность между идеалами Куны и Пел-Адана, открыто эти культы не враждовали. Несущие Свет, служители Куны, пришли сюда с юга много веков назад, в то время как пеладаны считали эти земли своими всего около сотни лет. Обе веры сосуществовали если не в полной гармонии, то хотя бы худо-бедно уважай друг друга.

В отличие от Финвольда, Нибулус не воспринимал веру всерьез, даже свою собственную, которая особого самоотречения и не требовала. Всем пеладанам полагалось регулярно присутствовать в храме на ритуалах, но истинное служение проходило на поле битвы и в походах, а блюдом для жертвоприношений служила телега с головами врагов. Святая вода была красной и пьянящей, запах погребения становился благовонием, а крики умирающих врагов звучали священной музыкой. Верховный Предводитель запрещал любые размышления и любую магию, ибо, как говорил Финвольд: «Они хотят держать ключи от небес в своих собственных руках».

Нибулус был сыном и наследником Предводителя Артибулуса, главнокомандующего всех северных пеладанов. Сам молодой человек слыл сильнейшим воином в Нордвозе. В течение нескольких лет он с радостью сопровождал отца во многих походах на юг, познал радость битвы и заслужил славу истинного последователя священного ордена пеладанов.

Скроенный подобно осадному орудию, шести с половиной футов ростом, Нибулус постоянно упражнялся и был серьезным противником. Мало кто мог устоять против него. Тем не менее Нибулус не усердствовал в запугивании окружающих, как многие пеладаны. Он давно понял, что с его ростом не нуждается в подобных уловках. В то же время приятные черты округлого лица не внушали страха. В отличие от своих товарищей, отпустивших длинные модные локоны, Нибулус всегда коротко стриг свои черные волосы, зато позволял свободно отрастать щетине.

Сегодня он облачился в цвета, присущие его рангу сигна: зеленый, белый и черный с блестящей золотой каймой. Облачение он носил непринужденно — даже, можно сказать, небрежно. Одежда говорила о его высоком положении, а манера носить её выдавала твердый нрав. К двадцати пяти годам Нибулус уже добился всего, о чем многие воины могли только мечтать, но не остановился на достигнутом. Его мало заботило осуждение некоторых пеладанов, в большей мере связанное с непростительным дружеским отношением к Финвольду. Одно дело — нанять Несущего Свет в услужение, и совсем другое — подружиться с ним. А дальше что? Жениться на кобыле?

Старый клирик Эппа тоже сидел за столом. Подперев голову рукой, с поникшим взором — после ночи, проведенной в горах, он выглядел так, словно взвалил на себя все тревоги мира. Вторую руку Эппа запустил в копну седых волос. Никто за столом с ним не говорил, казалось, не замечая его присутствия. Сидящие здесь, как и большинству, избегали старого безумца, непрестанно бормочущего молитвы, и постукивающего кольцом по символу Куны на груди. К тому же от него всегда несло овечьим жиром, из которого жрецы отливали свечи. И старик, в свою очередь, не замечал остальных.

— Верно, твой собрат неплохо провел ночь в городе, — сказал Нибулус Финвольду, даже не потрудившись понизить голос. — Вот уж не думал, что он на такое способен.

— Знаю, он немного странный, — неловко улыбнувшись, ответил Финвольд, — но человек он хороший. Мы частенько не соглашаемся друг с другом... — Молодой жрец замолчал и снова окинул взглядом зал.

Помещение было полностью заполнено, а главный военачальник все не появлялся. Пеладаны и наемники нетерпеливо ерзали. Для Гэпа ожидание было еще томительнее, так как мозолящий взгляд незнакомца вызывал всё большую тревогу. «Вот гадство, — думал юноша, — так и не сводит глаз!»

Гэп никогда прежде не видел такого жуткого типа — даже среди собравшихся здесь сегодня отъявленных головорезов. У воина, похоже, было что-то не так с лицом; оруженосец не мог разобрать, в чём дело, из-за огромного угольно-серого капюшона, украшенного слева двумя вороньими перьями. Может, он скрывает свои черты, потому что разыскивается местной дружиной? Вполне вероятно, ведь совсем недавно говорили, будто в округе орудует банда тивенборгских воров. Даже воины, сидящие рядом с этим человеком, относились к нему с неприязнью, стараясь отодвинуться как можно дальше, несмотря на тесноту. Гэп различал только один глаз, уставившийся на него — блёклый и ужасный.

Юношу невольно пробрала дрожь. Наемники ему явно не нравились. Нибулус мог себя чувствовать в их компании вполне непринужденно, но Гэп приходил в ужас от мысли, что придется путешествовать с такими людьми.

Крики нетерпения становились громче, и оруженосец нервно оглядел главный стол. Здесь было одиннадцать кресел: Совет начнется, только когда все места будут заняты. Собравшиеся ждали предводителя Артибулуса и его свиту. Сейчас же за столом сидело только семеро: он сам, Нибулус и два его грубых друга, Финвольд, Эппа и...

...И еще этот странный иноземец, что вошел сюда вместе со старым жрецом. Кто он такой, Гэп не представлял. На первый взгляд в нём не было ничего особенного — обычный лысеющий краснолицый мужчина лет тридцати, с выпученными глазами в красных прожилках и странной ухмылкой.

Стоило юноше чуть дольше задержать на нем взор, как нахлынуло глубокое уныние. Это нежданное чувство очень удивило Гэпа, потому что казалось беспричинным. В отличие от большинства наёмников, незнакомец не выглядел ни грубым, ни буйным. Он не выказывал высокомерия и превосходства, естественных для пеладанов. Может, он даже не воин? И все-таки было в нём что-то пугающее: что-то мрачное и тревожное по взгляде покрасневших глаз, в том, как чужеземец замкнулся в себе, не разговаривая даже с Эппой. Странно, что чародея Куны угораздило связаться с таким типом.

Гэпа охватило зловещее предчувствие. Всколыхнулись печаль, страх и особенно сильно — чувство одиночества, которое уже почти перестало его тревожить.

Юноша тряхнул головой, пытаясь избавиться от одолевших мыслей. Теперь он вспомнил, что незнакомец по имени Болдх играет важную роль в грядущем путешествии. Эппа настаивал: участие Болдха в походе будет благом для всех. Но что именно старик имел в виду? Жрец не сделал ни малейшего намёка, почему он так важен. Подозрительно, что клирик строит тайные планы в отношении иноземца.

Неожиданно стоящие впереди люди заволновались. Кто-то пробирался к помосту, яростно крича и расталкивая окружающих: ещё один иноземец — темнокожий, в мятой накидке и с грозным сверкающим клинком пяти футов длиной в руке. Ловким движением он вырвался из толпы и вскочил на стол перед Нибулусом.

— Смерть Зелёным! — воскликнул иноземец, занеся меч над головой пеладана.

Гэп, как и все за столом, в ужасе затаил дыхание, но Нибулус даже не пошевелился. Широкое лезвие ринулось вниз...

...И остановилось всего в дюйме от головы Нибулуса.

— Привет, Мафусаил, — весело ответил пеладаны. — Может, винца?

Воин пустынных земель осторожно опустил меч и вложил его в ножны, затем спрыгнул на пол и радостно обнял Нибулуса.

— Зилва! — засмеялся тот. — Рад, что ты смог прийти, старина.

Гэп в изумлении распахнул глаза. Как и любой в Нордвозе, он много слышал о Мафусаиле, но до сих пор его не видел. Вот это да! Огромный изогнутый меч, вышитый капюшон с шерстяными косичками, спускающимися на спину, да ещё две тонкие золотые цепочки отходили от проколотого носа и вдевались в уши. Невероятно! Разве кто-нибудь здесь, в серых, однообразных землях севера отважился бы одеться подобным образом? Этот высокий, гибкий и симпатичный наёмник напоминал о тайнах загадочного юга, что пленяли Гэпа в детстве. Сердце юноши учащённо забилось при мысли о грядущем путешествии. В этот самый миг его охватила безграничная жажда приключений.

— Толстяк! — Мафусаил широко улыбнулся, и эта открытая улыбка отразилась неподдельной радостью на лице Нибулуса. — Как здорово вновь тебя увидеть!

Оливковый оттенок кожи и длинные смоляные волосы, перехваченные алой повязкой, указывали на принадлежность к племени Пустынных земель с Эсифских гор, что обитало невероятно далеко отсюда.

— Ну и ну! Я всегда надеялся, что ты наконец объявишься, — ответил Нибулус. — Как Фелопея?

— О, по-прежнему жива и по-прежнему проматывает все мои деньги.

— А дети?

— Такие же, как всегда: грязные, потные и перемазаны вареньем.

— Что ж, выпьем вина! Или темного пива? Давай напьёмся! — Нибулус повернулся к сидящим за столом. — Представляю вам Мафусаила Зилвафлоза, моего давнего верного друга. Когда-то мы сражались бок о бок в священной войне против воинов Фрийя-Вильяны.

Пеладан жестом пригласил Мафусаила за стол и стал со всеми знакомить.

— Э... здрасьте, — пробормотал Гэп, когда пришла его очередь. Он многое хотел бы сказать, но смог выдавить лишь одно слово перед лицом такого великого воина. «Только посмотрите на него!» — думал юноша. Золотая отделка на сапогах и широком поясе сияла подобно алтарному пламени, принеся с собой тепло жаркого края; цвет накидки был не просто красным — он алел, словно кровь богов; штаны и свободного покроя рубашка сверкали белизной — и, казалось, никто из смертных Линдормина не смог бы их так выбелить.

А чернота его плаща... что ж, тут ему местных не перещеголять — эскельцы лучше всех красят ткани в чёрный цвет. Почему же всё такое блёклое здесь, на севере? Его собственная разноцветная туника теперь казалась застиранной, выцветшей и унылой — даже самые яркие полоски, что должны были её оживлять.

Мафусаил молча осмотрел юношу с головы до ног. Гэп уже почти набрался храбрости, чтобы о чём-нибудь иноземца спросить, когда резкий звук фанфар возвестил о прибытии Артибулуса Винтуса. В сопровождении двух личных телохранителей, личного писца, распорядителя и казначея, он выступил вперёд с торжественностью, присущей королям. На груди облачённого в зелёное, белое, чёрное и золотое Артибулуса красовался пурпурный символ Анферта, священного меча самого Пел-Адана, носить который позволялось только военачальникам. Сквозь прорези одежды Винтуса сверкал глянец металлических доспехов, а волосы и даже лицо сияли так, словно он окунул голову в чан с сиропом.

Многие воины тотчас вскочили с мест и принялись хлопать и кричать, добавив свои хриплые голоса ко всеобщей какофонии. Другие же остались сидеть, зажав уши. Те, кто сидел за столом на постаменте, встали как один, приветствуя Артибулуса. Даже Болдх устало поднялся на ноги и повторил вслед за остальными жест приветствия.

— Благороднейшие пеладаны и славные гости из далёких стран, — объявил герольд, хотя мало кто мог его расслышать, — представляю вам Высочайшего и Высокочтимого, Великолепного и Величественного, выдающегося пеладана Севера, военачальника Артибулуса Винтуса!

Приветственные крики переросли в рёв, когда верховный предводитель пеладанов торжественно прошествовал сквозь ряды собравшихся. Высоко подняв голову, он благосклонно кивал кому-то то справа, то слева. Тысячи воинов напряженно вытягивали шеи, чтобы лучше видеть своего кумира, что теперь шёл мимо них, и почти теряли сознание от пьянящего излучения его божественной силы. Даже те, кто испытал на себе тяжелую руку предводителя, сейчас ликовали, и их глаза увлажнились от восторга.

Взойдя на помост, Артибулус занял место в центре длинного стола. Гэп, который впервые увидел предводителя пеладанов так близко, невольно подумал, что тот больше похож на процветающего торговца, чем на воина.

Хотя Мафусаил поспешил скрыться в толпе, Артибулус успел заметить его. Благородные черты военачальника осветила улыбка при виде верного товарища по оружию. Тем временем шум стих, воины замерли в ожидании. Теперь все одиннадцать мест были заняты, и совет мог начаться.

— Славные гости и соратники военачальника Артибулуса, — объявил герольд, — представляю вам его сына и наследника, сигна Нибулуса Винтуса.

— Наконец-то, — пробормотал Нибулус, вставая. Его охватило волнение, ведь в первый раз отец позволил ему возглавить совет и выступить с обращением. Более того, на сей раз предстоит его поход, и он не позволит старику забыть об этом. Поблагодарив отца кивком, Нибулус обернулся к собравшимся воинам.

Теперь, когда молодой предводитель смотрел вперёд, взгляд военачальника прилип к сыну. Артибулус, подобно многим пеладанам, не считал необходимым узнать сына получше и теперь мог только предполагать, как тот поведет собрание. Юноша уже проявил себя воином, на которого можно положиться в трудной ситуации. Но обладает ли он красноречием? Сможет ли увлечь за собой? Управится ли с воинами? Сумеет ли сделать так, чтобы его команды и требования звучали желанно?

Нибулус кашлянул.

— Что ж, для начала я хотел бы поблагодарить отца за то, что он созвал вас сюда, и, конечно, вас самих — за согласие выслушать меня и присоединиться к моему первому... походу. — Пеладан наслаждался звучанием этого слова, с удовольствием выделив его.

«Шут пеладанов!» — Артибулус закатил глаза и уставился в потолок.

— Перехожу к сути, — тем временем продолжил Нибулус. — Знаю, многие из вас считают, что мы, одержав три года назад блистательную победу над злодеями Фрийя-Вильяна, собрались здесь, дабы направить силы на повторение славного триумфа.

Толпа одобрительно зашумела, ведь среди собравшихся нашлось немало ветеранов того похода, которые уже успели потратить большую часть добычи и теперь жаждали нанести ещё один удар по врагу. К тому же для многих пеладанов разграбление городов и набеги на южные земли были единственным спасением от одолевавшей скуки.

— С тех пор прошло три года, и пока эти южные выскочки нас не интересуют...

Такая перемена вызвала возгласы удивления и разочарования. Нибулус едва удержался от искушения взглянуть на отца. Теперь уже отступать некуда, чем быстрее он всё разъяснит, тем лучше.

— Нет, — решительно обрубил он, — некоторые вещи гораздо важнее, друзья мои. Лучшим воинам будет предоставлена честь победить более великого врага. Древнейший ужас вновь расползается по нашей земле. — Он на миг замолчал, как учил отец. — Я поведу вас против гнуснейших сил Ольхора и его приспешников!

Воины удивлённо зашумели. Ольхор, Зловещий бог смерти, был не только одним из самых сильных божеств бытия, но и являлся извечным врагом для всех, как смертных, так и бессмертных. Его культ считался древнейшим в мире, и недостатка в последователях не наблюдалось. Его храмы прятались во многих местах: одни неприметные и древние, другие — на виду, совершенно новые. Жрецов и некромантов культа Ольхора боялись все. Некоторые из них считались столь древними, что их едва могли причислить к какой-либо расе, населявшей сейчас Линдормин, то ли из-за непостижимой дряхлости, то ли из-за того, что они были рождены ещё в ту эру, когда люди выглядели иначе. Порой их истинный возраст невозможно было определить, ибо появились они до возникновения летоисчисления. Были и другие некроманты, что встали на этот путь, едва выйдя из колыбели — совсем юные, заносчивые служители, впитавшие в себя кровавый культ и выставляющие его напоказ.

Если и была священная цель, способная объединить различные религии и противоборствующие стороны этого мира, то только поход против Ольхора. Поэтому воины теперь ловили каждое слово Нибулуса. Казалось, сам воздух потемнел и сгустился от тревоги.

«Было не так уж тяжело, верно?» — обрадовался молодой Винтус.

— Как вы знаете, — продолжил он, — пеладаны всегда непреклонно противостояли дьявольским планам Ольхора; не отступая от этой благородной традиции, мой отец поддержал поход...

Болдх презрительно фыркнул, тотчас прикрыв рот рукой.

— ...Единственно правильным будет теперь выслушать того, кто вдохновил на этот священный поход. Друзья мои, представляю вам Финвольда.

Лицо Артибулуса редко что-либо выражало, однако сейчас на нем читалось крайнее изумление. «И только? Несколько невнятных мяуканий, и ты уже передаёшь бразды правления в руки жреца?»

Финвольд послушно встал, стараясь не замечать направленное на него раздражение, презрение и враждебность. Здесь, в зале воинов, жрецов никогда не жаловали. Финвольд нервно оглянулся на сына военачальника, но тот жестом призвал его начать речь, пока не освистали.

— Храбрые воины. — Тут жрец осознал, как слабо и тихо звучит его голос в огромном зале. Он заговорил громче, но понял, что теперь его голос дрожит, как у мальчишки.

Нибулус, подобно отцу, уставился в потолок.

— Несомненно, все вы знаете, сколь много форм и личин принимало Зло в прошлом, — смело продолжил Финвольд. — То и дело Отец Лжи посылал своих слуг, чтобы развратить наш мир, и всегда находились такие, как вы, чтобы встать у них на пути. Каждая страница истории дышит этой борьбой. Некоторых прислужников Зла мы знаем прекрасно, иных лишь едва, но один из самых опасных, о котором я и собираюсь рассказать, звался Дроглир — повелитель рогров.

Враждебность воинов исчезла, зато презрение возросло десятикратно. Дроглир был известен как самый опасный рогр из всех существовавших, однако его время закончилось пять веков назад. Ради чего худосочный мальчишка несёт всякую чепуху?

— Более пятисот лет назад, — поспешно продолжил Финвольд, — этот самый ужасный полубог захватил власть над Дальним Севером и угрожал залить наши земли чудовищным злом. Лишь своевременный и доселе невиданный союз пеладанов, охайн-иддьявов и наёмников Наховии вскрыл ужасный гнойник и ввергнул Зло в торжествующий костёр правосудия. Eго земли были захвачены, крепости пали, а Дроглир вместе с отвратительными приспешниками был свергнут. Ни один воин, ни один некромант Утробы не выжил, а само проклятое место очистили от зла.

Жрец перевёл дыхание и продолжил:

— И всё же меч Артуруса не уничтожил Дроглира. Зловещая сущность всегда найдет уловку, чтобы зацепиться в этом мире. Даже сейчас ходит легенда, что Дроглир однажды вновь восстанет — восстанет спустя пятьсот лет. Значит, вот-вот.

Несколько секунд напряжённой тишины.

— Любой в Нордвозе скажет, что я обладаю особым магическим даром: могу разговаривать с духами и просить у них совета. Я не хвастаю, просто говорю правду, если хотите — проверьте. Последние месяцы я обращался к своему божеству, и Куна многое раскрыл мне. Теперь со скорбью пророчествую вам, что легенда о воскрешении Дроглира истинна. Ещё не закончится год, как он вернётся в наш мир.

И тут зал взорвался безудержным смехом. Среди всеобщего шума раздались и злобные выкрики, а один воин даже метнул боевой топор, с глухим звуком воткнувшийся в стол прямо перед Финвольдом. Обидчика сразу же увели, и — как жрец узнал позже — его пальцы, согласно закону, стали пищей для зубчатого механизма водяной мельницы. Реакция собравшихся оказалась неожиданной для всех за главным столом.

Финвольд взглянул на Нибулуса с отцом в поисках поддержки, но и те, похоже, пребывали в замешательстве. Даже Мафусаил пожал плечами. Что смешного или дерзкого было сказано? Легенда о воскрешении Дроглира известна каждому. Хотя никто не знал, откуда она взялась, упорные слухи о возрождении Зла в Утробе будоражили людей на рынках и в тавернах Вида-Эскеленда. Уже многие годы безрассудные искатели приключений отправлялись к Утробе Вагенфьорда. У каждого находились собственные причины для такого путешествия, и зачастую далеко не благородные. Авантюристы уходили далеко на север, и больше их не видели и не слышали. Подобные исчезновения лишь подхлестывали воображение скальдов, да и просто болтунов, стремящихся заполнить заманчиво-белую страницу разыгравшейся фантазией. Особенно будоражили людей в течение нескольких последних лет свидетельства тех немногих, что сумели вернуться. Рассказы о «гниющих» людях на Дальнем Севере, разгуливающих мертвецах и невообразимом ужасе, заполнившем зловещие места, — всё это добавило достоверности выдумкам скальдов. Отчего же такое возмущение?

Один из воинов встал и закричал, перекрывая шум:

— Чушь! Ты собрал всех нас, только чтобы позабавить сказочкой? Брось! Мы знаем, что Дроглир мертв, а его тело огонь превратил в булькающий студень.

— Да! — заорал другой. — И даже если бы он собирался вернуться, что с того? В чём опасность?

Тут поднялся Эппа. Голос у него был слабый и хриплый, но все настолько удивились, что толпа стихла.

— Я могу подтвердить слова моего брата Финвольда, так как знаю его уже давно и сам являюсь Несущим Свет. Уверяю вас, он обладает силой предсказания, как любой истинный последователь Куны.

К несчастью, подобные уверения из уст еще одного служителя Куны, к тому же весьма дряхлого, лишь подлили масла в огонь. И все-таки поддержка пришла — правда, с неожиданной стороны. Несколько пеладанов из самых северных частей материка поведали, что в их краях известно множество историй о «спасшемся из ледяного плена Дроглире».

Воин из деревеньки Рэч, что находилась на северной границе Вида-Эскеленда, начал свой рассказ:

— Однажды ночью с севера налетела буря, такая могучая и неистовая, что все жители деревни сбежались в храм, надеясь найти убежище за его каменными стенами. И там, внимая непрерывным воплям дьявольских глоток, не похожим ни на вой ветра, ни на шум дождя, мы поняли, что эта буря не была порождена небесами, а могла прийти лишь из зловонной бездны Ада. Крыши рушились, деревья вырывало из земли, заборы разлетались в щепки, — буря крушила всё вокруг.

Но в храме Пел-Адана мы были в безопасности... мы надеялись на это. Вскоре сквозь грохот и треск до нас стали доноситься звуки, похожие на слова. Они вселяли в наши сердца такой ужас, какой и вообразить невозможно. Вопли демонов, схожие с лаем Гончей Преисподней, сотрясали стены, захлебываясь от ярости. Душераздирающий скрежет доносился из-за двери, словно когтистые лапы хотели прорваться к нам. Сильнейшие удары сотрясали ставни, и только сила веры не давала им рассыпаться.

Конечно, оно не могло войти внутрь, пока наша вера была крепка. Однако некоторые уже начинали сходить с ума от страха; ещё немного, и их разум навсегда бы покинул бренные тела — такой ужас внушало свирепствовавшее снаружи чудовище. Когда же шпиль храма с треском рухнул, сиги Токтосон вынул меч предводителя и пошёл навстречу судьбе. Он сдвинул засов и распахнул дверь. В тот же миг дьявольская ярость ворвалась в храм. Трижды злобный вихрь стремительно просвистал по храму, а мы в страхе вжимались в каменные плиты.

И вдруг, так же неожиданно, как и ворвалось, оно исчезло... испарилось. Буря стихла, деревья перестали гнуться, и мы, пошатываясь, поднялись на ноги. Мы не поняли, что это было, да только сиги Токтосон спас нас всех. Сам же он остался лежать там, у входа, обезглавленный Гончей Преисподней.

Вот что я вам скажу: это был Дроглир. Никаких сомнений...

Сидящие за столом немного успокоились. Слова пеладана из Рэча, слишком далёкой деревушки, чтобы его можно было заподозрить в подкупе родом Винтуса, успокоили и убедили собравшихся гораздо сильнее, чем слова жреца. Северные пеладаны были отважными и честными воинами, чем отличались от многих южных собратьев по вере и вызывали уважение с оттенком зависти.

Тут заговорил предводитель отряда лучников из Релма-Файнд:

— Жрецы ззказали, что Дроглир воззтанет, а воин из Рэча говорит, что уже воззтал. В любом ззлучае, всё это полнейшее дерьмо. Артурузз Кровавый Нозз воткнул ззвой меч прямо в ззерлце рогра, а потом предал труп огню! Именно так ззледует поззтуиать з ольхоровззеким!

В зале вновь стал разрастаться гул голосов. Финвольд не позволил сбить себя с толку.

— Артурус сам не убивал рогра. Летописи гласят, что сердце Дроглира пронзил его собственный приспешник.

Сказанное не стало шокирующим открытием для воинов: сомнения в том, кто воткнул клинок, существовали давно.

— И ты такой знаток по умерщвлению рогров, что можешь уверить всех нас, и славного воина из Рэча в том числе, будто сожжения достаточно, дабы навеки избавиться от слуги Ольхора? И ты смеешь уверенно опровергать слова тех, кто всю свою жизнь занимался изучением легенд и пророчеств? Вправе ли мы рисковать судьбой мира, просто положившись на убеждения лучника из... откуда ты там пришёл? Рискну предположить, что ты стал жертвой той же ложной самоуверенности, коя овладела пеладанами пятьсот лет назад. Поймите, их величайшей ошибкой было неправильное умерщвление рогра...

Тотчас разразился ужасный гам. Пеладаны устремились вперёд, возмущённо вопя.

— Какого рожна ты брякнул про ложную самоуверенность? — прошипел Нибулус жрецу, в то время как пеладаны безудержно проклинали и оскорбляли жрецов. Несущих Свет, да и остальных мирных жителей в придачу.

Все пеладаны возмущались, кроме военачальника с сыном, которые ранее уже обговорили с Финвольдом возможные повороты. Спустя несколько неприятных минут их вмешательство успокоило толпу, и жрец продолжил:

— Вам, конечно, унизительно слушать слова какого-то жреца Куны о том, что правильно, а что нет. Поверьте, подобная ситуация не доставляет мне радости. Но очень важно разобраться во всём прямо сейчас. Если мы не разберемся, наши споры прервёт лишь небо, побагровевшее от пламени с севера, да прокажённые змеи из Ада, вползающие в колыбельки к нашим детям!

Финвольд прервался, пытаясь унять дрожь в голосе. Он никогда не считал себя хорошим проповедником.

— В любом случае, есть лишь один верный способ уничтожить рогра...

— Сжечь его в огне! — настойчиво выкрикнул лучник, под одобрительные возгласы воинов.

Финвольд упорно продолжал:

— Нет! Согласно учению о духах, которое я обнаружил и знаниями которого поделился со своими чтимыми союзниками, — от военачальника пеладанов последовал кивок, — единственный способ уничтожить предводителя рогров Ольхора, это пронзить сердце и мозг магическим клинком. Если такового не будет найдено, серебряная сталь тоже справится. Любой другой способ не поможет!

Его слова вызвали жаркие споры о способах умерщвления рогра. Около часа воины не могли успокоиться. Большинство твёрдо стояло на своём: сожжения вполне достаточно. Некоторые, в основном чужеземные наёмники, уже слышали о волшебных свойствах серебряной стали и потому приняли сторону Финвольда. Но как бы красноречив ни был Жрец, он не смог убедить всех, что пронзённые мечом сердце и мозг окончательно уничтожат рогра. Не удержавшись, Финвольд в раздражении сказал:

— Если уничтожение огнём окончательно, как же он смог спастись?

Стоило словам слететь с языка, как молодой жрец тут же проклял собственную глупость. Он знал, каков будет ответ.

— А откуда, ты знаешь, что он смог спастись? — проорали сотни голосов. — Один ты пытаешься убедить нас в этом. Мы знаем, что Дроглир был убит пятьсот лет назад в Утробе Вагенфьорда.

Финвольд сделал глубокий вдох и, искренне надеясь, что его уверенность убедит всех, вымолвил:

— Не я провозглашаю правду, а мой Бог. Презрительные вопли тысячи глоток еще больше накалили атмосферу зала. Словно в стае гиен во время кормежки.

Финвольд в отчаянии смежил веки, а Нибулус прикрыл лицо рукой, не зная, то ли стенать над ускользающей надеждой собрать воинов для похода, то ли смеяться над глупостью жреца. Гэп попросту отвернулся.

Насмешки продолжались, пока Эппа вновь не встал, чтобы заговорить.

— Боюсь, вам придётся просто поверить, — раздражённо прохрипел он. — Если вы отказываетесь верить Куне, тогда поверьте собственному богу, ибо он предостерегает о том же. А те, кто не может поверить в ожившего Дроглира, вольны уйти прямо сейчас — нам такие воины не нужны!

Многие приняли этот вызов и тотчас ушли; они слышали уже достаточно. Треть собравшихся покинула зал, остальные остались только из уважения к присутствующему предводителю.

Финвольд предпринял ещё одну отчаянную попытку переубедить их.

— Разве не ваш бог, Пел-Адан, считал Ольхора своим злейшим врагом? — увещевал жрец. — Разве не Пел-Адан и его верные сподвижники становились непреклонной преградой для его зловещих планов? Почему же вам кажется невероятным, что именно меч Пел-Адана — талисман вашей веры — и есть ключ к свержению Ольхора? — Юноша внимательно посмотрел на воинов и осторожно добавил: — Неужели вы не верите в силу своего бога?

Последними словами он всё испортил окончательно. Военачальник Винтус неверно оценил настроение и реакцию пеладанов и наёмников. Последовавший угрожающий рёв, направленный на жрецов и их богохульство, окатил сидевших за столом — море пунцовых от ярости лиц, брызжущих слюной ртов и мечущих молнии глаз.

— Наглость!

— Уберите его!

— Вали отсюда, жрец!

— Убирайся, скелетина!

— Вон! Вон! Вон!

Финвольд в отчаянии опустил глаза. Надежды собрать огромную армию хорошо обученных солдат таяли с каждым новым взрывом ярости.

— Чего-то у тебя не очень получается, верно? — с иронией заметил Нибулус.

Эти слова было невозможно опровергнуть: зал пустел так быстро, словно из пола вынули затычку. Всего лишь через несколько минут в зале перед сидящими за главным столом осталось не более тридцати человек. Кто-то уже в дверях обернулся и прокричал предводителю: «Как вы позволили этому безбожнику говорить подобное?» Артибулус равнодушно посмотрел на воина, тотчас покинувшего зал. Ещё несколько секунд были слышны отдающие эхом звуки шагов, потом всё стихло. Грандиозные планы Финвольда утекли через эту дверь вместе с пеладанами.

Немногие оставшиеся теперь ёжились на опустевших скамейках. Гэп с неудовольствием отметил, что уродливый наёмник с перьями ворона всё ещё на месте. В зале воцарилась полнейшая тишина, прерываемая покашливанием одного из воинов. Нибулус забарабанил пальцами по поверхности стола. Гэпу хотелось закрыть лицо руками.

— Что ж, — начал Финвольд, — как я уже сказал...

— Я бы ничего больше не говорил, — перебил его Нибулус. — Мы потеряли уже достаточно людей.

Финвольд нахмурился и поспешил надвинуть край шляпы на глаза.

Тут заговорил Эппа:

— Чего вы ждете? Если вы все считаете, что это не более чем глупые байки, почему не ушли? — Несмотря на поражение, в его голосе звучал вызов'.

— Потому что не считаем это глупыми байками, — ответил Мафусаил, возможно, жалея друга.

— Нет, — промолвил еще один воин. — Род Винтуса слишком славен, чтобы рисковать именем из-за каких-то фантазий чародея-выскочки. — После этого он покинул зал, довольный, что одной фразой унизил и Винтусов, и Финвольда.

Остальные были готовы слушать дальше. На сей раз встал Нибулус. Он решил выдвинуть аргумент, который мог убедить воинов скорее, чем чувство долга, — вознаграждение. В конце концов предводитель пеладанов Артибулус мог распоряжаться очень значительными суммами.

«О, вот теперь ты дело говоришь», — одобрительно кивнул тот сыну.

Оплата и условия службы, примерная продолжительность кампании и подчинённость в походе, — все это Нибулус вкратце обрисовал, оставив напоследок наиболее сомнительную часть, а именно: уничтожение рогра Дроглира, если тот все еще жив. Но прежде чем он смог углубиться в детали, как его снова перебил один из воинов.

— Мы не знаем, жив ли монстр, да и по чести, мне на это наплевать. Меня волнует лишь, чтобы платили как должно. И все-таки, прежде чем отправляться туда, надо выяснить, как убить рогра. Если он жив, я уж точно не собираюсь просто стоять и ждать, пока вы будете спорить о способах его уничтожения.

Нибулус вздохнул.

— Послушайте, если хотите, мы можем воспользоваться каждым предложенным вами способом: пронзить сердце и голову серебряным клинком, а потом еще и магическим оружием, поджечь это чудовище, закопать его, воткнуть секиру в спину... Я прямо сейчас готов пустить в зал лист пергамента, чтобы вы записали ваши способы уничтожения. Тогда все будут довольны, и мы сможем хорошенько подготовиться и запастись всем необходимым. Финвольд?..

— Что касается меня, — ответил Финвольд, вынимая короткий серебряный клинок, — не обладая магическим мечом, я заказал этот.

— Понятно, — раздраженно заметил все тот же воин, — но, по моим подсчетам, мы услышали одиннадцать вариантов уничтожения ублюдка. Вы представляете, сколько понадобится времени? А Дроглир намерен покорно ждать, пока мы будем его убивать всеми этими способами?

— Двенадцать способов, — поправил его Эппа, и все головы разом повернулись в его сторону.

— О да. Я как раз думал, когда мы перейдем к Болдху, — заметил Нибулус.

Лысеющий краснолицый чужеземец никак не отреагировал на его слова. Он знал людей лучше большинства находящихся здесь и потому не старался никого переубеждать. Не вставая, он просто кивнул в ответ и вновь уставился на стол перед собой. Вместо него поднялся Эппа, чтобы представить будущего товарища по походу.

— Храбрейшие враги Ольхора, некоторое время назад у меня было видение. В этом видении бог Куна поведал...

— Ну вот, опять за старое, — раздался скучающий голос из зала.

— ...поведал мне, что я должен сопровождать Финвольда в этом походе.

Его слова были встречены взрывом вполне предсказуемого смеха. Хотя никто из присутствующих никогда не был на Далеком Севере, те места слыли самыми суровыми и негостеприимными в мире. Эппа же не выглядел закаленным мужчиной.

Жрец не замолк:

— Да. Мне, потрепанному старому жрецу было наказано также следовать к Утробе Вагенфьорда. И еще одному человеку было предначертано пойти со мной, человеку, который немало странствовал по миру. Куна открыл мне, что этот мужчина неожиданно придет с востока и будет носить имя Болдх. И хотя он не является последователем Куны, он послан им. Ему предназначено навсегда уничтожить Дроглира. Правда, он пока не знает своей миссии и даже того, как выполнить предназначенное.

На эти слова Болдх просто улыбнулся и кивнул.

— Но к концу похода, — продолжал Эппа, — он всё узнает, и именно я просвещу его. Таково было моё видение, а спустя неделю этот человек появился среди нас.

Теперь все взоры устремились на чужеземца. В нём не было ничего особенного. Судя по причудливой одежде и необычному снаряжению, он мог прийти из любой точки Линдормина. За исключением штанов из сыромятной кожи, рубахи — из оленьей и горностаевого плаща, которые могли быть куплены у любого торговца прямо здесь в Нордвозе, всё остальное на нём выглядело незнакомым и чуждым. Россыпь гранатов украшала поясной ремень, к которому крепился бурдюк из игуаны; посередине ожерелья из клыков незнакомых животных красовался огромный опалово-голубой драгоценный камень; массивные нефритовые браслеты, испещрённые странными рунами; фибула в форме ятагана... Не говоря уж о татуировках на руках: рогатые змеи или, быть может, драконы? Ясно одно — бывалый путешественник.

Но почему этот мужчина с самой обычной внешностью одет столь причудливо? Хотя и не воин, он казался достаточно выносливым и выглядел как человек, способный о себе позаботиться. Чем-то он напоминал настороженного зайца: взглядом, осмотрительностью. Если пеладаны и наёмники сидели, расслабленно откинувшись, то он был настороже, готовый отскочить при первом признаке опасности. Такой с лёгкостью увильнёт от противника и моментально запутает следы.

Короче, одиночка, умеющий выжить в любых условиях.

Все взгляды были по-прежнему устремлены на чужестранца; но если воины надеялись услышать от него хоть слово, то ждать бы им пришлось очень долго. Болдх просто смотрел в ответ, словно говоря всем видом: «Вам что-то надо?»

Наконец один из воинов не выдержал:

— Давай я всё обрисую, чародеишка. Ты хочешь, чтобы мы сопровождали старого клирика через непроходимые земли дорогой, которую ты не собираешься сейчас раскрывать, довели до старых развалин с обитающим в них пятисотлетним сожженным трупом, потом воткнули в монстра всевозможные острые штуковины и снова сожгли. А потом позволили вшивому чужеземцу уничтожить его ещё каким-то способом, хотя он даже сам не знает как?

— Он будет знать к концу путешествия, — ответил Эппа. — Я обещаю.

— Обещание, данное твоим богом, явившемся в видении!.. И ты ждёшь, что мы поверим?

— Я знаю, звучит невероятно, но это правда.

— Славно поговорили, — сказал наёмник и спокойно покинул зал.

Сидящие за главным столом беспомощно наблюдали, как почти все молча встали и последовали его примеру. В зале осталось только двое: ярко одетый Мафусаил Зилвафлоз и мрачный наёмник с тревожащим взглядом.

«Вот гадство!» — тихо выругался Гэп.

Рядом с Нибулусом раздался скрип и скрежет отодвигаемых стульев.

— Мне очень жаль, старина, — пробормотал Боман, пока они вместе со Стафи покидали свои места.

— И вы тоже? — недоверчиво воскликнул Нибулус.

— Ну, ты же понимаешь... — неуверенно ответил Стафи. Оба приятеля неспешно покинули зал.

Невозможно описать словами ту горечь и отчаяние, что поглотили оставшихся за столом. Полностью раздавленные и разбитые ещё до того, как начался поход, они совершенно повесили головы.

— Какой стыд! — выдохнул Нибулус. Не думал он, что его первый поход так начнётся. Или закончится.

Молодой Винтус осознал, что Мафусаил и наёмник терпеливо ждут его слов. Но Нибулус лишь молча взирал на пылинки, танцующие в лучах проникающего через окна света, да слушал, как рядом скребётся мышь.

— Ну? — наконец сказал он с раздражением в голосе. — Чего вы сидите? Совет закончен. Торчать здесь больше нет смысла.

Нибулус испытывал чувство вины перед Мафусаилом за подобное обращение, особенно после того долгого пути, который его старому другу пришлось преодолеть, чтобы сюда добраться. И в то же время обида и неприязнь терзали пеладана, ведь Мафусаил стал свидетелем его позора.

— Мы ждём твоих приказов, господин, — с теплотой ответил южанин. Его улыбка выражала сочувствие, глаза сияли преданностью, а осанка по-прежнему оставалась гордой.

— Что? — У Нибулуса перехватило дыхание. Он не понимал, говорит ли его друг всерьёз, или всё дело в непонятном эсифском юморе. Тогда пеладан перевел взгляд на второго оставшегося воина. И хотя он не мог видеть его глаз, скрытых тенью серого капюшона, однако молчаливый кивок достаточно ясно подтвердил намерение наёмника отправиться в поход.

— Что ж. — Финвольд наклонился к уху Нибулуса. — Похоже, мы собрали нашу армию.

Молодой Винтус тупо уставился в никуда и пробормотал: «Вот Шогова задница!»

 

Глава 2

Колдун видений

Между Нордвозом и высокими мрачными горами, где Эппа молился прошлой ночью, вспаханные поля и луга отступали перед огромным лесом. Множество тропинок петляли, прорезая густой и колючий подлесок из ежевики, крапивы и папоротника, пересекали каменистые прозрачные ручьи и змеились меж неровных рядов узловатых деревьев. Население Нордвоза жило лесом: оттуда брали дрова для очага, из срубленных деревьев строили дома и делали мебель, в лесу собирали орехи и били дичь.

Но несмотря на всю щедрость лесов — всего лишь остатков некогда бескрайнего леса, — славные жители Нордвоза весьма неохотно входили под сень шепчущихся ветвей. Ведь эскельцы, а их в Вида-Эскеленде жило больше всего, не отличались особым знанием леса. Они считали подобные места дикими; леса служили напоминанием о варварских и свирепых временах, когда властвовали странные культы, напоминанием об эре шаманов, жертвоприношений и порождённых ночью первобытных кошмаров. Словом, леса слыли гнездилищем страха, и люди не смели проникать в них глубоко.

И всё же эскельцы были не единственной расой, обитавшей здесь. Они пришли сюда с юга всего несколько веков назад, вытеснив более древнюю расу, ту, что жила в этих местах с незапамятных времён. Они изгоняли коренных жителей в угрюмые горы, изрытые пещерами овраги, и сюда, в дикие леса.

В сумрачной глубине лесов находились такие закоулки, куда не ступала нога даже человека древней расы. Кое-где живые существа не появлялись с самого сотворения мира. Священные места были укрыты и окружены колдовством, надёжно защищались от посягательств двуногих выскочек. В этих лишённых света, но всё же прекрасных уголках слышались лишь стенания деревьев на ветру, потрескивание кряжистых ветвей, едва уловимые шорохи крадущихся по опавшей листве тварей, поскрёбывание жуков в подгнившей коре да глухие удары шишек, падающих на покрытую мхом землю. Изредка сквозь непроницаемые кроны деревьев доносилось карканье ворона.

И все же сегодня что-то — или кто-то — посягнул на священную обитель леса. Человек это или зверь, сказать было невозможно. Хоть и кралось существо на двух ногах, но так незаметно, как не смогли бы даже самые ловкие и умелые охотники. К тому же существо покрывал косматый серо-бурый мех. Движения, бесшумные и уверенные, говорили о полном единении с окружающей природой. Ни одна веточка не сломалась, ни одна травинка не согнулась, даже покрытая утренней росой паутина не колыхнулась, когда невидимое и неслышное существо, лишённое запаха, прокрадывалось через непроходимые заросли.

Затем, припав к земле, создание поползло, сейчас более походя на животное, чем на человека. Оно мягко скользило, и ничто не могло укрыться от его внимательного взгляда: ни мухоморы, пробившиеся через влажную, взрыхлённую червями почву; ни коричневое облачко спор гриба-дождевика в бледных лучах, освещавших прогалину; ни тонконогий паучок, качнувший травинку. Ничто не ускользнуло от внимания.

Однако не поганок и пауков искал сегодня этот таинственный наблюдатель. Он желал найти нечто кошмарное: страшнее, чем дикий вспыльчивый вепрь с острейшими клыками, чем свирепый медведь-хикума, чьи лапы с лёгкостью могли раздавить человека; страшнее, чем единорог, способный своим рогом пронзить любую броню, или чем летающий джэкалус, опаснейшая змея, готовая в любой миг метнуться с дерева и напитать жертву ядом, растворяющим и плоть, и кости.

Бесшумное существо искало смертоносного духа, известного как бакка.

Бакка... истории о нём были хорошо известны людям севера и заставляли их избегать этого создания любой ценой. Суеверные эскельцы, тщетно бормочущие молитвы в каменных храмах, боялись бакку сильнее, чем феришеров, которые иногда поднимались со дна рек Старого Королевства и насылали различные бедствия на приграничные земли с помощью магии. Пеладаны с запада — горластые люди, которые не расставались со своими блестящими железными предметами — даже не верили в бакку. Торки, истинные обитатели этих земель, одни из всех жителей Вида-Эскеленда знали его подлинную сущность и именно поэтому всячески избегали встречи.

Мало кто видел бакку, а даже если бы увидел — вряд ли узнал бы. Считалось, что он живёт в самой чаще; порой какой-нибудь бедный дурень всё же туда забредал, а позже, весь покрытый слизью и прижав руки к сочащимся кровью ушам, прибегал в город с безумным криком. Через несколько часов несчастный прощался с жизнью.

Говорили, что секретную обитель бакки охраняют лесные демоны и духи. То существо, что сегодня охотилось на бакку, знало о нём и его ужасной охране гораздо больше. И хотя охотник полностью осознавал всю мощь смертоносного духа — и потому был единственным существом, имевшим причины по-настоящему его бояться, — он также знал о слабостях бакки, позволяющих заманить того в ловушку.

Приподняв голову, охотник принюхался. Да, это то самое место; единственная прогалина в лесу, где рядом росли боярышник, дуб и ясень, — место волшебных духов. Охотнику не надо было поднимать глаз, чтобы различить деревья; их запах, шелест, аура сказали ему всё.

Под защитой гирлянды освящённых листьев лавра, способных отталкивать злых духов, существо бесшумно скользило сквозь густой и цепкий подлесок, направляясь к укутанному сумраком пятачку голой земли, где росли только три священных дерева — к владениям бакки. Теперь охотника не могли схватить охраняющие смертоносного духа создания, только сам бакка мог бы его остановить.

Когда существо выскользнуло из-под прикрытия подлеска, стало видно, что это мужчина. Мужчина, стоящий на четвереньках, был облачен в огромную косматую волчью шкуру, оборванную по краям. Необъяснимым образом его одеяние давало полное сходство с живым волком. Оскаленная волчья голова, служащая страшным капюшоном, взирала на мир незрячими серыми глазами. Клоки рыжих волос, торчащих из-под волчьей маски, скрывали глаза мужчины цвета летней листвы с бурыми крапинками. Раскрасневшееся лицо незваного гостя носило выражение полнейшей сосредоточенности; он знал, что для выполнения задуманного ему понадобится вся собранность и чутьё. Пар от дыхания едва заметными струйками кружился во влажном воздухе не знающей дневного света поляны.

Охотник не принадлежал к расе жителей Нордвоза. Он был торка, чьи предки жили здесь многие тысячелетия, пока с юга и запада не вторглись захватчики, принёсшие с собой новую религию. Очень мало торка осталось в этих краях, они были изгнаны священным очищающим мечом Пел-Адана и его гордыми сподвижниками и ушли на север, в Синие Горы, или на запад, в Старое Королевство, где леса и реки позволяли и дальше следовать древней вере. Здесь, в землях, называемых ныне Вида-Эскеленд, многие торка просто спились, а их религия постепенно исчезла, но её отголоски всё ещё чувствовались в самом сердце нехоженого леса.

Развращённые захватчики не могли понять язык деревьев, песни корней, шёпот ветра; в страхе бежали они, стоило им услышать песню волка, почувствовать на себе молчаливый взгляд змеи или ящерицы.

Теперь охотник увидел бакку — в центре заросшего мхом круга, всё еще не осознающего присутствия незваного гостя. А тот долго не мог оторвать от него восхищенного взгляда. Однако внешний вид бакки не обманул охотника, ведь он заранее натер глаза мазью из сока вербены, которая защищала от любых волшебных чар.

Обычный человек увидел бы вместо бакки крошечный нежный цветок, похожий на маргаритку, только еще меньше, с темно-фиолетовой сердцевиной, окружённой бледно-сиреневыми лепестками. Присмотревшись, он осознал бы, что цвета маргаритки дрожат и плывут перед глазами, сбивая с толку. Ведь эти оттенки принадлежали волшебному народцу, и только шаман-торка способен их различить.

Но стоило различить цвета, как стала явной и истинная форма бакки: не цветок, нет, а крошечное создание, похожее на человечка, и мужчина, и женщина одновременно. Тонкое, подобно стеблю, чрезвычайно хрупкое и гладкое тело мерцающего фиолетового цвета венчала несообразно огромная голова с морщинистым, словно у старика, лицом. Над широким лбом торчали жиденькие пучки бледно-сиреневых волос, оставляя макушку лысой. Человечек стоял по-прежнему, слегка покачиваясь, как цветок на ветру, а его глаза под тяжёлыми, в прожилках, веками оставались закрытыми, делая бакку похожим на едва вылупившегося птенца. На лице выделялись тонкий нос, длинные заострённые уши и невзрачный маленький рот с опущенными в вечной недовольной гримасе уголками, да длинная реденькая бородка, источавшая запах падали.

Даже воздух не колыхнулся, когда охотник осторожно раздвинул складки одежды и почесал зудевшее бедро. Собравшись, он произнес заклинание, что помогало полностью сосредоточиться на предстоящем. Оставалось набраться смелости и ждать подходящего момента.

Несмотря на все попытки сосредоточиться, сотни мыслей и образов промелькнули в этой человеко-волчьей голове, глаза же неотрывно следили за карликом. Утром охотник отправился в лес за болиголовом, чтобы после сделать из него припарку для страдающего ревматизмом слуги предводителя Артибулуса. Во время поисков редкого растения колдун заметил на земле веточку священного орешника. Находка удивила его, ведь поблизости орешник не рос — земля была недостаточно сухой.

Охотник поднял веточку и увидел на ней восемь мягких серёжек тёмно-красного цвета — словно их окунули в кровь самого Духа Земли. Он поднял глаза, надеясь рассмотреть, откуда упала веточка, и улыбнулся, узнав чёрный силуэт птицы, глядевшей на него с высокой ветки.

Это был ворон, известный как посланник Эрсы. Именно ворон бросил веточку орешника — знак свыше. Охотник не сомневался, что знамение касается чего-то важного в будущем. Значение его могли бы раскрыть лишь руны: на каждую серёжку по одной руне, а все восемь указывают на неотложность дела. Но ему понадобится сила большая, чем его собственная, чтобы прочесть послание духа земли Эрсы.

А что может быть лучше силы бакки?

Именно поэтому Лесовик, колдун древнего культа Эрсы, пришёл сюда, на заветную и всё же наводящую ужас прогалину.

Неожиданно он осознал, что время пришло. Если уж он собрался выполнить задуманное, то это следовало делать прямо сейчас. Проворно вытащив из мешочка десять цветков наперстянки, колдун надел их на пальцы. В тот же миг бакка почувствовал близость волшебного цветка, но — благодаря заклинаниям Лесовика — ещё не знал, кто принёс его. Бардовые веки загадочного существа моментально открылись, явив взору огромные ярко-зелёные глаза, а рот издал пронзительный жалобный визг. Медленно, по-прежнему колыхаясь подобно цветку, существо стало приближаться, хоть и против своей воли.

«Ближе, — взмолился Лесовик, — ближе...»

Со скоростью рыси колдун выпрыгнул из укрытия и ворвался в обиталище бакки. Игра началась, и действовать следовало очень быстро, ведь теперь бакка чувствовал вторгшегося охотника, и жизнь Лесовика висела на волоске. Торка видел, слышал и чувствовал, что за свистопляска разыгралась вокруг. Ещё до того, как колдун схватил крошечное тело, бакка начал пронзительно кричать. Его смертоносные вопли буквально раскалили воздух, посылая волны боли и протеста сквозь каждую частицу растения и животного на милю вокруг. Лесовик растянулся на вибрирующей земле, стараясь крепче держать скользкое тело, и увидел, как уродливая раздутая голова выросла уже почти с тыкву, а похожий на пещеру рот открывается всё шире, грозя поглотить голову колдуна. Крохотный пленный вопил столь яростно, что его крик заставлял клониться к земле кусты и деревья, и их ветви бешено хлестали воздух в немой мучительной агонии.

Лесовик отчаянно сражался с этим уродливым хульдром и наконец смог вцепиться в него мёртвой хваткой. Существо издавало мерзкий визг, ругалось и извивалось, почти выворачиваясь наизнанку в попытке освободиться, а колдун продолжал голосить заклинание, что должно было завершить чары. Хотя колдун столкнулся с таким и не впервые, его поражала ужасающая сила, которую бакка выпустил в надежде освободиться от убийцы. Бакке даже удалось на миг разжать руки Лесовика и выплюнуть из самой своей сердцевины отвратительную и тошнотворную слизь прямо на грудь колдуну. На мужчину словно вылили котёл желчи, и он воззвал к Эрсе, надеясь завершить чары прежде, чем придётся снова сделать вдох.

Лесовик упорно выкрикивал последние слова заклинания, удерживая корчащегося маленького монстра всеми силами своих крепких мускулов. Казалось, даже мёртвая волчья шкура ожила под воздействием тёмной силы бакки: мех ощетинился, челюсти клацали, и вся она дёргалась и дрожала.

Колдун продолжал бороться и, наконец, последним усилием воли и разума оторвал крошечное тело от огромной головы, словно выдернув цветок из почвы. Тотчас вой бакки стих, и лес вокруг, освободившись от чар хульдра, замер в тревожном ожидании.

Путь Эрсы далёк от нежностей — Природа кровожадна.

Крепко зажав пальцами похожее на червячка тело, Лесовик пнул в кусты мгновенно сдувшуюся голову и, в порыве отвращения, сорвал с себя одежду. По-прежнему вдыхая ртом, он стал извиваться и ползать по земле, пытаясь стереть слизь бакки с тела. Наконец, рухнув на спину, колдун сделал глубокий вдох, даря покой содрогающемуся телу и молчаливо вознося молитву за спасение Духу Земли. Поднявшись, он вытер запачканный лоб и принялся изучать крошечный стебель фиолетовой студенистой массы, неподвижно лежащий на его ладони.

Теперь колдуну полагалось пролить немного собственной крови на то место, где рос бакка — в знак уважения к убитому созданию и в надежде, что здесь вскоре вырастет другой.

Но Лесовик лишь запихнул тело в мешочек и устремился прочь.

«Маленький ублюдок! Надеюсь, тебе было больно!» — выругался он про себя.

Усевшись на корточки под нависшей над речкой скалой, Лесовик затянул новое заклинание. Теперь, когда бакка был у него, колдун пытался извлечь силу маленького существа. Здесь, в сокровенном лесном уголке, окружённый орешником, Лесовик сварил похожее на угря тело хульдра в простой ольховой миске, взяв воду из священного источника.

Будучи жрецом Эрсы, колдун хорошо знал все церемонии, которые необходимо соблюсти. В особо важные моменты жизни человек нуждается в соблюдении определённых ритуалов, в той же степени они необходимы и колдуну. В глубине души Лесовик понимал, что большая часть знаков, заклинаний и магических ингредиентов владеют малой силой или не обладают ею вовсе. Однако мощь символа несомненна; он обращается напрямую к сознанию и значительно лучше способен сосредоточить душу, заключив в простом образе целое действо.

Например, дерево — священный символ его веры, и не только орешник, растущий здесь, но дерево само по себе. Оно является символом взаимосвязи вещей: корни в земле, а крона касается неба. Земля, вода и солнечное пламя кормят дерево, а ветер переносит его семена, — все элементы живут в нём. Различные создания живут на деревьях и кормятся их плодами. Ореховая роща — священное место, именно она необходима для самых сильных чар.

И лучше ольхи дерева не сыскать. В этих деревьях прячутся водяные феи, с помощью её листвы красят они свои одежды. Может ли колдун лучше выразить уважение к Сокрытому Народцу, к бакке, которого он забрал у них?

По крайней мере его так учили. «Мэш, мэш, мэш», — пел пестик, пока мстительный шаман превращал липкое тело бакки в отвратительно пахнущее месиво. «Чавк, човк, жмых», — скрипели зубы, пережёвывая получившееся снадобье. Дурманящий запах из ольховой миски коснулся ноздрей, а колдун уже почувствовал головокружение.

Ему не было нужды поднимать взгляд, не было нужды даже глаза открывать; Лесовик и так знал, что окрашенный в ночь ворон у него за спиной. Как и должно было случиться, тот прилетел получить на время часть души колдуна.

— Ворон, — хриплым голосом нараспев начал шаман, вязкое варево жгло горло, — прими мой дух в свои глаза. Лети и покажи мне намерения Эрсы.

С помощью плоти бакки Лесовик стал медиумом. Невежественные жители Нордвоза никогда бы не поверили, что дикий человек из леса способен на подобное; они полагали, что медиумы общаются только с мёртвыми. Но для жреца Природы, такого как Лесовик, медиум был каналом, тропинкой, по которой божество земли могло прийти к человеку. Сейчас Лесовик, подобно дереву, связывал землю с небесами.

Теперь он, казалось, воспарял из клетки плоти, поднявшись на самые верхние ветви. И с этой высоты смотрел он вокруг глазами ворона. Не задерживаясь ни секунды, взлетел ворон, неся душу колдуна над кронами деревьев. Вот остались позади пастбища. Душа Лесовика замирала от восторга, наслаждаясь картинами внизу. Вскоре они уже летели над колыхающимися полями возле Нордвоза, и домики крестьян были похожи на деревянные игрушки. Люди, работавшие там, смахивали на снующих по земле муравьев.

Ворон направился к городу. Казалось, птица летит к высокой башне, которая была частью Винтус-холла. Всё ближе и ближе, пока наконец не опустилась на подоконник.

Неожиданно колдуна охватила тревога. Видение начало меркнуть намного раньше, чем следовало. Что-то пыталось вмешаться и развеять чары, прежде чем шаман смог бы увидеть нечто важное. Эрса! Боже, только не сейчас! После стольких усилий!

Колдуну пришлось действовать быстро. Повинуясь порыву, Лесовик послал ворона внутрь комнаты в последней отчаянной попытке увидеть как можно больше.

Особо смотреть было не на что: на краю кровати сидел мужчина и точил боевой топор. У него были курчавые редеющие каштановые волосы — определённо чужеземец. Сидящий мужчина внимательно посмотрел на птицу, но не стал её прогонять.

Колдун лишь один раз мельком взглянул, но знал, что навсегда запомнил этого человека: ранние морщины тяжёлой жизни, преждевременно врезавшиеся в лицо, беспокойный взгляд и странные вытатуированные на руках драконы.

Тут видение померкло, и Лесовик вновь оказался в орешнике у речки.

— Ну же! — в гневе прокричал он деревьям. — И это всё, что я получил, рискуя жизнью с баккой?

Но ответа не было, Лесовик чувствовал себя обманутым. Очевидно, Скелы, способные влиять даже на решения богов, включая Эрсу, решили по какой-то причине вмешаться.

— Дело, наверное, очень серьёзное, — пробормотал колдун.

Лесовик в тревоге кусал губы. От него определённо ждали многого, но он до сих пор не понимал чего. Мужчина в видении — безусловно, ключ. Конечно, он мог бы просто отправиться в город и напрямую спросить чужеземца, однако что тот ответит? «Извините, я думаю, вы важны для моего бога. Скажите, почему?» Нет, так не годится. Жители Нордвоза уже считают его, Лесовика, немного сумасшедшим, и это только подтвердит их мнение.

Остаётся бросить руны и надеяться, что те прояснят видение.

Колдун отыскал у ручья место посуше, опустился на колени и приступил к действу. Узловатые пальцы с длинными заострёнными ногтями нырнули под волчью шкуру и достали кожаный мешочек, в котором что-то брякнуло. Колдун развязал ремешок, положил мешочек на землю между колен и воздел руки. Подняв лицо к солнцу, он сделал глубокий вдох.

Всё кругом стихло. Смолк птичий щебет, ветер улёгся, листья деревьев более не шептались. В этой неожиданной тишине шаман начал свою песнь. Сначала его голос напоминал угрожающее рычание большой дикой кошки: пугающее, даже злобное. Затем оно сменилось глухим стенанием, идущим из глубин естества, — стенанием, которое срывалось с губ дыханием призрака. И вот наконец полилась завораживающая песнь. Жители Нордвоза не услышали бы в этих заунывных напевах слов, но они были — хранящие силу слова древнего и тайного языка торка.

Лесовик замолчал, открыл глаза и моргнул, щурясь от солнечных лучей. Перед ним лежал голый, потрескавшийся берег реки. И тут неожиданно пришло новое видение: всё вокруг почернело, факел освещал лишь потрескавшуюся каменную плиту. На миг колдун почувствовал запах лошадиного пота и услышал странные звуки, словно ныла женщина... А воздух был морозным.

Видение исчезло.

«Странно, — подумал колдун. — Я ведь ещё даже не бросил руны».

Пожав плечами, он опустил руку в кожаный мешочек и перемешал руны. Ему понадобится восемь рун, по одной на каждую серёжку с ветки орешника, что принёс ворон. Подумав, Лесовик задал первый вопрос.

Кто этот чужеземец с боевым топором, гостящий у пеладанов?

Отведя взор от мешочка, он вынул руку и бросил её содержимое на землю.

— Одна, — пробормотал Лесовик. — Немного...

Лишь одну-единственную руну вытащила рука. Тем не менее, колдун перевернул сделанную из орешника руну, провел пальцами по гладкой, стёртой от времени поверхности и уставился на выгравированный и прорисованный кровью символ:

Дорога.

Сама по себе эта руна раскрывала мало. Она могла означать поход, путешественника, даже большое расстояние. Касательно человека из его видения, было бы просто предположить по его внешности, что он — путешественник. Но Эрса не стала бы тратить руну на столь очевидный ответ. Нет, скорее всего, имелся в виду поход. Тот мужчина должен отправиться на поиски чего-то очень, очень важного.

Лесовик не медлил — ведь у него оставалось еще семь рун. Положив обратно в мешочек символ дороги, он задал второй вопрос.

Куда лежит его путь?

На сей раз выпало две руны. Колдун подобрал их и нахмурился. Ничего хорошего:

Рогр — Неведение.

Очень неопределённо. Рогр могло означать как самого рогра, так и какую-либо надвигающуюся беду. Чтобы узнать точнее, ему пришлось бы спросить об этом у человека из видения. С Неведением дело обстояло иначе. Значило ли это, что чужеземец ничего не знает о Рогре или о бедствии, или он должен предотвратить что-то ужасное, но не ведает как?

А что ещё хуже, вдруг он сам может вызвать то самое бедствие, однако не имеет об этом представления?

Продумав все три возможности, Лесовик задал третий вопрос, тщательно подбирая слова.

Какой бог стал причиной неведения чужеземца?

Звучало несколько самонадеянно. Вопрос был с подвохом, если он правильно истолковал три предыдущие руны. По ответу он сможет узнать, против каких сил выступил чужеземец, и следует ли ему помогать или наоборот мешать.

Лесовик снова бросил руны.

И опять выпал Рогр, да ещё Щит.

Но теперь всё было хорошо: руны многое прояснили. Он верно истолковал руну Рогра: становилось ясно, что имеется в виду божество, а не какое-нибудь бедствие. Именно рогр — цель похода. Лесовик всегда был против разрушительной силы рогров. Теперь колдун мог понять свою роль: если чужеземец пребывает в неведении, а рогр от этого только выигрывает, то ему, Лесовику, надлежит стать посланником Эрсы и просветить чужеземца.

Однако о чем говорит руна Щит? Обычно она обозначает Скел, «стражников», но какое отношение они имеют к рограм? Колдун вспомнил всё, что знал о Скелах и их отношениях с богами. Решение пришло само собой: хотя именно рогр получает преимущество от неведения чужеземца, в самом неведении виноваты Скелы. Они вечно скрывают и утаивают. Скелы не позволяют богам раскрываться перед преданными жрецами: только видение или знамение, только неясное толкование рун; ничего очевидного, лишь предположения и догадки.

Выходит, из-за вмешательства Скел бог-противник рогра не смог передать послание своему слуге. Какой это бог, сказать трудно, по крайней мере пока не удастся поговорить с чужеземцем. Сразу же на ум приходил Куна Дающий Свет, главный противник Ольхора, Повелителя Зла. Хотя это может также быть и его богиня — Эрса, Владычица Природы. Ведь Ольхор всегда презирал землю и её питомцев.

И всё же мужчина из видения не походил на последователя этих культов. Может, он служит какому-то малому божеству или даже не истинному...

Пришло время задать четвёртый вопрос: как им с чужеземцем получить скрываемые Скелами знания.

Как мы сможем узнать то, чего не знаем?

Взглянув вниз, Лесовик удивился. Все три руны лежали на земле у его ног, последние три руны, данные ореховой ветвью.

Червь Земли. Древо Знаний. Луна.

Эти последние руны раскрыли ему все. Чужеземец не поклонялся Эрсе, он служил другому божеству. Скелы не позволили тому богу передать необходимые для уничтожения рогра знания. Но Эрса придумала, как обмануть Скел, как передать чужеземцу намёк за их спинами! И это знание придёт во сне — так говорит руна Луны, руна ночи.

Тайком от Скел многого передать невозможно. Сны и видения могут быть истолкованы неверно даже таким как он, и последствия тогда будут ужасающими. Но и полученные крохи знаний способны пошатнуть Равновесие...

Лесовик — человек-волк, Лесовик — торка, Лесовик — колдун снов должен сопровождать бедного растерянного чужеземца и через служение Эрсе передать ему лунное знание.

Колдун дико подпрыгнул, словно лягушка, почувствовав необыкновенный прилив сил. Вооружённый видениями, он станет стражем всего Линдормина.

Не тратя более ни минуты, он направился в Винтус-холл. Волчья шкура развевалась вокруг бегущего шамана, неистовство отражалось в его глазах. В мягких сапогах из овчины колдуй несся словно олень, практически бесшумно, и вскоре священные поляны и тёмные шепчущиеся дебри с их обитателями остались позади.

 

Глава 3

Странник

А с высокой ветки на него смотрел ворон, поблескивая на солнце чёрными бесстрастными глазами. В клюве он держал ореховую ветвь.

От леса до города было довольно далеко. Дорога поднималась вверх по древней плотине, петляла через сочные зелёные луга с полевыми цветами. Лесовик всё бежал и бежал вперёд, пока пастбища не сменились полями с живыми изгородями, окрашенными всеми цветами поздней весны. Потом поля уступили место загонам для скота, и вот уже показался грязный скотный рынок, за которым лежали убогие глинобитные лачуги, жмущиеся к крепостной стене города. За стеной колдуна ждали пряные и красочные улицы самого Нордвоза.

Пряным этот укреплённый город назвали некие образованные люди. В течение последних недель Нордвоз оправдывал своё название: всё больше и больше путешественников прибывало сюда, добавляя колорита и аромата.

Так было всегда, стоило появиться известию о новом походе пеладанов. В город стекались самые разные люди: наёмники и торговцы, актёры и провидцы, акробаты и воины, ремесленники и оракулы, продавцы сувениров и поставщики пива, жонглёры и сказители, рабы и освободители, ловкие кукольники и менестрели, уродцы и мошенники, фокусники и проповедники, балаганщики с самыми разными чудными созданиями...

Деньги пытались вытрясти буквально из всего. Город охватывало нечто сродни золотой лихорадке, и избежать её было невозможно. Куда ни пойди — повсюду наткнешься на добропорядочного разумного горожанина; и каждый добропорядочный горожанин, не закрывая рта, отчаянно пытался продать любую ерунду, вплоть до ножки стула собственной бабушки, чтобы тотчас потратить вырученные деньги на столь же бесполезную вещицу, из которой не соорудишь даже хлопушки.

Здесь, в Нордвозе, любая оплата была в ходу: от златых до соболей. Были и монеты, представляющие собой тиснёные цилиндрика из меди, серебра или золота; те широко ходили в Линдормине, однако редко встречались в этих северных краях. Практичные жители Нордвоза предпочитали златы: медные, серебряные или золотые квадратики, отрезанные от длинного бруска. Торговцы из дальних стран привозили необыкновенно дорогие драгоценные камни, но здесь предпочитали расплачиваться агатами, топазами и аметистами, которые в изобилии добывались в окрестностях, и потому их легко было оценить.

Самыми необычными средствами оплаты в Нордвозе, пожалуй, оставались соболиные меха. Прекрасные и весьма прочные, эти «банкноты» клеймили специальным гербом, а самые пенные шкурки даже подписывались шестью служащими монетного двора. Сегодня на рынке Нижний Котёл соболя переходили из рук в руки столь быстро, словно люди жонглировали раскалёнными угольками.

Запах пережаренного мяса и лука, дурманящий аромат незнакомых специй, рёв вьючных животных, удары кузнечного молота, назойливые выкрики продавцов амулетов, визгливый смех детей у ширм кукольников, оглушающая какофония голосов, свиста, мелодий, колокольного звона — всё поднималось ввысь и проникало сквозь увитое плющом окно в маленькую комнатку наверху башни Винтус-холла. Но мужчина, поселившейся там, ни на что не реагировал.

Болдх лежал на кровати, уставившись в потолок. Невозможно припомнить все города и посёлки, что он посетил за восемнадцать лет странствий. Стоило ему войти в какое-либо поселение и позволить себе роскошь дешевого постоялого двора, как он, уединившись, ложился на кровать и несколько часов просто смотрел в потолок.

Бездумно перебирая рукой зазубрины на древке боевого топора, Болдх размышлял о прошлом. Ему не хотелось думать о том, сколько потолков он перевидал. Но не мог не вспоминать прошлое: потолки, дома, постоялые дворы... пройденные города, государства, континенты. Святой Пел-Адан!

Большинство ночей Болдх проводил под открытым небом. На провонявших отбросами и скисшим молоком задворках, в грязных хлевах, на переполненных палубах кораблей, в сырых полях, где рос хмель, на кладбищах и вблизи свалок гниющих туш, в кишащих москитами джунглях, на пружинящей хвое в лесу, в безграничных пустынях с холодными шепчущимися песками, в трясущихся фургонах, в разрушенных храмах, на опасных горных выступах, под каменными мостами — он стремился провести ночь там, где мог бы избежать неумолимого и безжалостного внимания любопытных, но таких недобрых людей.

Встречи с ними приносили самые серьёзные испытания. Дождь, хотя и угнетал, не доставлял в дороге особых проблем. Ночные насекомые раздражали, однако Болдх мог смириться с ними. Даже хищники не смущали его сон. Но люди! Они приставали снова и снова: «Эй, откуда ты? Зачем здесь? Чего нужно? Ночлег? Проводника? Травку? Все остальные здесь злые, но я с гор — я честный! Эй, друг! Куда пошёл? Почему не говоришь? Почему ты такой? Ну и вали тогда в преисподнюю!»

Всегда подсматривают, донимают, ухмыляются и льстят; вечно норовят обмануть, используя хорошо знакомую ложь, старые трюки; слоняются возле портов, переправ, у лошадиных барышников. Воры, проводники, дельцы, сектанты и просто зануды и бездельники никогда не оставляли его в покое, следуя по пятам, и всё лезли, лезли, лезли с вопросами...

Ухмыляющиеся лица попрошаек, угрюмые и косые взгляды — а под плащами белеют костяшки пальцев, напряжённо сомкнувшись на рукоятях.

Злоба клокотала в Болдхе, а тело напрягалось от несправедливых обид. Порой он проходил через города с их любопытными жителями не останавливаясь, отказывая себе во временном избавлении от голода и невзгод. Что угодно, лишь бы не встречаться с неотвязной толпой.

Почему его никак не оставят в покое?

В самые тяжёлые минуты он убеждал себя, что люди наказывают его, завидуя свободе. Но в глубине души всегда знал, что мир жесток и безжалостен, отчего и людям приходится быть такими же. И он сам не исключение.

Однажды ему станет совсем худо; тогда, чтобы выжить, придётся собрать последние крохи сил.

— Почему я не могу остановиться? — сорвалось с губ чужеземца, и он только теперь осознал, что всё это время говорил вслух.

А ведь ему даже не нравилось путешествовать. Уже через год странствий Болдх обнаружил, что любое новое место вскоре перестаёт отличаться от прочих. Стоит хоть раз увидеть горы или пустыни, и можешь считать, что видел их все. Манящая романтика дороги, которую он остро чувствовал ещё мальчиком, живя с матерью в далёком Моэль-Брине, давно испарилась. А столь желанная свобода стала казаться худшей клеткой, чем домик, где так скучно было расти.

По крайней мере тогда он хотя бы мог мечтать...

Болдх повернулся на бок, и его взгляд упал на платяной мешочек, в котором он привык хранить амулеты и различные безделушки. Достиг ли он чего-нибудь за время путешествий? Сине-красный мешочек содержал нажитое за годы странствий имущество.

Дешевые побрякушки, которые привлекли внимание где-то на базаре. Приглянувшиеся блестящие и необычные вещицы. Там не было ничего, что свидетельствовало бы о великих приключениях.

Болдх вздохнул. Много раз ему хотелось всё бросить, осесть и начать нормальную жизнь. Но за годы странствий он так и не нашёл того «волшебного» места, которое заставило бы его отказаться от бесконечной дороги, что неизменно выходит из любого города и манит вдаль. Болдх ненавидел дорогу — и не мог с неё сойти.

«Ни одно место, — размышлял странник, — и ни одна...»

Он оборвал предложение, но не смог так же легко оборвать мысль: ни одно место и ни одна женщина. Да, именно.

Болдх знал, что уникален; такой уверенности в себе и независимости нет ни у кого. Однако из-за этой уникальности он утратил многие человечные черты. Он утратил способность любить. Когда это случилось, Болдх не помнил; возможно, в юности. Он был лишён тепла привязанности в столь раннюю пору созревания чувств, что семена любви попросту иссохли.

Порой Болдх убеждал себя, что его путь странника не позволяет найти ту самую, которая может принести успокоение, но это было не так. Подтянув дорожный мешок, Болдх вытащил маленькое зеркало — стекло закрывало тщательно отполированную серебряную пластину. В его совершенную поверхность он стал рассматривать свою отнюдь не совершенную внешность. Болдх никогда не был красавцем.

В первые годы путешествий случались времена, когда он заводил друзей. Путешествуя через огромные пространства голых степей или пустынь, ему доводилось присоединяться к другим людям, обычно торговцам или погонщикам с охраной, которые не меньше года двигались по сухопутным торговым путям, ведя за собой сотни верблюдов, лошадей и бизонов. Поначалу он старался быть замкнутым, ведь он — Болдх-странник и знает о путешествиях поболе их. Но в дороге происходят такие события, когда всем надо быть заодно; можно называть это если не дружбой, то взаимовыручкой. В итоге Болдх на некоторое время сбрасывал оковы одиночества и мог вновь ощутить восторг открытий, наслаждаться солнцем и ветром, разделяя с другими радость при виде оранжевого солнца, садящегося за неизведанный и волшебный горизонт.

И хотя странник никогда бы не признался, то были лучшие дни. Остальное время он, подобно привидению, бродил меж людей, не в силах присоединиться к ним. Как случайный гость на свадьбе, Болдх мог лишь смотреть и слушать, зная, что к нему происходящее отношения не имеет.

— Великое пожирающее душу Одиночество, — произнёс он вслух.

* * *

Неожиданный стук в дверь вырвал странника из размышлений. Раздражённый, Болдх встал, быстро подошёл к двери и рывком распахнул её.

— А, ты... Что надо?

Финвольд был захвачен врасплох непривычным акцентом странника и его резкостью.

— Не могли бы мы поговорить? Недолго?

Болдх вздохнул.

— Мы уже говорим. — Ему хотелось и дальше оставаться одному, чтобы разобраться в своих мыслях. В компании он сейчас нуждался меньше всего.

— Мне необходимо с тобой поговорить, — настаивал нежеланный гость.

Болдх открыл дверь пошире, приглашая жреца войти.

— Ну, что ты мне хочешь сказать?

Финвольд понял, что разговаривать нужно без околичностей, поэтому поспешил начать:

— Я знаю, что существует множество мнений относительно способов уничтожения рогра, и не собираюсь вновь их обсуждать.

— Хорошо, — перебил жреца Болдх, вновь растягиваясь на кровати. — Вот и не надо.

Финвольд продолжил:

— Все мы знаем, в чём проблема, но Эппа полностью положился в её решении на тебя.

Жрец замолчал, ожидая ответа странника. Тот по-прежнему молча смотрел в потолок.

— Я его уже несколько раз спрашивал, — вновь заговорил Финвольд, ёрзая на жёстком стуле, — каким образом уничтожение связано с тобой, и почему он так в тебя верит. Ты знаешь, что тебе надлежит делать?

— Нет. А разве должен? Зачем? — только и ответил странник, повернувшись к жрецу.

Финвольд был по меньшей мере удивлён и очень сильно раздражён явным равнодушием чужеземца.

— Да. Честно говоря, я считаю, что ты должен знать.

— Ты знаешь, — ответил Болдх. — Ты так сказал на совете. Тогда в чём проблема? Уже начал сомневаться?

— Я знаю, верно. Но меня очень беспокоит Эппа. Его разум не столь ясен, как прежде, а идеи с каждым годом становятся всё причудливей.

— Сколько ему лет?

— Говорят, семьдесят.

— Серьёзно? Он выглядит старше.

— Согласен. Нибулус прав — он слишком стар для серьезного путешествия. Особенно на Дальний Север. Он держит двадцать две овцы, да ещё души не чает в корове. Ему следует заботиться о своём стаде... Я беспокоюсь за него, понимаешь?

— Мне кажется, он хочет пойти, — вежливо ответил Болдх.

— Но зачем? — продолжал настаивать Финвольд. — Просто смешно! Говорю тебе, он впадает в старческое слабоумие и... Когда мы начнём пробираться через опаснейшие места, Эппа станет для нас камнем на шее. И всё из-за сумасшедшей идеи, будто только он один сможет подсказать тебе, как убить Дроглира... Послушай, я не пытаюсь преуменьшить его заслуги. Он желает добра, но каждому попятно, что рвения и приверженности истине недостаточно для такого тяжёлого похода.

— А разве не это проповедует ваш культ?

— Очевидно, ты не понимаешь...

— Думаю, это ты не понимаешь. Твой собрат Эппа уверен, что он должен пойти, что без него, как и без меня, весь поход не имеет смысла. Отговорить его невозможно.

Финвольд поднялся и стал расхаживать по комнате. Выглянул в окно, затем вновь повернулся к Болдху.

— Как ты познакомился с Эппой? — спросил он.

«Лучше бы ты заткнулся», — подумал странник. Необычность знакомства со старым жрецом до сих пор тревожила его.

Несколько дней назад Болдх въехал в город с юго-востока. Была тёмная и ветреная ночь, предвещавшая бурю, да и сам странник пребывал в мрачном расположении духа. Взобравшись на вершину холма, он увидел тёплые огни Нордвоза, и в нем вновь проснулось презрение к горожанам. Болдх пустил лошадь лёгким галопом — так плащ развевался на ветру, и в то же время странник приближался размеренно, что должно было выглядеть достаточно грозно. Несмотря на погоду, на рынке, который он проезжал, было много гуляк, по они не обратили на его манёвры никакого внимания.

Оставив лошадь в конюшне, Болдх отправился в ближайший трактир. Его намерение сойти за облачённого в плащ с капюшоном чужеземца, раскуривающего трубку в тёмном углу, оказалось тщетным — все тёмные углы уже были заняты другими загадочными чужеземцами. Поэтому ему пришлось довольствоваться ярко освещенным столом в центре трактира и компанией крестьян, привёзших хмель из Оттры, которых его общество не раздражало.

Тут и возник Эппа, словно ждал его появления. Увидев Болдха, он подошёл сразу к нему, как к старому знакомому, и сел за стол. Так всё началось.

Болдх отвернулся от Финвольда и ответил:

— Я въехал в город несколько дней назад, а Эппа заговорил со мной в том трактире, что на улице Водокачки.

— Ты говоришь про трактир «Погоня»? — Финвольд явно удивился. — Обычно Эппа не ходит в такие места.

— Спроси его сам, если не веришь.

— Нет, я тебе верю... — Жрец по-прежнему хмурился. — И что случилось потом?

— Он купил мне пинту пива и спросил, не могу ли я ему помочь?

— Вы раньше встречались?

— Никогда прежде его не видел. Говорю же, я впервые в этом городе.

— Что именно он сказал тебе?

— Что-то о видении, в котором его бог поведал, будто бы, если я не пойду с ним к острову Мелхас, всему миру придёт конец.

— И всё? — удивился Финвольд. — О чем ты тогда подумал?

— Его слова показались мне достаточно правдивыми.

— Верно. И ты решил пойти с нами?

— Как видишь, — закончил странник, лениво позёвывая. Обычно он терпеть не мог расспросы, но сейчас это его немного веселило.

— Поверить не могу! — воскликнул Финвольд, всплёскивая руками. — Какой-то старый жрец, совершенно незнакомый, подходит к тебе в трактире и требует, чтобы ты сопровождал его в самое жуткое место Линдормина, ибо ему было знамение, — и ты соглашаешься?!

— Так уж получилось, — кивнул странник.

Частично это было правдой, ведь Болдх никогда не путешествовал в компании, если только не имел на то особых причин. Собственная прихоть — вот что всегда им двигало. Куда бы он ни направлялся, выбор был за ним. Странник есть странник. «Почему бы и нет?» — подумал Болдх тогда. На Дальнем Севере он прежде не бывал; путешествие могло оказаться захватывающим и интересным. Конечно, те края суровы, но кто лучше его сможет там пройти? Болдх не думал, что в тех краях подстерегает опасность. Он ведь не воин.

Причем убедило его нечто в самом Эппе. Определённо, вокруг старого жреца витал некий дух истины, нашедший отклик у Болдха.

Не впервые странник действовал по наитию. Несколько последних лет шёл он извилистым путём на запад, через степи Кроу, Молельные Равнины и Рег-Наховию, словно ведомый Судьбой. Он уверял себя, что не хочет возвращаться в родной Пендониум; однако, каким бы окольным ни был путь, ноги неумолимо несли странника на запад. И сейчас в крошечной спальне Винтус-холла мысли Болдха вновь и вновь возвращались к земле его детства.

Путь Болдха лежал к дому, и не важно, готов он это признать или нет. Он уже был рядом с родными краями, и здесь говорили на похожем языке. Но Болдх даже Эппе всего не рассказал, не говоря уж о Финвольде. Он никого не пускал в душу.

Финвольд снова сел на стул и спросил:

— Ты, наверное, неистово веришь в Куну. Ты — Несущий Свет?

— Ну уж нет! — презрительно усмехнулся Болдх.

— Тогда кому ты поклоняешься?

— Никому, — пробурчал странник. — Я не поклоняюсь вашим богам.

— Но ты веришь в богов? — продолжал настаивать жрец.

— О да. Я верю в богов, — ответил Болдх. — Я видел немало свидетельств их влияния: храмы, деревни, целые города, разрушенные до основания или порабощенные; целые страны начинали войны из-за незначительного расхождения в вере... Какие-то боги существуют, какие-то — нет; мне это безразлично, ибо от меня им не добиться поклонения.

Независимость Болдха проявлялась ещё и в полной неспособности к самообману, хотя обычно люди охотно ради спокойствия отрицали то, что сами в глубине души считали верным.

— Я воспитывался как пеладан, — задумчиво продолжил странник, говоря скорее сам с собой. — Но осознал, что верить в...

Болдх замолчал и выругался про себя. В его намерения не входило раскрывать своё прошлое.

Финвольд был не в силах осознать всю чудовищность сказанного странником: как человек может жить без веры!.. Болдх уже привык к подобной реакции, он встречался с ней повсюду, и зачастую его развлекал вызываемый гнев.

Понимая, что вновь оказался в тупике, Финвольд решил оставить вопрос веры, как есть. И попробовал подобраться с другой стороны.

— А что привело тебя в Нордвоз?

Болдх злорадно усмехнулся.

— Я — оракул.

На сей раз он почти не лукавил. Болдх на самом деле «трудился» оракулом. Он зарабатывал на жизнь, предсказывая людям будущее. Если это называется жизнью. Странный выбор для того, кто воспитывался воином. В маленьком городке Моэль-Брин, в стране Пендониум, что лежала далеко на западе, отец Болдха — пеладан — воспитывал его с братьями согласно своей вере. Странник плохо помнил те годы, но никогда не забывал жгучую ненависть, что он испытывал к строгим правилам и догмам, преподносившимся с самых ранних лет. Его отца убили в дальних краях, когда Болдх был ещё ребёнком. Позже, по достижении четырнадцати лет в юноше что-то сломалось: никого не предупредив, он собрал немного еды, схватил меч и навсегда покинул дом. И до сих пор он не знал, что побудило его уйти — так неожиданно всё произошло; так вдруг ломается ветка под тяжестью выпавшего снега.

Моэль-Брин лежал на пересечении важных торговых путей. Юноше удалось наняться в охрану каравана, идущего к Алому морю. Однако те наёмники ему не понравились, и через шесть месяцев он от них ушёл. Сначала, по наивности, бродил от деревни к деревне в поисках сезонной работы, по столь тяжёлый труд приносил мало денег, едва позволяя выжить, не говоря уж о продолжении странствий. Требовалось найти ремесло, которое принесло бы приличные деньги за короткий срок. Кузнечное Дело? Конечно, он обладал необходимыми для этого навыками, но таскать повсюду за собой кузнечный горн было несколько непрактично. К тому же юноша решил оставить все навыки пеладана в прошлом.

Стать целителем? Люди платят большие деньги за врачевание, а он достаточно уже об этом знал и, задавшись целью, узнал бы ещё больше. Нет, целителям частенько приходится иметь дело с ампутацией и открытыми ранами, а Болдху становилось плохо при виде крови.

Однажды его осенила идея стать предсказателем — оракулом. Легче лёгкого, достаточно лишь обзавестись дешёвыми амулетами, а в дальних странах его чужеземная внешность только поможет желающим, особенно женщинам, поверить в предсказания. Чтобы платили больше, странник всегда предсказывал исключительно то, что от него хотели услышать.

— Да. — Болдх улыбнулся. — По сути мы не такие уж разные. Основное различие в том, что мне за предсказания платят.

Финвольд потерял дар речи.

— Вы же, религиозные предсказатели, — продолжал странник, — всегда сулите ужасные бедствия.

— А если это правда? — пылко воскликнул Финвольд.

— Разве не ты недавно сказал, что рвения и приверженности истине недостаточно для похода? — съязвил Болдх. — Большинство людей презирают правду. Ты был бы гораздо удачливее, если бы иногда лгал; люди предпочитают быть обманутыми.

Глаза Финвольда, казалось, стали ещё чернее.

— Болдх. — Голос жреца дрожал от гнева. — В Нордвозе ты пришлый. Позволь мне узнать причины, побудившие тебя присоединиться к нам в этом опасном путешествии.

— Деньги, конечно. Вы ведь платите наёмникам?

Финвольд задумчиво покачал головой.

— Дело не только в деньгах. Мы направляемся к Мелхасу, помнишь? Может быть, мы все погибнем в походе, никакие деньги не стоят подобного риска.

— Брось, — усмехнулся Болдх. — Насколько это опасно?

— Ты представляешь, сколько ужасного таит в себе Дальний Север? — настаивал Финвольд, оглядывая растянувшегося на кровати странника.

— Не имею представления, — равнодушно ответил тот. — Я тебе что, оракул? Именно ты должен...

Болдх умолк. До сих пор ему нравилось подшучивать над жрецом, однако теперь, глядя в его пылающие угольно-чёрные глаза, он подумал: не превратит ли Финвольд его в соляной столб.

Но тут напряжение спало, и жрец стремительно вышел из комнаты. Болдх встал, закрыл за ним дверь и подошёл к окну, вдыхая «букет ароматов» рыбы, навоза и всевозможных специй.

«Святошам до меня ни в жизнь не добраться», — подумал он, невесело улыбаясь.

* * *

— Вас ждут снаружи.

Вздрогнув, Эппа очнулся. Даже в кладбищенской тишине погружённого во мрак храма он не услышал приближения Несущего Свет, который теперь стоял рядом с ним. Всё это время старый жрец неистово молился своему красноглазому богу. Старик не произносил слова вслух, как другие; его обращение к богу было тайным, чтобы никто не услышал. Эппа так глубоко погрузился в молитву, что, вырванный из транса собратом по вере, испытал шок от возвращения в мир живых.

— Кто это? — сбивчиво спросил старый жрец, подслеповато щурясь на облачённую в серую хламиду фигуру. — А, ты, Томмас...

В храме было тихо, темно и холодно. Словно в первый раз Эппа увидел огромные деревянные колонны, поддерживающие высокий потолок; посыпанные камышом каменные плиты; простенький алтарь, украшенный множеством покрытых паутиной ликов, священных предметов и неровными рядами свечей из овечьего жира, которые давали слабый свет. На какой-то миг храм, в котором он страстно молился уже много лет, показался незнакомым. Эппа словно очутился в ином мире.

— Томмас, сколько сейчас времени? Я, должно быть, здесь давно.

— Только два часа после полудня, — ответил Несущий Свет, со смутным интересом изучая старческое лицо жреца-чародея. Хотя долго беседовать с ним желания не испытывал.

— Да... Хорошо. Что ты мне сказал вначале? — переспросил Эппа.

— Вас хотят видеть, — повторил Томмас. — Мужчина ждёт снаружи.

Несмотря на растерянность, Эппа заметил некоторое смущение в голосе собрата.

— Хочет меня видеть? — Старый жрец был сбит с толку. — Почему же ты не привёл его сюда?

— Он отказывается войти в храм, Эппа. Это — Лесовик.

— Лесовик? Хочет видеть меня? Зачем?

— Он... не сказал. Только просил привести вас. По-моему, он немного взволнован.

— Странно. Чего он от меня хочет? Скажи, что я выйду через минуту. Спасибо тебе, э-э... Томмас.

Несущий Свет быстро ушёл. Эппа расправил одежду и двинулся вслед за ним.

«Лесовик? — думал он. — Что происходит?»

Торка был примечательной фигурой, и хотя его хорошо знали в городе, видели там довольно редко. Иногда он неожиданно появлялся по каким-то своим делам, будто бы связанным с загадочными таинствами, и визиты неизменно заканчивались длительными возлияниями в «Погоне». Но большую часть времени Лесовик проводил в чащах.

Эппу не удивило, что торка не стал входить в храм. Как жрец языческого культа природы, послужившего источником всех местных суеверий и страхов, которые кунаизм пытаилсь побороть, Лесовик ни за что бы не вошёл в храм бога, отринувшего и изгнавшего старую веру.

Дойдя до открытой двери храма, Эппа увидел ожидавшего его колдуна, чей силуэт казался чёрным на фоне яркого дневного света. С накинутой на широкие плечи ощетинившейся волчьей шкурой, Лесовик больше походил на животное, чем на человека. Несмотря на подбитый овчиной плащ, Эппа задрожал. Даже презрение жреца к старой религии не смогло унять эту дрожь.

Эппа вышел из храма, оставив дверь открытой. И первое, что он заметил, был запах незнакомца, более резкий, чем на скотобойне. Под волчьей шкурой колдуна виднелась грязная рубаха до колен из кожи какого-то животного, подпоясанная пеньковой верёвкой с болтающимися на ней костяными амулетами. Эппа едва мог различить, где заканчивалась одежда и начинался человек.

Их взгляды встретились: маленькие, водянистые глаза старика, затуманенные сумраком и дымом храма, и пронзительный, даже дикий взор человека леса. Оба жреца молча рассматривали друг друга. Взаимное любопытство несколько смягчало пренебрежение и враждебность.

— П-по-моему, мы встречаемся впервые, — нерешительно начал Эппа, не зная, какое из имён колдуна выбрать.

Лесовик смотрел на своего противника и удивлялся: как такие маленькие, невзрачные служители смогли завоевать разум и сердца рослых и сильных жителей Нордвоза? Он сделал глубокий вдох, словно пытаясь оттянуть начало разговора.

— Приветствую тебя, южанин. Я — проводник духа Земли в этих краях. Моё имя сокрыто, моё истинное имя; ты можешь называть меня Лесовиком. Конечно, ты уже слышал обо мне под другими именами.

— Верно. — Эппа тихонько рассмеялся, вспоминая наиболее выразительные прозвища торки, данные горожанами.

Лесовик не разделил его веселья, и смех жреца сменился покашливанием.

— Итак, Лесовик, Что я могу для тебя сделать?

— Ты, южанин, очевидно, решил, что я пришёл бы к тебе, только если бы мне понадобилась помощь? — ответил колдун. — Напротив, я здесь, чтобы помочь тебе.

— Серьёзно? — В голосе Эппы слышалось сомнение.

— Я прочёл руны, — начал торка, но тут же был оборван жрецом.

— Нет, спасибо, никаких рун. Предложи кому-то другому.

— Жрец! — Лесовик почти рычал. — Я пришёл предложить помощь, не требуя ничего взамен.

— Извини, — снисходительно ответил Эппа. — Продолжай, пожалуйста.

— Сегодня утром, — начал Лесовик, — я получил послание от своего бога, послание... На что ты уставился?

Эппа резко поднял глаза и встретился взглядом с колдуном.

— Извини, — сказал он, испытывая неловкость. — Продолжай.

По-правде, он пристально смотрел на ноги Лесовика, пытаясь сквозь дыры в протёртых онучах разглядеть шерсть и когти на ногах торки, по мнению людей, «украшающих» шаманов.

— Послание, — тем временем продолжал колдун, — направило меня на поиск человека, которого, как я теперь знаю, зовут Болдх.

— Болдх? — подозрительно переспросил Эппа. — Какое тебе дело до Болдха?

— Как оказалось, серьёзное, — усмехнулся Лесовик. — Мне было сказано, что в ближайшие несколько недель этот человек станет главным звеном в цепи грядущих событий. Он двинется в поход, который определит судьбу мира.

Эппа немного успокоился. «Вот хитрюга, — подумал он. — Наверное, какой-нибудь наёмник болтал о походе в таверне, а торка решил подзаработать».

— Это всем известно.

— Верно, — продолжил колдун, — но, как я сказал сегодня Болдху...

— Ты видел Болдха? — прервал его Эппа; вытаращенные глаза и выдвинутая челюсть сделали жреца похожим на терьера. — Что даёт тебе право вмешиваться в дела, которые тебя не касаются?

— Не касаются? — запальчиво воскликнул Лесовик. — Судьба мира меня не касается? При всей самонадеянности... Это касается нас всех, жрец, и не только тех, кто жаждет власти.

— Не понимаю, о чём ты!

— Конечно же, не понимаешь! Ты очень многого не понимаешь. Может быть, если ты оставишь свой каменный мешок и... — Колдун усмехнулся.

Затем в его глазах появилось любопытство, он вытянул шею, пытаясь заглянуть в храм.

— Что вы вообще делаете в этих местах? Моль там разводите?

— Моль? Я только овец развожу, и уж точно не здесь.

— Моя бывшая жена говорила, что разводите моль, — настаивал колдун.

Эппа расправил свою дырявую хламиду, смущённо переминаясь.

— Ну, не специально.

Лесовик пожал плечами и вернулся к основной теме.

— Вряд ли ты знаешь про Скел.

— Скелы? — повторил жрец и задумался. «Значит, дело в Скелах. Этот лесной человек может быть полезен...»

— Да, — усмехнулся Лесовик. — Я прочёл руны: именно Скелы не дают Болдху нужных знаний.

— И что это за знания? — пытливо спросил Эппа, не смея надеяться, но всё же дрожа от возбуждения.

— Пока не ведаю, извини. Однако они у нас будут. Я послан к Болдху, как проводник и советчик. Дарителем Сновидений стану я для него, а когда путешествие подойдёт к концу и мы приблизимся к нашей цели, он найдёт, что ищет, через меня.

— Подожди. Давай всё проясним... Ты действительно считаешь себя тем самым советчиком? Себя?

— Не советчиком — Дарителем Сновидений.

Эппа громко рассмеялся.

— Неужели ты всерьёз думаешь, что я позволю затуманить разум Болдха суеверными выдумками твоего дикого культа? Позволю совратить его с истинного пути, нашей единственной надежды? Только во мне он найдёт проводника и советчика!

Зелёные глаза колдуна полыхнули злобой. Эппа, испугавшись, отпрянул, и его рука неосознанно нащупала дверную ручку за спиной. Шаман сверлил его взглядом, и старый жрец увидел вызов, вызов лесного создания, на чью территорию посягнули.

Эппа испытал нечто похожее на чувство вины; впервые в жизни он начал понимать первобытный инстинкт этого древнего культа, почти погибшего от удара пришедших религий, одну из которых исповедовал он сам.

— Извини, — сказал старик. — Продолжай.

Лесовик фыркнул.

— Как уже сказал, я предлагаю помощь. Задумайся, вы направляетесь в земли, о которых ничего не знаете; в древние земли моих предков. Дикие края, где человек подобный мне — незаменим. К тому же я не прошу ни платы, ни почестей и готов сопровождать вас бескорыстно. Я уже говорил об этом с Болдхом и с пеладаном Винтусом — они не против. Мне нужно только согласие одного из Несущих Свет.

Эппа тщательно всё обдумывал. «Даритель Сновидений? Наверное, стоит рискнуть». Если Лесовик способен получить знания, которые ему самому недоступны, это всем поможет.

Несмотря на враждебный тон колдуна, Эппа понял, как унизительно для Лесовика вести себя подобным образом перед захватчиком. Колдун проявил необыкновенную силу духа, и теперь настал черёд жреца повести себя так же.

К тому же Эппа всё больше осознавал, какую пользу может принести торка.

— Что ж, если ты не против компании южан, тогда присоединяйся. — И повернувшись к входу в храм, добавил. — Мы выступаем через три дня.

Возгласы ликования и одобрения почти заглушили музыку, рождённую из слияния звуков лиры и флейты: трубадуры исполняли балладу о победе для собравшихся в Винтус-холле разгорячённых пеладанов.

Воздух провонял дымом, задубевшие от пролитого эля коврики источали кисло-сладкий запах. Медовый напиток безостановочно лился как в желудки, так и по кольчугам «защитников добродетели». Прислужницы весело подпрыгивали на коленях «Кавалеров Добра, Поборников Честности, Воинов Чести и тому подобное...». Герои славного прошлого пеладанов взирали на своих потомков с гравюр и гобеленов, и едва, ли возможно представить, что они думали о развернувшейся картине.

— Парень! — заорал на оруженосца Боман, чье лицо уже побагровело от безудержных возлияний. — Кубок твоего хозяина пуст. За что он тебе платит?

Гэп Реднар от негодования стиснул зубы, но всё же покорно наполнил кубки напитками. Нибулус благодарно хлопнул его по плечу. Юноша всей душой жаждал оказаться подальше отсюда. Едва узнав, что ему предстоит сопровождать хозяина в походе, Гэп стал считать дни, часы и даже минуты до выступления. Сейчас он переминался с ноги на ногу от едва сдерживаемого нетерпения. Своего хозяина Гэп любил, зато его друзей терпеть не мог. В такой ясный и солнечный день юноша лучше присоединился бы к своим приятелям и поиграл с ними в знакомую с детства азартную игру — пускать блины по воде. Замечательное занятие!

— Вот Гвилч, — промямлил Боман с набитым ртом, — здорово помог бы тебе в походе.

«Конечно, — подумал Гэп, вновь заняв место за спиной хозяина. — Есть только одна проблема: он умер пятьсот лет назад. Хотя даже от мёртвого больше пользы, чем от тебя, потный жирдяй».

— Он с нами душой, — ответил Нибулус закадычному другу. — Я беру в поход «Хроники Гвилча». Там много полезного о тех краях, да и жрецам будет, что почитать.

— Почему бы просто не взять с собой трубадуров? — заметил Стафи. — Они знают все легенды наизусть, а их голоса поприятней твоего.

Нибулус неожиданно стал серьёзным.

— Мы не платим менестрелям за участие в священном походе. — Его голос прозвучал слишком напыщенно для царящего вокруг разгула.

Гэп вспомнил слова Финвольда, сказанные вчера, после унижения, испытанного жрецом на совете. «Если хочешь узнать пеладанов, — жаловался тот, — посмотри на этих здоровяков из Винтус-холла. Целый свод законов учит их, что правильно, а что нет; а кроме этого побуждает критиковать других и видеть повсюду недостатки. Их вера обременена десятками тысяч мелких порицаний; впрочем, они сплошь и рядом нарушают эти законы, столь рьяно ими проповедуемые. В большинстве своём пеладаны распутны, обжорливы и склонны к пьянству, но подобные грехи они скорей признают в ком угодно, только не в себе. Мысль, что правила относятся и к ним тоже, никогда не озаряет их головы. Каждый пеладан считает себя центром мироздания, а остальных лишь второсортными «не Я», которые должны ему покорно служить».

Размышления юноши прервала рвота одного из приятелей Нибулуса, и Гэп помчался за ведром и тряпками, прошмыгнув мимо новоприбывшего в красном плаще.

Через несколько мгновений из-за спины Нибулуса возникли две смуглые руки и закрыли глаза вздрогнувшего пеладана.

— Смерть Зелёным! — прошипел голос с сильным акцентом.

— Зилва! — Нибулус рассмеялся. — Ты можешь просто прийти и поздороваться?

Мафусаил перепрыгнул через колени друга и встал перед ним.

— Боюсь, нет, толстяк, — засмеялся он. — Мы, народ Эсифа, идём по жизни с шуткой. Если бы ты...

Неожиданно прижавшееся к горлу лезвие заставило Зилвафлозу откинуть голову назад, вся шутливость происходящего тотчас испарилась из-за угрозы, исходящей от ножа. Нож держал Стафи. Он нагнулся к Мафусаилу так близко, что, казалось, дышал ему в ухо.

— Если ты когда-нибудь ещё повторишь подобное, — тихо проговорил пеладан, — я заставлю тебя танцевать на собственных кишках, запихну яйца тебе в глотку... чужак!

— Всё нормально, парни. Бросьте, — заговорил Нибулус, явно нервничая. — Нам с Зилвой пора на встречу. Не стоит заставлять Кува ждать, верно?

* * *

— Где были эти двое жалких тупиц во время битвы с уанифскими копьеносцами? — раздражённо бормотал Мафусаил, пока они с Нибулусом шли через галереи Винтус-холла. — Верно, праздновали нашу близкую победу в винных подвалах.

— Конечно, — согласился Нибулус, выводя друга из сумрака залов во внутренний двор. — Сейчас они только на это и способны. В любом случае, спасибо, что не убил их обоих.

— Всегда пожалуйста, друг.

Нибулус провёл Мафусаила через толпу тренирующихся во дворе пеладанов — явно новичков, облачённых в зелёные накидки, — которые упражнялись во владении булавой, копьём и луком. Вывел через тяжелую дверь, охраняемую двумя бездельничающими стражами, на винтовую лестницу, и вскоре они вошли в самые шумные подвалы, где вовсю кипела работа.

— Господин Нибулус! — Звучный голос перекрыл звон металла. — Почти вовремя. Входите. Входите! О... вы привели с собой иноземного друга...

Кув Дэкс, весьма уважаемый ветеран войн Фелари, давно отошёл от военной службы, и Большой Арсенал стал его владением. Свои секреты старый вояка бережно охранял.

— Мафусаил Зилвафлоз не чужак в Винтус-холле, — ответил Нибулус, пряча смущение за натянутой улыбкой. — Пошли, покажешь, что ты на этот раз для меня приготовил.

Кув сам повёл воинов через склад, а вокруг них стучало и бряцало, гнулось, ковалось и подрезалось, производя неимоверный грохот. В подвалах трудились не покладая рук оружейники, флетчеры[], кузнецы, плотники, кожевники и швеи. Мастера и подмастерья сцепляли звенья кольчуг, покрывали железными пластинами тесно прилегающие кирасы и воротники, вставляли перья в стрелы и натягивали арбалетные дуги, гравировали орнамент на клинках и сёдлах; они творили всё: от выплавки железа для орудия и доспехов и до тончайшего вышивания знаков отличия на рыцарских плащах. Воздух был тяжёлым от запахов множества разных материалов.

Дэкс провёл друзей мимо всего этого в зал, где хранились его «особые творения».

— Доспехи и оружие ждут тебя, господин Нибулус, — с гордостью объявил Кув. — Давай для начала посмотрим на твой новый меч, Анферт.

Старый ветеран торжественно снял шестифутовый меч с кронштейна на стене и протянул его пеладану.

— Мы заново переплели рукоять, — принялся объяснять он, пока Нибулус с восторгом рассматривал меч отца, — и заточили лезвие до невиданной остроты.

Молодой воин был поражён. Этот клинок выковали тридцать лет назад для отца и, согласно царящей среди пеладанов моде, оружие Предводителя назвали так же, как и легендарный меч самого Пел-Адана. Теперь клинок послужит ему в первом походе!.. Нибулус взвесил меч, поражаясь необычайной лёгкости столь огромного оружия.

— Он сделан из сплава тенгриита, дабы быть лёгким и прочным, и железа, чтобы поразить того-кого-следует, — объяснил оружейник.

Нибулус сделал два пробных взмаха.

— А теперь внимание, господин Нибулус. Позволь показать тебе ещё кое-что...

Кув протянул пеладану предмет, похожий на кожаную флягу для кумыса.

— Вещица на вид совершенно безобидная, верно? Но посмотри, что будет, если я нажму на скобу вот здесь...

Раздался глухой щелчок, и из (целей обшивки выскочило множество острейших шипов, делая «флягу» похожей на металлического ежа.

— А теперь мы делаем так... — Кув скрутил крышку, оказавшуюся рукояткой, и вытянул цепь, — ...и так, и получается смертоносный кистень!

— Хмм... — Нибулус вопросительно выгнул бровь и посмотрел на Мафусаила. — Не уверен, что в этом есть смысл. Почему бы не взять обычный кистень?

— Как хочешь, — раздражённо огрызнулся Кув, отбрасывая оружие назад и не пытаясь переубедить воинов. — Может, тогда тебе понравится вот это. Я назвал её молотилкой.

Перед друзьями оказалась лёгкая, но крепкая цепь, сделанная из связанных меж собой небольших лезвий и с крюком на конце.

— В наши дни, когда жизни пеладана угрожает множество врагов, обычного оружия недостаточно, — принялся объяснять Кув. — Ты прикрепляешь свой меч к этому крюку... вот так, потом берёшься за другой конец цепи и крутишь молотилку над головой! Срезает начисто всех и вся на пятнадцать футов вокруг. Я сделал парочку таких же для своих детишек ко дню рождения.

И Мафусаил и Нибулус стояли, разинув рот от изумления.

— Думаю, тебе не мешало бы отсюда время от времени выбираться, — посоветовал Нибулус.

— Тебе не понравилась молотилка?

— Напротив, — ответил молодой Винтус, бережно убирая цепь в прочный кожаный мешок. — Не дождусь, когда смогу её опробовать!

— Главное, не сейчас, после всего выпитого, — пошутил Мафусаил.

— А вот моя гордость, — объявил Кув. — Твои новые доспехи.

Если молотилка привела пеладана в изумление, то новое произведение оружейника просто повергло его в шок. Перед ним, установленные на каркас и освещенные с двух сторон факелами, которые ярко пылали и шипели, пропитанные особой смолой, красовались самые невероятные доспехи, когда-либо виденные Нибулусом.

Пеладаны всегда особенно стремились улучшить доспехи. Их элита носила специальную выкованную из тенгриита, как и Анферт, защиту. Во время закаливания тенгриит мог стать медно-красным, алым или ярко-синим. Конечный цвет зависел от качества материала, причем ярко-синий считался лучшим. Доспехи любого цвета были крепкими и очень, очень лёгкими, но синие к тому же обладали способностью отвечать на удар по доспехам электрическим разрядом. Разряд не приникал внутрь благодаря специальной подкладке, зато мог буквально вышибить из рук атакующего оружие.

Однако не только синий цвет тенгриита заставил воинов пустить слюнки, сами доспехи были настоящим произведением искусства. Панцирь из тончайшей и прочной кольчуги по бокам покрывали заходящие друг на друга чешуйки в форме раковин, а отполированный красный пластрон из тенгриита украшал вычеканенный безжалостный лик самого Пел-Адана. Гофрированные наручи, оплечье и ножные латы были снабжены острейшими шипами, которые пригодятся в случае жестокой рукопашной битвы.

Чтобы удержать мощную рукоять Анферта, прилагалась пара невероятно огромных чёрных кольчужных рукавиц, покрытых сверху серебряными чешуйками. Каждый палец рукавицы угрожал шипом, а широкая пластина в виде рыбьего хвоста защищала запястье. Они были сделаны из простого железа, ведь здесь требовалась тяжесть, как и для сапог из жёсткой кожи с железными мысами.

Венчал всю эту красоту необыкновенный шлем с драконьим гребнем в форме головы свирепого вепря, через забрало которого можно было разглядеть лишь свирепые глаза воина.

— Это самые прекрасные и дорогие доспехи на всём севере, — торжественно произнёс Кув Дэкс. — Средоточие накопленных за века знаний, опыта, и искусной работы. Носи их с достоинством, молодой пеладан.

Нибулус только кивнул, преисполненный благоговения.

— А ещё одного такого же, но сиреневого нет?

— О, пора уже взрослеть, господин Нибулус!

* * *

Стоял прекрасный вечер. Чистоту тёмно-синего неба над турнирным полем нарушала россыпь облаков, пламенеющих в лучах заходящего солнца. Мягкое золотое сияние гаснущего на западе светила омывало зелёные лужайки и жёлтые зубчатые стены Винтус-холла. Высоко на степах, где развевался красно-бело-чёрный флаг клана Винтусов, стоял одинокий караульный. Розоватые закатные лучи отражались от начищенного шлема и сверкающего наконечника копья сонного стража, который наблюдал за тренирующимися внизу воинами.

Нибулус был на верху блаженства. Запах свежескошенной травы, приносимый прохладным ветром, щекотал ноздри при каждом вдохе, а высоко в небе носились ласточки. Он любил весну больше других времён года: деревья оживали, покрываясь молодыми зелёными листочками; головокружительные ароматы наполняли воздух; и как бы сильно ни грело солнце, свежий ветерок всегда мог охладить жаждущую душу. Дрожь предвкушения и восторга окатывала молодого пеладана каждый раз, стоило ему услышать свист рассекаемых воздух клинков, лязг ударов и вопль боли. Звуки, раздающиеся сегодня с турнирного поля, напомнили Нибулусу его тренировки перед каждым новым походом, и придали сил.

Сейчас возбуждение было ещё сильнее, ведь он вышагивал в новых доспехах, вооружённый Анфертом. Собственный вид вызывал в нём трепет — почти бог.

Мафусаил, который шёл рядом в свободном развевающемся одеянии пустынника, представлял собой полную противоположность облачённому в железо другу. Он также нёс огромный изогнутый двуручный меч, изукрашенный рунами, — шамшир. За спиной Зилвафлоза болтался огромный лук цвета слоновой кости и колчан из мягкой кожи, украшенный яшмой, бирюзой, лазуритом и бериллами.

— Ты ведь не намерен тащить с собой всё это железо, верно? — спросил Мафусаил друга.

— Почему бы и нет? — несколько заносчиво ответил Нибулус.

— Потому что доспехи тяжелы и занимают много места, а мы собираемся в поход на недели, даже месяцы, и дойдем до самых холодных земель. На этот раз не будет телег, чтобы сложить туда вещи...

— У меня в жизни не было доспехов лучше, — начал неторопливо объяснять Нибулус, словно оцепенев от восторга. — И если ты думаешь, что я способен отправиться в мой первый поход без них, то ты действительно чужак, как все говорят. Я собираюсь носить их каждый день, всю дорогу туда и обратно, может, даже буду спать в них. И снимать не собираюсь... да готов навсегда срастись с ними.

— Это в тебе говорит выпивка.

— Нет, это говорит истинный пеладан.

Они вышли на поле и начали тренироваться. Вскоре к ним присоединился восьмой член грядущего похода — молчаливый наблюдатель, который на совете сидел в первом ряду. Солнце не поблекло при его приближении, хотя вполне могло бы.

— Здравствуй, Одф, — холодно приветствовал пришедшего Нибулус.

Пеладан надеялся, что наёмник хочет только понаблюдать, но, к несчастью, тот тоже решил размяться.

— Это — Мафусаил Зилвафлоз, воин из Эсифа, — начал знакомить мужчин Нибулус. — А это — Одф Аглекорт, наёмник из Рег-Наховии.

— Паулус, — поправил его наёмник.

— Конечно, он называет себя Паулусом, когда работает на пеладанов, — объяснил Нибулус.

Мафусаил прекрасно осознавал, сколь бесцеремонно он уставился на наховианца, но глаз отвести не мог. Покрытые лесами земли Рег-Наховии не слыли гостеприимными. Эти суровые и дикие края лежали к востоку от Охотничьих Равнин Полгов. Кроме частых кровавых набегов брунамарских горцев с северо-востока, нашествий алчных и жестоких полгов с запада, помимо постоянных вторжений ужасных двухголовых Эттинов восемнадцати футов ростом, которые каждую зиму спускались со Илдьернских гор на северо-западе, Рег-Наховию разрывала жестокая междоусобная борьба. Их племена, или кланы, почти не взаимодействовали и встречались только в сражениях.

Угрюмая, покрытая лесами земля взращивала жестоких и озлобленных людей, не доверяющих друг другу и враждебно относящихся к чужакам. Они были известны своей жестокостью, а кроме того, слыли искусными вояками и охотно шли в наёмники.

Судя по внешности Паулуса, он не был исключением. За все годы воинской жизни Мафусаил ещё никогда не видел человека, выглядящего столь мрачно и угрожающе. Одетый во всё чёрное, семи футов ростом, Одф — или Паулус — одним своим видом вызывал тревогу, беспокойство и даже страх. Его вкрадчивые движения необъяснимым образом нагнетали вокруг ауру смерти.

Некоторые сравнивали Паулуса с вороном — символом смерти у пеладан, однако правильнее было бы уподобить его чёрной вороне. Подобно падальщику, он незаметно передвигался по Нордвозу, словно терпеливо выжидая чьей-либо смерти. Ровно подстриженные чёрные волосы, резко очерченное заострённое лицо с похожим на клюв носом и остро заточенный меч в полторы ладони шириной — вот что видели со стороны. Угольно-серая накидка до колен почти полностью скрывала чёрную кожаную тунику и штаны, общую картину дополняли высокие иссиня-чёрные сапоги. Он не носил ни щита, ни доспехов; длинный чёрный плащ с капюшоном, отделанный медными пластинами, закрывал его плечи подобно двум сложенным за спиной крыльям. Тёмно-серый капюшон, который он почти никогда не снимал, украшали воткнутые слева два длинных чёрных пера.

«Что у него с лицом?» — думал Мафусаил. И чем больше он смотрел на наховианца, тем сильнее ощущал беспокойство.

Паулус остановился напротив пеладана.

— Поосторожней с ним, Нибб, — сказал с улыбкой Мафусаил. — Он может оказаться серьёзным противником.

Тренировочный бой начался. Даже по меркам пеладанов он оказался нелёгким.

Двое противников, стоящих лицом друг к другу, выглядели так неравнозначно: полностью экипированный наследник военачальника, массивный, горделиво выпрямившийся, против высоченного, привычно сутулящегося оборванца. И всё же, как только от распорядителя прозвучал сигнал к началу, Нибулус тотчас почувствовал меч, прижавшийся к его горлу.

— Первая победа за тобой, — признал пеладан чуть ослабевшим от страха голосом. Нибулусу стало ясно: против такого противника одних сияющих доспехов маловато.

Как только начался второй бой, паладин сразу же кинулся вперед, но противника на прежнем месте уже не было, а сам Нибулус отчего-то растянулся на земле, набрав полный рот травы.

И всё же Нибулус Винтус считался лучшим бойцом в Нордвозе, поэтому он решил сразиться в третий раз. На сей раз пеладан мгновенно отпрыгнул назад, надеясь выиграть время. Предпринимая этот манёвр, он крутанул вокруг себя меч, чтобы не подпустить противника. С Анфертом, несмотря на размеры, было легко обращаться, он нисколько не сковывал движений своего хозяина. Может, хоть этот бой будет за пеладаном.

Бой шёл всерьёз. Нибулус уже слышал о репутации наховианца, однако до сих пор им не приходилось состязаться. Наверное, лучше бы так и оставалось впредь.

Мафусаил наблюдал за воинами со всё возрастающим вниманием. В пылу битвы капюшон слетел с головы наховианца, полностью открывая лицо. Зрелище оказалось не из приятных: мертвенно-бледное, худое и обезображенное, под сросшимися густыми бровями — лишь один светло-серый здоровый глаз. Другой глаз, белёсый и незрячий, окружали багровые струпья.

«Вот жуть! — У Мафусаила перехватило дыхание. — Где ему так досталось?»

— Я сдаюсь! — закричал Нибулус, лёжа на спине, в то время как меч Паулуса замер в дюйме от правого глаза поверженного.

Наховианец понимающе улыбнулся и попытался кончиком меча скинуть шлем в форме головы вепря со своего противника. Но не зря специально обработанный тенгриит обладал способностью стрелять зарядом: сильная искра с громким треском ударила по Паулусу, едва не сбив того с ног, и заставила наёмника с криком удивления и боли выронить оружие.

— Действует! — Нибулус с ухмылкой поднялся с земли.

Паулус разъярился. Там, откуда он пришёл, поражение означало смерть, а в этой стране понятия не имели о честном и благородном поединке. Особенно наховианца оскорбляло поражение от руки сынка предводителя. Подхватив меч и судорожно выпрямившись, наёмник пошёл с поля, всё больше и больше дёргаясь.

— О нет, — пробормотал Нибулус. — Снова...

Мертвенно-бледный наховианец шёл медленно, отчаянно пытаясь обрести контроль над своими движениями, но вскоре всё его тело пронзила судорога. Глухой сдавленный вопль вырвался сквозь стиснутые зубы Паулуса, он весь кипел от гнева и разочарования. Электрический удар вызвал приступ, лишив контроля, унизив чувство собственного достоинства. Ему осталось только уйти с поля, Дрожа и спотыкаясь, словно марионетка.

Двое мужчин смотрели ему вслед со смесью жалости и отвращения.

— Так что с ним произошло? — спросил Мафусаил.

— Он не рассказывал, — ответил Нибулус. — Эти судороги... Я не знаю, связаны они с его уродством или нет. Он всегда молчит, держит всё в себе. Сомневаюсь, что даже его соплеменники знают больше. Он мне говорил только, что его отец был одновременно и гробовщиком, и кожевником...

— Наверное, никогда не испытывал недостатка в коже, — мрачно заметил Мафусаил.

— Верно. В любом случае, мы уже долгие годы пользуемся его услугами, и он — один из лучших воинов в мире. Очень жестокий. Знаешь, что он написал на этот раз в рапорте для наёмников?

— Нет. Что?

— В увлечениях он написал: издевательства над мёртвыми.

— Охотно верю, по тому немногому, что я о нём слышал, — заметил Мафусаил. — А правда, что наховианцы молотками убивают своих стариков?

— Только если те слишком слабы и не могут сами уйти в семейные зыбучие пески, — ответил пеладан. — Тем не менее до сих пор у нас с ним не было проблем, он хорошо знает своё дело. Вряд ли такая внешность и ужасный характер типичного наховианца внушали любовь у потенциальных нанимателей, значит, у него были тяжёлые времена. Паулус рад отправиться с нами в поход, и, несмотря на моё недоверие, в битве он незаменим.

— Бедолага, — пробормотал Мафусаил, направляясь обратно в Винтус-холл.

— Пошли, выпьем пива.

* * *

«Выступаем через три дня!» — слова старого жреца звенели в ушах Лесовика всю дорогу от храма. Только три дня.

Так мало времени на сборы! Суматоха города дурманила его мозги, потому колдун свернул к «Погоне». Ему нужно было посидеть и подумать.

* * *

«Святошам до меня ни в жизнь не добраться!» — твердил про себя Болдх, уходя всё дальше от Винтус-холла. Ему тоже требовалось хорошенько подумать, но ещё больше он хотел выпить. И знал неплохое местечко.

— Болдх! — окликнул странника знакомый голос из окна «Погони», забранного решёткой. — Заходи. Я куплю тебе выпивку.

Болдх в удивлении присмотрелся. Нечасто ему приходилось слышать такие слова.

— А-а, Лесовик, — ошарашено отметил странник. Тем не менее он решил воспользоваться приглашением — скорее из-за новизны представившейся возможности, чем из желания поговорить с шаманом. Осторожно пройдя меж шумных, попивающих джин крестьян и хлещущих медовуху чужеземцев, которые бормотали по-своему и чудно пахли, Болдх добрался до будущего спутника и тяжело опустился рядом с ним.

— Две пинты эля и шкварки, — проорал шаман, пытаясь перекричать пьяный гомон.

— У тебя есть деньги? — спросил Болдх лесного колдуна, едва скрывая удивление.

— Я же не скот лечу, — ответил Лесовик, кидая серебряный злат за эль и закуску. — Хватает для утоления скромных запросов... Выпьем! Крепкого здоровья тебе и отвратного им.

Болдх едва устоял, чтобы не взглянуть украдкой на ноги шамана — такие ли они волосатые, как говорят. Столь же тщательно он избегал смотреть на костяные амулеты, болтающиеся на поясе колдуна; сам «прорицатель», странник узнал их и не желал быть втянутым в разговор на эту тему.

Он предпочёл изучать лицо шамана, пока тот с блаженством поглощал пиво. Лесовик в упоении прикрыл глаза, наслаждаясь вкусом тёплого хмельного напитка, будто такого изысканного напитка за всю жизнь не пивал.

Выпив кружку до дна, колдун со стуком поставил её на жирную поверхность стола, почти содрогаясь от удовольствия. Лишь через несколько мгновений, во время которых он, казалось бы, забыл обо всём на свете, следя, как поднимается пьянящий жар внутри, колдун обернулся к Болдху.

— Мы не всё время проводим в лесах. Есть множество удовольствий, которые я готов отведать даже в этой прокуренной дыре, пока они мне доступны.

Болдх пожал плечами и сделал глоток пива. Он немного подержал его во рту, чтобы распробовать вкус, но тёмно-коричневая жидкость оставила лишь неприятное жирное послевкусие.

— Все другие... э-э, лесные колдуны, которых я встречал, предпочитают уединение, — объяснил странник.

Лесовик презрительно фыркнул.

— Значит, они не очень хорошие колдуны. Мы, торка, — не отшельники. Ни на что себя не тратить — так же опасно для всего мира, как и для тебя. Возьмём, к примеру, вот эту шкварку: если срежешь кусок сала с живой свиньи, то он вскоре протухнет... а уж самой свинюхе-то будет как плохо. Все мы — неотъемлемая часть мира.

Болдх ошеломленно моргал. Лесовик присоединился к нему всего минуту назад и уже пытается просвещать его.

— Спасибо, учитель, — ответил странник, не вполне владея всеми тонкостями чужого языка, — но подобный бред я обычно проповедую сам, да ещё получаю за это деньги.

Лесовик рассмеялся, нисколько не разозлившись на прямолинейность Болдха.

— Ладно, за этот урок я с тебя денег не возьму. Как и за все остальные в ближайшие несколько недель.

— Жду, не дождусь, — вздохнул странник, в который раз усомнившись в правильности принятого решения.

Вскоре для Болдха Лесовик превратился в один безудержно болтающий рот.

— Колдуны видений, настоящие колдуны, — объяснял колдун своему собеседнику с остекленевшим взглядом, — не бегут от реальности. Они погружаются в видения, чтобы изменить мир. Там, в наших «снах», мы способны мыслить шире, выпуская на волю воображение. Так происходит созидание.

— Точно.

— Иные жрецы-чародеи не способны «видеть» верно, потому что их разум ограничен. Они цепляются за догмы, как тонущая крыса цепляется за лист кувшинки. Если бы только они позволили себе почувствовать!.. Так нет, они предпочитают застоявшуюся вонь прокуренных залов воздуху и солнцу, и тем самым отрезают себя от Жизни.

— Разве?

— Только открывшись миру, смогут они сломать оковы непонимания и позволить душе развиваться. Нет веры и неверия. Не закрывайся от мира! Жизнь — это череда вопросов, и нет ничего определённого.

— Точно, нет. О, взгляни, сюда идёт Нибулус. Нибулус, заходи! Быстрей! — закричал Болдх в открытое окно.

Большинство посетителей «Погони» узнали о приближении сына военачальника ещё до того, как тот вошёл в кабак, ведь вокруг него уже собралась большая толпа. Немое удивление сменялось возгласами ликования, пока Нибулус, облачённый в великолепные доспехи, вместе с Мафусаилом важно вышагивал по улице Водокачки. Мужчины хлопали, женщины падали в обморок, и даже собаки, казалось, улыбались при виде пеладана.

— Болдх! — закричал в ответ Нибулус, величественно взмахнув рукой и даря улыбки всем вокруг. Он получал неимоверное удовольствие от подобного приёма.

— Мы направляемся к улочке Нев посмотреть представление. Хочешь пойти с нами? — предложил пеладан.

В иной раз Болдх отклонил бы такое предложение, но сейчас он пошёл бы с Нибулусом даже в больницу к прокажённым, — все лучше, чем оставаться в компании монотонно проповедующего шамана.

— С радостью, — восторженно заверил пеладана странник.

— Я тоже пойду, — добавил Лесовик.

Уже через несколько минут все четверо залезли в пару двуколок. Два извозчика безудержно болтали, взволнованно повторяя, куда ехать, и вскоре с громкими криками помчались по переполненной прохожими улице, давя всех на своём пути. Извозчики любили так ездить.

Пока три пассажира радостно улюлюкали, Болдх, глядя на жмущихся к степам прохожих, размышлял о необъяснимом однообразии некоторых вещей. Линдормин огромен; в нём столько удалённых друг от друга мест, делающих каждый город или деревню совершенно особенными и уникальными. Но посмотрите на извозчиков — они везде одинаковые: с огромными зубами, грязные, невежественные, общаются только с себе подобными, играют в карты, курят что-то непонятное и стараются перебить друг у друга ездоков.

Они ехали под дребезжание расшатавшихся колёс, щелчки хлыста и безудержную болтовню извозчиков. Двуколки мчались одна за другой по чрезвычайно узким улочкам, подобно Дикой Охоте. Мужчины, женщины, дети, животные, — извозчики никого не щадили. Собаки заливались яростным лаем. Погонщики скота и торговцы раздражённо вопили, но их раскормленные лица тотчас освещала улыбка при виде того, кто сидел в первой двуколке. Другому бы подобной езды не спустили, однако Нордвоз был известен рвением, с которым беднейшие жители раболепствовали перед богатыми и знатными.

Вскоре улицы стали такими узкими, что Нибулус мог дотронуться до стен домов, вытянув руки. И вот уже послышался бой литавров. Двуколки доехали до площади, где пересекались улочка Нев, Выгребная улица и проход Уено, и ворвались в свистопляску театра Леванси.

В этот чудесный солнечный день сюда пришла, должно быть, половина жителей Нордвоза. От бедняков и до вельмож, от чужеземцев из самых дальних стран и до коренных жителей, от несмышленых младенцев и до столетних стариков, — все собрались здесь. Казалось, даже крысы вылезли на подоконники больницы для бедных, чтобы поболтать друг с другом, презрительно осыпая крошками кукурузных зёрен и визгливыми ругательствами людей, с волнением ожидающих внизу начала представления.

Импровизированная сцена была сделана из двух телег, прикреплённых к стоящему в центре водяному жёлобу. Над сценой висел золотисто-бордовый стяг с вышитыми на нём словами: «Театр Леванси представляет: великолепный Паулус Фатуус и его Извивающиеся Чертенята!».

На сцене виднелся мужчина в огромной накидке грязно-коричневого цвета с множеством карманов, которая свободными складками свисала с его обнажённого, покрытого татуировками торса. Помимо накидки на нём были облегающие кальсоны в оранжевую, белую и зелёную полоску и шляпа, похожая на перевернутое сито. Лицо покрывал толстый слой тёмно-синего грима, чтобы сделать мужчину похожим на какого-то демона. Актёр то и дело появлялся на сцене в самых разных ролях, какие только можно вообразить.

На самой высокой трубе восседал несчастный боггарт — конечно, на цепи — и играл на трёхструнном комузе[] с неожиданным для представителя этой расы искусством. Тем временем среди толпы раздавались вопли хойгеров непонятного пола, бьющих в грубо сделанные, но ярко украшенные литавры. Эти звуки вводили окружающих в состояние пьяного, довольно безобидного веселья.

Двуколки ворвались прямо в толпу на площади, после чего все четверо пассажиров вышли и огляделись по сторонам. Тотчас возле них собралась группка ребятни с протянутыми ладошками. Лицо Болдха омрачилось. Он прогнал детвору, предварительно вложив в чумазые кулачки несколько медных монет. Попутчики неодобрительно посмотрели на него; они только весело улыбались ребятне, не давая денег.

Все четверо купили вязкий мятный чай в медных кубках у бледного торговца с длинными чёрными усами и были поспешно усажены на удобные и несколько удалённые от толпы места, чтобы наслаждаться представлением.

Синелицый менестрель скакал по сцене как сумасшедший, пел, кувыркался и дурачился, играл на разных незнакомых инструментах и рассказывал шутки, едва понятные окружающим. Они были непонятны не из-за сильного акцента, а потому что говорилось одно, а подразумевалось совершенно другое — подобная изысканность вызывала добродушное замешательство у простых жителей Норд воза.

Тем временем менестрель по какой-то необъяснимой причине крутанулся, скинул накидку, сорвал штаны и довольно похоже пропукал военный гимн Винтусов. Толпа вокруг захохотала, а находящиеся ближе всего к Нибулусу и его приятелям зеваки немного отступили назад.

Мафусаил и Болдх взглянули на пеладана. К их облегчению, напряжённая улыбка последнего несколько смягчилась. Нибулус пожал плечами:

— Вышло получше, чем у трубадуров.

Бродячие менестрели — грубые и дерзкие чужестранцы — презирались знатью, но хорошо принимались обычными людьми. Они не несли ни перед кем обязательств и были преданы только самим себе. Свободно странствуя, музыканты развлекали любого, готового слушать.

— Болдх, друг мой, — Нибулус неожиданно обернулся к страннику, — Эппа сказал мне, что ты на самом деле — пеладан.

— Был, давным-давно, — поправил его Болдх.

— Я думаю, что и сейчас, — настаивал Винтус с лёгкой улыбкой. — Значит, ты знаком с «Хрониками Гвилча».

— Слышал о них, — ответил Болдх, встревожено глядя на акробатку, которая, казалось, полностью вывернула назад ноги и голову. Теперь странник не мог понять, где у неё перед, а где спина.

— У тебя появится шанс наверстать упущенное во время путешествия, — продолжил Нибулус, — потому что я беру «Хроники» с собой. Это самая волнующая история и к тому же — наш единственный письменный проводник в грядущем походе. Старина Гвилч был не только воином, но и образованным человеком; он подробно описывал всю дорогу на север, когда вёл армию из Нордвоза к месту встречи с флотом Артуруса Кровавый Нос. Должно быть, сама судьба подтолкнула Гвилча на написание «Хроник». Иначе нам пришлось бы туго.

Болдх встревожился.

— Эта книга — твой единственный проводник? — спросил он. — И нет людей, которые бы знали те земли? Только дневник, написанный век... пятьсот лет тому назад?

— Не простой дневник. «Хроники Гвилча!» — с вызовом ответил Нибулус.

Болдх в изумлении глядел на него, но Нибулус уже не замечал странника. Его внимание привлекла акробатка, которая теперь бесстыдно раздевалась.

Болдх не стал продолжать тему. От возмутительного же зрелища на сцене он, как и большинство зрителей, предпочёл отвернуться. Однако пеладан был полностью поглощён развернувшейся картиной. Не нагота привлекла его — лицо акробатки напоминало морду морского льва, да и тело было под стать. — Нибулуса поразил бесстыдный взгляд, буравящий его, в котором не читалось ни малейшего намёка на раболепство и даже почтение. Нибулус не привык к подобному отношению.

Тут Мафусаил заметил Паулуса. Наховианец стоял шагах в двадцати от них, враждебно оглядывая всех вокруг, а его пальцы сжимали рукоять меча.

— Почему он не присоединяется к нам? — спросил Мафусаил удивлённо.

— Разве он похож на человека, нуждающегося в компании? — ответил Лесовик, оценивающе рассматривая наховианца, внимание которого теперь привлекла акробатка.

— Тогда почему бы ему просто не убраться? — огрызнулся Нибулус, уже изрядно уставший от шумной толпы. — Если он так ненавидит общество, зачем было сюда приходить?

— Теперь мы будем на него любоваться. — Мафусаил нахмурился. — Наверное, нам стоило бы предложить ему работу в театре Леванси. Он не пошел бы с нами в поход и чувствовал бы себя легко и непринуждённо в этом представлении уродцев...

— На него действительно обращают внимание, — заметил Болдх не без сочувствия.

— Так его даже зовут, как и менестреля! — засмеялся Нибулус.

— Вашего наёмника тоже зовут Паулус Фатуус? — с сомнением переспросил странник.

— Просто Паулус.

В этот самый миг, словно по сигналу, синелицый музыкант опустил задницу в жёлоб, и поверхность воды забурила, словно в кипящем котле. Зрители восхищённо замерли, а потом одобрительно завопили.

— Паулус Пукулус подойдёт ему гораздо больше, — пошутил Нибулус.

Так родилось новое прозвище. Суровый и гордый наёмник из лесов Рег-Наховии, который насмерть сражался за пеладанов, теперь всегда будет связан с именем Паулус Пукулус.

В любом случае лучше, чем Одф Аглекорт.

* * *

Наконец столь долгожданный день отъезда наступил.

Бледное солнце вырвалось из цепких объятий тумана; его слабые лучи едва прогревали свежий и влажный от росы предрассветный воздух. Повсюду заливались птицы, пением заглушая иные звуки: раздражающий скрип ставен, хлопанье двери и отрывистый кашель старика, чуть свет выбравшегося из дома.

Щуря глаза, Гэп выглянул в единственное чердачное окно. Люди вставали, день начинался. Как здорово ощущать себя живым! Юноша сделал глубокий вдох, чтобы в сонной голове немного прояснилось. Утренний воздух, наполненный бодрящими запахами покрытой росой травы, свежеиспечённого хлеба... и свежего поросячьего дерьма, принёс неимоверное облегчение после духоты, царящей на чердаке. От прилива сил Гэп перескочил через свернувшихся калачиком братьев, добрался до своих пожитков и начал быстро одеваться.

Сердце возбужденно колотилось. Непослушными пальцами Гэп кое-как зашнуровал толстую зелёную рубаху и натянул кожаные штаны, потом всунул ноги в сапоги из мягкой серой кожи, которые мать специально купила накануне.

«Не могу дождаться! Не могу дождаться!» — как заведённый повторял он про себя, а всё тело покалывало от волнения.

— Я тебе устрою... — раздался голос из-за спины.

Гэп замер. Похоже на голос Оттара — старшего из семи братьев.

— Убери это от меня... — снова пробормотал тот же голос, теперь тише, зато со злостью. Да, точно Оттар.

Гэп обернулся и посмотрел на закутанные в одеяла фигуры, лежащие в ряд у одной из стен чердака. Встревоживший его голос шёл от одной из них.

«Говорит во сне!» — Гэп с облегчением вздохнул. В наступившей тишине он подхватил свой узкий белый пояс, откинул дверь в полу и выскользнул из душной спальни на нижний этаж.

Добравшись до первого этажа дома, юноша опоясался и проверил, все ли его вещи на месте: простенькая праща со снарядами, четыре небольших метательных ножа, маленький кожаный кисет с самшитовой дудочкой и самое важное — ножны с коротким мечом, в центре рукояти которого красовался герб Винтусов. На миг замерев, чтобы последним взглядом со смесью радости и горечи окинуть лачугу, которая пятнадцать лет была его домом, Гэп вышел наружу. Прикрыв бесшумно дверь, юноша бросился прочь.

«Наконец!» Душа Гэпа пела, пока он стремительно несся к Винтус-холлу. Его абсолютно не заботило, увидит ли он родной дом и его обитателей снова — чёрствость, свойственная юности.

Правда, быть самым младшим из семи отпрысков совсем не просто. Всю свою жизнь он был жертвой, терпел издевательства безжалостных братьев и сносил равнодушие собственных родителей. Небольшой земельный надел едва позволял прокормить семью из девяти человек. Родителей расстраивало то, что они не смогут получить приданого, которое принесла бы в дом дочь; а Гэпу — последней попытке завести девочку — доставалось больше всего.

«Огарок», — называли они его и давали самую чёрную работу. Для Гэпа настоящим облегчением стал тот миг, когда благородный пеладан выбрал его оруженосцем, да ещё сам господин Нибулус Винтус.

Нет, уважения от семьи юноша не получил. Родители по-прежнему считали его глупым маленьким мальчишкой, а в глазах братьев он так и остался полным идиотом.

«Вы ещё увидите!» — бормотал юноша в ответ на их безразличие к его новому положению. Недавно он сказал им, что примет участие в походе Финвольда. «Вы ещё увидите!»

Но они не так и не увидели. Гэп ушёл, даже не попрощавшись.

* * *

Юноша первым явился на место сбора в конюшни Винтус-холла. Прочих участников похода все ещё пытались поднять с кроватей слуги. Прощальный пир, куда были приглашены все, кроме Гэпа, оказался столь обильным, что теперь соус с потолка не отмыть несколько недель. Юноша с усердием помогал конюхам готовить лошадей: начал с собственной лошадки, наречённой Пугалом, потом занялся великолепным боевым конём хозяина Молотобоем.

Перед отбытием предстояло ещё много дел, и вскоре конюшня превратилась в пчелиный улей. Гэп работал до седьмого пота и, когда ему принесли тарелку с хлебом и козьим сыром, с восторгом принялся за еду, радуясь возможности присесть и отдохнуть.

Только теперь юноша заметил странные взгляды, которые бросали на него слуги. Обычно с ним обращались точно так же, как и со всеми. Этим же утром оруженосец ощутил, что их глаза на нем задерживаются. Подобное внимание было для него в новинку, и Гэп рискнул взглянуть в ответ. Смесь сочувствия, зависти и жалости.

Через некоторое время к нему зашли приятели. Они тоже не знали, как себя вести в свете небывалых событий. Этим утром всем подмастерьям в городе разрешили не выходить на работу, чтобы присутствовать на торжественном отъезде; а те радостно предвкушали, как потратят по крайне мере два часа на пускание блинов по воде, прежде чем вернутся к работе. Друзья Гэпа, не найдя нужных слов, поспешно ретировались.

Хлеб и сыр неожиданно показались горькими, и Гэп с трудом проглотил ставшую комом в горле еду. До сих пор юноша чувствовал только волнение при мысли о первом приключении, первом шаге в реальную жизнь. Но теперь, после прощальных слов, нежданная печаль нахлынула на него и сосущим комочком свернулась в желудке.

Глаза юноши увлажнились. Он сделал глубокий вдох, выпрямился и попытался улыбнуться.

«Дурак!» — обругал себя Гэп и вернулся к работе.

* * *

Тем временем Эппа тащился по сельской дороге, ведя свою корову Марлу к дому собрата Томмаса. В правой реке он держал недоуздок, а в левой — веточки ее любимого растения, вебы, целый букет. Старый жрец с трудом сдерживал слёзы.

С овцами он расстался легко, но Марла... Она будто чувствовала, что им больше не свидеться.

Ох, каким горьким стало расставание...

* * *

Наконец, после двух мучительно-медленных часов бессмысленного ожидания, команда отправилась в поход к Утробе Вагенфьорда. Пронзительная песнь горна послужила сигналом к отъезду и предупредила всех, кто мог оказаться на пути крошечной армии.

С громким рыком полностью экипированный Нибулус взмахнул рукой, облачённой в перчатку, словно давая отмашку на скачках. Наверное, для него так оно и было, потому что пеладан тотчас пустил своего боевого коня бешеным галопом, разогнав испугавшуюся, но всё же радостную толпу; люди заметались, как крысы в бочке.

Следом скакал Мафусаил, чьё яркое красно-белое с золотом одеяние могло соперничать своим великолепием разве что с Белуном, его величественным конём. Золотые колокольчики на удилах радостно звенели.

За этими двумя воинами чёрно-серой тенью скакал Паулус. Он ехал верхом на гнедой кобыле, купленной тремя днями ранее. Болдх, как обычно, оседлал свою верную лошадку, подвесив сбоку боевой топор. Финвольд сидел на чёрной Квинтессе; её грива была под стать длинным чёрным волосам седока, развевающимся из-под шляпы.

В хвосте плелись Гэп на Пугале и Эппа на пони, которого смогли выделить для него собратья по вере.

Как ни удивительно, Лесовика нигде не было видно.

Они направились вперёд, сопровождаемые радостными возгласами. Нелепая заминка вышла недалеко от главных ворот, когда очень миловидная женщина решительно выступила прямо перед пеладаном и заставила того остановиться. Нибулус выругался и стал рыться в седельных сумках, откуда вскоре вытащил небольшую связку соболей и поспешно сунул их в протянутые руки. Неловко кивнув женщине напоследок, пеладан продолжил парадное шествие к воротам города.

Они промчались сквозь ворота, обдав грязью последних провожающих. Маленькая армия скакала всё дальше, по ветвящейся меж огороженных загонов дороге, пока всадники не превратились в маленькие точки на фоне дальних гор. До радостной толпы донёсся вопль пеладана, полный восторга, и величественная семёрка растаяла, поглощённая севером.

 

Глава 4

Синие Горы

Гэпа сотрясала дрожь, и он сильнее завернулся в плащ, чтобы защититься от дождя и ветра. Промокший насквозь и заляпанный грязью, плащ хоть как-то защищал от непогоды юношу, укрывшегося под нависающим выступом скалы. Ледяные капли стекали с прилипших ко лбу прядей волос по бровям прямо в покрасневшие глаза, под стёкла запотевших очков, и по шее, устремляясь за ворот рубахи в тепло, подобно армии холодных насекомых, которые ищут укрытие в сухом месте. Гэп был мокрым и несчастным, вся одежда пропахла сыростью.

Страдал не он один — даже горделивый зелёный уллинх его господина обречённо обвис на доспехах. Все семеро спутников скрючились под выступом возле тропы — жалкие, молчаливые и одинаково пропахшие сыростью.

Взглянув на затянутую туманом долину, что едва прорисовывалась за уныло ожидающими под дождём лошадьми, Гэп задумался: сколько же миль теперь отделяло их от Нордвоза? Они выступили из города ровно две недели назад, и за это время им попалось всего с полдюжины деревушек. В каждом селении путники закупали еду, расплачиваясь медными или серебряными монетами, железными вещицами, снадобьями и приправами, — подобные товары считались здесь предметами роскоши. Бывало, им приходилось проводить ночи на заброшенных почтовых станциях. Раньше, когда Нордвоз процветал, находясь возле важных торговых путей, такие временные почтовые станции были построены через определённые расстояния, чтобы дать приют посланникам короля или торговцам. С тех пор домики пришли в запустение, но всё же в их затхлых комнатушках усталый путник мог отдохнуть.

— Добро пожаловать в Сумрачные земли, юноша, — обратился Нибулус к оруженосцу, когда они покинули первую убогую деревушку. — Чувствуешь себя как дома, верно? — Пеладан хохотнул.

— Не такие уж сумрачные, — ответил Гэп, не понимая, к чему клонит его господин.

Нибулус опять засмеялся.

— Теперь мы находимся за пределами наших владений, здесь живут похожие на тебя люди, эскельцы. Поэтому — добро пожаловать домой, в Сумрачные земли.

По правде говоря, тогда путники чувствовали себя довольно хорошо. Их встречали дружелюбно и с должным почтением, испытывая сильное любопытство. В каждом селении им предлагали огромные глиняные чаши с пьянящим напитком из забродивших ягод, да корзины со свежим чёрным хлебом в дорогу.

Всё это время Лесовика не было видно. Казалось, что он больше и не появится, но никто не спешил бросаться на его поиски. Да только перед последним поселением, к которому вела изрытая колеями дорога, петляющая меж деревьев, колдун неожиданно спрыгнул с дерева прямо перед путниками. Он не сказал ни слова, лишь внимательно посмотрел на них и жестом позвал следовать за собой.

Нибулус догадывался о причинах такого внезапного появления. Поселение, в которое они собирались войти, находилось слишком далеко на севере даже для эскельцев. Крошечное прибежище для жалких созданий на самом краю цивилизации, здесь жили торки — раса Лесовика.

— Будь начеку, — предостерёг пеладана Паулус, не обращая внимания на идущего рядом шамана. — Эти люди — хульдры, волшебный народец. Им нельзя доверять.

— Волшебный народец? — Нибулус пренебрежительно фыркнул.

— Да, — повторил Паулус. — Но они не будут подходить близко, пока у нас в руках железо. Они его боятся.

Все посмотрели на Лесовика.

— Это правда, — подтвердил торка. — Если вы нападёте на нас с оружием, мы можем погибнуть.

Нибулус рассмеялся вместе со всеми.

— Чья была идея взять его с собой?

«С торками всегда так, — думал пеладан. — Они не уважают даже своих шаманов». Нибулуса, как и остальных, удивляла и одновременно раздражала неспособность этой расы кого-либо почитать и перед кем-либо преклоняться.

Внешний вид жителей поселения вызвал оживление среди путников с юга.

— У них действительно зелёная кожа? — спрашивал Нибулус, даже не пытаясь скрыть отвращения.

Мужчины, встречающие у дороги чужеземцев, были одеты в поношенные килты, а их плечи обёрнуты шерстяной тканью. На шеях красовались грубые массивные украшения, сделанные исключительно из меди, а на килтах — пёстрые ленты с раскрашенными морскими раковинами. Нездоровый зелёный оттенок кожи так поражал и притягивал к себе взгляд, что, только подъехав совсем близко, путники сообразили: тела жителей покрывали татуировки рун, которые спиралями закручивались вокруг торса, рук и ног.

Проезжая мимо, Нибулус наклонился, чтобы рассмотреть поближе одного старика, тоже беззастенчиво рассматривавшего пеладана.

— Это имена его подружек? — усмехнулся воин. — Старый развратный козёл!

— Я бы следил за словами, — предостерёг Лесовик. — Это — имена убитых им врагов.

Нибулус удивился ещё больше.

Для торка сейчас была жаркая пора: они собирали первый урожай семян орибы. Хрипло напевая заклинания, жители орудовали бронзовыми серпами, а их шаманы стряхивали со своих длинных пальцев священную воду на срезанные колосья. Ночью поселение ожило — началась молотьба. Торки верили, что семена, вымолотые под серебряным светом убывающей луны, будут благословенны духами.

Худо-бедно, но в поселении даже имелся постоялый двор «Серый пёс». Здесь компания и расположилась на ночь, с охотой осушив старенький бочонок ринсаки — другого эля не нашлось. По настоянию Лесовика на ночь они заперлись в предоставленной наверху комнате, а сам шаман присоединился к своим празднующим соплеменникам, которые творили таинственные языческие ритуалы.

Уже лёжа, путники стали внимательно прислушиваться к непонятным звукам: снаружи началась последняя стадия сбора — отвеивание. Теперь урожай был предоставлен заботам Эрсы. Его разложили прямо на траве на тростниковые циновки; пока в соседних лесах дикобразы завывали, как мандрагоры, и танцевали, как тролли, по селению пронёсся лёгкий вихрь и унёс мякину. Тотчас в священном шалаше под кедром были зажжены свечи в знак благодарности, и началось настоящее празднование.

По словам Лесовика, путешественникам повезло оказаться здесь во время жатвы, когда враждебность забыта. Единственным проявлением неистовства стали варварские пляски жителей, да дикие крики дикобразов, ну и конечно принесение в жертву двух пойманных воров, — тех растянули между стволами деревьев и проткнули насквозь заточенными ореховыми прутьями. Прутья втыкали так, чтобы не задеть жизненно важные органы.

— Искусный шаман может всадить один за другим до пятидесяти прутьев, прежде чем жертва умрёт, — рассказывал им Лесовик. — Или воткнуть одну длинную лозу так, что жертва будет похожа на насаженную на вертел тушу. В былые времена, в Сеттерских горах, наши предки съедали жертву живой прямо с жертвенного кола!.. А теперь наслаждайтесь отдыхом.

Кровавая, дикая и жуткая ночь никак не кончалась, и свернувшимся в кроватях «Серого пса» путникам чудилось, будто они забрели в иное время и даже иной мир.

Но всё это было неделю назад. Спустя четыре дня путники достигли Синих гор. Пейзаж стал совершенно другим: поля и пастбища сменились дикими скалами, через которые и ползла единственная полузаброшенная дорога.

Миновав поселения торка, они не видели больше никаких следов пребывания человека, разве что этот старый каменистый путь. Кто его проложил и зачем, Гэп и вообразить не мог. Здесь, казалось, не было ни души. Действительно ли они идут, как уверял Нибулус, той же дорогой, что и пеладаны Гвилча много лет назад? Если и так, то за прошедшие столетия ею больше никто не пользовался. В окрестностях обитали лишь неуловимые горные козлы, что смотрели вниз с неприступных высот или покали где-то по каменистым склонам.

Гэп никогда не был в более одиноком и пустынном месте. Не так он представлял себе грядущий поход. Синие горы виделись юноше нехожеными высоченными скалами и покрытыми снегами пиками; там искатели приключений, стоя на вершине, салютуют мечом восходящему солнцу; там колдуны совершенствуют своё искусство в неприступных башнях; там грифоны выскакивают из зияющих пещер, чтобы поймать и сожрать девственницу.

Теперь, сидя скрючившись и уже не надеясь найти в ближайшие недели сухого и надёжного убежища от непогоды, Гэп Реднар осознал, что очарование этих мест для него исчезло. Всё тело покрывали ссадины, он насквозь промок и дрожал от холода. Его уже тошнило от однообразия пресной еды, от непрерывного дождя, бьющего в лицо, куда бы ты ни шёл; он изнемог, и короткие привалы не приносили облегчения. Юноша начал понимать, как сильно любил свой бедный дом, родителей и даже братьев. Он жаждал тепла, сухой одежды, мягкого одеяла и горячей еды. Раньше он воображал себя храбрым искателем приключений, теперь же все мысли и желания были до жалкого простыми.

Много раз Гэп хотел посетовать на судьбу, но угрюмое настроение его молчаливых спутников всегда подавляло такой порыв. Болдх и Лесовик — не те люди, перед которыми можно проявить слабость. Но даже его господин и Финвольд, которых он хорошо знал, теперь переменились. Гэп увидел, как трудности лишают людей их обычной теплоты, превращая в угрюмых и вспыльчивых типов. Это стало для юноши самым сильным разочарованием. Всю жизнь с ним обращались так, как диктует его имя.[] Если кому-то нужно было пролезть вперёд в очереди или толпе, отпихивали всегда его, даже если рядом был кто-то меньше и моложе. Словно у него на лбу написано — пустое место. Вот его вечная роль: пропущенная ступенька на лестнице жизни. Но он ведь отправился в поход, который должен был всё изменить. Разве не так?

Увы, с ним продолжали обращаться не лучше, чем с бездомной собакой. Даже хуже. Ведь на собаку хотя бы поостерегутся наступать.

Паулус, угрюмый наёмник, никогда не улыбался, не насвистывал, говорил только по необходимости, всегда шёл один. В движении он постоянно напрягал мускулы, сгибал и разгибал пальцы, словно машина убийства, подпитывающая сама себя.

Единственной отрадой стала лошадь Болдха, выносливая и энергичная кобылка, отзывающаяся на имя Женг. Эскельцы называли таких шелудивыми. Небольшие и двужильные, родом с Молельных равнин, эти лошади обитали в открытых степях, среди изъеденных оврагами холмов, скудно поросших травой, где зимы всегда суровы. Небогатая пища заставила животное обзавестись плотным слоем жира, а холода одели её в почти меховую шкуру, тем самым подарив очень забавный облик. Тем не менее лошадь действительно оказалась очень выносливой, с лёгким, едва не философским отношением к трудностям. Кочевники равнин называли эту породу ад'тманской, что значило «лошадь-друг». И верно, из всей команды только Женг, казалось, сохранила хорошее настроение. Чувствуя себя в горах как дома, она не замечала постоянного дождя и всеобщей угрюмости, игриво бодала в круп идущую впереди лошадь или пыталась её обогнать по внешнему краю тропы, нисколько не волнуясь, что всего в нескольких дюймах начинается крутой обрыв.

Единственным существом, которое её волновало, был конь пеладана. Молотобоя экипировали так же напыщенно, как и его хозяина. Полностью облачённый в великолепные доспехи из кожи и тенгриита, он выглядел настоящим боевым конём. Болдх презирал подобное хвастовство, предпочитая навьючить на собственную лошадь минимум снаряжения, чтобы сохранить её живость и выносливость, соблюдая варварские традиции. Если бы он спросил Женг, то узнал бы, что его лошадь очень завидует Молотобою и хочет быть также приодетой. Время от времени она бочком приближалась к коню и, словно случайно, толкала его или покусывала.

Из людей дольше всех хорошее расположение духа сохранял Лесовик. Они видели его нечасто, но при встрече тот никогда не проявлял злости, какой бы тяжёлой ни была ситуация. Казалось, ему в равной степени неплохо и в сухой пещере, и снаружи под дождём. Даже теперь, когда его мокрая волчья шкура воняла ещё разительнее, Лесовик по-прежнему приносил съедобные растения или дичь, сидел со всеми какое-то время и снова исчезал.

Стоило путникам покинуть равнины, как погода сильно переменилась. Внизу они ещё наслаждались теплом поздней весны, а здесь в горах стояла зима: холод, промозглый туман, местами лежал снег. Даже шаману, никогда не уходившему далеко от родных лесов, становилось не по себе. Перестав быть понятным, окружающий мир его уже не волновал.

Тот задор, который Гэп чувствовал в первые весёлые солнечные дни, подёрнулся печалью.

* * *

Остаток дня едва тянулся, дождь всё лил. Эппа вновь принялся причитать, непрестанно постукивая кольцом по амулету в виде факела, и казалось, он пробьёт себе сердце. Он делал так постоянно, а в минуты сильнейшего напряжения говорил всё быстрее, пока кто-либо из спутников не приказывал ему заткнуться. Это всех очень раздражало, и только благодаря своевременному вмешательству Финвольда — лишь ему не докучали чудачества старого жреца — Эппа не был сброшен со скалы.

— Бедная моя Марла, — бормотал старик. — Что она сейчас делает? Самое время вернуться домой с пастбища. Я всегда выпускал её из хлева на рассвете, и она паслась на холмах, возвращаясь к закату, в одно и то же время; её не нужно было пригонять...

Путники ехали по дороге, которая теперь превратилась в каменистую звериную тропу. Подозрения, что сейчас этой дорогой никто не пользуется, подтвердились. Трудно сказать, кто раздражал больше: беспрерывно бормочущий Эппа или Нибулус, по-прежнему твёрдо, но явно необоснованно верящий в чёртовы «Хроники». Тропа бежала на северо-запад, уводя всё дальше и выше, и только уверения их грозного предводителя помогали надеяться, будто через неделю они преодолеют последние горы и спустятся к болотам.

Сегодня им надлежало дойти до Ступеней Истриллы — водопада, образованного горной рекой, что прорезала высоченное гранитное ущелье где-то над их головами. Над самим водопадом располагался небольшой каменный мостик, а за ним, если верить книге, можно было найти не одну пещеру для ночлега.

К Ступеням они вышли поздно вечером. Свет гаснущих лучей солнца скрывали густые облака тумана, заполнившего каждую лощину и каждое ущелье. Путники слышали лишь цоканье копыт по усыпанной камнями тропе да треск рассыпающегося под копытами сланца.

«Нужно поскорее найти пещеру, — с тревогой думал Нибулус, изучая вырисовывающийся над ними горный хребет. — Пока совсем не стемнеет». Тропа шла вверх, сильно извиваясь. Они доберутся по ней до пещер, нанесённых на карту Гвилча, лишь проделав долгий и тяжёлый путь. Дорога сильно петляла, часто почти возвращаясь обратно, всего на несколько футов выше. Нибулус поднял руку, чтобы остановить спутников, и задумался.

Благодаря желанной передышке, все ощутили, какая сверхъестественная тишина здесь царила. Трудно сказать, из-за тумана ли или потому, что в этом сером каменном мире не было жизни. Путники почувствовали безумное одиночество и полную беззащитность. Гэп дрожал, и не только от холода. Ни дуновения ветерка, ни карканья ворон... даже облака не двигались. Всё молчало, лишь изредка раздавался шорох сланца, соскальзывающего вниз по склону, или далёкое блеянье горного козла.

— Чего мы ждём, Нибулус? — тихо спросил Финвольд.

— Не знаю, — ответил пеладан. — Прислушиваюсь к...

Очередное блеянье раздалось где-то высоко над ними, и одинокое эхо тотчас поглотила тишина.

— Пеладан. — Лесовик неожиданно возник рядом с предводителем. — Если мы собираемся остановиться на ночь, то лучше сделать это побыстрей. Нужно найти безопасное место. Здесь в лощине есть ещё что-то кроме козлов. Они боятся, слышишь?

От мрачных слов колдуна Гэп задрожал ещё сильнее. Юноше страстно хотелось домой. Но оказаться одному ночью в горах было все же страшнее, поэтому он постарался успокоиться. Однако Гэпу казалось, что они скачут прямо в лапы неведомой опасности.

Нибулус обратил внимание на тон Лесовика, но, будучи не понаслышке знакомым с опасностью, не испугался слов лесного шамана. Воин принялся изучать скалы. Справа — обрыв в неизвестность, в непроницаемый туман, заполнивший котёл лощины, как колдовское варево. Слева высился крутой склон.

Пеладан задумался. Этот склон, похоже, ведёт к тому самому мосту через водопад. Подъём предстоит трудный, по осыпи, но если они смогут подстегнуть лошадей, то доберутся до моста меньше, чем за полчаса. Тогда ещё останется время, чтобы найти обещанные Гвилчем пещеры и расположиться на ночлег.

— За мной! — выкрикнул Нибулус. — Вверх!

Подъём оказался труднее, чем он думал. Ведь ему приходилось ехать на ностусе — боевом коне пеладанов, лучше которого за деньги не купить. Эти кони были большими и сильными, свирепыми в бою и послушными любому капризу своего хозяина, но совершенно беспомощными на горной дороге из-за своего веса и массивности.

Лучшей чертой ностусов — что в переводе с пендонианского означало «верный» — была их преданность хозяину или главе табуна. Эта черта оказывалась необычайно полезной в длительных походах, когда, в отличие от других лошадей, их можно было оставить без привязи и не стреноженных, чтобы они сами о себе позаботились. Воин мог доехать на таком коне до гор, там спешиться и продолжить путь уже пешком. Когда он возвращался несколько дней или даже недель спустя, ностус поджидал его на том же месте. Более того, эти кони могли объединиться, чтобы отразить нападение хищников — медведей или снежных гиен — даже в отсутствии человека.

Но Молотобой был здесь единственным ностусом, и Нибулус не хотел оставлять его одного ночью. По правде говоря, пеладана охватывал ужас при мысли, что придётся самому в доспехах карабкаться по этому склону.

Боевому коню подъём давался тяжело, как и остальным лошадям. Сделав три шага вперёд, Молотобой тут же съезжал на два шага назад, а когда Нибулус пробовал пустить его зигзагом, оказалось, что коню никак не повернуться. Тем временем Эппе и Гэпу пришлось спешиться и вести пони за собой; а Финвольд вообще был вынужден тащить за удила ржущую Квинтессу, упираясь в щебень каблуками и свободной рукой пытаясь поддерживать равновесие.

Только Болдху подъём давался легко. Копыта маленькой проворной ад'тманки, формой как лопатки — чтобы соскрёбывать снег и лёд с травы, — с необычайной лёгкостью преодолевали крутой склон. Отпустив поводья, странник уже давно мог бы оказаться наверху, но несколько неохотно решил держаться возле остальных.

Взмокнув, несмотря на холод, и окончательно вымотавшись, путники поднимались выше и выше. С каждой минутой становилось всё темнее. Они боялись, что вскоре ничего не смогут разглядеть.

Гэп посмотрел вниз в туманную мглу и вздрогнул. Неведомо, сколько придётся падать, если сорвёшься. К его ужасу, Пугало продолжало соскальзывать по коварному склону, вызывая осыпь мелких камушков. Животное явно начинало паниковать, и не нужно быть колдуном, чтобы понять — его страшил не подъём. Только лошади, Лесовик да исчезнувшие куда-то горные козлы чувствовали чуждое присутствие.

Нечто там, наверху, поджидало их.

И вскоре почувствовали тот же страх, сжимающий всё сильнее, остальные. Обернёшься — никого нет, и словно каменные лица смотрят со скал. Ритм сердца барабанной дробью отдавался в ушах, а впереди уже замаячили очертания каменного мостика, подобные открытой голодной пасти.

Наконец они добрались до вершины. Вновь найдя тропу, путники стояли, часто и тяжело дыша, мокрые от пота, всего в тридцати ярдах от моста. Кроме водопада и самого моста, вокруг не было ничего, только скалы. Никакое зло их здесь не поджидало.

Гэп посмотрел на Ступени Истриллы и удивился, каким странным был водопад: вода не обрушивалась стремительным каскадом, а лениво соскальзывала вниз с крутого склона и полностью исчезала из виду, растворившись в заполнившем всё тумане. Оторвав взгляд от воды, юноша посмотрел на мост.

Вот тогда он и увидел лицо.

Гэпа словно ударили в грудь тараном, тело одеревенело, ноги приросли к земле. Волна сильного первобытного ужаса заморозила кровь в венах.

Болдх тоже заметил лицо. Он видел его прежде уже много раз: огромный, звероподобный лик цвета гранита, который теперь смотрел на них с моста. Два злобных светящихся глаза вызывали тошнотворный страх, гнездящийся в самых глубинах памяти. Казалось, будто железная рука перехватила горло, не давая вырваться крику. Но сдерживаемый вопль помог сбросить оцепенение; страх сменился гневом, а крик перерос в рёв.

— Огр! — предостерегающе закричал странник и выхватил боевой топор.

Гэп стоял, по-прежнему онемев от ужаса, когда Паулус отшвырнул его в сторону и кинулся навстречу огру. В тот же миг ещё один воин перепрыгнул через растянувшегося на тропе юношу, который не мог ничего попять из-за криков товарищей и рёва чудовища.

Болдх с топором стоял на месте, не двигаясь вперёд.

— Моё копьё! — проревел кто-то. — Поднимайся и дай мне чёртово копьё!

— Убирайтесь отсюда! — орал другой голос. — Он не нападёт, если мы оставим его в покое!

Однако избежать схватки было невозможно, она уже началась. Паулус бросился сломя голову вперёд и теперь оказался на мосту лицом к лицу с огром. Горный гигант, вооружённый огромной каменной дубиной, был на два фута выше наховианца. Увернувшись с необычайным проворством, наёмник избежал чудовищного удара дубины, просвистевшей всего в дюйме от его головы. В тот же миг воин замахнулся остро заточенным мечом и нанес удар по животу огра. Гигант заорал от боли, когда меч рассёк его шкуру цвета камня. С жёлтых искривлённых клыков сорвалась слюна.

Но когда Паулус отскочил назад и молниеносно взмахнул мечом, чтобы отразить возможный удар, огромнейшая нога великана неожиданно ударила его в грудь, отшвырнув назад.

В тот же миг к мосту подбежал Мафусаил. Он на ходу уклонился от тела Паулуса, врезавшегося в ограду моста, и мгновенно всадил свой изогнутый клинок в незащищённый бок огра. Гэп от ужаса зажал рот, увидев и услышав, как шамшир глубоко входит в плоть со звуком мясницкого ножа, разделывающего тушу.

Лошади встали на дыбы, они ржали и били копытами; наездники едва могли их сдержать.

Для боевого коня пеладана эта ситуация оказалась вполне привычной. Он чувствовал, что его хозяин хочет ринуться с копьём на таран, но не мог понять, в чём заминка.

— Реднар! — орал Нибулус. — Подай мне моё копьё!

Болдх быстро глянул на оруженосца, который поднялся на ноги, но по-прежнему ничего не соображал. Странник подскочил к лошадке юноши и выдернул из петли копьё пеладана.

— Я! — закричал Финвольд, одновременно хватаясь за копьё. — Я подам. А ты лучше помоги Зилвафлозе!

— Бросайте его сюда! — вопил Нибулус, побагровев от ярости.

Болдх обернулся и посмотрел на мост. Мафусаил, сделав единственный выпад, теперь попал в беду. Невероятно, но рана огра оказалась не смертельной. Несмотря на то, что меч проткнул толстенную шкуру и вошёл глубоко в плоть, он не задел важных органов. А теперь, с мечом в боку, огр резко повернулся и вырвал шамшир из рук Мафусаила. Одновременно гигант замахнулся своей дубиной и стал опускать её прямо на незащищённую голову воина.

Нибулус замер, Финвольд открыл рот в немом крике, Гэп завопил: «Нет!», а Эппа закрыл глаза.

Если бы не Паулус, Мафусаилу пришёл бы конец. В тот миг, когда шамшир вырвался из его рук, южанин отступил назад, запнулся о распростёртое тело наёмника и, запутавшись ногой, стал падать назад. Поэтому огромная дубина просвистела над воином и врезалась в ограду моста. Гранитные осколки полетели в разные стороны, а дубина, как и кусок ограды, рассыпались на части и упали вниз в туман.

— Помогите ему, демон вас забери! — заорал Нибулус на замерших путников.

Болдх наконец отпустил копьё, схватил свой боевой топор и рванулся навстречу огру. Тем временем Финвольд подбежал и протянул копьё Нибулусу.

Безоружный, но не менее опасный огр возвышался над наёмниками с торчащей в боку саблей. Мафусаил посмотрел в его глаза и понял, какой огромный перед ним противник; он только теперь осознал, с кем им пришлось сразиться. Перекувырнувшись через голову назад, как акробат, он оставил наховианца одного перед гигантом. Огр взял наёмника за ногу и рывком вздёрнул наверх, словно кролика. Придя в сознание, Паулус завопил от страха, оказавшись прямо перед ужасным лицом, и со всей силы ударил по нему свободной ногой.

Огр заревел от боли и удивления: прицельный удар сломал ему нос, ведь не зря Паулус носил подбитые железом сапоги. Но это только сильнее разъярило гиганта, и тот решил бросить раскачивающегося наёмника в пропасть.

Неожиданно нога огра подогнулась — это Болдх рассёк топором сухожилия. Великан упал на землю, погребя под собой Паулуса. И снова странник занёс топор для удара, а поверженный огр попытался поймать его рукой. Трижды изувеченный разными противниками, ревущий гигант ещё сопротивлялся, но боевой топор безжалостно кромсал его плоть: вверх — вниз, вверх — вниз, вверх — вниз. Рёв огра перерос в пронзительный вопль, потом сменился бульканьем и наконец затих.

Потрясённый видом первого кровавого сражения, Гэп рухнул на колени и зарыдал. Это была не славная и мужественная битва, как он когда-то воображал, а лишь кровавая бойня. Измученного юношу рвало.

Болдх ушёл с моста; его туника была вся заляпана кровью, а ярость берсерка постепенно покидала тело. Он вызывающе посмотрел на пеладана, посмеет ли тот упрекнуть за промедление вначале.

Но Нибулус молча сидел верхом на коне, всё ещё пунцовый от гнева и разочарования. Он жаждал излить свою злость на Болдха, однако не мог так поступить: ведь странник спас жизнь наховианца, а возможно, и Мафусаила.

Пеладан протянул копьё Финвольду и молча спешился. Быстро подойдя к оруженосцу, он со всей силы пнул юношу по рёбрам. Растянувшись поперёк дороги, Гэп завизжал от боли и в страхе уставился на стоящего перед ним воина в доспехах.

— Если ты когда-либо ещё так поступишь, — пеладан почти выплёвывал слова, — я насажу твою голову на пику. В следующий раз, когда я прикажу что-то сделать, ты выполнишь всё очень быстро! Зилва мог бы погибнуть из-за тебя!

Неожиданно его грубо прервали:

— Не вымещай на нём злость, пеладан, только потому, что твоя забава сорвалась!

Все обернулись и увидели Лесовика, со злостью смотрящего на Ниубулуса. Гэп удивился столь неожиданной поддержке.

— Обвиняй своего долговязого наёмника, — продолжал колдун. — Огры никогда не нападают на противника, большего числом. — Он обвинительно ткнул пальцем в лицо предводителю. — Запомни это.

Прежде чем Нибулус успел ответить, колдун повернулся к Гэпу и довольно ласково сказал:

— Пойдём, малец. Поднимайся с земли.

* * *

Гэп не мог смотреть на Болдха без отвращения. Стать свидетелем жестокой бойни было неприятно; но хуже всего оказался тот взгляд, которым странник наградил свою жертву. Гэп мог понять, как страх вызвал такое жестокое нападение; содрогаться его заставлял сумасшедший огонёк удовлетворения, до сих пор мелькавший в глазах Болдха.

«А ведь он даже не воин!»

Юноша посмотрел на изувеченную тушу огра. Пар завитками поднимался из его чудовищных ран. Паулуса, по-прежнему без сознания, вытащили из-под гиганта. Потом они столкнули кровавое тело через образовавшуюся брешь в ограде. Останки огра канули в туман, поглощённые опустившейся наконец ночью.

* * *

Выспаться никому не удалось. Перейдя мост, путники нашли подходящую для ночлега пещеру, но события прошедшего вечера поселили в их души уныние. Путешественники были слишком возбуждены и потому не могли расслабиться. Битва всё же собрала свою дань.

Направляясь к пещере, они увидели разожжённый внутри костёр. Его тёплый свет манил к себе, подобно колдовским чарам; а войдя внутрь, путники увидели поджидавшего их Лесовика. До сих пор никто даже не заметил, как он ушёл вперёд.

Гэп так и не смог уснуть. Он пролежал всю ночь, прокручивая в голове сражение, вновь воскрешая каждый кровавый миг, пока не почувствовал, что сходит с ума. Этот кошмар наяву преследовал его долгие ночные часы, украв сон, в котором так отчаянно нуждались тело и разум. К рассвету, когда первые лучи солнца прорисовали унылый скалистый пейзаж, юноша обессилел ещё больше, чем до ночлега.

Следующий день выдался тревожным: повисшее напряжение убивало всякое желание заговорить. Нибулус ехал впереди один, молчаливый и угрюмый, подставив лицо сильному ветру с севера. Оруженосец держался от него подальше, и даже друзья пеладана не стремились к нему приблизиться.

Нибулус тяжело вздыхал, после той битвы на мосту морщины изрезали его лицо, подтверждая душевное смятение. «Какое паршивое начало, — думал он. — Мне удалось собрать в поход только семь человек, но и с ними я не могу справиться!»

В отцовских походах такого не случалось. Он был сигном и командовал целым мэмосс-вилохом — двумя с половиной тысячами воинов. Две с половиной тысячи натренированных пеладанов, смелых и сильных, каждые пятьдесят — или олох — под командованием сержанта...

Сейчас его команда скорее напоминала группу базарных торговок, и даже двое наёмников вызывали раздражение. Самое время показать, кто здесь главный, и задуматься, как командовать этими не-пеладанами.

Он мог бы взять пример с Швая Дотчанга, семнадцатого султана Кваладмира, который выслушивал даже самых беднейших подданных, спрашивал их мнение, интересовался их жизнью и этим заслужил любовь и почитание своего народа.

Или ему стоит быть похожим на Ичтатлуса Оленерогого, легендарного Необузданного Повелителя Релма-Файнды, который правил с чудовищной и кровавой жестокостью. Такие методы воздействовали на подданных, как на стаю. Другими словами, если становишься более жестоким и кровожадным, чем соперники, то твои люди будут считать себя самыми лучшими и фанатично выполнят любой твой приказ, даже сомневаясь в его правильности; они будут получать удовольствие, просто следуя сверхжестокости...

Размышляя, какой вид руководства выбрать, Нибулус снова вздохнул — у него не было склонности ни к тому, ни к другому.

Болдх шел позади всех, поглядывая на парящих в вышине орлов-ягнятников, чьи огромные крылья распарывали воздух. Странник оставался таким же молчаливым и неприступным, как всегда. И таким же уставшим. Он очень устал. Гораздо сильнее, чем его спутники. Те путешествовали чуть больше двух недель, а он странствовал уже восемнадцать лет. Восемнадцать долгих лет путешествий, бесцельных переходов от одного места к другому. Возможно, когда он только ушёл из дома, цель была, но не сейчас. Теперь он странствовал лишь потому, что не видел причины остановиться.

* * *

Спустя семь дней после битвы с огром, продолжая взбираться выше в горы, путники наткнулись ещё на одну пещеру. День только начинал клониться к закату, но лошади были уже измучены тяжелейшим дневным переходом, поэтому было решено разбить лагерь пораньше. В конце концов, дорога вряд ли улучшится в ближайшее время.

Весь день, как и три предыдущих, они передвигались со скоростью улитки. Крутые подъёмы, разрушенные мосты, участки дороги, которые обвалились десятки лет, а то и века назад, частые камнепады, — всё будто сговорилось помешать им. Древняя заброшенная тропа становилась хуже и хуже, к тому же она по-прежнему вела вверх.

Сегодня, преодолевая уже пятый подъём за день, Финвольд едва не потерял свою лошадь, таким узким и скользким был путь. Только вчетвером — сам жрец, Мафусаил, Нибулус и Лесовик — они смогли втащить испуганную Квинтессу на горный выступ.

Внимательно изучив пещеру, путники обнаружили, что она гораздо больше, чем казалась на первый взгляд. Несколько ходов вело от основной полости; один из них — узкая щель — вёл в более просторное помещение. Земляной пол покрывала высохшая трава, в глубине валялось несколько обглоданных костей, в воздухе висел мускусный запах какого-то дикого животного.

По крайней мере сейчас пещера была необитаема. Болдх, частенько проводивший ночи в звериных логовах, посоветовал расположиться в первой пещере, запастись сухим хворостом и держать под рукой горящий факел, чтобы в случае необходимости разжечь костёр. Его совет был охотно принят и быстро исполнен.

После тяжёлого дня никто не хотел утруждать себя готовкой. Но все так изголодались и промёрзли, что вскоре общими усилиями разожгли большой костёр и наготовили достаточно тёплой еды. Несмотря на безвкусность и простоту рациона, пища помогла усталым путникам немного расслабиться, а некоторых даже подвигла на беседу.

— Что ж! — начал Мафусаил. — Я знаю о вас не так много, но хотел бы познакомиться поближе.

Никто не ответил.

— Я бы охотно поболтал, отведав доброй горячей пищи, — продолжил южанин, стараясь говорить веселее.

Кто-то язвительно пробормотал о погоде, хорошей в это время года; остальные говорить не захотели.

— Я чувствую себя в силах выдержать всё, — настойчиво продолжал Мафусаил, — что мстительный Скаан готов наслать на нас за убийство своего... питомца.

Его голос, подобно жужжанию краснобрюхой осы, неуверенным эхом облетел пещеру и затих. Путешественники прислушались.

Через некоторое время из глубины пещеры донёсся тихий голосок.

— Кто такой Скаан? — не мог сдержать любопытства Гэп.

— Скаан? — обрадовано воскликнул пустынник. — Ты никогда не слышал о Великом Огре?

— Он же не здесь живёт, верно? — испуганно спросил оруженосец.

— Нет, нет! — засмеялся Мафусаил. — Тебе нечего бояться, юный Реднар. Скаан нигде не живёт. Его никогда не существовало. Это только легенда: Великий Горный великан Скаан, самый свирепый из горных духов, бог огров. Они по-своему поклонялись ему, приносили жертвы и что-то подобное. Короче, чувствовали себя счастливыми. Как и во всех языческих религиях — безобидные забавы.

Присевший на корточки у выхода из пещеры, Лесовик хрипло рассмеялся.

— Теперь ты по-другому запел. «Безобидные забавы!». Маленькая птичка нашептала мне, что ты описался от страха в «Сером псе» во время праздника урожая.

— Только из-за тех сумасшедших дикобразов, — улыбнулся в ответ Мафусаил. — Скажи, ты веришь в Скаана? Если да, то как ты можешь сидеть так близко к выходу? Не боишься, что он, вдруг появится и схватит тебя?

Колдун загадочно усмехнулся.

— Не верю, что какой-нибудь огромный бог огров захочет нанести вред мне. Даже если и так, то эта пещера вряд ли бы защитила. Нет, я сомневаюсь в существовании Скаана, но не стоит надо всем насмехаться. Горные великаны жестоки и свирепы, и все же они — как и мы — дети Эрсы.

— Эрса существует в самых различных обликах, — неожиданно оживился Финвольд. — Всё зависит от верований. Для разных племён она воплощена в бизоне, волке, дереве, даже в солнце. Окружающая обстановка и нужды племени «диктуют» необходимое воплощение. Для твоей расы, Мафусаил, Эрса — Уассайса, Дарящий сады, и Ширэк, Созидатель Великих Песков, который направляет путников...

— Чушь.

— Чушь, не чушь... Я много читал.

— И во всё это веришь?

— Конечно, нет, ты же сам сказал — чушь. Только Куна — истинный.

Презрительное фырканье привлекло их внимание. Лесовик внимательно смотрел Финвольду прямо в глаза.

— Ты слишком доверяешь клочкам бумаги, жрец. Чем бы ни была Эрса, её невозможно заключить в пергамент под кожаным переплётом. Эрсу в силах постичь лишь верящий в неё; тот, кто живёт в ней и чьи чувства не затуманены фимиамом и тьмой. Ты и твоя братия так погружены в себя, что настоящий мир видите хуже эскельцских земледельцев.

— Довольно грубо, — неожиданно заметил Нибулус.

К всеобщему удивлению, Лесовик отступил. Эскельцкие земледельцы действительно всегда ходили, как в тумане; но это из-за пристрастия к джину. Нордвоз объединил людей разных верований, что несколько беспокоило его жителей. Кто-то поклонялся Пел-Адану, кто-то — Куне, однако очень многие по-прежнему придерживались старых верований. До сих пор некоторые почитали Венеру — полнотелое женское божество былых дней, чьё живое воплощение и сейчас в Вида-Эскеленде видели чуть ли не в каждой широкобёдрой селянке лет пятнадцати.

Гэп посмотрел в глаза колдуну, сидящему на корточках в этой каменной пещере высоко в горах, и увидел в них отражение языков костра, сияющих словно кровь.

— Знаешь, как мы называем ваших замечательных лошадей, пеладан? — вдруг спросил Лесовик.

— Лоэфы, — ни мгновения не сомневаясь, ответил Нибулус. — Значит «верный». — Хотя бы эти слова на языке торка он знал и теперь выпрямился, гордый собой.

— Оно значит «стадо», — поправил его колдун, — или «верные дураки». Теми же словами мы описываем и их хозяев. И ещё Несущих Свет. Все вы для нас одинаковы: собираетесь в храмах-конюшнях, подобно баранам, и как дураки преданно ждёте спасения...

Он замолчал, понимая, что зашёл слишком далеко. Воины и жрецы негодовали.

А Гэпу показалось, что колдун говорил о своей вере без сумасшедшего жара фанатика. Его спокойное и уверенное поклонение не нуждалось в пыле. Вера подпитывала его так же естественно, как вода весной поит землю, как дует ветер, как жар струится от огня.

Эппа наклонился ближе к костру, глядя на красные языки, пожирающие потрескивающий хворост. Старый жрец заговорил глухим голосом, словно в трансе, словно глядя в глубь пространства и времени. Оруженосец не был уверен, обращается ли старик к ним, к самому себе или к кому-то иному.

— У Куны есть цель для каждого из нас. Мы сами решаем, какой дорогой идти. Свобода и Закон дополняют друг друга: без первой человек не осознает себя, а без второго не сможет сосуществовать с другими людьми. Случай и Судьба тоже должны дополнять друг друга. Поэтому наши пути идут по кромке равновесия, поддерживая баланс. Нелегко следовать велениям Куны; бесконечная цепь трудностей и лишений преграждают путь. Но нельзя верить в Куну только в спокойное время и отвергать его, когда Другие законы становятся удобнее. Поверьте мне, Несущие Свет — самые сильные духом.

Тут Нибулус не удержался от презрительного замечания, даже не дав Лесовику высказать своё отношение:

— И неверно всё, что делаю не Я, так получается?

Эппа что-то проворчал, не поднимая глаз.

Всё это время Болдх лежал спиной к остальным путникам, плотно укутавшись в одеяло. Казалось, рассуждения спутников интересуют его так же, как корову — жужжание мухи. И всё же странник не спал, глубоко задумавшись. Рассуждения всех трёх жрецов были и правильными, и ошибочными одновременно. Финвольд прав насчёт Эрсы; сам странник видел множество разных проявлений Духа Земли, гораздо больше, чем описывается в толстенных книгах жреца. Однако в мире было множество иных религий, бесчисленных культов и верований. Как даже самый мудрый из людей сможет в них разобраться?

Часто и он пытался связать свою жизнь с какой-то верой, но где его место в бесконечных противоборствах Добра и Зла? Некая беспристрастность Эрсы, казалось, больше подходила Болдху. В конце концов он всегда сравнивал себя с волком-одиночкой. Неужели он, как намекает Лесовик, дитя Духа Земли? Глядя на колдуна, странник сомневался, хотя в его словах многое походило на правду.

Болдх отогнал мысли прочь. Он был истощён духовно и физически. «Путешествовать с религиозными фанатиками нелегко, особенно когда каждый пытается повлиять на тебя». Познакомимся поближе потом.

А сейчас Болдх хотел только одного — спать...

* * *

Стояла глубокая ночь, покров тишины опустился на горы. Ни шёпота ветра, ни шороха осыпающихся камней, ни криков зверей и птиц. Облака, окутавшие вершины гор, глушили все звуки, затмевая и без того скудный свет месяца и звёзд.

Гэп сидел у выхода из пещеры и молча смотрел в ночь. Паулус час назад разбудил его на ночное дежурство; с тех пор он с места не сдвинулся, даже почти не дышал. Тишина была столь полной, что юноша слышал биение своего сердца; а кромешная тьма застила глаза, словно он ослеп. Гэп смотрел в никуда так долго, что начал забывать спутников и друзей детства; усталый и оцепеневший разум отказывался вспоминать их лица. Он будто остался один во вселенной, а всё остальное поглотила пустота.

Странное чувство: сидеть на вершине безмолвных гор глубокой и бесконечной ночью, когда духи стремятся проникнуть в разум, когда сердце отсчитывает секунды жизни, удар за ударом, удар за ударом. Юноша даже не видел очертаний входа в пещеру, и только нежное касание свежего воздуха подтверждало — он там есть.

Обернувшись, Гэп заметил две мерцающие оранжевые точки — последние огоньки погасшего костра. Он вновь посмотрел наружу и с удивлением отметил, что видит два таких же огонька, словно они навек запечатлелись в его глазах. Конечно, они сейчас погаснут, и он снова ничего не будет видеть.

Тут юноша замер, волоски на шее встали дыбом: огоньки не исчезли, а стали перемещаться. Липкий страх сковал оруженосца, и он крепко зажмурился. Когда юноша вновь открыл глаза и присмотрелся — огоньки исчезли.

Борясь с оцепеневшим телом, Гэп молча подошёл к костру и осторожно подул на угли. Теперь ночь пугала его, застрявшего в какой-то пещере на вершине мира. Бережно раздувая костёр, юноша пытался убедить себя, что уставший разум сыграл с ним злую шутку, показав два светящихся огонька. Или то были глаза какого-то неизвестного ужасного создания, которое бродит у пещеры?.. Собственные мысли так напугали Гэпа, что он начал яростнее оживлять костёр.

Юноша даже хотел разбудить одного или двух своих спутников, хотя потом передумал. Что он им скажет: будто вообразил пару смотрящих на него глаз и хочет, чтобы его подержали за руку? Нет, так не пойдёт. Гэп сосредоточился на костре, не давая углям погаснуть, пока танцующие языки пламени вновь не стали радовать взор.

Всё это время юноша гнал прочь знобящее чувство тревоги: он ведь был так беззащитен.

Наконец пламя разгорелось и весело затрещало, а Гэп с облегчением вздохнул. Через десять минут он разбудит Мафусаила, чтобы тот его сменил. Тогда, возможно, удастся спокойно поспать до самого утра. Ночь длится слишком долго...

Вдруг Гэпа окатило холодом. Это чувство пришло не извне, оно разрасталось внутри, волны страха расходились от сердца, руки и ноги онемели, словно душу окунули в ледяную воду. Волосы на затылке встали дыбом, как шерсть на загривке собаки, и собственный запах пота проник в судорожно расширившиеся ноздри. Юношу охватила паника, а он не понимал, в чём причина.

Тут раздалось тихое рычание, шедшее будто из головы, а не снаружи. Дрожа от страха, оруженосец обернулся и заставил себя поднять глаза.

Сердце замерло: прямо у входа в пещеру крадучись бродили жуткие, похожие на волков твари.

Казалось, самые страшные ночные кошмары стали реальностью. Около дюжины огромных косматых существ смотрели на оруженосца; в приоткрытых пастях виднелись ужасающие клыки, а в бездушных горящих глазах отражалось пламя преисподней. Они медленно передвигались в свете костра — орудия чудовищных горных духов, — и их густой мех, отражая пламя, светился пролитой кровью.

Следом за ними кралось огромное и более злое создание, не похожая на волка тварь, с готовностью разделившая такое соседство. Горбатое чудовище покрывала ядовитая щетина, а пара сверкающих глаз смотрели на охваченного ужасом жителя равнин с такой злобой, что оруженосец едва не потерял сознание от страха.

Но оцепенение тотчас испарилось, едва Гэп увидел, с каким холодным расчётом рассматривают эти глаза его спутников, выбирая себе жертву. Юноша бросился к ближайшему спальному мешку и стал испуганно трясти спящего.

— Просыпайтесь! Просыпайтесь! На нас напали! — кричал он.

Его пронзительный голос почти заглушил свирепый рык тварей. «Пел-Адан, — молился юноша, — избавь меня от этого ночного кошмара!»

В глубине пещеры мгновенно зашевелились; Болдх, даже ещё не до конца проснувшись, отбросил одеяло, вскочил на ноги и молниеносным движением выхватил боевой топор.

Следом вскочили Нибулус, Паулус, Мафусаил и Лесовик, сонно ища оружие. Гэп подскочил к своему господину, протянул ему Анферт и удрал в глубь пещеры. Только тогда зашевелились жрецы.

Ночь ожила и наполнилась страхом. Суматошные крики, лошадиное ржание из дальней ниши, лязг металла о камень эхом разнеслись по пещере, смешиваясь с лютым рыком, становящимся всё громче. Тошнотворный смрад разложения, как от переполненного могильника, исходил от горбатого монстра, что пришёл вместе с волкоподобными тварями. Сейчас это чудовище стояло на задних лапах и безумно «хохотало», а путники в панике наталкивались друг на друга.

Твари замерли, собираясь напасть: глаза излучали злобу, плечи напряжённо выгнулись. С невероятной быстротой они набросились на замешкавшихся людей. Крики боли и страха наполнили пещеру: кто-то попал в костер и разметал по полу горящие ветви, подняв столб искр и раскрасив стены яростным танцем пламени.

Битва длилась недолго, но что происходило в эти мгновения, вряд ли кто-то мог описать. Из всех путников только Гэп, наверное, видел всю картину, ведь он укрылся в дальнем углу.

Болдх, сохранивший быструю реакцию даже после неожиданного пробуждения, ответил на стремительное нападение — помог выработанный годами опыт отражения ночных атак. Почти подпустив к себе волков, он с ловкостью змеи отступил вбок, одновременно вышвырнув тупой стороной топора ошалевшую тварь из пещеры.

Нибулус, Паулус и Мафусаил, принявшие на себя основной удар, теперь вперемешку валялись на земле. Одним сильным рывком сбросив с себя двух тварей, Нибулус проворно — ведь он был без доспехов — вскочил на ноги и схватился за меч. Его глаза яростно полыхали, тело дрожало от возбуждения битвой; на сей раз он не упустит шанса высвободить подавляемый гнев и отыграется за сражение у Ступеней Истриллы.

Тут ночь стала ещё темней и ужасней: огромное горбатое чудовище ворвалось в пещеру. Его пятнистая шкура, покрытая личинками, клочьями свисала с гниющей плоти, а в глазах горел огонь преисподней. Именно Паулуса, осаждённого огромным волком, выбрал себе в жертвы этот ужас ночи. Отшвырнув в сторону волка, он набросился на лежащего наёмника, широко открыв пасть. Невероятно, но Паулус не испугался и, казалось, воспринял всё как должное. Мёртвой хваткой стиснув горло чудовища, наховианец удерживал щёлкающие челюсти, одновременно молотя ногами по животу твари.

Из трёх воинов только Мафусаилу приходилось туго. Два волка прижали его к земле, не давая подняться.

Эппа и Финвольд стояли бок о бок, отбиваясь от врагов, частично скрытые проходом, ведущим во вторую пещеру. Финвольд уже обагрил свой меч кровью волка. Старый жрец бил по темени напавшую на него тварь Вороньим Клювом — заострённым посохом. Ему явно приходилось иметь дело с дикими животными; отброшенный назад плащ оголил худые жилистые руки. Неожиданно для всех жрец оказался не таким уж хилым.

Лесовик скакал как сумасшедший и размахивал над головой руками, его волосы развевались в воздухе. Он напевал и выкрикивал, улюлюкал и насвистывал, судорожно дёргаясь, будто одержимый демоном. Волки бросались на сумасшедшего колдуна, но прямо перед ним останавливались, щёлкали челюстями, рычали и испуганно скулили, потому что не могли преодолеть странные чары.

Множество тварей запрыгивало в пещеру, и ещё больше истошно выло снаружи. Ситуация становилась отчаянной, а Мафусаилу пришлось хуже всех. Его шея, руки и грудь были разодраны; превратившаяся в клочья рубаха пропиталась кровью, южанин слабел на глазах и кричал от страха.

Болдху теперь тоже было нелегко: на него напали три волка. То кидаясь вперед, то кружа, они ждали, когда он устанет, и его оборона даст брешь. Прижавшись спиной к стене, странник становился слабее с каждой минутой.

Только Паулус казался по-прежнему спокойным и уверенным. Он медленно душил чудовище, всё так же лёжа на земле, а то пучило глаза, булькало и тщетно скребло когтями. Монстр не мог освободиться, к тому же своей тушей защищал наховианца от нападения волков.

Гэп не мог пошевелиться от страха. Его спутники сошлись в смертельной схватке, а он был способен только съёжиться и наблюдать, как их рвут на куски...

И тогда он останется один.

Последняя мысль заставила юношу действовать. Его рука нащупала рукоять метательного ножа. Цепляясь за ростки храбрости, оруженосец выдернул нож и нацелил его на ближайшего волка. Собрав всю ярость, на которую он был способен, оруженосец кинул...

Юноша много тренировался прежде, и смертельный клинок вошёл в плечо напавшего на Мафусаила волка.

Заревев от ярости и боли, волк отпрыгнул от окровавленного южанина, нашёл взглядом испуганного Гэпа и с рыком, полным ненависти, бросился на него.

Оруженосец выхватил короткий меч и выставил перед собой, даже не понимая, что делает. Глубокий протяжный вопль исторгся из горла твари, когда юноша проткнул ей брюхо. Волк вместе с юношей упал на землю, потом безжизненно с него свалился — клинок вошёл по самую рукоять.

Гэп в немом удивлении смотрел на еще содрогающуюся тварь. Первая победа!

Тут что-то взревело, словно завыл чудовищный ветер, и слепящая вспышка золотисто-красного света разорвала ночную тьму.

Огромная стена огня выросла на том месте, где раньше были разложены стопки хвороста. Раскалённое добела пламя полыхало, став непроходимой преградой. Все как один обернулись, в ужасе глядя на огонь.

Все, за исключением Финвольда, глаза которого сияли не менее яростно, чем пламя, разожженное его чарами.

Волки испугались. Они перестали нападать и начали метаться по пещере, яростно клацая зубами на мужчин, на пламя, которое их здесь удерживало, и даже друг на друга. Паулус на миг ослабил хватку, и монстр тут же освободился.

Охотники теперь стали дичью, преследуемой людьми. Паулус, чьё обезображенное лицо пылало жаждой крови, не тратя времени, выхватил чёрный меч и напал на двух испуганных волков, что были ближе всего...

Нибулус, последовав примеру наховианца, рубанул последнего волка, терзающего Мафусаила, да так сильно, что с треском переломил ему позвоночник. Болдх успешно справился со своими тремя противниками: отрубив голову одному, он так испугал остальных, что они рванули прочь прямо через огонь и умчались, скуля, в ночь.

Оставшиеся волки последовали за ними, у них не было иного выбора. Даже их задыхающемуся вожаку удалось собраться с силами и пройти сквозь стену огня.

Рёв боли и ярости наполнил ночь, эхом отражаясь в лощинах и расщелинах Синих гор. Обезумев, волки удирали вниз по тропе. Некоторые из них срывались в пропасть, объятые огнём, напоминая падающие с неба звёзды.

* * *

Ещё несколько минут в пещере царила полная неразбериха. Неожиданное нападение ввергло всех в шок, а Мафусаила почти лишило сознания. Проснуться от столь яростного нападения — что может быть хуже? Загадочные чары одного из них отчего-то потрясли ещё больше. Странный взгляд, со смесью печали и тоски по прошлому, засветился в глазах взлохмаченного Финвольда. Он снова был в Кваладмире, запах знакомых препаратов едва не щекотал ему нос. Прошло некоторое время, прежде чем он очнулся.

Все были потрясены, но быстро пришли в себя. Никто не стал возражать Нибулусу, принявшемуся отдавать приказы. Паулус быстро соорудил стену из хвороста у входа в пещеру на случай нового нападения. Болдх заступил на дежурство снаружи; и он больше подходил для этого, чем юноша, удравший в самый дальний угол, чтобы «позаботиться о лошадях». Если бы он не убил одного из нападавших на Мафусаила волков и, возможно, тем самым не спас бы южанину жизнь, Нибулус выбросил бы его из пещеры следом за мёртвыми тварями. Оруженосец поспешил убраться подальше от всех.

А зря, если бы он посмел взглянуть на господина, то увидел бы некоторое уважение в его глазах. В конце концов, Гэп убил своего первого врага. Но Нибулус не позволит ему так легко отделаться. Оруженосец их серьёзно подвёл, и ему придётся приложить все усилия, чтобы заслужить настоящее уважение. Только так ведут себя настоящие пеладаны.

Сначала надо было заняться Мафусаилом. Из всей команды только он был серьёзно ранен. Эппа и Лесовик тут же промыли его рваные раны и наложили швы и повязки, пока южанин лежал, прикрыв глаза и стиснув зубы. После Эппа распростёр над ранами руки. Слабый свет заструился от его ладоней, Мафусаил облегчённо вздохнул и провалился в сон.

— Может, тебе стоит временами учиться делать так, Финвольд, — разгневанно сказал старый жрец, — а не баловаться пламенем. Я думал, ты перерос всё это двенадцать лет назад. Предупреждаю, так неправильно, особенно для последователей Куны. Ты играешь с огнём, и однажды огонь поиграет тобой...

Финвольд отмахнулся от слов Эппы. Некоторые спутники отшатнулись — вдруг с пальцев жреца сорвутся ещё какие-нибудь чары. Финвольд усмехнулся, но ничего не сказал в ответ. Он лишь значительно посмотрел на Болдха, словно говоря: «Помни! Мы не уйдём далеко, только исцеляя на пути к Дроглиру».

* * *

Никто не заметил облачённых в плащи наблюдателей.

По другую сторону лощины стояли они, облачённые в серое, и лишь один был в шкуре яка. Вокруг бушевал ветер, яростно трепал непроницаемые плащи и танцевал, воя и стеная. Молчаливые и неподвижные, они не сводили глаз с пещеры и её обитателей. И даже если кто-нибудь оказался бы поблизости, то их всё равно бы не заметил — потому что они были частью ночи, неосязаемые и неуловимые. Только глаза одетого в шкуру яка светились ярко-красным светом.

Он обернулся к стоящим рядом с ним силуэтам, своим безмолвием и спокойствием похожим на камни.

— Восемь недель с начала игры, господин, — наконец раздался голос, с лёгкостью перекрывший вой ветра. — Уже два месяца, как фигуры пришли в движение.

— Да, восемь недель, — ответил Красноглазый. — Восемь недель, восемь месяцев, восемь лет... Не важно, как давно началась игра. Важно, что будет с ними в конце. Сделанные сейчас ошибки могут послужить хорошим уроком на будущее.

— Но именно сначала закладывается верное направление. Ты же слышал: реку нельзя повернуть вспять.

— У реки нет выбора, куда течь. Болдх — человек дороги, он волен повернуть в любую сторону, если пожелает.

Фигуры в плащах не шелохнулись.

— Ради тебя же надеемся, что так. До сих пор он не пошёл по уготованному тобой пути.

— Его увели в сторону, — пылко возразил Красноглазый. — Вмешались иные силы, которых я не предвидел!

Из-под капюшона раздалось шипение, похожее на смех.

— Ты говоришь о колдуне? — проскрипел голос. — Верно, в игру вступает раздор, это предсказуемо. И что решил Болдх? Посланник Эрсы, вооружённый видениями, толкает странника к Духу Земли, и семена дают всходы в душе Болдха. Твой человек начинает задумываться: уж не орудие ли он Эрсы. И посмотри, видения ещё даже не начались!

Но Красноглазый не разгневался, услышав так раздражающие его слова. Хотя он хорошо знал, что Скелы беспристрастны, порой их насмешки... Временами он задумывался, не наградил ли Единый их своеобразным чувством юмора.

— Предательство внутри команды сродни пятну на лике луны, — продолжил Красноглазый, которого не так легко было вывести из себя. — Оно лишь разжигает в страннике враждебность. Словно его совращает трёхголовая змея. Если бы жрецы-чародеи объединили усилия, всё пошло бы намеченной мной дорогой. Теперь приходится противостоять колдуну, а этого я никак не предвидел.

— Пятно на лике луны, — повторил следом Сир, — необычное сравнение. Но кто тогда пятно? Кто предатель? Колдун или один из твоих жрецов? А может, кто-то другой из этой братии вероломных мужланов? Ты уверен, что предатель только один? Говоришь, его совращает многоголовая змея, однако он скорее похож на оленя, раздираемого волчьей стаей. Может быть, ты даже увидишь предателя в самом Болдхе.

Наконец заговорило Время:

— Игра началась лишь восемь недель назад — как ты и сказал, слишком мало, чтобы понять, откуда придёт судьбоносное решение; но суть Болдха нам уже понятна. Он отгораживается от спутников, полностью непредсказуем и перелетает от одной веры к другой, как едва оперившийся птенец весной. Разногласия между жрецами смущают его разум, хотя он всё же склонен больше верить Финвольду. Тем не менее колдун Видений сбивает странника с толку. Именно в шамане зарыт корень всех проблем. Мы знаем, почему ты выбрал Болдха, но боимся, что твой выбор ошибочен. Этот человек явно не может найти себя, а потому не способен преуспеть в задуманном.

Красноглазый обернулся и посмотрел на пещеру, где теперь крылся последний лучик надежды, с каждым днём становившийся всё слабее. Он ничего не ответил Скелам, но про себя согласился с ними.

Сбоку послышался какой-то шорох. Красноглазый обернулся и увидел возвращающихся волков. Они неспешно подбежали к нему следом за горбатой тварью, осторожно ступая на обожженные лапы, и без сил упали у его ног. И хотя звери не испытывали к богу сильных чувств, его присутствие дарило ощущение покоя и защищённости. Этого было достаточно, чтобы отдохнуть рядом.

Зализывая раны, волки время от времени посматривали на освещаемую костром пещеру и прислушивались к неясным звукам человеческих голосов. Глаза твари, в которых читался разум, теперь полыхали ненавистью. Голоса врагов заставили чудовище тихо зарычать. Охота ещё не закончилась, а новый день уже начал свой неспешный, но бесповоротный отсчёт времени.

 

Глава 5

Колодец Отчаяния

— Думаю, к вечеру мы увидим Северные Земли.

Лесовик, забравшись на выступ над дорогой, поднял лицо к небу и принюхался. Извивающийся путь вскоре нырял в узкую расщелину и терялся из виду. Справа высился крутой склон, перерастающий в горную гряду. За спинами, теряясь в поднятой путниками пыли, дорога ныряла резко вниз. Они забрались на верховину Синих гор. Слева же земля отвесно обрывалась, открывая ошеломляющий вид на бардовые и синие пики, на освещаемые солнцем обрывы, с которых водопадами низвергались бесконечные потоки воды, и на крутые, покрытые сосновыми лесами склоны, устремляющиеся вниз к окутанным тьмой оврагам.

Весь день путники поднимались наверх. Дорога становилась всё круче и опасней; иногда её даже не было видно из-под обломков скал, и им приходилось двигаться вперёд, полагаясь на собственный инстинкт. Петляя, путь неуклонно вёл на север вдоль острых горных хребтов, по сужающимся проходам, где скалы гулким эхом множили стук камней. Дорога выводила на узкие выступы, сходящие на нет, и бежала по тёмным расщелинам, где непроглядная мгла лишь изредка смягчалась проникающими сверху солнечными лучами.

Здесь царила странная тишина, а воздух был тих и разрежен. Даже горные козлы сюда не забирались. Путники словно дерзнули войти в иной далёкий мир, расположенный на такой вышине, что жизнь, движения и звуки не доходили сюда, — мир чуждый и негостеприимный. Казалось, каждая гора, каждый выступ слушают и смотрят на ничтожных людишек, посягнувших на каменную тишину. Любой неловкий шаг, любой шорох возрастали в этом недружелюбном месте десятикратно, и потому путники чувствовали себя ужасно. Ехали молча, едва осмеливаясь дышать. Неторопливо и осторожно. Но сколько путешественники ни старались заглушить звуки, те разрастались, наполняя собой пустоту, и обозначали их путь яснее света сигнального огня.

Временами они видели тёмные провалы пещер наверху, куда не могла бы привести ни одна дорога. Тонкие струи дыма, испускаемые этими пещерами, медленно поднимались в небо. Местами высились, подобно древним языческим стражам, столбы из взгромождённых друг на друга обломков скал. Здесь пахло драконами, ограми и грифонами, и задерживаться не хотелось, поэтому все разговоры стихли.

Ночное нападение всех сильно потрясло. Атака волков сама по себе была жуткой, но больше всего напугала тварь, с которой те пришли.

— Это леукрота, — объяснил спутникам Паулус. — Они рыскают ночами вокруг наших селений, привлечённые запахом висящих на деревьях мертвецов. Но наши мертвые не для них, и если мы ловим тварей, то наполняем их брюхо горящими углями.

Болдх уже слышал сказания о леукротах, когда бывал в Северных Землях. Этих зверей-одиночек можно было заметить крадущимися среди надгробий или жадно раскапывающими свежие, да и не совсем свежие трупы. Странник надеялся, что упокоится в собственной могиле, не столкнувшись с ними. Вспоминая, как ловко Паулус справлялся с монстром, он пообещал себе никогда не перечить наховианцу.

Лесовик слез с возвышения и ловко спрыгнул на дорогу.

— Если мой нос меня не обманывает, мы увидим равнину ещё до захода солнца. Только не нужно останавливаться.

Его слова были встречены усталыми, но всё же радостными улыбками облегчения. Синие горы, несомненно, по-своему красивы, однако этой красотой лучше любоваться издалека.

— Ты можешь отсюда почувствовать запах равнины? — Нибулус насмешливо посмотрел на колдуна.

— Конечно! — Лесовик ухмыльнулся. — Запах топей ни с чем не спутаешь. Если бы ты и твои предки проводили меньше времени в прокуренных залах каменных замков, а больше в настоящем мире, то тоже смогли бы распознавать ароматы.

Нибулус рассмеялся.

— Напомни мне отругать предков, когда я встречусь с ними в ином мире; и хорошо бы тебе в тот миг стоять рядом! — Пеладан с силой хлопнул колдуна по плечу, чуть не сбив с ног.

Путники заметно повеселели, до сих пор все были напряжены и неразговорчивы. Мысли о возможном нападении волков или огров не покидали их. К тому же здесь, высоко в горах, они опасались, что на них набросится какое-нибудь крылатое чудовище.

Мафусаилу становилось всё хуже. Если бы не совместные усилия Эппы и Лесовика, пытавшихся залечить нанесённые южанину прошлой ночью раны, он бы, наверное, уже умер. Пока Эппа, склоняясь над стонущим воином, возносил страстные молитвы своему божеству, колдун отправился на поиски целебных трав, взяв в помощники оруженосца.

— Малец, ты знаешь эселефат?

Гэп недоумённо уставился на шамана.

— Маленький, похожий на одуванчик цветок. Ты его, верно, считаешь сорняком. С лёгкими рыжеватыми пушинками семян, которые легко раздувает ветер.

— Да, — радостно воскликнул Гэп. — В Нордвозе мы называем его «бородкой юнца».

— Поищи его, — поторопил оруженосца колдун. — Он поможет остановить кровотечение у Зилвы.

Растение нашли, настой сварили, и снова завели монотонные молитвы. И всё же днём позже, когда раны уже начали затягиваться, боли Мафусаила стали сильней, а вынужденный переход через горы лишил столь необходимых сил на выздоровление. Его смуглое лицо теперь приняло болезненно серый оттенок. Южанин безвольно обвис и отпустил поводья, позволив коню просто следовать за остальными.

Слова Лесовика хотя бы заставили его улыбнуться. Жрецы, решившие забыть былые разногласия, тоже широко и дружелюбно улыбались друг другу. Даже немногословный Паулус, на время забыв о своей мрачности, радостно ухмылялся.

Только Болдх не поддался общему настроению. Он по-прежнему замыкал цепочку, тревожно сжимая рукоять боевого топора. К чему радоваться? Они окончательно покинут пределы Синих гор только через несколько дней, а до этого с ними может случиться всё что угодно. Сам странник прошёл множество горных дорог — и не упомнить сколько. В отличие от спутников, он знал, что им невероятно повезло встретить так мало неприятностей на пути.

Когда путники направили лошадей в очередную расщелину, Болдх нервно оглянулся. Ему почудилось какое-то движение сзади. Покачав головой, странник пришпорил коня и догнал остальных.

* * *

Пройдя две трети пути вверх по расщелине с высокими, в тысячу футов, отвесными стенами, дорога начала извиваться, то уходя вбок, то опускаясь и поднимаясь и наконец вывела к последнему горному хребту, отделяющему путников от равнины. Очертания бордовых скал, подёрнутые дымкой знойного полдня, виднелись совсем рядом, но дорога туда была очень опасной. Слева зияла пропасть, а сам путь казался очень узким и, судя по всему, ближайшее время улучшаться не собирался. Придётся двигаться с особой осторожностью, чтобы не застрять в этом месте.

Вдруг тревожный крик Болдха, ехавшего позади, остановил всех:

— Волки! Они преследуют нас!

На миг все ошарашено замерли, потом одновременно задвигались. Нибулус на своём огромном коне развернулся и протиснулся мимо путников поближе к Болдху, а остальные нервно оглядывались назад.

— Невозможно, — выдохнул Финвольд. — После прошлой ночи они не посмеют...

— Ещё как возможно, — поправил его Болдх. — Это — горные волки, они преследуют и берут измором даже дракона. Да и леукрота не забыла о своём поражении, она не отстанет, пока не убьёт нас.

Теперь все увидели несущихся вдали волков, чьи силуэты освещали скудные лучи солнца, проникающие в ущелье. Стая была в миле от них, но быстро приближалась.

— Вот чёрт! — выругался Нибулус. — Только этого нам не хватало...

Воин опытным взглядом оценил обстановку. Дорога была настолько узка, что им приходилось ехать, вытянувшись в цепочку. Будь правый склон отвесным, сильный воин в одиночку смог бы сдерживать волков, поочерёдно убивая одного за другим. Но склон не был отвесным. Он казался достаточно крутым для лошадей и не позволял пеладану воспользоваться Молотилкой. Однако волки могли атаковать путников сбоку, прижимая их к краю дороги и к ужасной пропасти.

Нужно было что-то придумать, и быстро.

— Зилва! — Нибулус окликнул своего друга, стоящего от него дальше всех. — Веди остальных вперёд так быстро, как только сможешь, и не останавливайся, пока я вас не догоню. Паулус и Лесовик, вы нужны мне здесь.

Лучшего в сложившихся обстоятельствах он придумать не мог.

— Удачи, толстяк! — прокричал в ответ Мафусаил, пришпорив Белуна.

Коня Болдху не нужно было понукать, благодаря заострённым копытам она вскарабкалась на крутой склон, стараясь перегнать остальных лошадей, устремившихся за южанином. Лошадка не испытывала никаких угрызений совести, оставляя ненавистного разряженного коня пеладана на милость приближающейся волчьей стаи.

В то же самое время Паулус и Лесовик встали рядом с Нибулусом. Наховианец спешился и забрался немного выше по склону, чтобы прикрывать бок пеладана. Вытащив меч, он с нетерпением ждал схватки. Обычно наёмник не жаждал рисковать своей жизнью, тем не менее с благодарностью принял то, что его признали самым искусным бойцом. Он уже не раз сражался бок о бок с Нибулусом, и, хотя между ними не было особой приязни, воины уважали друг друга. Вместе они почти непобедимы.

Кроме того, наёмник мечтал вновь сойтись с леукротой и вышибить из нее жизнь. Да, у него было для чего остаться.

Колдун уже понял, зачем он понадобился, и встал перед воинами лицом к приближающимся врагам.

— Пришло твоё время, Лесовик, — заговорил Нибулус. — Мы будем стоять за тобой. Сотвори что-нибудь жуткое, типа той стены огня, как Финвольд.

Лесовик резко обернулся.

— Я не знаю ничего про «огненные стены», — возразил он. — Я колдун!

Нибулус наклонился вперёд и зло процедил:

— Всё равно волшебство, верно? Так в чём же разница? Если не можешь сотворить ничего стоящего, зачем ты нам вообще нужен?

Лесовик рассмеялся. Он не знал, что пугает его больше: стая мстительных волков впереди или глупость стоящего за спиной пеладана. Он всегда осознавал людское невежество, но до такой степени?..

— Я сделаю что смогу, — ответил колдун. — Только не двигайтесь, просто смотрите.

Два воина послушно замерли, а Лесовик, выпрямившись, сделал глубокий вдох. Закрыв глаза, он ненадолго задержал холодный горный воздух в лёгких и наконец выдохнул.

Волки приближались. Нибулус и наёмник с сомнением переглянулись. Колдун всё ещё не сделал ничего, что могло бы остановить стаю.

...глубокое внутреннее созерцание тишины...

В лицо подул лёгкий ветерок, принеся рычание учуявшей кровь стаи. Лесовик стоял не шевелясь, только слабое колыхание волчьей шкуры и едва заметное подёргивание век нарушали его каменную неподвижность.

...полное умиротворение в душе...

Волки были уже совсем близко. Воины приготовились; они могли насчитать с дюжину быстро приближающихся животных, ещё больше бежало следом. Колдун продолжал стоять, несмотря на усиливающийся ветер.

Паулус, чей плащ трепетал на ветру, мрачно обернулся к пеладану:

— Искренне надеюсь, что твоя вера в этого шамана оправданна. По-моему, он слишком увлёкся.

Нибулус ничего не ответил, закусив губу.

...сознание погружается, всей сущностью взывая к пробуждению магии...

Теперь, когда первые волки, ведомые леукротой, выбежали из ущелья, Лесовик поднял руку и начал вращать указательным пальцем прямо перед лицом. Протяжный стон исторгся из его горла, сливаясь с воем ветра, перерастающего в бурю.

Заглушая все иные звуки, воздух стенал нечеловеческими голосами, вздымал пыль и раздувал плащи. Лесовик заканчивал ритуал взывания к силам природы. Нибулус прикрыл лицо рукой.

И неожиданно, за миг до того, как первые волки набросились на них, перед воинами и колдуном возник соткавшийся из воздуха вихрь пыли, который преградил путь стае.

Тут леукрота прыгнула, целясь в горло Лесовику...

* * *

Тем временем выше по дороге Эппа и Гэп отчаянно уговаривали с помощью обещаний и угроз своих лошадок двигаться дальше, осыпая их бесчисленными проклятиями. Далеко впереди на быстроногой Квинтессе скакал Финвольд, догоняя Болдха. Нетерпеливая Женг норовила отпихнуть коня Мафусаила и протиснуться вперёд.

Прищурив слезящиеся от ветра глаза, южанин пытался сосредоточиться на дороге. Каждый шаг лошади отдавался болью, туманившей взор. Контролировать нервного Белуна становилось всё труднее. Мафусаил чувствовал, как погружается в мир забытья, где время почти застыло и двигалось вперёд лишь рывками испуганного сердца, когда лошадь со всадником едва не срывались в пропасть.

Болдх намеревался спасти свою шкуру во что бы то ни стало — тут он был мастер. Женг не нуждалась в уговорах, странник доверял лошади и был уверен — она спасёт их обоих. Шелудивая выросла в горах и лучше своего седока знала, на что способна. Они неслись вперёд, стремясь как можно быстрее увеличить расстояние между собой и обречёнными спутниками, не испытывая ни малейших угрызений совести.

И вскоре они увидели ещё одну стаю волков, но теперь впереди, быстро мчащуюся на них.

* * *

В то же самое время, когда Болдх понял, что они в ловушке, Мафусаил продолжал скакать вперёд, не слыша предостерегающих криков странника. А арьергард из двух воинов и колдуна вели бой.

Лесовику удалось призвать в помощь силы воздуха. Не успев осознать происходящее, леукрота первой ворвалась в центр вихря. В тот же миг рычащее чудовище исчезло из поля зрения, а из самого центра вихря раздался пронзительный визг и треск ломаемых костей. Мгновением позже измочаленное тело твари было выброшено наружу, как из катапульты, и полетело в зияющую пропасть.

— Ублюдок! — выкрикнул со злостью Паулус. — Он был мой!

Не успев остановить безудержный бег, три волка последовали за леукротой и тоже нырнули в пучину вихря, где под визгливый вой и треск их постигла та же участь.

Пока путники испуганно смотрели на происходящее, из вихря выбросило первого волка. С силой ударившись о каменный склон, волк взвизгнул и тут же умер.

— Вот это сила! — с благоговейным страхом прошептал Нибулус.

Второй зверь был выброшен обратно к волкам, прямо в центр стаи. Удар повалил одного волка и отшвырнул другого в голодную пропасть.

Третий зверь неожиданно полетел прямо в колдуна. Всей своей массой горный волк врезался в Лесовика, и тот, отброшенный назад, налетел на Паулуса. Молотобой встал на дыбы и попятился назад. Все трое путников повалились один за другим.

Вихрь начал стихать и уменьшаться. Через миг он исчез — чары рассеялись.

Нибулус ошарашено огляделся и понял, что придавлен собственным конём. Анферт лежал на дороге в нескольких футах от него. Лесовик распластался сзади, а лошадь Паулуса беззаботно ускакала прочь. Сам наховианец, казалось, соскользнул в пропасть.

А волки, целая стая, неторопливо приближались.

* * *

— Мафусаил! — надрывал горло Болдх. — Возвращайся! Это ловушка!

Но южанин пребывал в забытье, и Белун продолжал скакать навстречу волкам.

Болдх натянул поводья, останавливая Женг, и задумчиво почесал шею. Не предаваясь долгим размышлениям, странник решил повернуть обратно: больше шансов выжить рядом с двумя воинами и колдуном, чем с остальными.

Первым он встретил растерянного и сильно раздражённого Финвольда.

— Болдх, — требовательно спросил жрец, — что происходит?

— Мы попали в старую, как мир, ловушку, — быстро ответил странник. — Волки разделились, вторая половина стаи ждёт впереди.

Финвольд от изумления потерял дар речи, его смуглое лицо заметно побледнело.

— Но...

— Нет времени для «но», — оборвал его Болдх, протискиваясь мимо, едва не столкнув Квинтессу в пропасть. — Мы должны вернуться к пеладану, если хотим выжить.

— Где Зилвафлоза? — настойчиво спросил жрец.

Вопреки всем законам природы его тёмное лицо стало теперь белым.

— Не знаю, — бросил Болдх на ходу, низко склонившись. — Во что он верил?

— О Куна, спаси нас всех! — Тяжело дыша, Финвольд направил жалобно ржущую Квинтессу за Болдхом, ещё пуще побледнев, до синевы.

* * *

Захватив по дороге отставших Эппу и Гэпа, они все вместе направились обратно к воинам. Мафусаил был уже забыт. Уткнувшись лицом в гриву, южанин инстинктивно держал поводья, находясь почти в бессознательном состоянии. Белун сам выбирал путь.

Неожиданно конь испуганно фыркнул и остановился как вкопанный. Впереди показалась стремительно приближающаяся стая волков. Белун тревожно заржал: дорога слишком узка, и он не сможет развернуться. Даже если бы и смог, то ему не уйти от волков. Да и хозяин сейчас ничем не поможет — обвиснув в седле, тот не осознаёт всей опасности.

Откуда-то сбоку потянуло влажным воздухом. Прижав уши, Белун повернул голову и увидел щель в скале. Она была такой узкой, что он не заметил бы её, если бы не остановился. Тем не менее он смог бы сюда протиснуться; судя по исходящему оттуда влажному воздуху, расщелина вела глубоко вниз.

Конь уже слышал злобное рычание волков, почуявших, что их добыча пытается ускользнуть. Звери побежали ещё быстрей. Отбросив сомнения, Белун неуклюже ступил в расщелину и сделал несколько шагов вперёд. Тут его что-то остановило. Запах этого места вызывал панический страх в голове животного и предупреждал об опасности. То ли липкие прикосновения потоков влажного воздуха пугали Белуна, то ли запах чего-то древнего и давно забытого. Но здесь явно чувствовалось присутствие, и животный инстинкт кричал: убегай отсюда, попробуй спастись снаружи.

Белун не привык сам принимать решения, но раздавшееся совсем близко злое рычание заставило его вмиг определиться. В последний раз оглянувшись на свет, конь отбросил всякую осторожность и ринулся вперёд.

Тотчас знобящая тьма окутала его, подобно тёмному савану смерти, мгновенно высосав последнее тепло. Злобное рычание волков, оставшихся без добычи, достигло расщелины и подстегнуло коня углубиться ещё дальше во тьму.

Там, снаружи, звери в ярости клацали челюстями. Они слишком хорошо знали, что может таиться во тьме Синих гор, и ничто на свете не заставило бы их последовать туда за конём.

Но Белун не знал ничего и потому скакал и скакал, погружаясь в сумрак. Он уже почти не видел дороги, однако пугающий рык по-прежнему гнал его вперёд. Обезумев от страха, конь не понимал, что волки бросили преследование. Пока он их слышал, остановиться не мог.

Для испуганного животного путь обернулся кошмаром: знобящий влажный воздух расщелины не давал дышать, словно конь нырнул в ледяное чёрное озеро. Но выбор был сделан, Белун продолжал нестись вниз по скользким мокрым камням навстречу неведанному.

* * *

Нибулусу нужно было быстро что-то придумать. Он старался так, как никогда прежде. Но лёжа, придавленный Молотобоем, глядя прямо в глаза приближающимся волкам, он терялся. Все размышления сводились к одному: «О демоны, пришла моя смерть!»

Он попытался вытащить онемевшие ноги, однако конь, явно обездвиженный на некоторое время, был слишком тяжёлым. Пеладан вытянул руку, чтобы схватить свой меч... Увы, тот лежал лишком далеко. Нибулус закричал, зовя на помощь, и только эхо ответило ему.

Воин выгнул голову, отчаянно пытаясь найти что-нибудь подходящее. Тут-то он и увидел необычный меч Паулуса на тропе, где наёмник выронил его во время падения. Остро заточенный клинок мог бы сгодиться в крайнем случае... Нибулус вытянул руку. Если бы он только сумел дотянулся до меча, то убедил бы волков поискать жертву попроще. Или, в конце концов, принял бы смерть, достойную пеладана, а не был растерзан, как пойманный в ловушку енот, на которого пустоголовый краснолицый хозяин-эскелец натравил собак.

Но доспехи ограничивали движения, их ремни стягивали руки, не позволяя дотянуться до оружия.

В то же время и волки, казалось, не знали, что делать дальше. Быстрая гибель их предводителя всё изменила. Некоторые замерли и прижались к земле, готовые смыться при малейших признаках магии. Другие решили не рисковать и уже удрали.

Остались самые опасные, которые продолжали крадучись приближаться, ещё не зная, способна ли их жертва на волшебство.

«Если бы я только смог убедить волков, что способен колдовать», — думал Нибулус. В отчаянии он поднял одетую в перчатку руку и стал водить указательным пальцем так же, как делал Лесовик. Если это сработает, то он выиграет ещё несколько минут жизни. Больше пеладан ничего не мог придумать.

Некоторые волки испугались и убежали, оставшиеся нерешительно замерли.

Чтобы усилить впечатление, Нибулус начал протяжно подвывать, подражая колдуну. Воин не знал слов заклинания, ведь те относились к древнему языку торка, которого он не понимал. Но стоит ему засомневаться и остановиться, как волки набросятся. Пеладан старался изо всех сил, напевая так громко и искренне, что уже начал чувствовать струящуюся по жилам магию. Он почти убедил самого себя.

К его глубокому удивлению, обман сработал. Последние волки наконец повернули и, поджав хвост, побежали прочь. Скоро они скрылись из виду.

Нибулус удивлённо смотрел им вслед, не смея поверить в происходящее. «Если бы ты только мог это видеть», — произнёс он вслух, обращаясь к неподвижно лежащему впереди колдуну.

Довольная улыбка сползла с его раскрасневшегося лица, стоило воину услышать рядом приглушённый стон. Пеладан быстро обернулся и внимательным взглядом окинул край тропы — никого.

— Кто здесь? — недоумевая, громко спросил он.

— А кто, демон побери, может быть? — раздался тихий, но уже более различимый голос. — Я, Паулус! Я вишу прямо под выступом и... вряд ли смогу... продержаться долго.

Но Нибулус, придавленный конём, ничем не мог ему помочь. Он был способен лишь заорать во всё горло, надеясь, что кто-нибудь из спутников его услышит.

— Зилва! Финвольд!

Тишина. Он попробовал ещё раз:

— Болдх!

Часто и тяжело дыша, воин откинулся назад. Пот заливал лицо.

Через несколько мгновений Нибулус услышал столь долгожданный стук копыт...

* * *

Вскоре Болдх, Гэп и два жреца добрались до воинов и втащили на дорогу Паулуса, который сыпал проклятиями, стараясь отдышаться. Взмокшего наховианца начали сотрясать нервные спазмы. Положив его на землю, прибывшие путники принялись вытаскивать Нибулуса из-под Молотобоя.

К счастью, обошлось без сломанных костей. Молотобой, хотя ещё и не мог подняться, тоже не получил при падении серьёзных ран, кроме глубокой ссадины на голове. Лесовик по-прежнему лежал без сознания, но его дыхание было глубоким и ровным.

Путники удивлённо оглянулись вокруг.

— А где волки? — наконец спросил Гэп.

— Сбежали, — отрывисто бросил Нибулус, пытаясь размять онемевшие ноги. — Убрались восвояси, кроме тех, что свалились туда. — Он махнул в сторону пропасти.

Теперь они благоговейно смотрели на своего командира: как он смог прогнать жутких волков, будучи погребённым под конём? Но Нибулус не собирался ничего объяснять, ведь так и рождаются легенды. Зачем лишать скальдов возможности воспеть его славу?

Эппа занялся колдуном, пытаясь привести того в чувство с помощью магии. Финвольд подошёл к пеладану.

— Нибулус, — не медля, начал жрец, — надо двигаться дальше. Болдх сказал, что Мафусаил направился прямо навстречу другой стае волков.

— Какой другой стае?

— Они, должно быть, разделились... — встрял Болдх. Нибулус уже ковылял к лошади Паулуса, подхватив по дороге меч.

— Поехали все вместе, нас ждёт работа! Эппа, захватишь с собой Лесовика, как только он придёт в себя. Пукулус, бросай валять дурака и тащи сюда свою задницу!

Но сейчас Паулус никуда не мог пойти. Его единственный глаз стал стремительно опухать, — плохо дело...

* * *

Оставив Эппу, Лесовика и Паулуса, остальные рысью пустились навстречу второй стае. Завидев волков, Нибулус, не раздумывая, двинулся на них. Оставшиеся без леукроты, волки уже не казались такими смелыми и, завидев мчащегося на них разгневанного воина, поспешили убраться. Последние два дня сложились для них не лучшим образом, хищники были уже достаточно напуганы.

— Ха! — прокричал Нибулус, натягивая вожжи. Он посмотрел на спутников, словно говоря: «Смотрите, как я силён».

Поначалу они боялись увидеть худшее: разорванного на части Мафусаила в луже крови. Но внимательно осмотревшись, поняли, что ничего подобного нет. Может быть, всадник с лошадью рухнули в пропасть? Или Мафусаилу удалось как-то забраться наверх, где волки не могли его достать? Они продолжали искать, постоянно зовя его.

Окрик Финвольда остановил поиски. Жрец внимательно рассматривал скалу, тревожно хмуря брови. Тёмная узкая щель рассекала склон, образуя длинный коридор в глубь горы. Оттуда тянуло влагой и... злом. Когда остальные собрались рядом с Финвольдом, тот приложил палец к губам, призывая молчать.

— Прислушайтесь, — тихо сказал он. — Слышите?

Все напрягли слух. Слабый, но постепенно нарастающий шум, похожий на стук копыт, эхом разнесся во тьме, словно призрак скачущей лошади рвался наружу из тех времён, которые лучше бы не вспоминать. Потом жуткое дыхание расщелины донесло до них испуганное ржание.

* * *

Белун не останавливался. Скудные и обманчивые лучи света, проникающие сверху, едва обозначали очертания скал.

Испуганный, растерянный конь никогда не испытывал подобного одиночества, никогда прежде так не хотел почувствовать уверенные руки хозяина. Куда исчезло неизменное тепло безопасности?

Тревожно фыркнув, Белун всмотрелся во тьму. Вокруг него что-то двигалось. Сотканное из холодного вихрящегося тумана, оно обволакивало паутиной страха. Отвратительное, злобное, опасное нечто, которое жаждало заполучить не его, а хозяина.

Как бы Белун хотел, чтобы хозяин проснулся!

* * *

Но Мафусаил уже проснулся, хотя и не осознавал этого.

Всего несколько мгновений назад измученное сознание вернулось из забытья, чтобы погрузиться в иной мир. Мафусаилу снились несущиеся в припрыжку огромные адские чёрные псы; их белые клыки сверкали, а оскаленные пасти изрыгали пламя.

Какие жуткие глаза!

Собаки преследовали, а он спасался, убегая через лабиринт скал, вдруг обернувшихся страшными лицами спутников, которые злобно в него плевались. Там был Финвольд, завернувшийся в кожистые крылья летучей мыши; яростный стонущий ветер развевал тёмные волосы, а чёрные глаза пронзали насквозь. Эппа явился перед ним скелетом, обтянутым желтоватой кожей, — ужасным мертвецом, умершим много лет назад. Реднар стал маленьким бесёнком, вооруженным острыми сверкающими ножами, с которых сочилась его, Мафусаила, кровь. Лесовик, рычащий вервольф, жуткое порождение ночной тьмы, готов был наброситься на него и вырвать сердце из грудной клетки. Паулус сыпал ругательствами, буквально плавясь от ярости. И даже старый друг Нибулус превратился в каменного великана, облачённого в ржавое железо, и теперь тянул к нему огромные руки, а его когтистые пальцы судорожно подёргивались от предвкушения.

Вскоре южанин увидел Болдха, который посмотрел на него и зло улыбнулся. Потом странник обернулся и поманил какую-то фигуру, вставшую теперь перед Мафусаилом.

Зилвафлоза уставился на подошедшего. Фигура мерцала, подобно призрачной пелене, и южанин смотрел сквозь неё. Он умоляюще взглянул на Болдха, но тот уже испарился. Осталась только неясная фигура прямо перед ним. Когда существо скинуло капюшон, у Мафусаила перехватило дыхание. У призрака было его лицо.

— Мафусаил Зилвафлоза... — Слова гулко отдавались, словно звон погребального колокола. — Я — Отчаяние. Я — твоя смерть.

Тут южанин вздрогнул и проснулся. Он лежал на чём-то тёплом и знакомом. Может, в кровати? Да, скорее всего, потому что вокруг так темно...

Но нет, он не мог окончательно проснуться. Ведь ему по-прежнему кажется, что он скачет верхом на Белуне в глубь узкой каменной расщелины... и почему здесь так... ужасно? Так похоже на сон?

Нет, он наверняка ещё спит.

Мафусаил проснулся, но не до конца. Ему чудилось, что он всё ещё в ловушке ночного кошмара. Если бы он осознал реальность происходящего, то смог бы остановиться и направить своего коня назад, на поиски остальных.

Вместо этого южанин прилёг на шею скачущего Белуна и стал ждать, пока кошмар себя исчерпает.

И он исчерпал, до самого конца.

Звуки, разносимые отравленным воздухом расщелины, были наполовину реальными, наполовину воображаемыми. Они походили на голоса мёртвых, голоса из прошлого, наполненные взлелеянной за века ненавистью. Мафусаил не поднимал головы, пытаясь набраться мужества — ночь скоро закончится, и он очнётся от этого зловещего забытья.

И всё же голоса казались такими реальными, что Мафусаил наконец решил оглядеться. Мокрые скользкие скалы смотрели на него злобными оскаленными мордами. Скудные ростки едва колыхались на ветру, словно борода мертвеца. А белёсые пятна покрытой слизью каменистой поверхности, проглядывавшие сквозь слои мха, напоминали кости изуродованных воинов.

Густой туман наползал откуда-то снизу, где заканчивалась дорога. Вытекая из сгустка теней, он приближался к Мафусаилу воплощением древнейшего ужаса и вот уже затянул путника в безысходную пучину забытья.

О, если бы на этом всё закончилось!

Мафусаил чувствовал, как на него несётся волна тьмы. Что-то там внизу ждало его, затаившись, как злобный раздувшийся паук.

Но воин не мог повернуть назад, хотя знал, что оно не выпустит своей жертвы.

Внизу притаилась Смерть...

Тут, несмотря на парализовавший все чувства страх, Мафусаил понял, что он выехал из расщелины на открытое пространство. Его конь наконец остановился, словно не мог скакать дальше. Холод окутал всадника сырым саваном.

Мафусаил огляделся. Со всех сторон его обступали высоченные чёрные скалы, оплетённые паутиной и сочащиеся влагой. Слева, всего в нескольких дюймах, земля исчезала, зияя огромной пропастью. Смахнув собравшиеся на ресницах капли, Мафусаил заглянул в пропасть.

Именно оттуда поднимался туман. Он увидел, как тот клубится и, омывая путника с обеих сторон, устремляется по расщелине наверх, во внешний мир. Кроме этого южанин ничего не мог разглядеть, потому что проникающие сюда скудные солнечные лучи тотчас поглощала тьма.

Внезапный озноб охватил Мафусаила. Происходящее больше не походило на сон. В голову начали прокрадываться мысли о том, что всё это реально.

Он наклонился и напряжённо вслушался. Там внизу было что-то ещё. Из глубины раздавались странные звуки. Они напоминали хор печальных голосов, поющих погребальную песнь — возможно, песнь по себе, Затерянным. Минуя слух, песнь отдавалась в голове, проникая в душу. К собственному удивлению, Мафусаил понял, что рыдает. Что там внизу?

Тут у него перехватило дыхание: — это точно не сон. Он действительно тут, а его спутников нигде не видно. Он даже не знал, как давно от них оторвался. Одиночество накрыло Мафусаила с головой. Он и представить себе не мог, что такое возможно: будто остался один на краю вселенной, откуда не видно даже звёзд. А песнь Затерянных продолжала звенеть.

Вдруг всё изменилось. Печаль и страдание в голосах сменились чудовищной злобой. Что-то там внизу, явно чуждое этому миру, жаждало заполучить его, украсть разум. Южанин ощущал, как оно, окутанное туманом, поднимается за ним. Паника охватила воина, но он всё равно не мог пошевелиться. Белун тоже почувствовал приближение зла и стал в ужасе топтаться на краю пропасти.

Потом раздался крик — безумный истошный вопль демонического зла, от которого кровь стыла в жилах.

Вопль Отчаяния.

Белун испуганно заржал в ответ и встал на дыбы. Мафусаил слетел с коня, истошно закричав. Колотя по воздуху руками, он нырнул во тьму пропасти, и та поглотила его.

Ставший ненужным конь смог умчаться прочь, охваченный безумием. В его ушах эхом звучал последний крик Мафусаила.

* * *

Когда им наконец удалось успокоить испуганное животное, Болдх вместе с остальными, не тратя времени даром, вошёл в расщелину. Белуна затащить внутрь было невозможно, поэтому он остался переминаться снаружи.

— Что могло так напугать лошадь? — спросил Финвольд.

— И что случилось с Мафусаилом? — добавил Нибулус.

Никто из них не слышал жуткого вопля, однако незадолго до появления Белуна всех путников охватило необъяснимое беспокойство.

Нибулус ехал первым. Несмотря на настороженность, воин уверенно вёл их на поиски Зилвы.

Обстановка вызывала страх. Но его и сравнить было нельзя с теми чувствами, которые вызвал идущий из глубины пропасти вопль.

Путники замерли, лица смертельно побелели. Жуткий крик звенел в воздухе. Они все, как один, тотчас бы умчались прямиком в Нордвоз, если бы их лошадей тоже не сковал ужас. В этот миг они не думали ни о Мафусаиле, ни о походе. Такой жути они в жизни не испытывали!

Вопль смолк, сменившись безутешными рыданиями.

Осунувшееся лицо Финвольда вмиг постарело. Севшим голосом он спросил:

— Что это было, демон меня забери?

— Не знаю, — запинаясь, ответил Нибулус, — и не собираюсь выяснять.

Все тотчас помчались вон из расщелины. Если Мафусаил свалился в пропасть, то ничто и никто из людей не в силах ему помочь.

* * *

Когда последний вопль перестал звенеть в ушах, Мафусаил остался лежать на дне пропасти, едва дыша. Разбитый и окровавленный, он теперь боролся не за жизнь, а за смерть.

Как ни вглядывался, воин не мог ничего различить в этой кромешной тьме. Увидь он, во что превратилось его тело, то вспомнил бы изуродованные трупы на улицах разграбленных южных городов. Мафусаил харкал кровью, а правая нога была вывернута под невероятным углом. Даже не глядя, воин мог с уверенностью сказать, что переломанная кость разорвала ткани и выпирает наружу.

Остальное же... Он умирает, это точно. Холод смерти уже накрывал его. Как долго он ещё сможет выдержать боль, прежде чем жизнь померкнет?

Недосягаемый для друзей, оставленный на милость посланника тьмы, издавшего тот ужасный вопль, один на один с подкравшимся опустошающим одиночеством...

Слёзы брызнули из глаз.

Через миг воздух вокруг воина осыпался осколками льда. Мафусаил замер, не дыша, не двигаясь, почти забыв о боли. Весь мир остановился и прислушался к сомкнувшейся тишине. Что-то наблюдало за южанином. Казалось, тревожное ожидание длится часы, хотя прошли мгновения.

Потом Мафусаил услышал, как кто-то приблизился...

* * *

Путники не останавливались. К тому времени, как они выбрались из расщелины, Эппа, Паулус и вялый колдун догнали их на оклемавшемся Молотобое. Вновь собравшись вместе, они помчались к северному хребту так быстро, как позволял скудный свет. А когда совсем стемнело и дороги уже не было видно, они слезли с лошадей, зажгли факелы и пошли вперёд, ведя животных в поводу.

Впервые с начала похода Болдх вытащил светильник «бычий глаз». В отличие от основного снаряжения, этот светильник принадлежал самому страннику и являлся, пожалуй, самым пенным его приобретением.

Никто из членов команды не мог понять, что он держит, ведь раньше ничего подобного им видеть не приходилось. Они лишь услышали нарастающее жужжание, и тут неожиданно яркий, невиданный доселе свет вспыхнул в ночи.

Несмотря на удивление этому «маленькому чуду», путники не стали тратить время на пустые разговоры. Возглавив вереницу, Болдх поднял светильник над головой, освещая дорогу, и они пошли дальше. Двигаясь к последнему горному хребту, все надеялись, что за ним откроются взору Северные Земли. Всю дорогу путники тревожно оглядывались, боясь того, что может прятаться за поворотом. Теперь они неуклонно спускались вниз, следуя изгибам горных ущелий.

Наконец утомление и напряжённость взяли верх над страхом, и Нибулус призвал всех остановиться. Они дошли до горного амфитеатра, окружённого высокими склонами, которые защищали от холодного северного ветра.

— Вы держались молодцом и смогли много пройти, — сказал Нибулус, прислушиваясь к одинокому завыванию ветра, что проникал сквозь невидимые глазу трещины и ущелья. — Нам стоит остановиться здесь на ночь, лучшего места сейчас не найти.

— Мне здесь не нравится, — пробормотал Финвольд. — В окрестностях притаилась Смерть, только послушайте...

Все замерли. Ветер принёс странные звуки, не поддающиеся объяснению. Они напоминали голоса: вопли и бормотание. Сам воздух полнился потусторонними криками духов, скрывающихся в тайниках скал. Эти горы были всегда недружелюбны и не миловали чужаков. А здесь, на самой границе с Северными Землями, людям вообще не было места.

Эппа часто-часто закивал головой, соглашаясь.

— Я чувствую зло. Сюда нельзя заходить человеку, ни в коем случае...

«Не говоря уж о том, чтобы провести ночь!» — подумал Гэп, изо всех сил стараясь заглушить страх.

Но у них не было выбора. Болдх, более других привыкший ночевать в подобных — если не хуже — местах, не стал ждать: распряг Женг и уже расстелил постель, занявшись теперь подготовкой еды для себя и лошади.

Не видя иного выхода, остальные путники последовали его примеру, и через полчаса лагерь был разбит.

Болдх и Паулус первыми заступили на стражу.

Нибулус с трудом проглотил стоящий в горле ком. Пока они неслись вниз по дороге, у него не было времени думать. Теперь, когда от того кошмара их отделяло приличное расстояние, на него нахлынула боль утраты. Пеладан помотал головой, проклиная нелепый случай, унёсший жизнь лучшего друга. Так глупо! Он не должен был умереть. Так бесцельно! «Зилва! — кричала душа Нибулуса. — Глупый чужеземец, что мне теперь делать, когда тебя нет? И что я должен сказать Фелопее?» Накрывшись с головой, воин сдавленно рыдал. Никто и никогда прежде не видел его таким. Крик нестерпимой боли исторгся из груди.

Путники предпочли его не заметить.

* * *

Болдх и наховианец сидели, таращась в темноту, притаившуюся за кругом приглушённого света «бычьего глаза». На каждый звук извне они резко оборачивались и пытались рассмотреть, что происходит.

— Какой странный и невиданный предмет носишь ты с собой, — тихо заметил Паулус.

Болдх удивлённо уставился на воина, сидящего рядом. Лица наховианца не было видно, только похожий на клюв нос торчал из-под капюшона. Изуродованный глаз скрывала тень, и странник был этому рад — ночь и без того выдалась страшная.

Паулус больше ничего не сказал. Болдх заметил, что руки наёмника постоянно лежат на рукоятке меча — отличного оружия, которое можно использовать и как двуручное. Странник подумал: «А ведь я совершенно не знаю этого неразговорчивого наховианца». С самого начала похода Паулус держался на расстоянии, сторонясь компании даже больше Болдха.

Странник вынужден был признать, что наёмник заинтриговал его. Сейчас, наверное, впервые угрюмый воин заговорил без необходимости, и чудно, что в собеседники он выбрал Болдха.

— Невиданный предмет? Ты имеешь в виду светильник?

Уже почти пять лет он повсюду носил с собой светильник. Для него, человека весьма практичного, тот стал полезнее иного оружия. Маленький и лёгкий, очень прочный, «бычий глаз» сделали в Трондаране — крошечном, отрезанном от мира горном королевстве Джиблитта, короля хогеров. Потому светильник являлся непревзойдённым во всём Липдормине творением.

Внутри цилиндрического медного каркаса располагался тонкий прут из заенна — лёгкого жёлтого металла, вспыхивающего ярким светом от трения. Этот прут можно было вынуть через верх цилиндра, чтобы поскоблить и, таким образом, зажечь его. Поверх медного каркаса была натянута специальная шёлковая ткань, защищающая огонь; а уже сам светильник, покоящийся в кожаном чехле чуть большего размера, крепился к ручке из слоновой кости, украшенной замысловатой резьбой. Чехол внутри выстилали отполированные серебряные зеркальца. Когда светильник опускался внутрь чехла, зеркальца отражали свет, направляя его через отверстие с козырьком, делая луч ярче. Таким образом, это замечательное творение могло быть просто подвешено на цепь и освещать всё вокруг или, засунутое в чехол, давать яркий направленный луч.

Подобно другим редким минералам, добываемым только в Трондаране, месторождения заенна ревностно охранялись хогерами Джиблитта; и то, как Болдху удалось заполучить столь ценный предмет, было отдельной историей.

В ответ на неожиданный интерес Паулуса, Болдх только и сказал:

— Да, очень удобная вещица.

Наховианец не стал отвечать сразу, но через некоторое время всё же снова заговорил:

— Там, откуда я родом, мы называем этих духов вардограми.

— Прости, не понял?

— Та тень, что кричала, — объяснил Паулус. — Мы называем её вардогр.

— Я уже слышал это слово, — заметил Болдх, — хотя смысла не понимаю.

Наховианец бросил быстрый взгляд на странника; его единственный глаз сиял золотой точкой в луче светильника.

— Ты слышал это слово? Когда?

Болдх пожал плечами, не желая вдаваться в подробности.

— Слышал разговоры о тени, когда в начале этого года проходил через ваши земли.

— Ты проходил под сенью Рег-Наховии? — Паулус был поражён. Воин снова замолчал.

Чуть позже, к удивлению Болдха, наёмник начал петь. Глубокий звучный напев, хотя и не очень мелодичный, то затихал, то становился громче, и было трудно определить — песнь это или сказание. Мотив показался страннику печальным и неотвязным, как крики чаек с берега Смерти.

Болдх ничего не сказал, и через некоторое время Паулус пробормотал:

— Это было сочинено на древнем языке моего народа. Возможно, при переводе часть смысла теряется.

— Да уж, — презрительно согласился странник. — И теряется здорово, судя по всему. Никогда в жизни не слышал подобной чуши.

Паулус вздрогнул. Странное выражение промелькнуло на его лице. Больше наховнаиец за всю ночь ничего не сказал.

 

Глава 6

Гиблая земля 

С болью в сердце путники упорно продолжали идти вперёд, преодолевая, как им казалось, самую безрадостную часть пути. На душе у пеладана было тяжело, его настроение ядовитым облаком накрывало всю компанию. Они почти не разговаривали, имени южанина вообще не называли; и только Белун — теперь освободившийся от своей ноши, но вместе со всеми скорбевший о потере — осмеливался оглядываться назад, на жестокие горы, где остался лежать его хозяин.

* * *

Следующие несколько дней потрёпанные путники выбирались из пределов Синих гор. Вопреки ожиданиям, они до сих пор так и не увидели Северных Земель. Весь первый день им приходилось постоянно перепрыгивать то через глубокие трещины, то через расщелины, отвесно уходящие вниз во тьму. Оттуда веяло холодом, слышалось глухое эхо подземных потоков да одинокое блеянье козлов.

На второй день путники шли вдоль узкого, как острие, горного хребта, чью вершину веками обтачивал ветер и изъедал мороз.

Они шли словно по зазубренному краю пилы. Шквалистый ветер грозился подхватить их и сбросить вниз со склона. Путники с предельной осторожностью правили лошадьми — ведь стоит здесь поскользнуться, и не остановишься до самого дна.

За всё это время им попадались лишь парящие высоко в небе бородачи-ягнятники, да иногда внизу проносились антилопы, цокая копытами по голыми скалам.

Вперёд и вперёд, чуть ли не волоча лошадей через вставшие на дыбы гранитные плиты и с опаской обходя обледенелые участки. Неистовый ветер свистел в ушах, хлестал огрубевшие лица. К концу третьего дня после труднейшего подъёма путникам наконец удалось добраться до вершины. Удивлённо замерев, они увидели дикие просторы Северных Земель.

— Ха! — ликующе воскликнул Лесовик, перекрикивая шум ветра. — Я же говорил, что мы увидим Северные Земли ещё до темноты.

Нибулус, держась за поводья Молотобоя, старался сохранить равновесие.

— Кажется, ты говорил это четыре дня назад, — прокричал он в ответ и радостно хлопнул колдуна по плечу.

За всё время пути через Синие горы они ещё не видели более потрясающего зрелища. Прямо перед ними последний горный хребет обрывался длинным ровным склоном, тянущимся до зелёного лесистого предгорья. А дальше раскинулись величественные просторы Северных Земель. За холмами тянулась серо-зелёная пустошь, известная как Дождевые равнины: многие мили топей с одиноко торчащими холмами, окутанные непроглядным туманом. Казалось, будто маленькие островки омывает серое море. Безликую пелену прорывала тёмная полоса почти до горизонта. Путники решили, что это огромный лес Фрон-Вуду, под сень которого им было предназначено в итоге войти.

Каким бы острым ни было зрение, оно едва позволяло увидеть далёкие горы за лесом, чьи белые сияющие пики скорее угадывались усталыми путниками. Это, должно быть, были Великаньи горы, в сравнении с которыми Синие казались лишь жалкой группкой холмов.

— Полюбуйтесь напоследок, — сказал пеладан, плотнее кутаясь в уллинх, — ведь там, куда мы направляемся, такой возможности не представится.

Гэп задрожал, но не от порывистого ветра, встретившего их после тяжёлого подъёма. Его испугала огромная суровая земля — таких просторов он не видел никогда прежде, — за которой их ждало ещё более страшное место, где стужа пронизывает до костей. Им предстоят недели тяжелейшего пути через почти необитаемые места, а в конце — лишь пустой замок; если повезёт — ещё никем не занятый. Оруженосец посмотрел на Эппу, и на миг их глаза встретились: молодость и старость смотрели вперёд с одинаковым страхом.

Болдх, напротив, впервые с начала похода ощутил прилив сил. Он смотрел вниз, вдыхая полной грудью. Новые запахи остро напомнили о давно покинутой им земле на западе, возрождая в памяти образы любимого, но оставленного Моэль-Брина. Всё время спуска по склону странник оставался погружённым в себя, вспоминая шёпот болот, запах соснового леса и влажной, усеянной иголками земли, будто вновь шагая тропами юности.

Целый день Болдха не покидало ощущение полнейшего счастья.

* * *

В течение следующей недели продвигались они довольно медленно. Тропа, которая столь неохотно вела через горы, к ужасу путников, исчезла совсем, едва они спустились вниз. В «Хрониках Гвилча» говорилось о «широкой хорошей дороге, постоянно пользуемой торговыми людьми и купцами, коя, построенная на дамбе Энта-Клодд, приведёт прямиком в город Мист-Хэкель, именуемый нами Болотомыс».

— Торговля явно зачахла за последние пять сотен лет, — сухо заметил Болдх, обращаясь к пеладану. — А более современного путеводителя ты не нашёл?

Путники всё острее чувствовали, что после спуска с гор попали в чужой и ещё более негостеприимный мир. Чьи-то глаза неотступно следили за ними: Паулус и Лесовик знали, кто это.

— Лешники, — прошептал Паулус. — Мы ступили в земли зла.

— Почему?

— Это болота, — принялся объяснять наховианец. — Ни земля, ни вода, а что-то между. Именно в таких местах живут хульдры, коварные и злые.

— Мой народ считает болота священными могильниками, — возразил колдун. — Именно здесь нашим умершим легче попасть в иной подземный мир. Мы не боимся топей.

— Коварные и злые, — упрямо повторил Паулус. — Мы даже не едим существ из таких мест, ни рыбу, ни мясо; здешние обитатели грязные и отвратительно пахнут. Говорю вам, мы ступили в земли зла.

В иное время Лесовик, наверное, стал бы спорить, но предыдущей ночью ему приснился тревожный сон: он стоял посреди пустоши, а навстречу плыла, не касаясь травы ногами, женщина с тёмными волосами. Такими же тёмными, как и её аура.

Тем временем Нибулус раздумывал над более насущными проблемами. Путь через горы длился дольше, чем предполагалось, и запасы провизии заметно истощились. Если бы им удалось быстро найти дорогу в Мист-Хэкель, то проблема решилась бы сама собой. Но отсутствие пути и скудная информация о городе — только то, что он лежит к северу от горной дороги — заставило путников большую часть времени заниматься добыванием пищи. Подобно кочевникам, они стали кормиться от земли, ставя на ночь ловушки и тщательно экономя провиант.

На сей раз Лесовик заслужил должное уважение своих спутников, проявив себя бесценным добытчиком. Он с лёгкостью выкуривал ос из гнёзд, чтобы собрать ароматных личинок, разыскивал съедобные корни, растения и грибы, выманивал из укрытий различную живность. Его знания дикой природы казались неиссякаемыми. Колдун находил способ удовлетворить любой вкус.

Ночами лагерь осаждали полчища бархатистых муравьев, которые раздражали путешественников до невозможности, оставляя болезненные укусы по всей коже. Только Лесовика муравьи не трогали: тот что-то пропел насекомым, упрашивая их не касаться его и не тревожить сон, и — к удивлению остальных путников — те послушались.

— Секрет прост, — объяснял потом колдун, — нужно их заранее умилостивить остатками еды, тогда муравьи уйдут.

Паулус ужасно злился, считая это капитуляцией перед «коварными тварями». Всякий раз, когда муравьи уползали с подношениями Лесовика, наховианец украдкой наступал на вереницу насекомых, втаптывая их в грязь.

* * *

На следующий день Болдх оставил отряд. Он просто вскочил на лошадь и ускакал на запад, навсегда покидая спутников.

Они беспомощно смотрели вслед удаляющемуся всаднику, пока тот не пропал из виду. Только Эппа попытался вернуть странника, по жалкий аллюр пони не мог сравниться с быстротой Женг, ад’тманки с Молельных равнин.

Когда вскоре путники увидели одинокого жреца, медленно возвращающегося с запада, чувство тщеты прогнало последние крохи хорошего настроения.

День не задался с самого начала. Всю ночь было холодно, студёный ветер свободно гулял по равнине, продувая до мозга костей, а под утро начался дождь. Сперва слегка моросило, однако вскоре дождь усилился, промочив насквозь не только одеяла, но и одежду. Первые попытки разжечь костёр оказались безуспешными. Когда же, умениями Лесовика, огонь занялся, на свет слетелась туча мошкары и маленьких чёрных мушек, жалящих путников все последние предрассветные часы. К шуму дождя и звону насекомых добавились постоянно изрыгаемые проклятия путешественников, но отогнать крылатых мучителей не удавалось.

Все поднялись уставшие и невыспавшиеся. Сонными глазами путешественники смотрели на тусклое и безрадостное утро. Серый туман окутал их плотной завесой, и было непонятно, где они сейчас и куда идти дальше.

Даже умело расставленные Лесовиком ловушки не принесли ничего, кроме старой и явно ядовитой жабы, которая злобно посмотрела на людей и неуклюже упрыгала в высокую траву.

Похоже, день предстоял тяжёлый.

Еды нет, дороги не видно. Вскоре всеобщее раздражение стало выливаться в ссоры, беспочвенные обвинения и нападки, стоило кому-нибудь сказать хоть слово.

— Когда наступают такие времена, — вдруг заговорил Паулус, — мы, наховианцы, стараемся брать пример с ястребов-ягнятников. Они не отворачиваются от пищи, каким бы грязным и старым ни было мясо, и сколько бы его уже ни ели другие охотники до падали. А когда они едят, то засовывают голову внутрь добычи, по самые плечи! — задумчиво продолжал наёмник. — Как бы я сейчас хотел быть ягнятником!

Состояние Нибулуса тоже нельзя было назвать радужным. Он полностью провалил первое испытание на звание сигна: ему не удалось создать из путешественников сплочённый отряд. Но ещё сильнее его раздражало то, что, помимо всеобщего недовольства, некоторые спутники оставались «себе на уме».

Беспокойные мысли на долгие часы лишили Болдха сна. Что он делает в Северных Землях, в тысячах миль от родного дома, среди таких разношёрстных и едва знакомых людей? И никто не мог бы дать ему ответа на столь важный вопрос, даже старый священник, убедивший присоединиться к походу.

Всю ночь он спорил сам с собой. Измученный разум снова и снова обдумывал причины; пока крохотные семена сомнений, заронившихся в самом начале, не дали всходы, и от вопроса «почему ты здесь» спрятаться не удавалось.

Очнувшись от короткого сна и узнав, что есть нечего, Болдх почувствовал себя ещё более уставшим и разозлённым. Он готов был всё бросить.

— Чёртовы походы! — раздраженно бормотал странник. — Кому они вообще нужны?

Эти слова, обращенные скорее к себе, никто не должен был услышать среди всеобщего шума и ругани. Но Финвольд, который до этого спокойно чесал подмышки и позёвывал, вмиг подскочил к Болдху и зло проговорил в ответ:

— Тебе не нужны походы? Отлично! Тогда и ты нам не нужен. Забирай свои пожитки и проваливай!

Жрец никогда и ни с кем так не говорил. Воздух накалился от нависшего напряжения. Скопившаяся злость искала выход, и, похоже, взрыва было не избежать.

В повисшей тишине все уставились на странника, ожидая, что тот предпримет в ответ. Болдх смотрел прямо в чёрные глаза жреца. Открытый гнев Финвольда нашёл отклик в бурлящей внутри странника ярости. Рука его невольно легла на боевой топор.

Тут вперёд вышел Нибулус. Пеладан и прежде не испытывал особой привязанности к страннику, не видя в его присутствии смысла.

— Финвольд прав, — сказал воин, — ты здесь больше не нужен, Болдх. Никому. Тебе лучше уехать.

Болдх молча уставился на пеладана. Его удивление от такого поворота событий разделяли и остальные пятеро спутников. Мгновения показались часами. В этот миг странник вспомнил один случай в Трондаране, свидетелем которого он стал в прошлом году: орущая толпа местных жителей забросала странствующего актёра тухлыми баклажанами. Болдх вновь ощутил ту жалость, что испытывал тогда по отношению к неудачливому комедианту, одиноко стоящему на сцене со слезами растерянности и гнева в глазах.

Не говоря ни слова, странник запихнул свои вещи в седельные сумки, забросил за плечо топор, вскочил на Женг и помчался прочь бешеным галопом.

* * *

Когда Эппа вернулся один, не догнав Болдха, голос старого жреца уже охрип от криков.

В унынии путники взирали, как измученная лошадка возвращается в лагерь. Эппе явно было плохо: он судорожно кашлял и обтирал бледное запотевшее лицо грязным рукавом. Путешественники услышали, как старик проклинал странника-гордеца, а потом объявил, что они упустили шанс убить рогра. Ускакавший Болдх лишил их такой возможности, поэтому нет смысла идти дальше. «Дроглир, да провалится его сущность в преисподнюю, теперь сможет беспрепятственно воскреснуть. Остаётся только вернуться домой и подготовиться к надвигающейся тьме, отчаянию и смерти».

— О Куна! — слёзно взмолился старый жрец. — Неужели мы действительно разбиты?

Остальные смотрели на него со смесью жалости и удивления. Эппа упал на колени, сотрясаемый дрожью, словно в предсмертной агонии. Его руки всё крепче сжимали что-то, пока между пальцев не заструилась кровь.

Неожиданно старик наклонился вперёд, едва ли не зарываясь лицом в грязь. Финвольд быстро подскочил к нему и поднял с земли. Он бережно разжал руки жреца и печально посмотрел на то, что лежало внутри.

— Эппа, — принялся ласково увещевать старика Финвольд, — всё не так уж плохо. Ничего ужасного не случилось...

Эти слова были наполнены сочувствием и жалостью. В руках Эппа держал факел — каменный амулет Куны, символ веры, — который сломал, сжимая.

Финвольд отвернулся от изнемогшего старика и взглянул на спутников.

Воины оставались невозмутимыми. Они с самого начала не понимали, зачем понадобилось брать с собой этого странствующего мошенника.

Лесовик с каменным лицом смотрел на запад, куда ускакал Болдх. Финвольд не мог сказать, какие мысли скрываются за непроницаемой маской торки, ведь даже само существование шамана казалось просвещённому жрецу странным отголоском прошлого.

Тем не менее застывшее лицо колдуна выдавало овладевавшие им сильные чувства. Как и на Эппу, на Лесовика была возложена божественная миссия руководить Болдхом, чтобы тот убил рогра Дроглира, пока рогр не набрал сил. Но в отличие от жреца Куны, колдун сохранял невозмутимость. Нельзя отрицать, что ситуация ухудшилась. Может быть, у них действительно не осталось никакой надежды. И всё же Лесовик не мог принять, будто время человечества прошло. Он не верил, что леса, горы, реки и все, кто их населяет, обречены на тьму и смерть из-за прихоти одного-единственного человека.

«Что-нибудь может изменить ситуацию, — успокаивал себя колдун. — Сколь часто нити судьбы спутывал и перемешивал ветер зла, однако всегда случалось нечто, и нити распутывались. Если Болдх не вернётся, что ж... возможно, нам просто больше не предназначено быть вместе. Наверное, каким-то необъяснимым образом мы уже сыграли свои роли в разворачивающейся драме. Не исключено, что Болдх, как оперившийся птенец, в назначенное время покинул гнездо. Странник вновь может повернуть на север, чтобы самостоятельно завершить начатое. Или найдёт других спутников после того, как оставил прежних».

Гэп был ужасно подавлен случившимся, и это читалось на его лице. Оруженосец всегда видел в молчаливом Болдхе воплощение героизма, романтики и духа приключений, о которых так страстно мечтал. Теперь, когда странник бросил их, горечь разочарования охватила юношу.

«Вот тебе и герой...»

* * *

Они продолжали идти вперёд, словно ничего не случилось. Цель осталась той же, да и насущные проблемы нисколько не изменились. Даже безутешный Эппа остался с ними. В свои семьдесят лет он не надеялся в одиночку добраться до Нордвоза, если бы ему и посчастливилось найти обратный путь.

— Но я пойду с вами только до следующего города, — настаивал старый жрец. — Там я и стану доживать последние дни, смиренно ожидая Конца Бытия, который вскоре нас настигнет.

* * *

К ночи Болдх наткнулся на одинокую дорогу, уводящую на юго-запад, подальше от Северных Земель. Целый день он скакал без остановки, от злости доводя до изнеможения и себя, и лошадь. Теперь же, остановившись на ночь, он принялся размышлять над неожиданным поворотом событий, занёсшим его в эти безлюдные края — таким одиноким странник не чувствовал себя никогда прежде за все долгие годы путешествий.

Дома, ребёнком, он воображал, как радостно быть свободным; но позже очень удивился посетившим его во время первых путешествий печали, одиночеству и горечи разочарования. Хотя за многие годы странствий он привык быть перекати-полем и даже ощущал себя этаким легендарным героем-одиночкой, всё же тепло и поддержку дружеского плеча ничем не заменишь.

С самого начала было понятно, что такой конец неизбежен. В конце концов, разве иные его знакомства завершались иначе? Не важно, как легко и приятно было общаться со спутниками; не важно, сколько длилось путешествие и какими крепкими стали узы дружбы, — всё неизменно заканчивалось внезапным отъездом Болдха. И каждый раз в нем ломалось что-то важное.

— Никаких прощальных взглядов! — упрямо повторял себе странник. И даже странным образом начал гордиться подобным поведением.

Он провёл последние недели в компании так называемых искателей приключений, и всё это время они с трудом обеспечивали себя пищей. Стоило ему ускакать от них, как уже через час он поймал двух зайцев, трёх болотных птиц и насобирал ягод. Теперь ему хватит еды по меньшей мере на три дня. Насытившись, Болдх расслабленно грелся у костра: отныне он идёт своей дорогой, и никакие чужие люди не будут больше мешаться под ногами. Наконец-то один; и единственный верный друг — Женг. Гораздо лучше, чем вместе с этими религиозными фанатиками.

Какая приятная усталость!.. Подпихнув ногами веток в костёр, странник наслаждался тёплым светом. В голове проносились возможные варианты пути. На сей раз он двинется в знакомые места или края, которые подробно изучил по картам.

Дорога на запад непременно выведет его к пастушьим землям тассов. Он уже видел их прежде. Тассы — кочевые пастухи-великаны — могли повстречаться в любом уголке земли, достаточно обширном для огромных стад бизонов, лошадей, верблюдов или яков. Обычные люди избегали великанов из-за незнания их натуры и страха перед незнакомым. Зная же тассов достаточно хорошо, Болдх был уверен, что пересечь их земли можно в безопасности, главное уважать чужие обычаи и не лезть куда не просят.

За Пастушьими землями перед ним открывается три пути. Проще всего направиться на юг, через восточные склоны Когтистых гор и прямиком в пёструю, многонациональную Квиравию. Можно поехать на северо-восток, добраться до полуострова Фрэм и сесть там на корабль, держащий курс на столицу Эйлсфлёта. Или предпринять рискованное путешествие на юго-запад, вдоль реки, разделяющей Когтистые горы и Шпайнстит, а уже оттуда в Бенну, Бергалию, Релма-Файнд или любое другое государство на берегу Багрового моря. Какой бы путь он ни выбрал, дорога неизменно приближала его к родным землям...

«Перед свободным человеком лежат бесчисленные пути», — думал Болдх, затаптывая угли и укладываясь спать. Ему никто не нужен, он — волк-одиночка. Пастуху приходится думать о безопасности стада, ему же достаточно положиться на собственную изобретательность. «Больше я не поддамся на их жалкую слабость, потому что...»

Болдх глубоко вздохнул, и с губ сорвалось лёгкое облачко, поплывшее в холодном вечернем воздухе. Голова слишком устала от размышлений, уязвлённое самолюбие разъедало душу. К тому же он был не до конца честен с собой. Расставание со спутниками всегда сильнее расстраивало странника, нежели пребывание с ними. Ещё одна ночь, когда одиночество и тьма гложут исстрадавшийся разум.

* * *

Далеко на востоке бледные лучи солнца гасли, покидая негостеприимные Дождевые равнины. Вечерние тени накрывали болота и растворялись в серой пелене, уступая место опускавшемуся покрову тьмы. Перед неосторожными путешественниками лежала земля высокого тростника и шепчущейся меж одиноких холмов травы, земля поросших тиной топей. Теперь сюда мало кто забредал.

Давным-давно, когда хозяевами севера были торки, в этих краях росли деревья. Постепенно реки, изменив течение, стали разливаться и почти полностью затопили леса. Деревьев осталось крайне мало — жалкое напоминание об огромном лесе, умершем столетия назад. Одинокие стволы, серые и чахлые, обречённо цеплялись за жизнь. Поднятые к небу ветви, подобно пальцам скелетов, тщетно пытались ухватить холодный и равнодушный воздух, стремясь хоть ненадолго отсрочить смерть, засасывающую их в глубину.

Многие почти утонули, покрытые слизью стволы наполовину погрузились в трясину. Здесь больше не было сухой почвы. Деревья склонились над водой, и ветви покорно отдались в объятия бледно-зелёной тины, сосущей из них жизнь, чтобы потом навсегда утянуть в топь.

Мёртвая земля жаловала только ползучих паразитов. Земля, избегаемая людьми и любыми тварями, кроме тех, что пресмыкались. Земля зловония и липкого тумана, обволакивающего всё вокруг.

Именно в этот унылый, тонущий, умирающий край вступили путники. Им не удалось найти столь желанную дорогу, «широкую дорогу... построенную на дамбе... коя ведёт прямиком» через болота. Хотя Нибулус готов был поклясться, что однажды заметил вдалеке одинокую человеческую фигуру, им так и не встретилось ни души.

Медленно ехали они один за другим, смея ступать только туда, где прошёл Лесовик. Все чувствовали влияние края волшебного народца — ни земля, ни вода, а что-то посередине: стоит сделать один неверный шаг — и он их поглотит безвозвратно. Сумрак застил глаза. Только испуганное ржание лошадей да глухое чавканье копыт нарушало окружающую могильную тишь.

Одинокие деревья смутно прорисовывались во тьме. Оруженосец испуганно распахнул глаза, поначалу приняв деревья за молчаливых неподвижных тассов, которые хотят на них напасть и убить. Лишь подойдя поближе, юноша смог рассмотреть деревья сквозь туман. Холодные капли влаги сочились с коры в тёмную воду, словно гниющая плоть. Время от времени наполовину затопленные, покрытые слизью ветви вырывались из трясины, распространяя гнилостный запах давно умершей древесной плоти.

«Болото нас сожрёт. — В Гэпе росла паника. — Туман нас поглотит, и мы все умрём!»

Юноша не мог избавиться от ужаса, который вызывали в нём отвратительные земли. Но выбора не было, приходилось идти дальше. Он словно попал в ночной кошмар — вихрящийся туман создавал нереальный пейзаж. Гэп левой рукой крепко держал поводья, а правой схватился за древко копья пеладана, не переставая испуганно оглядываться. Вот-вот выскочит какая-то ужасная злая тварь, одного за другим убьёт его спутников, а потом бросится за ним, загоняя дальше в оголодавшие болота!..

Зашипел Лесовик, прервав вереницу тревожных мыслей:

— С-смотрите! Там кто-то есть!

Все тотчас сбились вместе и, приготовив оружие, стали вглядываться во мглу.

— Что это? — взволнованно спросил Финвольд. Следом раздался голос Эппы:

— Болдх?

Лесовик раздражённо взмахнул рукой, призывая к молчанию, и медленно показал направо. Взглянув туда, они едва смогли разглядеть одинокую фигуру, стоящую на кочке. Меж струящимися завитками тумана, в бледном вечернем свете вырисовывался смутный силуэт. Фигура казалась неподвижной, но из-за царящего сумрака трудно было сказать наверняка. Даже расстояние определить не удавалось, не говоря уж о природе этого существа.

— Ты видел его раньше, Нибулус? — спросил кто-то.

— Возможно, — ответил пеладан, сомневаясь. — Он явно не пытается скрыть своё присутствие.

— Да, не прячется, — согласился Финвольд. — Думаешь, это ловушка?

Нибулус, воин опытный, не принимал скоропалительных решений. Всматриваясь сквозь болотные испарения и липкий туман, он признался:

— Понятия не имею.

— А он нас видит, Нибулус? — спросил Эппа.

— Это человек, — обеспокоено вставил Гэп, — или тасс? Все продолжали рассматривать фигуру, хотя теперь она стала призрачнее среди сгустившихся теней.

— Нет, не тасс, — уверил спутников Лесовик.

— Верно, — подтвердил пеладан, — пастухи-великаны редко забираются так далеко на восток. И уж точно не в одиночку.

Гэп облегчённо вздохнул. Воспоминания о встрече с огром были ещё слишком свежи; юноша не мог и помыслить о присутствии ещё одного великана, даже сравнительно мирного тасса.

— Он знает, что мы здесь, — вновь заговорил Лесовик. — И не боится нас.

Слова колдуна не вызывали сомнений, ведь восприятие у него было гораздо острее, чем у них.

— Посмотрите! — снова зашептал Лесовик. — Уходит... На их глазах фигура исчезла. Либо пелена тумана стала гуще, либо создание действительно ушло. В любом случае больше никого не было видно.

— Быстрее! — заволновался Финвольд. — Мы не должны его упустить.

— Что! — воскликнул Гэп, забывшись от страха. — Пойти за ним? Ты, верно, шутишь?

— Он наверняка из какой-нибудь деревни поблизости, — продолжал настаивать жрец. — Никто не отправится сюда в одиночку.

— Я «за», — согласился Эппа, — возможно, он — наш единственный шанс отыскать дорогу. Ещё один день, и мы умрём от голода. По крайней мере я точно умру.

— Будьте осторожны, эскельцы, — предостерёг Лесовик. — В болотах нельзя торопиться. В том создании было что-то волшебное. Оно может ходить по трясине и пахнет хульдром.

«Хульдры» — слово торков и значит «те, что сокрыты». Так называли всех призрачных созданий, которые жили в сумерках, в странном загадочном мире волшебного народца, невидимом для смертных, если только хульдры сами не желали раскрыться. Для жителей Вида-Эскеленда сами создания ассоциировались со зловредными, нечестивыми поступками. Назойливые маленькие твари потешались над честными людьми, проникая в их мир, чтобы нанести вред: молоко скисало, лошади стояли по утрам загнанные и потные, невинные девы просыпались в постели с незнакомыми уродами, а вместо детей в колыбелях оказывались отпрыски хульдров.

Многим было нелегко поверить в их существование, но для народа Лесовика хульдры реально существовали. Торки не сомневались, что эти создания появились задолго до людей, гораздо раньше всех иных рас. Только рогры, наверное, были древнее их.

В Нибулусе, прагматике и реалисте, не текла кровь торков. Он чувствовал крепость рукояти Анферта через кожаную перчатку, и это придавало ему уверенности.

— Шестеро против одного, — подытожил пеладан. — Не важно, человек это или демон. Крепче держите оружие и следуйте за мной. Голод — единственный враг, против которого меч не поможет.

* * *

Они пустились в погоню за исчезнувшим созданием. С каждым шагом двигаться становилось всё труднее. Ночная тьма полностью окутала болота, и приходилось идти в туманном мире, между небом и землёй, как во сне. Теперь всех охватила та же тревога, что и Гэпа. Чавкая при каждом шаге, трясина высасывала волю продолжать движение, словно вытягивая саму жизнь.

Время от времени кто-то из путников начинал кричать: «Вот он!», и все тотчас меняли направление, на время ускоряя шаг от вновь появившейся надежды. Однако призрачная фигура всегда опережала их и не останавливалась ни на какие оклики. Несмотря на постоянную тревогу — как бы ни попасть в ловушку, — путешественники упрямо продолжали преследование. Неожиданно прямо перед ними из тумана возникла стена тьмы. Поначалу они не поняли, что это; но, осторожно приблизившись, уткнулись в лесную чащу.

— Здесь, — шёпот Лесовика нарушил тишину. — Слева, прямо перед деревьями, видите? Наш ускользающий друг.

Они посмотрели, куда указывал палец. Что-то двигалось в двадцати—тридцати ярдах от них. Та же смутная фигура вошла в лесные заросли. Прежде чем путники успели позвать беглеца, он растворился меж деревьев.

Они поскакали быстрее, сокращая разделявшее расстояние, и уже через несколько мгновений тоже ступили в заросли.

Если на болоте им было страшно, то здесь, в лесу, страхи только удвоились. Туман стал густым, как суп, кромешная тьма окутала путешественников, скрыв последние отблески вечернего света. Дороги не было, и им приходилось продираться сквозь густое переплетение терновника и корней — колючки цеплялись за одежду и хватали за ноги. Путники продвигались так медленно, что казалось, будто они стоят на месте, а влажные ветви внезапно появлялись из ниоткуда и хлестали по лицу.

Усталость несколько притупила осторожность, путешественники хотели только найти таинственного незнакомца и тем самым положить конец бесполезному дневному переходу. И всё же тревожная мысль не давала покоя: вошедший в эти дебри должен был бы продвигаться вперёд с таким же трудом, как и они. Путники вошли в заросли вслед за мелькнувшей фигурой и до сих пор не нашли дороги; тем не менее вокруг ничего и никого не было слышно и видно. Может, он поджидает их, спрятавшись в темноте? Он один? Человек ли? И самое странное: что он делает в болотах ночью, так далеко от любого поселения?

Путешественники поняли, что окончательно заблудились, даже Лесовик, с которым прежде такого никогда не случалось. Они упустили из виду незнакомца и просто ломились через чащу, не понимая, куда идти дальше.

Вокруг стали раздаваться тихое бульканье, будто кто-то тонул. Ясно было одно: никто не хотел останавливаться и разбивать лагерь. Только не здесь.

Тут все одновременно ощутили, что земля пошла под уклон, и вскоре деревья стали расти реже. Путники спускались в низину, освещенную тусклым непонятным светом, а там их поджидала чёрная трясина. Ужасная чернота топи словно высасывала души и тянула к себе в бездонные объятия. Казалось, здесь погибли тысячи существ, сгнив в зловонных миазмах. Путешественники содрогнулись, увидев торчащие из воняющей гнилью тины голые кости тех, кто стал жертвой этого ужасного места. Над трясиной повисла отвратительная серо-зелёная дымка, которая и освещала низину.

Паутина тянулась от дерева к дереву, от ветки к ветке, укрывая низину подобно шатру; а ниже, словно балдахин, растянулись более тонкие нити, кишащие гигантскими чёрными пауками и ядовитыми красно-зелёными насекомыми. На самых высоких ветках важно вышагивали вороны, в темноте напоминая оживших висельников.

Чудовищный страх заполз в души, холодя сердца. Ни один человек не пойдёт сюда ночью. Ни этой ночью и ни какой-либо другой, ибо здесь не было места для живых. Запах смерти пропитал воздух. Даже Лесовик морщил нос, чувствуя тёмные чары волшебного народца. В таких местах бродят заблудшие души, погружаясь в призрачный мир оцепенения, до жути похожий на сон.

Ужас, смрад смерти и разложения исходили из трясины и тянулись к путникам призрачными щупальцами испарений. Обычные звуки здесь умирали: голоса и топот копыт звучали приглушённей, а ветки царапали доспехи почти бесшумно. В гниющем мире только что-то капало, чмокало и перешёптывалось.

Сам воздух вокруг полнился враждебностью, тысячи глаз злобно таращились на путников с деревьев.

— Куда теперь, Нибулус? — спросил Финвольд.

Пеладан на миг задумался.

— Он не сюда пошёл, — наконец вымолвил воин. — Значит, нам лучше вернуться... Ступайте за мной.

Поворачиваясь вслед за остальными, Гэп заметил какое-то движение. Странные существа высунули головки из липкой слизи и уставились на оруженосца. Юноша не хотел задерживаться, но, по непонятной причине замерев, продолжал на них смотреть.

Гэпу показалось, что из темноты проступили небольшие бледные лоскутья. Что это такое, он поначалу затруднялся ответить. Лоскутья безвольно свисали с ветвей деревьев, слегка колыхаясь. Бумага? Или старая одежда, вывешенная отсыревать и собирать грязь? Приглядевшись, юноша засомневался: лоскутья были слишком тонкими и неровными для человеческой одежды.

Жуткий страх заструился по жилам. Не одежда — там висела кожа. Лоскутья кожи свисали с каждой ветви. Человеческой кожи.

Потом с громким чавканьем из вязкой глубины стала подниматься та самая фигура, которую они преследовали. С её одеяний стекала слизь из самых кошмарных сточных канав преисподней. Казалось, тьма окутала низину, подтверждая худшие опасения путников. На миг они замерли, затем рванули прочь.

Вслед им из разинутой пасти болотной твари раздался пронзительный вибрирующий вой, волнами расходящийся по трясине. Низина ожила. Деревья яростно зашумели, будто сотрясаемые бешеным ветром; ветви хлестали и цеплялись, удерживая ошарашенных людей. Земля под ногами начала расползаться и клокотать, а корни петлями обвивались вокруг копыт, стреноживая лошадей. Ржание, вопли страха, отчаяния и гнева заполнили низину. Все двенадцать жертв беспомощно метались, пытаясь спастись от воцарившегося хаоса.

Неожиданно трясина начала разрастаться. Твёрдая почва под ногами превращалась в вязкую топь, а воющая тварь поднималась всё выше и выше.

Несмотря на отчаянные попытки испуганных лошадей вырваться из трясины, их продолжало засасывать. Всадники тоже не находили путей к спасению. Деревья и кусты непрестанно хлестали по лицам, не давая вырваться.

Волшебное порождение тьмы не прекращало свой демонический вой. Гэп спрыгнул со спины Пугала, чтобы за уздцы вытащить пони из смертельной трясины, и тотчас по колени погрузился в топь. Лошадка задирала голову и испуганно ржала. Гэп, отчаянно дёргавший её за уздечку, посмотрел в глаза пони, уже по грудь погрузившегося в болото, и увидел в них обречённость. Лошадка поняла, что её полностью засосёт, и испуганное ржание стало ещё пронзительнее. Гэп никогда не слышал звуков ужаснее. Это ржание теперь будет преследовать его до гробовой доски.

Рядом тонул закованный в броню Молотобой, он уже погрузился в трясину по холку. Нибулус потерял равновесие и с громким всплеском рухнул в топь; доспехи тянули его вглубь.

— Реднар! — закричал воин. — Подойди! Помоги снять доспехи — я тону!

Но среди царящей свистопляски оруженосец больше не думал о своём хозяине. Пугало засосало уже по шею, и юноша предпринял последнюю попытку вытащить обречённое животное. Рыдая от жалости, Гэп вытащил меч и, когда лошадка вытянула шею, чтобы глотнуть воздуха, наклонился к ней и перерезал горло, прерывая агонию бедного животного.

Зависшая над ними тень увеличилась в размерах. Через несколько секунд верный Молотобой исчез в булькающей трясине, утянутый весом тенгриитовой амуниции, под пеладановы проклятия и обещания отомстить.

Хульдр рос, словно подпитывался жизненной силой умирающих.

Отчаянно ища путь к спасению, стремительно погружающийся в трясину Нибулус закричал трём жрецам:

— Финвольд, Лесовик, Эппа — сделайте что-нибудь!

Приказ разорвал цепи хаоса. Слепящая бело-голубая молния сорвалась с вытянутой ладони Финвольда и ударила в грудь болотному фантому, туда, где должно находиться сердце. Секундой позже вой твари перебила ритмичная песнь Лесовика. Хульдр, дымящийся от удара молодого жреца, начал медленно уменьшаться в размерах. Взбесившиеся заросли тоже отшатнулись от заклинаний колдуна.

Несмотря на тяжёлое положение, Нибулус удовлетворенно улыбнулся.

Гэп наконец вспомнил о своих обязательствах перед хозяином. Он подскочил к тонущему воину и схватил за руку в безуспешной попытке вытащить его из смертоносной трясины. На короткий миг их взгляды встретились. В отличие от глаз Пугала, наполненных ужасом и отчаянием, во взгляде Нибулуса светилось презрение к смерти. Невероятно решительный и упорный, воин почти смеялся, и юноша понял: чтобы убить сына Артибулуса, понадобятся неприятности пострашнее. В эту секунду оруженосец и господин поняли и приняли друг друга, невзирая на разницу в возрасте и положении.

Оба цеплялись за безжалостную жизнь, отказываясь сдаваться.

Перекрывая визг, крики и вой, заполнявшие низину, раздался мягкий голос. Спокойный и ласковый, он разносился над лесом. Гэп с пеладаном в удивлении закрутили головами, ища источник голоса.

Он исходил от Эппы. По грудь погрузившись в зловонную колышущуюся трясину, чародей сохранял полнейшую безмятежность. Золотисто-белое сияние разливалось от возносящего молитвы жреца.

С последним воплем досады и отчаяния тварь отступила от старого жреца, испугавшись могущества его бога. Взвыв напоследок, хульдр, всё ещё дымясь от удара Финвольда, погрузился обратно в болото.

Трясина отступила, лоскутья детской кожи исчезли, деревья успокоились, и путников вновь окутала привычная тьма.

* * *

Ошалев от неожиданной тишины, мужчины сидели и дрожали. Хриплый крик Нибулуса вернул их в реальность. Жрецы подскочили и бросились вытаскивать воина из трясины.

Все были так рады остаться в живых, что некоторое время ни о чём больше не могли думать. Ужасное колдовство призрака и его логово, гибель любимых лошадей, усталость, сковавшая тело, угроза голодной смерти, потеря клади, — сейчас их ничто не волновало. Они выжили, и теперь каждый миг жизни казался священным даром.

Потом путники услышали, как к ним кто-то идёт через лес.

Они не шевелились, даже не дышали. Страха тоже не было, его просто не осталось после такого сурового испытания.

Звуки шагов приближались, принеся с собой слабый дрожащий свет.

Из переплетения листвы и паутины показалась голова. Пухлая краснолицая женщина средних лет смотрела на них, держа в одной руке посох, а в другой светильник.

— Прощенья просим, — сказала женщина (никогда ещё прежде родной эскельский язык так не радовал слух). — Отроки, вы представляете, который час? Я глаз сомкнуть не могла от всего этого шума!

 

Глава 7

Ним

Путники в изумлении смотрели на женщину по другую сторону зловещей топи. После тяжелейшего испытания, которое лишило Паулуса, Лесовика и Эппу сознания и навсегда забрало четырёх лошадей, оставшиеся трое были совершенно обессилены. Любое враждебное вмешательство прикончит их.

С огромным облегчением — и не без смущения — спутники рассматривали стоящую перед ними женщину. В отличие от дикарей, она не была облачена в меха и кожу, к тому же безоружна, если не считать шишковатого посоха, который крепко сжимала в руке. Жёлто-коричневое шерстяное платье с маленькими палочками вместо пуговиц не скрывало полноты; поверх был накинут видавший лучшие времена серый плащ и шерстяная шаль с выцветшим рисунком. Судя по несколько неухоженному виду, она вполне могла бы оказаться путешественницей, но слишком уж она была простой и домашней. Женщина напоминала обычную эскельскую селянку, которой точно не место в этом ужасном болоте.

— Что там такое, Ним?

Приглушённый голос шёл из-за спины женщины. Путешественники настороженно принялись внимательно всматриваться: в темноте двигались тени.

— Простофили, угодили в трясину, — ответила она.

Её спутники — судя по голосам, их было несколько — не проявили желания показаться и по-прежнему мялись под покровом деревьев. Лишь она подошла ближе и встала над лежащими на земле мужчинами, которые всё ещё тяжело дышали после пережитого. И хотя женщина сердито смотрела на них, путники чувствовали, что она нервничает. Женщина не выпускала из рук посоха.

— Вы в порядке? Дюже плохо выглядите, по-моему... Чай, отроки, битву тут устроили?

Горький смех сорвался с губ пеладана, и тот с благодарностью посмотрел на женщину. Округлое раскрасневшееся лицо, прочерченное морщинами, выдавало её возраст, но ясный и живой взгляд карих глаз светился вечной молодостью.

С трудом встав на ноги, Нибулус слегка поклонился.

— Добрый вечер, сударыня. Благодарю вас...

— Что он говорит, Ним? — снова раздался голос из леса.

— Языком зря мелет, — ответила Ним, не сводя с незнакомцев сердитого взгляда. Потом, помахав посохом, она показала, что им стоит побыстрее убраться из низины следом за ней.

— Пойдёмте! Быстрей! — ворчала женщина. — Нечего здесь боле задерживаться.

Быстро, как только могли, путешественники взвалили трёх бессознательных товарищей на оставшихся лошадей и поспешно двинулись за женщиной, навсегда оставляя булькающую топь.

— Мист-Хэкель? — закричал вслед исчезающей впереди проводнице Нибулус. — Как далеко?

— Недалече, — не останавливаясь, махнула рукой Ним. Женщине это место тоже явно не нравилось. Голоса её спутников — членов семьи или односельчан — были слышны то спереди, то по бокам, а вскоре уже стали раздаваться и сзади.

Путешественников, не знающих, какая судьба им уготована, вели вперёд через беспросветный лес.

Как выяснилось, женщину звали Ним Кэдог, и жила она одна в небольшом доме всего в двадцати минутах ходьбы от той низины. Женщина явно не жаждала оставаться в вонючем болоте больше, чем необходимо.

«Ого! Ну и гонит!» — думал Гэп, стараясь вместе с остальными не отставать от селянки. Конечно же, эти края ей знакомы, в отличие от них. Пожилая женщина просто летела вперёд через чащу.

Другие селяне по-прежнему не показывались. Их поведение, по правде говоря, стало немного нервировать. Продолжая идти наравне с Ним и её подопечными, жители отказывались приближаться к путешественникам. Их присутствие выдавало лишь странное хихиканье и шебуршание, да временами мелькали тёмные силуэты.

Они шли долгих двадцать минут, а когда наконец достигли кромки леса и вышли к жилищу Ним, селяне исчезли. Скорее всего разошлись по домам. В любом случае их больше не было слышно. В царящем сумраке Нибулус и его команда могли разглядеть только смутные очертания простого деревенского домика на опушке, обнесённого невысоким частоколом. Одна дверь и два окна по бокам, — вот и всё. У калитки их поджидала Ним.

Мужчины резко остановились. Она походила на безликую тень луны — такая же молчаливая и неподвижная.

— Ним? — вопросительно обратился к ней Нибулус. Тень шевельнулась, приглашая войти.

— Сюда, — уточнила женщина, проходя через калитку и направляясь к дому.

Привязав Квинтессу и кобылу Паулуса к частоколу у входа, мужчины понемногу перетащили всю свою поклажу внутрь — в маленькую комнату, тускло освещенную четырьмя или пятью чадящими сальными свечами, установленными в небольших нишах в стене. При таком скудном освещении ничего не было видно, разве что земляной пол, выстланный сухим тростником, от которого пахло душным летом. В центре комнаты красовался огромный древний котёл, подвешенный на треноге; все его части покрывал толстый слой чёрного жира, распространявший «аромат» почище харчевни «Свинья и хрящ», которая располагалась на рынке Нижний Котёл в Нордвозе.

Неподалёку стояло грубо сработанное удобное на вид кресло-качалка, проделавшее две глубокие вмятины в засохшем на полу жире, а возле расположились большой кувшин с водой и горшочек, испускающий кислый запах. Огромный дубовый стол у стены и простенькая скамейка — доска, положенная на два брёвнышка.

Вот и вся обстановка; в стене напротив виднелись две двери.

— Сейчас вернусь. Устраивайтесь, — сказала Ним.

В сомнении оглядываясь по сторонам, путники продолжали стоять, а хозяйка исчезла за дверью справа. Через минуту она вернулась с охапкой одеял, ковриков и пледов из овечьей шерсти. Сбросив их на пол, женщина занялась огнём. Довольно быстро ей удалось разжечь большое пламя, затем Ним, с лёгкостью подняв тяжёлый кувшин, вылила его содержимое в котёл.

Нибулус прочистил горло:

— Мы действительно очень тебе благодарны, добрая женщина, — начал он как можно любезнее. — Ты будешь щедро вознаграждена за доброту. Я ещё не представился. Меня зовут Ниб, я наемник с юга, а это мои товарищи. Держим путь в Божгод, что лежит далеко за Пастушьими землями Тассов. Направляясь туда, мы и угодили в западню, расставленную в этих лесах нечестивой тенью Зла.

Лицедейство и ложь давались пеладану нелегко, ведь он был не их тех, кому необходимо что-то из себя изображать. Тем не менее воин не желал раскрывать цели путешествия, пока не разберётся, кто такая Ним Кэдог и прочие селяне. Различила женщина фальшь в его словах или нет, виду она не подала. Как и не выказала никакого интереса к сказанному. Было даже непонятно, знает ли она, кто такие наёмники. Ничего не сказав, Ним продолжала заниматься хозяйством.

Закончив с очагом, женщина отошла в тень, и путешественники потянулись к огню. Оставив на некоторое время лежать на полу бесчувственные тела товарищей, путники грели руки, вглядываясь в голодные языки пламени. Не обращая внимания на снующую Ним, мужчины наслаждались теплом, встречая его, как старого доброго друга: наконец их мокрые озябшие тела согрелись. Огонь загудел, столб дыма и искр поднялся к дыре в крыше. В комнате стало светлее.

Бесчувственные товарищи ухожены, спасённая кладь перебрана; теперь четверо путешественников смогли чуть расслабиться и внимательнее оглядеть окружающую их обстановку.

По чести, к жилью такого рода никто из них не привык. Самым неприятным оказалось зловоние: помимо дыма, пропитавшего закопченные брёвна низкого потолка, и затхлых испарений, которые струйками пара поднимались от мокрой одежды, в душной лачуге царил въевшийся за многие годы, невыветриваемый запах стряпни.

Кладбище ароматов, зал памяти неприятных и прилипчивых запахов.

Однако самое главное, они под крышей. Им не удавалось заночевать в доме около месяца, а тут тепло и сухо. К тому же в углу стояла огромная оловянная бадья для купания, только и ждущая, чтобы её наполнили. А от запахов готовящейся пищи уже слюнки текли.

Много еды для путешественников, которые почти не ели неделями!.. Лачуга Ним Кэдог перестала казаться негостеприимной.

В течение долгой трапезы измученные и грязные путники по очереди залезали в бадью. Ванна неизменно пополнялась водой, а стол — новой пищей, которую Ним подносила из соседней комнаты, позволяя гостям довольствоваться лишь собственной компанией. Старая одежда мокрой грудой валялась в углу, и после принятия ванны каждому были предоставлены новые одеяния.

Спустя час подошла и очередь Гэпа — самого последнего, конечно. Юноша с радостью погрузился в слегка грязноватые, но тёплые объятия воды. Он уже наелся до отвала бараниной с чёрным хлебом, выхлебал четыре чаши наваристого супа из различных овощей, грибов и съедобной коры, сдобренного лесными травами, и вдоволь напился настойки из бузины — ее нескончаемые запасы хозяйка хранила в дальней комнате. Даже сейчас на огне пронзительно посвистывал, словно послеобеденный колокольчик, чайник, в котором заваривался настой из древесных грибов. Струйки пара поднимались из покрытой тонким слоем пены ванны и влагой оседали на лице юноши; блаженное тепло проникало сквозь поры кожи; озноб и боль покинули тело, не оставив по себе даже воспоминаний. Отъевшийся и слегка опьяневший оруженосец теперь хотел только погрузиться в блаженное забытьё.

Гэп улавливал смутные, приглушённые звуки голосов, изредка прерываемые неожиданными взрывами хриплого смеха пеладана. Юноша не стремился вникнуть в сказанное, а просто блаженствовал.

— ...немного странно, ты не думаешь? Даже не показались... Где они все сейчас? Полагаешь, она одна живёт?

Финвольду ответил пеладан.

— Какая разница? — сказал Нибулус, прежде чем запихнуть в свой вместительный рот ещё один лакомый кусочек пропитанного подливкой хлеба. — У неё есть еда.

Их командир очень хорошо понимал сложившуюся с провиантом ситуацию и потому вовсю пользовался неожиданно представившейся возможностью набить брюхо.

— У нас не будет такой обжираловки до самого Мист-Хэкеля, — объяснял Нибулус, не прекращая есть.

— До Мист-Хэкеля рукой подать, — воскликнул Финвольд. — Разве ты не слышал её слов?

Гэп по-видимому задремал, потому что голоса стихли. Через некоторое время, показавшееся часами, его разбудил смех Нибулуса. Вода была всё ещё тёплой, а в комнате по-прежнему светло.

— ...эта тварь в трясине...

— Забудь, Финвольд. Она ушла. Гиблые земли, не мудрено...

— Но так появиться и исчезнуть? Говорю тебе, Нибулус, мне это не нравится. А мы по-прежнему близко к той трясине, да и здесь...

— Финвольд, ты паникёр.

— Но...

— Всё в прошлом. Я так решил. Вы, жрецы, втроём рассеяли хульдра или «оттолкнули», не знаю, как правильней сказать. Поверь мне, всё в прошлом.

На миг собеседники замолчали. Вода показалась Гэпу заметно холоднее. Затем тишину нарушил голос Лесовика:

— ...поверить не могу, что вы даже не пытались разбудить меня! Что с вами, люди? Неужели вы не чувствуете? Ох! Да здесь воняет забытьём...

Веки Гэпа налились свинцом, и юноша наконец уснул.

* * *

Ему приснился сон. Он прогуливался вместе с Оттаром, Снори и другими братьями по высоким, обдуваемым ветрами холмам, что находились к северу от Нордвоза. Братья всё время весело болтали, но когда он попытался присоединиться к ним, только рассмеялись и не стали обращать на него никакого внимания. Через некоторое время Гэп почувствовал, что кто-то идёт рядом с ним; рассмотреть, кто это, не получалось. Юноша спросил у братьев, но те уже превратились в Нибулус а и других членов отряда — и всё равно с ним не говорили.

Невидимый спутник излучал ужасную ауру и вонял падалью, словно мёртвая ворона, приколоченная к столбу душным летним вечером. Неожиданно незнакомец прошептал ему женским голосом: «Взгляни-ка на вон того всадника...»

Гэп увидел Болдха, стремительно скачущего к обрыву.

Юноша предостерегающе закричал. Бесполезно. В отчаянии оруженосец обернулся к незнакомцу и увидел, что это — Ним Кэдог. Женщина выглядела моложе, стройнее и гораздо симпатичнее, чем он помнил. Она зло рассмеялась, и вдруг сам Гэп оказался тем всадником, скачущим к краю бездны.

С головокружительной быстротой земля ушла из-под ног; юноша падал в зловещую тьму и вскоре попал в чёрный туннель с ледяной водой...

* * *

Вздрогнув всем телом, Гэп проснулся. На этот раз окончательно. Юноша облегчённо вздохнул.

Тут оруженосец осознал, что вокруг действительно темно, а он действительно находится в холодной воде. А ещё здесь воняло болотом. Прежде этого запаха не чувствовалось.

Запаниковав, Гэп резко встал и вывалился из бадьи на пол. Юноша сдержал крик, внутренний голос подсказывал хранить молчание. Дрожащими руками Гэп нашарил на полу очки и быстро оделся. Пытаясь наощупь добраться до двери, он услышал прямо за спиной непонятный шелест и сопение...

Что-то очень тяжелое ударило юношу по затылку, и тот упал без сознания.

* * *

Болдх не понимал, сколько времени прошло: дни или недели, Проснувшись, он резко сел от страха. Растерянность туманила сонный разум. Ночная тьма вокруг казалась беспросветной, и только тихий шёпот высокого тростника, потревоженного ночным ветерком, доносился до странника.

Благодарно вдыхая холодный воздух, Болдх пытался прийти в себя. Слева, совсем рядышком сопела Женг. Почувствовав знакомый запах вереска, странник вспомнил, где находится.

Но почему он проснулся, или что его разбудило, по-прежнему оставалось непонятным. Отчего-то эта ночь беспокоила его, внушая предчувствие беды. Странник задумался, в голове возникли смутные воспоминания о высоком, одетым в лохмотья незнакомце, идущем к нему через болота в сумраке ночи. В руке он держал свиток в тубе из моржового бивня, однако стоило мужчине протянуть свиток Болдху, как в тот же миг видение исчезло...

Верно тогда он и проснулся...

Даже сейчас всё выглядело не так: ночь была слишком тёмной и слишком тихой. В воздухе разливалось... ожидание. Словно затишье перед бурей, хотя Болдх не чувствовал приближения грозы.

Странник затаился и стал ждать.

В итоге, так до конца и не успокоившись, он уснул.

* * *

В то же самое мгновение много миль восточнее проснулся Гэп.

Смутные мысли и образы замедлили свой бег, настойчиво требуя внимания. Юноша не желал окончательно приходить в себя; глухая пульсирующая боль в затылке словно говорила: тебе это не понравится. Поэтому Гэп решил, что пробуждение станет верхом неосмотрительности.

Его беспокоил какой-то монотонный шум. Сначала он был далеко и скорее чувствовался, чем слышался. Затем гул начал неотвратимо приближаться, становясь то громче, то тише.

Голоса...

Тут Гэп неохотно проснулся.

— Ч-что такое? — проворчал оруженосец, вдыхая влажный воздух. — Где я?

Юноша сел и, просунув указательные пальцы под очки, потёр глаза. Гудение не прекратилось, как и тихое бормотание. Гэп оглянулся. Он знал, что его глаза открыты, но вокруг по-прежнему царила кромешная тьма. Юноша растерялся.

Голоса стихли, и кто-то позвал:

— Реднар? Это ты?

Гэп продолжал таращиться в темноту, отчаянно борясь с подступившей паникой. Почему здесь так темно? Который сейчас час? Что он делает на грязном холодном каменном полу? Чем так ужасно пахнет? И откуда доносятся голоса?

— Кто это? — неуверенно откликнулся юноша. — Господин Винтус?

— Да. Ты в порядке? — Голос шёл откуда-то справа и звучал очень глухо, словно его владелец был замурован в каком-то подземном склепе.

— Я... в порядке, — ответил оруженосец, хотя на самом деле ему казалось, будто в затылке пробили дыру, вставили туда раскалённую трубку и теперь через неё высасывали мозги. Перед глазами мелькали яркие разноцветные пятна, к горлу подкатывала тошнота. В довершение ко всему, юноша почти не мог дышать из-за непонятного зловония.

Шум в голове так и не стихал.

— Постарайся сохранять спокойствие, Гэп. — Голос Нибулуса звучал сдержанно, и, что удивительно, пеладан пытался обнадёжить своего оруженосца.

Боль и тошнота были тотчас забыты, от страха в голове прояснилось. Таким тоном воин не говорил никогда. Теперь уж Гэп точно не мог успокоиться.

— ...Похоже, у нас неприятности, — закончил воин.

— Почему? Что случилось?

— Видимо, мы слишком доверились Ним Кэдог. Она явно не та, кем нам представилась. Мы все уснули, не выставив караульного. Теперь мы где-то... заперты. Если можешь подняться — попробуй изучить обстановку и расскажи нам.

Гэп покорно принялся выполнять указания: он неуверенно полз по полу, вытянув вперёд одну руку и размахивая ею в темноте. Вскоре пальцы нащупали каменную стену, опираясь на которую юноша смог подняться. Он внимательно исследовал всю поверхность, которая оказалась почти идеально гладкой. Всего в нескольких дюймах над головой шёл потолок. Примыкающие стены были такими же, и только четвёртая представляла собой ряд металлических прутьев от потолка и до пола, намертво вмурованных в камень.

Гэп устало опустился на пол. Сердце щемило от открывшейся правды: он заперт в крошечной тёмной нише.

— Вы можете вытащить меня отсюда? — дрожащим голосом спросил юноша.

— Боюсь, нет, Гэп. — Нибулус по-прежнему сохранял спокойствие. — Мы все в таком же положении. Наверное, эта женщина, Ним, продала нас какому-то вельможе; и тот ради выкупа держит нас в башне или где-то ещё.

Несколько голосов согласно поддакнули.

— Остальные тоже здесь? — спросил Гэп, почти впадая в отчаяние.

— Все, — подтвердил пеладан. — Целые и невредимые. И, боюсь, каждый заперт в отдельной камере. Одного только Финвольда, похоже, затолкали в какую-то звериную клетку, он даже встать там не может.

Гэпа, несмотря на случившееся, начинало раздражать хладнокровие господина. Пеладаны всегда в подобных ситуациях спокойны и невозмутимы. Почему они не могут поддаться панике, как обычные смертные?

— Прочные стены, неподвижные решётки, мы безоружны. Похоже, придётся просто сидеть и ждать, что будет дальше.

— А наши чародеи? — спросил Гэп, словно ему первому это пришло в голову. — Разве они не могут...

— К несчастью, нет, — раздался слабый голос Финвольда. — Я потратил слишком много сил в трясине; понадобится несколько дней, чтобы их восстановить.

— Эппа истощён ещё сильнее, — продолжил Нибулус. — Он до сих пор не проснулся.

— Да и не смог бы помочь, даже если бы были силы, — добавил молодой жрец. — В подобных чарах старик не сведущ.

— По словам Лесовика, нет чар, которые здесь могли бы помочь, — вставил пеладан. — Колдун клянётся, что мы заперты в «ином мире» с помощью магии хульдров.

Шумное дыхание, раздающееся из камеры слева от Гэпа, участилось, а вонь стала почти удушающей.

— Но Лесовик не бросает попыток, — заметил Финвольд. — Слышишь бормотание? Колдун пытается выяснить, что происходит.

Гэп прислушался к шуму, который заметил раньше. Бормотание не прекращалось ни на минуту, напоминая юноше песнопение жрецов-чародеев, которое он так часто слышал в гулких каменных храмах Нордвоза. Оруженосец вздрогнул. Духота и тьма ему совсем не нравились, да и заклинания колдуна не добавляли уверенности.

Юноша попытался взял себя в руки и занялся поисками предметов, которые могли бы пригодиться. Это помогало ему не сойти с ума. Слава Пел-Адану, очки были на месте, как и чистая одежда, что он натянул после ванны; зато всё остальное снаряжение — плащ, пояс, оружие и сумки — исчезло.

И всё-таки некоторые вещи, которые он прятал под одеждой, могли остаться. Ещё до отъезда из Нордвоза юноша предвидел возможность быть обкраденным, поэтому и зашил кое-что в нижнее бельё как раз на такой случай. Гэп прощупал пальцами край одежды.

— Они здесь, — с облегчением прошептал юноша.

— Что? — прошипел в темноте чей-то голос. Именно его владелец, помещённый в соседнюю нишу, испускал жуткое зловоние.

— Мой набор выживания, — заговорщически прошептал Гэп.

— Выживания? — спросил Паулус. Кто ещё мог так вонять? Только сейчас юноша оценил попытки наховианца устраиваться на ночь всегда с наветренной стороны.

Все теперь внимательно прислушивались к разговору. Неожиданная предусмотрительность самого младшего путника вновь разожгла надежду.

— Дайте прощупать, что мы имеем, — продолжил Гэп. — Кусок проволоки, магнит... щепотка Кетанн-Хиттама, чтобы взбодриться... верёвка.

— Ну? — настоятельно спрашивал Нибулус.

— Всё.

— Всё?

— Да, по-моему... да, всё, — подтвердил Гэп.

— И ты называешь это набором выживания? — яростно прошипел Паулус. — Маленький глупый червяк! Я тебе голову сверну, как только доберусь. С чем он поможет справиться? С насморком? Порванный шнурок заменить?

— Есть много разных ситуаций, — в замешательстве начал обороняться юноша, — когда мой набор...

— Назови хоть одну!

— Магнит может указать направление...

— Замечательно! Теперь мы будем знать, где север, несмотря на пятнадцатифутовую толщину камня и прочные прутья!.. У тебя есть что-нибудь стоящее?

— Нет, — зло ответил Гэп. — А у тебя?

— Маленький ублюдок, да я...

— Ш-ш-ш, — зашипел Финвольд. — Вы помешаете Лесовику. Кажется, он вошёл в транс.

Все на миг замолчали, затем одновременно пришли к выводу, что транс колдуна ещё бесполезнее набора выживания Гэпа. К своему счастью, юноша вдруг воскликнул:

— О, у меня здесь есть ещё кремень, огниво... и моя трутница.

Оторвав от рубахи полосу ткани, оруженосец обмотал ее проволокой, посыпал трутом и затем с помощью огнива высек искру. Трут тотчас загорелся, и хотя ткань поначалу немного шипела, вскоре радостно занялась огнём. Пламя разрасталось, подогреваемое осторожным дыханием Гэпа. Юноша подошёл к решётке и положил самодельный факел на пол.

Так как ткань была слегка влажной, факел едва горел, почти тлел. И хотя пламя было очень слабым, для привыкших к темноте глаз, оно показалось неимоверно ярким, как свет сигнального костра.

Воздух наполнился возгласами удивления и отвращения — путники впервые смогли рассмотреть, где находятся. Их заперли в длинном узком зале, по обеим сторонам которого располагались два ряда камер, разделяемых широким проходом. Почти с краю, несколько в стороне, стояла клетка со скрючившимся внутри Финвольдом, а прямо перед ней в полу обнаружилась дыра — то ли колодец, то ли сточная яма, — откуда раздавались тихие непонятные звуки. Другой конец длинного подвала заканчивался небольшой лестницей, ведущей к единственной здесь двери.

Вдобавок цвет, форма и то, из чего были сложены стены, вызывали тревогу. Гладкие, будто стеклянные, они напоминали полупрозрачный нефрит; странные золотые завитки, испещрявшие поверхность стен, словно поглощали скудный свет факела и отражали его, пульсируя. Прутья камер обманчиво сияли медью, а стены между ними были завешены бардовыми бархатными занавесями. Путники никогда прежде не видывали ничего подобного. Даже тошнотворный запах, что исходил от больного наховианца, казался здесь уместным.

— Возможно, Лесовик прав, говоря о «другом мире», — пробормотал Нибулус.

Эппа приоткрыл один глаз и заохал. Дыхание наховианца стало ещё более тяжёлым и учащённым.

— Кошмар, — простонал Гэп. — Нам нужно выбраться отсюда... Господин Нибулус, а в «Хрониках» что-нибудь говорится об этом месте?

— О, я не подумал, — ответил пеладан. — Давай посмотрим... так, да: «В болотах пленены мы были грязной ведьмой, коя подлостью лишила нас свободы. Но вырыли мы проход и ушли оттуда дальше в болота...»

— Проход! — Гэп хрипел от возбуждения. — Сказано, где?

— «...в той клети, что перед последней, сразу за расшатанной кладкой камней».

«Перед последней?» Значит, в его собственной камере. Гэп метнулся вглубь и начал обшаривать стены.

— Он написал, где именно?

— Прямо за тобой, слева.

— Что, здесь?

— Нет, здесь! Полоумный!

Гэп прекратил поиски и тихонько уселся в углу. Не найдя ничего лучше, он просто уставился на Лесовика, всё ещё находящегося в трансе.

Шаман неподвижно сидел на пятках, свесив голову на грудь. Произносимые им заклинания теперь звучали тише. Тут в неровном свете юноша увидел вокруг сгорбившегося колдуна меловой круг, по внешней кромке которого шли загадочные знаки. Теперь былое беспокойство сменилось любопытством.

Спустя несколько минут терпение Гэпа было вознаграждено. Песнь-заклинание Лесовика резко оборвалась, и шаман, обмякнув, распластался на полу. Ещё мгновение назад он сидел, собравшись, и вот его тело уже безвольно, подобно тряпичной кукле. Колдун лежал на спине в центре круга, словно труп, а его лицо покрыла смертельная бледность.

— Что он делает?

— Как думаешь, с ним всё в порядке?

— Замолчите! Он колдует.

Путники, напрягая зрение, в недоумении уставились на неподвижного колдуна. Все прекрасно понимали, что древние и непонятные знания шамана — часть чуждой веры, которая царила задолго до сложившихся традиций чародейства и алхимии. К тому же здесь, в мрачной темнице, наполненной дрожащими тенями и едва уловимыми звуками эха, было трудно усмирить воображение.

Неожиданно из раскрытого рта Лесовика показалась крохотная землеройка. Все в страхе замерли.

Крошечное чёрное создание с блестящей шёрсткой принюхалось, нервно подёргивая усиками. Маленькая лапка наступила на нижнюю губу колдуна, и вот уже вся землеройка выскочила изо рта, пробежала по лицу и с лёгкостью спрыгнула на влажную солому, покрывающую пол. Мышка стала настойчиво пробираться через мокрые вонючие стебли, пока наконец, не ступила на голый пол. Здесь она в сомнении замерла, поднялась на задние лапы и снова принюхалась, словно по запаху выбирая направление. Потом двинулась дальше, на сей раз гораздо медленнее, выбирая дорогу меж стеблей соломы.

— Она пытается что-то найти, — заметил Финвольд, его глаза сияли от восторга.

Тем временем землеройка добежала до решёток камеры, но вместо того, чтобы просто выйти наружу, стала змейкой огибать прутья, входя и выходя, пока не добралась до стены. После она резко изменила направление, выскочила в проход, быстро понеслась вдоль ряда камер напротив и практически свалилась в дренажную канаву, которая шла посередине прохода до самого колодца. Не испугавшись, одним прыжком достигла дна канавы и помчалась дальше. Она останавливалась только дважды: когда застряла в грязи, и когда схватила попавшегося по пути червяка. Добравшись до края колодца, землеройка замерла и стала внимательно вглядываться в зияющую темноту.

— Странно, — сказал Нибулус.

— Да уж, — согласился Финвольд.

Неожиданно землеройка яростно заверещала, никто и представить не мог, что столь крохотное создание способно издавать такие громкие звуки. Путники только таращили глаза в изумлении. Казалось, будто мышка зовёт кого-то там, внизу. Замолчала землеройка также внезапно. Не медля ни секунды, она бросилась обратно по канаве до камеры Лесовика, забежала внутрь и нырнула прямо в открытый рот шамана.

Тело колдуна содрогнулось, и он сел, затуманенным взором оглядывая всё вокруг, пока не увидел спутников.

— А вот и вы, — ослабевшим голосом произнёс шаман. — Я только что говорил с Болдхом.

* * *

Болдх проснулся от собственного крика. Тело покрыл липкий пот, странник дрожал от испуга и холода. Выпрямившись, он уставился в беспросветный сумрак ночи, сулящий беду. Последние обрывки сна ещё туманили разум и казались более реальными, чем пробуждение.

— Что за сон!.. — выдохнул Болдх, плотнее кутаясь в одеяло. По мере того, как ночные видения отступали, гром слышался всё тише.

Гром! Он тоже был частью сна? Болдх прислушался. Никаких признаков грозы. Похоже, гром звучал только у него в голове.

Да, теперь, сосредоточившись, он различал отголоски грома. Точно, внутри.

Содрогаясь, странник быстро нащупал в седельной сумке сухую лучину, чтобы разжечь огонь. На месте костра ещё оставалось несколько светящихся угольков, и вскоре маленькое, но уверенное пламя уже радовало глаз, готовое прогнать прочь демонов ночи.

— Что происходит в моей голове? — произнёс вслух Болдх, согнувшись над потрескивающим огнём.

И чем больше он над этим задумывался, тем больше припоминалось. Поначалу видения были самыми обычными: бессмысленные образы, связанные с событиями прошедшего дня. Он как раз пребывал в приятной дрёме и уже готов был провалиться в глубокий безликий сон, когда кто-то прокричал: «Слушай!». Потом раздался раскат грома, а из сна вышел шаман и встал прямо перед странником. В глазах Лесовика полыхал огонь.

— Могу я чем-нибудь помочь? — выдохнул странник, тупо на него уставившись.

— Болдх, — настойчиво сказал колдун, — слушай внимательно. Времени мало.

Голос Лесовика казался гулким, словно странник слышал его из глубина колодца.

— Нас поймала Повелительница Могильников, и мы не можем выбраться. Ты должен вернуться за нами, Болдх. Ты должен...

Неожиданно колдун исчез, будто его прервали. На миг Болдх увидел стоящие кругом менгиры высоко в горах, которые напоминали древнейшие склепы. Хлестал неистовый чёрный дождь. Ветер завывал, и сквозь его порывы доносились отчаянные, испуганные голоса, но разбушевавшаяся стихия превращала их в демонические завывания.

Затем яркая вспышка молнии на мгновение осветила горную вершину, и Болдху показалось, что это не менгиры, а высоченные фигуры, великаны, с головы до ног облачённые в серые одеяния. Именно они вызвали бурю, чтобы та унесла молящие голоса прочь. Потом и это видение исчезло.

Теперь Болдх стоял на вершине холма. Был день, тёплый ветерок доносил до него запах скошенной травы и цветов, что растут у воды. Давно забытые чувства и воспоминания вспыхнули в страннике с новой силой. Как летит время! Неужели он когда-то был молод, но сам убил в себе юношеский задор?

Странник понял, что вернулся домой в Моэль-Брин. Вот родной город у подножия холма: обнесённый стеной, тщательно охраняемый, по-прежнему мирный и процветающий. Он радостно побежал вниз по террасам мимо овчарен и загонов для скота, только овцы и гуси разбегались в стороны.

Дорога разветвлялась. Один путь — широкий и утоптанный, с высаженными по обеим сторонам кустами ежевики и ласково машущими листвой буковыми деревьями — вёл прямёхонько в город. Он выглядел безопасным, удобным и манящим. Но стоило дороге дойти до рва, защищающего город, как она резко меняла направление, огибая Моэль-Брин и уводя вдаль к Багровому морю и ещё дальше, к самому горизонту.

В отчаянии, ведь он уже выбирал этот путь прежде, да и сейчас шёл по нему, странник посмотрел на вторую дорогу. В отличии от первой, та сразу уводила прочь от Моэль-Брина, извивалась и кружилась, ведя ступивших на неё через горы, болота и леса в странный и ужасный край льда и пламени, где бушующие стихии сходились и расходились в бесконечной схватке. Однако, присмотревшись, Болдх увидел, что именно эта дорога потом возвращается назад и выводит в родной город.

Только сейчас он заметил бегущего по извилистой дороге волка, который обернулся к нему, словно говоря: «Пошли, странник. Тебе сюда».

Неожиданно сильный удар грома прогремел совсем рядом, сотрясая землю. Воздух забурлил... ...И Болдх проснулся.

Странник сидел возле костра: яркие язычки пламени тихонько шипели на колышущий их легкий ветерок. Хотя он видел странные сны и прежде, никогда ещё они не были столь символичны и значимы. Предрассветный холод вызывал озноб, напоминая другое время, когда он, также в ночи, дрожал от холода много лет назад. Тогда он был захвачен в плен варварским племенем всадниц из степей Кро. Единственной его виной, как он понял по нескольким знакомым словам, была принадлежность к мужскому роду.

В течение милосердно короткого заточения он был прикован к старому паломнику из какой-то далёкой южной страны. Помимо наказания за принадлежность к мужскому роду, тот еще подвергался пыткам за грех «ношения бороды». Так вот, этот паломник — его звали Хабиб — оказался тем, кого на родине Болдха называли лекарями-чародеями.

Всю жизнь он руководствовался снами. Любое решение принимал только с согласия холодных песков пустыни, которые нашептывали ему ответ во время сна; даже отправиться в это долгое путешествие, приведшее к пленению и пыткам, его сподвигли сны. Болдх, к счастью вовремя сбежавший из плена, как-то решил опробовать на себе такой способ принятия решений. Поводом послужило его желание стать оракулом: ведь чем правдоподобнее он предстанет перед человеческим стадом, тем больше денег сможет состричь. К тому же странника мучило любопытство — с самого детства его посещали странные сны.

Тем не менее итогом эксперимента стали лишь полные уши песка.

Но сегодняшний сон что-то значил, Болдх не сомневался. Он чувствовал истинность сна, точь-в-точь как перед началом похода знал, что должен в него отправиться.

Его судьба! Вот оно! Две дороги и все его поиски за долгие годы странствий... И Лесовик, просящий вернуться, чтобы вновь присоединиться к ним в долгом и тяжёлом пути через огонь, лёд и лесные чащи...

А если он выберет другую, легкую дорогу, которой нет конца?

Или ему сейчас снова попал песок в уши?

Несколько часов странник тщательно всё обдумывал.

Наконец, тяжело вздохнув, он оседлал Женг и пустился в путь, вновь изменив направление. Освещаемый яркими лучами солнца, Болдх мрачно пробормотал:

— Лучше бы тебе оказаться правым, Хабиб. Да и тебе, Лесовик, тоже.

* * *

Свет самодельного факела был не ярче мерцания раскуренной трубки, однако странный нефритово-медный мир, казалось, усиливал его, позволяя путникам хоть что-то видеть.

— Ну... что случилось, Лесовик? — спросил пеладан, с осторожностью подбирая слова. — Ты в порядке?

— Мы думали, ты умер, — добавил Гэп.

— В какой-то степени я действительно умер, малец, — ответил колдун, содрогнувшись при звуке пронзительного мальчишеского голоса, словно с похмелья, — потому что моя душа покидала тело... Но сейчас всё в порядке, она вернулась.

— Точно в порядке? — настойчиво спросил Нибулус. — Так дёргать свою душу?.. — Воин замолчал, помрачнев.

Лесовик с любопытством уставился на пеладана. Колдуна удивила забота о его душе, особенно со стороны грубого и равнодушного воина Винтуса.

— Хм, дёргать... — повторил шаман вслед за Нибулусом. — Что такое магия, если не средство преобразования себя?

Пеладан всегда терялся, когда приходилось говорить о непостижимом колдовстве с чародеями. Его больше волновала крепость здоровья каждого из спутников, чем обсуждение сути магии.

Финвольда же, напротив, очень заинтересовали чары Лесовика.

— А что ты сделал? — спросил жрец. — Ни я, ни Эппа не смогли ничего здесь сотворить.

— Это потому, что вы познакомились с колдовством не с самого рождения, — ответил Лесовик. — К тому же вы слишком много думаете. Помни, разум — лишь слуга и посланник души, но не хозяин. Подчини его!.. Увы, боюсь, ты истинный кунаинец, Финвольд, и навсегда им останешься.

— Кто? — опасливо переспросил жрец.

— Кунаинцами мы называем «знающих».

— Понимаю, — с облегчением заметил Финвольд. — Звучит неплохо.

— В этом-то всё и дело. — Колдун вздохнул. — Такие, как ты, слишком много думают вместо того, чтобы чувствовать. Кунаинцы Куны — бога разума.

— Метко сказано, — вставил Нибулус. — Считается, что Куна получил знания от поверженного им Эйама, чей череп с мозгами и поныне болтается у Красноглазого на поясе.

— И что? — не сдавался Финвольд. — Разве это плохо? В конце концов, разве получение знаний — не лучшая из целей?

— Ну, если мы отсюда выберемся и всё-таки дойдём до Утробы, — заметил Нибулус, — то возможно, ты, Финвольд, достигнешь своей желанной цели, если ищешь именно знаний. В Винтус-холле есть документы пятисотлетней давности — отчёты пеладанов, — где говорится о тайном месте в самом сердце Утробы. Те воины клялись, что нашли «ужасный бездонный провал», ведущий, по их словам, в преисподнюю. Туда низвергается неистовый поток человеческих душ, криками сводя с ума оказавшихся поблизости смертных. Ни время, ни пространство там не властны. Если найдётся храбрец, способный устоять против чудовищного влияния этих врат в преисподнюю, то он сможет завладеть бесценным сокровищем. Я имею в виду как раз знания — огромная сокровищница знаний, которую и вообразить невозможно. А вместе с ними тот смельчак получит силу, меняющую мир!

Финвольд посмотрел на пеладана, ничего не сказав в ответ.

— Но какая польза от знаний взятых, а не нажитых? — настойчиво спросил Лесовик. Потом колдун повернулся к жрецу. — Ты хочешь постичь суть колдовства торка, взяв лишь то, что тебе нужно, отринув традиции. Разве так можно? Ваше чародейство выученное, вы — первое поколение. Моё колдовство — часть традиций, передаваемых из уст в уста многие века. Я рос торкой, мои чары — такая же часть меня, как руки, ноги и голова, они столь же естественны и каждодневны, как поглощение пищи. А не какое-то дополнительное искусство.

— Мы свободно и с радостью делимся нашими знаниями с тем, кто жаждет, — начал оправдываться Финвольд. — Не держа ничего в секрете.

— Книги, заученные наизусть заклинания и прочая поверхностная чушь — всё это обрывки ненужных нам знаний, отброшенных ради истинного пути, которого вы не в силах понять, — попытался объяснить колдун. — А знаешь, почему? Потому что на самом деле вы ищете не знания, а силу, чтобы с её помощью достичь желаемого. И чаще всего подобная сила таит в себе зло. Знай, Финвольд: невозможно творить злые чары, в итоге не навредив себе. Вот почему нам и чародеям, вроде тебя, не по пути.

— По-моему, сейчас мы все хотим одного — выбраться отсюда, — терпеливо убеждал Лесовика жрец. — И для этого нам нужна магия. Любая.

— Тогда измени себя, — ответил колдун. — Такова сущность магии. Попытайся, и тогда узнаешь, на что способен...

Лесовик резко замолчал, в раздражении махнув рукой. Он только зря тратит на жреца время. Подобные разговоры надо было вести с Болдхом. Сейчас же перед ними стояли более насущные проблемы.

— Расскажите, что вы видели? — спросил колдун у остальных.

Они поведали ему о землеройке и проделанном ею пути, о колодце. Лесовик внимательно слушал и согласно кивал. Потом он, глубоко вздохнув, принялся всё объяснять:

— Мне виделось, как душа вышла из тела и покинула пределы этого места. Долгие дни пробиралась она через болота, с трудом выискивая путь. Наконец местность изменилась, стало суше. Один раз я почти потерялся, заплутав в непроходимой чаще, но вскоре смог выбраться и уже через сутки достиг равнины. Там я продвигался довольно быстро и в скором времени вышел на дорогу. На подобную удачу я даже не смел надеяться, многие мили пути были преодолены на одном дыхании. Задержаться пришлось лишь дважды: когда дорога привела к обвалившемуся мосту да когда Джекалус решила покормиться моим духом. Через некоторое время, ночью, я наткнулся на Болдха. Но тот не чувствовал меня, и я не мог разбудить странника. Пришлось наслать на него видение. Нелёгкий выбор, ведь я хотел приберечь видения Эрсы для более тесного общения с Болдхом, однако другого выхода не было. Несмотря на вмешательство Скел, думаю, он получил моё послание. Остаётся только ждать и надеяться.

Все задумались.

— Потрясающе, — прошептал Финвольд. — Дуни, принявшая форму крошечной землеройки. Вот это образ!

— Такие чары не даются легко, — признался колдун. — Отпустив душу, я больше её не контролировал. Словно ручной голубь — я мог лишь надеяться на её возвращение. Если бы душа решила уйти, что ж... она стала бы вечно бродить среди пустошей, как и другие потерянные души.

— И всё же ты послал её в такое далёкое путешествие... — не скрывая восхищения, вымолвил Финвольд.

— А колодец в самом конце? — спросил Эппа, проснувшийся некоторое время тому назад.

— Разум Болдха такой же тёмный и глубокий, как и настоящий колодец, — взволнованно объяснил шаман.

— Что теперь? — не унимался Нибулус. — Странник знает о нашем положении?

— И что-то предпримет? — добавил Паулус, справившись со страхом перед хульдрами.

— Сие мне неведомо. Хорошо бы ему что-то предпринять, иначе мы отсюда не выберемся. Я сделал всё от меня зависящее. Боюсь, Финвольд, моя магия скорее сомневается в ответах, чем отвечает на вопросы. Подобно твоей религии, они ищет истину, но истина столь же изменчива, как и люди.

— Значит, наши жизни зависят единственно от прихоти странника! — воскликнул жрец. — Помоги нам Куна!

— А разве было иначе? — вызывающе заметил Эппа. Он единственный почти не волновался. — Наш поход всегда зависел от него. Всегда... Не торопитесь судить Болдха. Люди столь же изменчивы, как и истина, верно, Лесовик?

— Изменчивы, верно, — согласился шаман, — и если повезёт, я изменю Болдха.

— Не смей вмешиваться, это моё бремя! — неожиданно закричал Эппа. — То, что нужно, я сделаю сам.

— Не обращая на него внимания, — добродушно улыбнулся Финвольд. — Сейчас меня больше интересует, как тебе удалось колдовство с душой, когда все остальные чары в этом гнусном месте не действуют?

— Да, — поддакнул Паулус. — Ты же не можешь нас отсюда вытащить?

— Это невозможно. Моя магия черпает силы из мирового духа, а мы сейчас не в мире, не в нашем мире. Словно отрезаны... — Лесовик на миг задумался. — По-моему, именно Ганферд, заманивающий дух хульдров, привёл нас в эту реальность, заточил в мире волшебного народца. Здесь я ничего не волен изменить: ни замки, ни решётки... только свою душу. Боюсь, наша единственная надежда — на помощь извне.

Несмотря на слова Лесовика, была предпринята ещё одна попытка применить магию. Финвольд, вдохновлённый путешествием души шамана, решил снова попробовать свои силы.

— Любое хорошее заклинание несёт в себе три составляющих: звучащее, физическое и материальное, — принялся объяснять он спутникам. — Вибрирующий напев заклинания; движения, дающие излиться затаившейся в сердце силе; да добавьте к этому животворную жидкость, струящуюся по телу...

Жрец начал мять свой живот, изгибаясь и кряхтя, одновременно разжевывая какой-то листик с противным запахом, что вытащил из внутреннего кармашка. Путешественники с интересом смотрели на него, и никто не удивился, когда чародей, после всех манипуляций, громко пукнул.

Финвольд не остановился, и уже через некоторое время, к всеобщему удивлению, что-то начало происходить. Клетка жреца наполнилась непонятной силой, давящей изнутри. Змейки огня, искрясь и потрескивая, обвились вокруг всех четырёх решёток — вот-вот взорвутся. На лбу жреца обильно выступил пот, искажённое судорогой лицо застыло в чудовищном напряжении. Нарастающая сила пугала.

Потом загадочная энергия взорвалась, выбив все четыре решётки клетки, и те с громким звуком разбились на кусочки, ударившись о стены темницы.

Крыша клетки, теперь ничем не поддерживаемая, упала прямо на голову Финвольда, едва не вышибив из жреца дух.

Путники удручённо отшатнулись в глубь своих камер.

* * *

Прошло немало времени. Может, несколько часов, а может, даже дней. Никто из них не умер от жажды — значит, они здесь не так уж долго. Хотя казалось, томительному ожиданию не будет конца. Финвольд по-прежнему оставался без сознания, он едва дышал и не шевелился.

Гэпу их положение напомнило о долгой ночи в Синих горах перед нападением волков.

За всё это время они так и не увидели своих захватчиков. Воды и пищи им не приносили. Путешественники могли только говорить; слушать звуки человеческих голосов было необходимо, чтобы отвлечься от вызывающего судорогу оцепенения, которое поражало запертых в камерах. Но порой даже общения оказывалось недостаточно, и они боялись, что сойдут с ума.

Ещё был сон. Прерывистый. Который никогда не приносил отдыха, зато дарил видения. Тревожные видения.

Путникам стало мерещиться, что решётки на них надвигаются. Любой готов был рискнуть жизнью ради одной минуты свободы, когда можно было бы вытянуть ослабевшие ноги, почувствовать ветер и капли дождя на лице.

Наконец послышались какие-то звуки.

По ту сторону двери кто-то стоял. Донесся едва уловимый, леденящий кровь смех, или шёпот, словно лёгкий ветерок коснулся струн звучащей не в лад скрипки. Он напоминал тихое шипение затаившегося паука, неслышную злобную поступь убийцы.

Щелчок — сердца дрогнули.

Смазанный механизм замка пришёл в движение.

Скрип.

Дверь открылась. Свежий воздух, тёплый и маслянистый проник в темницу. Вместе с ним пришёл сладкий, даже приторный запах хульдров.

Раздался сладкозвучный, вызывающий страх голос:

— Мои лешники доложили, что вы направляетесь на остров на верхушке мира и полны решимости разбудить Гончую Преисподней...

В панике ища оружие, которого не было, мужчины пытались в темноте разглядеть хозяйку голоса, стоящую на верхней ступеньке.

— И я, Ним Кэдог, ничего не предприму? О-о, моё бездействие было бы вознаграждено.

Говорящая вышла из тени и встала перед путниками.

— Ним? — прошептал Нибулус, от удивления лишившись красноречия. Слова застряли в горле.

Женщина перед ними не походила на Ним Кэдог, по крайней мере на ту пухлую селянку в возрасте, которая пригласила к себе на ужин. Двадцать пять лет и ещё столько же фунтов веса исчезли куда-то, открывая взгляду такую потрясающую неземную красоту, что даже Эппа оказался пригвождённым к земле. Молочно-белая кожа слегка светилась, как отражение луны на гладкой поверхности озера, которое тотчас пойдёт рябью, коснись её руки смертных. Огромные чёрные глаза сверкали, наполненные древними знаниями и магией. Глядя в них, словно на огромный небосвод ночью, каждый ощущал себя маленьким и никчёмным. В чертах женщины слились мимолётная, но всё же вечная красота, проказливость, звериная хитрость и коварство. Длинные, как ивовые ветви, чёрные волосы, подхваченные колючим венком из ежевики, окутывали плечи и свободным каскадом ниспадали до бёдер. Чёрное платье, облегающее стройную фигуру, казалось, впитывало без остатка скудный свет.

Она изучала их, как учёный изучает коллекцию собранных насекомых.

— Ну? — продолжила Ним, спускаясь вниз по ступенькам. — Что скажете в своё оправдание?

Только сейчас пленники заметили две фигуры позади неё. Поначалу они их не увидели, так поразила путешественников красота женщины, однако теперь... Два огромных чудовища, столь уродливых, что было даже не ясно, как изящный образ Ним Кэдог выносил их соседство.

В целом они напоминали людей — восьми футов ростом и очень мускулистых. Их руки свисали почти до земли; пальцы, каждый размером с огурец, судорожно сжимались и разжимались. Длинные до лодыжек рыжие космы почти скрывали лица с огромными носами. Довершали картину розовые щёлочки глаз и огромный рот, усеянный клыками, с которых капала жёлтая слюна.

С неуловимой для человеческого глаза быстротой Ним Кэдог просунула руку в ближайшую камеру и схватила пленника. Нибулус не сопротивлялся, изумившись сё силе.

— Большой человек, — сказала она, облизываясь. Потом вытянула руку пеладана меж прутьев наружу и понюхала. — Запах богатства выдаёт в нём знать. Ручаюсь, что ты командуешь не только этой кучкой дворняжек.

— Кто... Что ты? — ровным голосом спросил воин, не пытаясь отнять руку.

— Я — женщина с большим состоянием, — ответила Ним с хитрой улыбкой, неожиданно укусила его руку и высосала немного крови, — ...и вкусом.

Воин не дрогнул.

— Женщина! — бросил он ей. — Мы в твоей власти, ты можешь мучить и убить нас, даже проклясть наши души. Но почему мы должны терпеть эти дерьмовые стихи?

— Ха! — ответила она, показывая на него пальцем, как девчонка. — Командир!

Ним отпустила пеладана и развернулась к Фринвольду, который к этому времени уже очнулся и сидел, прислонившись к дальней стене клетки, с непроницаемым выражением лица.

— Я — удар в спину, — начала она, поедая жреца глазами, — ветер, воющий в лесу, путник без отдыха...

— Я — заноза в заднице, — неожиданно, подражая ей, ответил Финвольд, — нытик в лесу, болтун без остановки.

Ним на миг замерла.

— Твоя смерть, жрец, будет невероятно мучительной!

— Вполне может быть, — не остался в долгу тот. — Вот только тебя не будет рядом, чтобы ее увидеть.

Женщина заметила разлетевшиеся после взрыва остатки решётки.

— Ай-ай-ай, что ты наделал... — сказала она голосом заботливой родительницы, и, повинуясь её взгляду, к жрецу бросился один из слуг. В следующее мгновение Финвольд уже валялся на полу камеры Лесовика и тихо постанывал.

Неспешно двигаясь дальше, Ним дошла до камеры Эппы, где старый жрец скрючился в самой глубине, с ужасом глядя на неё. Женщина стала поглаживать прутья решётки. Заметив, какие у неё длинные ногти, старик испугался ещё больше, его глаза едва не вылезли из орбит. Эппа панически нашаривал свой амулет.

— Я тебе не нравлюсь, верно?

Ним ждала ответа.

— Язык проглотил? — засмеялась Ним, потом вновь стала серьёзной. — Мой народ всегда мешает вам, так? — Она смотрела то на Эппу, то на Финвольда. — Два жреца Яркого Света, два факела Очищающего Огня, разряженные шуты... Великая честь принимать таких гостей! Вы и меня пришли очистить? «Быстра моя правая рука в приветствии, дающая бесценный дар», — процитировала Ним слова известной молитвы северян. — Но ещё быстрее моя левая рука, держащая за спиной кинжал... Ваш дар будет возвращён, жрецы. Только кем? Гончей Преисподней или хульдрами?

— Мы не ссорились с тобой, Синяя Ведьма, — заговорил Финвольд. — Наш поход к острову Мелхас не имеет к тебе и твоему народу никакого отношения. Мы прошли бы мимо этих земель, если бы твой Ганферд не заманил нас.

Ним Кэдог не рассердилась, напротив, рассмеялась.

— Не нужно говорить мне о цели похода, немощный. Мои лешники следовали за вами от самих Синих гор и передавали все ваши высказывания. Я знаю, что вы собирались сделать, и поверьте, это очень даже меня касается. Давным-давно, двинувшись сюда с юга, вы посягнули на наши земли: обосновывались на священных местах, вырубали заветные леса и рощи ради полей, оскверняли наши могильники...

— Как же мы сожалеем, — с сарказмом пробормотал Финвольд.

— ...И принесли с собой ложь, жестокую веру и жалкую слепую скаредность. Бесчисленные века мы жили здесь, наслаждаясь свободой, которая огнем пылала в наших жилах. А теперь даже наше последнее пристанище под угрозой, потому что вы собрались потревожить давно умершее зло и обрушить его на нас. Но я не буду опустошена Гончей Преисподней! Изгнана Морским Хищником! Выброшена Злым Духом! Свергнута Демоном! Не буду растоптана рогром, чьё зловонное дыхание, пылающие глаза, мерзкий смрад и чёрные пальцы...

— У тебя шнурки развязались, — неожиданно вставил Лесовик.

— ...Уж тебе-то должно быть понятно лучше, чем остальным! — прошипела Ним, оборачиваясь к нему. — Зачем откапывать зло, которое было упокоено? Хотите вытащить труп и посмотреть, воняет ли он?

Женщина окинула всех задумчивым взглядом.

— Может, просто намазать вас специальным волшебным составом, чтобы стереть все воспоминания об этом месте и о ваших злоключениях на севере? Отправить домой с глупыми улыбками на бестолковых лицах и со смутными воспоминаниями о симпатичных девочках?

Она покачала головой.

— Тогда вам напомнят о походе ваши господа... Нет, я уже всё продумала, и решение принято. Справившиеся в болотах с Ганфердом слишком опасны, чтобы выйти на свободу. Вы встретитесь с Эфенком, один на один.

— Эфенк! — побледнев, прошептал Лесовик.

— Тролльмолет, Троллаплак! — Ним обернулась к своим кряжистым слугам. — Хватайте мальчишку. Начнём с него.

С безумными улыбками два хульдра рывком распахнули дверь камеры и вытащили Гэпа наружу. Юноша болтался между ними, словно жалкий мешок тряпья и костей. Невзирая на все его попытки вырваться, вопящего оруженосца подняли вверх по лестнице и выволокли из подвала. Под яростные крики и обещания спутников отомстить Гэп исчез за дверью, оставив после себя эхо последнего вопля отчаяния.

Ним Кэдог поднялась по лестнице и, обернувшись, взглянула на разъярённых путешественников.

— На вашем месте я поберегла бы силы, — сказала женщина, сверля глазами жрецов. — Особенно вы, подлые очистители! Они вам понадобятся, если надеетесь хоть чуточку продержаться против моих кобольдов. Тролльмолет и Троллаплак не жалуют Белых жрецов, так как были изгнаны в горы шумным звоном ваших колоколов. Судьба мальчика, как бы она ни сложилась, покажется подарком по сравнению с вашей.

С этими словами Ним исчезла во тьме, из которой пришла. Дверь темницы с глухим стуком захлопнулась.

* * *

Какое-то время Гэп неподвижно лежал, не отрывая лица от земли, слишком испуганный, чтобы двигаться. Поверхность напоминала холодный песок, только цвета угля, и воняла увядшим жасмином. К вони примешивался сильный мускусный запах, неприятно отдававший зелёными болотными растениями.

Гэп слышал кобольдов, стоящих рядом, слышал их отрывистое дыхание, шипение капель слюны, падающих на землю. Ведьма тоже была здесь, она не издавала ни звука, но юноша чувствовал её запах. Все трое хульдров чего-то ждали.

Оруженосец медленно поднялся на четвереньки. Приторный аромат туманил мозг, и Гэп помотал головой, силясь прийти в себя. Стараясь не обращать внимания на тошноту, от которой скрутило внутренности, он медленно огляделся.

Комната была небольшой и напомнила часовенки в храмах Несущих Свет. Та же простота, аскетизм и дух священного места. В каждом углу стояли горящие свечи.

Одновременно что-то было не так, искажено и осквернено, словно в Зазеркалье. Чёрный дым свечей жёг глаза, воздух был напитан тьмой, болезнями и древним ужасом...

...А затем из тени выступило Нечто.

Гэп замер, грудь сдавил страх, горло свело судорогой. Широко открыв глаза, он смотрел, как к нему идет огромная фигура, облачённая в пахнущее прахом серое одеяние. Сдавленные рыдания оруженосца сменились судорожными всхлипами.

Наслаждаясь страхом жертвы, тварь медленно приближалась. Длинные, похожие на острую сталь когти коснулись капюшона и откинули его.

Гэп завизжал, словно его пронзили копьём.

Ему казалось, что он увидел жуткое создание, доселе жившее в самых дальних и тёмных уголках разума.

Омерзительнейшая тварь на свете стояла перед своей добычей, смакуя произведённое впечатление. Кошмарный нос, состоящий из кости и влажно-блестящего чёрного хряща вдыхал тёплое дыхание взмокшего юноши. Толстые, покрытые грязью рога загибались назад, а восково-бледная кожа блестела, обтягивая куполовидный череп. Злобный взгляд чёрных глаз сулил оруженосцу погибель.

Медленно, но неуклонно тварь двинулась к Гэпу.

* * *

— Вот нас осталось пятеро...

Пеладан тяжело дышал. Он не испытывал подобных чувств за все годы военных кампаний. Находясь подле отца, он воевал против полчищ врагов, против бесчисленных орд язычников и всегда выходил победителем. Будучи сержантом с пятью десятками воинов, или сигном, командующим двумя с половиной тысячами, — он никогда прежде не чувствовал вкуса поражения. Он — они — непобедимы! Потери, боль, замешательство, смерть никуда не исчезали; но храбрость, воля и решимость всегда были с ними до конца.

Ничто не подготовило Нибулуса к подобному повороту событий. Он только сейчас осознал, что весь его военный опыт учил побеждать. Теперь начался новый этап обучения: как проигрывать. Что ж, это было явно тяжелее.

Поражение мучило и грызло его, с каждой секундой уменьшая решимость. И всё же Нибулус Винтус поклялся себе и своему богу: если судьба подарит ему хоть малейший шанс, он сделает всё возможное, чтобы спасти спутников. Даже если для этого придётся принести величайшую жертву.

Но сейчас у него не было и такой возможности. Он почти заслужил смерть.

Воин огляделся. Хотя факел Гэпа — жалкий пук влажных тряпок — наконец прогорел до конца, его скудный свет ещё какое-то время отражался нефритовыми стенами с золотыми прожилками. В гаснущих отблесках пеладан заметил охватившее товарищей уныние, но всё же они не отчаялись, и это согревало воина.

Финвольд, Эппа и Лесовик замерли, пытаясь, вопреки всему, собрать последние крохи сил. Они решили, что не будут тратить призванную магию на освобождение из камер — их и так отсюда выведут, едва Ним вернётся. Силы следует направить на уничтожение кобольдов. Монстры станут главной преградой, когда они выберутся из заточения.

Нибулус, надеясь забыть последний крик своего оруженосца, по-прежнему эхом отдающийся в голове, обратился к остальным:

— Кто-нибудь знает, с кем нам пришлось столкнуться? Что за твари?

— Чейлиг Бьёр, — задумчиво ответил Паулус, — Синяя Ведьма, Сирена... я когда-то давно слышал эти имена. Детские сказки. Думаю, она сама не знает, кто она такая.

Их перебил Лесовик:

— Старые истории, порождённые тьмой и ожившие, дабы нас поглотить. Что за странный путь мы избрали!

Нибулуса эти двое начали немного раздражать, они знали то, чего не знал он.

— И что же она — они — из себя представляют? Скажите. Мне может понадобиться.

— Мы встретились с хульдром, — объяснил Лесовик, — о чём я вас и предупреждал. И теперь мы в ином мире. К тому же она очень могущественна и повелевает другими тварями.

— А они тоже хульдры?

— О да, — подтвердил Паулус, — как и лешники, о которых она говорила. Ним действительно очень сильна, раз управляла этими несговорчивыми монстрами на протяжении всего пути от Синих гор. Полагаю, теми селянами в лесу были именно лешники.

Паулус дрожал всё сильнее, и испускаемое им зловоние стало гораздо пронзительней.

— Должно быть, они шпионили за нами всё время, — прошептал наховианец, — незаметно бродили среди нас. Наховианцы считают, что сокрытый народ повсюду и готов в любой момент похитить человеческую душу ради своих мерзких целей. Даже животные беззащитны перед их кознями. Сколько раз я открывал утром конюшню и видел взмокших лошадей! Мы всегда убиваем этих тварей, если можем.

Нибулус некоторое время размышлял над сказанным, но так и не смог понять, что имел в виду Паулус.

— Взмокшие лошади — не такой уж серьёзный проступок, — заметил он.

— Значит, хульдры скакали на них всю ночь на свою отвратительную пирушку, — брызжа слюной, с отвращением ответил наховианец.

— Как пастух, от которого вы отделались? — неожиданно спросил Эппа пеладана. — У него ещё овцы всегда хромали?

— Нет, там всё было по-другому, — ответил Нибулус, раздосадованный, что разговор ушёл в сторону. — Расскажи мне о духе из болота.

— Ганферд, как предположил Финвольд, — пояснил Лесовик.

— Элилдаи, — согласился Паулус, назвав тварь на своём языке. — Ничтожные духи, жалкие на вид хульдры, что наполняют сердца смертных тьмой и печалью. Тем не менее они опасны и заманивают людей в трясину. Наверное, Синяя Ведьма специально послала его к нам, чтобы завлечь в своё логово.

— А Эфенк, которого она упомянула?

— Странно, — заметил колдун, — ведь эфенки не принадлежат ни к её миру, ни к нашему. Не понимаю, как он может ей служить... и уж тем более, как Ним умудряется его контролировать.

— Возможно, её власть выходит за рамки нашего понимания, — мрачно предположил Паулус.

— Хм, возможно, — задумчиво ответил Лесовик. — И всё же эфенки не поддаются контролю. Кобольды медлительны и невероятно тупы, они будут служить любому сильному хульдру, но эфенк — творение Хаоса, обладающее большой силой. — На миг шаман замолчал, прислушиваясь. — Думаю, сейчас от твоего оруженосца уже мало что осталось, Нибулус. Мне очень жаль.

В этот самый миг Гэп распахнул дверь, бросил на землю груду оружия и принялся вертеть в руках кольцо с ключами. За плечами у него болтался мешок с пожитками, а короткий меч уверенно примостился в ножнах на поясе.

— Болдх вернулся! — радостно закричал юноша, вскочившим с пола товарищам.

Наконец он нашёл ключ от камеры хозяина и освободил пеладана.

— Та тварь... — запинаясь, проговорил Гэп, глядя, как Нибулус выскакивает из камеры и выхватывает свой меч.

— Эфенк, — подсказал пеладан, вновь наслаждаясь тяжестью Анферта в руках.

— Как ни назови, — запыхавшись, продолжил оруженосец, — он был там, в её комнате. Он шёл на меня, вытянув когтистые пальцы... Ты свободен, Паулус... Потом я услышал крик ведьмы и оглянулся — Болдх держал мой меч у её горла... О, коровье вымя, это не тот ключ... и потом, потом... ах, да, потом странник приказал ей отогнать своих слуг и ткнул мечом посильнее, совсем немного, но полилась кровь, и она закричала. Он продолжал угрожать, поэтому... хм, поэтому она щёлкнула пальцами, и те два волосатые монстра стали кричать, пыхтеть и съёживаться, они пошли к двери всё сжимаясь и сопя, словно стремясь побыстрее убраться, и наконец ушли...

Нибулус и Паулус тем временем раздавали оружие, пропихивая его через решётки камер, пока оруженосец возился с замком Эппы.

— Получилось! — воскликнул юноша, разгорячённый и взволнованный случившимся. Его голос звенел, выдавая взвинченное состояние. Но сейчас это никого не волновало. Освободив Эппу, Гэп подбежал к следующей камере и продолжил рассказывать тем, кто готов был его слушать.

— Та тварь... эфенк не ушёл. Он стал вопить и надвигаться, стараясь достать Болдха. А странник знал — слишком близко тот не подойдет, потому что меч был у горла госпожи... она кричала, что больше ничего не может сделать, а Болдх ещё сильнее надавил и... этот эф-монстр... он тоже отошёл, ведь она кричала ещё сильнее, и...

— Дай мне какие-нибудь ключи! — рявкнул Паулус и сорвал несколько ключей с кольца.

— Потом Болдх кинул мне мой меч, — продолжил Гэп, — и монстр тотчас прыгнул на него, очень быстро, но Болдх уже держал в руках топор и так вдарил... Никогда не видел такого удара, прямо по лицу...

— Значит, тварь мертва? — спросил Нибулус.

— Нет, не убил, тварь метнулась на него вновь, но Болдх уже схватил Ним за волосы. Она вопила и ругалась... а он держал топор прямо у неё над головой! Монстр остановился, и Болдх велел мне взять оружие и ключи, что он нашёл, и вытащить вас отсюда... что я и сделал. Не знаю, сколько он ещё продержится, ведь там все такие ненормальные и...

Пронзительный визг проник в темницу через открытую дверь, и тут же с неимоверной скоростью в подвал ворвался эфенк. Пронизанный золотом нефрит вновь ожил, осветив темницу бледным светом.

Эфенк к тому времени уже решил, что жизнью Ним рисковать не стоит, зато другие враги не держат над её головой топоров. Теперь он оценивающе смотрел на пленников: мальчик с ключами и другой, высокий, пытались открыть двери камер; хилый старик, опёршийся на дальнюю стену за колодцем и большой воин в центре подвала. Монстр брызгал слюной: он украсит стены их внутренностями!

Нибулус взглянул на врага, осознавая, что это самый ужасный противник в его жизни. Он так же прекрасно понимал, что на нём нет доспехов, но из всех четверых освободившихся путешественников только он способен противостоять монстру.

Теперь всё это уже не имело никакого значения — он поклялся перед богом, и его молитвы были услышаны. Он — сиги Пел-Адана; голыми руками его не возьмёшь.

Кровь пеладана забурлила в Нибулусе, и, подняв меч, воин с криком бросился на монстра. Лицо эфенка расплылось в чудовищной улыбке, тварь рванулась вниз по ступенькам навстречу Нибулусу. Вызов пеладана не останется без ответа, он убил множество более сильных воинов в залах древних королей...

Нибулус отскочил в стороггу и плавным, выработанным годами практики движением крутанулся вокруг своей оси с Анфертом в вытянутой руке. Приблизившийся эфенк не успел отклониться и налетел на рассекающий воздух меч. С противным глухим звуком шестифутовый клинок пронзил плоть, до рукоятки войдя в живот чудовища.

От удара задрожали стены, застонали прутья решёток, эхом отразившись в колодце, словно стенания убегающего привидения. Выдержка изменила Гэпу, и юношу вырвало. Анферт ушёл так глубоко, что меч практически вырвало из рук пеладана. Подобный удар разрубил бы любого смертного надвое. Темница мгновенно наполнилась кисловатый маслянистым запахом тухлой рыбы.

Вновь обретя равновесие, Нибулус поднял глаза. Рот приоткрылся от удивления — эфенк по-прежнему стоял!

Несколько мыслей одновременно пронеслись в голове пеладана: эфенк — не человек, остальные ещё не могут помочь в битве, и он, Нибулус, сейчас умрёт.

Потом сильный удар, приближение которого он даже не заметил, отбросил воина к стене. Перед глазами пеладана заплясали разноцветные пятна, подобно распускающимся цветам. Распластавшись на земле, он слышал, как Лесовик что-то кричит, но не мог разобрать. Вовремя поняв, что монстр вновь идёт на него, Нибулус инстинктивно со всей силы пнул тварь ногой по лицу. Эфенк яростно завопил от боли — целенаправленный удар тяжёлого сапога превратил его нос в кровавое месиво, — но не остановился. Нибулус знал, что этот образ будет преследовать его всю жизнь, какой бы короткой она ни оказалась: перекошенный клыкастый рот в кровавой слюне и чёрные как преисподняя глаза. Только сейчас пеладан услышал бормотание обезумевшего Гэпа, который всё ещё возился с ключами.

Потом, когда огромная когтистая рука схватила Нибулуса за горло, наховианец наконец, всадил свой клинок прямо меж лопаток чудовища, со скрежетом ломая позвонки. С истошным воплем эфенк выпрямился и выгнулся назад, его спину заливала кровь. В следующую секунду меч Паулуса нанес новый удар, рассекая монстру шею.

Невероятно, но эфенк по-прежнему стоял. На этот раз он набросился на наховианца. От удара у того вышибло дух. Раненый наёмник пролетел через всю темницу и упал возле колодца.

По другую сторону отверстия замер Эппа, в панике уставившись на упавшего на пол воина. Жрец стоял, опёршись на стену, и крепко держал в руке свой посох. Он не мог двигаться, только смотрел.

Гэп дрожащими пальцами теребил замок камеры, в которой метались, словно обезьяны, Лесовик и Финвольд. В гневе почти забыв эскельский язык, колдун наконец собрался с мыслями и закричал Эппе:

— Помоги Паулусу, бесполезный старикашка!

Эфенк теперь готов был напасть на двух маленьких человечков, что возились на другом конце темницы.

Взвизгнув от страха, Гэп бросил замок, достал свой короткий меч и развернулся к чудовищу. В камере за его спиной колдун присел на корточки, горизонтально держа дубину с железным наконечником, а Финвольд отступил немного вглубь, вытаскивая меч. Невдалеке Нибулус пытался подняться на ноги; было понятно, что он не успеет прийти к ним на помощь.

Неожиданно до них донёсся пронзительный крик. Эфенк остановился и покрутил головой.

А уже через миг монстр продолжил наступление. Он кашлял кровью, кровь текла из всех ран, однако эфенк шёл на оруженосца, припадая на одну йогу. Гэп, охваченный ужасом, бросил меч на пол и стал отступать.

В этот самый момент Лесовик просунул дубинку между прутьев прямо под ноги ковыляющего чудовища, и тот споткнулся.

Взвыв, эфенк накренился вперёд и, яростно взмахнув рукой, попытался зацепить юношу. Гэп инстинктивно отклонился, пропуская удар мимо, но тут его нога зацепилась за лежащего ничком у колодца Паулуса, и оруженосец потерял равновесие.

Юноша покачнулся, отчаянно пытаясь выпрямиться, и с громким воплем упал назад, исчезнув в провале.

— Реднар! — закричал Нибулус и рванулся к монстру.

Одновременно раздался ещё один крик, похожий на тот, что они уже слышали ранее; на этот раз он звучал ближе. Все, включая эфенка, посмотрели на дверь.

Там стоял Болдх. Левой рукой он крепко сжимал волосы Ним Кэдог, скрючившейся у ног странника. Его топор был занесён для удара.

— Убей его, Нибулус! — в ярости завопил Болдх.

— Убей их, эфенк! — рыдая, прокричала Ним.

Топор опустился одновременно с Анфертом.

Со ступенек донёсся отвратительный треск и хруст костей, стены и лестница окрасились кровью. Монстр всхлипнул и с громким глухим звуком упал на холодный каменный пол. Его голова была рассечена надвое.

Тишина...

Последние сияние нефритовых степ окрасилось в красный цвет от крови...

...высветило струйку жизненной силы эфенка, что потекла по жёлобу и устремилась в колодец...

...мигнуло ещё раз...

...и погасло.

* * *

В наступившей тьме вновь раздалось скрежетание, словно кто-то пилил кости. Но это был всего лишь зиеновый стержень светильника Болдха, и уже через несколько секунд вспыхнул свет, который жгучей болью пронзил отвыкшие глаза.

Все огляделись, едва осмеливаясь дышать.

— Ноккья благодать, где мы сейчас? — выругался Нибулус.

Они больше не в темнице, это уж точно. Зал, в котором они были несколько мгновений назад, исчез, уступив место заброшенной шахте. Гладкие каменные плиты сменились бугристой землёй, усеянной ржавыми кирками и обрушившимися деревянными балками. То там, то здесь виднелись покрывшиеся ледяной коркой лужицы. Исчезли, конечно, нефритовые стены, бархатные занавеси и медные решётки; вместо них возникли потрескавшиеся каменные стены. Колодец тоже преобразился, превратившись в глубокую шахту, на дне которой, по-видимому, осталось тело Гэпа Реднара.

Эфенк лежал неподалёку кровавым месивом, курившимся в холодном воздухе. Но Ним Кэдог видно не было.

Застоявшийся затхлый воздух да капли ледяной воды, стекающие с осевшего потолка, сказали путникам, что этой шахтой не пользовались уже несколько десятилетий. Неожиданно к запущению добавился неприятный грохот под ногами.

— Думаю, тебе не стоило убивать эту хульдрову ведьму, пока мы находились в её владениях, — упрекнул Болдха Финвольд.

— Прекратите болтать. Пора убираться отсюда, — прорычал Нибулус. — Болдх, бери жрецов и идите за нашей поклажей, потом быстро выходите. Лесовик, помоги мне тащить Пукулуса. Встретимся наверху. — Пеладан на миг замолчал. — Да, Болдх, благодарю. Я бы без тебя не справился.

Болдх остановился на ходу и оглянулся на воина, недоверчиво покачав головой.

— Серьёзно? Что ж, рад был помочь, — пробормотал странник в своей обычной манере.

Тут грохот стал громче, земля под ногами задрожала.

— Быстро наружу! — зашипел Нибулус.

Никто не стал с ним спорить. Не оглядываясь, Болдх рванул вперёд. Светильник он держал перед собой, перепрыгивая попадающийся по пути мусор и спешно направляясь к выходу. Финвольд и Эппа, пошатываясь, шли следом, тщетно пытаясь угнаться за прыгающим светом фонаря.

Прямо за ними, спотыкаясь при каждом толчке земли, пеладан с колдуном практически волокли на себе кашляющего наховианца.

— Нибулус! Не думаю, что могу и дальше нести... этого, — застонал колдун. — О демон! Он такой долговязый и неуклюжий... Может, ему будет лучше без нас?

В темноте не было видно, но лицо пеладана побагровело от ярости. Он понимал, что шаман имеет в виду. Едва держась на ногах, Нибулус, словно отвечая на вопрос, так яростно рванулся вперёд, таща за собой остальных, что едва не сломал руку Лесовика, которой тот поддерживал ниховианца.

«Нельзя потерять ещё одного», — поклялся себе воин. Колдун больше ничего не сказал.

Даже когда земля с громким рёвом вспучилась у них под ногами, поднимая облака пыли, и треснула.

 

Глава 8

Огонь из ямы 

Они выбрались наружу как раз вовремя. Через кромешную тьму шахты их вёл только инстинкт Лесовика. Свет фонаря Болдха растворился вдали, и приходилось двигаться на ощупь, спотыкаясь во тьме. «Приказ есть приказ, — думал Нибулус, — но зачем повиноваться с таким рвением?»

Уже через секунду воин почувствовал, что его восприятие также обострилось. Сквозь гул, треск и грохот он смог теперь уловить топот и крики впереди, продолжая вместе с шаманом усердно волочить раненого наховианца по открывшемуся перед ними крутому подъёму.

И вот холодный влажный туман окутал лицо — они выбрались на поверхность последними и оказались на болоте, однако по крайней мере на земле, а не под ней.

Земля издала последний протяжный стон, и через мгновение с ужасным грохотом вход в шахту обвалился, подняв густое облако пыли и камней, словно чихнул какой-то подземный великан. Потом наступила тишина. Теперь шахта была запечатана навсегда.

Их вновь окружали Дождевые равнины. Стояли предрассветные часы: едва заметное серебристое свечение начинало проступать на востоке, а робкий щебет птиц возвещал начало нового дня. Нибулус с огромным наслаждением полной грудью вдохнул сладостный воздух. Лёгкие наполнил запах влажной земли, дождя и осоки. В нескольких милях к северу ворчали низкие облака.

«...Спасибо тебе, Пел-Адан, за то, что подарил возможность вывести этих людей, твоих слуг, из Подземья».

На один короткий миг, наполнивший воина неизъяснимой горечью, в завитках колышущегося тумана Нибулусу привиделось лицо оруженосца: его, одинокого и потерянного, несло воздушным ледяным потоком всё вниз и вниз, засасывая в трясину мук и отчаяния. Почти исчезая вдали, Гэп обернулся и встретился глазами со своим господином. Этот взгляд, пробив брешь в духовной броне пеладана, наполнил его чувством вины.

Нибулус отвернулся и встряхнул головой, отгоняя тяжёлые мысли прочь.

«...Как жаль...»

Никто не хотел говорить. Паулуса, лежащего на земле, сотрясала дрожь, он стонал. В пылу битвы наховианец забыл о своей болезни и теперь расплачивался сильнейшим приступом. Рядом с ним на корточках присел измотанный Лесовик, перепачканный сильнее обычного. Колдун был потрясён потерей «мальца». Оба жреца распластались на земле, со свистом дыша, кашляя и отхаркивая сгустки чёрно-жёлтой слизи. Только Болдх ещё стоял на ногах.

Вся их кладь была раскидана вокруг. Она явно лежала здесь давно, потому что насквозь промокла. Наверное, Ним вышвырнула вещи из своего мира, едва заполучив путников. Нибулус с гордостью отметил, что тенгриитовые доспехи отброшены дальше всех.

— Болдх! — выдохнул пеладан. Он и сам удивился, насколько рад снова увидеть странника. — Что мне сказать? Не знаю как и главное, почему ты вернулся к нам, но спасибо тебе... Спасибо.

Мы все в долгу перед тобой и, возможно, никогда не сможем расплатиться в полной мере. Но я постараюсь. Так или иначе.

Нибулус крепко пожал страннику руку, глядя прямо в глаза. Болдх неуверенно ответил на рукопожатие.

— Я просто решил не тратить зря время и вернуться к работе, на которую подвизался. Если действительно хочешь отплатить, то позаботься, чтобы мне по возвращению достался самый лакомый кусок добычи.

Заслышав просьбу странника, Нибулус радостно улыбнулся. Однако дальнейшие разговоры могли и подождать. До Мист-Хэкеля ещё далеко, а еды как не было две ночи назад, так и нет.

Нибулус отвернулся, пытаясь сохранить улыбку на липе. Он цеплялся за эту улыбку, как утопающий за соломинку.

«О Гэп. — молча сокрушался воин, — что я скажу твоей матери?»

* * *

Через час они двинулись в путь. Теперь в их распоряжении осталось только одно вьючное животное. Квинтесса и кобыла Паулуса бесследно исчезли во время заточения. Болдх предположил, что их испугала нереальность происходящего. Повернувшись ко всем задом, стояла Женг, обильно удобряя землю навозом. Она упрямо отказывалась смотреть на тех, кто изгнал её с хозяином два дня назад.

После того, как Лесовик обработал раны, приложив паутину и стянув полосками из соболиных шкурок, а оставшаяся кладь была водружена на обиженную Женг, команда направилась дальше. Им предстояло пройти много миль по болоту, но сейчас они впервые ощущали себя именно командой, чудом преодолев суровые испытания. Их путь освещали живительные золотые лучи восходящего солнца.

* * *

Всего один дневной переход — и самые страшные топи остались позади. Поначалу было холодно, и всё вокруг покрывал туман. Однако вскоре потеплело, а стоило выбраться из низины с её бесчисленными впадинами и трясинами, как перед путниками открылась земля необыкновенной красоты, поражавшая странной безмятежностью. И ни малейшего признака жилья — ни человечьего, ни какого бы то ни было ещё. Только поросшие ракитником и одинокими кустами боярышника холмики, да ямы и ложбинки, заполненные густым стелющимся туманом.

Временами приходилось спускаться вниз, словно в кипящий котёл какого-то великана, но большую часть времени они шли по верху. Голубое небо над головой было подёрнуто лёгкой дымкой, а под ногами, доходя до колен, струилась молочно-белая пелена, и высокая торчащая из нее трава напоминала камыши.

Чуть позже, когда солнце засияло в полную силу, путешественники стали свидетелями необыкновенного действа, которое прежде никому из них не доводилось видеть: бледный туман неожиданно загорался от солнечных лучей и своим чистым белым светом стирал всё вокруг. Сияние было столь ярким, что мужчинам приходилось тотчас останавливаться и плотно закрывать глаза, чтобы не ослепнуть. Подобное диво случалось несколько раз, длясь обычно меньше минуты, но раза два сияние держалось с четверть часа. Поначалу явление сбивало с толку, но вскоре путники привыкли и к этому.

В тягостной тишине шестеро мужчин пересекали открывшиеся просторы, пребывая в странном оцепенении. К счастью, все немного расслабились, стоило избавиться от ужаса последних дней. Однако окружающая их земля по-прежнему казалась странной, и тревога не оставляла команду. За всё время пути они не увидели ни одной птицы, хотя их сопровождал несмолкаемый хор незнакомых даже для Лесовика голосов: пронзительный, постепенно сходящий на нет свист, непрерывное щебетание, жалобное попискивание, громкие вибрирующие трели, протяжный гогот, тихое чириканье...

Временами впереди неожиданно открывались провалы, частично скрытые за густой бахромой травы. Корни деревьев и вьющиеся растения тянулись в их глубины, из которых доносилось эхо бегущей воды и иногда писк и метание громадных летучих мышей.

Студёные тёмные озерца позволяли освежиться по дороге; их поверхность покрывали расходящиеся кольца от бьющих подземных ключей. Лесовик предположил, что эти озерца и провалы связаны между собой глубокими подземными потоками протяжённостью в сотни миль.

К полудню путники наконец вышли на дамбу Энта-Клодд, которая, согласно Гвилчу, вела «прямиком в город Мист-Хэкель». Сейчас мало что осталось от широкой утоптанной дороги, ведь торговцы сюда не забредали уже давным-давно, но даже обветшалые следы цивилизации, которые не попадались так долго, придавали сил.

Идя по заброшенному тракту, спутники начали замечать и другие свидетельства того, что дикие земли остались позади. Поначалу им встречались одиноко стоящие камни или могильные курганы со странными вырезанными изображениями, оставшимися после древних рас; и более свежие, но столь же неразборчивые надписи, прорубленные прямо на поросшей мхом поверхности. Позже, когда мошки и комары стали вовсю жалить взмокших от жары и усилий путешественников, вышли к речке, вдоль которой, извиваясь в зарослях камыша, шла тропинка; местами начали попадаться квадратные проплешины — видимо, здесь добывали торф. Зимородки взлетали прямо из-под ног, покидая свои земляные норы. Мужчины прошли мимо нескольких небольших причалов, попадались и плоскодонки.

Вскоре дамба осталась позади, и они опять спустились в пропитанную влагой низину. Здешние птицы были знакомы: белая цапля с пушистым хохолком, танцующие журавли, крякающие карастели, камышовка-барсучок, болотный лунь, кречет, веретенник, чирок; когда жара немного спала, все вышли покормиться. В небе величаво пролетела серая цапля.

Через некоторое время путники набрели на деревянный указатель. Семи футов высотой, он отчётливо выделялся среди однообразного равнинного ландшафта. На вершине столба примостился огромный чёрный аист, и не подумавший улететь при их приближении. Указатель был очень старым и частично сгнил, но кое-что ещё можно было прочитать.

— Бек... Бермак... похоже на диалект луговых полгов, — сказал Финвольд. — Мне он попадался во время обучения. Не уверен...

— Что здесь написано? — спросил Нибулус.

— Могу разобрать лишь слово «серебро», да ещё вон то похоже на «дыра», — ответил жрец. — Хотя вряд ли в этих местах могут быть какие-то шахты.

Столб указывал на узкую тропу в стороне от ручья. Путники решили не идти к шахте и её невезучим обитателям, а следовать прежней дорогой.

Двигаясь вдоль изгибающегося потока, они заметили множество впадающих в него ручейков. Речка стала расширяться, вода из торфянисто-коричневой, но всё же прозрачной, стала мутной и грязно-серой. Вскоре притоков и новых ручейков собралось так много, что было непонятно, который из них основной. Поток иссяк, разбившись на спутанную сеть узеньких каналов. Вода в них, казалось, никуда не двигалась, распространяя гнилостный запах. Кусачей мошкары заметно прибавилось.

Близились сумерки. Усталые путники с трудом тащились вперёд, стремясь выйти к городу до наступления ночи.

— Ты много путешествовал, Нибулус, — неожиданно заговорил Финвольд. — Что ты знаешь о Мист-Хэкеле?

За весь день пути мужчины едва перекинулись парой слов, и дружелюбный вопрос жреца сулил желанную беседу, которая помогла бы отвлечься от постоянного хлюпанья. Нибулус пребывал в скверном настроении; весь день он молча шёл впереди и непрестанно размышлял о гибели своего друга Мафусаила и оруженосца Гэпа. Тем не менее утомительный переход притупил горечь, и воин охотно отогнал прочь мрачные мысли.

— Никто из пеладанов не добирался сюда уже многие десятилетия, — начал Нибулус. — До настоящего времени в этом просто не было необходимости. Стоило иссякнуть потоку торговцев, как и сам город зачах. Те, кто не смог вовремя убраться, остались влачить жалкое существование. Последнее прибежище, специально туда никто не едет — стремиться не к чему, да и беглецы должны здорово отчаяться, чтобы осесть там.

— А шахта по добыче серебра? — спросил Финвольд. — Это же не пустяк, верно?

— Видел, какой старый был указатель? — напомнил жрецу Нибулус. — Последние залежи выскребли скорее всего много лет назад. Насколько я знаю, Мист-Хэкель — маленький городок, чуть больше деревни, находящийся всего в дне пути от южных границ Фрон-Вуду. Вроде бы он весь построен на сваях или чём-то подобном, точно не скажу. Говорят, его жители представляют собой пеструю смесь из людей, хогеров, полгов и их боггартов, даже великаны встречаются. И конечно, полукровки — полно полукровок. С тех пор, как к ним никто не приходит, они живут по собственным законам, не завися ни от правителя, ни от городского совета. Насколько я помню, они даже исповедуют какую-то свою особую религию, связанную с культом огня.

Нибулус продолжал, поощряемый проявленным к его словам интересом:

— По последним дошедшим до нас оттуда вестям, там занимаются рыбалкой, охотой и земледелием. Люди и хогеры рыбачат и возделывают землю, полги охотятся.

— Безбожники, опустившиеся отбросы! — Паулус сплюнул. В нем вновь проснулась ненависть ко всему незнакомому.

— Так, значит, они не будут против чужеземцев, — предположил Финвольд, — раз позволяют селиться всем?

— Им следует радоваться нашему приходу, — заметил Эппа. — Наверняка они захотят услышать новости с юга.

— Да, позволяют селиться, — ответил пеладан на вопрос Финвольда. — Думаю, им проще пустить чужаков, чем обороняться против них. Самые обычные варвары, у которых нет повелителя. Вряд ли с ними возникнут какие-нибудь трудности.

— Тем более, нас целая команда, — вставил Болдх. Впрочем, странник давно привык путешествовать в одиночестве и не боялся войти в город, каким бы странным тот ни был. Насколько он понял, Мист-Хэкель обещал горячую еду, отдых и крышу над головой. После четырёх недель блужданий по диким краям, ему очень хотелось испытать все блага цивилизации, даже если это закончится очередным тупым созерцанием потолка.

Путешественники молча продолжили путь, пока не встретили великана.

* * *

Первым пение услышал Лесовик.

— Тихо! — шикнул он. — Впереди кто-то есть.

Все тотчас остановились как вкопанные и прислушались. Что-то в голосе колдуна их насторожило, а путники уже научились доверять инстинктам шамана. Даже засевшие рядом в тростнике выпи перестали квакать и замерли, вытянув вверх заострённые головки.

Тут и остальные что-то услышали. Поначалу они затруднялись сказать, что именно. Звучный переливчатый гул напоминал песнь, но человек не смог бы так спеть. Он скорее был похож на стон ветра в камышах, да только ветра не было. Певцом могла бы оказаться долгоногая птица или какой-нибудь иной обитатель болот, однако мелодия была слишком сложной. Издавать такие звуки способен призрачный болотный дух, но путники не чувствовали приближения зла.

Паулус ахнул от изумления, заставив товарищей обернуться. Выпи со всех ног кинулись прочь.

— Взгляните! — выдохнул наховианец, показывая пальцем налево.

Посмотрев в указанном направлении, мужчины увидели приближающегося великана и не смогли сдержать возгласов удивления. Заросли кустарника и болотной травы вдоль берега высотой достигали десяти футов, и всё же они едва доходили до плеч великана. С широко открытыми глазами онемевшие путники смотрели на уверенно приближающегося по реке незнакомца.

Неожиданно прекратив пение, великан повернулся и взглянул на них, не выказывая и тени удивления. Нибулус и Паулус в тревоге схватились за клинки. Спокойно взирая на чужеземцев, великан плыл дальше без всякой суеты. Через несколько мгновений в просвете среди высокой травы показался большой плот и стоящий на нём великан. Вскоре он должен был исчезнуть из виду, но тут плот неожиданно остановился.

— Джойгер, — прошептал Лесовик, не спуская глаз со смотрящей на них фигуры.

— Повтори? — не понял Нибулус.

— Болотный великан, — тихо перевёл для него колдун. — Самый редкий из всех. Мало кому удаётся их повстречать. Надо воспользоваться предоставленным шансом... за всю свою жизнь я видел трёх джойгеров, включая этого. — Лесовик не мог сдержать хвастливой улыбки. — Не волнуйтесь, они никогда не вмешиваются в дела людей, если их только не спровоцировать.

— И где же ты видел болотных великанов? — недоверчиво спросил пеладан.

— Обычно, в болотах...

— Почему он так на нас смотрит? — раздражённо проворчал Паулус. — И ничего не делает?

— Может, потому, что не знает, как поступить дальше, — предположил Болдх. — Нибулус говорил, что чужеземцы сюда редко забредают.

— Или он удивляется, почему мы на него уставились, — заметил Лесовик. — Пошли, поговорим с ним.

Несмотря на тревожные взгляды Паулуса и жрецов, Нибулус кивнул в знак согласия.

— Эй, джойгер! — уверенно закричал Лесовик. — Сюда!

Поначалу болотный великан просто молча смотрел на них, затем начал приближаться, уверенно и плавно толкая плот с помощью огромного шеста.

— Думайте, что говорите, — предостерёг Болдх, глядя на подплывающего великана. — Они выглядят проще, чем есть на самом деле.

— Да, — поддакнул Лесовик, — ведь из всех великанов только джойгеры владеют магией.

Джойгер приблизился. Скроен он был так же, как человек, только руки оказались длиннее, доходя до колен. Огромные, размером с весло ладони заканчивались длинными перепончатыми пальцами с короткими ногтями. Волосы цвета болотных водорослей спутанными космами ниспадали на широкие плечи, такого же коричнево-серого цвета роба была его единственным одеянием. На ее фоне лицо в лучах клонящегося к закату солнца белело, как кости на дне пруда. Тёмно-зелёные поблёскивающие глаза рассматривали путешественников с непроницаемым выражением, и хотя лицо напоминало лягушачье, в нём явно светился разум.

— Привет тебе! Да будет ясным небо! — дружелюбно начал Нибулус. — Плыть тебе всегда по течению с попутным ветром, и чтобы топи не были слишком... — Пеладан с трудом подыскал нужное слово. — ...глубокими. Пусть твой плот уверенно держится на поверхности, а руки никогда не почувствуют дрожи... и да не покроется твой шест водорослями...

Воин замолчал. Джойгер никак не реагировал. С другой стороны, что ещё можно сказать высоченному лодочнику-амфибии, наделённому способностью колдовать? О чём с ними вообще говорить? И что он, Нибулус, в итоге хочет от великана?

— Они говорят на эскелендском? — спросил пеладан.

— Ззен мбинго лид-сна мнорбн-млад на фрорм, — сказал великан.

— Сомневаюсь, — осмелился заметить странник раздосадованному пеладану.

Именно Лесовик додумался объясниться с великаном с помощью рун. Достав свой маленький мешочек, колдун присел на корточки и разложил на земле рунные пластинки из орешника.

Наклонившись, джойгер внимательно на них посмотрел и нерешительно кивнул.

— Думаешь, понимает? — спросил Нибулус.

— Эти руны известны на севере уже тысячи лет, — ответил Лесовик. — Всем расам. Минуя речь, смысл проникает прямиком в разум.

Колдун разложил перед великаном три руны: Дорога, Вода и Золото. Джойгер на миг прищурился.

— Хрн-мнонфа джк-сула! — радостно ответил он и пригласил путников на плот.

— Думаю, теперь он понял. — заметил Нибулус, в удивлении покачивая головой.

Пропустив рвущуюся вперёд Женг, чьи копыта громко застучали по дереву, путешественники взошли на плот.

— Дргн ме дуад нно-марн ниоб, мзен да ффорримд? — вежливо спросил их великан.

Мужчины озадаченно переглянулись.

— Мист-Хэкель? — первым отважился сказать Болдх. Джойгер наклонил голову, словно задумался над указанным направлением, потом пожал плечами и оттолкнул плот от берега.

* * *

Заросли высокой болотной травы вдоль берегов реки закрывали путникам весь вид. Не раз за недолгие полчаса пути они миновали поросшие травой островки, заселённые болотными курочками, что поблёскивали своими глазами-бусинками вслед путникам. Бекасы исследовали ил длинными, будто иглы, клювами, да ещё водящиеся в изобилии аисты вышагивали повсюду, нисколько не боясь странной компании на плоту. Время от времени путешественникам попадались огромные сети, закреплённые над или под водой. И чем дальше они плыли, тем чаще им встречались низкие горбатые мостики — простое бревно с верёвочными перилами, по которым иногда пробегали, что-то вынюхивая, тощие дворняги.

Эти мостики заставляли путников пригибаться. Но, что странно, джойгер всегда стоял прямо, даже если был выше очередного моста на несколько футов. Он проходил сквозь него.

До сих пор местные жители им не встречались, зато путешественники уже заметили первые строения — башни, несмотря на высокую траву, виднелись издалека. Затем их удалось рассмотреть более тщательно. Огромный храм, построенный из светлой, обожжённой солнцем глины, возвышался над болотом. Его башни имели странную и непривычную форму, а извивающиеся зубчатые стены с бойницами лишь подтверждали, что храм построен более древней и развитой расой, чем теперешние жители города. По-видимому, он был посвящен богу огня, как упоминал Нибулус. Шестидесяти футов высотой, храм служил своего рода маяком для любого заблудившегося в этих болотах — бесконечного лабиринта из заросших каналов.

Стоило путникам подплыть ближе к причудливому сооружению, как они наконец увидели первых местных жителей. Нибулус оказался прав: большинство из них были людьми и хогерами, хотя попадались и полги. Все тотчас бросали свои дела и замирали в лодках, самых разнообразных, чтобы разглядеть, кого джойгер везёт на плоту. Бесстрастно и молчаливо смотрели они вслед проплывающим мимо чужеземцам.

— Держите крепче пояса с деньгами, — тихо предупредил товарищей Болдх. — Да пусть оружие будет наготове. Если кто-то попытается с вами заговорить — не останавливайтесь. Не отвечайте без необходимости, не смотрите им в глаза и, само важное, постарайтесь выглядеть победнее.

— Как можно выглядеть победнее? — спросил Нибулус.

— Ну, например, не вышагивай с гордым видом, а шаркай ногами.

Проплывая мимо глазеющих на них рыбаков и охотников, путники не смотрели на них в открытую, но исподволь бросали косые взгляды, украдкой рассматривая незнакомцев. Люди и хогеры носили лёгкие, просторные одежды тусклых оттенков серого, зелёного и коричневого, в то время как полги предпочитали яркие и насыщенные цвета, а некоторые даже были облачены в меха и шкуры.

Впереди виднелось ещё больше лодочников, рыбаков, охотников и сборщиков водорослей, а вскоре показались дома обычных жителей. Слепленные на скорую руку, они не имели ничего общего с возвышающимся над ними храмом. Ветхие лачуги на сваях, грубо сколоченные из тонких досок, построить было нетрудно. Они выглядели столь же промокшими и жалкими, как и их владельцы. Бледные лица людей таращились на путешественников из полумрака домов; старые морщинистые хогеры, которые сидели, развалившись, на порогах своих жилищ и курили травку, тоже глазели на незваных гостей.

Шестеро мужчин чувствовали себя всё более неуютно по мере того, как великан направлял свой плот в самую гущу этого молчаливого скопления. Летний вечер стал казаться душным. Оглянувшись, путники с ужасом заметили, что те жители, мимо которых они проплыли, теперь следуют на лодках за ними, хоть и на почтительном расстоянии, тихо меж собой переговариваясь и указывая на их плот пальцем.

Вскоре высокие заросли травы поредели и исчезли вовсе, открыв путешественникам вид города. С точки зрения эскельцев, Мист-Хэкель оказался по меньшей мере весьма необычным. Будь здесь Гэп, он бы назвал город «экзотическим». Причудливый и необычный — это правда, но в нём не хватало романтики, яркости и красоты, неизменных спутников экзотичности.

Большая его часть покоилась на широкой насыпи, вырастая посреди болотистого края подобно острову. Эта насыпь служила фундаментом для больших, глиняных, как и храм, домов и другим строениям, попроще и поскромнее. А дома, окружавшие насыпь, были совсем иными: уже знакомые убогие лачуги на сваях, соединённые меж собой лабиринтом деревянных переходов. Беспорядочно жмущиеся друг к другу хижины цеплялись за края насыпи, напоминая плавучие гнёзда болотных курочек или, что вернее, ухватившихся за спасительный плот жертв кораблекрушения.

Плот двигался всё дальше в лабиринт свай и переходов. Сюда начали прибывать первые лодки, составляющие своеобразный ночной рынок; они были нагружены разнообразным, сомнительно пахнущим товаром. Попадались и большие лодки, используемые как жилища; по палубам ползали дети, на верёвках сушилось бельё. Некоторые ребятишки уже выставляли миски для вечерней трапезы на плоские крыши над палубами, пока их матери готовили еду в душных каютах. Все эти судна явно нуждались в основательном ремонте.

Весть о прибытии чужаков разлетелась быстро. Шумная ребятня носилась по деревянным мостикам, с хохотом показывая пальцами на перевозчика и его спутников. Некоторые даже бросали в них палками и камнями, визжа от неуёмного восторга. Точно такие детишки живут в самых безнадёжных трущобах, где во дворах даже телеги на подпорках из кирпичей вместо колёс.

Паулус внимательно осмотрелся вокруг и начал точить клинок.

Проплыв под аркой, путешественники увидели причал. Чуть более широкий деревянный мостик служил главной пристанью, и именно к ней великан направил плот. Здесь собралась огромная толпа зевак, чтобы взглянуть на появившихся в городе чужаков; но в отличие от ранее виденных жителей, которые держались на расстоянии, эти полностью перекрыли вход на сушу.

Джойгера местные явно уважали — его звучного рёва и взмаха шеста оказалось достаточно, чтобы немного разогнать толпу и позволить пассажирам выбраться на причал. Толстая доска, выдвинутая хозяином пристани специально для Женг, позволила лошади проворно покинуть плот и встать рядом с командой путешественников.

— Ну, вот и Мист-Хэкель, — радостно заметил Нибулус, хотя и не без насмешки.

Остальные неуверенно кивнули.

* * *

— Горячая ванна, огромный, испускающий пар кусок мяса и сухое место для ночёвки, — ободряюще пообещал Нибулус путешественникам, широко разводя руки. — Пойдёмте, ребята, разыщем какой-нибудь постоялый двор.

Пеладан протянул болотному великану один злат, бросив последний взгляд на неразговорчивого лодочника, кивнул ему головой и двинулся вглубь города. Остальные члены отряда пустились вслед за своим энергичным командиром, который уверенно шествовал вперёд по широкому переходу, не обращая внимания на толпу. Полусгнившие доски скрипели под ногами, но, казалось, воина это нисколько не волновало. Финвольд шёл прямо за Нибулусом, плотнее завернувшись в чёрный плащ и надвинув на глаза широкополую шляпу. Лесовик, идущий следом, не скрывая любопытства, рассматривал собравшихся жителей. За колдуном плёлся Эппа, который, зажав пальцами нос, высмаркивался на ходу, и Паулус с мечом наготове. Замыкал цепочку Болдх, чья лошадь громко стучала копытами по прогибающимся доскам. Время от времени им приходилось отступать в сторону, к самому краю мостика, чтобы пропустить мрачных рыбаков с грузом.

Неторопливые латальщики сетей тотчас прекратили работу и уставились на путников, проходивших мимо; как и беззубые старухи-хогеры, тупо глазевшие из тёмных дверных проёмов; а парочка наглых сопляков непонятно какой расы, что сидели на бочонках с гвоздями, смолой, известью и пенькой, покуривая трубки, даже стали показывать чужеземцам неприличный жесты. Покрытые илом боггарты, которые до этого тщательно затыкали паклей остовы расставленных барж, прекратили работу и тоже уставились на путешественников, идущих сверху, рискуя разгневать надсмоторщиков-полгов.

Всё вокруг говорило о нищете и упадке. Повсюду сновали болотные птицы, с пронзительным гомоном и визгом слетаясь всякий раз, когда кто-нибудь выливал бадью с помоями в грязную воду. Какой-то старик спокойно испражнялся через край моста прямо на играющих внизу детей. Неподалёку визжал щенок, чьи глаза были выклеваны воронами, а в одном месте Нибулус споткнулся о мёртвого, обглоданного крысами ребёнка, оставленного на обочине. Он не мог отвести от тела глаз, пока Паулус в раздражении не спихнул останки в воду. Никто не промолвил ни слова.

Город был полон коротконогих полгов — с маленькими бледно-зелёными глазами, длинными усами и густыми, коротко стриженными чёрными волосами. Многие носили разноцветные одежды, но большинство предпочитало одеваться в тёмно-зелёные, насыщенно-коричневые или иссиня-чёрные цвета. Почти у каждого за поясом красовался длинный нож, некоторые расхаживали с копьями; к чужакам никто из них не обращался.

Однако нашёлся один человек, который улыбался радостно и открыто. Болдх давно подметил, что в любой негостеприимной толпе найдётся тот, кто будет рад незнакомцам. Обычно молодой и нищий, иногда сирота, всегда он, а не она, с улыбкой подходит к чужакам и берёт на себя роль проводника. Не прочь получить плату за свои услуги, но выпрашивать не станет: за самую мизерную сумму новоявленный проводник будет служить преданно и честно.

Здесь, в Мист-Хэкеле, таким человеком был Джоб Зола.

— Богаты! — раздался его звонкий голос. — Богаты! Нужен друг, нужен друг?

Помня совет Болдха, путники на миг прислушались, но останавливаться не стали.

— Один из обещанных тобой лодырей? — полуобернувшись, спросил Нибулус у странника.

Болдх посмотрел на приближающегося мальчишку.

— Как считаешь, Нибулус? Возьмём себе проводника? Сэкономим время.

Пеладан пошёл медленнее, внимательно изучая спешащего к ним по боковому переходу мальчишку.

— Он хромает... Стоит ли? Хотя, почему бы и нет? Эй, парень!

Мальчишка догнал их, с трудом переводя дыхание, однако продолжая улыбаться. Все заметили, как он приволакивает вывернутую ногу. Его одежда была, пожалуй, более изношенной и грязной, чем у остальных жителей, но дружелюбное поведение скрашивало этот недостаток. Светлые волосы свисали жирными сосульками, а плоское смуглое лицо с косыми глазками украшала широкая улыбка от уха до уха.

— Хорошие богаты! — заливался мальчишка. — Дружить меня? Нужна кровати? Вам, да? Я вам хорошие кровати, хорошие. Дружить меня, богаты, да?

Он нервно переминался, ловя взгляды шестерых мужчин, и доски скрипели под его босыми ногами.

— Немного говорит на эскельском, — отметил Нибулус. — Пригодится... Как тебя зовут, парень?

— Да, да! — Мальчишка радостно запрыгал. — Меня звать Джоб Зола. Я вам помогать что-то. Хорошая лошадка, хорошая лошадка. Пошли, получите кровати. Не отсюда, вы. Я показываю всем богартам.

— Богаты? Может, он имеет в виду, богословы? — спросил Финвольд.

— Сухие комнаты, чистые кровати, много еды и пива, — обратился к мальчишке Нибулус. — Поможешь?

Джоб, казалось, не понял ни слова и только деланно рассмеялся.

— Да, да! Хороший богат, синехерьяр. Красивая лошадка. Пошли, — повторил мальчишка, с трудом отрывая взгляд от тенг.

— Синехерьяр? — удивлённо воскликнул Финвольд. — Это слово из старых легенд полгов. Он принимает нас за королевских воинов.

— В каком веке он застрял? — рассмеялся Нибулус.

— Судя по всему, в том же, что и весь город, — заметил жрец, оглядываясь. — Похоже, они не видели пеладанов и лошадей уже много лет. Посмотри на мальчишку — глаз с Женг не сводит!

— Да, да, красивая лошадка, — подхватил Джоб, потом, шаркая, обошёл жреца и двинулся вперёд. — Вы, пойдём за мной. Строда вам не помогать, думать плохо, но я вас домой. Там кровати. Пошли, пошли. Красивая лошадка.

По-прежнему сомневаясь, путники двинулись следом. Болдх крепко держал Женг за поводья.

— Если этот маленький негодяй слишком увлечётся «красивой лошадкой», — тихо пробормотал он, — я позабочусь, чтобы он начал хромать и на вторую ногу.

* * *

Приняв помощь от неожиданного проводника, путники позволили увести себя вглубь города. Несмотря на хромоту, Джоб бойко бежал по бесконечной паутине переходов. Ведомые через мрачные скопления ветхих жилищ, путешественники вскоре потеряли всякое чувство направления: со всех сторон лачуги, а внизу — стоячая вода, вонявшая, как огромная сточная яма. Время от времени они переходили через более широкие каналы по горбатым мостикам и видели длинные вереницы хижин на сваях. Иногда каналы внизу суживались до уходящих в землю ручейков, местами виднелись накренившиеся баржи на мели.

Собаки прятались при их приближении и тихонько рычали, трусливо поджав хвосты. Грязные и вонючие псины отчаянно чесали свои плешивые бока; от непрекращающегося зуда, они в конце концов и сдохнут.

Наконец путешественники вышли из удушающего лабиринта трущоб на широкую дамбу. Это сооружение — вероятно, столь же древнее, как сам город — шло вокруг насыпи, на которой он и стоял. Широкая, по меркам Мист-Хэкеля, дорога — на ней в ряд могли уместиться три человека — шла по кромке дамбы. Несколько старых шатких мостиков и один большой крытый мост были перекинуты через ров, соединяя бедную часть и внутренний город. Содержимое рва представляло собой отвратительную густую массу, в которой плавали, даже скорее торчали непонятные разлагающиеся останки, покрытые бледно-красной и зелёной плесенью. С крытого моста шёл непрерывный гул, он и привлёк внимание путников, заставив Джоба изменить выбранное направление.

Оказавшись внутри, мужчины были поражены необычайными размерами моста. Вдоль обеих сторон расположились многочисленные лавки и палатки, как на обычном рынке, и в это вечернее время здесь было полно самого разного народу. Путникам пришлось продираться сквозь толпу кричащих, торгующихся, а иногда даже дерущихся продавцов и покупателей, хотя путешественники и сами были бы не прочь отовариться подешевле. Прилавки ломились от самых разных овощей и фруктов. Здесь были и корзины с пищащими цыплятами, и стеклянные баки с такими огромными щуками, что те не могли повернуться. Грызуны, птицы и пресмыкающиеся в совсем крошечных клетках визжали и шипели во всю мочь. Встречались лавки, заставленные мисками с живой пищей, чьё содержимое также визжало, шипело и гадило. Под отчаянной тяжестью мост дрожал и скрипел, а порой даже кренился.

Облегчив кошели на пару серебряных златов и нагрузившись разнообразными продуктами, раскрасневшиеся и взмокшие путники покинули мост и окунулись в прохладу относительно спокойного «верхнего» города.

— Безбожные ублюдки! — воскликнул Нибулус. — Клянусь, ещё секунда, и я кого-нибудь убил бы!

— Да, да, — запричитал Джоб, радостно ведя путешественников вверх по узкой грязной улочке, — строды есть ублюдки. Но здесь хорошо. Строды не беспокоить здесь. Не красть лошадь.

— Строды? — переспросил пеладан. — Ты имеешь в виду полгов?

— Нет, нет, строды... Мы! Люди болот. Полги не строды. Полги новые, с востока. Охотятся, добывают мясо, но плохие. Нас называть животными!

И в самом деле полги вели себя здесь весьма высокомерно, неспешно расхаживая и искоса поглядывая на оказавшихся поблизости людей и хогеров. Внешне они походили на хогеров — почти такого же роста и телосложения, у них даже корни были одни. Зато в остальном сильно отличались. Хогеры, достаточно культурные и цивилизованные, селились высоко в горах или на склонах и редко уходили от дома дальше чем на пару миль. Полги же, варвары-кочевники, бродили по обширным восточным равнинам, охотясь на стада. Эта раса считалась самой выносливой и быстроногой во всём Линдормине, потому что охотились они только пешими. Некоторые их вожди порой ездили верхом на оленях, а самые сильные предводители умели управляться с неукротимыми сэйламскими лошадьми, но всё же не в их правилах было ездить верхом.

Повсюду полги таскали с собой на привязи рабов — человекоподобных боггартов, вырождающуюся расу. На выходе с моста было установлено несколько небольших топчаков, в которых терпеливо и безропотно наворачивали круги боггарты; на прикреплённых к топчакам вертелах поджаривалась дичь, которую продавали полги.

Финвольд на миг остановился, с жалостью рассматривая работяг.

— Мне часто кажется, что они знают нечто, нам недоступное, — сказал жрец Нибулусу. — Иначе к чему терпеть всю ту грязную работу, которую мы на них сваливаем?

Встречая по пути полгов, Болдх отвечал им таким же надменным взглядом. Странник вспомнил лекасерских охотников из горных лесов Ринсейка, что на востоке. Они частенько спускались вниз, чтобы обменять мясо и шкуры на железные наконечники стрел и фермерский урожай, и, полуобнажённые, гордо вышагивали по улицам, словно были хозяевами этих мест. Поселенцы ненавидели полгов, называя за глаза животными, хотя на лекасерском наречии, как выяснил Болдх, слова «поселенцы» и «скот» звучали одинаково. С полгами всегда так: мало кто мог их вытерпеть долгое время. Но в таком разношёрстном городе, как Мист-Хэкель, быстро изгнать их не удалось бы, и потому те вели себя как хотели.

Повинуясь импульсу, Болдх решил поближе «познакомиться» с местными полгами. Со всей силы пнув одного, странник тотчас развернулся лицом к разозлившимся полгам, приподняв боевой топор. Он угрожающе надвинулся на кочевников, глядя сверху вниз, и ухмыльнулся, когда те резко отшатнулись.

Джоб Зола вёл путников всё выше по узеньким улицам старого города. Здесь земля была суше, воздух чище, а дома, в отличие от виденных ранее, побольше размерами.

— Не понимаю, почему те люди внизу живут в грязи и шуме, — заметил Эппа, — когда наверху гораздо приятней.

— Возможно, они предпочитают быть поближе к своей работе, — предположил Нибулус.

Но Болдх знал, в чём причина: старый город стал обителью ремесленников, преимущественно хогеров. Расовое разделение в Мист-Хэксле было явным, и хотя все мирно сосуществовали друг с другом, людям всё же достался самый плохой, «болотистый» кусок пирога.

Вскоре путешественники добрались до храма и замерли в немом благоговении перед высокими причудливыми стенами с бойницами. Здесь, среди Дождевых равнин, храм смотрелся неуместно. Глиняные стены, окрашенные красными лучами заходящего солнца, ещё излучали тепло.

Джоб пригласил следовать за ним через ворота в западной храмовой стене. От самих ворот уже ничего не осталось, только высокая арка прохода да старые ржавые петли.

Весь внутренний двор был занят мастерами-хогерами. Вдоль стен выстроились крытые галереи, занятые самыми разными ремесленниками, здесь же продающими плоды своего труда. Скорняки, бондари, портные... путники даже заметили одного оружейника. У северной стены когда-то был алтарь, и на его поверхности до сих пор виднелся огромный барельеф с языками пламени. Со временем камни выщербились и почернели от сажи; теперь это место принадлежало городу и стало вотчиной единственного городского кузнеца.

Приглядевшись, путники заметили, что кузнец ростом футов восьми — должно быть, тасс.

— Наверное, в этом городе собралось по меньшей мере по одному представителю каждой расы, населяющей Северные Земли, — высказал свое мнение пеладан. — Только удивляюсь, как они до сих пор не перегрызли друг другу глотки.

— Ублюдки и калеки! — фыркнул Паулус. — Отбросы. Давайте купим необходимое, заберём, что сможем, и уйдём отсюда. Пусть и дальше загнивают в вонючей нищете.

Не обращая внимание на ненависть и недоверие наховианца, путники позволили увести себя в большую комнату, которая находилась прямо за внутренним двором храма. Там лежали сухие, набитые соломой тюфяки, стояли длинный стол, несколько стульев и амфоры по углам, наполненные сравнительно чистой водой. Из трёх больших окон открывался замечательный вид на город, да и места оказалось достаточно, чтобы всем разместиться.

— Джоб Зола, — обратился Нибулус к суетящемуся мальчонке. — Твоя семья снимает эту комнату?

Мальчишка посмотрел на него и непонимающе улыбнулся.

— Твои. Папа. Мама. Здесь?

Джоб улыбнулся.

— Хозяева теперь строды. Папа, мама мёртвый.

— А-а, понятно.

* * *

Устроившись поудобнее в своей новой спальне, мужчины отдыхали после тяжёлых испытаний на болоте. Сейчас, спокойно развалившись на тюфяках в ожидании еды, которую готовил для них Джоб, отмывшиеся путешественники с трудом верили, что ещё сегодня они были узниками Ним Кэдог и готовились стать пищей для эфенка.

В нижней, «деревянной» части города и особенно на крытом мосту, шум, суета и духота после долгого пребывания в пустоши едва не свели путников с ума. Здесь же, наверху, за толстыми стенами храма и накрепко запертой прочной дверью, они наконец смогли расслабиться, чего не позволяли себе с самого Вида-Эскеленда.

За исключением мальчика, единственными местными жителями оказались крысы, по-видимому, забежавшие посмотреть на чужаков, о которых успели прознать. К удивлению эскельцев, они были весьма приветливы. В Нордвозе крысы не выходили к людям, боясь подхватить от них какую-нибудь болезнь, здесь же люди и грызуны прекрасно ладили друг с другом.

Приглушённые звуки, издаваемые работающими во дворе мастеровыми, ещё более далёкий шум нижнего города и ласкающее слух шипение готовящейся пищи вновь вселили в каждого из путников чувство покоя и благополучия.

Мужчины не знали названий и половины купленных ими на рынке продуктов, но стол явно обещал быть разнообразным. Когда Джоб наконец всё приготовил, то с гордостью огласил список поданных блюд. Хотя они могли неправильно понять мальчика, по его словам, путешественникам предстояло насладиться головами бекасов в голубых водорослях и освежёванной мышью в панировке из разноцветных бобов; собачьими лапами, маринованными в лекарственной траве риверхог, щупальцами... кого-то, обжаренными пауками и — это понравилось Болдху больше всего — хорьками, поданными как лягушачьи лапки.

На самом деле Джоб сказал гораздо больше, просто остального было не понять. Эскельским он владел плохо и там, где не находил нужного слова, заменял его родным. Язык мист-хэкельцев был очень своеобразным и приспособленным исключительно для нужд его жителей. Например, у них не было одного общего слова «жаба», зато нашлось восемьдесят названий для её разновидностей; множество обозначений различной грязи; не было слова «рыбачить», зато нашлось «ловить сетью», «глушить рыбу», «ловить ночью» и так далее.

Неимоверное количество слов обозначало шатание без дела.

Однако слова не потребовались, когда путешественники увидели количество приготовленных для них блюд. Да и что можно было бы расслышать за хрустом, чавканьем, отрыжкой и бурчанием, наполнившими комнату!

На столе оставалось ещё порядком яств, когда Нибулус неожиданно прекратил есть. Такого прежде те случалось — все на миг замерли и в удивлении уставились на него.

— Кто-нибудь из вас, парни, слышал о здешних женщинах, которые едят собственных умерших детей? — спросил воин, с любопытством разглядывая содержимое своей миски.

Молчание.

— Нет. А что?

— Ничего. Просто так, — ответил пеладан и, пожав плечами, вернулся к еде.

Через некоторое время остальные последовали его примеру.

* * *

Болдх уже устал смотреть в потолок. Сверху что-то падало ему прямо на лицо и тут же стремительно убегало. Тогда странник отвернулся к окну и уставился на ночной город.

Ночь была тихой, спокойной и насыщенной запахами. Ветерок доносил стойкий аромат Мист-Хэкеля: запах прохладной мясистой болотной зелени; рыбы, вяленой, свежей и протухшей; вонь испражнений и болезней. Смесь получилась не из приятных, но после долгих недель в диких землях она была желанней аромата жасмина.

Стелющийся туман медленно полз вверх по улочкам к храму. Однако здесь пока ясно виднелось небо, и свет убывающей луны превращал туман в серебряное одеяло.

В этот поздний час по улицам ещё бродили люди. Далеко в болотах перекликались в темноте рыбаки, а из двора доносились голоса ремесленников и звон инструментов. Даже крысы под окном радостно шебуршились, словно заступив на ночное дежурство или лакомясь доставшимися кусочками пищи. Все эти звуки смешивались в непрерывный гул, будто подтверждая — жизнь продолжается, и дарили страннику покой и уверенность.

Может быть, завтра ночью он выйдет в город и вновь смешается с толпой. Наверное, он слишком задержался в компании эскельцев.

В комнату вошёл Джоб Зола. Как и любой настоящий хозяин, он желал удостовериться, что его затраты окупятся, ибо гости довольны и больше ничего не желают. Болдх невольно оглянулся на сооружённое им стойло для Женг — с лошадью было всё в порядке.

— Откуда ты, синехерьяр? — спросил мальчик, не скрывая любопытства. Он уже перестал интересоваться целью их пути и решил узнать, откуда они; тогда можно было бы предположить, куда путники направляются.

— Заткнись и убирайся отсюда, маленький паршивец! — рявкнул Паулус.

Путешественники устали от назойливой болтовни паренька, смысл слов которой к тому же не всегда удавалось разобрать. Только Финвольд ещё был готов потакать Джобу, потому что бедолага напомнил ему о погибшем оруженосце.

— Мы спустились с высоких южных гор, — медленно принялся объяснять жрец, подтверждая слова жестами. — Много дней пути отсюда.

— С юга? — Поняв сказанное, мальчик широко раскрыл глаза от удивления. — Через земли волшебного народа?

Путники, которые расслабленно сидели или валялись на своих тюфяках, тотчас выпрямились и стали прислушиваться к разговору.

— А где эти земли, Джоб Зола? — спросил Финвольд. — В лесах к югу отсюда?

— Да, да, да. — Мальчик даже начал заикаться от волнения. — Один день, два дня пути. Великий Беор Древнего Клана. Там только мёртвые живут. И хульдры. Плохое место, очень плохое. Она приходит. Хульдр — она. Живёт в беоре, её дом. В воде держит монстра, отпугивать строд.

Финвольд посмотрел вдаль, словно через окно пытаясь разглядеть то место, где был дом Ним Кэдог.

— Это курган какого-то древнего вождя, — пробормотал жрец. — Говорят, хульдры любят селиться подле мёртвых.

— И... — Не сумев подобрать нужных слов, Джоб сделал руками несколько рубящих движений, вверх-вниз.

— Рудокопы?

Мальчик пожал плечами.

— Ру-у-докопы, — повторил он, кивая головой. — Богаты забирались в дыры... копали... брали, нет — воровали в доме мёртвых. Злыдни! Нехорошие богаты.

— Интересно, — обратился Финвольд к товарищам. — Похоже, могильный холм был найден и вскрыт грабителями. Просто идеально для хульдров.

— Джоб, а откуда были эти рудокопы? Из... — Жрец попытался вспомнить слово, написанное на старом указателе. — ...Бек-Бермак?

Мальчик задумался, потом энергично закивал головой.

— Ты только путаешь парня, — возразил Нибулус, — сбиваешь с толку. Рудокопы не полезут в могильный курган. А мальчишка просто не понимает разницы, какие-то мужчины спускаются под землю и выкапывают драгоценные металлы.

— Но шахта Бек-Бермак давно не использовалась, верно? — продолжил Финвольд.

Джоб молча уставился на облачённую в чёрное фигуру жреца и наконец сказал:

— Давно-давно строды не ходят в Бек-Бермак.

— Интересно, — снова повторил жрец скорее сам себе и опять уставился в окно.

* * *

Весь следующий день путешественники предавались отдыху. Ходили по отдельности в город завтракать, а потом либо спускались в нижний бедный город — понаблюдать за рыбаками, либо бродили по узеньким улочкам верхнего, изучая старинные причудливые здания. Путники договорились к полудню вернуться в своё новое жилище в храме, а позже собираться здесь каждые два часа — вдруг с кем-нибудь приключится неприятность, тогда они смогут быстро пуститься на поиски. Подобная договорённость устроила всех, — хотелось хотя бы день отдохнуть от остальных членов команды.

Тем не менее вечер мужчины с радостью решили провести в единственном городском трактире. По словам Джоба, там подавали хогеровский эль, рецептом которого владели немногие хогеры и передавали его исключительно из уст в уста. Столь тщательно охраняемый секрет уже много веков гарантировал этой расе тёплый приём в любом обществе. Нибулус решил воспользоваться представившимся случаем и попытаться сплотить команду, чтобы в предстоящих тяготах они смогли действовать сообща.

К тому же пеладан желал хорошенько напиться одним из самых дешёвых элей в мире.

* * *

В целом день прошёл хорошо, подарив желанный отдых. Каждый избрал свой способ времяпрепровождения, однако, следуя договорённости, все они неизменно собирались в условленное время. Нибулус грелся на солнышке на плоской крыше одной из храмовых башен, уставившись в голубое небо или рассеянно глядя на проснувшийся город внизу, под весёлое насвистывание Джоба Золы, который в это время начищал тенгриитовые доспехи пеладана.

Вид с крыши открывался замечательный. На юге у самого горизонта тянулись Синие горы, к востоку и западу сменяясь однообразными равнинами, уходящими, казалось, в бесконечность. На север пеладан пока смотреть не стал, еще хватит времени в будущем, чтобы изучить то, что там находится.

Но не пейзаж занимал Нибулуса. Как бы воин ни хотел сосредоточиться на чём-то ином, перед ним неизменно возникало лицо умершего друга. Словно воочию пеладан видел его открытую, заразительную улыбку; вспоминал, как неуклюже Мафусаил пытался корчить серьёзную мину, идя рядом с гордо вышагивающим наследником Винтуса...

Сделав глубокий вдох, Нибулус попытался выбросить из головы всё, кроме улыбки южанина. «Ведь в ней он был весь, лицо-улыбка; не только губы, но и глаза, и щёки, и даже... ноздри. Улыбающиеся ноздри! Кто ещё на такое способен?»

Эппа почти не выходил за пределы храма. Он устал больше остальных и гораздо сильнее, чем сам готов был признать, поэтому берёг силы. До сих пор им везло. Однако старого жреца пронзала дрожь при мысли о Фрон-Вуду, Дальнем Севере и, хуже всего, острове Мелхас — каково будет там? Поэтому старик бродил по храму, разглядывая товары ремесленников и изучая остатки культовых барельефов; они держались стен, словно плесень, как и сама древняя вера, прилипшая к Мист-Хэкелю.

Нибулус назвал эту веру «каким-то огненным культом». Эппа внимательно рассматривал выцветшие изображения. Насколько он мог понять, богиня огня — если это была она — имела очень непримечательную внешность, а её небесное святилище сильно напоминало обычный домашний очаг. В правой руке она держала кочергу, а в левой — ведёрко с углем, и связки хвороста и щепок усыпали пол вокруг её ног. На другой фреске богиня изображалась разгневанной: она выплёвывала горящие ветки и угли на камышовые коврики на полу.

— Мист-Хэкель... — Жрец покачал головой.

Паулус весь день провалялся в кровати. Раны хотя и затянулись, по-прежнему болели.

Лесовик большую часть времени бродил по пристаням, выискивая различные полезные травы, грибы, камни и кристаллы — никому, кроме колдуна, не нужные.

Болдх лишь ел, пил и спал, почёсываясь, уж он-то знал, как провести свободный день.

Только Финвольд шатался неизвестно где и вечером опоздал на сбор. Путники уже пустились его разыскивать. Болдху удалось обнаружить Финвольда, когда тот спешил прочь от пристани, тяжело дыша. Одежду жреца покрывали пятна грязи, а когда странник поинтересовался, где он был, Финвольд лишь огрызнулся в ответ. Он, дескать, «искал уединения». Больше жрец не стал ничего объяснять.

* * *

— Эй, толстый йомен, подай сюда пять пинт Старого Ропи и солёных орешков! — громко приказал Нибулус прислужнику. — И по две пинты каждому из моих друзей.

Буфетчик трактира Кьелермана холодно посмотрел на воина-грубияна, тем не менее начал наливать заказанное пеладаном пиво из большой бочки за барной стойкой. Весть о прибывших чужеземцах всего за сутки успела взбаламутить весь город, и теперь местные жители воочию увидят, как ведут себя пришлые.

— Сегодня мы покажем жалким, застрявшим в грязи селянам-строда, что значит гулять по-эскельски, — громогласно объявил Нибулус.

Взяв первую такерду эля из рук буфетчика, пеладан поднёс её к носу.

— Я слишком долго этого ждал...

Воин полной грудью вдохнул терпкий дух чуть тёплого эля, словно пытаясь «напиться» одним запахом. От дурманящего аромата перехватило дыхание, голова закружилась; пеладан усмехнулся, как мальчишка, почувствовав странное оцепенение, охватившее всё тело. Эль пах сладостью и пряностями, пенясь под самым носом. Этот напиток обычно настаивается всего два дня, а бродить начинает в желудке выпившего, Старый же Ропи — самый крепкий и забористый из хогеровских элей — был ещё более бодрящим и пахучим.

Пеладан замер, оттягивая момент; он не желал упустить хоть один миг долгожданного удовольствия. Если бы сейчас он оглянулся, то заметил бы, что все посетители трактира выжидающе на него смотрят. Теперь они увидят, как пьют чужеземцы. Очень медленно, смакуя каждую каплю, Нибулус выпил эль.

Через пять секунду такерда была пуста; воин с размаху опустил её вниз, но промахнулся мимо барной стойки и сделал глубокий вдох.

— Горит... внутри! Ох, как... горит! — словно не веря собственным словам, произнес Нибулус. — Потрясающе!

Чужеземец не умер на месте, поэтому местные жители спокойно вернулись к своей выпивке, что-то бормоча и одобрительно кивая.

— Ну же, Болдх, — воскликнул Нибулус. — Тебе тоже следует попробовать. Выпивка за мой счёт — дай хоть этим отблагодарю за спасение наших шкур.

Странник не мог сдержать улыбки и с благодарностью принял знак дружбы от воина. Прежде ему не приходилось пробовать хогеровский эль; теперь представилась отличная возможность.

— Твоё здоровье. — Болдх махнул пеладану такердой. — Лесовик, ты пьёшь?

Колдун решил присоединиться к всеобщему веселью. Для этого у него было несколько причин. Для начала он считал необходимым вытащить странника из его раковины и увлечь духом товарищества. Ещё Лесовику хотелось опровергнуть беспочвенные слухи, будто бы торки напиваются до бесчувствия.

— Я и капли крепкого в рот не беру, — заверил он товарищей и весь вечер подтверждал сказанное, напиваясь исключительно элем. Точнее, он не перестал подтверждать это до самого утра, чтобы убедить наверняка.

Эппа и Финвольд расположились за столом у камина. Они тоже нуждались в расслабляющем питье, но предпочли более лёгкие напитки. Финвольд бережно налил в свой стакан вязкую бесцветную жидкость под невероятным названием Замбадабууба, а старый жрец заказал чашу пряной браги из фруктов.

Только Паулус исключил себя из всеобщего веселья. Мысль остаться одному в опустевшем храме, пока его спутники будут наслаждаться вечером, оказалась невыносимой; вместо этого он решил расположиться в одиночестве здесь, в трактире. По правде говоря, сначала наховианец отверг приглашение Нибулуса, предпочтя бродить по причалам и докам с мечом, направленным на любого, кто осмелится презрительно взглянуть на него. Паулус знал, что его зовут присоединиться лишь из чувства долга. «А ещё из жалости», — с горечью думал наёмник.

Но вскоре его язвительность исчерпала себя, и после недолгого блуждания по городу Паулус тоже устроился в трактире, правда в, другом конце зала, спиной ко всем остальным членам отряда.

Едва он расположился, как другие посетители, сидящие за этим же столом, встали и ушли, не сказав ни слова. Покалеченному наёмнику не требовалось спрашивать, почему они так внезапно покинули трактир. Подобное случалось с наховианцем повсеместно и частично объясняло его нежелание быть среди людей. Сейчас же он просто не обращал внимания на гуляк, напиваясь в одиночестве.

Радостные крики его спутников — в основном, вопли пеладана — перекрывали весь остальной гул. Однажды Паулусу почудилось, что он слышал своё имя, своё второе имя, сопровождаемое взрывом смеха. Наховианец нахмурился и отвернулся, но тут его взгляд упал на соседний стол, за которым сидела местная молодёжь. Парни выглядели здоровыми и отдохнувшими, а девушки — удивительно симпатичными для этого города. Они смеялись и миловались, равнодушные к происходящему вокруг. Время от времени блуждающий взгляд девичьих глаз натыкался на Паулуса, гримаса отвращения искажала их лица, и девушки тотчас оборачивались к своим привлекательным ухажёрам.

Паулус содрогнулся, испытывая почти физическую боль: это отношение ранило его сильнее всего. Пустота внутри изводила наховианца. Наёмник сделал несколько вдохов, пытаясь подавить надвигающийся приступ. Как и прежде, он найдёт избавление от жестокости мира в очередной кружке эля, а боль и горечь опять сгустятся в ненависть.

* * *

В углу трактира Кьелермана расположились музыканты, и вскоре зал заполнил грохот цимбал и бойранов и завывание люрн. Даже крысы затанцевали на подоконниках, не говоря уж о жителях Мист-Хэкеля. Болдх протиснулся через толпу танцующих и встал рядом с шаманом.

— Лесовик, — начал странник, стараясь, чтобы его не услышали остальные путешественники, — сколько снов-видений ты мне посылал?

Колдун мгновенно протрезвел. Ему вдруг показалось, что все звуки вокруг стихли. Вопрос Болдха застал его врасплох — этот человек явно не будет ходить вокруг да около. Шаман вытер остатки эля с усов и посмотрел на странника.

— Почему ты сейчас меня об этом спрашиваешь? — как можно спокойнее произнёс он.

— Ты о чём?

— Ты первый раз сам обратился ко мне с вопросом, — ответил Лесовик. — До сих пор всё было иначе.

Болдх кивнул, соглашаясь, но говорить не спешил. Сейчас ему следовало вести себя осмотрительнее, чем когда-либо. Однако рано или поздно на этот вопрос нужно будет найти ответ.

— Я видел много разных снов в течение нашего похода, и они не имели к тебе никакого отношения, пока...

— Пока что? — Усы не смогли скрыть хитрую улыбку, вздёрнувшую уголки губ Лесовика.

Теперь Болдх знал ответ на свой вопрос: колдун послал то видение три ночи назад. Нахмурившись, странник отвернулся. Он терпеть не мог от кого-либо зависеть.

— Той ночью я лишь хотел докричаться до тебя и попросить о помощи, — раздался голос Лесовика. — Нужно было сделать хоть что-то ради спасения...

— Значит, это действительно был ты, — прервал колдуна Болдх. Глаза странника увлажнились, и ему пришлось прокашляться, чтобы продолжить. — Всё время, всю дорогу ты оставался внутри моей головы. У меня были сомнения... можешь называть это мужеским предсказанием.

— Мысленным посланием? — переспросил колдун. — Так оно и было, посланием...

— Мужеским предсказанием, — поправил его странник. — Причём, в отличие от женского, оно всегда верно.

Лесовик видел, что Болдху не нравится, когда на него пытаются влиять, но сейчас нужно было действовать... и быстро.

— Ты ведь почувствовал свою близость к Духу Земли, верно? — спросил шаман. Болдх выжидающе посмотрел на Лесовика. — Тогда ночью, в пещере, две недели назад, прямо перед нападением леукроты ты открылся перед Эрсой. Я знаю. Я почувствовал метания твоей души.

Болдх опустил глаза, изучая дно своей такерды. Ничего не скажешь, лесной колдун очень силён. Когда другие путники обсуждали религию, он, Болдх, действительно раскрылся. Раскрылся в поисках ответов на вопросы, что мучают его многие годы. Однако ответов не было. Ни тогда, ни сейчас.

— Три ночи назад моё послание прервали, — продолжил Лесовик. — Скелы. Они всегда всё от нас скрывают. Думаю, им невыносима правда. Руна Неведения стала неотъемлемой частью нашего похода и пребудет с нами до конца. Но твой сон-видение, Болдх, настоящее видение, посланное мной... Можешь рассказать его?

— Мой... сон? — рассеянно повторил странник.

— Да, мне важно знать.

— Забудь.

— Что?

— Я сказал, забудь. И больше не копайся в моей голове. Если что-то будет нужно сделать — я сам сделаю. Оставь меня в покое.

Он сказал это тихо, без угрозы, но его слова не вызывали сомнений. Лесовик решил не напирать.

Тут на Болдха упала тень, и грубый естественный запах колдуна сменился иным, не менее одуряющим, да еще с душком гниющей плоти.

— Мы подвешиваем наших мёртвых на деревья, — раздался знакомый голос.

Странник обернулся и упёрся взглядом в грудь наховианца. Тот скинул с головы капюшон, не обращая внимания на окружающих. Да и выражение лица было под стать — таким Болдх его ещё не видел. Эль пенился на подбородке, окрашивая тёмную щетину наёмника в белый цвет. Он явно что-то задумал.

— Вы — что?

— На деревья, — повторил Паулус. — Когда мы умираем, наши тела подвешивают на нижние ветки деревьев в чаще. Животные решают, в какой Члан будут приняты дети умершего. Какая тварь первой отведает плоть, тот Члан и будет избран. Моего отца первым исклевал ворон...

Болдх не мог взять в толк, о чем разговор. Лучше бы он снова остался наедине с колдуном. К чему клонит наёмник?

— Это всё очень интересно, Паулус, — запинаясь, пробормотал он, — но я здесь пью.

— Ты не понимаешь? — Наховианец застонал, и теперь Болдх увидел мольбу в его глазах. — Кто родит мне сына? А даже если и родит, у него не будет своего Члана. Разве найдётся тварь, даже самая отчаявшаяся, что рискнёт отведать моей гниющей плоти?

Не увидев в глазах Болдха понимания, наховианец отвернулся. Ради чего он распинается?

Громкий взрыв смеха отвлёк пребывающего в замешательстве странника. Нибулус, с девушкой на руках, споткнулся и упал прямо на стол. Кружки и тарелки разлетелись в разные стороны, заставив сидящих рядом прикрыться. Нибулус и его пышнотелая подружка с хохотом рухнули на пол.

Теперь все смотрели на пеладана. Болдх покраснел от стыда. Эппа с отвращением стряхнул с себя разлившееся пиво, словно не хотел иметь с командиром ничего общего. Тем временем Нибулус даже не пытался встать, он просто лежал на полу и хохотал.

«Идиот!» — расслышал пеладан тихий шёпот старого жреца.

Финвольд, усмехаясь, помог воину подняться и усадил его на стул.

— Хочешь провести с ней ночь? — спросил он, кивая на чувственную девушку.

Нибулус с глупой улыбкой взглянул на девицу, потом пришёл в себя.

— Нет! — проорал он. — Ты шутишь? Жена убьёт меня.

Болдх отодвинул свою такерду в сторону, пораженный словами пеладана.

— Жена? — удивлённо воскликнул странник.

Финвольд снова усмехнулся.

— Помнишь ту женщину, что подстерегала Нибулуса на выезде из Нордвоза?

— Та, что требовала деньги?

— Точно! — заулыбался Нибулус.

— Ты как будто удивлён, Болдх? — спросил жрец.

— Но... деньги... Не этого я ожидал при прощании, — сказал Болдх, объясняя своё полное непонимание.

— Ты явно не знаешь женщин, сынок, — не переставая улыбаться, заметил Нибулус.

Финвольд повернулся к страннику.

— Не верь всей чепухе, что наболтал тебе Лесовик, — он слишком много выпил. Положись на свой меч.

Жрец поднялся и вышел из трактира, растворившись во тьме и болотном тумане.

«Вот бы тогда объехать Нордвоз стороной», — с тоской подумал Болдх. Что творится со всеми этими людьми?.. Уже собираясь заказать очередную такерду Старого Ропи, он неожиданно отметил: «Странные советы для жреца-чародея... К тому же у меня нет меча».

* * *

Когда поздно ночью Болдх уходил из трактира, голова его гудела от шума, музыки и крепкого хогеровского эля. Едва не упав несколько раз по пути, он наконец добрался до входа в храм. Перед тем как войти внутрь, странник обернулся и всмотрелся в ночную мглу, накрывшую болота. Ничего.

Тут ему вспомнились слова Лесовика: «Руна Неведения стала неотъемлемой частью нашего похода и пребудет с нами до конца».

* * *

Слова ещё звучали в его опьяневшем мозгу, когда Болдх заметил, как из окна их спальни выскользнула какая-то тень. В руках незнакомец держал мешок и огромный боевой топор.

— Эй! Это моё! — закричал ошарашенный Болдх. — Вернись немедленно, подлый воришка!

Возмущённый до глубины души, странник рванул следом за грабителем. Во время погони он несколько раз падал и врезался в стены; одежда так и норовила уцепиться за каждый выступ. Вор убегал очень быстро, но Болдх не собирался терять его из виду. Этот топор принадлежал ему так долго, что уж и не упомнить. И хотя странник не испытывал особой любви к оружию, к ворам он питал сильнейшую ненависть.

Грабитель промчался вниз по улочкам старого города, перебежал на дамбу по пружинящему мостику и спрыгнул на идущую вдоль неё дорогу, постоянно оглядываясь на бегущего следом странника, осыпающего его проклятиями.

Вор понёсся по длинному переходу прямо в болота.

— Как же так! — воскликнул Болдх. Он был уверен, что все мостики ведут к пристани или заканчиваются тупиком.

Но грабитель точно знал, куда направляется. Пока Болдх громыхал по шатким доскам перехода, вор спрыгнул вниз, приземлившись не в воду, а на твёрдую землю, и тотчас бросился прочь, исчезнув во тьме.

Зарычав от ярости, Болдх кинулся следом за едва различимой тенью по скользкой земле. Ему и в голову не пришло прекратить погоню. Странник не сомневался, что сумеет догнать грабителя, бегущего с мешком и тяжёлым топором.

Они всё бежали и бежали, направляясь куда-то вверх. Чем выше они поднимались, тем суше становилась земля под ногами. Когда Болдх уже готов был схватить вора, тот неожиданно исчез.

— Что! Где? — Странник с трудом переводил дыхание. Он почти полностью протрезвел. — Выходи, ты... ты, ублюдок!

Только сейчас Болдх осознал, что находится довольно далеко от города, среди болот. Всё вокруг было неподвижно, разве что лёгкий летний ветерок шевелил его волосы. Ни звука. Кромешная тьма и пустота.

Случайно странник споткнулся о тростник, и тотчас ночь наполнили пронзительные вопли, стоны, кряканье.

— Вот трещотки! — проклинал Болдх болотных птиц, силясь прийти в себя.

Но что это? Расщелина, слева в камнях! Странник тихонько подкрался к ней и едва не свалился вниз.

Похлопав себя по одежде, он удручённо отметил, что светильника не захватил. Должно быть, оставил его в храме. «Куна на вертеле!.. Неужели вор?.. Нет! Только не это!»

Болдх решил бросить бесполезные стенания, ведь он не знал — был ли светильник украден или нет. Ещё раз ощупав одежду, он с радостью наткнулся на огниво, а пошарив по земле вокруг расщелины, нашёл сухую палку. Через несколько минут у него в руках уже был слабо мерцающий факел.

Перед странником открылась длинная шахта, уходящая во тьму. Отбросив сомнения, Болдх ступил вниз.

В этот же миг его ноги поскользнулись на рыхлой влажной земле, и он со всей силы рухнул на задницу. Завопив от боли, странник осыпал грабителя проклятиями. Но вместо того, чтобы быть осторожней, вскочил на ноги и рванул вперёд. Злость и осознание собственной глупости лишь подталкивали его. Через некоторое время он опять поскользнулся, полностью потерял равновесие и погрузился во тьму.

* * *

Пульсирующая головная боль привела Болдха в чувство. К горлу подступала тошнота. Поначалу он ничего не мог разглядеть, затем перед глазами что-то замерцало. Свет становился всё ярче, причиняя боль затуманенным глазам и, словно иголками, пронзая отупевший мозг. Со странной отрешённостью Болдх смотрел на пульсирующее сияние. Острые камни болезненно впивались в щёку.

«Факел!» — неожиданно вспомнил странник и, пошатываясь, встал. Он подхватил самодельный факел как раз в тот момент, когда огонь собирался потухнуть, и тихонько подул на него, возвращая пламя к жизни. Огонь медленно разгорелся, и Болдх вытянул факел вперёд.

Кровь резко прилила к голове, тошнота усилилась. Странник пошатнулся, сильно ударившись о стену шахты. Вытянув свободную руку, он опёрся о камень, пытаясь унять дрожь в ногах и головокружение. Медленный вдох... выдох, вдох... выдох.

«Я не мог быть без сознания долго», — решил Болдх, глядя на факел и стараясь представить прохладный лиственный лес и сверкающие водопады. Обычно это помогало. Вскоре он заметил, даже скорей почувствовал, как струйки ледяной воды, стекающие по стенам, сочатся у него меж пальцев. Шум в голове почти стих.

«Хогеровский эль! Пусть запихнут свой секретный рецепт прямо себе в задницы!»

Дыхательные упражнения помогли, и ноги перестали дрожать. Болдх наконец-то смог уверенно выпрямиться и, всматриваясь в окружавшую его тьму, решил изучить всё вокруг как можно быстрее. Факел давал совсем мало света, поэтому полагаться больше приходилось на слух.

— Глупец! — пробормотал он, обследуя шахту. Когда слишком долго путешествуешь в компании, обязательно возникают подобные проблемы. Болдх ненавидел опьянение, ненавидел тошноту, ненавидел дурман в голове и вялость в теле; выпивка заставляет вести себя глупо, словно ты подросток, впервые отведавший вина.

А особенно он ненавидел, что выпивка развязывает язык, и любой способен заглянуть прямо в душу. Вот это настоящая проблема. Он так отвык от компании, что, проводя много времени с людьми, рисковал выставить себя дураком.

Теперь он снова трезв, а значит, пора заняться поисками всерьёз.

Вскоре Болдх понял, что в тёмных проходах шахты факел был практически бесполезен. Если держать его перед собой, то скудный свет ничего почти не освещает и лишь слепит глаза, а поднять его над головой не получалось — потолок был слишком низкий. Странник попытался держать факел за головой, немного сбоку, но тогда было очень неудобно идти, к тому же огонь едва не подпалил накидку из оленьей кожи. Проклиная всё на свете, Болдх решил двигаться на ощупь.

Пахло здесь ужасно. Вонь помоев и мочи вынуждала в отвращении заткнуть нос. Ему приходилось бывать на самых грязных задворках, но те по крайней мере были на открытом воздухе, а не в пятидесяти футах под землёй. Здесь воняло, как на самом нижнем ярусе Кваладмира, где даже прокажённые ходили в повязках, чтобы как-то спастись от зловония...

«Пятьдесят футов под землёй!» Сердце стиснула железная рука страха. Болдх не любил пещер и в лучшие времена, а когда ты в ловушке, и вокруг один камень — что может быть хуже! Ему стали слышаться крики мужчин и детей, плеск волн... и нечто ещё более страшное...

Такое с ним уже случалось. Бывали случаи, когда страх перед пещерами накрывал с головой. Болдх не понимал, откуда он взялся, и не хотел его признавать.

Ещё несколько глубоких вдохов — главное, контролировать ситуацию и не терять самообладания.

И вновь странник заставил себя сосредоточиться на поисках. Он внимательно изучал стены, пол, потолок. Какая грязь! Кроме проржавевших и рассыпавшихся инструментов рудокопов, на полу валялись обломки осыпавшейся породы, трухлявые доски и выброшенная жителями утварь, а время от времени попадались остатки скелетов: то рука, то череп, то рёбра. Были они человеческими или нет, Болдх старался не думать. И среди всего этого — лужи вонючей маслянистой воды, которые странник уже видел прежде в шахте, сразу после гибели Ним Кэдог.

Болдх с осторожностью пробирался вперёд. Скорее всего эта часть шахты, самая близкая к поверхности, служила убежищем для преступников, бродяг, пьяниц и других отбросов. Уж не был ли вор, укравший его топор, из людей такого сорта?

Через некоторое время странник упёрся в глухую стену. Проход резко обрывался, заваленный огромным куском скалы. Болдх поднёс факел вплотную и внимательно изучил поверхность — никаких следов. Похоже, здесь никого не было уже многие годы.

Странник вздохнул. Возможно, грабитель вообще сюда не спускался. К тому же он сам вполне мог пропустить какой-нибудь боковой проход. Нужно проверить...

Болдх резко развернулся и инстинктивно попытался схватиться за топор, которого не было. Он пристально вглядывался во тьму, сердце бешено бухало в груди.

«Описаться мне на месте, что это?..» Почему он вдруг так напрягся? Ведь ничего не слышно, совсем ничего... И всё же он почувствовал что-то злобное прямо за спиной. Странник сверлил взглядом тьму, страстно желая видеть дальше, чем позволял жалкий свет тлеющей в руке головешки.

Волосы на затылке встали дыбом, словно у ощетинившегося зверя Он по-прежнему ничего не различал, но что-то заставило его вздрогнуть и обернуться...

Болдх потёр шею влажной рукой. Это старая страшная яма так действует на него. Только игра воображения. Да, он напуган, сильно напуган, но теперь ему удалось загнать свой страх поглубже. В любом случае, он не задержится здесь ни на секунду: факел вот-вот зашипит и погаснет, а застрять в чёртовой яме без света совсем не хотелось. Если здесь и были какие-то боковые проходы, то он вполне сможет найти их на обратном пути.

Болдх двинулся назад, изо всех сил сопротивляясь подступившей панике. Он уже почти достиг того места, где ствол шахты шел наверх, когда увидел другой проход — маленькое боковое отверстие не выше четырёх футов уводило резко вниз, в кромешную тьму. Исходящее оттуда зловоние было ещё ужасней, словно там кто-то притаился. Болдх чувствовал некую ауру, едва ли не приказывающую ему отступить.

И всё же странник не оказался бы здесь, прислушайся он к своим чувствам. Если бы страхи могли остановить Болдха, он бы, наверное, никогда не покинул Моэль-Брина. Со свойственным ему упрямством странник решил проверить новый проход.

Он нагнулся и вошёл в него.

И в тот же миг осознал ошибочность принятого решения. Каждая частичка его души кричала: повернись и беги прочь из этого забытого богом места! Здесь притаилось чудовищное зло, тьма, которая не терпит жизни!

Проход вёл к средоточию этого зла, и Болдх постепенно приближался к нему.

Он замедлил шаг и стал с большей осторожностью выбирать путь. Чтобы бы там внизу ни ждало его, странник не хотел рухнуть прямиком в ужасные объятия. Одной рукой он опирался о стену, изо всех сил тараща глаза.

Каждое движение тут же отдавалось вдалеке. Болдх прислушался: его встревожило, что в таком ограниченном пространстве, где все звуки умирают, появилось эхо. Однако, двигаясь дальше, он вскоре заметил — отзвуки шагов звучали иначе, они были гораздо менее осторожными и размеренными, чем его поступь.

Болдх остановился. Звуки шагов стихли, но эхо осталось — чинг, чинг, чинг... Сердце в страхе забилось сильнее, голова закружилась от прилившей крови. Тут он услышал голоса — такие тихие, что поначалу даже не был уверен, голоса это или его собственное дыхание.

Нет, всё-таки голоса. Пронзительные, леденящие кровь, смеющиеся и напевающие жуткие песни, едва слышные за постукиванием кирок. Они раздавались отовсюду — издалека, словно шли из глубин самой скалы. Или же из воспоминаний — эхо далёкого прошлого.

«Колотильщики». Слово прозвучало в голове Болдха так ясно, как будто его кто-то произнёс вслух. Хульдры-рудокопы. Герои детских сказок, вернувшиеся, чтобы открыть на него охоту.

«Маленькие ублюдки! — в страхе выругался странник. — Они издеваются надо мной!»

Но ему нужно идти дальше. В этом Болдх был уверен. Колотильщики не считались опасными, если только не задирать их и не смеяться над ними. Стоит ему сейчас поддаться страху, и последние жалкие часы своей жизни он проведет, мечась по темным проходам шахты и крича от ужаса. К тому же, Болдх неожиданно осознал: вернись он сейчас, и не хватит сил противиться тому кошмару, что скорее всего поджидает его на острове Мелхас. Как и прежде, ему придётся вначале победить свой собственный страх.

Было еще одно предчувствие, от которого он никак не мог избавиться: каким-то необъяснимым образом эта старая серебряная шахта тесно связана с его судьбой.

Странник продолжил спуск. Вскоре он увидел, что по бокам есть ещё проходы. Вытянув руку с факелом, светящимся не сильнее восковой свечки, в левый провал, Болдх присмотрелся. Должно быть, там ещё оставался какой-то газ; странник не чувствовал запаха, но пламя факела неожиданно позеленело, странным образом разбухло и запульсировало. В ярком свете стали видны уходящие вдаль деревянные перила, местами заваленные осыпавшейся землёй. Там же валялась сошедшая с рельс вагонетка, разбитая и прогнившая; с поломанными деревянными колёсами и позеленевшими от времени медными креплениями.

Болдх отошёл от этого прохода и повернулся к другому. В провале справа было ещё темнее; яркий свет факела, подкармливаемый газом, моментально поглощала тьма. В удивлении странник не мог отвести глаз — стоило ему протянуть туда руку с факелом, как они попросту исчезли, и Болдха снова накрыл сумрак.

Пребывая в замешательстве, странник не заметил, что даже голоса колотильщиков стихли.

Тут из тьмы высунулась белая рука и со всей силы ударила его по лицу. Болдх закричал от страха, и тотчас громкий пронзительный смех наполнил шахту. Странник инстинктивно отшатнулся, потеряв равновесие, факел выскользнул из рук и покатился вниз. В мечущихся отблесках света Болдх успел увидеть, как тёмная фигура выпрыгнула из бокового прохода и помчалась наверх.

Несмотря на панический страх, Болдх был уверен — теперь на него никто не нападёт. Грабитель удирал от него прочь из шахты. Однако эта мысль вряд ли могла утешить, ведь теперь Болдх кувырком катился вниз, прямо навстречу притаившемуся злу.

Сильный удар прекратил падение, едва не вышибив дух. Странник, превозмогая боль, быстро вскочил и бросился к упавшему факелу. Схватив факел трясущимися руками, огляделся.

Границы зала терялись во тьме, поэтому размеры помещения оценить было невозможно. Болдх увидел лишь огромный деревянный сундук со сломанным замком и откинутой крышкой. Пустой сундук.

Но в этом зале было что-то ещё, на самой границе обступившей тьмы. Именно оно служило источником осаждавшего Болдха страха; страха, который он так стремился побороть. Это создание не имело ничего общего с вором или с колотильщиками, оно было совершенно иным. Странник ощущал ауру зла, сочащуюся от него, и накопленную годами ненависть. В ужасе он умчался прочь.

* * *

— Короче говоря, — спокойно заметил Нибулус, — ты потерял свой топор.

Болдх сердито посмотрел на пеладана и отвернулся, оскорблённый. Ему следовало хорошенько подумать, прежде чем всё это рассказывать. Остальные путники восприняли его рассказ так: пьяный идиот позволил украсть свой топор, не смог догнать грабителя и теперь хочет, чтобы ему купили новый. А рассказ о серебряной шахте был не важнее вчерашнего прогноза погоды.

Болдху понадобилось около получаса, чтобы добраться до Мист-Хэкеля. Задыхаясь от быстрой ходьбы и истекая потом, он наконец вошёл в храм. Путники, очнувшись от полупьяного дурмана, в тревоге уставились на странника. Но тот только отмахнулся от них и повалился на тюфяк.

Рано утром их разбудил Джоб Зола. Он принёс путешественникам на завтрак каких-то недожаренных моллюсков с щупальцами — гости, правда, позеленели при их виде — и принялся радостно расспрашивать, удалась ли ночь. Никто из команды не был настроен на разговор, однако позже Болдх отвёл мальчишку в сторону и стал разведывать про шахты. Джоб лишь молча улыбался.

— Ты ничего у мальчишки не выведаешь, — раздался голос Финвольда, сидящего у окна. — Он знает о шахтах столько же, сколько я знаю о разработках торфа. Я говорил здесь с местными; похоже, они и близко не подходят к шахтам и провалам. Помнишь те глубокие провалы по дороге сюда? А бездонные водоёмы? Для местных жителей они — табу. Наверное, из-за огромных летучих мышей, появляющихся с наступлением сумерек прямо из-под земли.

Болдху стало ясно, что от жителей он ничего не узнает о шахте и в особенности о поселившемся в ней зле.

— Если хочешь, я пойду с тобой, — неожиданно предложил Финвольд.

— Что?

— Пойду в шахту. Тебе же нужно вернуть топор?

— Топор... Он теперь у вора, — ответил Болдх, озадаченный предложением жреца. — А тебе какое до этого дело?

— Просто интересно, только и всего, — начал объяснять жрец. — Лабиринты и зарытые сундуки...

— Я говорил пустой, а не зарытый, — поправил его Болдх, удивившись тому, что хоть кто-то прислушивался утром к его рассказу и смог запомнить такую мелочь.

Финвольд пристально смотрел на него; руки жреца сжались в кулаки, казалось, он даже не дышал.

Неожиданно Финвольд спрыгнул с подоконника.

— Пошли! — требовательно произнёс он, пересекая комнату. — Что-то там не так. Думаю, нам следует взглянуть на эту твою шахту, и прямо сейчас.

— Ты о чем? — Болдх даже заикаться начал.

— У меня предчувствие, — ответил Финвольд, — предвидение. Со мной иногда такое бывает, помнишь?

Жрец распахнул дверь и прокричал остальным:

— Нибулус, надевай доспехи! И ты, Паулус. Отправляемся на охоту.

Даже не оглянувшись, Финвольд вышел на улицу, погрузившись в липкую жару.

Путники в удивлении переглянулись.

У Финвольда опять было видение, как и два с половиной месяца назад. Именно то, первое видение подвигло пуститься их в этот сумасшедший поход.

Скорее из любопытства остальные члены команды помогли Нибулусу облачиться в доспехи и поспешили следом за своим предсказателем.

* * *

Немного погодя они уже стояли в шахте, неуверенно оглядываясь вокруг. Каждый держал в руках по пропитанному смолой факелу, испускающему столб едкого чёрного дыма. И только Болдх нёс Бычий Глаз, который нашёл в спальне к своему невероятному облегчению. Нибулус прикрепил факел сбоку к шлему, как делали древние воины, изображенные на фресках в зале боевых трофеев Винтус-холла. Выглядел он, на взгляд странника, несколько чудаковато. Пеладан уверенно шёл впереди, заполнив своей массивной фигурой в тенгриитовых доспехах весь проход.

— Очаровательные местечки ты выбираешь для ночных прогулок, Болдх! — ядовито заметил Эппа, с чавканьем вытаскивая ногу из лужи грязи.

— Не я выбирал, старик, — ответил странник, нервно направляя свет Бычьего Глаза на каждую выпуклость или нишу. — Я тоже поражён, почему вор прибежал сюда.

Несмотря на компанию, он вздрагивал при каждом шорохе и уже через пару минут был на грани нервного срыва.

— Почаще оглядывайся, Паулус, — предостерёг Болдх наховианца, который шёл последним. — Кто знает, что прячется в темноте.

Паулус на миг замер, но лишь за тем, чтобы расправить на плечах свой кожаный плащ, а потом продолжил путь, по-прежнему храня молчание и водя перед собой чёрным мечом, словно таракан усами.

Только один Финвольд был серьёзен. Весь сосредоточен, брови нахмурены, как у изборождённых морщинами крестьян, с которыми он иногда выпивал в «Погоне», чёрные глаза напряжённо всматривались вперёд, изучая дорогу. Жрец хранил молчание.

Команда с хлюпаньем продвигалась по туннелю, осторожно выбирая дорогу.

— Нам сюда, вниз, — тихо сказал Болдх, показывая на открывшийся слева проход. Сердце бешено заколотилось.

— И ты спускался туда по собственной воле? — Нибулус в отвращении сморщил нос. — Ну и выдержка у тебя!

Болдх был слишком напуган, чтобы хоть как-то отреагировать на похвалу. У него в голове снова слышались крики и далёкий плеск волн. Странник направил луч света прямо в шахту; остальные путники столпились вокруг него и уставились вниз.

Погладив клинок, пеладан крепче стиснул Анферт. Болдх посмотрел в лицо Нибулуса, пытаясь понять, воспринимает ли тот их вылазку всерьёз. Но лицо воина оставалось непроницаемым. Быстро поправив доспехи, Нибулус сказал:

— Значит так, Болдх. Держись за мной и всё время направляй луч света вперёд. Остальным быть начеку, чтобы в случае чего быстро и точно реагировать; я не хочу, чтобы вы мешались под ногами, когда...

Он так и не закончил предложения. Все взгляды теперь были устремлены на двигающийся к ним из глубины шахты кошмар.

— Вот дерьмо! — заорал Нибулус и выскочил из прохода.

Тотчас всех охватил ужас. Факелы заметались; сверкнуло оружие. Мужчины едва не попадали друг на друга. Что в точности происходило в тот миг, никто не знал, помнили лишь охватившую всех панику, безумные метания огней и рёв чудовища.

На сей раз Нибулус действительно полностью владел собой. Несмотря на воцарившийся хаос, он сохранил самообладание. Собрав воедино накопленный опыт, силу и порождённую страхом ярость, он бросился на чудовище и нанёс целую серию сильнейших ударов. Рассмотреть как следует эту тварь он не мог, только отдельные черты в мерцающем свете: огромные клыки; здоровенные, цвета крови когти и чёрные космы волос.

Тут раздался лязг металла, и зелёные искры опалили щетину на лице пеладана — меч столкнулся с мечом. Чудовище ответило на удар с огромной силой, но обращаться с оружием явно не умело. Позади раздавалось магическое потрескивание, стоны ужаса и отчаяния, торопливые молитвы.

Затем Болдх, прокричав что-то на своём языке, швырнул флягу с маслом для факела прямо в лицо монстру, а следом полетел и сам факел. Всплеск огня, жуткий вопль боли, запах горящего масла, опаленной плоти, загоревшиеся космы заметались в пламенном вихре...

Чудовище ушло. Скрылось, отчаянно воя и оставляя за собой дымный след. Уползло в своё логово, ревя от боли и отчаяния.

Наступила тишина...

Потом раздался голос:

— Хватай этот меч, и убираемся отсюда!

Возражать Финвольду никто не стал.

* * *

Даже спустя три дня Болдх чувствовал себя больным. На следующий день после боя в шахте странник проснулся с чувством тревоги, которое постепенно переросло в сильнейшее уныние. Второй день не принёс облегчения, а на третий уныние обернулось болью. И никакие попытки чародеев вылечить его не помогли.

Спутники, напротив, излучали какую-то жизненную силу, их наполняла бодрость. Неожиданная встреча с чудовищем хоть и испугала поначалу, одновременно встряхнула их; к возвращению в храм они уже были полны энергии, которую вряд ли почерпнули бы от этого впавшего в спячку города.

Взволнованно крича и переговариваясь за надёжными стенами храма, мужчины перво-наперво вручили меч монстра Нибулусу, как знак признания его доблестного поведения. Но пеладан настоял, чтобы меч отдали Болдху, который изгнал чудовище, метнув в него флягу, и тем самым заслужил трофей.

Заявление пеладана удивило всех без исключения, ведь их лидер никогда не отличался скромностью. Возможно, Нибулус повёл себя лишь практично: он ни за что не расстался бы с любимым Анфертом, так зачем обременять себя дополнительной ношей.

Финвольд поначалу не одобрил этого предложения. На его взгляд, меч был слишком хорош для Болдха. Однако повлиять на решение он никак не мог, поэтому всерьёз возражать не стал.

Странник не хотел владеть этим оружием и недоверчиво смотрел на него, испытывая к мечу чуть ли не ненависть. Правда, в итоге уступил. Он внял не уговором Нибулуса и чувству, что заслужил эту награду, а доводам рассудка. Утратив свой топор, он вряд ли смог бы найти что-то приличное в диких землях. А меч был великолепен.

Все три мага попробовали на нём своё колдовство и пришли к выводу, что клинок зачарован. А Финвольд был убеждён, будто именно этот меч поможет им сразить Дроглира. Он даже заявил, что с таким мечом их битву уже можно считать выигранной.

Все изучали трофей, не скрывая любопытства. Меч на самом деле был странным. Никто не смог определить, сколько ему лет и кто его создал. Рукоять, большая и тяжёлая, была обмотана проволокой и почернела от времени. Гарда в виде поперечины, ничем не украшенная, напоминала древние мечи северян, ещё до того, как эта раса пришла в упадок. А уж подобного клинка вообще никто не видел: он извивался прямо от основания, острый с двух сторон, как бритва, и напоминал ползущую змею.

— Похож на меч, который мы называем «пламенник», — сказал Нибулус. — «Опаляющий сполох».

— Верно, — с восторгом добавил Финвольд, — пламя, способное убить огонь преисподней! Мы даже можем назвать его Сполохом...

Болдх в сомнении уставился на меч, специально оставленный жрецом на столе. Стоило страннику взять его в руки в первый раз, как перед глазами возник образ. Не просто образ, скорее видение.

Он увидел огромную заброшенную пустошь с редким пучками желтоватой травы, гнущейся под неутихающим ветром, и серое небо, затянутое грозовыми тучами. На самом краю пустоши — обрыв, за которым бушует море. А прямо на краю обрыва стоит чья-то фигура. Слишком далеко, точнее не разглядеть, однако в ней есть что-то знакомое...

Озадаченный странник осторожно положил пламенник обратно на стол. Возможно, теперь он становится настоящим оракулом.

Наверное, с этого момента и началась его депрессия. Какое-то мучительное, изводящее чувство не покидало Болдха, разрастаясь всё сильнее. Может, оно было вызвано чудовищем? Никто не рискнул предположить, что напало на них, хотя вспомнили и огров, и джатулов, и даже кобольдов, виденных в мире Ним Кэдог. Так или иначе странно, что подобная тварь владела мечом. Дикие зубастые монстры с когтями не нуждаются в созданном человеком оружии. Меч сковывал монстра, делал его неуклюжим; из-за клинка чудовище проиграло. Не будь тварь обременена оружием, она быстренько разделалась бы с Нибулусом, да и всеми остальными. Тем не менее монстр не выпускал пламенник из рук, словно старого друга... или новую игрушку.

Болдх задумался. Какая-то беспокойная мысль не отпускала...

Каждый раз, стоило ему взять Сполох в руки, уныние становилось сильнее. Во рту появлялась горечь, желудок сжимался в комок. Ночью странник лежал без сна, а по утрам тёплый свет воспринимался как издёвка.

Кем бы ни был монстр, он заставил Болдха почувствовать собственную слабость и уязвимость сильнее, чем кто бы то ни было. Теперь дорога впереди стала казаться бесконечной, безрассудной и полной смертельных опасностей.

А в конце этого пути, если он всё-таки доберётся до него, ждала Смерть.

Целый день Болдха одолевали мрачные мысли. Он сторонился спутников, а они, в свою очередь, сторонились его.

* * *

В дни накануне отхода из Мист-Хэкеля не один Болдх пребывал в мрачном настроении. Над Паулусом тоже довлели тяжёлые мысли, и его обычная угрюмость усилилась. Он выглядел осунувшимся и вялым и, пока остальные завершали последние приготовления, наховианец бродил, словно зомби.

Накануне отхода он пролежал всю ночь без сна, уставившись в потолок. Знобящий туман вползал в комнату через окна, заставляя спящих путников плотнее кутаться в меха. Но Паулус отбросил покрывало в сторону, он уже давно отчаялся уснуть. Наховианец размышлял, уставившись в темноту единственным здоровым глазом.

Уже несколько ночей, как сон совершенно покинул его. Наёмник лежал неподвижно, голова гудела от нахлынувших мыслей. Ночи тянулись бесконечно; наховианец крутился и раздражённо ворчал, постоянно поправляя покрывало. Тело нуждалось во сне и отдыхе, но мозг не давал покоя. После бесконечно длящейся бессонницы в комнату начинали проникать первые птичьи трели, и холодный воздух озарялся серым светом просыпающегося солнца. За окнами раздавались шаркающие шаги местных жителей, которые, кашляя и что-то бормоча, шли к воде, неся оловянные тазы и куски мыла. Паулус по-прежнему не спал, ёрзая и проклиная всё на свете. И только когда весь храм охватывали яркие лучи солнца, а местные жители расходились по своим делам, наёмник наконец чувствовал, как тяжелеют веки и его охватывал долгожданный сон.

Так ему удавалось поспать часа два-три, а потом он бродил бледный, сонный и опустошённый, едва живой. Эта ночь — последняя в Мист-Хэкеле — была не лучше. На самом деле она была даже хуже остальных. Рано утром путникам предстояло двинуться в путь, а значит он, Паулус, будет лишён даже этих двух жалких часов сна. Мысль о том, что придётся идти по Дождевым равнинам до Фрон-Вуду в таком истощённом состоянии, злила наёмника ещё больше.

Он лежал, окутанный клубами испускаемого болотом тумана, и размышлял над причинами, вызвавшими бессонницу. Конечно, она связана с тем случаем в шахте. Но не с чудовищем. Нет, он совсем не видел этого монстра, так как стоял дальше всех от прохода.

Быть замыкающим в цепи иногда даже полезно. Можно немного отстать и внимательнее изучить туннель — вдруг там остались какие-то ценности, незамеченные остальными.

Поэтому, когда все устремились вперёд за топором Болдха, Паулус задержался и внимательно огляделся вокруг.

Ни серебра, ни ценных камней, ни каких иных безделушек там не было. Совсем ничего ценного. Однако кое-что его всё-таки заинтересовало.

Где-то на уровне головы наховианец заметил в стене небольшое окошко, закрытое проржавевшим ставнем, но не настолько ржавым, чтобы он не смог его открыть.

Из открывшегося пространства вырвался обжигающе-ледяной ветер. Он принёс с собой шёпот бегущей воды, далёкие всплески бурлящего течения...

...и, едва слышимый за этими всплесками, одинокий отчаявшийся голос.

— Здесь есть кто-нибудь? Пожалуйста, пусть здесь кто-то будет! Я так замёрз...

Паулус тотчас захлопнул ставень, отрезая себя и от холодного ветра, и от принесённого им голоса.

Но не страх заставил его так поступить, а месть. Наёмника согревала мысль, что он навсегда оставил там хозяина этого голоса. Каким-то образом своим поступком Паулус смог утолить ту горечь и ненависть, которые испытал в трактире Кьелермана, глядя на счастливых симпатичных людей, смеющихся над ним.

Теперь же этот жалобный голос, наполненный страхом и отчаянием, снова и снова звучал в его голове.

Голос Гэпа Реднара.

* * *

Днём позже, в болотах, сдавленные рыдания разорвали ночную тишь. Скорбные и чудовищные, они шли из глубины ямы, разносились по воде, тревожа шепчущийся тростник, и проникали в спящий нижний город по шатким деревянным мостикам. Их едва было слышно сквозь закрытые ставни и запертые двери лачуг, отчего рыдания походили на далёкий вой ветра. Местные жители почти не обратили на них внимания, съёжившись под пыльными и влажными из-за тумана одеялами. Они не почувствовали, как ужас струится от болот и вползает в их сны.

И снова рыдания — отчаянные, как крик коростели; далёкие, как последний отблеск ущербной луны на потревоженной ветром водной глади; такие же безутешные, как разбитое сердце дурачка, пытающегося таскать ситом воду.

Чудовище выбралось из шахты. Огромный, тяжело передвигающийся монстр с длинными руками, изогнутыми клыками и грязными чёрными космами полос, торчащими в разные стороны из некогда округлой головы.

Лесовик оказался прав: весь край был изрыт пещерами и туннелями — плодом кропотливого труда подземных течений. Продвигаясь подземными тропами, чудовище достигло серебряной шахты, спасшись из-под обвала могильника Ним Кэдог. Всю дорогу монстр выл от ярости и боли, ведомый жаждой мести. Он распух и увеличился в размерах, когда раны стали затягиваться, деформируя его облик.

Такова судьба эфенка. Дитя демона и жрицы Иеггес-Джегетайя, навечно запертый между мирами, он не был ни человеком, ни хульдром. Тяжелейших ран, нанесённых отрядом из Нордвоза, оказалось недостаточно, чтобы его убить. Даже удар Анферта, расколовший голову, не смог прикончить чудовище. С каждой полученной раной эфенк лишь увеличивался в размерах; через некоторое время его тело начинало разбухать под действием мерзких соков, что бурлили в жилах и заполняли поражённые органы.

Теперь эфенк навсегда нёс в себе боль, наполненную ядом и ненавистью сверх всякой меры. Его искромсанная ещё в пещере Ним кожа, обуглившаяся после ожога, нанесённого Болдхом, напоминала изъеденный расщелинами и залитый магмой край со струящимися реками гноя.

Никогда ещё не было такого жуткого чудовища, как эфенк. Презираемый всеми, он обладал поистине неиссякаемым запасом ненависти и глупости. Его вида в неровном свете факела было бы достаточно, чтобы душу человека охватил глубочайший ужас, и до конца дней тот бы вопрошал саму Жизнь, как земля выносит подобную мерзость. К счастью, днём Чудовищу приходилось оставаться под землёй, чтобы не погибнуть под очищающими лучами солнца.

В нескольких шагах от эфенка стояла фигура, напоминавшая человеческую. Накидка свисала с широких плеч, красные глаза сверкали из-под густой завесы волос. Хотя монстр не мог видеть незнакомца, он чувствовал его присутствие. Принюхавшись провалами перебитого носа, эфенк повертел головой в разные стороны, но так никого и не заметил. Булькая от злобы, он начал рассекать воздух своими когтистыми руками.

Наконец монстр остановился и заскулил, признавая поражение. Кошмарное порождение волшебного народца ничего в мире не боялось, но стоящий рядом не относился к этому миру. По-прежнему скуля, чудовище уползло обратно в своё логово.

— О, полный ненависти обитатель Тьмы, — прошептал красноглазый незнакомец, — ты один способен почувствовать моё присутствие. Зачем вылез ты из ямы, своим зловонным существованием потревожив и без того погружающийся в сумрак мир? Возвращайся обратно. В этой игре для тебя нет роли. Пламя уже воскресло, чтобы занять должное место, и сейчас мой слуга слепо идёт навстречу своей судьбе — нашей судьбе.

Несмотря на силу, пронизывающую голос, в нём звучали просьба и печаль. Он просил чудовище, но знал, что оно не послушается. И он печалился по расе, которая почти исчезла.

 

Глава 9

Промок до нитки 

Спустя несколько часов после падения в колодец Гэп начал приходить в себя, однако сознание возвращалось через боль.

Тьму небытия изредка прорезали мимолётные образы — пока лишь искры в полнейшем вакууме чувств. Затем проблески мыслей стали появляться чаще, стараясь задержаться в онемевшем разуме. Вскоре они слились в сон, в ужасающий кошмар, наполненный болью и тошнотой. Эти человеческие чувства, означающие жизнь, Гэп с благодарностью принял, но не сразу.

* * *

Нет, нет, только не этот мир, ПОЖАЛУЙСТА! Просто дайте мне умереть...

Он окоченел. Окоченел полностью. Холод превратил его тело в ледышку.

Я умер и похоронен. Я под холодной, холодной землёй. Только бы не проснуться!

Всё кружится, качается, вращается. Он заключён во чрево смерти.

О, моя голова! Моя голова! Как может мертвый испытывать такую боль?

Сильнейший натиск сознания. В мозгу словно вспыхивают яркие зелёные и бардовые пятна. Головокружение, будто лежишь пьяный в кровати с закрытыми глазами, и чудится, что мир вокруг кружится всё сильнее и сильнее, выворачивая наизнанку. А теперь его несёт по длинному, тёмному туннелю, прочь из чрева смерти, навстречу новым кошмарам.

* * *

Я так не хочу! Мне будет лучше без этого...

Резкий толчок, и всё изменилось. Гэп застонал, тошнота накатила с новой силой. Теперь юноша полностью пришёл в себя. И проклинал каждую секунду бытия.

* * *

Проклятие, где?..

Придя в себя, Гэп судорожно принялся искать опору и наглотался ледяной воды. Он тотчас в паническом страхе начал судорожно бить руками и ногами. Вода попала в лёгкие. Юноша не понимал, где верх, где низ. Не переставая брыкаться, он нащупал ногами что-то твёрдое и изо всех сил оттолкнулся от дна.

Инстинкт самосохранения взял верх.

Гэп вынырнул на поверхность, раздираемый кашлем, и замолотил по воде руками. Всё его существование сейчас превратилось в сумасшедшую борьбу за жизнь. Через какое-то время юноша осознал, что крепко вцепился во что-то твёрдое.

Ему понадобилось ещё некоторое время, чтобы отхаркать попавшую в лёгкие воду. Сейчас его занимало только одно — он снова может дышать. Остальное подождёт.

Гэп покрепче ухватился за скалу онемевшими пальцами, изо всех сил сопротивляясь опасному течению, которое грозило в любой момент разорвать непрочную связь с жизнью и смыть его. Юноша не представлял, где находится, потому что вокруг было совершенно темно; и только глухой рокот, похожий на бурление подземной реки, заполнял этот мир.

Как обычно, дела были — хуже некуда.

* * *

Болезненный приход в себя стал поворотной точкой в жизни Гэпа. Впервые за пятнадцать лет существования юноша был полностью предоставлен самому себе. Он не имел понятия, каким образом сюда попал. И никто не мог ему сейчас подсказать, что делать дальше. Гэп знал одно: течением его принесло в этот узкий туннель, и он едва не умирал от холода и тошноты.

Если он хочет выжить, то выбираться придётся самостоятельно, ведь ему никто не поможет.

Небывалым усилием воли Гэп заставил себя действовать. В таких крайних обстоятельствах сработал инстинкт выживания. Какая-то доселе нетронутая часть разума проснулась, пробиваясь сквозь пелену страха и боли.

Отныне, сколько бы его жизнь ни продлилась, испытаниям не будет конца. Надо научить пробуждать в себе этот инстинкт силой воли.

По-прежнему прижимаясь к скале, Гэп заставил онемевшие пальцы найти более надёжную опору. Скрежеща зубами, юноша втащил своё отяжелевшее от мокрой одежды тело вверх. Конечно, его руки были чрезвычайно слабы, но Гэпу даже в голову не пришло сдаться. Все усилия были направлены единственно на выживание. Несколько рывков вверх, и вот он уже выбрался из потока, разве что ноги ещё были в воде.

Юноша на миг остановился, чтобы сделать несколько глубоких вдохов, затем продолжил подъём.

Гэп не мог знать, что там наверху. Если скала заворачивается, подобно трубе, то он упадёт обратно. Впрочем, сейчас его это волновало меньше всего, главное — выбраться из ледяной воды.

Юноша не останавливался. Вскоре ему пришлось карабкаться по отвесной стене, где даже ухватиться было не за что. Ноги в промокших ботинках постоянно соскальзывали с гладкой влажной поверхности, и Гэп несколько раз едва не свалился. Однако, невзирая на ссадины и кровоподтёки, оруженосец продолжал ползти вверх, Цепляясь ногтями, а проснувшийся инстинкт лишь придавал сил.

Через некоторое время Гэп почувствовал, что стена уже не такая отвесная. Вот-вот будет площадка!

Пока силы не покинули его полностью, юноша отчаянно продолжал карабкаться, почувствовав сверху выступ. Последний рывок, и он выбрался.

* * *

Сколько он пролежал, скрючившись и дрожа от холода, неизвестно. Так плохо Гэп ещё никогда себя не чувствовал. В голове гудело и бухало, словно рядом били в барабан, всё тело охватила слабость. Сил подняться не было, острые камни болезненно впивались в бок и плечо.

Наконец неимоверным усилием воли Гэп заставил себя сесть. Новый приступ кашля отозвался чудовищной болью в грудной клетке. «Уж не сместились ли рёбра?» — подумал юноша. Он не знал, возможно ли такое, но промелькнувшая мысль лишь усилила тревогу. И свисты и хрипы внутри заставляли думать о воспалении лёгких.

Гэп решил не заострять на этом внимания. Он принялся растирать конечности в надежде восстановить ток крови и согреться. Поначалу было очень больно, руки так закоченели, что едва двигались. Но упорство сделало своё дело, и вот тело уже начало вспоминать — каково быть живым.

Стащив со спины маленький узел, каким-то чудом до сих пор там удержавшийся, юноша непослушными пальцами стянул с себя мокрую одежду и как следует отжал её. Потом вновь оделся. Для немного согревшейся кожи одежда показалась чудовищно холодной и мокрой и вызвала ещё один приступ кашля.

«Я болен. Наверное, даже смертельно. Но мне нужно выбраться отсюда. Совсем не хочется заканчивать свои дни в таком месте».

Он знал, насколько ничтожны его шансы здесь, под землёй, однако отказывался признать поражение. Юноша начал осторожно прощупывать стену.

Поначалу он не обнаружил пути к спасению. Поднимающаяся вверх стена была гладкой и отвесной; а когда оруженосец подпрыгнул, то к своему отчаянию понял, что потолок находится уже в двух футах над головой. Он застрял на крошечном выступе в стене туннеля; внизу — ледяной поток, уходящий, наверное, в глубь земли, наверху — один Пел-Адан знает, сколько футов камня.

Юноша оказался заперт так же надёжно, как в маленькой камере Ним Кэдог, только сейчас всё было гораздо хуже. Леденящая душу и тело влага уносила по крохам его жизнь, как течение несёт омертвевший листок. В отчаянии рыдая, Гэп рухнул на землю.

* * *

Немного погодя юношу внезапно озарило: «Мешок!»

Гэп до сих пор поверить не мог, что этот промокший кусок кожи не потерялся, и похвалил себя за предусмотрительность: как надёжно ему удалось закрепить узел на спине! Оруженосец не держал в нём ничего особенного, основная кладь была навьючена на его бедную лошадку. Вряд ли содержимое тюка ему поможет.

И верно, его замёрзшие пальцы мало что нащупали: кашица из снеди, прихваченной со стола Ним; небольшой рулон бечеймы, которую он всегда держал под рукой, чтобы постелить в кровать или поддеть под рубаху, для тепла; и — наконец-то — один из метательных ножей. Его лезвие сломалось в походе, и он сунул нож в мешок, надеясь после починить.

Прежде всего юноша сгрёб всю разбухшую от воды еду и запихнул её в рот, не пропустив ни крошки. Потом стал шарить руками по поясу и притороченным к нему мешочкам. В одном из них он с радостью нащупал знакомую коробочку с трутом, кремнем и огнивом.

— Свет, — прохрипел Гэп. Юноша открыл крышку: внутри по-прежнему лежали запечатанные воском крошечные пакетики с трутом.

«Что я могу поджечь?»

Тут юноша вспомнил про бечейму, специально выданную пеладаном. Она была плотно обёрнута в промасленную кожу, чтобы не промокнуть даже под проливным дождём. Но устояла ли она перед ледяным потоком?

К его разочарованию, ткань на первый взгляд казалась промокшей, однако, когда юноша размотал рулон до конца, внутри обнаружились сухие слои. Ни секунды не медля, Гэп занялся разжиганием костра.

«Спасибо тебе, Пел-Адан, что наделил своего ученика такой дальновидностью».

В голове мелькнула мысль: надо бы оставить бечеймы про запас. Но он слишком замёрз и потому поджёг ткани больше, чем требовалось. Стремясь растянуть время, он поддерживал маленький огонь, а сам согнулся над пламенем так, чтобы ни одна струйка тепла не пропала зря. Стоило огню согреть тело, как кровь с прежней силой заструилась по жилам, возвращая чувствительность. Было больно, даже очень, но юноша терпел. Одновременно он просушивал над костром одежду.

Наконец рубаха и штаны достаточно просохли, хотя по-прежнему испускали пар. Оруженосец оделся и, всё так же сгорбившись над огнём, осмотрелся по сторонам. В этом скудном освещении он увидел лишь, что находится в узком туннеле, проделанном подводным потоком.

Сидя здесь в почти сухой одежде и немного поев, Гэп Реднар чувствовал себя чуть ли не королём. Он вырвался из тисков смерти только благодаря собственным силам и инстинкту выживания, а находчивость помогла прийти в норму; теперь можно было начинать строить планы. Сколько оруженосцев справились бы с ситуацией? Сколько людей, проплыв по подземному течению, может, даже несколько дней, смогли бы выбраться и разжечь костёр на выступе в стене?

«Готов поклясться, что немногие!»

Всегда найдётся выход, стоит только поискать. Повинуясь импульсу, Гэп засунул руку в карман штанов и вытащил оттуда свирель-кугиклы[]. Ласково протерев покрытую лаком поверхность, юноша приложил свирель к губам. В этой жалкой дыре зазвучит музыка, которую подземный мир до сих пор и не слыхивал! А когда он выберется отсюда и вернётся в Нордвоз, то сыграет эту же мелодию всем жителям: и благородным обитателям Винтус-холла, и толстокожим друзьям, и даже своим сварливым родным — они будут очарованы! Трубадуры и менестрели воспоют его приключения...

Юноша подул в трубочку. Оттуда раздались только булькающие звуки, словно квакала жаба.

«Гадство!» — выругался он и убрал свирель обратно в карман.

По-прежнему в ловушке, как и час назад, Гэп бросил взгляд на противоположную стену — может, есть выход. Присмотревшись к теням, он понял, что там находится такой же выступ. Сказать, какой длины, было невозможно, но, по крайней мере, его следовало изучить. Загоревшись новой идеей, оруженосец занялся приготовлениями.

В одном мешочке на поясе юноша держал несколько пакетиков со смоляной жижей — клейкой и вонючей массой, припрятанной на случай крайней необходимости. Надорвав пакетик, Гэп измазал этой жижей рукоять ножа, а потом намотал поверх слой бечеймы и крепко её завязал, после натерев ткань остатками смолы. С тихим пшиканьем поднесённый к огню факел загорелся, и юноша поднял его кверху. Наверное, это был самый плохонький факел на свете, но лучше, чем ничего. Крепко зажав зубами обломанное лезвие, Гэп собрался с духом. Пламя факела опаляло щёки, ноги дрожали от напряжения. Не раздумывая дольше, юноша прыгнул.

Он перелетел через пенящийся поток и упал на край выступа, чуть не свалившись в воду от сильного удара. Гэп отчаянно пытался ухватиться, потому что начал заваливаться назад. Безуспешно. От страха перехватило дыхание.

В последнее мгновение ему удалось с силой оттолкнуться. Он перелетел через поток и, вот удача, оказался на том же выступе, откуда начал.

Гэп тяжело дышал, сердце бешено колотилось в груди. «Нет! Ни за что! Так легко я не дамся».

С ненавистью посмотрев на ледяную воду внизу, оруженосец неожиданно для себя прыгнул вновь, словно бросая вызов смерти.

На этот раз прыжок оказался удачней — он приземлился прямо на выступ. Юноша тотчас вцепился пальцами в стену, распластавшись как геккон.

— Да-а! — простонал он, не выпуская нож изо рта.

Медленно и осторожно оруженосец принялся двигаться вдоль выступа. Местами тот был не шире ладони. Скользкая поверхность то поднималась, то опускалась, однако вскоре и этот выступ к отчаянию Гэпа закончился. Слабенький свет факела не позволял увидеть, что там дальше, за провалом, и юноша вытянул ногу, чтобы прощупать.

Он тотчас потерял равновесие и стал падать вниз.

Падая, оруженосец вытянул руки. К счастью, ему удалось зацепиться ещё за один выступ на той же стене. Гэп живым мостиком завис над ледяным потоком, а языки огня от самодельного факела опаляли лицо. И снова упорство и инстинкт взяли верх — он словно мартышка вскарабкался на новый выступ. Там наконец смог выплюнуть факел и лёг на каменную поверхность, тяжело и судорожно дыша.

Юноша представлял собой жалкий комок нервов, тело сотрясала дрожь. Факел-нож едва мерцал голубым светом, и Гэп, всё ещё лёжа на животе, быстро обмотал его дополнительным слоем бечеймы и снова зажёг.

Выступ находился почти под самым сводом туннеля; оруженосцу пришлось ползти по нему, отталкиваясь локтями. Вот, значит, как себя чувствуют земляные черви!.. Временами ему приходилось протискиваться вперёд, обдирая об камни и живот, и спину.

Путь показался мучительно долгим, но наконец юноша достиг более широкого туннеля и увидел там нечто интересное. Факел осветил крошечный «водопад» капель воды, струящийся из дыры в своде туннеля и окутанный кроваво-красной дымкой. Гэп в удивлении уставился вверх. Дыра была достаточно большой, однако вода не лилась оттуда сплошной струёй.

А вдруг судя по количеству моросящей воды, новый туннель будет слишком узким для него? Он может оказаться всего лишь трещиной в скале. А уж если там застрять...

Юноша посмотрел вперёд на поднимающийся вверх выступ и подумал о пройденных узких щелях, которые чуть не выдавили из него жизнь. «Щель — убийца Гэпа.[] Не смешно...» Он снова посмотрел на дыру в своде. Она достаточно велика, вполне можно в неё протиснуться. Юноше пришло в голову, что поток, вдоль которого он следует, ведёт вниз. Ему же необходимо найти путь наверх.

Подчиняясь сиюминутному импульсу, Гэп подпрыгнул и схватился за край дыры. Юноша в страхе почувствовал, какой скользкой была здесь скала. Он упрямо вцепился в камень, раскачиваясь над несущим смерть потоком. Сделав глубокий вдох, оруженосец подтянулся и влез в дыру. Ещё несколько усилий, и юноша стоял в новой пещере.

Ему удалось выбраться из нижнего туннеля.

* * *

Едва смея надеяться, Гэп осмотрелся. Он добавил в факел немного смоляной жижи, поднял его вверх и уставился на чудесный подземный мир, в который попал.

К его удивлению, юноша мог видеть достаточно далеко. Слабый свет сделанного из ножа факела отражался миллионами мерцающих огоньков самых разных цветов, разбегаясь так далеко, что даже глазам становилось больно. Выбравшись из кромешной тьмы узкого, словно кротовий ход, туннеля, Гэп попал в такую большую пещеру, что и взглядом не охватить; а гуляющий ветерок говорил об ещё более огромных пространствах, поджидающих за гранью света.

От нахлынувших после пережитого чувств юноша пошатнулся, и ему пришлось закрыть глаза, чтобы прийти в себя. Свежий воздух позволил вновь ощутить себя будто на поверхности.

И как же тут было тихо! Внизу Гэп уже привык к постоянному бурлению и грохоту несущейся воды; сейчас оно превратилось в глухое бормотание, похожее отголоски кошмара. Но вот его слух привык и к тишине, и вскоре уже юноша различил мягкий музыкальный звон: это сотни струек капали в глубокие озерца.

Вытерев запотевшие очки, Гэп, как зачарованный, смотрел на причудливые и загадочные выросты скал, торчащие в разные стороны. Никогда прежде в своей жизни он не видел таких тянущихся сверху и снизу зубцов, даже не слышал о них в самых нелепых и неправдоподобных россказнях менестрелей. Что они такое — растения, животные или что-то иное, свойственное только этому миру? Уж не создана ли пещера каким-нибудь сумасшедшим подземным творцом или чародеем?

Одни выросты сверкали чистейшей белизной, другие были оранжевыми, золотыми, голубыми, бардовыми, зелёными или ярко-красными. Некоторые плавно извивались, иные топорщились в разные стороны букетом кристаллов, словно колючки.

Из большой пещеры вело множество разных туннелей в самых разных направлениях. Часть из них покрывали окрашенные во все цвета радуги известняковые сосульки, напоминая разинутую клыкастую пасть. Поверхность и своды пещер резко поднимались и так же резко опускались. Весь этот мир своей хаотичностью бросал вызов порядку.

Содрогнувшись, Гэп выдохнул и в восторге увидел, как его дыхание превращается в сверкающие кристаллики льда. Здесь было очень холодно, но этот холод нёс чистоту. Ласковые дуновения ветерка из туннелей щекотали его лицо, словно нити украшенной росой паутины.

Пещера дышала никем не оскверненной святостью, и Гэп почувствовал себя преступником. Он видел то, что людям с поверхности не полагалось видеть. Возможно, он первый человек, ступивший сюда. При этих мыслях сердце забилось быстрее.

Юноша робко принялся исследовать пещеру.

* * *

Следующие несколько часов юный эскелец переходил из одного зала в другой. Каждый туннель, каждый грот, каждая ниша, в которую он мог протиснуться, дарили новое чудо. Чтобы согреться, Гэп обмотал бечеймой тело, к тому же так он своим теплом сушил ткань. Таким образом у него под рукой постоянно была подпитка для факела, и красота подземного мира не скрылись от его глаз.

Удивительно, что он не утратил способности ценить прекрасное даже сейчас, находясь в сотне, а то и тысяче футов под землёй, и без всякой надежды выбраться на поверхность. Несмотря на отчаянную борьбу с холодным течением, несмотря на напряжение, полнейшую концентрацию силы воли и духа, в юноше появилась некая покорность судьбе. Он был готов принять как должное каждый новый миг существования и не задумываться над тем, что будет дальше. Лишь одна мысль продолжала изводить юношу: спасения нет, запасы бечеймы скоро закончатся и ему придётся двигаться на ощупь в этом холодном и чуждом мире; и в конце концов, после долгих дней голода и мучений, он исчезнет, словно его и не было.

Однако перенесённые испытания оставили свой след, открыв в Гэпе что-то столь же твердое и холодное, как и окружающие его сталагмиты. Юноша упорно двигался вперёд и был спокоен.

* * *

Путешествие по пещерам длилось уже несколько часов; Гэп не останавливался, страстно желая узнать, что находится дальше. От голода он становился всё слабее, но это словно лишь подгоняло его.

В любом случае, больше ему ничего не оставалось — только идти вперёд.

Время еле тянулось, отмеряемое спазмами боли, скручивающими пустой желудок, да убывающими запасами бечеймы. Один раз Гэп сумел заснуть, свернувшись дрожащим клубочком под нависающей скалой. Постоянная капель сочащейся с известняковых сосулек воды, делала сон неспокойным и наполняла его тревожными сновидениями. Когда юноша проснулся и зажёг новую, пропитанную смолой полоску ткани, то в ужасе увидел, как известняковая капель, словно оплывший воск, накрыла его тонким прозрачным покрывалом. Гэпу показалось, что сама скала пытается поглотить его, навечно втянув в свой мир.

Может, подземье возмущают его движения, его тепло, его свет?

Странные вещи начали происходить вокруг. Поначалу Гэп не обращал на них внимания, думая, что ему мерещится. Но со временем они становились всё очевиднее. Смутные образы, почти невидимые, они могли быть игрой теней, вызванной изменчивым светом самодельного факела. Затем тени начали метаться, мелькая прямо перед юношей; порой они даже замирали, словно рассматривая его, и снова улетали во мрак. Однако как бы Гэп ни старался рассмотреть их, напрягая уставшие глаза, ничего не получалось — тени всегда оставались за пределами света его факела.

Наконец тени замелькали в круге света, и стало видно, что это какие-то фигуры.

Они походили на невысоких людей с большими ушами, длинными тощими руками и судорожно подёргивающимися когтями. Фигуры выступали из стен, визгливо хихикая, и снова исчезали, растворяясь в каменной поверхности сводов пещер.

Гэп, пошатываясь, почти бежал, окутанный дымкой страха. Он ещё надеялся, что увиденное — сон, но фигуры теперь подлетали ближе, словно кормясь убывающими силами юноши. Они шипели и хватали его за одежду, стоило оруженосцу споткнуться, ворчали и плевались кислотой, а их огромные светящиеся глаза смотрели на него с ненавистью.

Гэп оглянулся назад и в ужасе заметил, что весь туннель позади заполнен этими фигурами. Юноша рванулся вперёд. Увы, ноги не слушались — как во сне, когда каждый шаг даётся с неимоверным трудом. Всё тело налилось свинцом.

От резкого удара перед глазами замелькали цветные пятна — Гэп врезался в деревянное перекрытие. В тот же миг боль вернула юношу в сознание, а призрачные фигуры испарились. Глядя на разлетевшиеся щепки прогнивших досок, он понял, что врезался в некое подобие заграждения. Упав ничком на пол, юноша выпустил факел из рук.

Он снова вернулся в реальность.

* * *

Пошатываясь, как пьяный, Гэп с трудом встал. «Киньяда! Где я сейчас?»

Созданное людьми заграждение в нерукотворном подземном мире лишь усугубляло замешательство. И всё же оруженосец не мог сдержать волнения — неужели он вернулся в мир людей? На некоторое время в душе вспыхнул огонёк надежды. Покорность и смирение испарились, уступив место ожившим желаниям и тревогам.

Опять подкрался страх. Гэп судорожно стал шарить в темноте в поисках огнива. Те ужасные маленькие чертенята чуть не свели его с ума, ещё минута — и кромешная тьма довершит начатое ими. На этот раз он не стал аккуратно отделять часть бечеймы — её оставалось мало; юноша в панике рванул обтрёпанный кусок материи. Быстро измазав вырванный клок смоляной жижей из последнего пакетика, Гэп достал кремень и высек искру.

Наконец снова появился огонь. Оруженосец поднял горящий клок вверх и осмотрелся.

Надежда вернулась не зря: он сразу заметил следы кирок на каменных стенах. Этот туннель сделали люди. На земле валялся сломанный нож, который он использовал как факел, но что гораздо важнее — вокруг были разбросаны куски дерева. Возможно, части заграждения. К радости Гэпа, они оказались достаточно сухими.

Юноша быстренько вытащил доску двух футов длиной. По сравнению с крошечными пучками бечеймы, деревяшка полыхала, как солнце, разгоняя тьму. Страхи рассеялись, и Гэп едва не зарыдал от облегчения.

— Теперь, — голос оруженосца звучал решительно, — пора отсюда выбираться.

Слабость и голод были забыты, Гэп не стал тратить время на дальнейший осмотр. Прикрыв рукой глаза от слепящего света нового факела, он уставился на уходящий вперёд штрек. На полу валялись обрушившиеся подпорки и прочий мусор, к тому же сам туннель был таким тесным и низким, что юноше пришлось пригнуть голову.

«Низкорослый же народец разрабатывал эту шахту», — подумал Гэп. Поначалу он решил, что рудокопами были хогеры, потом вспомнил, что те редко спускаются под землю. Впрочем, сейчас это не имело никакого значения. Не задерживаясь ни на секунду, юноша нырнул в туннель.

Он шёл уже довольно долго, а проход всё не кончался. На протяжении пути Гэп не видел никаких ответвлений. Вскоре ему стало тяжело дышать. Очень хотелось распрямить спину и потянуться.

Наконец показался боковой проход. Оруженосец свернул в него и пошёл ещё быстрее. Он так торопился, что даже не подумал чем-нибудь пометить это место.

По мере продвижения по бокам стало попадаться всё больше новых проходов. Взволнованный Гэп то и дело поворачивал и ни разу он не остановился, чтобы отметить свой путь. Пригнув голову, он упорно шёл вперёд. Эти метания наугад лишь подтверждали, что разум почти отказывал.

Проходы попадались уже постоянно. Большинство изученных юношей шахт оказывались либо давно заброшенными, либо обвалившимися. Но даже это не могло сдержать обезумевшего оруженосца. Туннели извивались и ветвились, расходясь в разные стороны, иногда возвращаясь к собственному началу. В их переплетениях не было никакой закономерности и плана, но Гэпа это не смущало. И всё же ни один из проходов не вёл наверх.

Через час юноша окончательно заплутал в лабиринте туннелей. На один короткий миг разум вернулся к нему, и оруженосец осознал, насколько он потерян. Гэп словно увидел себя со стороны: словно крыса, он мечется с глупой улыбкой на лице, ни на миг не задумываясь, куда бежит.

Былые страхи и паника вновь охватили его. Заблудился вконец, сил почти не осталось. Никогда прежде Гэп не чувствовал такой усталости. Борясь с подкравшимся отчаянием, юноша прислонился спиной к стене и сполз на землю.

На глазах наворачивались слезы, а тем временем начали возвращаться пляшущие тени. Уже совсем рядом Гэп слышал их пугающие голоса, которые что-то злорадно шептали. Юноша в страхе поднял голову и с удивлением заметил, что может видеть весь обратный путь в загадочные пещеры. Раскачивающиеся, прыгающие, танцующие тени пришли оттуда, просочившись через разрушенное заграждение. Они медленно подплывали к оруженосцу, а тот мог лишь в ужасе взирать на них, не смея даже пошевельнуться.

И вот уже фигуры окружили юношу: порхали вокруг, кружились, прыгали и извивались, насмешливо тыкая в него своими заострёнными пальчиками и пронзительно смеясь.

— Убирайтесь! Вон! Вон! — с мукой в голосе закричал Гэп.

Неожиданно они ушли, растаяли, словно их не было вовсе. Только крик юноши эхом разносился по тёмному лабиринту переходов.

Гэп, пошатываясь, встал и двинулся вперёд. Хотя призрачные фигуры ушли, юноша время от времени видел лица, смотревшие на него прямо из земли — молчаливые лики смерти, лишённые плоти и полупогребённые под щебнем. Лица не были человеческими, оруженосец даже не мог с уверенностью сказать, существуют ли они на самом деле, или являются лишь плодом его воображения. Но пока они молчали, он не обращал на них внимания. Более того, ему доставляло некое удовольствие слышать, как каменные лица хрустят под ногами, рассыпаясь в песок.

* * *

Юноша не знал, сколько он уже ходит. Однажды донесся его собственный голос, молящий: «Здесь есть кто-нибудь? Пожалуйста, пусть здесь кто-то будет! Я так замёрз!»

Следом раздался резкий щелчок. Он походил на лязг задвигаемого запора, к тому же юноша был уверен, что слышал голоса, даже крики. Они раздавались из...

...Из вон того прохода!

Нет. Голоса звучали только в его голове, точно. Гэп взял себя в руки и быстро пошёл дальше.

«Какая жалость, — думал оруженосец. — Ведь та шахта явно шла наверх... Но нет, она может привести меня только к безумию».

* * *

Прошло ещё два дня, прежде чем Гэп наконец увидел дневной свет.

Голод и напряжение — не говоря уж о лишившей юношу сил лихорадке — снова ввергли его в мир тьмы и тревожного забытья. Затем, словно в награду за бессмысленное упорство, сознание начало просыпаться, и Гэп заметил далеко впереди тусклый свет.

Будь он в состоянии воспринимать действительность, то уже понял бы, что эта часть шахты отличается от виденного ранее. Её копала другая раса: туннели были более древними, к тому же просторными и сырыми.

Юноша в недоверии присматривался к свету. Да, никакого сомнения — там впереди солнечный свет!

Оруженосец, спотыкаясь, устремился вперёд, потрескавшиеся губы приоткрылись в радостном крике. Бледный свет становился всё ярче. Юноше даже показалось, что он ощущает дуновение свежего воздуха.

Солнышко! Гэп возликовал.

Свет шёл из-за поворота.

«Наверное, там боковой проход», — радостно подумал юноша, уже представляя, как будет гордо подниматься навстречу миру людей. Однако надоедливый внутренний голос предостерегал: вдруг там вертикальная штольня, по которой не выбраться?

Отбросив сомнения, Гэп свернул за угол и остановился как вкопанный, увидев открывшуюся картину.

Огромный квадратный водоём почти полностью заполнил пещеру. По бокам шли осыпающиеся и частично разрушенные выступы, они-то и вели к проходу, из которого в шахту проникал дневной свет. Но это открытие не принесло радости; внимание Гэпа было приковано к освещаемому светом бассейну.

Он напоминал гигантский котёл с булькающей ядовитой кислотой, фосфорически светившейся. Жидкость пенилась и медленно кружилась, образуя водоворот. Внутри что-то двигалось; присмотревшись, юноша разглядел огромные пузыри. Они разбухали там внизу, под мерцающей поверхностью, лопались, словно гнойники, испуская чудовищную вонь, похожую на дыхание зомби, и выплёвывали светящиеся капли липкой слизи на шипящие стены. Ядовитый туман стелился над водоёмом, а воздух пропах мором.

От увиденного тошнота подступила к горлу. Даже свет, которому не посчастливилось заглянуть в это логово болезней, под действием испарений казался злым и ядовитым.

Тут к своему ужасу Гэп заметил отвратительный дрожащий язык неимоверных размеров, покрытый слизью и кровью, который поднимался из центра. Оруженосец понял, что сам водоём был живым существом.

Пока он смотрел сквозь запотевшие стёкла очков на мерзкое чудовище, огромные длинные щупальца разорвали пенистую поверхность и медленно закачались в воздухе. Щупальца покрывали ощетинившиеся выросты ядовито-жёлтого и бордовых цветов, а заканчивались... нет, это невозможно!.. живыми, похожими на человечьи головами!

И снова приступ тошноты охватил Гэпа: головы покрывали огромные гнойники, которые и создавали схожесть с лицами. Некоторые головы имели человеческие черты, иные же явно относились к представителям других рас, возможно, копавших руду в этих шахтах. Но все лица несли отпечаток таких мук, словно несчастных бесконечно истязали и плавили в котлах преисподней.

Колени оруженосца подогнулись, и ему пришлось привалиться к стене, чтобы не упасть внутрь бурлящей пещеры.

«Моё... последнее испытание, — судорожно подумал юноша. — Последняя преграда на пути!.. Если я её преодолею, больше меня ничто не остановит. Я выберусь из этих ужасных туннелей...»

Гэп не учёл Охотника.

Оруженосец отступил назад и выхватил из мешочка огниво. Не тратя времени зря, он поджёг висящие у входа в пещеру потрёпанные занавеси; те полыхнули так, словно были пропитаны маслом — хоть для чего-то сгодились ядовитые испарения. Едва пламя осветило пещеру, как сзади послышалось какое-то зловещее шипение. Гэп резко обернулся.

В ярком свете горящей драпировки едва не ослепшие глаза юноши увидели новый кошмар: покрытая наростами голова и чудовищная усмешка, излучающая неимоверную злобу. Одна мысль, что эта тварь всё время шла за ним по тёмным туннелям...

Инстинкт оказался быстрее мысли — Гэп швырнул горящую ткань прямо в голову монстру, со всей силы пнул его в мягкий живот и сразу же метнулся в глубь пещеры с водоёмом.

В тот же миг шахты сотряс вопль нечеловеческой ярости и боли, но юноша не остановился. Он бежал по осыпающемуся выступу, забыв обо всём, кроме дневного света впереди, даже не заметив, как взметнулись щупальца существа из водоёма и устремились к нему.

Одна из псевдоголов на выросте «выстрелила» вперёд, словно язык ящерицы и сильно ударила оруженосца в спину, едва не впечатав его в стену. Гэпа это не остановило, только на рубашке осталось пенящееся пятно слизи, которое воняло протухшими устрицами.

Лучи солнца, отрада для глаз, были всего в ярде от юноши, когда он почувствовал дикую боль — когти чудовища вонзились в спину. Оруженосец пронзительно закричал и рухнул на самый край выступа, едва не свалившись в бурлящую внизу слизь.

Пещерный охотник пригвоздил его к земле. Монстр кипел от ярости, стараясь задушить беспомощную жертву. Он отвлёкся только на миг, срывая остатки горящей ткани с опаленного рта и готовясь вцепиться в юношу зубами. Гэп с ясностью осознал — ещё секунда, и он умрёт.

Взор затуманился, подступала тьма...

Неожиданно раздался ужасный крик, и вес, придавливающий его к земле, исчез. Гэп обернулся и сквозь застилающую взор дымку увидел, что произошло.

Охотник, зажатый в кольца щупалец, был поднят в воздух, где отчаянно кричал и молотил ногами. Щупальца несли всё ещё сопротивляющееся чудовище прямо к дрожащему языку в центре водоёма.

Вот шанс спастись! Юноша бросился вперёд по выступу, свернул за угол и помчался вверх по проходу. Он не сбавил темп, даже когда его ослепили яркие лучи солнца. Эхо пронзительного вопля неслось вслед за ним.

Потом из жуткой пещеры раздался звук, похожий на отрыжку, страшное бульканье, шипение и... тишина. В шахтах вновь воцарилось спокойствие.

 

Глава 10

По змеиному следу 

Так Гэп Рэднар наконец выбрался из мрачных туннелей Подземья и попал в мир тепла и слепящего света.

Каким бедным казался сейчас родной эскельский язык, неспособный передать тот взрыв чувств, что испытывал юноша. Он был готов зарыдать, ощутив благословенные лучи солнца, и смолистый запах огромных кедров — эти исполины заполнили брешь между небом и землёй, — и пружинящую подушку из опавшей хвои и листьев под ногами, и ликующие птичьи трели, раздающиеся отовсюду, не говоря уж о полной палитре красок жизни вокруг. Гэпу хотелось опрометью мчаться меж деревьев, подобно сумасшедшему, подпрыгивать и кувыркаться от переполнявшего восторга.

Волна невероятного облегчения нахлынула на него и накрыла с головой. Юноша чувствовал себя так, словно вырвался из стальных тисков Преисподней и вернулся в мир живых. Никогда прежде он не ощущал такого прилива чувств — всё тело покалывало до самых кончиков пальцев. Гэп бежал, не останавливаясь, не думая о направлении. Он наслаждался жизнью. Ещё целый час лес звенел от воплей одинокого безумца, который ломился через заросли всё глубже во Фрон-Вуду.

* * *

Конечно же, вскоре голод и истощение вернулись. Минуту назад Гэп перепрыгивал через упавшие стволы деревьев и прорывался сквозь заросли папоротника; затем его ноги подломились, и юноша упал на землю. Он не ел три дня, утолял жажду, слизывая вонючие капли с холодного камня, и сильнейший жар сотрясал тело. Потеряв сознание, оруженосец ничком распластался на лесной подстилке.

Где-то через час он вздрогнул и проснулся; и понял, что ничего не видит. Поначалу юноша решил, будто проспал до ночи. Но вскоре в растерянности осознал: над ним по-прежнему пели птицы, а тёплые лучи солнца согревали лицо. Сейчас мог быть ранний вечер, никак не позднее.

— Ох, — сказал Гэп в отупении, — я ослеп...

Он, пошатываясь, приподнялся с листьев папоротника и попытался встать. Ноги не держали. Юноша сразу же упал на землю и заскулил от страха.

Хорошо знакомые ему приступы паники скрутили желудок в узел. Он только теперь понял, как сильно измождён и болен. Нужно немедленно поесть и попить, обеспечить себе укрытие на ночь. Стоит только на миг ослабить самоконтроль, и он погрузится в сон, из которого никогда не выйдет.

Если ему удастся найти воду, ягоды или съедобные растения, даже какие-нибудь грибы, он немного придёт в себя. Тогда сон будет благотворным и поможет преодолеть слабость. Вдруг и зрение восстановится...

«Да, точно! Разве кто-нибудь слышал о людях, навсегда ослепших от голода?» Юноша истерично рассмеялся. К тому же он знал нескольких жрецов-чародеев, которые голодали чуть ли не по месяцу. Слепота — лишь следствие его теперешнего состояния. Необходимо раздобыть пищу...

Только как это сделать слепому? Как вообще находить еду в таком состоянии? Подобного искусства оруженосцам не преподают. Единственным его опытом в добывании пищи были неудачные попытки по пути через Дождевые равнины. Теперь же, ослепнув, ему придётся ползать на четвереньках и вынюхивать еду, подобно животному!

Где его спутники, когда они так нужны? И самое главное, где хозяин Винтус?

Живы ли они? Или он остался совершенно один посреди Диких земель?

Где он? Куда идти? Что станет с ним?..

Мысли перепутались. Он так же обречён, как и тогда, в шахтах.

...Шахты! Гэп неожиданно вновь вспомнил о них, и ему почудилось, что туннели тянутся к нему через лес, окрашивая деревья на своём пути в чёрный цвет, стремясь напасть и, подобно голодному левиафану, засосать в беспросветные глубины.

Нет, он больше не попадёт в шахты. Никогда. Не важно, насколько всё плохо; хуже, чем в туннелях, уже не будет. Самое страшное испытание позади. В шахтах он прошёл суровую подготовку перед грядущей дорогой. За несколько дней его выучили выживать в большей степени, чем за все годы службы в Винтус-холле.

Гэп успокоился и с наслаждением втянул влажный воздух, насыщенный запахом смолы и густым, чуть кисловатым ароматом незнакомых лесных цветов. Ещё пахло недавно прошедшим дождём. Эти ощущения всколыхнули в памяти доселе забытые отрывочные образы из раннего детства. Приятные запахи успокоили отчаянно стучащее сердце.

Юноша сосредоточился на согревающих лучах летнего солнца, на упругости лесного покрова, на ласковом прикосновении листьев к лицу, на ветерке и успокаивающем шелесте вечернего леса.

Такого в сырых шахтах не ощутишь. Сейчас ему удалось оказаться в хорошем месте, где бы оно ни было, и он не переставал благодарить за это бога.

Паника начала отступать и вскоре исчезла.

Гэп удивлялся сам себе. Как легко ему удалось справиться со страхом!

— Теперь еда, — пробормотал юноша и упорно пополз на поиски пищи.

Сначала следовало найти воду. С питьём было проще, чем он ожидал: после дождя на листьях оставалось достаточно влаги. Слизанные капли лишь разожгли его жажду, но чуть позже оруженосец обнаружил в дупле упавшего дерева немного дождевой воды. Она пахла мокрицами и торфом, к тому же в ней плавали щепки, и всё-таки вода была пригодна для питья. Её оказалось достаточно, чтобы смочить разбухшие губы и язык, хотя они и высохли уже через несколько минут.

Немного погодя обострившийся слух юноши уловил музыкальное журчание бегущей воды.

Гэп быстро пополз к ней, часто останавливаясь, чтобы на слух определить направление. Он мог бы подняться и пойти, но эта мысль даже не пришла ему в голову. Вскоре обожженные крапивой и изодранные колючками руки ощутили блаженную прохладу бегущей воды и песчаного дна. Маленький ручеёк для слабеющего юноши был не хуже реки. Оруженосец медленно наклонился к его поверхности и сделал большой глоток.

Он старался не заглатывать воду слишком жадно — глоток, потом перерыв, ещё один глоток. Несмотря на своё болезненное состояние, юноша прекрасно понимал, чем грозит быстрое насыщение после столь долгого обезвоживания.

«Первая задача выполнена, — подумал он, гордясь собой. — Теперь еда...»

Оруженосец не стал тратить время на поиск проторенного им же пути до опавшего дерева, из которого он пил. Когда же он снова наткнулся на него, врезавшись головой, то стал аккуратно ощупывать ствол. Какие-то начальные знания о том, как должны пахнуть и какими быть на ощупь съедобные грибы, у Гэпа имелись. За это надо было сказать спасибо Лесовику, благослови Куна его дикое сердце! На дереве обнаружилось множество личинок и различных насекомых, спрятавшихся в прогнившей коре.

Юноше не пришлось останавливать себя, как во время питья, потому что даже крохотный кусочек пищи найти было непросто.

Долгий поиск съедобных личинок утомил его, однако чувство голода немного притупилось. Гэп нарвал охапку листьев папоротника и устроил из них ложе под прикрытием упавшего дерева. По сравнению с каменистой поверхностью туннелей — настоящая перина.

Вдохнув аромат ночного леса, он только сейчас осознал, насколько измождён.

Ещё секунда, и юноша крепко уснул.

* * *

Гэп неожиданно проснулся. Он резко сел, сильно ударившись головой о ствол дерева, и инстинктивно подавил готовый вырваться крик. Что-то в ночном лесу его разбудило.

Он не смел даже дышать, продолжая таращиться в темноту. Холодный предрассветный воздух заставил содрогнуться. Гэп был уверен — рядом кто-то есть, он чуял... Однако юноша не услышал и не увидел ничего, чтобы говорило бы о надвигающейся опасности. И только приглушённые голоса ранних птиц нарушали тишину. Оруженосец видел вокруг отяжелевшую от росы паутину, то там то здесь свисающую с кустов, серо-зелёный туман, обвивший чёрный стволы деревьев...

Он снова мог видеть! Хвала Пел-Адану, он видит!.. Все страхи тотчас исчезли. Пусть взор ещё был немного затуманен, и глаза болели, но, по крайней мере, он больше не слепой. Юноша едва мог поверить в свое счастье. Он благодарил всех богов, которые готовы были услышать его в столь ранний час. Он мог видеть!

Наступающий новый день явно принёс ему удачу!

Вскоре восторги поутихли, и Гэп вспомнил, почему стал вглядываться в сумрак леса. Какой-то звук разбудил его. Кто-то подкрадывался? Впрочем, юноша скорее почувствовал, чем услышал чужое присутствие.

— Снова инстинкт, — проворчал оруженосец. — Ни на миг не может успокоиться.

Он ещё долго и тщательно прислушивался, но не услышал ничего, кроме робких и почти незаметных звуков просыпающегося леса.

«Наверное, это у меня в голове раздалось». Беспокойство и тревога не ушли окончательно, продолжая терзать уставший разум.

Поговорив сам с собой, Гэп решил ещё немного поспать и сгрёб обратно листья папоротника. Ночь ещё не собиралась уходить, и потому было зябко.

В этот миг несколько огромных, пускающих слюни гончих выскочили из-за деревьев и бросились к нему.

* * *

Десять собак остановились всего в футе от юноши и злобно зарычали. Огромные белые клыки, лоснящиеся чёрные шкуры, под кожей перекатывались упругие мускулы. Жёлто-зелёные глаза сияли, как хризопразы, а высотой собаки были не меньше трёх с половиной футов. Гончие взяли его в тесное кольцо; Гэп чувствовал их дыхание, отдающее рыбой. Юноша, не отрываясь, смотрел на их пасти с высунутыми после бега красными языками.

Потом собаки одновременно перестали рычать и сели на задние лапы, все кроме одной. Оруженосца озадачили их согласованные действия, хотя команд слышно не было.

Только самая большая из гончих — лохматый монстр коричневого цвета в серебристых крапинах — продолжала стоять, рыча и не спуская с дрожащего юноши зеленоватых глаз.

— Шлёпп! — вдруг раздался грубый окрик, и собака неохотно опустилась на задние лапы вслед за остальными. Гэп услышал быструю тяжёлую поступь.

После суровых испытаний под землёй оруженосец был уверен, что привык к любым сюрпризам, но всё же оказался не готов к виду направляющегося к нему существа. За усевшимися полукругом гончими появилась фигура, выше которой юноша до сих пор и не видывал. Изрядно струсивший Гэп даже подумал — уж не показалось ли ему. Этот великан был даже выше огра из Синих гор.

Около двенадцати футов высотой, хозяин гончих обладал вполне человеческой внешностью, но был так худ, словно состоял из одних костей, свободно соединённых меж собой. Однако в этой долговязой фигуре чувствовалась крепость железного дерева, а в длинных руках чувствовалась неимоверная сила. Тёмно-рыжие волосы были убраны назад с выпуклого лба и стянуты в хвост каким-то вьющимся растением. На шее висела гирлянда из переплетённых меж собой зелёных стеблей, которые выглядели ещё живыми. Кожа незнакомца имела бледно-желтоватый оттенок, а подбородок покрывала иссиня-чёрная щетина.

Но не рост пришедшего заставил Гэпа разинуть рот от изумления. Великан выглядел так, словно сошёл со страниц старинной книги. Его одежда, преимущественно цвета лесной зелени и бурой земли, была кожаной или из промасленной дерюги, прямо как на картинах с легендарными баронами-охотниками из Грендалина, висящими в залах Винтус-холла. Плащ на поясе стягивал огромный поношенный ремень, застёгнутый древней потускневшей пряжкой. Свободного покроя штаны были засунуты в широкие, невероятных размеров сапоги. Из оружия великан имел при себе длинное деревянное копьё, большой лук, мешок со стрелами и охотничий нож, который мог бы послужить мечом обычному человеку.

Вся его одежда была весьма практичной и полностью гармонировала с природой, однако Гэпу она напоминала костюм из пьесы о древних героях.

Лесное существо смотрело на юношу с равным интересом, но ближе пока подходить не стало. Поведение великана не было ни угрожающим, ни дружелюбным — скорее любопытным. Гэп попытался перечислить в уме все известные ему разновидности великанов и припомнить, какие из них враждебны людям, а какие нет. Однако мыслить здраво у юноши не получалось; к тому же стоящий перед ним высоченный «скелет», казалось, не подходил ни под одну категорию. И всё же оруженосец не чувствовал особой тревоги. Не переставая с опаской рассматривать великана, Гэп позволил себе немного расслабиться.

Как ни странно, в этом огромном существе было что-то, внушающее доверие и уважение. И юноша не понимал что. Может, дело в глазах? Глаза великана, цвета свежевспаханной земли, казалось, таили в себе секреты здешних чащ, как и глаза Лесовика. Еще в них читалась печаль, напомнившая оруженосцу Болдха, и одновременно открытость, свойственная Нибулусу.

Великан, похоже, убедился, что маленькое существо под деревом не враг и даже не дичь. Пройдя сквозь кольцо собак, он протянул Гэпу руку.

— Бкунда ун-лаф хаесенна ирноест а? — спросил житель леса.

— Извините? — ответил юноша, моргая в растерянности.

Оба одновременно улыбнулись, и великан помог оруженосцу подняться на ноги. Больше Гэп не был предоставлен самому себе. Наконец он обрёл друга.

* * *

Его звали Гигер. Великан произнёс только это слово, показывая на себя, когда они пожали друг другу руки. Не исключено, что гигерами звали всю их расу. Юноше оставалось лишь строить предположения, пока новый спутник уводил его всё глубже и глубже в лес.

Больше они не произнесли ни слова. Гэп, покорно следовавший за великаном в самую чащу, понятия не имел, куда они идут и как долго продлится их путь. Юноша ещё был очень слаб и потому надеялся, что идти недалеко. Да и выбора у него не было — только следовать за посланным судьбой провожатым.

Они шли такими незаметными тропами, которые неопытный житель города ни за что бы не увидел. Гэп постоянно проваливался в какие-то ямки или спотыкался о спрятавшиеся корни, протянувшиеся через тропу, словно ловушки. Вскоре оруженосец начал отставать и взмок, как облачённый в доспехи пеладан. Всё это время он не переставал удивляться тихой грации двенадцатифутового жителя леса. Казалось, великана здесь просто нет. Гончие передвигались с такой же почти призрачной бесшумностью.

Лес стал очень густым и тёмным. Звуки пробуждающегося дня остались позади, сменившись кваканьем лягушек, удивительным шёпотом и неожиданным мельканием неизвестных зверей. С каждого дерева свисали длинные нити паутин, некоторые паучьи сети преграждали им дорогу; хотя Гигер проходил здесь совсем недавно, их уже успели снова соткать. Однажды, незаметно сбившись с пути, юноша едва не угодил в огромную паутину. Он остановился всего в нескольких дюймах перед ней, вперившись взглядом в самого пучеглазого и громадного паука, которого ему когда-либо приходилось видеть. Розовое безволосое насекомое злобно подёргивалось и начало расправлять свои огромные конечности прямо перед носом застывшего Гэпа. Юноша не шевелился, покуда Гигер не понял, что потерял его, и не вернулся.

С этого времени юный эскелец упорно держался вплотную за своим проводником, и вскоре они вышли на поляну. Прямо перед ними высился частокол, похожий, несмотря на некоторую простоту, на стену вокруг Нордвоза. Здесь стало видно взошедшее солнце, в лучах которого крепость Гигера заиграла самыми разнообразными коричнево-жёлтыми оттенками. Нити паутины, свисающие между огромными брёвнами частокола, были маленькими и слегка блестели.

На миг Гэп вспомнил дом, но тотчас прогнал эти мысли и устремился следом за великаном к калитке.

И Гигер, и его собаки заметно расслабились, приблизившись к дому. Лай гончих напоминал смех, они радостно прыгали и играли друг с другом.

Неожиданно раздалось громкое бряцанье замков и цепей, нарушившее утреннюю тишину, и через мгновение огромная калитка распахнулась, пропуская пришедших. Гэп вопросительно взглянул на своего огромного спутника, но великан просто молча шагнул внутрь.

Юноша вошёл следом за гончими и нерешительно оглянулся. Внутри располагалось одно большое строение по центру, несколько сараев и колодец. Ничего необычного, разве только размеры оказались раза в два больше тех, к которым он привык. Дом был построен из огромных, старательно обработанных камней, которые играли на солнце самыми разными красками благодаря прожилкам хрусталя и кварца. Камни явно притащил сюда сам великан.

«Возможно, — подумал Гэп, — они из тех самых шахт, откуда я совсем недавно спасся».

Когда юноша обернулся и посмотрел на калитку, около неё никого не оказалось. Ни слуги, ни привратника. Никого.

И снова оруженосец недоумённо взглянул на великана. Хозяин улыбнулся и, показав рукой вокруг, сказал, словно объясняя:

— Хилдеред.

«Хилдеред, как я не догадался, — подумал Гэп, глядя на входящего в дом великана. — Наверное, это должно всё объяснять... Во что я вляпался на сей раз?»

Юноша последовал за великаном, а калитка за его спиной захлопнулась и кем-то была заперта.

* * *

Внутри дома ждали новые сюрпризы. Гэп всегда думал о великанах просто как о... великанах; ему и в голову не приходило, что они, как и люди, разные. Войдя внутрь, он понял: перед ним не просто дом великана, это — дом холостяка-великана.

Да, поистине поучительный визит.

Для начала прямо при входе на крыльцо оруженосец едва не попал в огромнейший капкан на медведя. Только недавно приобретённая молниеносная реакция спасла его ногу. С бешено колотящимся сердцем юноша позволил увести себя вглубь дома вслед за гончими.

Если беззаботно оставленный капкан вызвал его беспокойство, то теперь оно переросло в тревогу, стоило Гэпу увидеть царящий вокруг хаос. Мало того, что всё вокруг было раза в два больше, к тому же вдвойне чуднее.

Взять хотя бы сундук на полу. Явно старинный: обитый снаружи змеиной кожей, внутри — тончайшим алым бархатом, окованный тщательно отполированным золотом, сундук был доверху набит грязным бельём.

Ещё оруженосец заметил в комнате свисающую с потолочной балки большую летучую мышь. Закутавшись в кокон из своих кожаных крыльев, покрытых пылью, она совсем не обращала внимания на их приход. Юноша посмотрел на бормочущего великана, ожидая, что тот скажет: «Кто это свисает с моего потолка?» и прогонит нахалку в окно. Но Гигер её даже не замечал и, когда Гэп показал на мышь, невнятно выругался.

Через мгновение мышь была забыта, как и слой крошек, и скопившаяся пыль под столами и стульями. На одном из столов между двумя глиняными кувшинами с уксусом лежал череп, столь ужасный, что Гэпу даже не хотелось знать, какому монстру он принадлежал. Но страх юноши заметно поутих, когда он увидел, что это доказательство охотничьего мастерства великана теперь служит пресс-папье для гербария.

Пройдя под развешанными на верёвках одеждами, совсем не похожими на великаньи, они направились в соседнюю комнату. Пол здесь был частично выложен плиткой с красивейшей гравировкой — по-видимому, Гигер в совершенстве владел этим ремеслом; остальная часть пола оставалась земляной. Да, великан был склонен скорее начинать дело, а не заканчивать — плитку уложили явно несколько лет назад.

Стены небольшого коридора увешивали разнообразные рыболовные крючки, светильники, мотки верёвок, какие-то пружины, отчего-то пахнувшие мылом и дёгтем; в углу стояли грубо обрезанные доски. Соседняя комната выглядела более пригодной для жилья.

Великан жестами показал, что здесь его спальня. Прежде чем двинуться вглубь, юноша уставился на сваленные в кучу мешки, которые могли служить кроватью, на множество разных полочек — многие были прибиты к стене — и на беспорядочно разбросанные повсюду кувшины, вазы, мышеловки, подсвечники и кухонную утварь. Тут же находилась большая яма с песком для собак, на случай, если им ночью приспичит. Эта яма, наверное, была самым чистым местом в комнате.

«Вот беда, — подумал Гэп. — У него даже собаки неправильные».

Оруженосец последовал за великаном в соседнюю комнату. Хозяин чувствовал себя не в своей тарелке. Видно, он не привык к гостям и потому не знал, что с ними делать. Гигер растерянно оглядывался, пока его взгляд не наткнулся на чайник на каминной полке. Юноша внимательно посмотрел на поросль разноцветной плесени, украшавшую данный предмет. Его опасения подтвердились, когда великан предложил выпить чаю.

Гэп с отчаянием пытался вспомнить какой-нибудь культ, правила которого помогли бы ему отказаться от распивания чая, но всё же скрепя сердце принял гостеприимное предложение, стараясь не выказать отвращения.

— Тохте! — Великан радостно улыбнулся и проворно зашагал через разбросанные вещи к камину, одновременно жестами предлагая своему гостю устраиваться поудобней. Юноша с сомнением оглядел захламлённый пол.

Пока Гигер занимался приготовлением чая, Гэп вернулся к изучению обстановки. На одной из стен висела карта какой-то незнакомой ему страны; возле другой расположилось множество деревянных копий — к некоторым были привязаны рыболовные лески, — несколько ножей, стрел и даже коса.

Внимание юноши привлёк мешок на полу со сваленными в него трубками. Их там было не меньше двух дюжин самых разнообразных цветов и форм. Жестами оруженосец спросил великана, курит ли он, и нисколько не удивился, получив отрицательный ответ.

Через минуту, к облегчению Гэпа, старый чайник с треском раскололся, и его содержимое шипя разлетелось в разные стороны, поднимая столб коричневого дыма. Великан выругался, потом немного подумал, пожал плечами и предложил юноше следовать за ним в другую комнату, показывая на рот и похлопывая себя по животу.

Оруженосец неохотно пошёл, со страхом предчувствуя, что ему предстоит увидеть или ещё хуже — съесть. Тем не менее комната оказалась сравнительно чистой, и пахло здесь очень даже хорошо.

Еда? Настоящая, приготовленная пища! Как давно он не ел?.. Живот скрутило, и у юноши потекли слюнки, словно у бешеной собаки.

Пол был недавно устлан пахучим сушёным камышом, а достаточно простая обстановка протёрта от пыли. Вдоль стен висели отполированные пчелиным воском полки, на которых красовались аккуратно сложенная посуда и столовые приборы.

Гэпа заинтересовало, зачем великану столько посуды и прочих вещей, если он живёт один. Но как спросить об этом, придумать не мог.

В любом случае, сейчас его больше волновало то, что было разложено не столе. Выпучив от удивления глаза, он рассматривал неимоверное количество пищи, которой на неделю хватило бы всей его семье. В середине стола стоял огромный бронзовый горшок с витиеватыми ручками и серебряным черпаком внутри, от него поднимались завитки пара. В горшке оказалось рагу из оленины, грибов, различных специй, ячменя и даже приперченного вина. Рядом лежали три длинных буханки хлеба, горячих, словно их только что испекли. Тут же стояла недавно откупоренная амфора с вином из бузины, не меньше галлона; а вокруг расположились миски и тарелки со сметаной, малиновым джемом и самыми разными сортами сыра.

Это был завтрак для великана. Но ведь он пробыл на охоте несколько часов, а вся снедь была приготовлена совсем недавно. Если слуга, который, вероятно, и открыл для них калитку, приготовил еду так споро, значит, он действительно хорош. Однако великан не спешил домой и уж точно не намеревался найти под деревом маленького человечка.

Тем не менее за столом было подготовлено место и для оруженосца.

Юноша снова вопросительно взглянул на великана. Тот уже вовсю ел, позабыв про гостя, и Гэп решил последовать его примеру.

* * *

Юноша ещё сидел, болтая ногами, на высоченном стуле, когда Гигер принёс из соседней комнаты очень знакомый предмет.

Это было Колесо Мыслей — небольшой, причудливо украшенный деревянный диск с толстым ободом и короткой ручкой, торчащей из центра; на красивой цепочке, прикреплённой к краю, висел маленький медный шар. Именно такие Колёса Мыслей использовали Несущие Свет в Нордвозе. Великан протянул диск, казавшийся крошечным в его руках, Гэпу, и тот заметил выгравированный на ручке герб Миссионеров.

Оруженосец даже удивиться не успел, как Гигер кивком головы попросил его воспользоваться Колесом. Совершенно сбитый с толку — откуда мог здесь взяться этот предмет? — Гэп всё же повиновался.

Крепко держа диск за ручку, он начал крутить Колесо с помощью медного шарика, как делали жрецы в Нордвозе. Юноша не знал необходимых заклинаний, да и не был уверен, что хотел бы знать. Но как только Колесо пришло в движение, оно начало издавать странное жужжание. Там, у себя дома, Гэп таких звуков не слышал.

Причем звук не был обычным жужжанием, потому что одновременно он вызвал какой-то гул в голове. Гул разрастался и давил, отчего возникло тошнотворное чувство.

За шумом Гэп услышал бормочущий голос великана, повторяющего одни и те же слова на своём непонятном языке. Юноша поднял глаза, но Гигер жестом велел не спускать взгляда с Колеса. Послушно уставившись на диск, оруженосец заметил, как быстро крутящийся толстый обод вдруг побелел.

Глаза юноши расширились от удивления — на ободе стали появляться буквы.

Словно загипнотизированный, Гэп не спускал глаз с Колеса. Было ли это связано с движением диска, своим кручением воздействующим на разум, или с чарами бормочущего великана, — оруженосец понятия не имел. Однако на ободе действительно появлялись буквы, словно выведенные невидимой рукой.

«Вийнех — эскельские буквы. Письмена моего народа!»

Стоило юноше приглядеться, и он увидел: слова тоже были эскельскими. Теперь он мог понять написанное... нет, то, что писалось на глазах.

«...проверяю... проверяю... проверяю...» — гласила надпись.

Гэп на секунду поднял глаза; великан прервал монотонное бормотание и попросил юношу смотреть на Колесо внимательнее. Тогда Гэп заметил, что старые слова исчезли, сменившись новыми:

«...проверяю... проверяю... ты уже читаешь?»

Удивлённый оруженосец опять поднял глаза, и опять ему было указано смотреть на диск.

«...не будет работать, пока ты не прочтёшь сказанные слова. Теперь махни рукой, если всё понял».

«Что происходит?» — с тревогой подумал Гэп. Ему это совсем не нравилось.

«...ну же, не смущайся...»

Юноша неохотно поднял руку и, чувствуя себя полным идиотом, неловко помахал ей. Он тотчас опустил руку вниз, услышав хохот великана.

«...совсем - неплохо, верно?»

— На самом деле плохо, — тихо пробормотал Гэп, но взгляда от Колеса отрывать не стал.

«...оно было дано мне человеком с юга, похожим на тебя, мой стеклоглазый маленький друг...»

«То ли перевод неправильный, — подумал немного раздосадованный Гэп, — то ли великаны ещё те шутники. Стеклоглазый, вот уж сказал!»

«...Пора представиться. Меня зовут Юлфрик, и я — гигер».

— Гигер! — Юноша едва не кричал, ругая себя за недогадливость. Он должен был понять, только увидев великана. Ведь уже слышал это слово. Правда, у него на родине этих существ называли просто — «лесные великаны», из-за нелюбви эскельцев к непонятным словам и недостатка воображения.

Считалось, что гигеры цивилизованны и живут вместе небольшими сплочёнными группами, как люди. Будучи дальними родственниками джойгеров, они всё же не владели магией, как их сводные собратья. Гэп знал только об одном поселении гигеров, которое располагалось в нескольких месяцах пути на юго-запад от Вида-Эскеленда, в непроходимом Крофском лесу далёкого Грендалина.

Грендалин. Конечно! Наверное, именно эта страна изображена на той карте в комнате. Но что Юлфрик делает здесь, во Фрон-Вуду? Да еще к тому же один, если не считать гончих и невидимого слуги? Гостеприимный хозяин, казалось, не вполне подходил под слышанное юношей описание этих живущих племенем великанов.

Гудение Колеса изменилось, стало пронзительнее, добавился какой-то визг. Оруженосец взглянул на диск.

«...не боо-сся сбаак, нни неее трооннт таббе елли нее трроннт ихх...»

Что-то пошло не так. Кровь в голове Гэпа начала пульсировать, а буквы на ободе стали хуже, чем почерк Нибулуса. Юноша наклонился ближе, всматриваясь в крутящийся диск.

«...нн'пох... да грунн ту фен хи помаккс...»

Визг перерос в громкий вой, пронзая мозг Гэпа, словно раскалённым вертелом. Юноше стало плохо. Юлфрик схватил оруженосца за запястье и, мягко направляя его руку, выровнял Колесо.

«...Нужно держать его вертикально, иначе колдовство не сработает. Извини, следовало сказать раньше. Но у меня не было возможности поупражняться в этой чаще...»

— Тогда почему ты здесь? — спросил Гэп. — И кто дал тебе эту штуковину? Я прежде ничего подобного не видел.

Юлфрик покачал головой и забрал Колесо из рук юноши. Он начал сам крутить диск, считывая то, что говорит оруженосец.

«...э-э... Привет... Это... Меня зовут Гэп. Гэп Реднар... э-э... Я из... ты понимаешь мои слова?»

Юлфрик энергично кивнул, и широкая улыбка осветила его лицо. Великан не отрывал глаз от Колеса. Ему явно нравилась такая беседа.

* * *

Несомненно, это был самый странный разговор в жизни юного эскельца. Сначала они оба — и человек, и великан — представились под мерное гудение диска. Юлфрик говорил на своём странном языке, а Гэп читал появляющийся на ободе Колеса Мыслей перевод. Потом они менялись местами, и рассказывал уже юноша.

Оруженосец обратил внимание, что гул был более сильным, когда письмена читал великан; к тому же в глазах гигера отражался красный свет, а в его собственных, судя по отражению, — белый. По-видимому, разные языки «светились» разными цветами. Игрушка оказалась очень захватывающей, и никто не хотел прекращать разговор.

Как понял юноша, Колесо подарил Юлфрику проходящий мимо миссионер Куны из Вида-Эскеленда — в знак благодарности за гостеприимство. Этот предмет являлся идеальным «инструментом торговли», ведь каждый купец нуждается в искусном переводчике, чтобы общаться с дикарями из дальних стран. Гэпа удивила щедрость жреца, просто так отдавшего подобное сокровище. Или двенадцатифутовый великан со сворой прожорливых гончих был более напорист, чем говорит? И зачем живущему в одиночестве Юлфрику Колесо, если нет возможности его использовать? Бедный великан, наверное, всё это время ждал возможности испытать игрушку.

Но настоящее чудо заключалось в другом: два таких неразговорчивых существа, как Гэп и Юлфрик, вдруг преобразились в восторженных собеседников.

Правда один раз их приятная беседа была прервана. Любопытный оруженосец решил проверить, что будет, если покрутить диск в другую сторону. Белое сияние обода неожиданно стало чёрным, а гул сменился громким страшным рычанием. На Колесе возникли красные древние письмена:

«Заживо сдери с великана кожу! Ну же, ты хочешь...»

Гэп быстро начал вертеть диск в правильном направлении, изо всех сил стараясь не замечать красноватый пар, идущий от Колеса.

* * *

Юлфрик был настоящим затворником. Он почти ничего не сказал о причинах, побудивших его оставить свой народ и обосноваться в этих странных и, по общему мнению, ужасных лесах в тысячах миль от дома. Великан предпочитал говорить о настоящем, а не о прошлом, и Гэп, видя его уклончивость, не стал настаивать. Отшельник жил здесь в компании своих гончих, а его единственными визитёрами, не считая миссионера Куны два года назад, были изредка забредавшие в эту глушь «лесные странники».

Они, как понял взволнованный юноша, были похожи на легендарных баронов-охотников из Грендалина — самых любимых Гэпом героев легенд. Обычно — полги, изредка люди, тассы и даже хогеры, они отличались непревзойдённой выносливостью, более того, жестокостью и корыстью. Одновременно исследователи, солдаты и звероловы, бароны проникали в самую чащу диких лесов по рекам и там, где было необходимо, волоком тащили свои лодки к другим потокам, спали всегда под открытым небом, даже зимой. Какие отношения сложились у Юлфрика с этими людьми, он не сказал. Но если великан смог настоять на своём при встрече с ними, то он явно не так прост, как кажется.

Юноша почувствовал себя чрезвычайно маленьким и ничтожным. Он и вправду был очень маленьким. Сидя на краешке огромного стула, Гэп думал, как здорово, что во время разговора приходится смотреть на диск, а не в глаза великану.

— Те блюда, которые мы ели? — спросил оруженосец, прихлёбывая чай, неожиданно появившийся перед ними на низеньком столе. — Это Хилдеред?

Юноша уже давно хотел расспросить о невидимом слуге, открывшим им калитку и приготовившим еду, которая, возможна, спасла ему жизнь. Он почти вырвал Колесо из рук Юлфрика, желая побыстрее прочесть ответ.

«...Нет, это был завтрак. Мы не едим Хилдереда...»

Гэп посмотрел на великана, прищурив глаза. Он не понимал, то ли дело в переводе, то ли у гигера своеобразное чувство юмора.

«...Хилдеред всегда рядом, если нужен. Он вокруг нас, но его невозможно увидеть...»

Юноша так и не получил ответа на свой вопрос. Он хотел еще расспросить о Хилдереде, однако Юлфрик настоятельно попросил юношу рассказать о том, как он сюда попал.

Гэп подождал, пока великан начнёт крутить диск, но едва начал свой рассказ, как тут же замолчал. Что он может сказать?

До сих пор все его мысли были сосредоточены на одном: как выжить, как раздобыть света, тепла, воды, еды и не быть разорванным на части подземными созданиями хаоса. Только сейчас, сидя за толстыми каменными стенами в полном всяких безделушек доме великана, обсохший и накормленный, юноша вспомнил о своих спутниках и о цели похода.

Где они сейчас? Стали жертвами Ним Кэдог и её ужасных слуг? Или им каким-то чудом удалось спастись? Если так, то что произошло с ними потом? Ведь эти земли полны опасностей...

Сильное чувство одиночества обрушилось на Гэпа; всё пошло не так, едва он был оторван от отряда. Нежданные и нежеланные слёзы наполнили глаза. Оруженосец опустил голову вниз, делая вид, что устраивается поудобнее, прежде чем начать рассказ. Он ни за что не должен показать этому дикому лесному великану свою слабость.

Неожиданно голова закружилась. Юноше стало очень плохо, дрожь пронзила тело.

Жар, истощение и тяжёлая пища после столь долгого голодания доконали его, не говоря уж о невесёлых мыслях, касающихся бывших спутников. Великан удивлённо посмотрел на Гэпа, ожидая волнующую историю, но вместо этого увидел лишь маленького тщедушного человечка, покачнувшегося на стуле.

Бесполезно. Юному эскельцу сейчас было не до напускной храбрости. Мир перед его глазами завертелся быстрее, чем Колесо Мыслей, юноша завалился назад и потерял сознание.

* * *

Не зная того, Гэп проспал целых два дня. Всё это время он лежал свернувшись, никем не потревоженный, на том же самом кресле, во сне излечиваясь от слабости и истощения, а гигер ни разу не заглянул сюда. Юноша остался в комнате один и вскоре был забыт, как та летучая мышь.

Проснувшись, Гэп обнаружил, что чист, так чист как не был уже чёрт знает сколько времени. Даже одежда оказалась выстиранной, высушенной и вновь одетой на него во время сна, хотя пахла псиной, а местами к ней пристали собачьи волоски — по-видимому, Шлёпп ложился рядом.

На столе его поджидала миска с густым, пахнущим лекарством, мясным бульоном, таким горячим, что от него шёл пар.

«Хилдеред», — подумал юноша, перво-наперво хватая миску.

Когда он наконец встретился с Юлфриком снова, лесной великан поначалу уставился на него в полнейшем недоумении, словно не понимая, что этот маленький человек делает в его доме. Потом вроде вспомнил и некоторое время решал, как поступить с юношей.

В итоге они снова устроились рядом с Колесом Мыслей, и Гэпу пришлось вернуться к рассказу о своих приключениях. Всё в юноше жаждало забыть о происшедшем, он хотел только одного — каким-то образом вернуться домой. Бесчисленные мили, отделяющие его от родных краев, заставляли почувствовать себя глубоко несчастным, а рассказ мог только ещё больше ухудшить настроение.

И все же Гэп чувствовал, что обязан этому странному существу, спасшему ему жизнь. Да и выбора, похоже, не наблюдалось. Неуступчивый великан не станет терпеть слабость. Долги необходимо возвращать, и юноше, подобно странствующим менестрелям, придётся отрабатывать ужин.

«Только нельзя ему рассказывать про поход, — повторял Гэп сам себе, когда великан начал крутить диск — Иначе Финвольд убьёт меня, если он ещё жив».

Рассказ начался, и оруженосец тотчас понял, как трудно будет объяснить свое появление здесь, не упоминая о походе. Он не раз пытался обойти эту тему, но не мог придумать правдоподобной причины, побудившей его путешествовать в одиночестве по диким краям. В результате, после долгих колебаний и нескольких неудачных вступлений, из-за которых Юлфрик хмурился и начинал нетерпеливо трясти Колесо, Гэп решил рассказать всю правду. Кроме того, юношу нисколько не радовала необходимость врать тому, кто спас ему жизнь.

Но когда он начал рассказывать, то правда показалась совершенно нелепой. Какие-то знамения, жрецы, пеладаны, повелитель рогров, о котором великан никогда не слышал... А цель похода? Убить то, что давно мертво! Вот случай с Ним Кэдог звучал правдиво, да только становилось непонятно, как юноша ухитрился добраться сюда, в чащу Фрон-Вуду. Как объяснить, если Гэп сам не знал, что произошло?

Закончив свой рассказ — целая эпопея, способная посрамить самых известных скальдов Нордвоза хотя бы потому, что была правдой, — юноша подумал: с таким же успехом он мог бы и соврать.

Люди, если и утруждали себя выслушать Гэпа Реднара, а это случалось нечасто, всегда считали, будто он выдумывает или сам не знает, о чём говорит. В минуты сильнейшей досады юноша частенько гадал, что случится, окажись он перед самыми великими профессорами математики и заяви: «1 + 1 = 2»? Точно не поверят. И все эти умнейшие люди замечутся в панике, не понимая, почему основы математики вдруг ушли у них из-под ног.

К удивлению оруженосца, Юлфрик ему поверил. Он спокойно сидел в кресле, небрежно читая слова на ободе, кивая время от времени. Иногда ему даже становилось скучно, и великан рассеянно глядел по сторонам.

Хотя одно место в рассказе пробудило в нём неподдельный интерес: упоминание шахты, выходящей в лес. Юлфрик явно знал о ней и внимательно читал описание юноши. Когда же Гэп перешёл к своей встрече с живой слизью, великан уверенно кивнул и протянул оруженосцу диск.

«...Иикра...», — объяснил гигер, задумчиво уставившись в одну точку.

«...Живая экзема... сочленение мёртвой расплавленной плоти... злобное выделение порождённой преисподней слизи, извергнутое из самых тёмных глубин самого Зла...»

— Да, наверное, — неуверенно продолжил ошеломлённый Гэп. Он даже не знал, что удивило его больше — великан или Колесо.

«...Тошнотворный Ночной Кошмар... — продолжил великан, увлёкшись. — ...Пир Мерзости, Истинно Сочащаяся Ядом Язва... собственно, блестящая лужа гноя...»

Юлфрик откинулся назад и улыбнулся, позволяя своему гостю продолжить. Таким довольным Гэп видел его во второй раз. Юноша почувствовал, что ручка Колеса сейчас была очень горячей. Он отдал великану диск, чтобы продолжить историю.

Теперь Гэп рассказывал о том, как спасся из шахты, как бежал через лес, о жаре, слепоте, голоде — всё вплоть до самой встречи с гигером.

Колесо остановилось. Юлфрик молчал. Гэп неловко покрутился на стуле. История получилась хорошая, точно. Он видел по глазам великана, что ему понравилось. Но если юноша ждал похвалы, то зря. Хотя Юлфрик выглядел задумчивым, произвести на него сильное впечатление было нелегко.

Почесав поросшую жёстким волосом левую подмышку, гигер снова передал Колесо оруженосцу и сразу перешёл к сути.

«...Итак. Ты сейчас один, безнадёжно заблудился и не знаешь, как поступить дальше, верно? Ты хочешь, чтобы я тебе помог?..»

Гэп дважды кивнул. Великан определённо говорил напрямик, не пытаясь смягчить слова.

«...вопрос в другом. Ты попытаешься найти своих друзей, отправишься дальше самостоятельно или вернешься домой?»

Разум словно оцепенел, жар начал потихоньку возвращаться. Гэп видел перед собой только маленькие вийнехские буквы, появляющиеся в свечении крутящегося обода. Они стояли перед глазами, затмив собою белый свет.

Что ему теперь делать?

До сих пор юноша думал только о выживании. Он и не хотел больше ни о чём думать. Но великан не даст ему уйти от ответа.

Продолжить поход самому? Ну уж нет! Может, Юлфрик с этим и справился бы, но он? Разыскать друзей? Ради бога, да они наверняка мертвы... А если и живы, есть ли шанс с ними встретиться? Его никогда не посвящали в подробности маршрута. Да, они направляются в Мист-Хэкель, город среди Дождевых равнин, а Фрон-Вуду находится где-то к северу от Дождевых равнин. На северо-востоке? Северо-западе? Даже если он сумеет добраться до этого города, встретит ли он там своих спутников?

Нет, они точно мертвы. А если и живы, то отправились дальше без него.

Решение было принято: он вернется домой.

Какое невероятное облегчение! Какое сладкое чувство свободы! Наконец он может пойти домой. Подступающий жар тут же исчез. Юноша почувствовал себя таким счастливым, как ни разу за всё время его ужасных злоключений.

Но что дальше? Несмотря на обретённую свободу, ещё надо как-то добраться до дома. Нужно накопить сил, разработать самый удобный маршрут, запастись едой...

Нельзя оставаться у великана слишком долго, это ясно. Юлфрик позволит ему передохнуть, а потом отправит восвояси, снабдив едой. Да и за это надо чем-то отплатить.

— Проблема, — смущённо произнёс Гэп.

Юлфрик, по тону поняв, о чём думает юноша, кивнул. Откинувшись назад, великан принялся грызть грязные ногти, задумчиво изучая маленького человека.

Через некоторое время он заговорил:

«...Со мной не впервой случаются такие вещи. Разные странники бредут через лес, распугивая дичь и прячась от моих гончих. Голодные, больные, нуждающиеся в проводнике. И только Юлфрик помогает им... Что ж... такое случается...»

Гэп покраснел и кивнул, соглашаясь. Он стыдился взглянуть великану в глаза.

«...Там, откуда ты пришел, нет лесов?..»

Юноша растерянно посмотрел на великана.

 «...Тот последний человек, которого я подобрал, был тоже эскельцем...»

Оруженосец вопросительно показал на Колесо.

«..Да, миссионер. Он не представлял, что делать дальше...»

— Не знаю, — ответил Гэп. — Действительно не знаю. Просто совпадение. Вида-Эскеленд — ближайшая цивили... нет, населённая страна. Может, среди нас больше путешественников... или идиотов.

Юноша замолчал, испытывая сильную жалость к этому нескладному и несгибаемому существу перед собой.

— У нас есть леса, но в них больше почти никто не ходит, — добавил Гэп, в безнадёжной попытке оправдать человеческую слабость.

Юлфрик потёр нос, вырвал из него несколько волосков, потом так долго чесал брови, что на плащ посыпались хлопья кожи и белые клещи. Великан пытался что-то вспомнить.

Немного погодя он встал и поманил Гэпа за собой.

«...Пойдём. Он кое-что оставил. Я покажу тебе...»

Они вошли в соседнюю комнату — «для гостей», так перевело это слово Колесо. Здесь стояла грубо сколоченная кровать, едва присыпанная соломой, которая скорее напоминала стойло в хлеву, а рядом примостился табурет всего о двух ножках. Третья ножка был изъедена до основания какой-то зловредной плесенью, и её место заняла стопка книг. Грязные и отсыревшие, они явно видали лучшие времена.

«...Видишь, библиотека...»

Юлфрик с трудом скрывал гордость в голосе. Несомненно, так далеко на севере шесть книг в одной комнате представляли собой целую библиотеку. Но, глядя на эту жалкую кучку потрёпанных непогодой старых фолиантов, Гэп подумал: может, великан опять что-то путает?

Гигер подошёл к своей ценной коллекции литературных шедевров и начал один за другим их вытаскивать. Юноша присоединился к нему, и вот они уже вместе пытались прочесть неразборчивые надписи на переплётах. Две книги оказались так сильно повреждены, что названий было не разобрать, а одну из них даже открыть не получилось — страницы полностью слиплись. Третья была написана на незнакомом и Гэпу, и великану языке, зато четвёртая и пятая излагались на эскельском. Одна, которая теперь стала гнездом для полёвок, называлась «Морио и менестрели из Фрийи», другая же — «Большая книга военных злодеяний наховианцев».

Шестая книга — менее всех потрёпанная и самая маленькая — содержала письмена, распространённые на территории Кваладмира. На переплёте красовались символы, напоминающие знаки алхимика. Именно её гигер выхватил с таким нетерпением. Юлфрик печально пролистнул её, потом открыл первую страницу и показал Гэпу.

Юноша увидел сделанную от руки дарственную надпись. Хотя большая ее часть была написана всё на том же непонятном языке Кваладмира, в самом конце было дописано несколько слов на эскельском.

— «Юлфрику, — громко прочитал Гэп. — Спасибо за оленину. Прощай. Финвольд».

У оруженосца челюсть отвисла от изумления. «Финвольд?»

Великан пытливо смотрел на юношу. Он ещё никогда прежде не видел у человека такого выражения лица.

«Финвольд?» Гэпа одолевали сомнения. Юноша предложил Юлфрику взять в руки Колесо.

— Миссионер? — спросил он, показывая на подпись. Великан кивнул.

«Что Финвольд здесь делал? — озадаченно размышлял Гэп. — Неужели тот самый... но сколько Финвольдов найдётся в Вида-Эскеленде? Вдобавок, владеющих книгой по алхимии?»

— Стройный, бледный, чёрные волосы, чёрные глаза? — описал юноша жреца. — И носит медальон в виде... — Он руками обрисовал в воздухе факел Куны.

Юлфрик энергично закивал.

«...Из серебра...»

— Точно, из серебра, — подтвердил Гэп. Так оно и есть. Финвольд! Юноша в своём рассказе не упоминал никаких имён и города, откуда они вышли — не видел необходимости вдаваться в детали.

«...Значит, ты его знаешь...»

Юлфрик равнодушно пожал плечами. Ему не показалось странным, что оба его гостя знакомы, ведь они, в конце концов, родом из одного края.

Но не это совпадение поразило Гэпа, такое в жизни случается. Он не мог взять в толк, что Финвольд забыл здесь, на севере.

— Да, я его знаю, — задумчиво ответил оруженосец. — Точнее, знал. Финвольд — и есть тот жрец-чародей, о котором я тебе рассказывал. Именно он воодушевил всех отправиться к Утробе Вагенфьорда. У него было видение о воскрешении Дроглира.

«...Интересно. Тогда им, несомненно, двигала крайняя необходимость. Когда я наткнулся на него два года назад, он был таким же, как ты: оголодавшим, испуганным, истощённым. Он бродил по лесу, не понимая, что делает. Я привёл его сюда, как и тебя, и позволил набираться сил. Через неделю Финвольд был готов и ушёл, поклявшись никогда в жизни не возвращаться в эти края. Ха! Думаю, он не ожидал, что дикие земли окажутся настолько дикими!

И всё же, спустя два года здесь появляется его друг и рассказывает мне, будто Финвольд вновь пустился в путешествие через Великий лес! Его новая миссия, наверное, очень важная, если он отважился, пусть даже в компании воинов, отправиться туда, где едва не погиб. А ты сам-то веришь, что рогр снова воскреснет?»

Гэп ответил не сразу. Он тупо смотрел на мокрые следы на полу от ног Юлфрика, покусывая нижнюю губу.

— Два года назад, говоришь? А Финвольд сказал тебе, что он делал один в лесу?

 «...Да, сказал. Он был послан старшими жрецами, чтобы просвещать дикарей Умерта. Он сказал, будто их безбожные души нужно спасти, и именно он выбран нести этот свет... вооружённый только верой, серебряным амулетом... и мёртвой змеёй в сумке, насколько я помню...»

Великан замолчал и положил руку на дверной косяк, но тут же сморщился, быстро вытер руку о плащ и продолжил:

«...Он казался таким преданным идее — движимый одной целью...»

Гэп лишь озадаченно покачал головой.

— Нет, не похоже на Финвольда, которого я знаю. Он действительно предан своей вере, с этим не поспоришь. Но за все время нашего знакомства он ни разу не показал себя миссионером. Ни единого раза. Он больше исследователь, чем проповедник.

Юноша всерьёз задумался. Что-то было не так. Ему не приходилось слышать упоминаний о миссии на севере; а в Нордвозе такие вещи не прошли бы незамеченными. «Что он там делал? Почему Финвольд никогда не рассказывал об этом своим спутникам? Как всё странно».

Что же до Умерта... Разве не туда путники должны были направиться? Насколько он помнил, это единственное поселение на Дальнем Севере в непосредственной близости от острова Мелхас.

Умерт? Почему из всех городов именно Умерт? Что в нём особенного? Несомненно, должна быть какая-то связь. Однако, по словам гигера, он встретил Финвольда два года назад, а божественное откровение посетило жреца лишь этой весной...

...Или он только так всем сказал? Что же Финвольд знал такого, чтобы держать в секрете от всех в течение двух лет, если не больше?

Вопросы без ответов долго терзали Гэпа, не давая сосредоточиться. Потом вспомнились сказанные Юлфриком слова.

— Мёртвая змея в сумке? Я правильно прочёл?

Великан пожал плечами.

«...Так выглядело со стороны... Не могу сказать точно, потому что он никогда не показывал... Длинный плоский предмет, обёрнутый в промасленную дерюгу, привязанный к спине... мешковина была плотно намотана на что-то длинное и извивающееся... но жёсткое, словно дерево... как я и сказал, напоминало мёртвую змею... Он никогда глаз с неё не спускал...»

Гэп внимательно читал появляющиеся на ободе слова. Но в смысл вникнуть не мог и решил, что дело в неправильном переводе.

В любом случае, Финвольд погиб вместе с остальными, и теперь его тайны навсегда покрыты мраком.

* * *

Великан принял Гэпа не по доброте, чувству долга, любопытству или даже одиночеству, а исключительно по рассеянности. Гигер практически не помнил, почему юноша живёт в доме. Даже собаки временами не замечали его. Юный эскелец словно растворился, исчез из мира живых. Прошло какое-то время, прежде чем Юлфрик перестал удивляться, завидев гостя.

В итоге Гэп полностью погрузился в каждодневную рутину. Он изо всех сил помогал по дому и на охоте и отъедался, намереваясь остаться, лишь пока полностью не восстановит силы для обратного пути.

Хотя пробыл он у Юлфрика недолго, за это время перед ним открылся совершенно новый удивительный мир. Если ему суждено пережить переменчивый нрав Фрон-Вуду, то он никогда не забудет столь ярких минут. Тайная жизнь леса постепенно раскрывалась перед его юными глазами. Гэп никогда бы не поверил, что все пятнадцать лет жизни за высокой стеной Нордвоза он не видел подобного чуда, происходящего прямо под носом.

Правда, не всё было прекрасно и удивительно. Гэп нырнул в дикий мир боли, лишений и жестокости, что, после перенесённых им суровых испытаний, он всей душой ненавидел. В то же время он впервые разглядел и понял ту жизнь, о которой не имел никакого представления.

Не ощущать здесь страдания и боль было невозможно. Они выступали не случайными гостями, а являлись неотъемлемой частью существования. А если вставала задача — её требовалось решить. Вынужденный принять эти условия, Гэп мужал на глазах.

Пришлось свыкнуться и со смертью, чтобы закалить себя. Прежде убийство совершалось, только если отряд имел несчастье столкнуться с реальной угрозой для жизни. А сейчас они просто убивали, без сожаления, без оправдания, пользуясь своей силой и превосходством. Убивали ради мяса. Часто жертвами становились совсем маленькие животные, впервые увидавшие свет, Или больные и старые. Все они беспощадно шли под нож — сострадание было здесь непозволительной роскошью. Это только добыча, мясо, которому суждено стать пищей.

И хотя оруженосец пробыл с Юлфриком совсем немного дней, они показались ему бесконечно долгими. Время наполнилось иным смыслом: важно было выжить сегодня, а что случится завтра, не имело особого значения. Вскоре Гэп открыл для себя и другую сторону такого существования — необходимость ежечасно бороться за выживание наполнила его новой силой. Они жили в полном смысле этого слова, а былое время казалось проведённым во сне. Годы охотника могут оказаться очень короткими, но разве это важно?

Все чувства Гэпа пришли в норму и даже обострились. Реакция стала быстрее, а слабость и истощение вовсе ушли. Тело лучилось необыкновенной силой и энергией, когда он шёл на охоту с великаном и его сворой гончих.

Даже очки, казалось, запотевали не так часто.

Лишь к одному оруженосец так и не мог привыкнуть — к Хилдереду. Юлфрик ничего не рассказал о невидимом обитателе дома. Кто-то готовил еду, мыл тарелки, складывал разбросанные вещи. Великан явно к такому привык. Однако всё было сделано как-то небрежно, без должного уважения и подобострастия, ожидаемого от слуги. Если сделано — хорошо; если нет... что ж, разве можно требовать исполнительности от добровольного помощника, которому, как понял Гэп, ничего не платили? К тому же невидимого.

Только один раз юноша мельком заметил это существо. Однажды утром он вылез из своего «хлева», чтобы сходить за кружкой холодной воды, и, войдя в столовую, увидел — так он решил — Хилдереда. В бледном свете занимающегося дня Гэп краешком глаза заметил маленькую спящую фигурку, которая парила над столом.

Оруженосец испугался и никогда больше не входил сюда один. На вопрос юноши великан лишь ответил, что Хилдеред — нисс. Такого слова в эскельском языке не было. Юлфрик не стал рассказывать подробнее, а Колесо Мыслей сочло это объяснение полным. В результате Гэп решил, что ниссы сродни гардвордам и годбондам, которые обитали в его краях.

В некоторых домах Нордвоза, по слухам, обитали гардворды. Увидеть их было практически невозможно, и потому описаний не существовало. Говорили, что они — духи, охраняющие дом, но гораздо больше размером, чем виденный оруженосцем парящий гомункулус. Гардворды были огромными, тучными и голыми; говорили даже, что размером с дом, чему Гэп не особо верил. В отличие от нисса, они ожидали платы за свои труды. Если же платы не получали, то могли бродить по дому, топая и хлопая дверьми, или же наутро проснувшийся хозяин обнаружил бы, что кладовая пуста, а кошка исчезла.

С другой стороны, гардворды были более злобными, точнее сказать, вредными, чем маленький миролюбивый Хилдеред. А уж годбонды, трое из которых — по словам хвастливых пеладанов, а те всегда хвастают — жили в Винтус-холле, ещё хуже. Они были бесплотным, и потому урезонить их никогда не получалось. Годбонды не нуждались в плате, зато не любили гостей и швыряли в них всё, что заблагорассудиться. Они даже могли убить неизвестных им посетителей.

Мысль о могущественном духе-хульдре — все подобные существа были хульдрами, — живущем в том же доме и вольном делать всё, что захочет, немного нервировала Гэпа. Юноша не мог взять в толк, почему гигер так спокоен.

Но что взять с Юлфрика...

* * *

Как-то раз лесной великан позвал Гэпа и показал на дверь, которую юноша прежде не замечал. У гигера был заговорщицкий вид: «Хочу тебе показать нечто особенное, мальчик...»

Оруженосец с опаской посмотрел на Юлфрика, но всё же позволил подвести себя по небольшому тёмному коридору вниз к двери. Здесь всё было более ветхое, чем в остальном доме, и пахло дрожжами.

Юлфрику пришлось дважды с силой надавить на дверь, прежде чем она открылась. Пригнувшись, великан вошёл внутрь.

Гэп, постояв секунду, последовал за ним. Света совсем не было, а запах стал заметно резче. Тем не менее юноша покорно спустился по скрипучим ступенькам.

Юлфрик высек искру и поджёг масляную лампу, стоящую на полке. Гэп в изумлении огляделся. Она попал в огромный погреб с длинными стеллажами, заполненными бутылками, кувшинами, амфорами и небольшими бочонками. Все ёмкости были плотно закупорены, но, как с лёгкостью догадался Гэп, вмещали крепкий алкогольный напиток. В руках юноши оказалось Колесо Мыслей.

«...Мой винный погреб...» — с гордостью объявил Юлфрик.

Оруженосец не отводил изумлённого взгляда. Однако больший интерес у него вызвал сильный запах креозота.[] Еще здесь пахло дрожжами, канализацией и старыми носками, но аромат смол всё перекрывал. Повсюду на полках стояли огарки свеч из пчелиного воска — результат неумелых попыток рассеять или хотя бы смягчить неприятный запах. Лесные пчёлы строят отчасти смолянистые соты, и потому любые свечи из их воска будут обязательно пахнуть креозотом.

«...Здесь, мой маленький друг, я храню моё величайшее сокровище. В погребе я делаю, процеживаю, разливаю по бутылкам и храню Сколлдхе-Ингри — вино из черноягод. Никому не рассказывай, ладно, мой друг. Этот секрет знают только я, Хилдеред и ты...»

Гэп в сомнении оглянулся: кому он может рассказать? Но всё же кивнул.

«...Хорошо... — Юлфрик улыбнулся. — Даже Финвольд не был сюда допущен...»

Гигер подошёл к ближайшему стеллажу, вынул оттуда самую маленькую бутылочку и сдул с неё пыль. Поднеся привязанную бумажку к свету, посмотрел на дату розлива. Удовлетворённо улыбнувшись — вино выдержанное, великан поманил юношу за собой, дружески подмигнув.

Он отнёс бутылочку на небольшой стол, рядом с которым стояли две табуретки, забыв стряхнуть длинную паутину, тянущуюся следом, словно пуповина. Несколько мохнатых пауков упали со стеллажа, приземлившись с глухим звуком на каменный пол, и поспешно скрылись в темноте. Юлфрик поставил бутылку и принялся рыться в старом ящике с инструментами в поисках каких-нибудь ёмкостей для питья.

Тут внимание Гэпа привлёк тихий звук, с которым ещё одна бутылка покинула свой стеллаж. С любопытством и тревогой смотрел он на проход между полками — бутылка теперь зависла в воздухе. Что-то её встряхнуло, потом раздался осторожный хлопок вынимаемой пробки. Бутылка наклонилась и медленно и неуклонно стала опустошаться. Юноша тихо позвал Юлфрика, ожидая, что ценное вино сейчас прольётся на пол, но, к его изумлению, не упало ни капли. Оно просто исчезло.

Великан был всецело занят поиском сосудов. Гэп уже хотел подойти и привлечь его внимание, когда услышал тихое: «Ш-ш-ш» оттуда, где зависла бутылка.

Только сейчас он понял, почему Хилдеред решил работать в доме Юлфрика.

Наконец гигеру удалось откопать две деревянные чаши. Он протянул одну юноше — тому пришлось держать её обеими руками, как миску — и налил в каждую немного Сколлдхе-Ингри.

Лёгкий красноватый пар заструился от горлышка, когда полилось вино, резкий запах ударил в нос. Но едва в голове прояснилось, Гэп различил богатый багровый цвет вина, похожий на кровь, пролитую ими на охоте. Повинуясь инстинкту, оруженосец выпил всё одним залпом, не ожидая приглашения.

— Эй, полегче, мальчик! — со смехом сказал Юлфрик на своём родном языке. — Этого тебе должно было хватить на целый вечер!

Но Гэпу было уже всё равно. Вино наполнило его верой в себя. Юноше очень понравился крепкий жгучий напиток с фруктовым вкусом и потрясающим ароматом. Он уже чувствовал, как тот струится по жилам, подобно расплавленному олову. Оруженосец протянул великану пустую чашу.

— Ещё?! — возмущённо зарычал Юлфрик, затем опомнился и немного подлил. — Почему бы и нет? — пробормотал он, усаживая Гэпа на табуретку.

«...Это... — начал объяснять гигер юноше, крутившему Колесо быстрее и с большей силой, чем необходимо, — ....плод любви, заботы и поклонения высочайшим идеалам виноделия многих, многих поколений. Сколлдхе-Игри — венец творения гигеров, лучшее произведение нашего искусства, последнее слово в винном совершенстве. Ты наверняка слышал о хогеровском эле... Секрет его приготовления не зря охраняется. Но со Сколлдхе-Ингри всё иначе. Если тайна эля просто хранится этой расой, то даже существовании нашего вина является секретом, столь же бесценным, как рецепт приготовления. Лишь гигеры знают о нём и не собираются раскрывать...»

Гэп трижды ткнул себе в грудь пальцем, словно говоря: «Только мне».

Юлфрик растерялся и стал покусывать губы с досады. «...Ты обещал никому не говорить?..»

Юноша снова протянул ему чашу и подмигнул.

«...Хорошо. Как я уже сказал, это — наш секрет. Вино должно бродить много лет при определенной температуре, и его следует процеживать по крайней мере пять раз в год. Оно настоено на огромных черноягодах из Перчтамма-Винфьотля. Только в этой долине далеко на севере...»

Гэп выгнул бровь и приложил палец к губам.

«...Чёрт! Чёрт, чёрт! Должно быть, в голову вдарило... Перехожу к сути, сейчас самое время сбора черноягод. Через неделю мы с тобой отправимся в долину Перчтамма-Винфьотль. Всё путешествие займёт две недели... здесь спешка ни к чему...»

Великан подождал, пока оруженосец перестанет пьяно хихикать.

«...Наш путь пройдёт через самые опасные участки леса, куда я ни за что бы не сунулся, если не ожидаемая в итоге награда. Мы пройдём через само сердце Фрон-Вуду. Там почти нет дорог, и обитают странные создания и расы, которых следует избегать. Каннибалы... На этот раз, Гэп Реднар, если ты заблудишься, тебе уже никто не поможет. Понял?»

Гэп его даже не слышал, не говоря уж о том, чтобы понять. Юноша лежал на полу и спал.

* * *

Секрет, случайно разболтанный Юлфриком, так и остался секретом. На следующее утро оруженосец проснулся, испытывая первое и сильнейшее в своей жизни похмелье. Как он ни пытался заставить голову работать, ему не удалось вспомнить, что довело его до такого состояния. Весь предыдущий день был словно в дымке. В памяти отложилось только одно — через неделю они с великаном отправляются в какой-то поход.

И вскоре этот день настал.

— Проснись, проснись, маленький человек! — орал с кухни Юлфрик, полный небывалой жизнерадостности. — Солнце взошло, небо безоблачно — прекрасный день для похода!

Он говорил на своём языке без Колеса, и потому Гэп, ещё не вылезший из «хлева», не понимал, о чём речь. Однако в настроении великана ошибиться было невозможно. Юноша набрал полную руку соломы и накрыл ею голову, прячась, словно улитка.

«Как можно быть таким бодрым и жизнерадостным в такую рань?» — недовольно думал он, изо всех сил стараясь не обращать на себя внимания хозяина. Но всё-таки это был день выступления в поход, и потому весь дом гудел. Юлфрик занимался последними приготовлениями, собаки радостно носились и прыгали, и ещё откуда-то доносился шум и, конечно же, запах готовящегося завтрака. Хилдеред явно решил не отставать.

— Чёртовы походы! — раздражённо пробормотал Гэп. — Кому они вообще нужны?

Неожиданно юноша понял, что уже слышал эти слова; его посетило смутное беспокойство, и повеяло болотом. Но он не хотел вспоминать, кто произносил их раньше.

«Наверное, любой человек, испытавший на себе тяготы похода, приходит к такому заключению», — с печалью подумал оруженосец и выбрался из соломы.

* * *

Через час они вышли. Шлёпп бежал впереди, за ним следовали остальные девять гончих, а Гэп и Юлфрик замыкали шествие. Выйдя наружу, маленький отряд на секунду остановился, чтобы проверить, как невидимый слуга закроет за ними огромную деревянную калитку, и после энергично двинулись вглубь леса.

День на самом деле выдался замечательный. Утренний туман постепенно рассеивался. Отовсюду, кроме самых мрачных сырых чащоб, он вскоре полностью исчез, словно призрак при свете дня, оставив после себя только блеск росы на листьях.

Несколько дней — и знакомые тропинки, которые Гэп уже успел изучить, закончились, пошли неисхоженные места. Гончие стали держаться поближе, постоянно принюхиваясь, и шерсть на их загривках всё время стояла дыбом. Чем дальше на север они продвигались, тем менее заметными становились тропы; волей-неволей путники петляли, с трудом выбирая верное направление. Несмотря на недавно приобретённые, пусть и скудные, знания природы, юноша не мог понять, каким образом кто-то, пусть даже хорошо чувствующий лес Юлфрик, может здесь ориентироваться.

Это был совершенно другой мир. Деревья, почти все хвойные, стали выше, а густой подлесок из кустов ежевики сменился упругим ковром из иголок и редких зарослей папоротника. Пропахший смолой воздух бодрил.

Изменилась и попадающаяся дичь. Кабаны, олени, перепела уступили место странным, лазающим по деревьям кошкам, огромным грызунам с колючей щетиной и крошечными, с подслеповатыми глазками приматам, что рыскали по лесу в поисках пищи и временами жутко ухали. Со всех сторон на путников таращились любопытные глаза.

Даже воздух стал заметно прохладней по мере их продвижения на север и начал наполняться ароматами осенних цветов.

Через неделю с начала похода дорога пошла вверх, сначала постепенно, потом всё круче и круче. Деревья поредели. Мощные скалы выходили наружу из глинистой земли, оставляя меж собой лишь узкий проход. Днём они были безжизненны, но вечерами тут находили прибежище ухающие приматы, которые сделались в этих краях основной пищей путников. Когда бы великан и юноша ни проходили мимо, эти создания тотчас прекращали вопить и молча на них смотрели. В такие минуты Гэп чувствовал себя очень неуютно, понимая, что эти молчаливые наблюдатели наверняка чувствуют запах крови своих сородичей. Только уверенность Юлфрика, почти граничащая с высокомерием, как-то успокаивала оруженосца.

Да ещё защита десяти огромных гончих.

Тем не менее на восьмой день путешествия, проснувшись, Гэп с облегчением узнал, что они всего в нескольких часах ходу от долины Перчтамма-Винфьотль. С гребня горы, возвышающегося впереди, по словам великана, её уже станет видно. Юноша заметил по походке гигера, что тот взволнован и тоже в предвкушении чего-то необычного. С того места, где он стоял на опушке леса, молодому эскельцу ничего, кроме чистого синего неба, разглядеть не удавалось.

Однако стоило им подняться выше, как Гэп услышал странный звук — постоянный надоедливый шум. Юный эскелец понятия не имел, что это такое, а беспокоить погрузившегося в думы Юлфрика не решился. После получасового подъёма шум перерос в громкий рокот, от которого даже земля дрожала под ногами. Гэпу этот звук напомнил грохот множества военных барабанов.

Едва они достигли гребня, как грохот, обернувшись оглушительным рёвом, едва не отбросил юношу назад.

— Ну и шум!

— Да, — согласился Юлфрик, догадываясь, о чём говорит Гэп. — Смотри и удивляйся. Немного мест в мире, которые могут сравниться с этим.

Всего в нескольких ярдах от них скала резко обрывалась в пропасть, открывая вид на раскинувшуюся котловину — долину Перчтамма-Винфьотль. Она растянулась далеко в стороны, глубиной не меньше мили; её обрамляли почти отвесные склоны гор и только на востоке, справа от путников, был проход. Огромные горы вздымались в небо, а льющиеся с востока лучи проснувшегося солнца заставляли голые склоны полыхать оранжевым светом. Внизу раскинулась густая стена деревьев.

Самая высокая вершина среди обрамляющих долину скал красовалась слева от путников, на милю возвышаясь над лесистым подножием. Её склоны купались в солнечном свете. Примерно посередине зияла глубокая пещера, похожая на разинутый рот, из которой извергался огромный водопад Баэлдикки Великой — одно из девятнадцати чудес Липдормина. Он ниспадал с грохотом из лика скалы, на глазах двух очарованных смертных пенистым потоком исчезая в глубине.

Воздух был влажным от брызг даже на таком расстоянии. Гэп в восторге наслаждался прохладной влагой, орошающей лицо. Он словно скакал на лошади морозным зимним утром, когда от ветра перехватывает дыхание.

Открывшийся вид приводил в трепет, превосходя своим величием даже огромные каньоны Синих гор. А внизу, так далеко, что и не разглядишь, сверкала серебристая полоска. Она вилась, будто блестящая нитка, через насыщенную зелень ковра и исчезала из виду на востоке, в нескольких днях пути отсюда.

Великан впихнул в руки юноше Колесо Мыслей, и тот неохотно оторвал взгляд от долины.

«...Река Фолькфривару, самая длинная на всём протяжении Фрон-Вуду, насколько я знаю, она протекает по территории двенадцати стран, прежде чем попасть в море! Река эта — единственный путь, ведущий в самую глубь Великого леса, хотя мало кто отваживался заплывать так далеко».

Гэп вновь восторженно огляделся вокруг.

«Да, — думал он, — воистину Великий лес. Только теперь я понимаю, почему люди так его называют. И совсем немногим удавалось добраться сюда. А я здесь, Гэп Реднар, оруженосец, потерявший спутников, заблудившийся в подземном мире, брошенный на милость безжалостной и беззаботной судьбы. Здесь, где способны побывать единицы! О, если бы меня видели трубадуры...»

Приблизившись к краю и покрепче упершись ногами, чтобы его не сдуло, юноша в удивлении продолжал взирать на открывшийся перед ним мир. Никогда прежде он не испытывал такой гордости, даже покинув стены Нордвоза в компании смешных людишек, его прежних спутников. В этот миг он сильнее, чем за всё время странствий, поднялся над пошлым каждодневным существованием, возносясь к иному восприятию бытия и чувствуя пронзительную дрожь Жизни, которая доступна только великим искателям приключений.

Гэп Реднар теперь мог считать себя Героем.

Он стоял так очень долго, над самой пропастью, отбрасывая длинную тень на лес у подножия грохочущего водопада Баэлдикки Великой, и вдыхал чистый горный воздух.

Юлфрик понимающе улыбнулся. По выражению лица юноши он видел, что тот сейчас чувствует, и не собирался прерывать миг Величия. Он сам испытал нечто подобное много лет назад, когда впервые взобрался на гребень. Теперь великан был рад разделить с маленьким человеком свои чувства.

Мало кто способен испытать это ощущение парения и огромности мира, потому что мало кто стоял здесь, на его вершине. Но пора было уже сойти на землю и начать спуск на дно долины.

Они добрались до лесистых склонов внизу за два часа. Козьи тропы и глубокие овраги змеились по каменистым склонам, круто уходя к подножию. Ведомые Шлёппом и руководствуясь опытом великана, отряд охотников-собирателей успешно скользил и карабкался вниз по склону, без особых происшествий, пока наконец не добрался до Перчтаммы-Винфьотль.

Сделав большой глоток из бурдюка с водой, Гэп испытал радость оттого, что вновь чувствовал под ногами надёжный, усеянный иглами лесной ковёр. Правда, ноги всё ещё дрожали после тяжёлого и рискованного спуска. Юноша в удивлении покосился на гончих. Он никогда бы не поверил, если бы сам не увидел, что собаки могут быть такими искусными скалолазами.

«..Да, к такому собаки непривычные, но, к счастью, у них был хороший учитель. А теперь у нас есть дела поважнее. Черноягодные деревья растут совсем близко отсюда. Надеюсь, мы закончим сбор и покинем долину ещё до темноты. Поэтому надо поспешить...»

Расхрабрившись от переполнявших его чувств, Гэп сунул Колесо в руки Юлфрику и сказал:

— Уйти отсюда до темноты? Мы ведь можем остаться в долине хотя бы дня на два. Здесь слишком красиво...

Великан так решительно впихнул диск в руки юноше, что тот он едва не упал.

«...Послушай меня! Я ходил сюда, когда тебя ещё на свете не было, и знаю достаточно об этой долине и её обитателях. Поверь мне, Гэп, если бы ты знал хотя бы половину моего, то не захотел бы задержаться здесь позже полудня, не говоря уж о ночи! Пойми — долина изолирована и по-своему уникальна, как и здешние расы, не существующие больше нигде в мире. Некоторые из них побаиваются меня и моих гончих, они не знают, как следует обращаться с чем-то новым, и потому не трогают нас. Но есть и другие — наполовину люди, наполовину звери — вэттеры и йордиски. Они никого не боятся. Вот почему мы должны держаться вместе и всё время быть начеку, не подходя к реке ближе, чем необходимо...»

— К реке? Раньше ты говорил, что река прекрасна, а черноягод там видимо-невидимо...

«...И опасна! Берега реки — излюбленные места вэттеров. Они странные. Никогда меня не беспокоили, хотя я всегда чувствовал на себе их пристальный взгляд. Видел их мельком, только тени в листве, но я здесь чужак, как и ты, потому не стал приближаться... Они каннибалы, понимаешь...»

— Каннибалы? Но ты гигер...

«...И что...»

— А я — человек...

«...и...»

— Значит, нам не о чем беспокоиться.

Юлфрик подумал над сказанным и, не согласившись, продолжил: «...Я запрещаю тебе, категорически запрещаю подходить к водопаду, там живут йордиски... Запомни мои слова, и тогда мы оба покинем долину целыми и невредимыми...»

* * *

На этой радостной ноте и начался сбор урожая. Юлфрик пошел через лес прямо к фруктовым деревьям. Черноягоды были огромными, цвета баклажана, плодами, по вкусу напоминающими инжир. Какое-то время двое путников жадно ели вкуснейшие фрукты, погружая зубы в сочную, нагретую солнцем мякоть. Потом они начали срезать плоды и укладывать их в мешок. Гэп использовал для этого серповидные ножницы с длинной выдвижной ручкой, которыми снабдил его гигер. Всю дорогу сюда юноша держал их при себе, используя в качестве посоха.

И всё же черноягод здесь было не так много, как ниже по склону, и путникам приходилось с осторожностью спускаться вниз.

Наконец, глядя на легкомысленно резвящихся собак, которые явно не чуяли никакой опасности, Юлфрик решил, что можно разделиться.

«...Но всегда держись в пределах слышимости...», — сурово наставлял великан Гэпа.

— Конечно, — ответил юный эскелец, на взгляд гигера — слишком бойко.

Сильнейшие эмоции, всколыхнувшие его сердце, когда он стоял над обрывом, не могли исчезнуть так легко, даже из-за серьёзных предупреждений великана. Первый раз в жизни Гэп Реднар, скромный оруженосец из Вида-Эскеленда, ощущал себя настоящим искателем приключений, достойным стать героем, которых воспевают скальды Нордвоза. Разве не он прошёл дорогами Подземья, встретился лицом к лицу с кошмарнейшими порождениями мрака и выжил в безжалостных чащах Фрон-Вуду? И, что важнее, без посторонней помощи! (Ну, положим, Юлфрик, чуть подсобил...) Даже сигн Нибулус не смог бы этим похвастаться.

К тому же слова гигера больше походили на вызов, чем на предупреждение. Теперь это его долина, он первым из людей заслужил право здесь быть. И не уйдёт отсюда, не исследовав всё досконально.

Юноша прислушался, но слух уловил только грохот водопада, и Гэп начал осторожно спускаться...

* * *

«Разве я не здесь его оставил?»

Юлфрик внимательно изучал землю. Да, вот отпечатки ботинок, довольно чёткие. Судя по более глубокому отпечатку носка, мальчишка уходил украдкой.

«Словно не хотел, чтобы я пошёл за ним», — в ужасе подумал великан. Маленький чертёнок незаметно ускользнул, и Юлфрику не требовалось долго рассматривать следы, чтобы узнать, куда тот отправился.

Гигер печально рыгнул. Конечно, это было неизбежно — юнец, загоревшийся поиском приключений...

Приложив тыльную сторону ладони к губам, великан издал громкий, пронзительный звук. Через несколько мгновений все собаки примчались к нему, готовые выполнить любую команду.

«Бкунда гвеорна!» — рявкнул гигер и тотчас скрылся в кустах, пускаясь по следам своего подопечного.

* * *

Гэп вынырнул из-под густого зелёного покрова и замер от восторга.

— Баэлдикка Великая! — прошептал он сам себе, полный благоговения перед захватывающим дух пенным потоком, низвергающимся из невидимой сейчас пещеры под раскинувшейся на небе радугой. И хотя он был далеко от подножия водопада, мощный поток, казалось, обрушивался прямо перед ним.

Довольно долго юноша просто смотрел на это чудо. Он стремился постигнуть всю силу потока, который каждую секунду извергал тонны воды из далёкого подземного источника, нашедшего выход через горный обрыв. Гэп попытался сравнить его с чем-то из прошлой жизни, вспоминая реки и водопады в родном краю, но только рассмеялся. Какими маленькими они теперь казались! Какими ничтожными и незначительными... как и его прежняя жизнь. Теперь детство навсегда осталось позади.

Впереди лежала девственная природа, не тронутая грязными руками цивилизации. Во всём сквозило неукротимое величие, которое он не смог бы оценить, если бы не провёл достаточно времени с лесным великаном.

Великан... Да, а где же Юлфрик? Он тоже должен быть здесь и увидеть, почувствовать, то, что чувствует Гэп, а не прятаться среди низкорослых черноягодных деревьев.

Но Юлфрик был тут же забыт, а юноша вновь вернулся к созерцанию.

Как бела пена на фоне синего неба! Какие изумительные краски танцуют в сверкающих кристалликах водяной пыли! Сколь прекрасны падающие на лицо брызги: прохладные, ласковые, очищающие!

Хотя водопад невообразимо ревел, заглушая все иные звуки, он дарил странное гипнотическое забвение. Его оглушительный белый шум рождал удивительное состояние покоя...

Гэп встряхнул головой и усмехнулся. Хорошо, что никто его не видит. Что бы они подумали? Впрочем, всё равно. В последний раз насладившись видом водопада, юноша повернул обратно, идя вдоль берега реки.

И замер, как вкопанный, уставившись прямо перед собой.

«Что это?»

Увиденное напоминало своего рода истукан или пугало. Юноша осторожно приблизился — вдруг оживёт и нападёт на него. Подойдя ближе, он увидел, что это действительно идол, но чей... об этом лучше не думать.

Приблизительно человеческого роста, он был сделан из бревна, похожего на срубленный молнией обрубок, которое установили в центре, окружив кольцом камней. Идол украшали гирлянды из листьев и цветов и покрывали вьющиеся стебли плюща, на вид ядовитого. Но если листья и цветы были мёртвыми и пахли гнилью, то плющ, несомненно, зеленел. Он рос из земли, карабкаясь вверх по столбу, душил его, кормился от него и держал мёртвой хваткой. Гэп рискнул подойти ближе и увидел, что стебли плюща покрыты пятнами крови.

К тому же у идола было жестокое лицо, сделанное из...

— Ох! — Юноша надеялся, что ему привиделось.

Гэп отшатнулся, испытывая одновременно отвращение и страх. Он уже видел раньше нечто подобное. Истукан напомнил ему рисунки кукурузных кукол, этих языческих идолов, находимых в Оттре. Мрачных пустошах и даже среди южных болот его родины.

Тут же вспомнились слова великана о живущих в этой долине «наполовину людях, наполовину зверях».

Юноша с опаской огляделся и пошёл прочь. Тёмная туча закрыла солнце, оруженосца пронзила дрожь. Он заметил, что не слышит пения птиц, и неожиданно прежняя благодатная прохлада водяных брызг стала казаться знобящей. Окрестности утратили свое очарование.

Гэп решил вернуться на склон и продолжить сбор урожая. Он и так слишком задержался.

Он как раз двигался обратно вдоль берега реки, когда заметил какое-то движение в кустах справа. Гэп резко остановился и прислушался.

Раздался треск сломанной ветки, и юноша мельком увидел что-то, двигающееся среди деревьев.

— Юлфрик?

Тишина. Гэп двинулся дальше, стараясь идти как можно тише...

* * *

Юлфрик теперь почти бежал по следам Гэпа. Великан с тревогой заметил, что они ведут не просто к реке, а прямо к водопаду. Выругавшись, гигер прибавил ходу.

Неожиданно Шлёпп зарычал. Этот низкий, говорящий об опасности рык сулил неприятности. Остальные гончие собрались вокруг вожака, шумно нюхая воздух. Юлфрик протиснулся меж ними и наклонился к земле, чтобы внимательно изучить следы.

— Кирки! А гунта эскаландир фив-хирнст тос-т'лах! — выругался великан и побежал ещё быстрее.

Там, рядом со следами Гэпа, на рыхлой земле остались отпечатки ступней с длинными когтями. Притом нескольких пар.

* * *

— Юлфрик, это ты?

Гэп медленно приближался к кустам. Во рту пересохло.

Ответа не последовало. Мёртвая тишина. Всё замерло, словно сама долина выжидала, что случится дальше. Теперь юноша почувствовал запах; воняло как от обглоданного трупа, оставленного на солнце.

Оруженосец остановился. Внутренний голос вопил: это может быть зверь... это может быть опасно... тебя могут убить и даже хуже...

Но юноша упрямо подошёл к кустам и отодвинул ветки. В сумраке густого сплетения листьев возникла стоящая фигура, примерно его роста. Существо смотрело прямо на Гэпа.

Странное лицо было всего в нескольких дюймах от его собственного. Костлявая голова, слишком большая для такого худощавого тела, напоминала козлиную и была покрыта щетиной. Длинные уши торчали наподобие рогов. Глаза выступали двумя большими мутными полусферами, как у насекомого.

— Ю-ю... Юл-фри... — Гэп запнулся и замер, наблюдая, как поднявшая огромную с острыми когтями руку тварь готовится к прыжку.

Но оцепенению, сковывавшему его не раз прежде, теперь было не овладеть им так легко. Он прошёл через многое и многому научился. Короткий миг замешательства, и юноша понёсся прочь, дико вопя:

— Ю-ю-юлфри-ик!

Тварь бросилась следом за ним со скоростью дикой кошки. Кусты с другой стороны тоже зашевелились. Она была не одна.

В течение последовавшей битвы в мозгу Гэпа всплыло одно слово, произнесённое гигером.

«Иордиски!»

На него набросилось три твари. Длинные жилистые руки с невероятной силой пытались удержать юношу, и зелень вокруг ожила, яростно хлеща вьющимися стеблями и хлопая листвой. Гэп яростно сопротивлялся. Ему удалось пнуть тварь по лицу.

Брызнула жидкость, текшая в существе вместо крови.

— Юлфрик! — вновь завопил оруженосец и вырвался из рук двух оставшихся чудовищ.

Но они снова напали. Вскоре юноша оказался пригвождённым к земле. Сквозь шум борьбы он слышал шлёпающие звуки приближающихся шагов. Много! Гэп не переставал брыкаться и извиваться; по крайней мере одна из тварей отлетела назад, булькая от боли и схватившись за глаз. Гэп почувствовал, как что-то тёплое и мокрое стекает у него по коленке.

Потом они навалились на него все вместе. Юноша кричал от ярости и бессилия, но ничем не мог себе помочь. Дневной свет померк, чудовища обступили его со всех сторон. Он чувствовал вонь их потных тел, сладковатый запах тлена изо рта. Его избили, исцарапали, почти задушили. Затем подняли над головами и понесли прочь.

Всё ещё отчаянно сопротивляющегося юношу несли к водопаду. Грохот воды становился громче, пока не заглушил все иные звуки, наполняя ужасом и паникой.

Теперь прохладный душ обернулся леденящим потоком, и тут стало совсем темно. Гэп с отчаянием понял, что его занесли за водопад и втащили в какую-то страшную пещеру.

Донесся далёкий рёв гигера, перекрывающий даже грохот Баэлдикки Великой, но Гэпа уже стремительно увлекали под землю.

А потом не стало ничего, кроме тьмы и холода. Больше он своего друга Юлфрика не слышал.

 

Глава 11

Вот ведь гадство! 

Если когда Гэпу Реднару и суждено было испытать на себе воплощенную несправедливость, то, как ему казалось, настал тот час. После всех свалившихся за последнее время невзгод, с которыми он сумел справиться, у юноши теплилась надежда, что настало время получить заслуженную награду (ну, если не награду, то хотя бы передышку). И вот пожалуйста: жуткие подземные создания волокут его в свою темную нору — такой зуботычины от судьбы он не ожидал.

Пока Гэп безуспешно пытался высвободиться из железной хватки похитителей, в его голове теснились кровавые образы. Словно в мысленном дневнике пролистывались дни, проведенные у лесного великана: запятнанные кровью страницы, одна за другой, бесконечная череда мелькающих сцен предсмертной агонии зверушек, истребляемых безжалостно и бездумно. Затем — картины без особой связи: едва успевшего выскользнуть из чрева матери буйволенка рвут на части поджидавшие хищники; раздавленный жук, с прилипшими к земле внутренностями, ещё шевелит лапками; крольчонок, попавший под колесо повозки, пищит, тщетно пытаясь отогнать ворон, которые поедают его заживо...

...И — в самом конце кровавой книжки-картинки обыденных жестокостей природы — сцена, которую Гэпу ни разу не доводилось видеть собственными глазами: только что вылупившийся черепашонок неуклюже, комично ковыляет к морю, отчаянно пытаясь поскорее пересечь прибрежную линию. Щелчок клешней — и вот крабы уже тащат малыша в песчаную нору...

Конец.

* * *

Ему конец. Как и многим, чьи жизни отняли они с гигером — и никакой несправедливости тут нет. Просто закон Природы. Теперь он был тем черепашонком, отчаянно, но тщетно цепляющимся ластами за стены уходящего вниз туннеля, по которому его волокут.

«Еще одна отрыжка судьбы!» — выругался Гэп, отбиваясь.

Никуда не денешься: во всем виноват он сам. По крайней мере новорожденные черепашки не рискуют понапрасну, околачиваясь у подозрительных водопадов, особенно, если их недвусмысленно предупредили туда не соваться.

Его уносили все глубже в логово йордисков. Гэп не мог разглядеть своих мучителей в этих туннелях чернее ночи, зато хорошо их чувствовал. Костлявые когтистые пальцы вцепились в него с неимоверной силой, как огромные жвала. Сальные, покрытые щетиной шкуры, исходя прогорклым потом, терлись о его тело. А уж вонь! Как на скотобойне или у кожемяк — а то и в чумной яме.

Они все время чирикали, скрипели и пересвистывались на непонятном языке — Гэпу казалось, как-то по-насекомьему.

Вскоре туннели осветились тускло-красным мерцанием, и постепенно юноша стал различать гротескные силуэты своих похитителей. Где бы ни находилось их логово, до него, похоже, оставалось недалеко. Гэпу чудилось, что руки его вот-вот вырвут из суставов; он уже обмяк от боли. Скоро совсем не останется сил.

Нужно срочно что-то предпринять. Выждать подходящий момент для рывка — второго шанса не будет.

Раскачиваясь из стороны в сторону, он сумел на какое-то время прижаться правым бедром к одному из йордисков. Последовал взрыв скрипучих звуков, и страшные когти безжалостно хлестнули Гэпа по лицу. От шока он вскрикнул и судорожно выгнулся.

Однако оно того стоило: прижавшись к йордиску, юноша почувствовал обнадеживающую твердость садового секатора, врезавшегося в ногу. Похитители так торопились убежать от гигера и его охотничьей своры, что даже не удосужились разоружить пленника. Стиснув зубы, Гэп постарался дышать размеренно: возможно, ещё остался шанс спастись.

Несколько мгновений спустя он почувствовал на лице порыв воздуха, несущего промозглую сырость подземных потоков. Гэп вздохнул полной грудью, не догадываясь о том, что его ожидает. Жесткая хватка йордисков неожиданно ослабла, и он мягкой грудой рухнул на пол.

Теперь Гэпа окружала бесконечная черная пустота. Со всех сторон раздавалось журчание бегущей воды. Рука незаметно потянулась к секатору...

— ЧРРРРК! ГХРРРЧНККК! — прощелкал один из йордисков. Голос гулким эхом унесся в пустоту и, отразившись от каменных сводов, растаял вдали.

— Иззррркс! Зпфкс! — последовал отклик из безликой черноты впереди.

Торопливое шарканье. Когти подхватили его снова. Так и не успевшего собраться с мыслями Гэпа — как был, ничком — скрутили веревками и ремнями. Откуда-то сверху послышался треск балки. Гэпу пришла в голову мысль о виселице. Снизу доносился отдаленный звук потока, бурлящего в беспросветных глубинах.

Затем на мгновенье йордиски прервали свое занятие и застыли в тишине. Гэп ничего не слышал и не мог понять, в чем причина остановки, но у него было отчетливое впечатление, что они к чему-то принюхиваются. Затем его мучители торопливо возобновили приготовления, однако теперь юноша точно знал, что они чем-то обеспокоены.

Он лежал и лихорадочно думал. Их беспокойство может сыграть на него. И когда лицо Гэпа прижали к твердому каменному полу, он решил, что не упустит шанса. Нужно действовать быстро, права на ошибку нет. Его ловкие пальцы украдкой нащупали деревянную рукоять секатора. Сердце заколотилось, по жилам заструился адреналин, и Гэп почувствовал, как тело напряглось...

И тут его рывком поставили на ноги и толкнули вперед. Разглядеть Гэп по-прежнему ничего не мог, но со страхом ощутил, что стоит на краю глубокого ущелья. Вот-вот должно было случиться что-то ужасное. Рука опять потянулась к секатору...

А затем воздух раскололся от яростного, демонического воя, который пригвоздил всех к месту и эхом пронесся по пещере. Волосы встали дыбом от ужаса. Кровь застучала в висках.

С еле слышным шумом что-то большое пролетело рядом, а затем раздался омерзительный хруст. Мгновение спустя тело одного из похитителей упало, разорванное надвое.

Шлёпп!

Это имя, вдруг ставшее самым прекрасным, самым звучным и поэтичным из всех имен, отозвалось ликованием в душе Гэпа. Вот он, его шанс! Мгновенно забыв про секатор, Гэп отодвинулся от края пропасти и громко позвал пса, пытаясь перекричать металлический звон невнятных голосов и рёв воды.

— Шлёпп! Шлёпп! Это я, Гэп! Ко мне, малыш, ко мне!

Пронзительные вопли йордисков наполнили пещеру, и звук разрываемой плоти возобновился с удвоенной силой. С другой стороны пропасти донесся шквал изумленных выкриков и трелей. Ад кромешный.

— Шлёпп! — ещё раз выкрикнул Гэп, скользя в растекающейся луже крови. — Ко мне! Ко мне!

Резкий удар скребанул по его и без того израненному лицу, и голова откинулась назад. А затем — вот тебе и шанс! — его с силой толкнули прямо в пропасть.

Раскрыв рот в безмолвном крике, Гэп нырнул вперед головой в черноту разверстой бездны: ни верха, ни низа; лишь пустота и ветер, вырвавший последний воздух из его легких. Время замерло. Битва наверху затихла.

Ремни врезались под мышки, и Гэп понял, что летит по широкой дуге. Его прикрепили к некому подобию страховочной «сбруи», подвешенной на балках где-то высоко вверху, и импровизированные качели несли его к другой стороне пропасти.

Долетев до высшей точки дуги, он почти почувствовал состояние невесомости, и тут грубые руки выхватили его из тьмы. Новый удар, на этот раз чуть не лишивший юношу лица (по крайней мере так ему показалось). На мгновение Гэп потерял сознание, затем — сквозь пелену боли — с той стороны пропасти донеслись предсмертные крики разрываемых на части пропащих душ.

«Мой шанс! Как же так?!»

С него в спешке снимали веревки и волокли в очередной туннель, а в потерявшем ориентиры сознании крутилась одна и та же мысль. «Будет ли ещё один шанс?»

Пока Гэпа утягивали все дальше и дальше под землю, пес Юлфрика закончил свою жуткую расправу. Слишком поздно. Последнее завывание Шлёппа — тоскливая поминальная песня по проклятым душам — затихающим эхом догнало юношу в глубине туннеля.

Сердца стук, молоточков звук, тук-тук, по туннелям круг, хрип, охрип, бег, бьет под дых, много миль, целый век не пил, горькая желчь в рот, пересохший рот, вброд, холодный пот, за шиворот, кошмарный бред, нечем дышать, воздуха нет, вред, выхода нет, горло горит, легкие жжет, хрупкая оболочка плоти вот-вот взорвется, маленький мальчик зашел слишком далеко в лес, упал, пропал, в каменной норе исчез, один, не спастись, стонать нет сил...

Сознание почти покинуло Гэпа.

Снова возникло тусклое красное свечение — единственное, на чем Гэп сумел сосредоточиться. На этот раз свечение было ярче. И становилось ярче с каждой секундой.

Вскоре и у Гэпа в глазах прояснилось. Стены вокруг были ярко-красного цвета — интересно, не залиты ли они кровью?

Там, откуда шел свет, раздавалось монотонное, ритмичное биение: бум, бум, бум в такт ритму сердца. И вот ему уже отзывается весь туннель — от грохота Гэпа даже затошнило. Нахлынули первобытные воспоминания. Доисторические. Племенные. Всплыли древние страхи. Его собираются принести в жертву? Съесть? Или ему уготована более страшная участь?

Тошнота подкатывала к горлу и не желала отступать.

Стало теплее. Даже не теплее — жарче! Ползучие щупальца ядовитых испарений заползали в ноздри. Пахло грязью; кипящей грязей.

Звук ударов, становившийся все громче и громче, теперь сотрясал весь туннель, красное свечение накалилось почти добела. Вскоре они попали из удушливой тесноты в огромный открытый атриум, сердце логова йордисков.

После мрака туннелей здешний свет слепил, а жара казалась невыносимой. Звук ударов усилился до предела; ему вторил рев сотен жутких голосов, наполнивших пещеру оглушительным эхом. Мутным взором Гэп обвел помещение. Тело налилось свинцовой тяжестью, из глубин подсознания всплывали забытые кошмары.

Не нравилось ему это. Совсем не нравилось. Его притащили, наверное, в самую большую пещеру в мире — во всяком случае, если верить глазам, хотя нельзя сказать, что от его глаз теперь было много толку. Но и судя по шорохам, доносящимся со всех сторон, да гуляющему где-то в вышине гулкому эху, пещера простиралась в бесконечность. Странные огненные шары — или огненные колодцы? — высвечивали фигуры йордисков и яркими точками мерцали вдалеке. По-видимому, пещера имела множество уровней; огни были сверху, снизу, со всех сторон — они висели во мраке, подобно оранжевым звездам на ночном небе.

Пленника подтащили к ближайшему пламенеющему шару, у которого собралась небольшая группа йордисков с факелами. Огонь скорее чадил, освещая лишь небольшую площадку. Вокруг — лишь чернильная тьма, Гэп как бы очутился в крохотном мирке танцующего красного света, населенном десятком-другим йордисков.

Сидя на корточках или прислонившись к камням, они чистили друг друга: ковырялись в носах и ушах длинными грязными когтями, вычесывали насекомых из спутанной шерсти. Гэпу вспомнились пауки в винном погребе Юлфрика. С жутким хрустом, словно по перезрелому арбузу били молотком, двое йордисков дрались под безразличными взглядами соплеменников; они катались по полу, то и дело исчезая из круга света, пока наконец не вернулся лишь один из них. Какой-то йордиск вместе с помощником поменьше, стоя на четвереньках, укладывал камни вокруг огненного шара. Судя по свисающим с груди до самого усыпанного пеплом пола плоским мешочкам, это была шаманка йордисков, самая старая местная карга.

Скрежетали когти. Горели глаза. Шебуршились вши. А затем в освещенный огнем круг один за другим стали подтягиваться йордиски.

Гэпа вытолкнули вперед, и йордиски тут же потянулись к своей жертве. Под злобный резкий свист его хватали и щупали длинные пальцы.

Юношу поставили на колени у огненного шара и рванули за волосы, запрокинув голову. Оскаленные черепа плевались и пожирали его плотоядными взглядами. Едкая слюна стекала по лицу холодными слезами.

Гэп, обезумевший от ужаса, видел, как приближается главная шаманка. В одной руке она держала каменный горшочек, в другой — что-то вроде малярной кисти. От улыбки старухи веяло безумием, и даже со своего места он ощущал запах слизней, ползающих по ее холодной коже. Юный эскелец не мог отвести взгляд от примитивного каменного ножа на поясе шаманки. Острое зазубренное лезвие сулило боль. Гэп вдруг почувствовал, насколько уязвима его шея. Никогда прежде собственная кровь, сейчас бешено пульсирующая в жилах, не казалась ему такой драгоценной.

* * *

Йордиски столпились вокруг. Дыхание со странным свистом вырывалось из их глоток. Некоторые шипели или урчали как кошки, — изнывающие от нетерпения, ждущие своего часа, в предвкушении поживы. Смрад въедался в лицо подобно едкому туману. Старая ведьма раскачивалась перед своей жертвой, словно богомол, перед ударом обнюхивая будущий обед.

Вот она обмакнула кисть в горшок и вытащила — всю в липкой жидкости, которая ядовито светилась и пахла серой. Державшие Гэпа йордиски усилили хватку. Из горла невольно вырвался стон.

Затем кисть опустилась ему на лицо, и в тот же миг весь мир окрасился болью. Мерзкая мазь обволокла ранки, мукой бурля в каждом оголенном нерве, и тело юноши забилось в конвульсиях. Голова взорвалась, в выжженном сознании осталась одна лишь картина: угорь, извивающийся на раскаленной сковороде. Барабаны гремели так яростно, что Гэпу чудилось, будто он трясется внутри одного из них, как в гигантской погремушке.

Рассудок постепенно возвращался, но боль и тошнота не отпускали. Голову запрокинули сильнее, чтобы он мог видеть, как шаманка достает из-за пояса нож.

Она занесла нож над жертвой. Медленно. В мёртвой тишине. Гэп застыл, не в силах пошевелиться. Шаманка в красных сполохах огня заслонила собой всё — отвратительная старая карга, иссушенная, изъеденная злобой, болезнью и паразитами.

Нож устремился к его горлу...

Внезапно откуда-то справа налетел порыв ветра — и нож исчез вместе с державшей его когтистой рукой. Кровь брызнула во все стороны, раздался пронзительный визг...

Еще секунда — секунда тишины, такой вязкой, что, казалось, можно задохнуться. Йордиски так и остались стоять как вкопанные, силясь разобраться в происходящем. Если бы могли, они наверняка разинули бы рты.

В следующую секунду Гэпа обдало знакомым горячим, пахнущим рыбой дыханием: мощные клыки подхватили его за воротник, рванули вверх и вышвырнули из освещенного круга в кромешную тьму, как снаряд из пращи.

— Шлёпп? Откуда?..

Но даже если бы Шлёпп мог ответить, пасть его была слишком занята. Пёс со всех ног несся сквозь мрак: не раздумывая, не разбирая дороги, ведомый лишь тем же самым инстинктом, что привел его сюда.

Сзади донесся вой, от которого кровь стыла в жилах — тревожный знак, что погоня началась.

* * *

Через обломки породы, через трещины и грязевые гейзеры — Шлёпп не останавливаясь несся вперед, и юноша болтался в мощных челюстях, словно кролик. В этой гонке Гэпу казалось, что его вот-вот растрясет по кусочку: скоро совсем ничего не останется. Но он был свободен и даже ради крови Пел-Адана не стал бы вырываться из хватки лесного пса. Святой меч, зверюга неслась быстрее ветра! Казалось, пес знает пещеры, как пять пальцев своей лапы. Перепрыгивая через валуны, огибая расселины, Шлёпп с легкостью лавировал между кругами света, оставляя позади мечущихся подземных обитателей.

Сумбурность, с которой пес выбирал дорогу, навела Гэпа на мысль, что тот не следовал какому-то заранее определенному направлению, а просто бежал наугад, уворачиваясь от рычащих, плюющихся фигур, которые теперь были повсюду, — прекрасно знакомые со здешними пещерами йордиски начали окружать преследуемую добычу.

Вдруг как из-под земли выросла темная фигура. Шлёпп резко вильнул в сторону и сумел увернуться, однако хлесткий удар длинных когтей почти распорол ему бок. Не чувствуя ни боли, ни страха, Шлёпп помчался дальше. Повсюду в сумраке маячили йордиски, и юноше оставалось лишь надеяться на своего спасителя.

Ещё несколько страшных минут — и Гэп осознал, что огней впереди больше нет, а яростные вопли преследователей затихают. Вскоре Шлёпп притормозил и наконец отпустил его.

Шатаясь, Гэп поднялся на ноги, вглядываясь в холодную мглу. Он не мог ничего разглядеть, зато прекрасно все слышал. Гул разъяренной толпы йордисков нарастал, заглушая дробный стук капель в озерце неподалеку.

— Шлёпп, ты чудо! — выдохнул юноша. — Ты просто...

Но Шлёппу было не до разговоров. Он уже тянул его за рукав — дальше. Не важно, знал ли пес, куда направляется, оставаться тут было опасно. Гэп задержался, только чтобы покрепче ухватиться за собачий хвост, и вслепую, спотыкаясь, зашагал в непроглядном сумраке туннелей.

Здесь было тихо. Тихо и душно. Огромная пещера с ее гулким эхом и вонючим дымом осталась далеко позади — они нырнули в один из извилистых коридоров. Здесь было холодно, откуда-то сверху беспрерывно капала вода, словно моросил зимний дождик.

Почему же йордиски их не преследуют? Может, это не их территория? Вряд ли — всего в нескольких минутах от их логова? В душу закралась леденящая мысль: а что, если беглецов направили сюда намеренно, прямо в лапы другим йордискам?

Нет, тут дело в чем-то другом. В этом случайно выбранном ими туннеле было что-то особенное. Что-то пугающее даже йордисков...

Лучше об этом не думать. Он и так уже натерпелся страху.

Вскоре тьма вновь сменилась тусклым светом. Гэп вздохнул с облегчением, заметив слабый отблеск солнечных лучей на влажной мшистой стене туннеля.

Не мешкая ни секунды, Гэп вслед за Шлёппом поспешил к выходу. Ужас последних часов опустошил его и морально, и физически; он брел, пошатываясь, сквозь облако холодной водяной пыли, не задумываясь о том, что ждет впереди.

И вот он снаружи.

Минуты две Гэп не мог ничего разглядеть. Просто стоял, с трудом держась на ногах и щурясь от ослепительного солнечного света. Судя по завывающему в верхушках деревьев ветру, пещеры остались позади. Юноша полной грудью вдохнул упоительные ароматы прелой листвы, мокрого мха и грозовых облаков. За всю свою жизнь он не переживал мгновения прекраснее.

Только сейчас боль напомнила о себе — страшно жгло лицо. Гэп рухнул на колени возле ручья и принялся судорожно плескать ледяную воду на нестерпимо пылающие раны — снова и снова, стараясь смыть мерзкую мазь с ран, — пока не убедился, что от едкой гадости не осталось и следа.

Однако он все ещё не знал, где находится.

Поначалу непривычно яркий, свет уже не так бил в глаза, постепенно стали вырисовываться привычные очертания, но как-то слишком расплывчато...

Гэп снова ощупал лицо, и из груди вырвался стон разочарования.

Можно было и догадаться. Хлесткие скребки йордисков не просто его изуродовали — они сорвали очки.

Зато жив остался, вздохнул Гэп. Всё остальное было совершенно не важно.

— Шлёпп, — прохрипел он, расплываясь в улыбке и сквозь навернувшиеся на глаза слёзы пытаясь разглядеть пса, — ты чудо... просто чудо!

Гэп прислонился к скале у входа в пещеру и замер, подставляя продрогшие члены теплым лучам солнца.

— Клянусь Скайсой, не знаю, как это у тебя получилось, но я... по-моему, я тебя люблю.

В нос ударил запах прогорклого, с примесью гари, пота, въевшегося в одежду, напомнил об удушливой яме, из которой Шлёпп его вывел. Хотел бы Гэп об этом забыть — он невольно вздрогнул, и по спине разлился неприятный холодок.

И тут глаза юноши широко распахнулись: прямо на него, в упор, глядело, не отрываясь, новое создание.

* * *

Это был не йордиск.

Гэп даже без очков с первого взгляда заметил разницу. Примерно одного роста с Гэпом, разве что чуть более хрупкого телосложения, существо стояло, не шелохнувшись. Поначалу Гэп принял его за полга: в памяти всплыла внешность тех немногих представителей этой расы, что встречались ему в Нордвозе. Но нет, создание явно больше походило на зверя, чем на человека.

Существо стояло на двух ногах, слегка пригнувшись. Большие косолапые ноги, длинный хватательный хвост, которым оно нервно себя стегало, как кошка на охоте, бурая шкура, поросшая редкой курчавой шерстью. Большие заостренные уши с подрагивающими кончиками двигались независимо друг от друга. Создание пристально смотрело на Гэпа большими зелеными глазами.

В когтистой лапке оно сжимало короткое копье, скорее походившее на заточенную палку. Это, да ещё потертый кожаный мешочек на ремне у пояса — ни других вещей, ни одежды. И хотя по сравнению с полными йордисков пещерами вид существа не внушал страха, уверенности у юноши не прибавилось.

— Шлёпп! — позвал он. — Шлёпп?

Пес как сквозь землю провалился. Гэп торопливо огляделся, все ещё пытаясь хоть что-то различить в размытых контурах вокруг. Сильно прищурившись, он понял, что стоит в рощице, окаймленной невысокими скалами, за которыми простирается лес.

— Шлёпп! — завопил Гэп. — Что ты там делаешь? Иди сюда!

Оказалось, что Шлёпп как ни в чем не бывало вынюхивает что-то у входа в пещеру. Он наверняка не хуже Гэпа видел незнакомца, но не удостоил того вниманием. Похоже, возня в опавшей листве занимала пса гораздо больше, чем непрошенный гость.

«Здорово...» — отметил про себя юноша и снова повернулся к пришельцу. Они молча разглядывали друг друга, не решаясь сделать первый шаг. Впрочем, в итоге «получеловек», казалось, удовлетворился увиденным (после продолжительного сопения и покачивания головой) и осторожно отступил. Он двигался очень медленно, не переставая дрожать — или скорее трепетать — как летучая мышь.

Неожиданно он поднес руку ко рту и издал пронзительный свист — по-видимому, какой-то сигнал; звук заметался между деревьев и унесся вдаль. Гэп с удивлением заметил полупрозрачную кожистую перепонку, соединявшую поднятую руку и бок существа. Похоже скорее не на крыло летучей мыши, а на перепонку белки-летяги. Гэп смотрел, не в силах отвести взгляд; не верилось, что «получеловек» способен летать...

Так они и стояли, молча, выжидая. Пришелец снова поднес пальцы ко рту, но на этот раз Гэп ничего не услышал. Зато Шлёпп взвыл и залаял на существо, словно упрекая.

Вскоре ещё несколько созданий отделились от растущих неподалеку деревьев и примкнули к своему собрату. Гэп в страхе отступил. Казалось, они сгустились из воздуха. Двенадцать существ — теперь он сосчитал — неподвижно, настороже, стояли перед ним. Кое-кто был одет в шерстяные, отороченные мехом туники с чужого плеча — возможно, отобранные у людей или полгов, — но большинство, так сказать, «щеголяли наготой». У всех в руках были короткие копья, некоторые сжимали простые луки, духовые трубки, а один — даже болу.

Как ни странно, никто из них не обращал внимания на огромного лесного пса, внушившего такой ужас целому клану йордисков. Измученный молодой эскелец вдруг вспомнил слова Юлфрика (неужели это было сегодня?):

«...Есть и другие... они не так пугливы... На берегах рек обитают вэттеры. Странная раса, никогда меня не беспокоили, но я постоянно чувствовал, они где-то рядом... то силуэт мелькнет... то тень в кроне деревьев...»

Что ж, похоже, вэттеры не просто силуэты и тени; но собираются ли они по такому случаю «беспокоить» его, Гэпа? Оставалось лишь ждать.

«Эх, Юлфрик, где же ты? Уж ты-то знал бы, что делать...»

Он гадал, доведется ли им с псом ещё раз увидеть Юлфрика, и от мысли, что вряд ли, по спине юноши пробежал холодок. За последние несколько недель Гэп привык полагаться на неимоверную силу гигера, и теперь, когда того не было рядом, вдруг почувствовал себя жутко одиноким.

Остался лишь пес.

«Пожалуйста, Шлёпп, — взмолился юноша, глядя, как огромный зверь с присущей ему невозмутимостью продолжает что-то вынюхивать в сухой листве, — не бросай меня... ты все, что у меня есть».

Теперь первый вэттер приблизился и наставил копье прямо на грудь Гэпу.

— Шлёпп! — взвизгнул юноша, выхватив наконец свой серп-секатор, который ему так и не довелось испытать на йордисках.

Ни вэттер, ни пес не отреагировали; казалось, его дерзкий вызов никого не впечатлил. Гэп начал было подумывать, а не ошибся ли он насчет преданности Шлёппа. В пещерах тот вел себя как вернейший из слуг, однако теперь, вдали от хозяина...

Судя по тому, как спокойно Шлёпп и вэттеры отнеслись друг к другу, они раньше встречались.

Гэп вновь переключился на предводителя вэттеров — на случай, если его догадка верна. Вскоре он уверился, что ему не собираются причинить вреда — по крайней мере, пока. Иначе они наверняка бы уже что-то предприняли; в конце концов, его садовый секатор не назовешь самым грозным в мире оружием. Вэттеры демонстрировали спокойствие; вероятно, ими двигало простое любопытство. И, пожалуй, лучше позволить им себя увести и надеяться на их благосклонность, чем упорствовать, выставив перед собой оружие.

Тяжело вздохнув, он убрал секатор и пошел с незнакомцами.

* * *

Шлёпп радостно бежал вслед за Гэпом Реднаром, оруженосцем рыцаря с юга, которого вели через лес в сгущающийся сумрак. Тревога улеглась. Будь что будет, рассуждал юноша, вряд ли вэттеры окажутся хуже йордисков.

До мест, которые Гэп видел по пути из дома Юлфрика, пришлось добираться больше часа по незнакомым краям. Ибо, хотя он ещё об этом не знал, «прогулка» по пещерам за водопадом не только вывела его на другой берег реки, но и забросила на дальний склон горы — и на этом северном склоне рельеф отличался разительно.

Здесь росли настоящие деревья-гиганты. Стволы у основания достигали двадцати футов в диаметре, вздымаясь на невообразимую высоту. Собственно, верхушек было не разглядеть — они терялись в вышине, где-то в густом пологе, не пропускающем солнечные лучи. Казалось, внизу царит ночь: мрак окутал все, и в тусклом, едва пробивающемся свете проступал нездешний, жутковатый мир.

Это был мир ярко горящих в темноте глаз-блюдец; мир, где рыскают муравьи, способные утащить человека, но слишком грузные, чтобы угнаться за ним; тут пауки плетут паутину, способную опутать буйвола, с самых высоких веток до лесной подстилки, и цепкие нити призрачно подрагивают в сумраке; мир гигантских червей, огромных ревущих жуков и рептилий размером с небольшого дракона. Невидимые крылатые создания — не маскирующиеся, на самом деле невидимые — беззвучно рассекали воздух в просветах между стволами, словно специально приспособленных для полетов этих потусторонних лесных скатов. Туманный, доисторический мир, запретный для человека, и даже вэттеры с опаской жались друг к другу.

Сами звуки здесь были другими. На многие мили разносился рык; доносящиеся откуда-то щелчки, скрипы и стоны то усиливались, то приглушались — по-видимому, тоже причуда леса. В окрестных чащах обитал Дух, гораздо более древний и могущественный, чем в других областях Фрон-Вуду, и призраки здесь бродили не людей.

Поэтому, когда Гэп услышал вдруг мелодию, это стало для него полным сюрпризом.

Музыка — радостная и бодрая, от которой хотелось пуститься в пляс и запеть. Вэггеры заметно повеселели, оживились и перестали озираться; они ускорили шаг, устремившись к источнику ободряющей мелодии. Гэп обернулся на Шлёппа и заметил, что тот тоже повеселел и больше не ждал нападения со всех сторон.

Судя по всему, они достигли дома вэттеров. Узкая тропинка в папоротниках вела вниз по крутому склону — вот и все, что удалось разглядеть в лесном сумраке. Впереди лежала совершенно непроглядная тьма. Просто-таки стена тьмы. Гэп ещё раз взглянул на Шлёппа, но тот был невозмутим.

Приблизившись к темному барьеру, юноша обнаружил, что они дошли до ряда плотно растущих деревьев. Деревья всех форм и размеров росли неровно, некоторые даже врастали друг в друга, но было что-то в их расстановке такое, что убедительно намекало на умысел, сознательный расчет. Как же давно здесь поселились вэттеры, если это их частокол? — гадал юноша.

Щели были искусно перегорожены крепкими связками бревен, оплетенными ползучими растениями. Веками массивные стволы срастались все плотнее, образовав прочную стену — и теперь она не уступила бы в надежности лучшим в мире защитным укреплениям.

Отряд охотников направился к одной из секций гигантской стены лесного убежища; Гэп заметил, что длинный побег лианы отведен с верха стены к сосне неподалеку. На лиане сохла чья-то одежда, а прямо у стены виднелась широкая циновка с несколькими парами сандалий.

Тут из кромешной темноты выросло двое часовых. Они приветствовали вернувшийся дозор гортанными, низкими звуками и знаком показали, что можно проходить.

— Р-р-реуи хтоау ауэл-л-л! Кэу-у с-с-с теуа!

— Ааньо гойу Р-р-рахдх-Кюиннэ!

По пути Гэп с удивлением разглядывал новых знакомых; он никак не ожидал, что эти похожие на хорьков с лицами полгов создания заревут по-гоблински.

Один из двух часовых подошел к самому толстому дереву и тупым концом копья отстучал по коре скорое послание. Немного погодя изнутри ответили таким же глухим постукиванием. Часовой старательно прислушался и подал ещё один, третий, сигнал. Раздался щелчок, и перед ними открылся узкий вход, из которого просачивался мягкий желтый свет. Радостная музыка вдруг заиграла громче.

Войдя внутрь, Гэп вместо узкого, грубо вырубленного в стволе туннеля, к своему удивлению обнаружил довольно вместительную комнату, освещенную фонарями, со строгой, если не сказать аскетичной, обстановкой. Помимо пустившего их стража на входе, сейчас здесь находились ещё три вэттера; судя по росту и изысканно украшенной обуви, среди них были женщина и ребенок. Все трое подошли к вернувшимся и принялись нежно поглаживать их летательные перепонки и похлопывать по голове.

Заметив вошедшего человека, вэттеры застыли в изумлении. Ребенок хрипло булькнул и спрятался за матерью. Охотники замурлыкали — возможно, так они смеялись, — а перед тем, как провести путника внутрь, жестами велели ему снять промокшие ботинки.

Босые ноги Гэпа погрузились в мягкие, сухие, пружинящие — какая роскошь! — опилки, устилающие пол. В воздухе стоял до боли знакомый чистый запах, и юношу накрыло внезапной волной ностальгии. Многое в этом караульном помещении напоминало об оставленных дома вещах: крепкие дубовые скамьи — некоторые с валяющимися под ними изношенными сандалиями; восковые свечи в углублениях вдоль стен; стойки, битком набитые копьями и луками; приколотый к стене выбеленный лыковый листок с грубым карандашным рисунком: два больших вэттера и один маленький стоят и улыбаются на верхушке дерева под оранжевым солнцем.

Ступени, вырезанные внутри стены, поднимались спиралью вдоль ствола и исчезали в отверстии, ведущем к платформе наверху. В другом конце комнаты виднелись два круглых окна и дверной проем. Клин держал открытой толстую дверь на кожаных петлях, оттуда-то и лилась музыка. И хотя Гэпу очень хотелось узнать, куда ведет маленькая лесенка, почетный эскорт провел юношу через открытую дверь...

...Прямо в сказку из самой волшебной истории сказителей-травников Фрийи.

После сумрака леса Гэпу казалось, что он попал в другой мир, наполненный светом, звуком и движением, и с каждым шагом краски и звуки становились все ярче. Чем дальше он шел, тем яснее понимал, что перед ним не тайное убежище, а целый город.

Они вышли на выложенную камнем тропинку, с обеих сторон огороженную буйно разросшейся живой изгородью. Вэттеры жестами показали, что перед тем, как спуститься на дорожку, надо снова обуться. Дорожка вела к двум огромным промоинам в скале и дальше — меж них. Вот по этой «улице» они и пошли, мимо распахнутых окон и дверей пещерных жилищ. Большая часть казалась пустыми; или же просто непривычным глазам чужестранца не удавалось разглядеть чудеса, таящиеся внутри. Впрочем, свет масляных ламп выхватывал то склонившийся над шкурой силуэт со скребком в руке, то тень, разводящую огонь или подметающую пол. Местами из окон высовывались обитатели с трубками в зубах, почесывая за ушком ручных белок. Они с любопытством — как на приведенную охотниками диковинку —- смотрели на проходящего мимо Гэпа.

Из узкой расселины тропинка вела в другой мир; до Гэпа ни одному человеку не доводилось видеть ничего подобного — ни наяву, ни во сне.

На юношу обрушилась танцующая лавина причудливых силуэтов и разноцветных огней, волнующие экзотические ароматы, оркестр звуков, от которых кругом игла голова. Перед ним открылся мир, полный совершенно невообразимых вещей, какие не встретишь и в самых безумных россказнях изобретательнейших искателей приключений.

Первое, что испытал Гэп, войдя в город, — смущение и замешательство; свет был какой-то не такой, пропорции нарушены, будто сама сила тяготения решила почудить. Как же он жалел, что потерял очки! Его ошеломленному взору предстали деревья, растущие из домов, дома, растущие на деревьях, внутри них, на изрезанных карстами скалах, на острых пиках, выступах и колоннах — повсюду деревья, повсюду дома. И со всех сторон сбегаются вэттеры, и каждый норовит пробраться поближе: кто-то планирует с высокой скалы словно птица, кто-то спешит спуститься с деревьев. У всех приветливые лица, и каждый хочет сам убедиться, что за гость пожаловал.

Это уже слишком, подумал Гэп, слишком... В голове не умещалось. Он посмотрел наверх: там, без конца, все выше и выше карабкались жилища: каждая хижина, каждый шалаш на дереве, каждый веревочный мост, каждый обитаемый скальный уступ выхватывались из сумерек светом бесчисленных факелов, фонарей, свечей и улавливающих солнечные лучи кристаллов. Гэп будто стоял на дне самого огромного в мире, самого заросшего и густонаселенного колодца. Все это было изумительно, чудно и походило на сон; очень скоро он заставил себя опустить взгляд, рассудив, что душевное здоровье дороже, и сосредоточился на привычной для себя высоте.

Оставив попытки усвоить всё сразу, Гэп стал присматриваться понемногу, по одному разбирая тысячи проносящихся в голове образов и ощущений и дожидаясь, пока сбитые с толку органы чувств не придут в более-менее согласованный порядок.

Через некоторое время его вывели на широкую открытую площадку меж гигантских каменных колонн, куда отовсюду стремительно прибывали вэттеры, кто по земле, кто — планируя сверху. Деревьев здесь было меньше — в основном невысокие и лиственные, — и на каждом виднелось по два-три дома, к которым вели крепкие с виду деревянные лестницы, а порой — простая веревка. Изредка попадались деревья крупнее, с широкими, выдолбленными у земли стволами, способными вместить несколько семей. И хотя каждый из этих великанов имел лишь один-два входа у самых корней, свет от бесчисленных окон разливался по стволу на высоте до пятидесяти футов.

Отдельно располагались длинные невысокие постройки, сложенные из дерева или камня и освещенные изнутри многоцветным пламенем свечей. Не моложе охранявших город гигантских деревьев, поросшие мхом, они, казалось, излучали постоянство.

И все же вэттеры в большинстве своем предпочитали селиться в пещерах, вырубленных почти в каждой скале. Повсюду высились отдельные, похожие на термитники конические башенки с дверями, окнами, карнизами и дымоходами. Карстовые промоины были заселены ещё плотнее: все ярусы сверху донизу занимали бесчисленные жилища, входы в которые едва виднелись среди лиан. На нижнем ярусе, очевидно, располагались торговые лавки и мастерские.

Многие из здешних ремесел были знакомы молодому эскельцу; он заметил строителей, пивоваров, плотников, бондарей, кожевников, ткачей, гончаров, оружейников... Но были и лавки, о предназначении которых юноша мог только гадать: «заготовители» грибов, варщики лягушачьего жира, дрессировщики белок, змеерезы, розгоделы, лозорубы, коропеки, шишковары и специалисты по выращиванию «живых канатов».

Из общего гвалта, музыки, смеха, криков, скрипов, бульканья, шипения и визга пилы выделялся знакомый звон молотка о наковальню — где-то в городе работала кузня. Гэп решил, что этот уникальный вэттер-кузнец наверняка занимает самое высокое положение в здешнем обществе, наподобие великого мага в человеческих городах.

Каждая лавка пахла по-своему, но над всем этим — посреди бурлящего котла зрелищ и звуков — плыл характерный дурманящий аромат города вэттеров, неповторимый букет: медовые соты, цветы, пот и моча, варево и жарево, дрожжи и навоз и сотни других незнакомых запахов складывались для Гэпа в один, «чужестранный».

Видел бы Гэп себя со стороны, как по-дурацки он стоит, с вытаращенными глазами и разинутым ртом, наверняка почувствовал бы себя крайне неловко. Стоило одному из сопровождающих ткнуть юношу заостренной палкой, как он вышел из оцепенения, осознал, что к нему прикованы сотни глаз, и впрямь почувствовал себя крайне неловко.

Гэп на каждом шагу замечал все новые и новые удивленные глаза на усатых мордочках. Где бы ни появлялась процессия, горожане тут забывали обо всем (даже о том, чтобы прикрыть отвисшую челюсть), бросали дела и принимались изумленно глазеть на странного чужака.

Тогда-то нашему путешественнику и пришло в голову, что, вероятно, он первый человек, которого они видят. Раз-другой Гэп пытался осторожно протянуть навстречу раскрытую ладонь — жест, который, по его мнению, трудно истолковать превратно. Однако истолковали как раз превратно: кто-то отшатнулся, кто-то оскалился, а один вэттер вообще с воплем кинулся прочь.

Вести распространялись как лесной пожар, и вскоре толпы зевак заполонили узкие улочки и рыночные площади. Из окон выглядывали лица, летуны старались спикировать поближе. Совсем близко они не подходили, держась на почтительном расстоянии, и поначалу Гэпу это даже нравилось, хотя вскоре, как ни странно, стало раздражать.

Идя по городу, Гэп смог получше разглядеть вэттеров. Он уже успел привыкнуть к их запаху с терпким оттенком псины и начал замечать различия. Привели его сюда взрослые —- вероятно, мужского пола, но, похоже, вэттеры разнились между собой так же сильно, как люди. Одежда указывала на положение в обществе: одни носили короткие накидки из меха, с неким подобием пояса или сумки; другие ходили нагишом, щеголяя густой шерстью самых разных расцветок, длины и фасонов. Наименьшим почетом пользовались вэттеры, чья клочковатая шерсть была рыжей и кудрявой (видимо, есть вещи, которые одинаковы везде).

Выяснилось, что эти экзотические создания делят свой мир с другими диковинными расами. Несколько куда более высоких фигур проталкивалось сквозь толпу, странно приседая на ходу. Сначала он не мог разобрать, что перед ним такое, однако когда новые существа подобрались поближе, вэттеры вдруг показались Гэпу родными.

Кто это?.. Гэп прищурился, вглядываясь, и остановился, а с ним и весь эскорт. Джагово вымя, что за твари такие?

Выше любого человека, эти создания были сильнее вэттеров и в то же время меньше них походили на людей. Голова вполне человекоподобная, нечто среднее между длиннолицым полгом и крысолицым человеком: смуглая, безволосая кожа, покрытая замысловатыми татуировками; длинные, прямые черные волосы и аккуратная козлиная бородка. Вдобавок их шею обрамлял воротник кучерявой бурой шерсти, а изо лба торчал блестящий черный рог, длинный и острый, как ятаган.

Настоящие странности начинались ниже шеи. Туловище по сути не сильно отличалось от человеческого, только мощные бедра круглились вперед, словно у скакуна. Руки скорее напоминали человеческие, но тоже заканчивались тремя крупными неуклюжими пальцами и, казалось, могли с успехом послужить дополнительной парой ног. Картину довершал мускулистый, похожий на крысиный хвост внушительных размеров — человеку хребет на раз переломит.

Раскосые глаза оглядели юношу с собакой, и существа зареготали на своем ослином языке, возбужденно застучали копьями по земле, а один или двое подошли поближе — даже слишком.

Еще немного — и Гэп не выдержал бы. Он едва отошел после жуткого знакомства с йордисками, и странность происходящего, вкупе с угрозой, кроющейся в острых копьях, привели его на грань нервного срыва. Войдя в город, Гэп начал плавно погружаться в отстраненное состояние, похожее на сон: словно наблюдая за всем со стороны, из безопасности, или читая книгу. Однако толпа росла, а вместе с ней — напряжение, вернув его к действительности. Чтобы успокоиться, Гэп положил руку на холку стоящего рядом лесного пса, но ни ему, ни Шлёппу это не помогло. Пес, ещё меньше юноши привыкший к столпотворению и уже успевший возненавидеть все эти огни, дым и давку, несколько раз огрызнулся на зевак — всего лишь оскалил зубы, ощетинился и рыкнул, но это вызвало вспышку враждебности, особенно среди рогатых существ. И рука Гэпа вряд ли могла спасти ситуацию.

Вот бы сейчас перенестись подальше от этой здоровой рычащей зверюги куда-нибудь в спокойное место!

Когда обстановка накалилась, Гэпа со Шлёппом спешно повели дальше. Наконец, после немалых усилий охраны, толпа зевак была оставлена позади, вернее — внизу. По узкой, скрипучей лестнице вокруг ствола огромного дерева они поднялись до самых ветвей.

Со всех сторон виднелись платформы и карнизы. Меж ветвями были натянуты веревочные мосты, с виду совсем ненадежные. Хижины гнездились в развилинах покрупнее или свисали на «живых канатах». Казалось, не счесть изобретательных приемов, которые вэттеры применили при создании своего на удивление причудливого и своеобразного города.

Группа, не задерживаясь, прошла по небольшой платформе мимо лавки местного травника, не обращая внимания на бессмысленно улыбающихся посетителей, норовивших потрогать не только чужаков, но и их сопровождающих. Точь-в-точь выжившие из ума пеладаны, что ошивались вечерами по выходным в Винтус-холле.

Выйдя наружу, охотники-вэттеры и Гэп оказались прямо на угрожающе раскачивающемся канатном мосту; юношу и пса повели по нему к верхушке похожей на термитник конической башни. Судя по всему, здесь сходились все переходы: лесенки и канатные мосты подобно шелковым нитям разбегались во все стороны. Подслеповато рассматривая веер расходящихся от верхушки башни дорожек, мерцающих лампами и факелами, Гэп невольно почувствовал себя мухой, которая залетела в невообразимую паутину слепящего света.

Дальше путь лежал через деревянный мостик, подвешенный на толстых тросах. Шаткая, раскачивающаяся дорожка поднималась к каменному выступу посередине огромного карста и шла ко входу в пещеру, уводя в глубины скалы, в лабиринт ярко освещенных проходов, где из окон домов и мастерских высовывались любопытные вэттеры.

Наконец дорожка вынырнула на плато. Гэп глубоко вдохнул восхитительный свежий воздух на вершине скалы, огляделся и замер, не в силах выдохнуть.

Нет, с благоговением подумал он, веер дорожек у башни — вовсе не центр этого мира...

Он мог разглядеть крошечный термитник внизу, простой камушек в паутине огней. Так вот где, должно быть, центр страны вэттеров! Города невероятнее и чудеснее ещё никому из людей не доводилось видеть.

Внизу весь город опоясывала темная полоска живого частокола гигантских деревьев. За нею простиралась темнота, но внутри... Каждый дом, каждая хижина, каждая улица светилась: на земле, на деревьях, на невысоких уступах... и выше, на скалах, и даже у Гэпа над головой, на верхушках огромных деревьев, что росли на этом неприступном плато; а посреди деревьев, вздымаясь на заоблачную высоту, стояла одинокая скала, короной венчая страну вэттеров.

Ни в одной книге не упоминалось подобное место; ни один сказитель, ни один странник не рассказывал о нем, а если бы и попытался — слов все равно не хватило бы.

Гэп попал в сказку, по сравнению с которой родной Нордвоз казался приземленным и обыденным.

* * *

Плато раскинулось высоко над пологом леса, как уединенный зеленый сад, где царит неземное спокойствие — особый укромный мирок. Охотники вели двух своих подопечных меж гигантских деревьев, какие не росли больше нигде в Линдормине. Древний мох свисал с узловатой коры; в бесчисленных дуплах селились белки, древесные лягушки, змеи и даже черные хвостатые обезьянки, что как угорелые носились по здешним скалам.

Большая часть толпы осталась позади, многие просто разошлись. Отряд спокойно продолжил путь меж деревьев, под арками из огромных выпирающих корней, пока наконец не вышел к центральной скале.

Внутрь можно было попасть только через огромный, вырезанный в камне туннель. Над входом нависала опускная решетка, изготовленная из железного дерева и заросшая цепким жестколистым вьюнком с крохотными розовыми цветочками. К решетке вел пологий каменный подъем, рядом с которым сидело несколько легковооруженных охотников. При приближении отряда они оторвались от игры в сосновые прутики и долго смотрели вслед, не делая никаких попыток задержать путников.

Вопреки неприступности этого места (или же благодаря ей), Гэп почувствовал некоторое облегчение, оказавшись в темном прохладном укрытии. Его охватило странное предвкушения, смешанное со смирением, какое появляется иногда при входе в храм чужеземного бога. Гэп сам снял обувь, как только вошел внутрь, не дожидаясь, пока его попросят, — он стоял на священной земле в самом сердце страны вэттеров.

Группа направилась вверх по прохладному гладкому камню; эхо шагов мягко отдавалось от стенок туннеля. Проход был освещен бледно-зелеными камушками, которые плавали в чашах с густой жидкостью, испуская странное, пахнущее бузиной пламя и довольно мурлыча. Расположенные в нишах по всему проходу, они высвечивали длинные скамьи вдоль стен. Таких необычных скамей с высокими спинками на юге не делали. Над каждой висело что-то вроде живого гобелена, сплетенного из разноцветных побегов растений. Побеги прорастали в картины сквозь трещины в стенах и складывались в образы, одновременно прекрасные и странные. На одних были изображены вэттеры и их друзья «олени», на других красовались всевозможные лесные обитатели, многие из которых скорее напоминали демонов или ящеров, что вымерли в незапамятные времена. От одного взгляда на эти картины Гэпу становилось не по себе.

Тут была и резьба, и скульптуры из дерева и камня. Среди прочих особенно выделялись две статуи, стоящие по обеим сторонам широкого дверного проема, к которому вели юношу. Они были большие — больше, чем самая крупная лошадь, какую Гэпу доводилось видеть — и стояли гордо, как часовые на посту. Четкость деталей поражала, краски казались живыми. Статуи изображали каких-то вымышленных мифических чудовищ с головой, торсом и руками гигера, насаженными на туловище гигантского оленя. Рога, красующиеся на головах обеих статуй, также были оленьими: ветвистые, с острыми передними отростками и загнутыми, защищающими загривок задними. Длинные хвосты оканчивались булавообразной кистью из костяных шипов.

Гэп не мог отвести глаз от скульптур, поражаясь творческому воображению художников-вэттеров. Юноша мог поклясться, что, когда его повели мимо статуй в помещение, которое те «охраняли», он поймал на себе свирепый взгляд и услышал, как угрожающе щелкнули хвосты.

Гэп стрелой метнулся вперед, сердце стучало как бешеное. Следом — глядя строго перед собой — прошествовал Шлёпп.

Помещение представляло собой огромный колодец с широкими, вырезанными в стенках ступенями, которые поднимались к пятну света, расплывающемуся где-то в вышине. Зеленые камушки освещали отполированные за века, истертые миллионами ног ступени.

Взбираясь по длинной лестнице, Гэп изучал странную настенную выставку. Тут были древние железные шлемы, возможно, некогда принадлежавшие людям, алебарды, коллекции монет из незнакомых эскельцу стран, несколько гигантских черепов неведомых ящеров и — мрачноватое завершение коллекции — ветхие и хрупкие, как пергамент, куски кожи, покрытой боевыми татуировками полгов.

«Трофеи, — решил Гэп, — музейные экспонаты, по которым вэттеры судят о мире снаружи...»

Через каждые несколько ступеней от лестницы отходили площадки и помещения, но отряд шел все выше и выше, пока, наконец, взмокший Гэп не вынырнул из лестничного колодца, щурясь в лучах заката.

Их доставили в самую высокую точку мира вэттеров, на широкую деревянную платформу, опоясавшую коническую верхушку скалы. Казалось, они поднялись на многие мили от земли — лишь солнце и ветер вокруг.

Чарующие нежные трели, многоголосье птичьего хора. Палитра красок, волшебство и восторг. Вот оно, небо — совсем рядом, стоит лишь протянуть руку...

Платформу поддерживали стволы деревьев вокруг скального выступа. То тут, то там виднелись открытые веранды и беседки из полированного дерева, украшенные мозаиками из разноцветных деревянных пластинок и хрустальными бусами.

Сквозь завесу золотисто-зеленой листвы сияли угасающие лучи величественного заката, омывая все вокруг нежным, чистым светом, преломленном в мириадах кристалликов, что свисали с каждой ветки. Гэпа вдруг охватило сильное — до дрожи в коленях — незнакомое чувство, заточенное прежде в тайниках его души. Он охотно позволил себя вести по этим заколдованным поднебесным кущам, дивясь увиденному. Все тревоги этого жуткого дня — дня, когда он чуть было не встретил смерть в подземных глубинах, забылись, гонимые прочь нежным ветерком.

Отряд двинулся к раскидистому дереву, которое возвышалось над западной стороной платформы. Одна из мощных ветвей выступала далеко за край настила, и по верхней ее стороне в коре была вырезана лесенка с перилами, ведущая куда-то в невидимую высь...

Юноша перегнулся через перила, глянул вниз — и живот скрутило от страха. Коршуны и ястребы парили над верхушками деревьев где-то далеко внизу — едва различимые крохотные точки; ещё ниже, подобно беспокойному морю, непрерывно колыхался зеленый полог леса, потревоженный вечерним ветерком.

Лишь перила отделяли Гэпа от падения, и он в панике отшатнулся от края. Неожиданно все здесь показалось ему безумным, невозможным, готовым обрушиться в любую минуту, словно любой скрип, малейший треск старого дерева грозил неизбежной бедой.

Гэп встал на четвереньки; пальцы вцепились в ступени, как подушечки на лапках геккона. Тяжело дыша, он постепенно взял себя в руки и постарался успокоиться.

Охотники остановились, озадаченно глядя на юношу и гадая, что на него нашло.

«Чурбаны бесчувственные!» — возмутился про себя Гэп и встал.

Теперь, когда они уже почти дошли до конца ветки, он увидел впереди, наверху, огромный шатер. Вход охранял ещё один гигер-олень, который пропустил их, лишь злобно покосившись.

Хотя изнутри шатер едва ли напоминал дворец, обстановка ясно говорила, что здесь обитает особа королевских кровей. Разнообразные меха и шкуры увешивали все вокруг, что без сомнения указывало: тут обитает, выражаясь словами Гэпа, «важная шишка».

Они прошли в большую комнату в задней части сооружения. Лучи света, струящегося с открытого балкона, вырисовывали силуэт вэттера. Тот стоял, облокотившись на балюстраду, и глядел на великолепный закат, на пламенеющий солнечный диск, озаривший последними лучами великий лес Фрон-Вуду. Вэттер неохотно оторвался от этой невообразимой красоты и повернулся навстречу гостям.

Гэп с удивлением обнаружил, что этот высокопоставленный вэттер выглядит так же, как остальные. Он был выше большинства своих соплеменников и отличался раскованностью и уверенной осанкой, не более. Никакого высокомерия или надменности, ни следа гордыни или насмешливости, которые юный оруженосец привык видеть в сильных мира сего. И ничто не указывало на исключительную мудрость хозяина здешних краев.

Вот только глаза: открытость и дружелюбие во взоре располагали к себе.

— Р'радх-Кайинне, аанийо! — прожурчал главе отряда вэттер, а затем повернулся к Гэпу, протягивая руку. — Хал, Мисел-Хог! Хал дху Вэттерхайме ут Сайне-Трегва!

Он старательно выговаривал слова, и Гэп не мог понять, то ли вэттер не уверен, что его поймут, то ли сам не слишком хорошо владеет этим языком. Гэп сразу определил, что это какое-то приветствие. Он протянул руку в похожем жесте и с широкой улыбкой ответил:

— Хал, вэттер. Моя Гэп Реднар. Его — Шлёпп.

Он показал на свой рот и снова на вэттера и покачал головой: «я не знаю этого языка».

С губ вождя слетел писклявый смешок, и охотники отозвались гортанным гоготом. Главный вэттер послушно повторил жесты Гэпа в обратном порядке, словно говоря: «я тоже не очень». Он шагнул вперед и по-дружески сжал руку юноши. Гэпу явно удалось произвести благоприятное впечатление.

В конце концов, не похоже, чтобы это был язык вэттеров. Гэпу он показался смутно знакомым, хотя юноша и не мог вспомнить, где его слышал. Может, вэттеры используют его для общения с чужестранными торговцами?

Не выпуская руку Гэпа, главный вэттер потащил его из палатки вниз по ветвелестнице, обратно к платформе. Охотники шли следом, не отставал и Шлёпп. Гэп надеялся, что после такого сердечного знакомства гостеприимные хозяева их накормят и напоят. Но, очевидно, у вэттеров были дела поважнее. Какие? Гэпу оставалось лишь гадать.

Они пересекли платформу, направляясь к небольшой беседке у северо-западного края. Беседку охраняли четверо часовых, которые как раз отдыхали, прислонившись к короткой лесенке, что вела к открытому дверному проему. При виде приближающейся процессии часовые расступились, пропуская гостей.

За столом в полном одиночестве сидел тот, с кем так страстно желал познакомить Гэпа главный вэттер.

Одетый в запятнанное тряпье и весь перебинтованный, незнакомец медленно, с трудом повернулся. Руки, украшенные старинными золотыми перстнями, потянулись вверх и откинули с лица капюшон.

— Здравствуй, Реднар, — сказал он несколько удивленно. — Я думал, ты погиб...

Это был Мафусаил Зилвафлоз.

 

Глава 12

Сайне-Трегва 

— Ты... — выдохнул Гэп.

Картинка поплыла перед глазами юноши, а вместе с ней и весь мир. Платформа качнулась, накренилась, словно опрокидываясь под жестоким натиском ветра.

Нет! Не может быть!

Маленькая рука подхватила его предплечье и поддержала.

Гэп заглянул в большие зеленые глаза вэттерского охотника — Р'радх-Кайинне, так его звали — и не увидел там страха, только беспокойство за своего нового подопечного.

Что это было? Порыв ветра? Или платформа и правда накренилась?

Голова вдруг стала до странности легкой. Все казалось каким-то нереальным. Он больше не доверял своим глазам. Присмотреться бы...

Зилвафлоз? Как в это поверить?..

Перед ним сидел Мафусаил Зилвафлоз собственной персоной. Помятый и потрепанный, ни следа прежнего блеска, одежда не чище подтирки, но живой!

— Ты как здесь... — Голос сорвался. Гэп так и остался стоять, разинув рот.

В эту самую секунду все, что было прежде — пройденные километры мучительных страданий, страха и одиночества; злоключения, что выпали на его долю, и даже горькая история расставания с друзьями, — все забылось. Нетвердой походкой он подошел к товарищу и — к явному удовольствию вэттерского вождя и под рукоплескание охотников — крепко его обнял.

Словно и не разлучались.

Впрочем, Мафусаил поморщился и мягко отстранил юношу.

— О, Шогг меня дери, ты же ранен... я забыл, — одернул себя Гэп.

Мафусаил скривился и выдавил улыбку.

— Присаживайся, — на удивление холодно велел он, жестом указав на один из стоящих рядом табуретов.

Гэп повиновался. Главный вэттер и охотники, с нескрываемым интересом наблюдавшие эту сцену, последовали его примеру.

Гэп оглядел собрата по несчастью. Выглядел тот куда хуже, чем во время их последней встречи. Когда-то пышная копна волос теперь смотрелась так, словно ее, по варварской моде, изваляли в конском навозе, большая часть тесьмы, некогда украшавшей капюшон, облезла. В целом наёмник походил на ощипанного, ободранного стервятника.

— Мафусаил, — заговорил Гэп почтительно, как до разлуки, — я ничего не понимаю. Как ты сюда попал? Ты за мной шел? То есть...

— Я за тобой шел? Ты ничего не путаешь?

— А как же то жуткое место в горах?.. — Гэп совсем растерялся. Он ждал, что вот-вот проснется и обнаружит, что это всего лишь сон. — А остальные, ты их нашел? Они тоже здесь?

Мафусаил с трудом поднялся — юноша и вэттеры вслед за ним — и положил завернутую в грязные бинты руку Гэпу на плечо.

— Юноша, — сказал он, — мы оба оказались в затруднительном положении. Впрочем, обсудим все позже. Кое-кто ждет объяснений.

Он указал на вэттерского вождя, который за все это время не произнес ни слова.

— Вот уже неделю я нахожусь под присмотром сайнена Энглариэля Рампункулуса. Как и ты в настоящее время. Полагаю, он хотел бы с нами побеседовать.

Гэп почти успел забыть о существовании вэттеров и их мира.

— Простите, — пробормотал он, повернувшись к вождю, и поспешил поклониться.

Вождь приблизился. Гэп нерешительно взглянул на Энглариэля и зашептал:

— Зилва, я не знаю их языка, он меня не поймет.

— Поэтому тебя и привели ко мне, — отозвался наёмник. — Я знаю их язык. Или, по крайней мере, язык, который они понимают. Язык вэттеров ни на что не похож и не известен во внешнем мире. Собственно, другого ждать и не приходится, ведь это весьма уединенное место. Хотя, очевидно, какие-то контакты с внешним миром у них случались... Например, с полгами. Похоже, за последние несколько веков эти шустрые барышники не раз бывали в Сайне-Трегве, между двумя расами до сих пор существует какая-то связь, пусть и весьма условная. Вожди вэттеров — сайнены — выучились основам полгского равнинного диалекта.

По мере того, как Мафусаил говорил, Гэпа охватывало смятение. Сегодня он едва выжил, чудом сохранив тело и душу. К чему посторонние разговоры — почему бы наёмнику просто не рассказать, как он тут очутился?! Гэп ведь не требовал подробностей — хватило бы и одной фразы.

У него вырвался нетерпеливый вздох. Почему никто ничего ему не рассказывает? Неужели он не заслужил чуточку внимания? Гэп смотрел на выражение глаз Мафусаила, пока тот разглагольствовал, нагоняя туману, присочиняя на ходу, даже не глядя на него, на своего товарища, и понимал, что не важно, через что ему, Гэпу, пришлось пройти, чтобы попасть сюда, — как ни крути, он всего лишь оруженосец и им останется...

Перед глазами стояли насмешливые ухмылки братьев. Мальчишка, дурак. Ну конечно, разве можно быть таким глупцом? Как он смел считать, что хоть что-то изменится?

— ...Значит, так, — рассуждал тем временем Мафусаил, — придется мне, видимо, быть твоим переводчиком. Похоже, Энглариэль не догадался, что мы с тобой знакомы... Н-да, он, кажется, вообще не имеет понятия, сколько там, в мире снаружи, людей... и, вроде, не подозревает, насколько огромен мир.

— Ты не говоришь по-полгски, — раздраженно перебил юноша. Мафусаил смерил его презрительным взглядом.

— Я же говорю по-эскельски, разве нет? Запомни, я из Кваладмира, города тысячи племен. Мы знаем много языков.

— Даже равнинный полгский?..

— Вот что, — заявил наёмник, которому явно надоела разговорчивость мальчишки, — не будем зря тратить время. Полагаю, сайнен уже утомился.

С помощью Мафусаила Гэп поведал свою историю благородному вэттеру. А заодно просветил старого знакомого. Он хотел было соврать о цели их похода в Умерт, но выяснилось, что Мафусаил успел выболтать истинную цель их миссии, и пришлось вернуться к истине. (В конце концов, наёмник, должно быть, знает, что делает.) Он рассказал о Ним, о падении в колодец и о последующих испытаниях в подземных туннелях, о том, как в конце концов выбрался наружу и как подружился с лесным великаном Юлфриком. Здесь Энглариэль улыбнулся и кивнул — без сомнения, он и его народ были знакомы с гигером. Затем Гэп перешел к описанию йордисков; рассказал про засаду и о том, как спасся, попав в руки к вэттерам. Сайнена особенно заинтересовало описание логова йордисков, и он долго и подробно расспрашивал Гэпа.

Наконец, когда воздух наполнился прохладой, а ночь вступила в свои права, сайнен, казалось, был удовлетворен ответами. Щелкнув пальцами, он вызвал лакея, распорядился насчет постели для нового гостя и велел принести еды и вина.

«Не прошло и года», — подумал Гэп.

Умяв приличную миску какого-то бесцветного мясного крошева с запахом календулы, Гэп искупался в приготовленной для него деревянной бадье и испросил позволения отойти ко сну. Им с Зилвой постелили рядом на широкой крытой веранде в той же беседке. Несколько вэттеров остались дежурить в соседнем помещении — «на случай, если гостям что-нибудь понадобится», — а Шлёпп устроился в дверном проеме между комнатами. Впервые с тех пор, как Гэп покинул дом Юлфрика, он мог спать, ни о чем не тревожась.

Как же здорово улечься на чистый мех, смыть присохшую грязь и вновь повстречать соплеменника, больше того — товарища по отряду!.. Гэп окинул комнату сонным взглядом.

На дощатом полу сердоликовым пламенем одиноко горела масляная лампа; тонкая струйка травяного дыма поднималась к потолку, завиваясь колечками вокруг подвешенных к балкам сухих трав и цветов. Где-то далеко внизу стенал зеленый океан, а ночной ветерок проникал через поскрипывающие стены хижины. Мафусаил стоял, облокотясь на перила веранды, и то ли любовался раскинувшимся внизу видом, то ли смотрел на звёзды. Полная луна заливала комнату чистым белым сиянием, которое омывало мертвенно-бледное лицо наёмника, резко подчеркивая легшие на глаза тени.

Отчего-то Гэпу здесь было так же спокойно, как под сенью родного дома. Пожалуй, даже спокойнее: вряд ли воин пустыни встанет посреди ночи, чтобы облить его мочой или подложить жука-рогача в носок, как часто делали его братья.

Гэп внимательно посмотрел на товарища.

— Зилва, — подавив зевок, наконец произнес юноша, — ты мне так и не сказал про остальных... Почему ты один?

Мафусаил молча вышел с балкона и, скрестив ноги, сел на матрас.

— И вообще, — настаивал Гэп, — как ты тут очутился? Мы думали, ты погиб там, в этом — как Паулус говорил? — в этом гиблом месте. Тот звук, вопль, жуткий...

— Я не буду об этом рассказывать.

Гэп удивленно посмотрел на наёмника. Голос Мафусаила вдруг изменился; стал чужим, холодным, и у Гэпа непонятно отчего помрачнело на душе.

— Зилва... что произошло?

— Ты что, глухой? — резко выкрикнул Мафусаил, — Сказано тебе, не буду! Как ты смеешь?

Злость в его голосе обожгла Гэпа, как удар отравленного хлыста, и юноша опустил глаза. Он слишком далеко зашел, забылся. Однако стыд — ещё не все: Гэп содрогнулся оттого, что распознал в голосе товарища нечто такое, чего никогда там раньше не было — истерику. Ему уже доводилось слышать подобные нотки дома, в Винтус-холле, в голосах некоторых ветеранов войны. Нибулус называл таких «полулюди»; они не принадлежали к этому миру, одной ногой ступив в мир иной. Совсем как в описании, которое Паулус дал амфибиям на болоте.

Затем Мафусаил внезапно успокоился и начал все же рассказывать, но с другого места:

— Когда глаза привыкли к полутьме, я двинулся по тропе вдоль утеса и дошел до лагеря. Вас там уже не было. Попытался нагнать, но мои раны... След остывал с каждым днем. Разыскивая вас, пытаясь обнаружить малейший знак, я сбился с пути. Долгие дни я потратил на то, чтобы найти Мист-Хэкел, и в конце концов забрел в болота Фрон-Вуду.

— И ты вошел в лес? — с сомнением в голосе спросил Гэп, — Не повернул назад?

— К тому времени я уже не надеялся найти товарищей. Пришлось идти — только так я мог достичь Мелхаса.

— Ты что, в одиночку собрался дойти до Мелхаса? — воскликнул Гэп, не пытаясь больше скрыть недоверия. — В твоём состоянии, без лошади, без запасов еды?

Он вновь ощутил странную легкость в голове; вновь почудилось, что пол под ним начинает крениться. В серебристом свете полной луны его прежний товарищ казался недвижимым и бесцветным, как рельефные подобия умерших с крышек саркофагов в гробницах Винтус-холла.

Мафусаил замолчал на мгновение, словно читая мысли оруженосца, а затем произнес:

— Я не ты, юнец, запомни. Мною двигало — и движет до сих пор — великое стремление. Даже если падет предводитель, наша Миссия не умрет вместе с ним... Да и шанс нагнать отряд все же оставался. Возможно, достигнув Умерта, я нашел бы их там, или дождался бы... или двинулся бы следом. Всегда есть надежда. Я знал, что в одиночку будет очень нелегко пробраться через эти земли...

«О нет. Ты не знал», — подумал Гэп.

— Но разве у меня был выбор? Я много дней блуждал, подгоняемый единственной мыслью: добраться до Умерта» Шел лесными тропами, ведомый лишь инстинктом... и безнадежно заблудился. Тогда-то я и повстречал вэттерский отряд охотников. Остальное ты знаешь.

Он снова поднялся и принялся вглядываться в освещенный лунным сиянием лес внизу.

«Ты оставил попытки найти отряд в Мист-Хэкеле, — размышлял Гэп, — чтобы встретить их в Умерте? Вряд ли... Ты солдат-наёмник, а не религиозный фанатик — даже Винтус так говорил. Единственное твое отличие от Паулуса Пукулуса — преданность нашему предводителю...»

— Гм, может, в этом все дело. В преданности... — пробормотал себе под нос юноша. И все-таки он был встревожен.

Он ещё раз окинул взглядом фигуру Мафусаила, мертвенно-бледную в холодном отблеске луны. Наёмник смотрел на север, и в глазах его горел голод.

Хотя Гэп чувствовал себя полностью измотанным под конец этого долгого тяжкого дня, некоторое время он ворочался, не в состоянии заснуть. Тысячи мыслей и образов не покидали его, затеяв чехарду в голове, взыграв, как вино, забродившее в бочонке.

Как же ему попасть домой — теперь, когда он разлучен с Юлфриком? После воссоединения с бывшим товарищем по отряду он вдруг ощутил беспомощность: отныне все решения будет принимать нибулусов приятель. Как в самом начале. Однако слова наёмника о путешествии в Мелхас для того, чтобы завершить миссию, не на шутку обеспокоили юношу. За время, проведенное с гигером, ему удалось-таки сложить с себя этот груз, и он не собирался снова взваливать его себе на плечи.

Вот только теперь он уже не знал, что и думать.

Посреди ночи Гэп неожиданно проснулся. Какое-то смутное предчувствие выдернуло его из дремы. Не вылезая из кровати, он пошарил в темноте в поисках очков — забыв, что они потерялись — и застыл, не в силах пошевелиться, когда его рука наткнулась на чье-то колено. Сдавленно пискнув, юноша поднял глаза и различил в нависшей над ним фигуре силуэт наёмника. Тусклое мерцание лунного света отражалось в сверкающих глазах, которые смотрели прямо на него.

Просто смотрели. В полной тишине.

На следующее утро, когда Гэп проснулся, у него осталось лишь смутное воспоминание о странном ночном происшествии. Если честно, он уже начал сомневаться, не привиделось ли ему.

Мафусаил уже был на веранде, осматривая свои повязки и растирая затекшие члены. Ветер доносил довольно неприятный запах, похожий на горелое мясо. Как только Мафусаил понял, что юноша не спит, он развернулся и пошел навстречу.

— Подъем! Время позднее, а у нас дел невпроворот. Живо вставай!

«Ишь, раскомандовался!» Оруженосец выругался про себя, но покорно подчинился.

По дороге к шатру их встретил посланник, горевший желанием проводить гостей.

— А, Радкин, — поздоровался Мафусаил. — Хейл!

Гэп сразу же узнал Р'радх-Кайинне, первого вэттера, с которым познакомился после побега из пещер йордисков.

Они последовали за Радкиным, но не к шатру, а к центральной скале. Лестница вокруг нее вела на самый верх.

«Наконец-то!» — подумал Гэп. Похоже, сегодня он все-таки поднимется на самую высокую точку Сайне-Трегвы!

Наверное, там будет обсерватория, вроде тех, о каких ему рассказывал Финвольд, расположенных на самых высоких горах Кваладмира: некий зал с механизмами для небесных предсказаний... Или тронный зал, где он увидит настоящего короля страны вэттеров, зловещего прокаженного, чьи зловещие чары держат в повиновении весь Фрон-Вуду... Или это будет клетка с гигантской птицей... Келья пророка... Алтарь безжалостного, многорукого божества...

Гэп осознал, что запашок горелого мяса, который он почувствовал ранее, усилился.

Их вели все выше и выше, и наконец они добрались до широкой арки. Пройдя под аркой, люди ступили в открытый зал, выдолбленный в камне на вершине скалы. В каждой из четырех стен было по широкой арке. Вонь стала почти нестерпимой; теперь к ней примешивался сильный запах розовых лепестков, жженных на древесном угле. У обоих путешественников защипало глаза.

Несмотря на отсутствие крыши, внутри недоставало света, а густой дым от стоящей у стола жаровни отнюдь не способствовал хорошей видимости. Внутри толпились вэттеры — все в длинных одеяниях из белых птичьих перьев, и все вовлечены в какое-то действие, совершающееся на столе...

...Ой.

Гэп застыл как вкопанный, его бросило в жар, в холод, окатило волной ужаса. Ибо, судя по всему, вэттеры свежевали и варили одного из своих соплеменников.

Пожилой вэттер лежал на столе, распоротый от шеи до крестца; кожа была сорвана с костей, а грудина расколота надвое и распахнута, как дверцы птичьей клетки. Большую часть внутренность уже удалили и разложили по стоящим тут же горшочкам. Завязанная узлом веревка, которую использовали для удушения жертвы, все ещё свисала с шеи.

Один из мясников с тошнотворным хрустом каменным ножом принялся разделывать череп жертвы. Как и его коллеги, он работал почти с благоговением, бережно. Пока один медленно, отточенными движениями, выворачивал кости конечностей из суставных сумок, другой тщательно соскабливал с них последние кусочки мяса, докладывая в горшки. Двое занимались готовкой, целая группа извлекала костный мозг. Все это выглядело, как поточная линия: фабрика по переработке вэттеров.

В парализованном сознании Гэпа всплыло употребленное гигером слово: каннибалы.

— А-а! Хал, Силва, хал, Р'рааднар! — раздался знакомый голос, и из густой пелены зловонного дыма выступил Энглариэль. Сайнен отошел от группы угрюмых вэттеров, облаченных в длинные мантии из перьев. Каждый держал в руках по горшочку и макал туда что-то вроде хлебной палочки. Сайнен предложил такие же горшочки гостям, указав на боковой столик, заставленный корзинками с хрустящими «гренками», разными соусами, кувшинами с соком и каким-то блюдом из риса и древесных лягушек.

— Надеюсь, ты нагулял аппетит, малец, — шепнул оруженосцу Мафусаил. — Завтрак ждет...

* * *

Таков обычай, пытался уговорить себя Гэп. Всего лишь местный обычай. Этот вэттер совсем старик, все равно он одной ногой был в могиле, а тут выживают лишь сильнейшие. Закон Фрон-Вуду: вкалывай, пока не свалишься, — или тебе помогут.

— ...члены семьи, — переводил Мафусаил, когда они с Гэпом присоединились к празднику. — Не самая приятная смерть, но все-таки лучше умереть так, на руках у родных, чем в когтях дикого зверя.

Слова наёмника звучали утешающе, однако аппетита не прибавляли — понял Гэп, обмакивая хрустящую гренку в соленое, свекольного цвета варево.

Наконец пиршество закончилось, и большинство вэттеров, с почтением поклонившись сайнену, потянулись к выходу. Одному из них — Гэпу сказали, что это старший сын покойного — перед уходом презентовали свежесодранную кожу отца (то ли дома на стену повесить, то ли чтобы надеть во время ритуального танца, который должен был состояться ночью).

Судя по всему, возникли кое-какие сложности, — жертву пришлось долго уговаривать. Но так уж случилось, что на этот день выпадал очень важный праздник и, чтобы умилостивить духов, позарез требовалась жертва.

Вообще-то, с учетом всех обстоятельств, и жертва, и его сын держались неплохо.

Теперь в зале помимо людей остался лишь Энглариэль и несколько вэттеров — его «приближенных»; все расселись вокруг стола, где совсем недавно лежали останки.

Сайнен водрузил на голову какой-то шлем. Для вэттера он был великоват (как минимум на размер); ловко пришитая подкладка немного исправляла дело, но все равно шлем выглядел до смешного нелепо. Такие, с забралом, были у пеладанов в ходу ещё в позапрошлом столетии — однако этот переделали согласно вэттерскому вкусу: сверху нахлобучили череп какой-то большой, гребнистой рептилии (с прорезями для глаз на случай, если будет опущено забрало).

Энглариэль достал топор и торжественно возложил его на стол.

«Ой, — в смятении подумал Гэп. — Дело плохо».

Это оружие многое повидало на своем долгом веку. Массивный топор из неведомых краев, отлитый из похожего на свинец металла, формой повторял челюсть джага. Такой же древний, как и шлем, топор поблескивал, натертый медвежьим жиром.

Другие вэттеры тоже вытащили оружие, совсем не похожее на «джагский» топор — чудные грубые мачете, с виду — сплошная режущая поверхность, никаких рукоятей. Обоюдоострый тесак с овальным отверстием для пальцев на одном конце. Судя по виду, оружие было изготовлено с необычайным мастерством, причем не из металла, а из кости — а именно, наточенных лопаток йордисков, заклятых врагов вэттеров.

Встреча постепенно приобретала вид военного совета, и Гэпу это совсем не нравилось. Он присутствовал на многих собраниях в Винтус-холле и знал, как долго они могут тянуться. Он даже пожалел про себя, что не попросил добавки — подкрепился бы тушеным вэттером.

Вообще-то, если Гэпу все-таки, самую малость, что и нравилось, — так это нежданное ощущение собственной важности. До сих пор роль оруженосца на военных советах сводилась к «подай-принеси». Теперь же его выслушают — и, возможно, даже прислушаются.

Однако как бы с ним ни считались, нельзя позволять ни во что себя втягивать, нужно спешить домой.

— Зилва, скажи ему, что нам пора, — торопливо прошептал юноша на ухо товарищу. — Не хватало ещё тут застрять.

Мафусаил, явно не разделявший его опасений, лишь кивнул в ответ.

— Энглариэль, — не дожидаясь начала заседания, обратился он к сайнену и принялся что-то ему говорить на полгском диалекте. Гэп не понял ни слова.

— Я просто объясняю, что мы оба с безграничной признательностью благодарим вождя за гостеприимство, — чуть позже сказал наёмник, — и что наше пребывание здесь было верхом блаженства, но завтра утром мы отправляемся в Умерт.

«Умерт! Ты ничего не путаешь? Я в Умерт не собираюсь!»

Гэп бросил взгляд на вэттеров, стараясь понять их реакцию. Все шло наперекосяк. Как ни странно, Энглариэль, судя по его ответу, был вполне удовлетворен услышанным.

— Что он сказал? — спросил Гэп. Улыбка тронула губы наёмника.

— Он говорит, что все обдумал и хочет пойти с нами.

— А-а.

* * *

Совет проходил тяжело. Из-за того, что Мафусаил переводил все, что говорил Энглариэль, Энглариэль — слова своих военачальников, а четверо вэттеров говорили одновременно, пытаясь друг друга перекричать, особого понимания не наблюдалось. К тому же Гэп (досадуя на себя и не понимая, как мог хоть на миг поверить в иной исход) осознал, что его все равно никто не слушает. И верно, Мафусаил, видимо, не стал утруждаться переводом слов оруженосца. Поскольку все пререкались между собой, ничего толком решить не могли.

По сути, вопрос был прост: Энглариэль признавал, что Дроглир представляет собой подлинную угрозу для всего Линдормина, в том числе и для его страны, хотя ни он, ни кто-либо из его народа ни разу не видел и до сего дня не слышал о рограх. Он обеими руками за то, чтобы поднять армию из лучших стражников и охотников и выступить вместе с Мафусаилом в поход против Дроглира, — теперь, когда казалось маловероятным, что отряд Нибулуса уцелел.

Выяснилось, что за время, пока Мафусаил был здесь, в Сайне-Трегве, он подробно рассказал Энглариэлю об их походе, о Дроглире и о битвах между рограми и Лигой Фасцеса. Он также в самых волнующих подробностях живописал Мелхас и земли Дальнего Севера. Своим красноречием наёмник наверняка превзошел величайших из ныне живущих скальдов — раз сумел зажечь в сердце вэттера столь жгучую страсть к приключениям; теперь тот с дьявольским упорством был намерен собрать армию и, подобно героям древности, лично ворваться в ворота Утробы Вагенфьорда.

Гэп никак не мог понять, сознает ли Энглариэль всю серьезность угрозы или же просто загорелся мечтой о подвигах. Каковы бы ни были мотивы вэттера, очевидно, не все его военачальники изъявляли согласие: намерения сайиена явно озадачили их не меньше, чем Гэпа.

Гэп никак не мог понять, зачем Мафусаил — здравомыслящий в общем-то человек — наплел вэттеру всю эту героическую чепуху. И не просто наплел, а сознательно его раззадорил, набив впечатлительную голову вещами, которые вэттер скорее всего не мог в полной мере осознать. Судя по тому, что Гэп успел увидеть, вэттеры жили обособленно — наивный, неискушенной народец с очень простыми ценностями. Он мрачно поглядывал на наёмника, так легко разболтавшего их секрет. Надо полагать, Мафусаила вполне устраивало происходящее.

Во время короткого перерыва, когда принесли перекусить, Энглариэль отвел непокорных военачальников в сторонку и надавал каждому таких затрещин, что Гэпу захотелось проделать нечто подобное со своим товарищем.

— Зилва, — начал он, не зная точно, как разговаривать с соратником бывшего господина, — ты что, на полном серьезе собрался втянуть вэттеров? Их же это не касается.

— Не касается? — возмутился Мафусаил, и Гэп осознал, что опять зашел слишком далеко (причем, едва успев сделать первый шаг). — Ещё как касается! Или ты думаешь, что Зло из Мелхаса пройдет мимо, помахав им ручкой?

— Вообще-то нет, — признал Гэп, чувствуя, что эсифский воин вот-вот задавит его авторитетом, — но вряд ли от вэттерской армии будет... то есть, они же...

Гэп замялся — вот всегда так, стоит ему попытаться донести мысль до вышестоящего!.. Э-эх! Живя у лесного великана, юноша посмеивался над своей былой услужливостью, его злило и одновременно удивляло, каким ничтожеством он когда-то был. Теперь, когда всё опять вернулось на круги своя...

Гэп вспомнил шахты, пещеру йордисков, перенесенные испытания... и поймал на себе презрительный взгляд Мафусаила. Его охватил гнев.

— Они не видели ничего, кроме своего леса, и когда попадут в переделку — а они попадут, потому что за ними не стоит толох пеладанов — думаешь, вэттеры справятся? Да они понятия не имеют о нежити, о рограх... не говоря уже о ледяных полях и обо всем остальном!

Наконец-то он набрался храбрости и посмотрел прямо в глаза наёмнику. Ай да Гэп — вот молодчага! Но то, что юноша прочитал во взгляде Мафусаила, привело его в смятение: там не было ни раздражения, ни интереса. Эсифский воин вообще едва ли его слышал. Точь-в-точь как родители Гэпа: то же рассеянное выражение, тот же взгляд, который говорил не просто о нежелании слушать — наёмник не потрудился хотя бы сделать вид, что слушает.

В одном Мафусаил все же отличался от родителей Гэпа: юноша отчего-то был ему нужен. Медленно, явно пытаясь скрыть раздражение, воин повернулся к оруженосцу.

— Я уверен, что, вопреки твоему мнению, они куда лучше могут о себе позаботиться. Ты не очень-то в них веришь, потому что судишь по внешности...

— Хорьки, они и есть хорьки, — кивнул Гэп.

— Вот что я тебе скажу, — продолжил Мафусаил, пропустив последнее высказывание мимо ушей. — Живя тут, я хорошо их узнал: это отважный и находчивый народ. Энглариэль — исключительно талантливый правитель и пользуется всеобщим уважением. Оглянись! Ты своими глазами видел чудеса Сайне-Трегвы... А как тебе королевские покои? Какими словами описать это великолепие? Разве не вэттеры придумали и построили это чудо архитектуры? Причем, без инструментов, доступных другим расам. Уверяю тебя, Реднар, если и есть в мире народ, который может о себе позаботиться, так это вэтгеры.

— Ты же знаешь, что дело в другом! — вырвалось у Гэпа. Раз уж он завёл этот разговор, то доведёт его до конца, пути назад нет. — Постройка домов на деревьях и военные походы никак между собой не связаны. Велишь им огородить всю Утробу Вагенфьорда частоколом и затолкать целиком на дерево?

«Ну что, съел? — внутренне ликовал оруженосец. — У меня получается! Даешь Равноправие и Справедливость!» Его вдруг охватило необъяснимое, но приятное и отчего-то казавшееся правильным чувство — удивительная лёгкость.

— И потом, — продолжал он, переходя на высокопарный тон, — кто дал нам право втягивать невинных в кровавое море войны? Это (давай! не останавливайся!..) неприемлемо. Я очень сомневаюсь, что та польза, которую мы извлечем из помощи вэттеров («Извлечем пользу? Да! Да! Гэпа в предводители! Даешь Гэпа!»), сможет оправдать опасность, которую мы на них навлекаем.

Есть! У него получилось. Он таки высказался наперекор воину. Целиком захватил его внимание.

— Оправдать, — произнес Мафусаил.

— Что?

— Оправдать. Сможет оправдать опасность, — поправил наёмник.

Гэп сдулся. Он снова стал просто мальчишкой. И все же Мафусаил несколько растерялся и впервые серьезно отнесся к оруженосцу.

— Послушай, Реднар, вчера я сказал, что надеюсь встретиться с твоим господином и остальными. Верно и то, что я намерен идти в Умерт. Но на самом деле я почти расстался с надеждой на воссоединение отряда. Я иду туда лишь потому, что это последнее место, где мы можем найти приличную еду и кров перед финальной битвой. А точнее, единственное место, где можно отыскать корабль, который перевезет нас через пролив.

«Мы? Нас?»

— Даже если Нибулус и остальные ещё живы, через лес им не пройти, а мы с тобой сумели. Они не чета нам: у них нет ни мужества, ни удачи, которыми боги наделили нас...

«Мафусаил говорит со мной, как Нибулус со своими воинами, — подумал Гэп, — сигны всегда так делают, когда хотят, чтобы за ними пошли в бой. Что на него нашло? Неужто Зилва забыл, как прежде разговаривал с людьми, и теперь ему приходится подражать другим?»

— ...И если милостью небес нам в руки послана целая армия, то кто мы такие, чтобы отказываться от божественных даров?

Глаза Мафусаила снова, как прежде, смотрели сквозь Гэпа. Все, что требовалось, он сказал.

Энглариэль с вэттерами потянулись по ступенькам вверх, обратно в зал, чтобы продолжить встречу, и Мафусаил повернулся к ним.

— Зилва, ты кое о чем забыл, — заговорил Гэп. — У нас нет магического оружия. А ведь без него ничего не выйдет, так?

Секунду Мафусаил обдумывал эти слова.

— Финвольд сказал, магическое или серебряное, — напомнил он оруженосцу. — И это ещё одна причина идти в Умерт; я уверен, там легко сыщется серебряных дел мастер, который сумеет выковать простой клинок. Город славится своими златокузнецами.

Гэп сообразил, что до сих он ни разу не слышал о «славных златокузнецах» из Умерта. В голове крутилась какая-то мысль из его странствий — что-то, связанное с оружием. Вспомнить никак не получалось. Гэп с разочарованием заметил, что вэттеры ждут.

— Ладно, пойдем, — поторопил его Мафусаил и развернулся, чтобы последовать за вэттерами в зал. — Все уже собрались, а о магическом оружии не волнуйся. У Нибулуса тоже ничего такого не было, только серебряный клинок.

«Серебряный клинок Финвольда...»

— Финвольд! — воскликнул Гэп. — Ну конечно!

Мафусаил повернулся вполоборота и безучастно на него посмотрел.

— Прости?

— Финвольд, — продолжал Гэп, отбросив прежнюю высокопарность. — Вот что я пытался вспомнить! Когда я жил у Юлфрика, он рассказывал, что два года назад у него останавливался путешественник из Нордвоза, который заблудился, вроде меня, а когда я спросил его, как того звали, он сказал: Финвольд!

— Вот как?

— Да, наш Финвольд! Все сходится, даже серебряный амулет с факелом, алхимические книги... и ещё... мешок с дохлой змеей.

— С чем, с чем?

— Да не важно, я и сам не понял, что за дохлая змея такая. Главное, он шел в Умерт, шел один, да только ничего у него не вышло, вот он и вернулся домой и никому о своих похождениях не обмолвился.

Они уставились друг на друга, пытаясь собраться с мыслями; нетерпеливые вэттеры были забыты.

— Зачем Финвольду идти в Умерт, да ещё одному... и хранить это в тайне? — задал наконец вопрос Мафусаил.

— По словам Юлфрика, он шел проповедовать и по дороге заблудился в лесу. Когда Юлфрик его нашел, тот совсем оголодал и понятия не имел, где находится. Он, видно, зарекся другой раз ходить этой дорогой и, как только встал на ноги, отправился в путь — сказал, что возвращается в Нордвоз.

— Финвольд проповедовал? — пробормотал Мафусаил, который воспринял эту новость с не меньшей подозрительностью.

— Ну! Как тут не почесать в затылке?

— Нибулус был не был в курсе? Или он знал? — допрашивал оруженосца Мафусаил. — А ты?

— Да никто, небось, и не ведал, кроме самого Финвольда. Если этот умник что замышляет, он уж постарается, чтоб никто ничего...

Мафусаил вдруг подскочил к Гэпу.

— Расскажи мне о мёртвой змее!

Гэп и посмеялся бы над таким внезапным интересом к этой наверняка малозначительной детали его рассказа, если бы не вспыхнувшие огнем глаза воина пустыни.

— Я... не знаю, — ответил юноша, пытаясь припомнить слова лесного великана. — И Юлфрик не знал. Финвольд глаз с неё не спускал и никогда не показывал. Он носил эту штуку в заплечном мешке. Длинная и тонкая такая, жесткая, как палка... но волнистая.

— Проклятье... быть того не может. Нет! Нет! Как он его заполучил... А-а-а! Только не сейчас, когда я почти!..

— О чем ты? — перебил Гэп. — Ты меня пугаешь.

Мафусаил уставился на юношу, словно только что вспомнил, что тот стоит рядом. Затем лицо эсифца преисполнилось мрачной решимостью. Перед Гэпом предстал совершенно незнакомый человек.

— Мы должны как можно быстрее попасть в Утробу Вагенфьорда, — постановил Мафусаил. Сие утверждение прозвучало с категоричностью, которая — Гэп знал — не допускала вопросов. Словно, произнеся эти слова, Мафусаил предрешил их путь. Даже вэттеры почувствовали, что от них здесь больше ничего не зависит.

— Ты...

— Мы! — рявкнул Мафусаил. — Мы должны попасть туда раньше! Живо: беги и собирай вещи, встречаемся здесь; а я пока уговорю Энглариэля выделить самых быстрых коней.

— Зилва... постой... я же не...

Мафусаил развернулся и схватил Гэпа за плечи.

— Послушай! Мы должны немедля отправляться в Утробу, на счету каждый час. Нужно добраться до Умерта. Ещё есть шанс встретить Нибулуса с остальными, пока они в Мелхасе. Если они уже не выехали.

— Ты, кажется, говорил, что боги не наделили их ни мужеством, ни удачей, чтобы туда добраться...

— И ещё одно, — отчеканил Мафусаил, глядя на него в упор. — Если мы все-таки их найдем — ни слова! Что бы ни случилось — ни слова им не говори о том, что мы сейчас обсуждали. Всё, что великан рассказал о Финвольде, его тайной миссии или «дохлой змее», под страхом смерти и вечных мук в адском пламени, останется строго между нами. Понял?

— Я... нет, я не...

— Тогда просто поверь мне! — закричал наёмник, тряся оруженосца за плечи. В блеске его глаз, от которых у Гэпа мороз шёл по коже, отражалось безумие. Что-то было не так, это точно, совсем не так... разобраться бы, что — пока не поздно...

Юноша смог лишь промямлить:

— Я тебе верю. Наёмник отпустил его плечи.

— Вот и славно. А теперь беги, собирайся. И мои вещи заодно захвати: через час выезжаем.

* * *

Казалось, Гэпа уносит все тот же подземный поток, подхватывает мощное течение, с которым бесполезно бороться. Вокруг происходили вещи, от него не зависящие; коварные скользкие ступеньки судьбы вновь уходили из-под ног. Вся Сайне-Трегва вдруг пришла в движение, как потревоженный термитник, и разворошил его Мафусаил Зилвафлоз.

Ранее прибыли гонцы с вестью о том, что гигер и свора псов покинули долину. Узнав новости, Гэп почувствовал, что дорога на Утробу Вагенфьорда внезапно разверзлась перед ним, как оскал черепа. Это означало, что он может оставить себе Шлёппа, все верно, но мир вдруг стал выглядеть местом намного более опасным, чем час назад.

Что бы ни готовил им грядущий день, со знакомым чувством беспомощности размышлял Гэп, вернуться домой им пока не светит.

Мафусаил, верный слову, позаботился о том, чтобы они выехали из Сайне-Трегвы в течение часа. Юноша оставил попытки расспросить наёмника, поскольку тот явно не собирался что-либо объяснять. Энглариэль также был озадачен происходящим: выяснилось, что он и его армия выступят следом и присоединятся к людям позже. Вэттеры должны были встретиться с Мафусаилом на Крайнем берегу, узкой полоске земли между горами и проливом Ягт, а затем перебраться по морю на остров Мелхас. Мафусаил никак не обосновал свой план, сославшись на то, что на объяснения нет времени и что он не знает, как это сказать на полгском, и что в ближайшее время «все станет ясно». Так что они просто должны ему верить.

Следующий час (и, по правде говоря, долгое время после того, как возбудитель спокойствия Мафусаил и его подручный покинули город) вся Сайне-Трегва вела спешные приготовления. Не имея никакого опыта в сборах, Энглариэль не мог сказать, сколько времени уйдет на то, чтобы подготовить боевой отряд из пятидесяти вэттеров к походу, да ещё с таким эпическим размахом. Мафусаил и Гэп, которые что-то в этом смыслили, как могли, его проинструктировали.

Было решено, что вэттеры поскачут верхом на сервулусах, тех саблерогих олененогих созданиях, которые накануне так не приглянулись Гэпу. Хотя сервулусы передвигались на двух ногах, их изгиб спины и выступающий зад образовывали седло, подходящее вэттерам, и потому их с радостью привечали в Сайне-Трегве. На самом деле имя «сервулус» означало «вэттерконь».

Когда Гэп обнаружил, на чем они поедут, его мучения лишь усилились. Он не испытывал ни малейшего желания провести следующие несколько недель, трясясь верхом на одной из этих тварей. Юноша вернулся в беседку, чтобы собрать немногочисленные пожитки, — там его и застал один из вэттерских военачальников, принесший это неприятное известие. Вэттер ткнул пальцем в шеренгу сервулусов, которые как раз высыпали из глубин скалы, спеша на совещание с сайненом.

Гэп оторвался от своего занятия, чтобы рассмотреть их через окно. Он мгновенно узнал странную прыгающую походку, что вчера привлекла его внимание (если бы не огромный хвост, можно было даже назвать ее изящной). Один за другим сервулусы появлялись из дверного проема, желая знать, что, собственно, происходит, и слышно было, как бархатные трехпалые копытца возбужденно стучат по деревянной платформе.

Гэп снова повернулся к вэттер, — жилистому и выносливому на вид, с резкими, грубоватыми чертами лица и проницательными угольно-черными глазами — и увидел, что тот протягивает ему нож.

— Ух! — поблагодарил юноша (он не держал в руках нормального оружия с тех пор, как свалился в колодец). — Спасибо!

Гэп заметил, что это не простой нож, а одно из тех мачете без рукояти, какими потрясали на военном совете вэттерские военачальники. Но в отличие от тех мачете, это было выковано из какого-то похожего на бронзу сплава. Примерно одной длины с его старым коротким мечом, только намного тяжелее.

Ничего подобного Гэп никогда и в руках не держал и не знал, сумеет ли приноровиться к новому оружию. С другой стороны, все лучше, чем садовый секатор.

Вэттер ткнул пальцем в вытравленные на поверхности металла закорючки. Шрифт вэттерский — тут сомнений не было, — но что означает надпись? Капитан ещё раз указал на символы, и тут же — на себя.

— Ты его выковал? — озарило Гэпа.

Вэттер с гордостью кивнул.

— Так, значит, ты... — юноша сделал вид, что раздувает мехи и бьет по металлу, — кузнец?

Вэттер радостно закивал. И снова указал на символы, а затем на себя, на этот раз добавив:

— Иллуйе-флойе эуннгла Ми'йо Тедъ.

— Тед, — повторил Гэп, уловив лишь последнее слово. — Тебя зовут Тед?

Вэттер продолжал кивать, хотя было не очень-то ясно, понял ли он вопрос.

После Энглариэля и Ррадх-Кайинне Гэп никак не ждал, что местного кузнеца будут звать так незатейливо.

— Ну, Тед, спасибо тебе, — сказал он с поклоном. — Я буду... беречь его как зеницу ока. Обещаю.

Наверное, это было одно из немногих металлических мачете во всей Сайне-Трегве, решил Гэп, и внезапно ему стало стыдно за прежние эгоистичные помыслы. Эскелец прекрасно понимал, что обладать таким клинком — великая честь.

* * *

Однако эгоистичные помыслы нахлынули с новой силой, когда он воочию увидел скакунов, что выбрал для них с Мафусаилом Энглариэль. Гэп было вздохнул с облегчением, когда наёмник сообщил, что на вэттерконях они не поедут, но, когда Мафусаил показал ему, кто их повезет, у юноши от ужаса подогнулись ноги.

— Парандусы, — объявил Зилва. — Древостража Сайне-Трегвы. Лучшие из лучших!

Размером по меньшей мере с двух оленеголовых стражников, мимо которых он накануне проскользнул, эти двое определенно не знали себе равных. В них было что-то особенное, какой-то «дух превосходства» — единственное определение, которое сумел подобрать Гэп. Их мускулистые тела, укрытые попоной из фигурных кусочков кожи, отороченной великолепным соболем, лоснились, как у чистокровных скакунов, а на продолговатых мордах явно читалась порода. Шею украшала широкая серебряная гривна, а на боку, закрепленная обручем, висела самая большая секира, какую Гэпу доводилось видеть. Рабочее лезвие из отполированного, остро заточенного кремня представляла собой сплошной полумесяц, три четверти которого выступали с одной стороны наподобие лезвия топора, оставшаяся же четверть торчала пикой с другой стороны.

— Меня заверили, что лучше Хвальда и Финана нам не найти, — сообщил Мафусаил. — Энглариэль говорит, они быстры как ветер и бесстрашны в бою. С общением могут возникнуть трудности, но они уже в курсе, что от них требуется. Я беру Хвальда, Финан твой. Вопросы есть?

Секунду-другую две пары больших черных глаз — беззастенчиво, словно забавную зверушку — разглядывали юношу, а затем Хвальд и Финан вернулись к своему занятию: снова принялись кормить друг друга дольками маринованной груши.

— Только один вопрос, — отозвался Гэп, с трудом оторвав взгляд от древостражей. — А как же Шлёпп?

Мафусаил раздраженно отмахнулся, словно показывая, что у него есть дела поважнее.

— Рядом побежит. Не угонится, что ж... тем хуже для него.

* * *

Вот и закончилось недолгое пребывание Гэпа в стране вэттеров. Как Мафусаил и заявлял, через час они верхом на двух огромных парандусах в сопровождении трусящего рядом Шлёппа выехали из Сайне-Трегвы и направились на север.

 

Глава 13

Тем временем... 

Болдх, Нибулус, Финвольд, Эппа, Лесовик и Паулус встретили вечер в лагере на краю леса. Женг бродила неподалеку, радостно щипля сочную травку, которая в изобилии произрастала в этой части света. Запах приготовляемой пищи смешивался с вонью гниющей осоки, что наносило ветром с оставшихся позади болот.

Всего лишь двенадцать часов назад они распрощались с Мист-Хэкелем — причем с большим облегчением: путники несколько дней пытались покинуть это место, но, несмотря на все усилия, их постоянно что-то задерживало.

На то были две основные причины. Во-первых, Женг наотрез отказалась сдвинуться с места, пока ее не подкуют заново — и Болдху пришлось долго торговаться с тасским кузнецом, чтобы сбить цену. Тасс, осевший в городе член гордой древней касты Мамонтов, назвавшийся Тедом, не привык к тому, чтобы его цены обсуждались... ну и что с того, что он потребовал плату не в златах, а в сардониксах (завысив обычные расценки раз в восемь) просто потому, что чужеземцы выглядели богато? Всё кончилось тем, что Тед затаил обиду и слегка схалтурил. Не прошло и полудня пути, как одна подкова отвалилась, и Женг стала сильно прихрамывать.

Пришлось возвращаться в Мист-Хэкель, чтобы кузнец выполнил-таки свою работу (на этот раз бесплатно). Надолго бы это их не задержало, но тут Эппа вдруг слег с приступом болотной лихорадки. Лесовик как мог пытался вылечить старика, но шаману не хватало опыта в лечении местных болезней. Решили уж было идти дальше без Эппы, но тот и слышать ничего не желал. Лишь невероятное упрямство, граничащее с фанатизмом, и, конечно, собственный опыт целителя помогли ему выкарабкаться и даже продолжить путешествие.

И все-таки временами начинало казаться, что им никогда не уехать из Мист-Хэкеля, от которого их уже воротило. Болдх никак не мог отделаться от чувства, что все это уже происходило с ним раньше.

Никаких задержек больше не предвиделось, но случилось так, что стоило им выехать во второй раз, как наутро с севера донесся тягучий грохот. С самого рассвета что-то рокотало, словно где-то рядом проезжала гигантская повозка. Но рокот не стих, он продолжался без перерыва все утро, становясь все громче и громче, и ко времени, когда отряд тронулся в путь, гремел, словно рядом бушевала гроза: даже земля тряслась.

Через несколько часов, далеко к северу от Мист-Хэкеля, выбравшись наконец на более сухую возвышенность, путешественники застряли на скальном выступе: там, внизу, могучая река каких-то громадных бурых тел, мелькающих хвостов и раскачивающихся голов, катила на запад, заполнив узкую полоску земли между болотами и лесом Фрон-Вуду.

Это шли белуждитерии, отрезав путь на север.

Из всей компании лишь Болдху доводилось видеть белуджитериев, этих мощных животных из тасских стад, которые в холке были втрое выше своих гордых пастухов. Но даже он никогда не видел их в таких количествах: повсюду, насколько хватал глаз, простиралось тысячное стадо. А гуртовые великаны тассы, проходя, пренебрежительно поглядывали на горстку людей на уступе и не спешили. На плече каждый тасс нес огромное копье, которым время от времени направлял стадо; поверх окрашенной ягодным соком длинной юбки у них был накинут доломан; а на груди красовался набор метательных топориков.

Они были суровым народом, эти тассы, кто-то даже назвал бы их свирепыми. По всей земле они пасли свои стада: северных оленей, сайгаков, верблюдов, зубров, мамонтов и даже бонакопов. В этих краях среди тассов нередко поселялись полги и даже люди, выбравшие кочевую долю. Вот и теперь, в тучах пыли и насекомых путники различили одну-две женские фигурки в плаще с капюшоном, устало бредущие с тяжелыми тюками на плечами. Происходившие из знатных семей, эти отступницы оставались с тассами сезон-другой, отказавшись ради возможности «побыть свободными» от пышных нарядов и положения в обществе. Часто в итоге они выходили замуж за своих тасских ухажеров, и хотя дети от подобных браков не рождались, это никого не останавливали.

И вот стадо белуджитериев прошло. Земля, утрамбованная слоноподобными ногами, сделалась тверже камня и была просто завалена кучами экскрементов — путникам пришлось плотно замотать рты и носы в полотенца, чтобы пробраться.

Наконец пустоши остались позади, и к вечеру отряд определенно достиг краешка леса Фрон-Вуду.

* * *

Несмотря на радость прощания с Мист-Хэкелем, путники весь день пребывали в подавленном настроении. Даже в насвистывании пеладана пробивались тоскливые нотки. От мысли, что на следующий день им придется зайти в Великий лес, даже Нибулус протрезвел. Пока день клонился к закату, все чувствовали себя не в своей тарелке, только теперь осознав, что никто из них прежде не ступал под сень Запретного леса (Финвольд о своих приключениях умолчал). Здесь их наверняка ждет последнее серьезное испытание перед Мелхасом.

Теперь, когда на западе тихо догорал бледный свет, уступая место глубокой синеве, Болдх сидел, завернувшись в одеяло, и рассматривал новый меч. Любопытный клинок, ничего не скажешь. Сколько он ни путешествовал, ни разу не видел ничего подобного. Другого такого — с лезвием, змеящимся из рукояти — в целом мире не сыщешь. По крайней мере, не теперь. Непонятно было, для каких практических целей его использовать; уж, конечно, не в бою. Это скорее декоративное оружие... или ритуальное?

И тут он вспомнил, где видел подобный клинок. Правда, не меч, а кинжал — кхис, так называли его некроманты — ритуальный нож, которым закалывали людей на алтарях в храмах Ольхора. Да, однажды он уже видел такие кинжалы, когда путешествовал по темным землям Релма-Файнда много, много лет назад. Воспоминание всколыхнуло потаенное облако мрака, и Болдх решил, что в первую ночь в лесу Фрон-Вулу лучше о таких вещах не думать.

Пытаясь взбодриться, он стал думать о преимуществах клинка. Это было тяжелое, старомодное оружие, что верно, то верно, но оно прекрасно подходило воину, привыкшему сражаться топором. Болдх никогда не испытывал нежных чувств к мечам: во-первых, они имели отношение к культу пеладанов; к тому же он просто-напросто не очень хорошо владел мечом. Хотя при необходимости Болдх вполне мог себя защитить, профессиональным воином он не был, и потому не обладал мастерством обращения с легкими мечами; а орудовать огромным двуручником, вроде рыцарского меча Нибулуса или шамшира Мафусаила, ему не доставало силы. Болдх предпочитал не слишком тяжелое оружие, не требовавшее особых навыков, вроде дубинки или топора.

Этот пламенник был и не слишком тяжел, и не слишком легок, а за длинную рукоять можно было держаться одной или двумя руками. Собственно, почти как его старый боевой топор.

Болдх с растущим любопытством изучал клинок. Казалось, тот обладал каким-то изменчивым свойством: днем он сверкал начищенной медью, в темноте же из глубин проступала вулканическая синева. Даже в глухую ночь видно было, как пламенник сияет — словно неведомая мощь бурлила внутри.

Болдх поднес лезвие к самым глазам и вгляделся в зеркальную поверхность: под танцующими бликами, в магической глубине, таился источник силы...

Странник отпрянул — из клинка, изучая с не меньшим любопытством, на него уставились два глаза! Сердце забилось быстрее, и Болдх оглянулся на спящих товарищей, гадая, стоит ли их будить.

Он решил ещё раз взглянуть, осторожно и пристально — убедиться, что это всего лишь игра света... и с облегчением рассмеялся: на него смотрело собственное отражение.

С нервным смешком он обернул пламенник в свою рубаху из оленьей кожи, аккуратно положил рядом и улегся спать. День был долгим, и какие только странные мысли не нашепчет усталому путнику шорох листвы под сенью Фрон-Вуду...

* * *

Той ночью они были в лесу не одни. В сумраке, всего в нескольких ярдах от лагеря, ярко блестели чьи-то глаза, с интересом рассматривая спящих путников. Два белесых зрачка холодно мерцали в темноте, отражая лучики лунного света, что пробивались сквозь лесной полог. Живые, но умудренные опытом, эти глаза явно повидали на своем веку и равнодушие, и жестокость.

Незваный гость медленно приблизился к ничего не подозревающим спящим людям. Совершенно беззвучно: ни воздух не шелохнулся, ни листик не зашуршал.

Он подобрался поближе, замерев в нескольких шагах от неподвижных, укрытых одеялами фигур. Кто-то храпел, кто-то постанывал во сне. Остальные же дышали глубоко и мерно — спали безмятежно, без сновидений.

Чем дольше он на них смотрел, тем шире становилась его ухмылка. Одной рукой он ненароком касался рукояти палаша на боку, другой — сжимал большой кинжал, тускло поблескивающий в свете луны.

Вдруг раздавшееся рядом фырканье отвлекло внимание непрошеного гостя от спящих. Бесшумно и быстро он подошел к коренастой лошадке и успокаивающе погладил по морде. Женг не знала, как отнестись к незнакомцу, но почему-то позволила себя гладить — привилегия, обычно принадлежавшая лишь ее хозяину.

Сверкнув белозубой улыбкой, непрошеный гость скользнул обратно в тень и затаился там, ни на секунду не отрывая взгляд от спящей компании.

* * *

Следующее утро выдалось солнечным и ярким, несмотря на стелющийся туман, приползший с болот. Воздух наполнился радостным птичьим пением, и путешественники проснулись в великолепном настроении, готовые к любым испытаниям. Живо приготовили завтрак, с аппетитом его съели, — и вскоре лагерь был свернут.

— Всем подойти ко мне. — Нибулус привязал последнюю часть доспехов к спине Женг и созвал отряд. Теперь, когда оцепенение города на болотах спало, мир снова стал «вотчиной пеладана»: очевидно, ночь, проведенная в лесу на свежем воздухе, вновь зажгла в его сердце страсть к приключениям.

— Теперь, как вы знаете, — начал он, с удовольствием слушая собственный голос, — скорее всего начинается самый неприятный отрезок пути. Гвилч пишет, что в его времена торговый путь шел от Мист-Хэкеля напрямик через лес до самого Умерта... А дороги тогда расчищали и поддерживали, будь здоров: каждые двадцать пять миль — почтовая станция! Чего ещё желать? Ну, нам-то есть чего: сейчас дорогой там и не пахнет, от былой роскоши не осталось и следа. Не то нынче время...

Он замолчал, обвел слушателей взглядом и продолжил:

— В нашу пользу лишь то, что, согласно кое-какой информации, которую Винтус-холлу удалось собрать по крупицам от бывалых звероловов, к северу от болот лес не такой густой; не чащоба, да и подлеска почти нет — так что пойдем мы быстро. Будем придерживаться северного направления, а ориентироваться по солнцу, звездам... как получится. Что скажете, ребята?

— Запросто, — высказался Лесовик.

— Запросто, — повторил Болдх.

— Так вот, если не собьемся с пути, — продолжил пеладан, удовлетворенный ответом, — через... сколько-то дней мы выйдем из леса к подножию Великаньих гор. Будем пробираться горным тропам, обойдем лес через отроги: сперва на запад, потом снова на север. В северных землях даже в это время года холодно, не хотелось бы нигде задерживаться, ладно? Помните, что зимой будет очень неприятно возвращаться, так что я не потерплю ни проволочек, ни болячек, ни... — Он запнулся в поисках нужного третьего слова. — Слабости. Эппа!

Эппа не слушал. Он смотрел на предводителя, но не слушал его, сосредоточившись на чем-то своем. Старик знал: если он прислушается к Нибулусу, его решимость лопнет. «Еще денечек продержаться, — снова и снова повторял он про себя, словно отсчитывая мантры на четках, — ещё денек...»

— Двигаясь на север, мы выйдем к морю, — продолжал Нибулус, — потом, вдоль берега, доберемся до Умерта. А сколько мы там пробудем, зависит от того, как к нам отнесутся горожане...

— Ха! — раздался чей-то голос.

Пеладан строго вгляделся в лица, но не понял, кто это сказал. Нахмурившись, он продолжил.

— Умерт, — сказал он, словно катая слово на языке, — кто там теперь живет? С незапамятных времен оттуда не было никаких вестей, и это уже настораживает. Но лично я считаю, что не стоит волноваться, пока мы не доберемся до места: нет никаких причин думать, что нас встретят враждебно. Будем изо всех сил стараться не рассердить их. Всего-то и нужно, что найти лодку и пополнить запасы. Ну и, может быть, ещё немного согреться, так? На худой конец можно обойтись и лодкой. Если купить не выйдет, придется украсть, что лично я не приветствую, или развернуться и идти домой. Чего мы, разумеется, делать не будем. Мы должны перебраться на тот берег, а сделать это можно только из Умерта. Про другому нам пролив Ягт не переплыть и...

— Когда море замерзнет, с Крайнего берега можно попасть на полуостров Штром.

Все шестеро тревожно стали озираться и схватились за оружие. Кто это сказал? Они вглядывались в заросли, из которых донесся голос.

— Кто там? — рявкнул пеладан. — Выйди и назовись!

Молчание.

Они быстро рассредоточились — держа наготове оружие — и обыскали местность. Но даже Лесовик не нашел ни следа. Как если бы с ними заговорил сам лес.

— Лешники, — предположил Паулус, и его тусклые глаза сузились от ненависти.

— Выдвигаемся, — наконец приказал Нибулус, с опаской поглядывая через плечо. — Чем быстрее мы выйдем из этого леса, тем лучше. За мной!

* * *

Три дня путники, держа ухо востро, шагали в мрачной тишине по хвойному ковру Фрон-Вуду, пробираясь под стрельчатыми арками лесного свода. Звероловы не обманули: деревья здесь росли пореже, и идти было не так уж и трудно. Но это служило небольшим утешением: действительно, подлесок не мешал ходу, но эскельцев угнетала мертвенность леса. Сквозь толстый, пружинистый слой бурой хвои на земле не пробивалось и травинки. Деревья тоже казались безжизненными: они вздымались в небо величественными копьями, ощетинившись темно-зелеными хвойными наконечниками. Ни пенья птиц, ни звериного шороха, ни — пусть самого тихого — комариного писка. Даже свет, льющийся откуда-то сверху, был серым и безрадостным.

Лесовик смотрел вокруг и не верил глазам; эти леса были ему совсем чужими, за все путешествие он ещё не встречал таких мест. В смятении он гадал, остались ли на свете края, кроме Вида-Эскеленда, где ещё жив дух Эрсы.

* * *

Голос из кустов совершенно выбил всех из колеи. Он заговорил на их языке, дал совет и тут же исчез. Предположение Паулуса о лешниках было встречено скептически; ему везде мерещилась нечистая сила. И уж совсем презрительно отнеслись к предположению Эппы, что это был голос ангела. Голос-то звучал по-человечески...

Днем они тревожно озирались при каждом треске хрустнувшей ветки, хотя укутавший их холодный туман не позволял разглядеть что-либо дальше тридцати ярдов. Ночью один или два члена отряда обязательно оставались дежурить, пока остальные спали. Никто не сомневался, что что-то должно вот-вот случиться.

На четвертую ночь все так и произошло.

— Нибулус! Финвольд! Просыпайтесь все! Быстро!

Пеладан мгновенно скинул покрывало и потянулся к мечу.

— Что? Что случилось? — сонно проговорил он. — В чем дело?

Он поднял глаза и увидел темный силуэт смотрящего на него Болдха. Рядом, ворча и охая, с трудом просыпались два жреца. Лесовик лежал молча и тихо, но явно уже не спал.

— Тс-с! — шикнул Болдх и указал пальцем: — Вон там...

Нибулус посмотрел в ту сторону, вглядываясь в темноту. Луна ещё не завершила свой полукруг, и первые проблески рассвета едва освещали землю. Продолжая вглядываться, он сумел различить вдалеке очертания застывшего Паулуса. Судя по наклону вороньих перьев на капюшоне, наховианец стоял к ним спиной, вперив взгляд в туман и выставив меч перед собой.

— Что там, Болдх? — прошептал Нибулус. — Что он увидел?

— Не знаю, — последовал приглушенный ответ. — Он не сказал... просто вскочил и выхватил меч. Он суеверный, конечно, но там, видать, что-то посерьезнее хульдров.

Они вооружились и стали бесшумно подбираться к наёмнику.

Тут-то все и услышали: что-то неуклюже продиралось через лес. Нечто очень большое и тяжелое — и, судя по звуку, направлялось прямо к ним.

— Скорее, — прошипел Нибулус. — Найдите укрытие, держитесь вместе! Болдх, садись на коня. Приготовьтесь бежать, если понадобится.

Он мог бы и не утруждаться. Все уже точно знали, что нужно делать. Проворно, без слов, они заняли места и стали ждать; туман холодным потом оседал на лица.

Теперь было ясно слышно: хруст ломаемых веток, сиплое дыхание крупного животного, хвойный ковер сотрясался под тяжелой поступью.

Что бы это ни было, оно передвигалось на двух ногах, но весило гораздо больше любого человека. Все ближе и ближе.

Справа раздался какой-то звук, и они едва успели обернуться, чтобы заметить, как от деревьев отделяется вооруженная луком фигура.

Тут громогласный звериный рык разорвал тишину леса, снова приковав внимание отряда. Над очертаниями приготовившегося к броску Паулуса выросла гигантская тень. Не успели они сориентироваться, как косматый зверь ворвался на поляну и направился к ним, грузно покачивая огромными, нескладными лапами. Горящие угольки глаз злобно блестели на морде.

— ВСЕ ВМЕСТЕ, НАВАЛИСЬ! — взревел Нибулус и ринулся в бой — как раз когда Паулус отпрыгнул с дороги зверя, наградив того мощным косым ударом палаша.

Обезумевший от ярости зверь принялся раздавать удары, широко раскинув лапы. Старый маг в страхе припал к земле. Его испуганные вопли смешались с боевым кличем, ревом и криками и разнеслись эхом среди деревьев...

Внезапно чудище вскинуло лапы и взвыло от боли. Оставив тщетные попытки вырвать из глаза стрелу, оно забило лапами, стараясь задеть невидимых обидчиков. Люди в полном замешательстве расступились, глядя, как чудовище с жутким ревом ломится прочь.

Стрела, откуда бы она ни прилетела, крепко засела в глазнице. На виду осталось лишь оперение и два дюйма черенка, стрела пробила глаз и дошла до самого мозга.

Полный безысходного отчаяния вопль прокатился по лесу, и монстр сгинул в чаще.

Едва оправившись от потрясения, путешественники переключились на незнакомого лучника. На него нацелились четыре острых клинка и два посоха, шесть пар ног приготовились к прыжку.

— Какого черта ты делаешь ночью в лесу? — потребовал ответа Нибулус. — Говори, пока не истек кровью!

— Ну и ну, — примирительным тоном заговорил незнакомец, — разве таких слов я ждал от сына главного военачальника Артибулуса Винтуса? — В низком, звучащем с легким акцентом (почти как у Болдха) голосе чувствовались достоинство и властность.

— Кто ты? — Болдх повторил вопрос пеладана, наступая на чужака с пламенником наперевес. — Откуда ты столько о нас знаешь? Значит, это ты тогда в кустах шпионил... ты сказал, что море замерзнет?

— Убери меч, пендониец, — спокойным, чуть ли не скучающим тоном ответил незнакомец. — Я вам не враг — и расправа над тем зверем тому свидетельство. Отвечу на твой вопрос: да, это меня вы слышали в то утро, только я за вами не шпионил.

— Тогда как это назвать? — напирал Нибулус. — Ты не вышел и не ответил на мой вызов. Мы выполняем важную миссию и шутки шутить не намерены!

— О, ради Нокка, — вздохнул чужак, — знал бы я, что вы распустите нюни, как детишки, оставил бы вас самих разбираться с этой зверюгой. Да только пожалел вас; сам был когда-то таким же зеленым юнцом.

— Зеленым юнцом!..

— Все в порядке, Нибулус, — произнес сбоку нетвердый голос. — Незнакомец не причинит нам вреда. Я прочел его душу.

Нибулус запнулся и посмотрел на Эппу. Полусонный старик даже сейчас зябко кутался в покрывало от ночного холода.

— Серьезно? — спросил пеладан. — Ты умеешь читать души?

— Умею, и только что это сделал, — отозвался старый жрец, — и Финвольд тоже умеет.

Молодой жрец кивнул и принялся разжигать заготовленный хворост.

— Что ж, может, стоит помочь Финвольду с костром, чтобы получше разглядеть нашего друга. Дадим ему возможность представиться.

Вскоре путники уже сидели вокруг ярко пылающего костра и с радостью жались поближе к золотистому огню, прогнавшему на время ночные страхи. Лишь Паулус так и остался стоять поодаль, настороже, беспокойно вглядываясь в ночные тени.

В свете костра незнакомец выглядел лет на пятьдесят. Обветренная кожа грубоватого небритого лица являла нечитаемую карту прожитой жизни: дубленая, как шкура огра. Лишь морщинки вокруг глаз несли отпечаток всех печалей и горестей мира и многое могли поведать об этом человеке: хотя сами глаза — холодные, с прищуром — и не выдавали секретов.

Высокий лоб говорил о незаурядном уме, к тому же незнакомец вполне свободно изъяснялся на нескольких языках, включая эскельский, и имел представление о других наречиях.

Наряд выдавал в нем бывалого путешественника. Он носил пестрые одеяния, принадлежащие к самым разным (и, в основном, неизвестным) культурам; предметы его гардероба плохо сочетались не только между собой, но и со своим обладателем: на выцветшей, потертой рубахе из зеленого сендала[] с воротником-стойкой поблескивали медные пуговицы; сверху «на варварский манер» была накинута сыромятная шкура сайгака; поношенные кавалерийские сапоги из мягкой кожи цвета хаки пестрели заплатами, а широкий, вышитый золотом фиолетовый кушак явно знавал лучшие времена. В целом создавалось впечатление, что хозяин костюма отоваривался на каком-то рынке подержанной одежды — причем на ощупь.

Но если приглядеться, становилось заметно качество: при каждом движении незнакомца драгоценная золотая вышивка тускло сверкала в отблесках костра. Конечно, золотая пить поблекла и почти совсем истерлась, но все ещё была различима под толстым слоем дорожной пыли.

Некоторые вещи поражали своей необычностью: с одного боку на поясе висели коньки из китового уса, с другого — свернутый кольцом хлыст из лосиных кишок, с рукоятью из слоновой кости; в каждом сапоге по кинжалу; за кушак заткнут странный тяжелый нож с зарубками по одной стороне, который незнакомец называл «мечеломом»; широкий меч (аггедонский рыцарский, как позже сообщил гость) из страны, настолько далекой, что даже Болдх о ней не слышал.

На голове у незнакомца возвышался какой-то странный убор — при таком освещении трудно было определить, что это. Может, шляпа, может, даже украшенный особым гребнем шлем. Так или иначе, похоже, этот убор был изготовлен из панциря омара или даже целого краба, причем с болтающимися по бокам клешнями... которые к тому же шевелились. Едва уловимое глазом движение: шляпа как будто видоизменялась с каждым поворотом головы хозяина, словно пытаясь принять первоначальную, но давно забытую форму.

Но сильнее всего привлекали внимание глаза. Они почти равнодушно смотрели на путешественников с весьма сдержанной приветливостью. Перед ними был человек, который мог бы любить людей (в некотором роде), нравиться людям (в некотором роде), но слишком много насмотрелся за свою жизнь, чтобы в них верить.

Даже голос звучал так, словно незнакомца уже ничто не волновало и не трогало в этом мире.

— Должен извиниться за ту шутку, — начал он, — не смог удержаться. Ну как же, шестеро странников с юга, и, разумеется, с ужасно важной миссией; первый день в великом Фрон-Вуду — и ни сном, ни духом, что в кустах кто-то есть, причем всего в нескольких ярдах от них. Хи-хи-хи. Так захотелось над вами подтрунить!..

И он усмехнулся про себя, вспоминая свою шутку.

Члены отряда в гробовой тишине наблюдали за ним.

— И давно ты за нами шпионишь? — мирно спросил Нибулус. В обычных обстоятельствах он бы ломом выбил из наглеца правду, но этот тип по крайней мере три дня шел за ними незамеченным. Поэтому Нибулус избрал более тонкий подход. — Я хотел бы знать, что ты успел услышать. Что ты знаешь о нашем походе?

— Поход, говоришь? — ухмыльнулся чужак. — Как заманчиво звучит. Не удивительно, что вы все...

— Послушай меня, старик, — рявкнул Нибулус. — Мне начинает это надоедать! Немедленно говори, что именно ты слышал.

Незнакомец закатил глаза, как бы показывая, что все это уже становится скучным.

— Так вот, о походах, — отозвался он. — Ужас просто, какая важность, куда уж без них? А знаете что? Удачный твой поход, или нет, а мне все едино. Отвечу на твой вопрос: я за вами не «шпионил», — заверил гость, разглядывая пеладана в выуженный откуда-то телескоп, — просто решил присмотреться к случайным попутчикам. Откуда мне знать о ваших делах? Что я услышать-то мог? Так, пустяки, не о чем и говорить, и рассказывать некому (не то, чтобы я собирался кому-то рассказывать). Да и незачем. Все и так видно: пеладан из Нордвоза, на котором знак дома Винтусов, тащится из самого Вида-Эскеленда, а с ним два книжника и колдун, да ещё бродяга, что говорит по-эскельски с пендонийским акцентом, да наховианский наёмник. Разношерстная компания, и маленькая к тому же... не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, дело тут нечисто. Само собой, мне стало интересно.

— И это все, что ты знаешь? — недоверчиво спросил Нибулус.

— Это, да еще, что вы направляетесь в Мелхас через Умерт. Отсюда вывод: идете вы в Утробу Вагенфьорда за какой-то реликвией — а уж священной или богомерзкой, понятия не имею.

Он обежал взглядом их лица, наблюдая за реакцией, и поправился:

— А может, и не за реликвией, все равно это как-то связано со жреческими делами, иначе зачем вам тащить с собой дряхлого сморчка. — Он указал на Эппу. — В общем, раз вы направляетесь в Мелхас, значит, нацелились на старую крепость рогров. Только, скажу я вам, там давно ни шиша нет. Дам вам бесплатный совет: поживиться там нечем. За пятьсот лет расхитители гробниц все излазали вдоль и поперек. Да сразу же после осады пеладаны все самое ценное и растащили — как это у них водится, верно?

Нибулусу бы прийти в ярость от таких слов, как велел долг. Это было самое тяжкое оскорбление всему, на чем стояли пеладаны. Они даже могли отдавать себе отчет, что обвинения правдивы — но большинство подвергли бы обидчика наказанию на месте посредством (по меньшей мере) тяжелой дубинки. Но Нибулус никогда не отличался особым рвением, и к тому же этот человек только что всадил стрелу прямо в глаз ревущего чудовища почти в полной темноте. Поэтому пеладан успокоил свою совесть, презрительно фыркнув. Так было гораздо проще.

— А как ты узнал... То есть... почему ты решил, что я сын главного военачальника Артибулуса? — спросил Нибулус, стараясь не замечать нахальной ухмылки незнакомца. — Его-то мы уж точно не упоминали.

— Да ладно тебе, ты себя недооцениваешь! — хмыкнул чужак. — Сына Артибулуса на севере знают все. Как думаешь, сколько ещё на свете людей по имени Нибулус?

«И верно», — мысленно согласился Нибулус.

— Да, — продолжал гость, — Нибулус Винтус, единственный сын владыки Вида-Эскеленда. Ни братьев, ни сестер... женат, но, детей, опять же, нет.

— А тебя как зовут? — перебил паладин. — Ты так и не представился!

— Катти, — спокойно сообщил гость. — Катти Тивор.

Наступила ошеломленная тишина: было слышно только, как новый знакомый подбрасывает хворост в огонь.

Катти Тивор! Это имя знали все — имя, которое передавалось из уст в уста по всему континенту: от островов Пендониума на западе до самых Брунамарских гор на восточной границе с Per-Наховией. Имя, которое слышали даже в Кваладмире. Легенды о Катти ходили на ста языках, о его подвигах складывались баллады, и не было в землях Линдормина племени, где не пересказывали бы его приключении (если не считать джойгеров, которые всегда недолюбливали Тивора за хвастовство и, по правде говоря, считали фанфароном).

Он был воином, путешественником, искателем приключений, охотником за сокровищами, солдатом удачи (и даже, по слухам, великолепно играл на флейте, хотя сам он яростно отрицал эти наветы клеветников). В свое время Катти Тивор был настоящей легендой, последним из живущих героев.

Неужели седеющий докучливый старый бродяга у их костра и есть тот герой, которому посвящены сотни песен?

Их предводитель красноречиво выразил общие сомнения.

— Чушь! — хмуро сверкнул глазами Нибулус.

— Нет, это правда, — неохотно вмешался Эппа. — Я прочел его душу: по крайней мере, сейчас он не врет.

Они снова изумленно уставились на гостя. Катти ограничился ответной улыбкой и кивком головы поблагодарил пожилого жреца. Затем он поднялся и присел на корточки спиной к огню, просушивая над дымом свое мокрое тряпье.

— Значит, все, что о тебе рассказывают, правда? — спросил Финвольд, пытаясь скрыть восхищение за завесой показного безразличия.

Катти как ни в чем не бывало грел зад и не спешил с ответом. И лишь когда Нибулус открыл было рот, Тивор его перебил:

— Хм, вряд ли. Людям только дай пофантазировать. Напридумывают ради красного словца. Честно говоря, если я пойду облегчусь в канаву, и месяца не пройдет, как из этого раздуют целую сагу. Не стоит верить байкам. Чего только не болтают...

— Что же тебя привело сюда? — как бы между делом поинтересовался Эппа. Он никак не мог простить Тивору «дряхлого сморчка», но решил не показывать виду.

— Я как раз шел с севера, — ответил Катти. — Уладил кое-какие делишки в Троллботе, в Илдьернских горах — знаете, где это? Шел в Божгод за своей платой. Вообще-то я собирался пойти северным побережьем до самого Умерта: продать там собачью упряжку да сани, а потом уж отправиться Драконьим берегом в Гульхем — он потряс в воздухе кнутом из лосиных кишок — но собачек прикончили джотуны, и пришлось мне добираться на своих двоих. Много недель протопал: охотиться по пути пришлось, то да се... Хотел остановиться на Болотомысе, в Мист-Хэкеле, передохнуть немного и идти дальше на запад, в Гульхем... Тут мне ваш отряд и попался: дрыхли вы, прямо сказать, без задних ног — как ополченцы-первогодки. Вот и решил я за вами последить, посмотреть, может, и мне какой-никакой прок выйдет...

Все переваривали услышанное. «Делишки в Троллботе» могли быть чем угодно — но в любом случае, чем-то чрезвычайно опасным. Если он отправился туда в одиночку, значит, он или дурак, или способен на такое, о чем песни и сказания умалчивают. А джотуны? Снежные великаны, жуткие убийцы с мёрзлых пустошей... удрать от них уже само по себе подвиг, об этом можно сложить целую сагу.

Но при упоминании Гульхема, Болдх и Нибулус многозначительно переглянулись через костер. Насколько им было известно, любой, кто получает плату от дракусов, не погнушается ничем. Раса дракусов в равной мере внушала благоговейный страх и ужас всем вокруг; к счастью, сами они предпочитали уединение и интересовались лишь происходящим в их землях: Божгоде и Гульхеме.

Слушатели смущенно заерзали, не зная, что ответить. Ясно было, что человек этот далеко не так прост, как хочет казаться.

Путникам вдруг почудилось, что «ножки» на шляпе гостя шевелятся и раскачиваются в жутковатом танце — хотя, возможно, это шалил ветер... а может, они просто слишком устали.

Болдху пришла на ум одна из тех историй, что ходили о Тиворе. Поговаривали, что у легендарного искателя приключений есть страшный секрет: мол, голова его изувечена, и потому он носит свой странный шлем и никогда не снимает его при людях.

Нибулус, казалось, погрузился в нелегкое раздумье. Наконец он пожал плечами, словно отбросив сомнения.

— В таком случае, я полагаю, нам остается лишь тебя поблагодарить, — признал он. — Не знаю, что это был за зверь, но я рад, что ты его подстрелил. Признаю, ты меня впечатлил: так метко выстрелить, да ещё и в темноте... В незнакомом краю такой союзник всегда пригодится...

Нибулус замолчал. Ему вдруг показалось, что нужно было сказать что-то совсем другое. В мыслях слова звучали лучше, чем когда он произнес их вслух. Все вокруг опустили глаза, кто-то закашлялся. Никто больше не произнес ни слова. Молчание затянулось.

Однако мало-помалу неловкость ушла, и осталось лишь ожидание. Возможно, мысль предводителя не так уж и плоха... Настоящие опасности ещё и не начинались, а они уже потеряли двоих. К тому же сразу видно, что Катти куда лучше любого члена отряда знает эти края...

Не успела эта мысль как следует улечься в головах, как Нибулус продолжил:

— Ты же наверняка знаешь, что это была за тварь, верно? Катти Тивор задумался. Судя по этой короткой заминке, ответа он не знал.

— Одно могу сказать: не хотел бы я второй раз ее встретить. Стрела вошла прямо в мозг, а тварь удрала как ни в чем не бывало. Тварь-то непростая, так ее не убить, это точно... Расслабляться нам никак нельзя: того и гляди вернется, а ведь я во второй раз могу и промахнуться.

— Нам нельзя расслабляться? — переспросил Паулус. — А кто сказал, что ты идешь с нами?

— Никто, — ответил Катти, — да только, сдается мне, лучше держаться вместе, хотя бы до рассвета. Та тварь всех нас запомнила, а тебя-то уж точно, длинный, — крепко ты ей врезал.

Остаток ночи они провели молча, улегшись спать вокруг костра. Паулус, однако, остался на посту, не сводя неприязненного взгляда с нового знакомца. Он стоял в ночи, подобный самой Смерти, окутанный предутренним туманом и из-под черного его плаща выступал меч.

Наконец наёмник отвернулся, возобновив свое одинокое бдение на краю леса.

* * *

Даже с рассветом напряжение не спало, усилившись, когда утром начали сворачивать лагерь. К недовольству Паулуса, новый знакомый, похоже, принял туманный намек пеладана за прямое предложение. Надо же, увязался: уже вовсю пожитки собирает. Хуже того: никто не возражал и, судя по всему, вообще не хотел поднимать эту тему.

— Так значит, этой дорогой можно попасть в Божгод? — Когда они вышли в северном направлении, наёмник все-таки заговорил с Тивором. — А может, в Гульхем, или, не ровен час, в Мист-Хэкель?

— Если сделать небольшой крюк, — даже не глянув на шагающего рядом наёмника, который буравил его злобным взглядом, ответил Катти.

— Как же, — прищелкнул языком Паулус. — Чуть не забыл! Ты же куда лучше нас знаешь эти земли. Да вот только недавно земли дракусов определенно находились к западу — точнее, на юго-западе. И готов поспорить, Мист-Хэкель находится на юге — мы как раз оттуда шли.

— Да уж потрачу денек-другой, помогу вам, — не моргнув глазом, сообщил Катти. — Вам одним туго в лесу придется, а я какие-никакие, а секретные тропы знаю...

— Ты за нами уже три дня идешь, — холодно констатировал Паулус, — на север.

Судя по всему, всем вопросам, так и кружащим в воздухе над головой их нового спутника, суждено было остаться без ответов — по крайней мере пока...

Жрецы уже не были так убеждены, что Катти можно безоговорочно доверять... но где-то неподалеку бродило чудовище, и хотя в других обстоятельствах полагаться на Тивора никто бы не стал, все дружно решили, что лучше рискнуть и позволить ему присоединиться.

«Все, кроме меня», — с горечью подумал наховианец, пристраиваясь в конец.

* * *

— Если вы не против, у меня есть предложение, — сообщил Катти, когда под вечер они устроили привал.

В последние дни заметно похолодало, — казалось, позднее лето с его теплом обходит эти места стороной. Никто из них раньше и не представлял, что лес может навевать такой ужас, и, в довершение всех бед, этим утром Лесовик опять исполнил свой любимый фокус с исчезновением. Правда, он часто так делал — но сейчас?..

Все были измотаны и раздражены; в глубине души каждый жалел, что они вообще зашли в лес Фрон-Вуду. Реплика Катти увязла в напряженной тишине, и воздух зазвенел от общей невысказанной мысли: «Ну вот, начинается...»

— Я тут подумал, далековато я с вами зашел, теперь мне в Мист-Хэкель, на юг возвращаться и потом оттуда через Пастушьи земли до Божгода крюк делать — смысла нет. Нет, если хотите, могу вас провести через лес на северо-запад, как раз у Ситерских высот и выберемся. А там уж до Умерта рукой подать, и мне до Драконьего берега недалеко; одной стрелой убьем двух зайцев.

Они провели целый день с Катти Тивором, и, хотя и не доверяли ему, мысль о том, что он может им помочь и защитить в этих холодных, враждебных землях, где они не ожидали встретить поддержку, выглядела на удивление заманчиво.

— Значит, пойдем вместе до Ситерских высот, — сказал Нибулус, пытаясь разгадать подвох.

— До них, до самых. — подтвердил Катти.

— И никому не придется сворачивать, — влез в разговор Финвольд. — По мне, так правильно.

— Если так короче, — высказался Эппа, — то я за. Чувствуя, что эту часть путешествия стоит побыстрее оставить позади, никто не возразил.

— Хорошо, — сказал Нибулус. — Решено, мы...

— Давайте не будем спешить, — перебил его Катти, — могу выдвинуть альтернативное предложение...

«Ну вот, началось».

— ...как вдвое срезать путь.

Они недоверчиво переглянулись.

— И как же? — спросил Нибулус. Кати ухмыльнулся.

— Какой смысл идти на запад коварными лесными тропами, если на побережье все равно придется повернуть на восток? Да что там, остров Мелхас ведь прямехонько на севере. А если напрямик, то одним махом долетим.

— Я так понимаю, что «долетим» — это метафора, — вставил Финвольд, — или ты именно так собираешься путешествовать? Потому что кроме как на крыльях туда не пробраться.

— Куда?

— Возможно, не мне возражать человеку, который утверждает, что знает эти места лучше нас, но, кажется, в своем плане ты упустил одну мелочь: нам преграждают путь горы.

— Он прав, — уныло признал Нибулус. — Согласно нашим мудрецам, не говоря уже о почтенном Гвилче, Великаньи горы - самая длинная и высокая горная цепь на континенте. Ещё ни одному человеку не удалось их покорить. Ни одному. Даже Гвилч со своими пеладанами обошел их стороной.

— Разве они не вернулись в Пендониум на корабле? — спросил Эппа.

— Только не люди Гвилча, — сообщил Финвольд. — Они вообще добирались другим путем. Вместо награды за доблестную службу Гвилчу пришлось долго шагать обратно на юг: той же дорогой, какой пришел.

Нибулус выслушал эту историю и мягко улыбнулся, не обращая внимания на сарказм в голосе Несущего Свет.

— Он выполнял свой долг, — заметил пеладан, — притом не прекословя, я уверен.

— Наверное, просто прыгал от радости.

— За несколько месяцев до этого, — Нибулус словно не замечал слов жреца, — Гвилча направили в Нордвоз: провести отряд эскельцев по суше в Умерт и там встретиться с основными силами Артуруса Кровавый Нос.

— И только он все сделал, — перебил Финвольд, — как уже и новый «долг» подоспел: пришлось вести отряд — или то, что от него осталось — обратно в Нордвоз. А Кровавый Нос тем временем отправился домой короткой дорогой.

— На юг? — спросил Эппа. — Через горы? Но почему? Они же шли на север другим путем. Они обошли горы — так же, как мы сейчас...

— У них не было выбора, — печально ответил Нибулус. — Они столько времени потратили в Утробе... им просто не хватило бы запасов, чтобы пойти в обход...

— А Кровавый Нос был не из тех, кто любит делиться. Перед Гвилчем встал выбор: шагать долгими обходными тропами — и загнуться от голода — или рискнуть и пойти напрямик.

— И с тех пор о Гвилче никто не слышал, — грустным голосом подытожил пеладан.

Кати окинул всех пристальным взглядом и продолжил:

— В общем так. Есть у меня уникальное предложение: согласитесь — может, сами узнаете, что сталось с Гвилчем и его людьми. Катти проведет вас тайными тропами, да не через горы, а сквозь них — или даже под ними.

Слова его были встречены довольно тягостным молчанием. Жрецы даже не стали утруждаться попытками прочитать душу Тивора; все в отряде уже догадались, что старый бродяга на удивление расчетливо обращается с правдой. Или словами Нибулуса:

— Лживый дерьмец.

— Чистая правда! — оскорбился Катти. — Говорю вам, там есть тайный проход под горами...

— Подо всей грядой! — рассмеялся Финвольд. Он никак не мог понять, к чему этот бессмысленный разговор. — На сотни миль под землей?

— Он врет, — согласился Паулус. — Давно пора его убить, зря мы ему доверились.

Пропустив мимо ушей последнее замечание, Нибулус сказал:

— Мистер Тивор, похоже, вам хочется, чтобы мы заблудились. Объяснитесь, пожалуйста.

— Что-то я не пойму, зачем тебе-то делать такой крюк? — добавил Болдх. — Пусть даже нам так вдвое быстрее, тебе же совсем в другую сторону. Какой тебе от этого прок?

— Ладно, но если я вру, тогда почему Гвилч пошел через горы? — запротестовал Катти. — Почему потрепанные в боях, измотанные люди не выбрали путь полегче?

— Да уж, — признал Нибулус. Ему всегда хотелось разгадать тайну исчезновения Гвилча, узнать, что же все-таки с ним сталось после осады.

— И, кстати, твои жрецы могли бы и поупражняться для пробы, — продолжал Катти. — Скажите, разве я вру?

Ученые мужи, пусть и неохотно, признали, что не врет — хотя Эппу явно что-то тревожило.

— Благодарю покорно, — выдохнул Катти. — Выслушайте меня: дорога под горами займет полдня, не больше. Вход в туннель высоко в горах, в одной из расщелин, так что придется немного полазать по скалам; проход ведет через гору и выходит на нижний склон с другой стороны.

— С другой стороны? — недоверчиво переспросил Нибулус.

— Ясное дело! А вы думали, горы до самого Крайнего берега тянутся? Вот и нет. Мало кто знает, что там, внутри, есть целая горная страна. Туда и ведет туннель. Если обходить трещины, дней через пять-шесть мы будем у второго прохода с северной стороны. Так и пройдем.

Слушатели недоверчиво переглянулись. Наконец Болдх наклонил голову и заглянул Катти в глаза. — Я так понимаю, ты говоришь о Великандии?

— Ха! — Катти переключился на странника. — Ещё один «охочий до вопросов». Да, Болдх, я говорю о Великандии.

Испокон веков о Великандии ходили предания. В них говорилось, что где-то, на самом краю света, под охраной далеких гор, лежит странная и удивительная страна, отрезанная от остального мира: «...лежит за горизонтом Элизий, запретный край, страна бессмертных, потерянный рай...» Все истории, которые даже бардам казались чересчур неправдоподобными, тут же приписывались этой легендарной стране. Но даже те сказания, где прямо упоминалась Великандия, воспринимались как чистой воды выдумка. Не существовало точных сведений, что кто-либо проникал в эти горные края.

Великандия. Сказка или быль? Не все ли равно?

— Говорят, смертным туда ходу нет, — промолвил Паулус. Все повернулись к нему. — Там обитель древних духов, и... хульдров, — отрыгнул он последнее слово.

Нибулуса слова Катти не впечатлили.

— Впервые слышу, — сказал он. — Вот уж не знал, что Страна грез так близко. Сколько живу в Вида-Эскеленде, всегда думал, она на самом краю света.

«Шляпа» на голове Катти ощетинилась и чуть подалась вперед.

— Великандия и впрямь на краю мира. Как думаете, почему Крайний берег назвали крайним?

Нибулус нахмурился и, подозрительно поглядывая на шляпу, спросил:

— Кстати, чем ты ее кормишь?

— Обычно глупыми вопросами, — ответил Катти, — или, на худой конец, человеческой трусостью.

Ощетинившись в ответ, Нибулус решил вернуться к основной теме разговора.

— А ты-то как узнал о туннеле? Какое отношение ты имеешь к этой своей Великандии? Ты что — хульдр? Или, может, древний дух?

— И кто проложил этот туннель? — спросил Финвольд, которого интересовали более прозаические вещи.

— По правде говоря, — как-то смущенно признался Катти, — я и сам не знаю. Если уж начистоту, то не имею ни малейшего понятия. Не духи, это точно — их тайная страна упрятана от всего мира и их это вполне устраивает. Вообще-то его могли сотворить хульдры, как проход в мир живых...

— Чтобы наслать на нас свою скверну! — вскипел Паулус.

— Видимо, — продолжил Катти, с любопытством покосившись на наховианца, — но главное, туннель существует. Вы уж мне поверьте.

— Хм-м, звучит, конечно, убедительно, — заметил Нибулус, — но ты так и не ответил на мой вопрос: как ты-то о нем узнал?

— Это моя работа, — ответил искатель приключений. — Узнавать о таких вещах. На Дальнем севере столько историй о Великандии ходит! Как нигде! Естественно, когда я сюда попал, я клюнул на эту байку. Представьте, а что, если эта земля существует, какие сокровища она хранит! И все нетронутое, что твои непорочные святоши.

Эппа закашлялся и бросил на Финвольда многозначительный взгляд, говорящий: «Наш друг Катти, по всей видимости, никогда не встречал Алуину...»

«Нет, — кивнул в ответ Финвольд, — да и Марлу тоже вряд ли...»

— Так вот, — продолжил Катти. — Я уши-то и навострил. Много лет только и делал, что раскапывал эту легенду, слушал, что говорят старики, песни акинов; задавал вопросы, советовался с мудрецами, даже книги читал. И вот как-то раз, во время очередной вылазки, в ледяных пещерах Хок-Вальдреи набрел на древнюю надпись. Ужасно древнюю — целая стена, исписанная старинными петроглифами. Глаз не оторвать. Вот, а я тогда... в общем, можно сказать, мне тогда было не до петроглифов, но какой же искатель приключений пройдет мимо целой стены с древними надписями? Я их перерисовал.

Ну вот, прошли месяцы, а там и годы, и я совсем про них забыл. И вот однажды продаю я старые свитки одному чародею в Драхрастии, и вдруг из стопки вываливается исписанный пергамент, и р-раз! Гляжу, старый хрыч уже читает... и представьте себе — на общем языке. Он сказал, что это древняя легенда, мол, написанная иероглифическим письмом — во времена Камней так писали жители края мира — и речь в ней о легендарной стране, «Стране великандов», так там говорилось. Старик перевел мне весь текст, причем бесплатно, и оказалось, что в моих руках подробное описание дороги в Великандию!

Много недель я обыскивал горы. Слишком уж расплывчатой была легенда, одни иносказания: как хочешь, так и толкуй; спасибо, друзья помогли — он раскинул руки, словно изображая парящую птицу — и через несколько месяцев я его нашел — вход в Страну великандов!

— Ну? — не выдержал Болдх. — А потом? — Он даже не пытался скрыть, что история его захватила. В своих странствиях он никогда не набредал на вырезанные в камне легенды, что указывают путь к затерянным королевствам. «Везет же некоторым!»

— А потом, — продолжил Катти, от которого не ускользнуло, как заблестели глаза Болдха. — я вошел в туннель. И вывел он меня прямо к неведомой земле. Говорю вам, такой красоты я ни до ни после не встречал: небо синее-синее, травка зеленая, мягкая... все необычное: деревья, звери, птицы, насекомые. Почти весь день светило солнце; а если и шел дождь, то был он сладкий, как роса...

— А жил там кто? — потребовал ответа Паулус. — Хульдры, да?

— Само собой, — отозвался Катти, дразня нетерпеливого наховианца, — хульдров там в избытке. Милые, очаровательные крохи; любопытные такие... доверчивые.

От предвкушения у Паулуса задрожали руки. Ещё немного — и начнётся приступ.

— Я пересек их земли и вышел ко второму туннелю на севере. Тот вел круто вверх и заканчивался высоко в северных отрогах. А там... Эх, словно кто-то разостлал огромную карту! Как на ладони: Крайний берег, пролив Ягт и тут же остров Мелхас: раскаленный, в клубах пара — как дымящаяся смоляная клякса. Красотища!

С этими словами Катти откинулся на локоть и уставился на костёр. Он всё сказал. Теперь им решать.

Нибулус оглядел свой отряд. В ответ Финвольд лишь растерянно пожал плечами. Эппа, казалось, целиком ушел в себя. Болдх, как ни странно, в кои-то веки увлекся не на шутку. Паулус же едва ли не слюни пускал, представляя себе хульдров, этих «милых, очаровательных крох; любопытных... и доверчивых».

— Эппа? — Пеладан отвел старика в сторону. — Твоему суждению я поверю. Как тебе кажется? Он говорит правду?

Эппа медленно выдохнул, словно внутренне содрогаясь при мысли о последствиях этих ещё не произнесенных вслух слов. Казалось, он мучается, снедаемый выбором из двух великих зол.

— Полагаю, сейчас он говорит правду, — наконец ответил жрец. — Он не желает нам зла... по большому счету. Но какую-то мелочь он пытается от нас утаить.

— Ты ему веришь?

Но как ни старался пеладан (он даже пробовал побольнее ущипнуть жреца за ухо), Эппа как-то странно замкнулся и не проронил больше ни звука.

На этом обсуждение закончилось. Они просто сидели у костра, погрузившись в раздумья: о человеке, которому как ни крути поверить трудно; о стране, в которую и вовсе не верилось — да и не хотелось верить — да приходилось — стране хульдров, столь ненавистной, столь чуждой и столь желанной; стране, где всегда светит солнце и трава — не сыскать зеленей.

Путь напрямик.

Или же бесконечные мили непроглядной, промозглой, злой чащи... и чудище, что рыщет во тьме, что придет за ними — может, не сегодняшней ночью, может быть, даже не следующей, но придет, обязательно придет — подкараулит их, тепленьких, спросонья, где-нибудь на долгом пути через Фрон-Вуду, в такую вот темную ночь...

* * *

Пять дней спустя сквозь просвет в пологе леса перед путниками предстали, наконец, Великаньи горы — во всем своем царственном блеске.

Все ещё под укрытием деревьев они медленно продвигались вверх через предгорья. Деревья росли всё реже; тут и там в растущих просветах между верхушками поблескивали снежные шапки гор. Это был край огромных, изрезанных ветром камней; странных, булавообразных, сверкающих как аметист цветов, что наполняли лес анисовым благоуханием; искривлённых хвойных деревьев, увешанных мохнатыми лианами. В глубокую ложбину неподалеку шумно устремлялись потоки кристально чистой воды, а всполошенные птицы оглашали всё вокруг карканьем и клекотом.

Отчаяние путников, ещё недавно готовых повернуть назад, сменилось неуёмной жаждой приключений. Им явно передалось настроение ведущего их солдата удачи.

Теперь, добравшись до предгорий, стоя над раскинувшимся прямо под ними темным лесом Фрон-Вуду, люди заворожено смотрели на ослепительное великолепие снегов легендарных Великаньих гор. Их крутые обрывы, спуски, пики и ущелья уходили все выше и выше, громоздясь и взметаясь на невообразимую для южан высоту.

Налетевший с ледяных вершин порыв холодного ветра пронесся мимо и жутко застонал в верхушках деревьев позади. По высокогорным ущельям пронесся гул сошедшей лавины. Седое небо разорвал пронзительный крик ястреба, едва различимым темным пятнышком кружившего в вышине.

— Смотрите! — привлек их внимание Катти. — Во-он там слева долина, видите? Прямо под ней начинается проход в Великандию. Видите темную полосу на скалах — во-он до того гребня идет? На самом верху ещё куча валунов необычной формы? Сразу за ними ущелье, а там и вход.

Путники изо всех сил напрягали слезящиеся от ледяного ветра глаза, но так и не смогли разглядеть, куда указывает их новый проводник. Прошло уже много времени, а Лесовик так и не объявился. Как ни старались они о нем не думать, всем вдруг захотелось, чтобы шаман с его зоркими глазами оказался рядом — ведь только он мог сказать, правду ли говорит Катти.

Но мало-помалу им самим удалось различить в вышине отвесный гребень, зубец которого едва виднелся вдалеке, если хорошенько вглядеться.

— Да туда же миль сто карабкаться! — воскликнул пораженный Финвольд. — Ты ни о чем таком не говорил!

Эппа тоже глядел, не в силах поверить, съежившись от одного только вида сурово нахмурившегося склона.

— Ты же не думаешь, что мы туда полезем? Пф-ф! Я старый человек, а не горный баран!

Катти не обратил никакого внимания на эту парочку. И всех остальных брюзжание жрецов тоже, казалось, нисколько не заботит. Болдх, тот вообще с нетерпением ловил каждое слово проводника.

— Сегодня в горы не пойдем, уже поздно, — сообщил Катти. — Восхождение займет весь день, выступаем завтра, с первыми лучами солнца. Что скажешь, пеладан?

— Неплохой план, — с легкой улыбкой подтвердил Нибулус. — Постарайтесь отдохнуть. Переночуем здесь.

В ту ночь отряд разбил лагерь под скудной сенью редких деревьев на вершине холма. Свет растущей луны отражался от заснеженных склонов, покрывая холодным, серебристым блеском лес внизу. Кроны деревьев тонули в густом тумане, какой бывает на болотах, но здесь, наверху, в предгорьях, где бушевал порывистый студеный ветер, воздух оставался чистым. В эту ночь было видно далеко-далеко.

Они знали: несмотря на то, что Лесовик так и не появился, придется идти дальше. Если в течение нескольких часов он не вернется — ничего не поделаешь. Никто в лагере не понимал, как именно шаману удавалось снова и снова находить их в любой груши после долгих отлучек и в чем настоящая причина таких исчезновений. Но на этот раз Лесовик даже не знал, куда или в каком направлении они ушли; выбранный ими путь обсуждался уже после того, как он исчез. Как только отряд войдет в туннель, он даже почуять их не сможет.

На всякий случай путники разожгли костер, который, на такой высоте, будет видно на многие мили вокруг. Но сигнальный огонь мог привлечь не только шамана; всю прошлую ночь издалека доносились странные звуки, как будто что-то большое ходило во мраке, охотясь в лесу...

У Болдха зуб на зуб не попадал, но он не обращал на это внимание. Он сидел, прислонясь к поросшему мхом стволу дерева и вглядывался в окутанный туманом лес. В ночном небе не было ни облачка и уже появились первые звёзды. В ту ночь никакой шум не отвлекал странника от мыслей: лишь ветер лопотал в верхушках деревьев, да Женг хрупала травой неподалеку — все остальные уже легли.

В ту ночь первым на страже стоял Эппа. Болдх слышал, как старик что-то сварливо бормочет себе под нос, бубня на свой лад, постукивая кольцом по амулету с факелом и временами почесывая живот.

Глаза Болдха, уставшего за день от изнурительною перехода, закрылись сами собой. Вскоре он погрузился в полудрему под бормотание старого жреца; перед мысленным взором медленно проплывали лица товарищей по отряду. Его спутники — те, кто привел его сюда, в чужие, незнакомые земли — до чего же несуразно они смотрятся вместе, подумал он сонно. В странную команду он попал, что верно то верно: разношерстная компания, у всех разный опыт, все из разных слоев общества, у каждого своя вера и свои причины отправиться в этот поход.

А два жреца — из всего отряда именно Несущие Свет должны были держаться вместе — но даже они не могут прийти к согласию! Казалось бы, их должна объединять вера. Но нет, каждый словно ведет свой собственный бой.

Возьмем Финвольда: острый ум, приятная внешность, учтивые манеры — человек, который мог бы добиться всего, стать, кем пожелает, и все же он почему-то выбрал непростую стезю жреца-чародея. Причем он настолько непоколебим в своей вере, настолько предан призванию, что покинул свою суженую Алуину и отправился в этот жуткий поход на Дальний Север. Незаурядного ума человек, жрец Куны, он совершенно точно знал, во что верит и что делает.

А теперь Эппа: всего лишь тень человека, он настолько же далек от жизни, как и догматы, которые проповедует. Но и тут кроется нечто непостижимое — ведь Эппа лучше, чем кто-либо другой, знает, каково это, страдать за веру, знает не понаслышке. Он стар и немощен, и, несмотря на выносливость, удивительную для человека столь преклонного возраста, здоровье его ухудшается с каждым днем. Все замечали, как Эппа в последнее время хрипло кашляет, и каждый раз, когда Болдх поднимал на него глаза, кожа жреца становилась все серее. Болдх даже подумать не решался, как долго тот продержится в мерзлых пустошах Мелхаса. Но и в Эппе тоже сидело нечто неуемное — что-то не давало покоя его старым костям, гнало на север, милю за милей, шаг за шагом, наперекор боли.

«Дряхлый сморчок» — ха, как бы не так!

Ради чего старик терпит все эти мучения? И что все-таки движет Финвольдом? Или, если на то пошло, каждым их них — даже новым членом их отряда? Самая что ни на есть разношерстная компания: Судьба свела их вместе для выполнения какой-то задачи, суть которой ни один из них не понимал.

«Вот всегда так, — размышлял Болдх, — ввязываюсь куда-то и сам не знаю, зачем, а тем более чем все закончится...»

Спустя мгновенье он уже спал, убаюканный затихающим шепотом леса.

* * *

На лагерь опустилась тишина. Пустая тишина, от которой разум немеет и теряется. Тишина и тьма. Болдх знал, что остальные спят рядом, но так давно их не слышал, что уже начал сомневаться, тут ли они.

Его бросили? Оставили совсем одного? Страннику вдруг показалось, что все умерли и он — последний человек на земле. В сердце закрался страх, вместе с черной безысходностью, какая наползает лишь в ночных кошмарах.

Болдх вытащил руку из-под теплого одеяла и потянулся в холодную темноту. Он попробовал пошарить рядом с собой, нащупал холодный камень и тут же отдернул руку.

Вновь появилось знакомое ноющее чувство в затылке — что-то его тревожило. Что именно, Болдх не знал. Совсем как месяц назад, в пещере в Синих горах, когда он слушал Финвольда, Эппу и Лесовика. Сейчас их слова возвращались, переплетаясь и скручиваясь в его сознании, как клубок змей: бормотание Эппы, размеренная речь Финвольда, напевы Лесовика. Но громче всего звучало именно гортанное пение шамана, монотонное и беспрерывное.

Болдх даже не мог понять, где находится. Он словно вернулся в Синие горы, но ведь с тех пор прошло уже много недель, разве нет? Как он мог там очутиться? А если так, значит, ему предстоит пройти весь путь заново... снова защищаться от волков и леукроты, идти через горы, покинуть отряд, повторится история с хульдрами, и город на болоте, и, и...

И ужас, пережитый в недрах серебряного рудника!

Внезапно из мрака к нему потянулись две бледные руки. Те же самые, что когда-то вынырнули из темноты боковой шахты, хлестнув его по лицу. Он отпрянул, едва не задохнувшись от ужаса.

Но удара не последовало. На этот раз вороватые тощие руки что-то держали. Волчонок! Крохотный детеныш, комок из серого меха и острых зубок.

Отчаянно пытаясь преодолеть страх, Болдх потянулся к волчонку и взял его в руки. Тот принялся извиваться, как червяк, и зашелся смехом, как умалишенный ребенок. Ухмыляясь сам не зная чему, ведь страх так не прошел, Болдх стал гладить детеныша. Он гладил, и гладил, и вскоре шерсть начала сходить огромными клеклыми комками, и он остался с ободранным, кровоточащим куском волчатины, все продолжающим пискливо хохотать.

Болдх поборол тошноту, стремясь избавится от этой непотребной мерзости. Но почему-то не получалось. Воздух вокруг сгустился, и он осознал, что не может пошевельнуться. Не в силах оторваться от тельца детеныша, казалось бы, давно уже мёртвого, но при этом очень даже живого. Красные, горящие, как угли, глазки смотрели на Болдха.

Затем накатил ужас — глубокий, инстинктивный ужас завладел всеми чувствами.

Волки пришли за ним.

Болдх бросился бежать. Он все бежал, и бежал, не выпуская из рук гогочущего урода, а кровь стекала по рукам. Вся стая, ведомая матерью детеныша, леукротой, гналась за ним, нагоняла с каждой секундой. Земля содрогалась от ударов тяжелых лап, грива леукроты бешено развевалась, а хриплый шум ее горячего дыхания становился все громче и громче; он уже ощущал тяжелое гнилое зловоние в ночном воздухе. И даже почувствовал, какую боль причиняет ей стрела, застрявшая в глазнице.

Нечего было и надеяться на спасение. Теперь уже и его товарищи бежали рядом, отчаянно взывая к нему, умоляя бросить этот воющий шматок мяса.

Стая нагоняла. Ещё миг — и их сожрут, всех до единого. Но миг этот, казалось, растянулся навечно.

Весь в холодном поту, Болдх вскочил, сел и резко проснулся. Он посмотрел по сторонам. Стояла ночь, но он снова был у подножия Великаньих гор над лесом Фрон-Вуду. Остальные мирно спали, запах костра обнадеживающе щекотал ноздри, и все-таки Зверь побывал здесь: тяжелый дух все ещё висел в воздухе.

 

Глава 14

Дорога в Великандию 

Отряд уже подходил ко входу в Великандию, а увиденный сон все никак не шел у Болдха из головы.

— Что? — рассеянно спросил он. — Это ты мне?

Нибулус вздохнул. До полудня оставалось часа два, а Болдх за все утро и слова не произнес. Остальные решительно — и даже как-то непривычно бодро — шагали вверх. Мысль о скорой встрече с легендарной «Страной великандов» подгоняла и тянула вверх, к обещанному входу.

Болдх держался в стороне. Положа руку на косматую холку своей строптивой кобылы, он направлял быстроногую ад'тманку вверх по тропе. Его явно что-то беспокоило — что-то, заставившее провести все утро в мрачных размышлениях.

— Ты слышал хоть слово? — нетерпеливо переспросил Нибулус, — Вот уже четыре часа как мы на ногах, а ты ещё где-то витаешь. Что тебя беспокоит?

Болдх молча на него уставился.

— Ничего, все нормально, просто недосып.

Рядом с догорающим костром он увидел припавшую к земле фигуру. Волк?! Горящие в темноте как у демона глаза недобро подмигнули, зубы обнажились в оскале.

— Приснилось что? — многозначительно произнес голос. Перед ним — улыбаясь широко и хищно, почище любой леукроты — стоял ведун.

— Ох! — мучительно выдохнул странник. — Мог бы иногда, для разнообразия, и приятные сны насылать!

— Я всего лишь хотел сказать, — продолжил Нибулус, — что Катти пойдет вперед, посмотрит, что там с проходом, и спросил, не выпьешь ли ты со мной по глотку сливянки.

Болдх взглянул на протянутую оловянную флягу со странными подпалинами и металлическими блямбами и помотал головой. Он позволил Женг свернуть с тропинки к роднику неподалеку и вновь погрузился в мысли.

На нижних склонах снег лежал редкими пятнами, но порой приходилось подниматься круто вверх, а путь по горной ложбине то и дело преграждали валуны, осыпь и колючий кустарник. Несколько раз Тивор не мог точно определить, где находится, и отряду приходилось возвращаться. Перерывы в изнурительном восхождении возникали лишь из-за приступов кашля Эппы, и теперешний привал тоже устроили ради него.

Пеладан пил, чтобы скрыть бурлившее в нем возбуждение. Наконец-то нашлась расселина в скалах, ведущая к тайному проходу. К тому же к ним вернулся Лесовик, а жуткий лес Фрон-Вуду остался позади. И в довершение, им, кажется, удалось ускользнуть от Зверя, чем бы он ни был. Жизнь, наконец, налаживалась.

Они заслужили короткую передышку. Отвернувшись от смурного странника, Нибулус перевел взгляд на открывающийся пейзаж. Он глубоко вдохнул горный воздух и широко раскинул руки, словно пытаясь охватить красоты дикой природы, лежавшие у его ног. Насколько хватало глаз, впереди расстилался один и тот же ландшафт: все оттенки зеленого, серого и коричневого — ни дымки, ни облачка. Он даже мог разглядеть Синие горы, едва заметную линию зубчатых пиков на горизонте.

Последняя возможность отдохнуть перед долгим спуском в недра гор... Пока проводник вел разведку, остальные готовили пищу или нашли себе иные повседневные дела. Один Эппа остался лежать пластом, глядя в пустое небо с гримасой боли на лице и мольбой в глазах.

Спустя всего несколько минут с дальнего конца расселины вернулся Катти, и все подтянулись к нему. Когда Тивор заговорил, его лицо выражало некоторую озабоченность — никто не мог сказать, искреннюю или нет.

— Ну, — объявил он, — я нашел вход.

Эти слова были встречены сдержанным удовлетворенным гулом.

— И?..

— И ещё кое-что. Наверное, ничего страшного... я даже в этом уверен, просто на всякий случай решил вас предупредить.

— Что случилось-то? — раздраженно потребовал Нибулус. — Давай выкладывай.

— Наверное, ничего, — повторил Катти, — но когда я уходил в прошлый раз, дверь была закрыта. Там камень с мельничный жернов, и, пока его не откатишь, внутрь не попасть, такие дела. Его удерживает специальный механизм, то есть прямо вжимает в скалу. Точно так же можно запереть дверь изнутри. Только вот сейчас камень не на месте. Любой мог там пройти.

Они неуверенно переглянулись, не зная, что из этого следует.

— О чем ты? — с опаской поинтересовался Финвольд. — В прошлый раз забыл закрыть? Или дело в другом?

— Не знаю, может, и забыл; это запросто — зашел и не проверил. Не до того, видать, было. А может, кто ещё там побывал...

— Когда ты в последний раз пользовался туннелем? — спросил Нибулус.

— Давненько, не один год прошел, — сообщил Катти, — только дверью-то совсем недавно пользовались, приметы явные.

Раздался дружный вздох разочарования.

— Так значит, этот твой скрытый в горах секрет не такая уж и тайна, — с досадой заключил Нибулус, буравя взглядом искателя приключений. — Очень надеюсь, что ты знаешь, куда нас ведешь.

Казалось, Катти и впрямь было не по себе. Он не привык к тому, чтобы его секреты раскрывали, и наверняка уже жалел, что сразу не свернул шею проклятому драхрастскому чародею.

— Уверен, все будет хорошо.

— Уж постарайся, — хмыкнул Финвольд. — Мы слишком далеко зашли, возвращаться поздно.

Ели они в тишине. Через полтора часа, помыв котелки и наполнив мехи водой из родника, отряд двинулся вслед за Катти по дну глубокой расселины и скрылся из виду.

Болдх в последний раз оглянулся на оставшийся позади мир дневного света и последовал за остальными.

* * *

— Пришли, — объявил Катти, указывая на отвесный склон. — Вход здесь.

Если бы камень был на месте, они бы и не заметили входа, что верно, то верно; с виду — простой разлом, трещина в скале (пусть и в форме жернова, что с того?). Но теперь сдвинутый камень отчетливо выступал над поверхностью скалы, и любой, кто за это время искал здесь убежища, мог бы его откатить.

Кати и Лесовик вместе осмотрели землю в поисках свежих следов. Спустя какое-то время Лесовик объявил:

— Следы есть, и довольно свежие. Похоже, группа людей проходила тут две-три недели назад.

— Две-три недели? — воскликнул Нибулус. — Если так, возможно, они все ещё в Великандии. Осторожность не помешает. Катти, откатывай камень. Мы заходим.

Катти оперся своим храмовым мечом о камень, чтобы как следует подтолкнуть огромную гранитную дверь. Вопреки внушительным размерам и сходству с жерновом, камень на удивление легко откатился. В тот же миг холодный порыв ветра со стоном вырвался из темной пустоты за дверью, заставив стоявших у входа людей прикрыть лица и отступить. Пахнуло сыростью с ощутимым запахом разложения. Край древней кладки зарос длинным мхом, который уже начал известковаться: похожие на мёртвых угрей нити развевались и поблескивали в воздушных потоках.

Эппа охнул и поднес руку ко рту.

— Да хранит нас Куна, — пробормотал он. — Мы ведь туда не пойдем, верно? — Выпучив глаза, он вгляделся в темноту. И хотя из глубины доносился лишь пронзительный вой ветра, рука жреца сама потянулось к амулету на шее.

— Эппа, не бойся, — сказал тихий голос у него за спиной — Это всего лишь нора. Финвольд за тобой присмотрит.

— Достать факелы, — отрывисто приказал пеладан. — Финвольд, Эппа, Катти, зажигайте. Нечего тут рассиживаться!

Все послушались, но, когда они уже готовы были войти, Катти схватил Нибулуса за плечо и твердо вложил свой факел ему в руку. И произнес, глядя пеладану в глаза:

— Держи-ка сам, ладно? Я ваш проводник, а не факельщик.

Нибулус прищурился и коротко сказал:

— Хорошо. Тогда пойдешь впереди, герой. Если на кого напоремся, ты их первым и встретишь.

— И тебе удачи, — съязвил авантюрист.

Один за другим путники шагнули внутрь, в поджидавшую их темноту. Впереди шел Катти, сразу за ним — Нибулус, решительно настроенный не выпускать этого скользкого типа из виду. Следом — Болдх: в одной руке меч, в другой — поводья.

Сейчас меч померк до полуночной синевы с едва заметным серебряным отблеском. Женг тоже помрачнела. Ее вели в странное новое место, которое ни капли ей не нравилось. Кобыла по запаху чувствовала, что их ждет впереди, и не понимала, зачем было покидать прекрасные предгорья. Она осторожно ступала, низко опустив морду, и ещё больше встревожилась, когда туннель пошел вниз. Хуже того, Болдх прицепил фонарь к подпруге, и теперь он неприятно нагревал бок. Хозяин уже не в первый раз это проделывал, и Женг серьезно подумывала переговорить с ним на эту тему — но затем рассудила, что человек как всегда не поймет ни слова. Туго они соображают, эти люди.

За конем, высоко подняв факелы и не выпуская из рук оружия, семенили два жреца. Следом, распахнув глаза, как сова, и водя носом, как землеройка, шел Лесовик. Паулус занял ставшую уже привычной позицию, на которую больше никто не претендовал: замыкал отряд. Он последним перешагнул через порог, повернулся и водрузил дверь на место. Камень с глухим стуком вошел в выемку, и теперь тусклый свете факелов едва справлялся с наползающим мраком.

— Задвинул защелку, Паулус? — прокричал откуда-то из глубины туннеля Нибулус.

— Само собой, — соврал наховианец. (Он жаждал дорваться до хульдров, как терьер до трюма с крысами, но не собирался себя здесь замуровывать.)

Начался спуск.

Несмотря на высокие потолки, туннель не отличался ни шириной, ни изяществом отделки. Вырубленный в граните коридор резко уводил вниз; приходилось ступать осторожно и все время смотреть под ноги: со стен то и дело сыпалась обветшавшая кладка.

— Катти, — прошипел Нибулус, — долго ещё спускаться? Проклятая дыра...

— Самую малость, — с доводящим до бешенства хладнокровием отозвался Катти. — Ещё пару минут.

— А потом?

— А потом зала... кажется.

— Зала?

— Ага, как комната, только больше.

— Тивор!

— Простите. Между входом и основным туннелем есть широкое место. Понятия не имею, для чего оно, но коридор оттуда становится ровнее и лучше отстроен.

— А сам зал, что там?

— По-моему, он пустой. По крайней мере был в прошлый раз. Волноваться нечего.

Нибулус обернулся и проворчал:

— Всем держать ухо востро. Тивор сказал, что волноваться нечего.

«Поступайте, как хотите», — вздохнул про себя Катти.

Они спускались предельно осторожно, хотя факелы, которые никто не собирался гасить, и создаваемый отрядом шум исключали всякую возможность остаться незамеченными.

— Держаться рядом, оружие наготове, — распорядился Нибулус. — Болдх, отведи свою лошадь в конец отряда: ещё перепугается, чего доброго.

— За Женг не переживай, — откликнулся Болдх. — Она поотважней всех вас будет. И потом, не терпится взглянуть, на что способен мой новый меч, — сказал он и тут же пожалел: не к чему Катти знать о пламеннике или об их миссии.

— Я бы на твоём месте поостерегся, — шепнул ему в левое ухо Финвольд. — Ты ведь не хочешь случайно повредить меч.

— Джаг тебя дери, церковник, — прошипел Болдх. — Это всего лишь меч! Зачем он вообще тогда нужен? Кроликов свежевать?

— Финвольд верно говорит, Болдх, — предостерег Эппа. — Не спеши решать все свои проблемы этим мечом. Ибо тогда — лишь смерть в конце пути.

«А я-то думал, в этом весь смысл вашего похода», — рассудил Болдх, но предпочёл не делиться мыслями с любителями раздавать дурацкие советы.

Впереди что-то зашуршало, и рядом возник Катти.

— Хочешь испытать новый меч? — шепнул он. — Валяй! А я пока присмотрю за конем.

— В самом деле, — отозвался Болдх. — Может, и плащ заодно подержишь?

— Прости?

— Не важно. Разве не ты говорил, что ничего опасного там нет?

— В прошлый раз не было, — вкрадчиво ответило скрытое в тени лицо. — Но ты же видел отпертую дверь — со времени моего последнего визита что угодно могло сюда забрести. У тебя-то меч большой... И что в нём такого особенного? Ты его хоть опробовал?

Болдх торопливо оборвал разговор:

— Уйди с глаз, докука! Бери эту чертову лошадь и сам веди, куда сказано. — Он кинул поводья Катти, протиснулся между ним и пеладаном и прошел вперед, не дожидаясь очередной порции нежеланных вопросов. Катти постоял на месте, пропуская остальных, затем ухмыльнулся и побрел за ними, держась на некотором расстоянии.

Вскоре члены отряда один за другим вошли в залу. Их встретила промозглая сырость и почти невыносимый запах тлена. Пока не прибыла «ходячая лампа» Женг, взгляды подслеповато шарили в темноте, куда не доходил свет факелов.

— Фу! — с отвращением прошептал Финвольд. — Что это за место?

Путники разбились на пары и принялись тщательно изучать залу. Эхо шагов по камню нарушалось лишь шипением факелов да отрывистыми вдохами — люди старались вдыхать как можно реже.

— Не нравится мне это, — решительно объявил пеладан. — Все провоняло смертью.

Он поднес факел поближе и присмотрелся к грубым, вырубленным стенам, образующим неровный прямоугольник залы. Откуда-то из неосвещаемой темноты задувал холодный ветер.

И тут факел высветил кучу тряпья на полу. Нибулус подошел, чтобы рассмотреть поближе, из-за невыносимой вони зажав рот и нос рукой. Да, как пеладан и подозревал, перед ним, у стены, сидели два полуразложившихся трупа.

— Эй! — позвал он — Сюда!

Остальные встали на почтительном расстоянии, с отвращением разглядывая покойников.

— Недели две тут лежат, — сказал Нибулус, — судя по состоянию кожи.

— А я думаю, месяца два, — заметил Болдх, — судя по запаху.

— Да, — кивнул Финвольд. — Приятного мало.

Болдх кольнул одного кончиком меча. Труп слегка сместился и с шипением осел... голова отвалилась. Паулус засмеялся.

— Как ты думаешь, кто это? — спросил у подошедшего Катти Нибулус. — И что здесь произошло?

Судя по тону, он начинал терять терпение.

— Я с ними не знаком, если ты об этом, — защищаясь, возразил Тивор. — Я тут сто лет не был... Сейчас посмотрим.

Он подошел и грубо ткнул труп мечом в живот: послышалось недовольное бурчание. Раздался хлопок, шипение выходящих газов — и грудная клетка развалилась. Все, кроме Паулуса, с омерзением отступили.

— О, смотрите! — воскликнул Катти, выудив из груды останков кожаный мешочек. Он ослабил шнурок и высыпал на ладонь россыпь сверкающих изумрудов.

— Вот это куш, — восторженно выдохнул искатель приключений. — Тут и на сани хватит, и на упряжку, и ещё много на что!

Эппа неприязненно сплюнул.

— Ты же не будешь красть у мёртвых! У тебя что, не осталось ни капли уважения?

— Хм, похоже, нет, — рассеянно ответил Катти, перебирая в ладони блестящие камешки.

— Зато у нас осталось, — заявил Нибулус. — И мы к этим телам не притронемся. Обворовывать мёртвых — последнее дело, добром не кончится.

— Чай, не страшнее, чем живых-то, — хмыкнул явно довольный собой Катти. — Ну, кто смелый? Там наверняка ещё что-то осталось.

— Никто! — рявкнул Нибулус. — А теперь, будь любезен, убирай свои камушки, и пошли. Кто знает, что убило этих двоих...

— А я не откажусь, — откликнулся на предложение Катти Паулус и принялся быстро обыскивать трупы. Остальные скривились, глядя, как наёмник копается в тряпье и костях. — Может, хоть зубы золотые... — Он с усилием раздвинул похожие на капкан челюсти и заглянул внутрь.

Оставив некрофила за его занятием, путники продолжили осмотр зала. Вдруг Эппа заметил выцарапанные на стене каракули.

— Финвольд, сюда! Тут какая-то надпись.

Он подозвал собрата по вере и указал дрожащей рукой на знаки.

Финвольд с интересом рассмотрел надпись и прочел вслух: «Фахшейа ул ичнайа Сердду-Сангнир и Болка ог Ингетре Кваскна уиллдахт оккин-вейк Периккиу...»

— Что это значит?

— Откуда мне знать? Я всего лишь жрец, а не какой-нибудь языковед.

— «Высочайший Сердду-Сангнир был здесь» и «Смерть отродью из воровской гильдии Пириккиу», — перевел голос из-за плеча. Говорил Катти, выглядывая из безопасности входного туннеля. — Эти двое были ворами из гильдии или просто охотились за сокровищами. Сделали привал, да, видать, не кстати: кто-то помог им распрощаться с жизнью, и этот кто-то все ещё бродит по туннелям.

На несколько секунд воцарилась тишина.

— Недруги воровской гильдии Пириккиу, — пробормотал Финвольд, — или ее члены?.. В любом случае интересно, что они забыли в Великандии.

— Слишком уж тут намусорено, — задумчиво промолвил Лесовик. — Вряд ли их было всего двое. Наверняка есть и другие.

— Думаю, не стоит тут задерживаться — объявил Нибулус, отвязывая доспехи со спины Женг и надевая их на себя. — Похоже, нас ждет встреча с местным стражем.

Именно тогда их отвлек крик Паулуса. В руке наёмника что-то поблескивало. Оказалось что это пуш-даггер, какими пользовались пешие воины и наемные убийцы, чтобы пронзать доспех и, что важнее, позвоночник под ним. Короткое клиновидное лезвие ярко переливалось в свете факелов.

— Катар с алмазной кромкой, — восторженно проговорил наёмник. — То, что надо.

Нибулус пытался застегнуть ремешки нагрудника и тихо ругался.

— Тайный проход, как же! — бубнил он себе под нос. — Готов поспорить, любой вор в Линдормине про него знает.

Болдху не было дела до их разговоров. Он не сводил глаз с Лесовика, который вдруг напрягся, словно что-то почуяв. Шаман так принюхивался, что Болдх понял: они в зале не одни.

Вдруг где-то над ними жутко захлопали крылья, и пронзительный крик разорвал воздух. Оба жреца бросили факелы и схватились за оружие, и в это же время кто-то споткнулся о Паулуса, выбив факел и из его руки. Горящая головня подмигнула оранжевым светом и пролетела по дуге, оставляя за собой струйку едкого дыма. Воцарилась почти непросветная тьма, освещаемая лишь угасающим мерцанием факелов на полу.

И вскоре уже вовсю гремела битва.

В замешательстве все кричали и размахивали оружием, не понимая, с кем дерутся и много ли врагов. Над металлическим звоном доспехов, гулким стуком ударов, криками боли и ругательствами разносилось яростное хлопанье птичьих крыльев и жуткий клёкот.

Лезвие просвистело и вонзилось во что-то мягкое.

— Ух-х! Прочь!

— Это моя рука!..

Что-то пронеслось в воздухе, разбившись о дальнюю стену.

— Там!

— Что это? Болдх, ты?

— Назад! Я его поймал за...

— Ой, моя нога! Нога, черт!

— Где эти ученые придурки?.. Финвольд! Эппа! Кто-нибудь, поднимите факелы!

Неподалеку тревожно заржала Женг. Болдх кинулся к ней, успев ухватить с пола факел, споткнулся о распростертое тело и, выпустив факел, грохнулся на пол. Последнее, что он увидел в свете улетающей головни — глядящую на него перепуганную морду Женг. Затем перед глазами заплясали искры, вихрь боли ударил в голову, и Болдх отключился.

* * *

Когда странник пришел в себя, голова раскалывалась — ее содержимое будто выплеснули на землю, хорошенько изваляли в пыли и засунули обратно, забив дыру ржавыми гвоздями. Со всех сторон доносилось шарканье ног и приглушенное бормотание. Робко приподняв голову, Болдх отважился приоткрыть один глаз.

Свет тысячи солнц обжег роговицу, проникая прямо в отшибленный, превращенный в студень мозг. Болдх зажмурился и застонал. Его нещадно мутило, голова кружилась с такой силой, что Болдх сжал ее обеими руками, чтобы не развалилась.

— Штослчилсь? — выдавил он. — Дея?

Один из безликих голосов поблизости чуть помедлил и презрительно фыркнул.

— Хогер-эля перебрал, — проворчал голос. — Ох уж мне эти пендонийцы — не умеют пить.

Болдх снова осторожно открыл глаза и чуть приподнялся на локте.

— Винтус, прошу, не шуми, — прокряхтел он. — Не до твоих шуточек. И, вообще, что это было? Кто на нас напал, куда он делся?

Нибулус ответил не сразу. Но когда все-таки ответил, слова звучали мрачно:

— Нету его. Улетел. И нам тоже пора уходить, если мы хотим...

— Улетел? То есть, вы его прогнали? Стража?

— Не совсем. Мы... то есть Лесовик его выпустил. Сказал, что не гоже воздушному созданию под землей томиться.

Болдх был слишком измучен болью, чтобы говорить громче, поэтому просто повторил:

— Отпустили? Стража туннеля, убившего двух воров, который чуть нас всех не прикончил — вы отпустили?

— В том-то и дело. Не было никакого стража, и воров никто не убивал. Просто ворона пролетела.

— Ворона?..

— Ага. Наверное, залетела случайно, когда вход был открыт. Она ни при чем... мы сами себя чуть не прикончили.

Болдх, покачиваясь, поднялся и, не в силах поверить, посмотрел вокруг. Перед ним стоял пеладан, совершенно сломленный и с такой горечью во взгляде, что странник вспомнил Дождевые равнины и решил больше не докучать вопросами.

За Нибулусом стоял Финвольд; оба выглядели относительно невредимыми, хотя лоб жреца заливала кровь из неглубокого пореза. Эппа лежал на земле, держась за голову. Кровь сочилась меж пальцев, прижимающих кусок ткани к виску, лицо посерело. Старик что-то невнятно бормотал себе под нос и, судя по виду, не понимал, что происходит вокруг. Это пугало. Похоже, их главный лекарь ещё долго не сможет никого лечить.

Паулус тоже скорчился на полу: его бедро рассекла глубокая кровоточащая рана. Болдх смотрел, как наёмник дрожащими руками готовит головню — прижечь рану. Никто и не пытался помочь, но по поджатым губам наховианца Болдх понял, что помощь предлагали, и раненый грубо ее отверг.

Досталось и Лесовику. Его рука висела на перевязи. Должно быть, шаман тоже испытывал боль, хотя его румяное лицо оставалось непроницаемым.

«Ворона! Из-за какой-то вороны! Что же будет, когда (скорее, если) мы доберемся до Утробы?» Болдх покачал головой, обескуражено глядя на притихших товарищей.

Так или иначе пострадали все, кроме Катти. Болдх не сводил глаз с искателя приключений, который бродил меж раненых, чисто символически предлагая помощь. Тивору явно не терпелось идти дальше, и он даже не пытался этого скрыть. Болдх вскипел. Катти чувствовал: там, внизу, что-то есть; вероятно, потому и уговорил их идти этим путем. Хотя они сами сглупили и изранили друг друга.

Болдх смотрел на солдата удачи с презрением, граничащим с ненавистью. Он не мог дождаться случая пнуть подлеца как следует. Странник чувствовал себя так, словно его использовали, а если Болдх чего-то и не выносил, так это когда им манипулируют. Можно стерпеть все: ложь, предательство и лицемерие, но не это.

Раздалось шкварчание, а сразу за ним — хриплый стон. По зале разнесся тошнотворный запах горелой плоти. Развернувшись. Болдх увидел, что Паулус вцепился себе в ногу, словно пытаясь задушить ее насмерть. Рядом, на полу, с тихим шипением угасала головня. Наховианцу удалось наконец прижечь рану. Казалось, он переживает один из своих припадков — так его трясло от боли. Даже кровь выступила на губах. Болдх, не отрываясь, смотрел, как Паулус медленно раскачивается взад-вперед, беззвучно пытаясь перенести пытку: голова в капюшоне повернута вверх, остекленевший взгляд уперся в стену. На лице наёмника одновременно отражались мука, гордыня и ненависть. А ещё — едва заметно — читалась мольба...

Болдх милосердно отвел взгляд, переключившись на Катти. «Надеюсь, ты на своей шкуре испытаешь то, — выругался он про себя, — на что так легко обрекаешь других».

Он устало отвернулся и приготовился идти дальше.

* * *

Осторожно, но с мрачной решимостью люди шагали по очередной темной тропе, куда их занесло приключение. Как и обещал Катти, новая часть туннеля была ровнее — да только и теснее; а в придачу, теперь, когда вход закрыли, промозглый ветер оказался заперт внутри. Стены давили на путников: все (кроме Эппы) сутулились и ёжились от холода.

Воздух был такой сырой, что едва не сочился: уже через несколько минут легкие пропитывались ледяной влагой и начинали хрипеть. К тому же в туннеле стоял жуткий холод. Подобно отряду мёртвых душ, путники шагали по бесконечным подземным коридорам в вечную ночь.

Идти было нелегко. Спотыкаясь на неровном и скользком полу, путники не могли сдержать бранных слов: ноги то и дело проваливались по лодыжку в ледяные лужи, а острые выступы холодного, твёрдого как алмаз камня больно впивались в подошвы. Двигаться вперед сильно мешало плачевное состояние Паулуса и Эппы. Оба едва ползли, пошатываясь и хромая.

Лишь ненависть помогала Паулусу преодолевать боль в израненной ноге. Он попадет в Великандию, несмотря ни на что! Наёмник исходил слюной, представляя, как погружает нож в нежную плоть хульдров.

Для Эппы дорога обернулась ожившим кошмаром.

Хотя с помощью Финвольда ему кое-как удавалось не слишком отставать, силы старика, истощенного долгими неделями тяжелого путешествия, были на исходе. Он едва понимал, где находится и что делает. Ни еда, ни отдых не помогали: старый жрец нуждался в лечении; скоро он просто упадет и больше не поднимется. О трудностях Мелхаса можно было пока не думать: даже учитывая природное упрямство Эппы, им очень повезёт, если он хотя бы до выхода из Великандии сумеет добрести.

Лесовик, мысли которого обычно было прочесть не легче, чем пробраться через заросли ежевики, на этот раз не скрывал беспокойства. Болдх испытал злорадное облегчение.

— В чем дело, Лесовик? Рука ноет?

Шаман взглянул на перевязанную руку и покачал головой.

— Меня тревожит другое. Рука по сравнению — пустяк... —Лесовик с содроганием посмотрел на освещенные факелами стены туннеля, нависшие в каких-то дюймах над их головами. — Здесь так тесно, так... неестественно... Болдх, тебе хоть раз было так... так жутко? Словно похоронили заживо. Отрезали от вселенского целого!

Болдх прикусил губу, чтобы не улыбнуться. После сна, который ведун наслал на него прошлой ночью, он не испытывал к поганцу ни капли сочувствия.

— Правда? А мне нравится... даже возбуждает. По-моему, для такого человека, как ты, это вообще уникальная возможность.

— М-м? То есть?

— Ты все повторял, что близок к земле. Куда уж ближе, чем сейчас-то — похоронили заживо, понимаешь.

Лесовик отвернулся.

— Типун тебе на язык, — досадливо ответил он. — Не смешно.

«Ха! — подумал Болдх. — Отрезали от вселенского целого. Надо будет запомнить».

Голова ещё раскалывалась, однако настроение у странника резко улучшилось, и он с новыми силами зашагал дальше.

* * *

Проходил час за часом, но ничего не менялось. Путники двигались упорно, механически. Никто не разговаривал, все шли, погрузившись в думы, — пока и те не исчезли в однообразном ритме шагов. Время потеряло смысл.

Наконец Нибулус объявил привал. Никто, даже Лесовик, не имел представления о том, сколько они здесь находятся или который час в мире снаружи. Время измерялось усталостью. И усталость подсказывала, что надо остановиться.

— Все, на сегодня хватит, — решил Нибулус. — Будем считать, что уже ночь. Привал.

Никто не спорил. По крайней мере пол здесь был ровным, без луж и грязи. Через несколько минут уже пылал костер, и уставшие путники повалились на землю до «утра». Потрескивание сухих сосновых шишек ласкало ухо, и путники устроились вокруг долгожданного тепла, пытаясь хоть немного согреть измученные члены. Ужин проглотили в два счета, а вскоре и костер потух. Эппа и Паулус тут же заснули, а за ними — и остальные.

Оказалось, Катти не сильно преувеличивал, когда говорил, что дорога под горами займет полдня, не больше. На самом деле, если бы не раненые, то ещё прошлой ночью, они вышли бы на поверхность. Стоило «наутро» двинуться в путь — и меньше, чем через час впереди замаячил свет, и до людей донесся божественный аромат разогретой солнцем глины, сладкого дождя и вишневого цвета.

Спустя мгновение они вынырнули из мерзкой темноты подземелья и застыли, щурясь на солнце: прикрыв глаза от слепящего света, ошеломленные разнообразием красок, звуков и запахов, которые вдруг — как из рога изобилия — хлынули на них. Так путники и стояли у входа в туннель, нежась на ветерке, пока глаза не привыкли к яркому свету, и изумленным взорам не предстала наконец волшебная страна.

Что это? Разве такое возможно? Они попали в страну мечты; ещё ни одному человеку с юга в жизни не доводилось видеть такой неземной красы. Со всех сторон их обступили взметнувшиеся в небо величественные горы, сверкающие сапфиром и лазурью. Воды тающих на солнце ледников и источников, что брали начало глубоко в горах, каскадами обрушивались вниз, переливаясь бесчисленными бриллиантами в свете утра. Водопады разбивались о каменистое ущелье, выбрасывая в воздух чудесные облака водяной пыли, а под арками радуг сновали синие птицы. Сосны, ели и прочие, доселе невиданные хвойные деревья цеплялись за склоны надменных скал; а внизу, под кручами, раскинулось редколесье из кедров, тамариндов и дубов. Там, в дубраве, жужжали насекомые, крупные птицы шумно перелетали с ветки на ветку, и листва перешептывалась на тайных языках леса.

За поросшими лесом склонами лежала другая часть Великандии. Тут и там среди холмов искрились озера с кристально чистой водой; скалистые пригорки угловато выглядывали из-под ковра деревьев; из леса доносился вой какого-то зверя; над деревьями тут и там вился загадочный дымок. Кто знает, какие обитатели нашли кров под этими ветвями?

Меж лесов раскинулись луга — изумрудно-зеленые заливные луга с душистыми полевыми цветами и блестящей от росы травой. В этой стране вечной весны цвели вишневые деревья, радуя глаз белоснежным девственным нарядом.

Вдали едва различимо виднелся зубчатый северный хребет Великаньих гор, окаймляющих этот рай. По бледно-голубому небу над ними плыли тонкие как дымка облака.

Отсюда, с высоты, Великандия казалась нереально прекрасной. С радостным смехом путники ступили в манящую страну. Кто бегом, кто — ковыляя, они устремились вперед, жадно впитывая свежие, неизведанные дотоле ощущения. Новая жизнь заструилась по венам: голова кружилась, сердце выскакивало из груди от восторга. Они словно перенеслись из угрюмого, мрачного края, где по полутемным туманным улицам бродят, кутаясь от холода, ворча и кашляя, потерянные души — в мир солнечного света, ярких красок, кипучей энергии и чистой радости. Никогда ещё они не испытывали ничего подобного.

Без сомнения, перед ними была Страна великандов.

 

Глава 15

Тивенборгские воры 

Хватит ли слов описать Великандию? Какая метафора способна воздать должное этому месту? Как красноречиво передать хотя бы малую толику чудес, что встретили там наши путники? Ибо во всех ведомых членам отряда языках слишком быстро иссякали определения для подобной красоты.

Достаточно сказать, что первые дни путешествия по Великандии стали чудесными и незабываемыми: нескончаемое, удивление, бьющая ключом радость и детский восторг не покидали людей. Слишком много времени провели они на мрачных Дождевых равнинах и в холодной чаще Фрон-Вуду, под серым унылым небом. И вот теперь, вырвавшись из холода, они вдруг попали в царство невообразимой красоты и словно заново открывали для себя жизнь. Душа трепетала от волнения.

Путники спустились в приютившуюся средь древних голубых вершин первую на их пути долину и нырнули под шелестящую сень деревьев. Прямая тропинка, по сторонам которой росли красно-белые мухоморы, колокольчики и примулы, уводила вглубь леса — в пронизанный солнечными лучами зеленый полумрак лесных прогалин; к нежному журчанию ручейков с чистейшей родниковой водой; под нависшие ветви деревьев в кипени белых цветов. Они очутились в ином мире, таком же далеком от их представлений о реальности, как темница женщины-хульдра. Каждому приходило на ум, что все кругом как-то слишком красиво. И все-таки — настоящее.

Переворот, свершившийся в их душах, не поддавался описанию — да и пониманию тоже. Сильней всего изменился Эппа. При виде Великандии его погасшие, слезящиеся глаза просветлели; теперь они ярко сияли — да так и стреляли во все стороны, пытаясь ничего не упустить. Обычно болезненное лицо старика озарилось светом жизни; с губ, прежде искаженных немощью, не сходила улыбка. Казалось, чем дальше, тем больше у него появляется сил; сбросив десяток-другой лет, он словно черпал энергию из воздуха.

Это не ускользнуло от внимания Нибулуса, и однажды пеладан заметил:

— Как дела, дружище? Хорошо выглядишь. Неужто весна в голову ударила?

Еще никто не слышал, чтобы Эппа так радостно смеялся.

— Не знаю. Все может быть. Я будто лет на сорок помолодел!

— Правда? А что Мелхас? Готовишься?

Жрец лишь отмахнулся, улыбаясь красоте вокруг.

Даже Паулус, всей душой ненавидевший хульдров, изменился. Обычно хмурый взгляд его шарил вокруг, единственный глаз жадно загорался при каждом треске ветки, от любого шороха в кустах. Наёмник напрягся, готовый в любой момент кинуться на добычу, как лиса, попавшая в курятник. Очутиться в краю, полном хульдров, да ещё с мощным мечом в руке! Это был предел его мечтаний.

(Возможно, он не так уж сильно отличался от остальных.)

Но удивительнее всего это место подействовало на Лесовика. Сын природы брел в глубоком трансе, лишившись дара речи. Блестящие зелено-карие глаза явно скрывали невыразимую бурю чувств, бушующую в его душе.

* * *

Они шагали с рассвета до заката без тени усталости. И без остановок: ведь на каждом шагу их ждали новые впечатления — новые, ласкающие глаз чудеса. И все же отряд почти не продвинулся на север: путники то и дело отвлекались и сходили с тропы.

Первый долгий день в Великандии уже подходил к концу, а рвения двигаться идти не убавилось. Солнце, утопая в пламенеющем закате, окрасило снежные пики гор на востоке в персиковые и бледно-лиловые тона; сказочные сумерки манили новыми чудесами.

Катти, единственный, кто бывал здесь раньше, не разделял общего восторга. Если не объявить привал, они скорее всего так и будут шагать до завтрашнего утра, не приближаясь к цели. Он прекрасно понимал, что чувствуют остальные — ведь когда-то давно и сам это пережил — и решил им подыграть.

— Ух ты! Смотрите, какая полянка! Так и тянет полюбоваться игрой лунного света на глади озерка неподалеку...

Предложение прошло на ура, и путники расположились на прохладной траве, разглядывая вышеупомянутую игру лунного света. Вскоре оружие, заплечные мешки и одежду сложили на землю, а путники наконец угомонились.

Один Болдх разделся догола и, скинув грязную одежду, нырнул в озеро. Не оставив даже ряби, он словно в черном зеркале исчез под водой. Прошла минута, другая, а он так и не появился, но никто не заволновался и не бросился его спасать. Затем странник вынырнул почти у другого берега и неспешными гребками поплыл обратно, дыша полной грудью и не сводя глаз с полной луны, что виднелась сквозь ветви деревьев.

Остальные разлеглись на траве или готовили ужин, вполглаза наблюдая за плывущим. Запасы остались нетронутыми. Этот край в изобилии делился с людьми всем необходимым, давая вкусные сочные фрукты, съедобные грибы, ключевую воду и дичь, что сама шла в руки. Они жизни ничего вкуснее не ели: все так и таяло во рту.

Так, за неспешной беседой, путники готовились ко сну, только Лесовик где-то бродил, как всегда. Нибулус удовлетворенно рыгнул и перевернулся на живот.

— Должен признать, мистер Тивор, — объявил он, растянувшись на лужайке, — это лучше, чем месяц ходьбы по лесу и тундре. Если и дальше так будет, значит, нам здорово повезло! И еда здесь — пальчики оближешь... — Он запустил руку в мягкую траву и вытащил пригоршню крупной, сочной земляники.

Катти ухмыльнулся, даже не посмотрев на пеладана.

— А я что говорил? Доверьтесь старине Катти Тивору! — Он вгрызся в пчелиные соты, стараясь не запачкать бороду липким медом.

Нибулус кивнул, протянул руку в другую сторону и на сей раз достал из травы сливочник и сахарницу.

Тишину нарушало лишь утробное урчание живота пеладана, плеск воды в озере — Болдх сидел на берегу, болтая ногами, и мерное, настойчивое шик-шик-шик — Паулус точил свой меч.

— Так бы вечно тут и жил, — мечтательно произнес Нибулус. — Здесь есть всё, чего ни пожелаешь.

Катти хмыкнул.

— Кроме женщин... и турниров. И трубадуров, и медовухи, и курева... цивилизации в общем. Нет уж, поверьте мне, мистер Винтус, вам скоро наскучит. Эта земля не для нас, оставьте ее духам.

— А вот мне так не кажется, — тихо проговорил Нибулус.

Незнакомая светлая задумчивость, что послышалась в его голосе, привлекла внимание остальных членов отряда. Даже Паулус бросил точить кинжал и уставился на предводителя.

— Что-то проснулось в душе, — объяснил тот, не особо подбирая слова. — Что-то новое или дремавшее так долго, что я почти о нем забыл. Я будто вновь стал ребенком, вернулся в страну волшебных сказок и легенд, что рассказывала мне кормилица, историй о дальних землях с неведомыми названиями; потайных ходах и запретных садах; о зачарованных лесах, где веселится маленький народец; о манящих цветочных полянах и таинственных пещерах. И вдруг я вижу всё это наяву... Никогда бы не поверил, что встречу такое при жизни...

Катти сделал мысленную пометку: позже, когда они покинут эти земли, он припомнит пеладану его слова.

Великандия на всех действовала по-разному, но для каждого стала откровением, пробуждением чувств. Трудности предыдущего дня вспоминались теперь как дурной сон. Словно и не было бесконечного перехода по черным промозглым туннелям, где томительные секунды пути тянулись целую вечность. Даже сумрак здесь стоял волшебный — тревоги внешнего мира и сама цель похода отошли на второй план. Сейчас путники отдыхали на берегу залитого лунным светом озера под ветвями плакучей ивы; ветер шелестел в ветвях, словно и не было вчерашних происшествий, — а если и были, то давно прошли, исчезли без следа, как и всё в бренном человеческом мире.

Но эта ночь, этот мир казались вековечными. Мир полузабытых снов, что приходили когда-то в детстве — место, куда всегда можно вернуться, которое никогда не меняется, никогда не стареет, сколько бы лет ни прошло в мире наяву.

Только из двух миров этот был более реальным.

* * *

Не успели путники сомкнуть глаз, как их разбудило пение птиц. Лежа под мокрыми от росы одеялами, они продирали глаза, готовые к новым чудесам. На востоке над горами уже вставало солнце: в Великандии начинался новый день.

Второй день здесь был напоен такой же радостью, как и первый. И думать забыв о завтраке, они быстро свернули лагерь. Утро встречало приятной прохладой. Дыхание вырывалось изо рта тонкими облачками. Но солнце уже пригревало, наполняя сердца детской радостью. Путники резво зашагали от озерца на север, по уходящей вдаль, к сиреневатой полоске гор долине. Беззаботно болтая, они шли по лугам да полям, по полям да лугам, оставляя неровные темно-изумрудные стежки на серебре блестящего на солнце росой травяного ковра.

Природа вокруг цвела, на небе не было ни облачка, а земля на каждом шагу щедро осыпала их своими дарами. Немощь Эппы как рукой сняло, а полученные в туннеле раны, хоть и не затянулись, казалось, больше не причиняли боли.

Никто уже не обращал внимания на долгие отлучки шамана. Сам себе хозяин, он приходил и исчезал, когда вздумается. А и не вернется — что с того? Никто не держит, сам увязался.

И потому очередной запоздалый приход Лесовика был встречен с некоторым удивлением. Он появился под вечер, когда остальные лежали, развалившись в душистой траве на пригорке, любуясь закатным солнцем, что золотым сиянием омывало землю. Человек-волк приблизился незаметно, хотя место было открытым, и беззвучно: ни шагов, ни шороха, лишь Женг отчего-то зафыркала. Без предупреждения он впрыгнул в их круг, приземлившись на все четыре «лапы».

Эппа отшатнулся и чуть не подавился кислой грушей, которую ел. Паулус тут же выхватил меч. Остальные же с легким удивлением подняли глаза и молча смотрели на Лесовика, который так и застыл, припав к земле: растопыренные пальцы вцепились в траву, глаза дико сверкают. Без единого слова он пытался отдышаться, пристально глядя на товарищей. Колючки и семена, приставшие к платью и мощный мускусный запах говорили о том, что бежал он со всех ног.

Ни на минуту не спуская глаз с остальных, Лесовик выудил из складок своей одежды заднюю ногу какого-то животного. Белые зубы вонзились в пестрый мех, разгрызая жилы и кость. Вырвав большой кусок сырого красного мяса, шаман с упоением принялся жевать.

Рука Эппы сама потянулась к амулету, а затем — к посоху с головой ворона, и жрец придвинулся поближе к пеладану. И все-таки он смотрел на шамана с восхищением: только Лесовик не погрузился в полусонную негу: каждая клеточка его существа тут ожила.

— Развлекаешься? — поинтересовался Нибулус и кинул вернувшемуся другу бурдюк с водой. Лесовик поймал его свободной рукой и с благодарностью опустошил.

— Скажи-ка, Лес, — продолжил Нибулус, — чем ты занимался последние два дня? Мы уж боялись, не обидели ли мы тебя чем — может, грубо вели себя за обедом или там чавкали...

Иронию Лесовик вряд ли уловил, но слова южанина заставили его задуматься. Мгновение он переваривал услышанное, а затем словно вспомнил, кто он — или кем был последние два месяца, и немного расслабился. Дикий огонек в глазах шамана потух.

— Спрашиваешь, что я делал? Ха, верно, я развлекался... Ты бы видел! В кои-то веки я дышал полной грудью — я жил, жил, наконец! Поверь: никогда прежде я не чувствовал себя таким живым...

Остальные с любопытством, но отчасти и с опаской и даже с некоторой неловкостью смотрели на Лесовика, а тот как ни в чем не бывало откусил ещё кусок мяса.

— Ну и местечко! — продолжал восхищаться он. — Слыхали ли вы о таком? И догадаться невозможно! Говорю вам, за прошедшие два дня я радовался жизни больше, чем за все прожитые годы! Носился по полям наперегонки со зверями, ветер ласкал мне лицо, а трава щекотала лодыжки. Часами бежал я, не ведая устали. Пел в ночи под луной, что сияла меж вздыхающих ветвей. Подобно стреле рассекал я ледяные воды озер; радостно кружился со стайками разноцветных сверкающих рыбок: миг — и они все вместе ныряют или взмывают к поверхности; гладил по спине гигантских серебристых карпов, что напевали мне свои колдовские песни. Я побывал в глубоких гротах из кварца, населенных невиданными созданиями — полурастениями, полуживотными; я думал, такое возможно лишь во сне. Подпевал птицам и беседовал с лесными зверями, которые откликались на мой зов...

— И о чем же, интересно? — вклинился Катти, кивком указав на окорок в руке Лесовика. — Кем пообедать?

— И сполна глотнул соленой красной крови этой земли! — с вожделением подхватил ведун. — О да, ибо сие есть Жизнь! И буду пить, пока не насыщусь! Недра, что ломятся от драгоценных кристаллов; ветер, что уносится ввысь, к самым облакам!.. Я буду пить эту страну, пока не напьюсь допьяна. Клянусь, я никогда не покину это место!

Последнее замечание было встречено возгласами удивления — но без особой тревоги. Почти все время путники посвящали изучению невиданной страны, начисто позабыв о своей цели: а на север шли по странной привычке. Эппа, однако, заметно посвежел.

Потом заговорил Катти.

— Да, — сказал он, привстав на локте и окинув взглядом золотисто-алую страну перед собой, — Возможно, я даже составлю тебе компанию. Со времен последнего визита я не раз задумывался о том, как здорово было бы колонизировать Великандию!

— Что?! — воскликнул Лесовик. Впервые с тех пор, как они вошли в этот край, в его голосе слышалась тревога... и ужас — сильнее даже, чем в доме Ним Кэдог. — Шутишь? И ты туда же!..

— А почему нет? — ухмыльнулся Катти. — Только представьте: огромная нетронутая страна, невиданные звери и птицы так и кишат, куча вкуснющих экзотических фруктов и овощей, которые никто не пробовал, новых пород дерева не счесть. Земля, где всегда светит солнце. Да она просто просится, чтобы ее ограбили! Таких запасов нигде в Линдормине не встретишь. Прямо не терпится до них дорваться. Руки так и чешутся, честное слово. Только подумайте, сколько уникального сырья, причем высшего качества! Представьте, сколько можно за них стребовать! Смотрите, как много здесь всего — не счесть, — особенно древесины! Говоря, не счесть, я не прочь и подсчитать, хе-хе. Эти несметные тысячи квадратных миль жирной землицы так и просятся под плуг: куда ни глянь — пастбища так и зеленеют... зверью тут раздолье: совсем непуганые. Так и лезут в мои ловушки... любопытные такие: им копье вот-вот глаз проткнет, а они все смотрят. Вот потеха! А про горное дело никто не думал? Если сверху такое изобилие — представляете, что творится в недрах? Ископаемые, драгоценные металлы и камни — и, наверное, много ещё чего. Ух, я бы развернулся, понастроил шахт, дым бы коромыслом круглые сутки шел. Нам ведь все по плечу! Мы практичные, упертые, искушенные, с мозговитой башкой и загребущими руками; никаких авторитетов не признаем.

Он почти выплюнул последние слова — словно изрыгнул отраву — и окинул взглядом онемевших слушателей.

— Само собой, начинать придется с малого. Но с небольшим начальным капиталом, — злорадствовал Катти, похлопывая по мешочку с изумрудами у пояса, — я смогу обзавестись рабочей силой; в это время года у дракусов полно незанятых рабов. Сотни хватит. Унесу, сколько получится, а там посмотрим, как пойдет. А вот потом, когда у меня будет целая армия рабов, проложу торговый маршрут прямо через Фрон-Вуду, от самого входа в туннель. Начну с фактории, а там, глядишь, и до города дойдет, а я буду большим боссом, со всеми правами... цены взвинчу до небес, все равно народ поломится. Расширю туннель, обустрою пару мест для отдыха по пути... постоялых дворов, а то и борделей, особенно если удастся поймать дюжину девчонок-хульдров. Что за незабываемые наслаждения могут они доставить мужчине!.. А Паулус?

С губ наёмника сорвался едва слышный стон.

— Ага. Назову «Туннель любви» — темно и славно, обстановочка что надо. А потом, потом я просто вздрючу эту страну, как девственницу, но сперва... сперва поставлю ее на колени. Вырублю леса, пашни разделаю так, что кровь засочится, задеру арендную плату — буду сидеть на заднице и ничего не делать, а в год получать столько денег, сколько великий владыка Пендониума за всю жизнь! Стану самым богатым человеком на свете!

Он повернулся к отряду, ожидая реакции, и увидел именно то, на что рассчитывал. Все как один, разинув рты, смотрели на него — в ужасе. Тивор тихонько рассмеялся.

— Не переживайте, — сказал он, — этого не случится. Обитатели Великандии, увы, не позволят.

Паулус придвинулся ближе. Из всех один он не выказал неприязни.

— Хульдры не проблема, — заверил он Катти, — я бы даже организовал гладиаторские бои...

— Правда? — отозвался Катти. — Хорошо придумано. — И едва слышно пробормотал: — Я говорил не о хульдрах...

Он отвернулся и, порывшись в одной из сумок, извлек небольшое точило.

Лишь Лесовик с его острым слухом уловил последние неразборчивые слова, однако разглагольствования наёмника так сильно его расстроили, что он хотел поскорее о них забыть.

— Мне жаль тебя. Жить здесь и оставаться таким сухарем! Ты ещё хуже, чем пеладаны!

— Но-но! — возмутился Нибулус, не зная, обижаться или радоваться сравнению.

— Вот именно! — негодовал торка. — Совсем как во времена моих праотцов. Когда ваши предки впервые вторглись в наши земли, они вели себя в точности как этот сидящий среди нас рогр. Заставили мой народ разорить собственную землю; каждого мужчину, женщину и ребенка обложили непосильной данью; и если кто-то умирал, его долю выплачивали родные. Саму душу нашу развратили. Принудили работать гонцами, разведчиками, сторожами и даже шахтерами... Так за что вас уважать?

— А что плохого в шахтах? — спросил Нибулус. Он сам не знал, зачем вступает в спор, но не мог смолчать. — Металл — отличительный признак цивилизации; благодаря ему мы поднялись над животным миром.

— Ох, господин Винтус, от твоих слов прямо комок к горлу подкатывает, — с искренней болью в голосе отозвался Лесовик. — Из всех металлов мои праотцы знали лишь железные кандалы, что надели на них ваши родственнички, а деньги им доставались — по монете на глаза покойнику положить.

Пожар в душе шамана улегся, и он почти пришел в себя. Катти умел приводить людей в чувство.

— Люди, вы ходите под солнцем, — упорствовал Лесовик, — но лучи его не греют ваши сердца. Вы как камни в склепе.

— Может, и так, — ответил Катти. — Я исходил немало дорог, в этом и в других мирах, и усвоил одну простую истину: удивляешься лишь первому милому деревцу. А дальше видишь одни дрова.

При этих словах все взоры обратились к Тивору.

Дерево было одним из священнейших символов веры Лесовика: назвать его «дровами» (или, хуже того — «милым деревцем») — все равно что сравнить меч пеладана с кухонным ножом, или факел Куны со спичкой.

Лесовик, однако, пропустил оскорбление мимо ушей. Он решил не размениваться на слова, на ещё один продукт «цивилизации».

— Мародеры, — пробормотал он и повернулся к ним спиной.

* * *

Возможно, в этой стране колдовских грез упоминание Лесовика о мародерах воплотилось в реальность: уже на закате отряд увидел людей.

Заметить их было непросто: стирая все оттенки зеленого, долину накрывали сумерки. Не считая золотисто-румяного отсвета снежных пиков на фоне густой синевы неба у горизонта, вся Великандия окрасилась в серое. Не в скучную и безжизненную городскую серость, а в живые, насыщенные цвета: темные тени зеленой травы, бурой земли, красного заката, синего неба — и всего прочего. Повсюду среди деревьев и в траве зажглись и закружились тысячи огоньков. Вечер едва вступил в свои права, а сумерки уже возвестили о пробуждении миллионов крохотных существ. Волшебная ночь только начиналась, по земле заструилась тонкая серебристая дымка.

Впереди, севернее, куда они направлялись, показалась цепочка незнакомцев. На таком расстоянии расы было не различить, да и само расстояние определить было трудно: в сером сумеречном мире колышущихся теней и блуждающих огоньков Древняя магия играла шутки со зрением. Возможно, это было всего лишь видение, но если и так, привиделось оно всему отряду. Цепочка из десяти (или чуть больше) фигур целенаправленно двигалась на северо-запад, черными тенями маяча на серо-зеленом фоне туманных лугов. Некоторые вроде бы несли на плечах шесты, а у многих были огромные и уродливые головы. Возможно, даже с рогами. Изредка вспыхивали красные блики: то ли огня, то ли просто отсвет солнца.

Паулус тут же вскочил на ноги.

— Хульдры? — спросил он зоркого Лесовика, поглаживая меч, и принюхался, словно учуяв неприятный запах.

Ведун вскинул руку, требуя тишины, и сосредоточился на удаляющихся фигурах.

С севера подул ветер. Сначала о его приближении возвестил шелест листвы и стон вековых ветвей, а следом — посвист высокой травы. И наконец на лица упали первые капли дождя. Ветер дул не сильно, но донес издалека обрывки звуков: птичью перекличку; резкие и злые голоса, грубый хохот, звон металла.

Затем ветер утих, а вместе с ним и звуки. Тьма сгустилась.

— Есть мысли? — нервно спросил Эппа.

— Есть, — бодро ответил предводитель. — Давайте ужинать! Остальные охотно его поддержали и принялись сооружать большой костер, на время забыв о чужаках. Эппа наблюдал за работой, опасливо вглядываясь в темноту на севере. Услышав рядом злобное шипение, он поднял глаза и увидел длинную тень наховианца, нависшую над ним. Тот холодно блеснул единственным тусклым глазом из-под капюшона и негромко заговорил.

— Хульдры, — напомнил Паулус, многозначительно посмотрев на Эппу. — Ночью будь начеку.

Эппа только покачал головой. Совсем спятил бедолага, решил он и развязал свой мешок.

* * *

Впервые с тех пор, как они вошли в Великандию, у Эппы помрачнело на душе. Возможно, причиной тому стали чужаки, а скорее — пренебрежительное отношение товарищей. Так или иначе, старик вспомнил о своей цели — общей цели. Завтра он их поторопит. Эппа вновь вспомнил, кем он был.

Он был Несущим Свет — и пренебрег одной из главных своих обязанностей: перестал лечить. Раны, что затягивались здесь чудесным образом, все-таки нуждались в уходе; осматривая глубокие порезы, синяки и грубо прижжённые язвы, пестревшие на телах спутников, жрец гадал, сколько бы ещё они прозябали в этом колдовском краю, если бы те загадочные фигуры не стряхнули с него чары.

Сперва он поковылял к Паулусу, который меньше других поддался колдовству и уж точно получил самые серьезные ранения. Наховианец вытянул ногу и позволил Эппе делать его дело, а сам тем временем неотрывно смотрел на север и точил меч. К ритмичному бормотанию Несущего Свет примешалось шик-шик-шик точильного камня о лезвие. Казалось, эта привычка сильнее Паулуса: он затачивал меч семь-восемь раз в день.

Другие звуки словно противились жреческому заговору: холодный ветер в жесткой траве шипел все сильнее, сучья стучали все громче, а птицы каркали все тревожнее. Серебристые огоньки придвинулись к вершине холма и теперь дрожали у круга отбрасываемого костром света, словно негодуя. Темное облако обиды над головами путников сгущалось с каждой минутой. Эппа вдруг осознал, насколько чуждо и неуместно звучат его ритуальные песнопения в мире хульдров, но не прервал молитву.

К тому времени, как старик закончил, бодрый огонь в его глазах заметно потускнел, и жрец вновь стал напоминать прежнего усталого Эппу. Притихший, он расположился в ложбинке и призадумался.

Еще совсем недавно мир его был неизменен и устойчив: Добро было Добром, а Зло — Злом. Но Великандия? Что это? Не совсем Зло — во всяком случае, не такое, как Зло Ольхора и его приспешников, но и Добром страну хульдр не назовешь — достаточно вспомнить о Ним Кэдог. Это «срединное место», сумеречный мир между Нордвозом на юге и Мелхасом на севере. И все-таки оно излечило Эппу, когда он одной ногой уже стоял в могиле, поддержало там, где его вера оказалась бессильна.

Дома, с растущим смущением вспоминал он, к волшебному народцу относились как к непрошеным гостям, их отпугивали заговорами, песнями и всяческими самодельными приспособлениями для «отворота», которые изготавливали суеверные бездетные старики. Здесь же волшебный народец властвовал над всем. Здесь их вотчина, а он — непрошеный гость. В царстве чуждых сил Эппа был беззащитен, и это начинало его пугать.

Жрец поёжился, плотнее укутался в серую шерстяную накидку, свернулся калачиком, покрепче сжал в руке каменный талисман и задремал.

* * *

На север, через дремучую чащу, крадучись пробирался одинокий охотник. Древние, цвета ледников, глаза пронзали тьму; чуткие, как у хищника, уши вздрагивали от каждого звука; ноги ступали по-кошачьи мягко. Но как он ни таился, его повсюду провожали взгляды бесчисленных глаз. «Чужаки! — казалось, шипели голоса. — Убирайтесь! Вон! Вон!»

В волшебный край проникла новая зараза, и ее следовало искоренить. Охотник вышел из чащи на редколесье, осмотрелся... и замер. В переплетении ветвей и побегов ярко мигал алый маячок костра. Не медля ни секунды, охотник устремился на свет.

Костер мерцал, словно кровь на зажатом в руке кинжале. Быстро, бесшумно охотник приблизился к расположившимся вокруг костра беззаботным людям. Он стоял в двух шагах, а эти глупцы и не догадывались о его присутствии. Ещё мгновенье — и он будет среди них... И тут высокий закричал. Затем... прыжок: столб оранжевых искр взметнулся в небо, и горящие ветки разлетелись во все стороны.

Люди у костра, обескураженные внезапным воплем Паулуса, инстинктивно отшатнулись и прикрыли лица руками. Затем Паулус опустил меч.

— Идиоты! — ругался прибывший, затаптывая угли. — Ваш костер за многие мили видно!

Это был Катти, и впервые с тех пор, как они познакомились, он рвал и метал от гнева.

Эппа что-то пробубнил, натянув одеяло на голову. Нибулус расхохотался, в то время как остальные просто молча смотрели.

Глаза Катти сверкнули.

— Пока вы тут валяетесь да языками чешете, посечь вас не сложнее, чем хлеб нарезать! Здесь вам не увеселительная прогулка!

Нибулус продолжал хихикать.

— Знаешь, сколько времени мне нужно, чтобы нарезать хлеб? — спросил он.

Остальные принялись укладываться. Катти окинул их полным ядовитого презрения взглядом.

«Смейтесь, смейтесь, южане, — мысленно произнес он, — пока можете. Посмотрим, как вы запоете завтра...»

* * *

Когда волнение улеглось, отряд смог немного поспать. Только у Лесовика сна не было ни в одном глазу. Чувства накатывали на него бесконечными волнами; и впервые с тех пор, как он оказался в Великандии, его бросало в дрожь. Шаман никак не мог избавиться от ощущения, что за ним наблюдают. Словно к холму приближался целый легион злобных, мерзких тварей. Отовсюду доносилась какофония странных звуков: уханье, шипение, кваканье, сопение и незнакомые крики целой армии неведомых существ. Лесовик ощущал их неприязнь, их настороженность. Даже ветер здесь дул все холоднее; ведуну казалось, что на этом пригорке он как на ладони.

Тревожило и что-то еще. Колдун чуял: сегодня ночью в этот край проникла новая зараза — куда более пагубная, чем та, что представляли собой они.

Что-то ещё вломилось в Великандию и отравляло даже сам воздух вокруг. Там, где оно проходило, вяли цветы, листья сохли, лесные ягоды тускнели, гнили и осыпались. При его приближении земные твари зарывались поглубже, птицы улетали с пронзительным криком, словно ужаленные змеей, а насекомые скукоживались и падали наземь. От чужой поступи трава чернела и дымилась, лианы расступались, а кристально чистая родниковая вода мутнела.

Лесовик вздрогнул и огляделся. И тут же встретил взгляд Катти. Солдат удачи, как всегда, был начеку, а его странный головной убор поджал свои жгутики. Обменявшись кивками, оба продолжили всматриваться в ночь.

* * *

На следующий день они встретили воров.

Проснувшись, путники бодрым шагом отправились дальше, навстречу очередному славному дню в Великандии. Наутро встреченные накануне незнакомцы уже казались очередной шуткой волшебной страны, ещё одним миражом. Нибулус тоже решил пошутить и расхаживал теперь нагишом, величественно водрузив на голову шлем. Паулус как всегда высматривал злосчастных хульдров. Лесовик, как ни странно, снова решил присоединиться к их веселой компании.

Все утро путники шли на север — ведомые, а скорее подбадриваемые Катти, Лесовиком и Эппой. Денек выдался пригожим, как и любой другой в этом краю, и Болдх, как и большинство его товарищей, снова позволил себе поддаться одурманивающим чарам Великандии. Когда они вышли из туннеля, он сбросил с души тяжелый груз, а теперь, после плотного завтрака, стоило облегчить и нутро.

— Я вас догоню! — крикнул он товарищам и нырнул в кусты.

Его поглотили зеленый полумрак и таинственное спокойствие деревьев. На вересковых полях гулял легкий ветерок: мелодично посвистывал и доносил чуть кисловатый аромат цветущей бузины и радостное пение птичьего хора. Здесь же царила тишина. Лишь наверху, в кронах, едва слышно постанывал ветер.

Не чувствуя опасности, странник шумно ломился через подле- : сок и вскоре вышел к чудесной полянке с высокой, мягкой травой по колено. Невидимый ручеек журчал неподалеку. Тут и там открывали свои огромные зонты красные мухоморы и росли совсем уж великандские бледные поганки. Болдх вдохнул запах молодых листочков прячущейся в тени пролески и прислушался к щебету одинокого дрозда, который внимательно разглядывал его с невысокой ветки.

— Отлично, — прошептал Болдх и спустил штаны. Мягкие травинки игриво и ласково щекотали попу. Болдх расслабился.

Он сидел, вслушиваясь в тихие, приглушенные лесные шорохи. Наверняка среди других звуков прятались и голоса: пару раз ему казалось, что из чащи доносится жутковатое, и в то же время чарующее пение. Странник поднял взгляд и увидел, что черный дрозд по-прежнему смотрит на него, но почему-то замолк. В наступившей тишине отчетливо послышалось тихое хихиканье.

«Пора закругляться, — подумал Болдх, выдирая щедрый клок травы. -— Не хотелось бы, чтобы меня застали хульдры...»

И тут Болдх почувствовал холодное острие лезвия у горла.

Безмятежность последних дней куда-то улетучилась, и его бросило в жар.

Мыслей о смерти, правда, пока не было; Болдха и прежде не раз подстерегали и грабили. Главное — делать все, что он, или она, или они скажут...

— Фойириго бинайнсну оймемаефф энансмапама, — раздался голос откуда-то спереди, совсем близко, и тут же отовсюду дружно грянул хриплый хохот.

Взгляд Болдха затравленно метался по сторонам: никого не было видно.

«Хвитакрист! — запаниковал странник. — Тихо они подобрались! Но как?..»

Из кустов выступили несколько фигур.

Если прежде тот факт, что напавшие говорили на его языке, служил хоть каким-то утешением, при первом же взгляде на них надежда улетучилась. Болдха теперь по-настоящему ожгло страхом, и мысли о смерти вдруг стали весьма актуальными.

Напавших было пятеро — нет, шестеро, если считать того, что стоял сзади и держал нож у горла. За все годы странствий Болдх ещё ни разу не встречал столь пестрого сборища кровожадных, мерзких и развязных отморозков, как те, что стояли сейчас перед ним. Людей двое, остальные — сборная солянка из представителей прочих рас со всех уголков Линдормина. Болдх пробежался взглядом по ряду ног перед собой и насчитал двух людей, хогера, боггарта и (шутки кончились!) грелла. Позади них монолитной глыбой возвышался фута на три, не меньше, облаченный в доспехи тасс.

Закоренелые, вооруженные до зубов убийцы; и все клинки нацелены прямо на Болдха.

— День добрый, — хриплым голосом поприветствовал он.

Губы одного из людей скривились в неком подобии ухмылки, а клыкастая пасть грелла разинулась в оскале, от улыбки весьма далеком, сопроводив его почти кошачьим шипением, и даже сквозь запах собственных экскрементов Болдх почувствовал зловонное дыхание.

«Хрен-Адан, ненавижу греллов!» — только и подумал Болдх, с отвращением глядя на черно-синюю шкуру и длинные ядовито-зеленые, торчащие во все стороны волосы.

Как всякий уважающий себя человек, Болдх предпочитал не связываться с другими племенами, обращаясь к ним лишь в случае крайней необходимости. Но греллов он обходил за много миль, пусть даже приходилось потратить лишний день пути. Болдх знал, что многие специально их разыскивают для собственных сомнительных целей, но в его глазах люди, которые якшались с этой гнусью, были ничем не лучше греллов: сутенеры, вымогатели, контрабандисты, наёмники, и — да, куда же без них? — ольхориане. Последние набирали здесь храмовую стражу, похитителей тел или даже палачей — ибо греллы славились своей жестокостью. А также распутством, которое многим приходилось особенно по душе. Самки вызывали отвращение даже у самых отчаянных, зато продажные самцы последнее время пользовались большим спросом у обеспеченных дам, которым некуда было девать время и деньги.

У стоявшего перед ним на поясе висели три топорика — излюбленное оружие морских волков Багрового моря для метания по живым мишеням. Но этот грел не походил на пирата; судя по сети и цепу с тремя шипастыми шарами, он, вероятно, недавно работал вышибалой в каком-нибудь доме терпимости.

Внезапно Болдх почувствовал, что лезвие плотнее прижалось к бьющейся яремной вене, и замер. Сильные тонкие пальцы ухватили его за волосы и больно запрокинули голову. Глухо вскрикнув, он совершенно застыл. Резкий удар в спину отозвался вспышкой боли по всему телу. Чуть не свалившись, все ещё в полуприседе со спущенными штанами, Болдх подчинился безжалостным рукам.

И услышал, как бандиты приближаются.

— Жанену, ичва бебана, пеккучи нанапена? — с вызовом спросил один из людей.

Это был язык родины Болдха, Пендониума, хотя такого диалекта Болдх никогда не слышал. «Жанену» значило «где», а «пеккучи нанапена» можно было перевести как «твои дорогие» или «твои любимые». Также это могло означать «Где твои деньги?» или «Где твои друзья?» Выражение «ичва бебана» обозначало кишечное расстройство у собак, питающихся в отхожем месте (Болдх решил пропустить его мимо ушей).

— Кинасема оефф-лает доерст! — отчаянно затараторил он, изо всех сил стараясь передать пендонийский говор и надеясь на лучшее. Не важно, знают они о его товарищах или нет. Он любой ценой должен внушить бандитам, что путешествует не один и за него есть кому заступиться.

Болдх дрожал от страха и чувствовал себя ужасно уязвимым. К тому же приходилось все время смотреть наверх.

Над ним со всех сторон нависли лица, заслоняя солнце. Одно из них особенно пристально его разглядывало. Суровое, безжалостное лицо, какое вполне могло принадлежать закоренелому преступнику — лицо, созданное, чтобы пугать. Заросшую щетиной зверскую морду с бледной, липкой от пота кожей обрамляли черные космы, длинные, но жидкие, сосульками свисавшие на шею и плечи. Губы напоминали двух жирных слизней, а глаза — маленькие, как у свиньи, и черные, как у акулы — были пусты и бездушны. По одежде этого ходячего ужаса ползали вши и какие-то личинки.

— Значит, — сказал бандит по-пепдонийски, — ты пеладан. Так-так, интересно. Надо будет познакомить тебя с Эглдавком, ему это понравится. — Почувствовав, как руки в перчатках проходятся по его коленным чашечкам, Болдх заскулил. — А он, я уверен, будет рад познакомить свой боевой молот с этими местечками!

— Я не пеладан! — выпалил Болдх, тоже на пендонийском. — Я из Хрефны!

Хрефна была обширной лесистой областью на северо-востоке Пендониума. Дальше прочих удаленная от столицы Имла-Элигиада (не по расстоянию, по влиянию), Хрефна считалась глухим и неуправляемым краем, и вообще-то пеладаны там не селились. Уже много лет эта местность служила прибежищем отщепенцам, ворам, разочаровавшимся бывшим пеладанам, мирившимся с опасной близостью дракусов из соседнего Божгода. Для верховного правителя Имла-Элигиада Годвина Морокара Хрефна была чем-то вроде выгребной ямы, которая к тому же служила самоуправляемой буферной зоной между столицей и Божгодом. Другими словами, чем меньше придется иметь с ней дело, тем лучше.

Но если Болдх и лелеял надежду смягчить сердца разбойников, назвавшись хрефнийцем, вскоре он понял, что затея провалилась. Его мучитель выкрикнул: «Врешь!» — и ударил пленника.

Слепящая боль заволокла сознание, ноги подогнулись. На несколько секунд мир поблек. Вскоре зрение вернулось, однако перед глазами все плыло: странника выворачивало, он с трудом ловил ртом воздух. Сквозь пелену Болдх увидел собственные пальцы — и заметил, как сильно они дрожат. Губы горели, левая половина лица онемела. Потом что-то тихонько зашкворчало, и в нос ударил запах горелой кожи.

«О боги! — подумал Болдх, борясь с головокружением и тошнотой. — Это ещё что за мерзость?!»

Поднеся губы к самому уху жертвы, мучитель проворковал:

— Я пока легонько. — Осклабившись, он потряс оружие перед носом у Болдха, и тот понял, что ему не лгут. Это был тяжелый чугунный митр, похожий на булаву с шипастым шаром на конце — но старинный, филигранной работы. Подобно посоху волшебника, митр излучал опасность и силу.

Разбойник продолжил:

— Соври ещё раз, и я ударю посильнее, так что кожа до кости сварится. Не из леса ты: говоришь как человек с запада или южанин из Артурана. Вот познакомишься с Эглдавком — узнаешь, как звучит хрефнийский акцент.

Он жестом велел, чтобы Болдха отпустили, и тот рухнул на землю. Прижатый наставленными на него колющими, режущими и рубящими предметами, странник уткнулся горящим лицом в прохладную, мягкую траву, ощутил ее свежесть, ее живительную силу, с упоением вдохнул этот терпкий запах и зарылся поглубже.

Затем его резко дернули вверх и поставили на ноги. Болдх осмотрелся. Следующие несколько секунд он оценивал свои шансы.

Истязатель с митром наверняка был тут главным. Бывалый мерзавец. От него так и веяло смертью. Она глядела из его глазниц, читалась в морщинах и шрамах на грубом лице и даже в развязных манерах. Казалось, он голыми руками насмерть порвал немало молящих о пощаде жертв — так, забавы ради.

Но ещё большие опасения внушали одеяние и надменная манера держаться этого изверга: в них явственно читалось что-то ритуальное, почти религиозное. Возможно, тому виной был кхис, который — теперь Болдх видел — висел в ножнах на поясе садиста; ольхорианский жертвенный кинжал с его волнистым лезвием ни с чем не спутаешь. А вдруг эти головорезы поклоняются Ольхору? От одной этой мысли Болдха чуть не стошнило. Если так, его ожидает жуткая смерть.

Он рассматривал одежду разбойника в поисках какого-нибудь знака или символа Владыки Зла. На плечах бандит носил темно-синий плащ, а под ним — кожаный пурпурный дублет с блестящими металлическими чешуйками. Ни знака, ни эмблемы Ольхора. Но когда бандит повернулся, чтобы что-то сказать тассу, Болдх заметил три символа, вышитых сзади на плаще. Он пригляделся и с изумлением обнаружил, что это не оккультные знаки ольхориан, а руны торок!

Мёртвая голова Ольхора, руна Эрсы и Факел Куны. Вместе.

Что бы это значило?

И что этот большой человек делает среди нелюдей? Почему выбрал такую звериную, дикую компанию? Извращение какое-то.

Делая вид, что потупил взгляд, как бы в знак почтения, Болдх сумел бегло осмотреть разбойников, тайком изучив каждого из них. Он так дрожал, что едва мог стоять, от ужаса все внутренности взбунтовались и подкатывали к горлу. Но Болдх прекрасно понимал, что у него не будет ни единого шанса спастись, пока он не узнает (или хотя бы не оценит) своего врага. Он заставил себя собраться.

Тасс был по крайней мере на фут выше, чем кузнец из Мист-Хэкеля — и намного крупнее. Огромные доспехи едва вмещали тело великана, а на маленькой голове крепко сидел шлем, похожий на чашу для медовухи. В одной руке тасс держал бхудж, внушительных размеров мясницкий топор из зазубренного, почерневшего железа, в другой — сжимал булаву пяти футов длиной, которую человеку не под силу было бы поднять и двумя руками. По правде говоря, выглядел тасс непобедимым и смахивал на джатула — огненного великана, кузнеца из преисподней. Он недвижимо стоял и смотрел на Болдха; его лицо, не обремененное мыслью, ничего не выражало.

В сжимавшей бхудж руке тасс держал поводок, на другом конце которого был привязан боггарт. Мелкий и косматый, как все боггарты, этот был ухожен — в отличие от своих братьев, которые обычно копошились в мусоре где-нибудь на задворках цивилизации, как последние дворняги. Выступающие над нижней челюстью клыки были украшены золотыми коронками, а на руках боггарт носил багхнагхи — что-то вроде шипастых кастетов. Смерив Болдха мрачным взглядом, он облизнулся.

— Не дергайся, пеладан, — предупредил разбойник с митром. — Самцы их вида не любят, когда им смотрят в глаза. Полегче, а то чего доброго наш Гринни решит погадать на твоих кишках.

Гринни. Да, это имя красовалось на ошейнике. Болдх быстро отвел глаза. Боггарты славились своими шаманскими ритуалами: вспарывали жертвам животы, чтобы предсказать будущее по их внутренностям.

А потом жертву съедали.

Нахохлившегося Гринни вернули хозяину — державшему нож у горла Болдха.

Странник не удивился, увидев полга. Мелкий поганец неторопливо принял поводок, наградив пленника своей самой устрашающей ухмылкой. Болдха всегда поражало, как полгам удается запросто смотреть сверху вниз на любого, кто по крайней мере на фут выше их самих. То ли тренируются, гадал он, то ли и впрямь эти мелкие гады уже рождаются самыми заносчивыми ублюдками во всем Линдормине?

Кичливый, как худшие из его сородичей, полг нарядился в темно-красные, зеленые и коричневые тона и был весь обвешан серебром и золотом, а висячие усы могли бы служить подтяжками для штанов. За спиной у полга висело на ремнях метательное копье с широким наконечником, а за поясом торчал халади. И то, и другое — типичное охотничье оружие полгекой элиты. Особенно впечатлял кинжал. Не будь Болдх загнан в угол, он бы оценил его по достоинству: два длинных, изящно изогнутых клинка, разделенных рукоятью. Судя по ауре, которую Болдх ощущал, когда кинжал был прижат к его артерии, это было магическое оружие, возможно из тех, что возвращаются наподобие бумеранга.

Шайка была вооружена куда лучше, чем обычные воры; они скорее походили на боевой отряд, чем на бродячих разбойников. Болдх подумал о своих друзьях: где-то они сейчас? Впрочем, ждать от них спасения все равно не приходилось. Что они могут против таких противников?

По команде вожака второй человек подошел к Болдху. Хотя его волосы были светлые, завязанные в длинный, сальный хвост, эти двое походили друг на друга как братья: оба крупные и мускулистые, с поросячьими глазками на грубых лицах. Однако в отличие от брата, одетого как на похоронах, второй предпочитал выставлять свое тело напоказ. Он снял куртку и повязал на талию, обнажив мускулистый торс.

Приблизившись, он вдруг резко махнул вулжем в сторону Болдха. Тяжелое остроконечное лезвие просвистело у самого лица, едва не задев нос. Болдх отпрянул и упал на спину, а воры расхохотались.

Блондин широко улыбался, как идиот, и Болдх, превозмогая страх, выдавил похожую улыбку, хотя к глазам уже подступали слезы.

— Ещё дюйм, и ты бы сдох. — Владелец вулжа окинул безумным взглядом свою добычу и воткнул длинное древко в землю. Болдх во все глаза смотрел на лезвие, намазанное чем-то вонючим. Отравленное?

Но не успел он присмотреться, как мускулистая рука разбойника легла на рукоять Сполоха и отобрала меч.

Небо тут же померкло, солнце скрылось за тучами; с жутким визгом, сгибая деревья, налетел порыв ветра. Все, включая Болдха, тревожно заозирались.

Вскоре небо прояснилось, и ветер стих.

Вор пожал плечами и вернулся к мечу.

— Сойдет для начала, — дал оценку он и кинул меч брату, который все ещё не мог отвести взгляд от деревьев. Тот поймал пламенник за рукоять и с беспокойством принялся его разглядывать. Пока он задумчиво крутил меч так и эдак, второй продолжил обыскивать Болдха в поисках ценностей.

Вор быстро прикарманил ожерелье из зубов акулы с прекрасной жемчужиной, а остальные предметы раздал подельникам: брошь в форме ятагана; кожаный пояс, украшенный гранатами; тяжелые браслеты из нефрита; даже любимый бурдючок Болдха из кожи ящерицы — все эти дорогие сердцу сувениры из дальних стран, в которых он побывал, мест, таких далеких, что никто, кроме него самого, и представить не мог, где их искать! Болдх был в ярости: у него отнимали самое дорогое.

Но о Сполохе он не жалел: даже лучше, что они забрали эту жуткую штуку.

Вожак наконец оторвал взгляд от пламенника и посмотрел на брата.

— Ну что, мы готовы, Катвулф?.. Отлично, тогда возвращаемся к остальным; они уже должны были закончить. Флекки, свяжи дядю. Поведешь его.

Хогерка, одетая почти как монахиня — в плащ с капюшоном — вразвалочку направилась к Болдху, распуская длинный моток ржавой проволоки. Пока грелл держал руки пленника за спиной, Флекки больно связала его запястья. Платье красноречиво говорило, что она из речных хогеров. От одежды шел затхлый запах, слегка отдававший тиной; даже набор медных орудий на поясе позеленел от сырости. Закручивая врезавшуюся в запястья Болдху проволоку, Флекки не спускала глаз с пленника. Лицо хогерки, серое, с резкими чертами, расчетливое — типичное для ее расы — было вороватым и наглым, как у остальных бандитов.

Так она пела за работой. Закончив, хогерка взяла в руку пату и стала подгонять Болдха уколами острия.

Уже на выходе с поляны главарь на секунду остановился и обернулся к Болдху.

— И, друг, — выкрикнул он, — подтяни-ка штаны... Вот молодец!

* * *

Вряд ли Великандия успела сильно измениться с момента пленения Болдха, но в его глазах страна вдруг утратила всю свою красоту и очарование. Она стала холодной, суровой и безжизненной, как каменистая пустошь, пепельно-серой; и теперь эту бесцветность суждено оживить лишь алой пролитой крови.

Боль от ожога на лице острыми иглами стреляла в голову, вызывая приступы тошноты. Ко всему прочему Болдх обливался потом, и причиной тому был не только страх. Сам воздух изменился, стал липким, как в джунглях, и душным, как в поздний вечер на свежескошенном поле.

Едва заметный ветерок донес голоса откуда-то спереди: звенящие от ярости, гневно клокочущие. Особенно один. Когда они подошли поближе, Болдх различил голос Нибулуса; тот изрыгал неистощимый поток высокохудожественной, лихо закрученной брани, и Болдх не осмеливался даже подумать, кому эта брань предназначена, и почему.

А затем странник увидел своих товарищей, и его сердце облилось кровью. Они стояли на склоне поросшего колокольчиками луга, спускающегося от вековой рощи с раскидистыми дубами. Обступив Женг. Плечом к плечу. С оружием в руках.

Окруженные остальными ворами.

Болдх разочарованно осмотрел вторую часть банды. Их также было семеро: четыре мужчины, одна женщина, ещё один хогер и — такое он видел впервые в жизни — дракус. От этих воров, как и от схвативших Болдха, веяло какой-то разнузданной кровожадной удалью.

До драки дело пока не дошло, зато хватало смачных ругательств, которые, извергаясь, словно лава, накаляли атмосферу Насколько Болдх мог разобрать с такого расстояния, обличительная речь Нибулуса предназначалась не стоящим перед ним налетчикам, а двум жрецам: оба явно отказывались выполнить его приказ и «заняться делом». Нибулус был без доспехов (оказавшись в Великандии, он больше их не надевал), однако, судя по решимости с которой пеладан сжимал Анферт, ни о каком повиновении и речи не шло.

— Да что с вами обоими? Ещё и не из таких переделок выходили! Деритесь же!

Но драться было некому. Лесовик лежал на земле, пытаясь подняться и зажимая глубокую рану на лбу. Паулус, очевидно, ждал, когда вернется Болдх и перевес сил чуточку изменится, и потому стоял наготове, не двигаясь с места. Обнажив полуторный меч, наёмник бесстрастно смотрел на стоявшего перед ним разбойника в маске, который пытался запугать его своим обширным набором жутких орудий.

А Катти... плута уже и след простыл.

Болдха грубо подтолкнули, и ещё раз — сильнее, так что он споткнулся и едва устоял. В конце концов странник получил такой тычок в спину, что потерял равновесие и грохнулся на землю. Хотя в последний миг ему удалось повернуть голову, чтобы не удариться обожжённой щекой, он все равно громко закричал, когда острые травинки впились в обгоревшую кожу.

Сильные руки поставили Болдха на ноги и снова подтолкнули вперед.

Две группы с радостным гиканьем воссоединились, и в сторону окруженных путников был дан залп из грубых выкриков, сопровождавшихся непристойными жестами.

Нибулус, который тоже рассчитывал на возвращение Болдха, наконец его увидел. А ещё он увидел, кого тот с собой привел, и связанные руки, и хогерскую пату у шеи. У пеладана отвисла челюсть.

— Болдх, дурная твоя голова! Ты что делаешь? — Он так разозлился, что сам не понимал, что несет.

— Вас спасать пришел, — едва отдышавшись, выкрикнул Болдх. — Разве не ясно?

Когда они приблизились, разбойник из второй группы что-то крикнул на незнакомом языке главарю схватившей Болдха шайки. Это был невысокий коренастый мужчина лет под сорок, который как раз благодаря своей обычности выделялся их этой странной компании. Короткой стрижкой, полным краснощеким лицом и ничем не примечательной одеждой он скорее походил на каменщика, чем на вора.

Однако на поясе у него висела здоровенная «утренняя звезда», и вдобавок он держал в руках мушкетон, направленный прямо на Нибулуса.

После воссоединения разбойников расклад стал четырнадцать против четырех, если не считать обездвиженных Болдха и Лесовика. По мнению Болдха, им оставалось лишь сдаться; попытки договориться стали бы пустой тратой времени, а сопротивление — самоубийством.

Так почему же, ради всего святого, Нибулус стоит и размахивает мечом? У Болдха снова прихватило живот, сердце стиснула черная тоска, и он явственно расслышал тиканье часов, отсчитывающих последние секунды его жизни.

Неясно, что сказал человек с ружьем главарю шайки, которая захватила Болдха, но в ответ главарь замотал головой, ткнул большим пальцем руки в сторону пленника и отозвался на том же языке. Последовал явно весьма резкий ответ коротышки, и, как ни странно, разбойник с митром отступил. Злобно оскалившись, он повернулся к Болдху и снова обратился к нему:

— Скажи своим, чтоб сдавались. Пусть отдают ценности, оружие, лошадь — и валят отсюда!

Теперь все взгляды были обращены на Болдха. Он прочистил пересохшее горло и перевел услышанное. Поняв, что общение стало возможным, эскельцы заметно оживились. Кое у кого в глазах даже мелькнуло восхищение их неудавшимся спасителем, но Болдху было не до гордости.

— Болдх, ты их понимаешь? — с надеждой в голосе спросил Нибулус. И добавил: — Что у тебя с лицом?

— Порезался, когда брился, — отозвался Болдх. — Да, я их понимаю: это вроде как мой родной язык. И я настоятельно прошу тебя их слушаться.

— Не секретничать! — предупредил тип с поросячьими глазками, поднеся острие ножа к глазному яблоку Болдха.

В этот момент внутри круга защищавшихся что-то зашевелилось и все увидели, как Лесовик поднимается на ноги. Причем, несмотря на рану, он не шатался, а стоял уверенно и твердо, крепко сжимая в руке посох. Словно он специально оставался лежать, черпая силы из самой земли, готовясь к смертной битве. И теперь, горделивый и статный, он с холодной решимостью смотрел в глаза врагов — воплощение праведного гнева. Правда, впечатление слегка портил капюшон: волчья голова съехала на бок и сейчас скорее походила на драную кошку.

— Вот это я понимаю! — с улыбкой выдохнул Нибулус.

Болдх же просто прикидывал в уме шансы пятерых против четырнадцати.

— Делай, что они говорят, — гаркнул он Нибулусу. — Ладно?

Болдх ждал ответа пеладана, и по бровям его струился пот. Нибулус не спускал глаз с человека с мушкетоном. Пеладан впервые видел подобное оружие, но был опытным воином и знал, что когда в лицо тебе смотрит огромный раструб, нацеленный красноглазым маньяком с кабаньим рылом, — добра не жди.

Прошла секунда, другая, и какое-то неуловимое движение губ пеладана подсказало Болдху, что тот принял решение.

— Когда я ударю, врежь гаду локтем под дых — ровным голосом произнес Нибулус.

У Болдха глаза полезли на лоб.

— Прости, — с искренним сожалением в голосе добавил пеладан. — Как только мы сдадимся, нас перережут.

— Нет! — зашипел Эппа и вцепился в уллинх пеладана.

Воры тем временем крепче сжали оружие.

Да, — вмешался Финвольд. — Нас все равно убьют. Ты что, не понял? Они же из Тивенборга.

Обычно желтоватое лицо Эппы вмиг стало пепельно-серым.

Тивенборг. С незапамятных времен злодейская крепость на Воровской горе была как гнойный нарыв, который то и дело прорывался, опустошая окрестности. Расположенная глубоко в диких горах на самом востоке Пендониума, крепость долгие годы привлекала подонков, слетавшихся туда как навозные мухи.

Язык, с которого переводил Болдх (хотя сам странник лишь сейчас это понял) был тивенским наречием — исковерканной, упрощенной версией пендонийского, смешанного с языками соседних племен. А учитывая присутствие здесь обитателей Хрефны и Божгода — все вставало на свои места. Лишь Тивенборгская клоака могла породить подобное сборище отщепенцев.

Последователи разбойничьего барона Мордра-Калвера не питали нежных чувств к людям, имевшим хоть какое-то отношение к военачальнику Годвину Морокару, их заклятому врагу.

Человек с мушкетоном — судя по всему, главарь — пристально смотрел на Нибулуса. Ни разу ещё не встречал он настолько отчаянного сопротивления при таком численном перевесе. Главарь с грустью заглянул в глаза пеладана; он догадывался о том, что сейчас произойдет, и явно колебался.

— Долен! — прокричал он дракессе. — Тдап-дхна хвикь ойчнидз?

Дракесса чудно повела головой, заломила свою «легионерку», и ее прежде затуманенные глаза ярко сверкнули, присматриваясь к пеладану. Нибулус дрогнул, отчего-то пасуя перед этими черными как смоль глазами, горевшими на лице, слишком белом для живого существа и слишком совершенном для нежити.

Синие губы с шипением разомкнулись:

— Никвех лавкоу койу надх х'див!

Воры приготовились к атаке. Болдх зажмурился, в тщетной надежде защититься от кхиса. Один из воров, человек в цветастых шелках, не спускавший глаз с их вещей — а особенно, с привязанных к лошади доспехов Нибулуса, — попытался схватить под уздцы Женг — и был без лишних церемоний отброшен на несколько ярдов мощным ударом копыт. Когда поднялся шум, Болдх приготовил локоть, чтобы ткнуть посильнее.

— ДОСТАТОЧНО! — внезапно прогрохотал голос, и все замерли.

Главарь опустил мушкетон и обратился к Болдху на тивенском наречии:

— Может, мы и вас и убьем, если сложите оружие, а может, и нет; не упускайте свой шанс. А не подчинитесь — вам не жить...

Не дожидаясь ответа, он положил ружье, а за ним и «утреннюю звезду» на траву. Болдх поспешно перевел, надеясь, что если он очень постарается, бойню удастся отложить.

— Разуйте глаза, — сказал главарь. — Мы воры. Мы крадем. Мы не убиваем без нужды.

Вроде бы сработало. На какой-то миг.

Оставив оружие лежать там, где он его положил, предводитель представил свою шайку.

— Меня зовут Иорсенвольд, и приказы здесь отдаю я. А это, — сказал он, положив руку на плечо разбойника с митром, — брат Освиу Гарротика, монах-убийца из Ордена кардинала Салота. И мне тоже брат — брат номер один, так сказать. Вижу по твоему лицу, что ты уже испытал, на что способен его митр, да и клинок, что смотрит тебе в глаз, недооценивать не стоит. Он высасывает душу: весьма полезный инструмент для служителя культа.

«Разве у глаза есть душа?» — не понял Болдх.

— Брат номер два, — Иорсенвольд указал на хвостатого блондина с алебардой, — однажды посетил пещеры Аггедона и вот этим самым бердышом рассек фоссегрима. Ты ведь с тех пор так и не смыл яд, верно, Катвулф?

Кровь морского аггедонского вирма считалась самым страшным ядом — сильнее любого, изготовленного человеком.

— Моя сестра, Элдрика, — продолжил главарь, не распространяясь об умениях сестры. Элдрика была приземистой и невзрачной, как сам главарь, и выглядела вполне мирно, если не считать двуручной глефы, которую она сжимала в дрожащих руках.

— Наши «невелички»: Кхургхан, Флекки и Брекка. — Иорсенвольд кивнул на полга и двух хогеров. — Не судите их по размеру; Кхургхан не знает себе равных в стрельбе, а за дикий нрав изгнан своим собственным племенем!

Болдх постарался не встречаться взглядом с воинственным мелким гадом, который игрался с оружием, как злобный ребенок.

— Снаряды Флекки тоже непростые. — Иорсенвольд говорил о тонких металлических метательных кольцах речной хогерши. — Чакрамы смазаны весьма интересными составами. Никогда не знаешь, что тебя ждет — мгновенная смерть, мучительные корчи, паралич, мужское бессилие или что похуже... кто знает, какие жуткие рецепты хранятся в этой изобретательной головке?

По какой-то причине предводитель пропустил Брекку, второго и с виду вполне безобидного хогера. Наверняка этот тощий, сутуловатый скальный хогер не нес особой угрозы, не считая скального топора и тесла — лишь эти два предмета из большого набора инструментов на поясе хогера могли худо-бедно сойти за оружие. Серьезный, сосредоточенный, даже робкий с виду хогер в руке сжимал большой деревянный щит с железной каймой, второй такой же был привязан к спине, а на голове, под капюшоном, блестела железная каскетка.

Иорсенвольд сразу перешел к представлению человека в маске, что стоял перед Паулусом. Надетая на нем безрукавка не скрывала гибкого, блестящего от масла тела, лицо же пряталось за забралом огромного шлема. Виднелась лишь пара холодных, воспаленных глаз. На самом деле, если бы не свисающие со спины пряди ярко-синих волос, никто бы и не заметил, что перед ними полугрелл.

Болдха скорее заботило оружие этого вора — целый арсенал. За спиной на ремнях висел обоюдоострый боевой топор, а на боку, в богато украшенных ножнах красовался ятаган. И в каждой руке вор держал по неведомому оружию:

— Манопл нашего Сердду-Сангнира, конечно, выглядит не-приятно... — Иорсенвольд говорил о мече, прикрепленном к железному наручу на левой руке полугрелла.

— Плотоядный Мортис, — прошипел полукровка, представляя любимую игрушку, — закусит вашим сердцем и меня угостит.

— Но его арбалет куда опаснее: выстреливает одновременно пятью стрелами. А ятаган — Танцующий клинок, он может сражаться сам по себе.

Глаза Сердду-Сангнира расширились от недоброго предвкушения. Подобно прочим ворам, он ловил каждое слово главаря и втайне ликовал, словно палач перед началом своей грязной работы.

—Думаю, Хлесси не нуждается в подробном представлении. — Главарь кивком указал на грелла. — Я уверен, вы и так наслышаны о его расе. Добавлю лишь, что ему принадлежит рекорд: он может пытать жертву две недели, поддерживая в ней жизнь...

— Только из-за почасовой оплаты, — возразил на своем языке Хлесси.

Предводитель представил и остальных, одного за другим. Долен Катскаул, дракесса, в каждой руке по кинжалу. Раедгифу из Релма-Файнд, молодой искатель славы, обладатель тончайших шелков, мешковатых кожаных штанов и рвущих плоть цепов. А также Эглдавк Клагфаст, бывший пеладан из Хрефны, и его мощный боевой молот (у Болдха подогнулись колени).

И наконец...

— А это Пооррр! — смачно объявил Иорсенвольд.

Все повернулись к гигантской, закованной в доспехи фигуре великана-кочевника тасса. Тот стоял молча, даже не рыча и не сверкая глазами. А ему и не нужно, содрогнулся Болдх.

— В общем, — подытожил главарь, — против вас четырнадцать самых отчаянных головорезов во всем Тивенборге, вооруженных до зубов; четырнадцать пар метательного, отравленного, магического и просто убойного оружия — и каждое нацелено на ваши жалкие шкурки. Если вы сейчас же не отдадите нам все имущество, забудьте об очередном вдохе, потому что его не будет.

Перед Нибулусом встал выбор. Почти наверняка погибнуть, сопротивляясь, или сложить оружие — и почти наверняка погибнуть. Все взгляды устремились к нему.

Нибулус выглядел спокойным. Да, лицо его блестело от пота, но это было делом обычным. Зато глаза горели решимостью и неотрывно смотрели на Иорсенвольда, изучая и оценивая.

Пеладан принял решение.

— Первым он не нападет, — объявил Нибулус по-эскельски. — У него на лице написано.

Надежды Болдха испарились. «Отлично! — подумал он. — А больше там ничего не написано?»

— Он говорит, это разумно, — быстро перевел странник для Иорсенвольда, достаточно громко, чтобы слышали другие бандиты, — но ему нужно убедить своих людей.

— Финвольд! — тут же выкрикнул Нибулус. — Какая магия у нас есть?

— Помнишь прошлый раз, когда нас прижали? — спокойным голосом ответил Финвольд. — Волки? Та самая.

— Нет, — стараясь ничем не выдать их замысла, заикаясь, произнес Эппа. — У меня есть заклятие сна, у тебя — дружбы; если вместе...

— Не. Будь. Идиотом, — улыбаясь и по-дружески кивая начинающим терять терпение бандитам, ответил собрату по вере Финвольд. — Тут нужна грубая сила. Лесовик, ты с нами? С волками жить, по-волчьи выть, а?

— Вообще-то, — ответил Лесовик, делая вид, что опускает посох, — слабый волк всегда бежит от сильного. Думаю, нам нужно найти брешь и попробовать прорваться.

Финвольд придвинулся к пеладану.

— Это сучье отродье понимает лишь силу, — сказал он, убирая меч в ножны, но тайком ощупывая плащ в поисках мешочка с особым порошком, — и как любой пес, силы боится. А мы сильны магией.

Болдх не верил ни в какого Куну, однако уверенность жреца его поразила. Даже если это была всего лишь игра — то игра, достойная лучших театральных подмостков Луттры. Сложно казаться спокойным, когда на тебя направлено оружие четырнадцати тивенборгцев.

Но и на краю гибели Болдх кипел от ярости при мысли о том, что эти недоделанные учителя пытаются им манипулировать. Болдх сам не ожидал, что гнев, прежде запрятанный глубоко в душе, вырвется наружу. Зато гнев направил его мысли в правильное русло. Раз ни Сила, ни Переговоры, ни Побег не прошли, остается одно.

— Иорсенвольд! — неожиданно выкрикнул он. — Тебе не нужны новобранцы?

По рядам разбойников прокатился раскатистый хохот.

К тому же, к немалому огорчению Болдха, Нибулус и Паулус дружно повернулись в его сторону, чтобы посмотреть в глаза.

Он чертыхнулся. Неужели догадались? Болдх знал, что оба провели немало времени в пендонийских войсках — так, может, им знакомо слово «новобранец»? Странник в жизни не страдал от угрызений совести и считал верность непозволительной роскошью; теперь под тяжелыми взглядами двух опытных воинов его лицо вдруг запылало, выдавая готовящееся предательство.

Но острие кхиса брата Освиу по-прежнему касалось его глаза, а проволока держала крепко.

— Я едва с ними знаком! — завопил он на тивенском наречии. — Я за деньги служу... и лошадь моя!

Освиу резко вскинул руку. Все притихли, и он промурлыкал Болдху на ухо:

— А как же насчет верности? Мы, воры, стараемся держаться вместе.

Шайка захихикала, и Болдха обдало зловонным дыханием Освиу.

«У воров нет чести», — рассудил странник и ответил:

— Я такой же, как вы: я с теми, кто сильнее.

— Этого недостаточно!— воскликнул Иорсенвольд, но тут его прервал брат Освиу.

— «Лишь кровью от крови своей да очистится неверный...», — процитировал тот. — Пусть докажет, пусть прикончит одного из своих.

Воры возбужденно загикали: то-то будет потеха! Длинный лиловый язычок Хлесси высунулся от предвкушения; Гринни натянул поводок, глаза его горели.

Иорсенвольд колебался. Было ясно, что затея ему не по душе.

— Чего ждать? — потребовал брат номер один. — Мы же тивенборгцы! Пусть прольется кровь!

Слова его были подхвачены пришедшими в возбуждение ворами, которые начали скандировать:

— Пусть прольется кровь! Пусть прольется кровь! Пусть прольется кровь!

Нибулус и Паулус присоединились к хору; они узнали боевой клич.

Затем вдруг, без предупреждения, Болдха вытолкнули к его товарищам.

— Выбери жертву, — скомандовал Освиу. Иорсенвольд шагнул вперед, чтобы вмешаться, а Эппа, как всегда без понятия о происходящем, подошел, чтобы оказать Болдху помощь.

Болдх запаниковал: нужно как-то спасаться. Он вцепился в амулет священника и потащил того к ожидающим ворам.

— Болдх?! — выкрикнул Нибулус и сделал шаг вперед, но немедленно оказался под прицелом мушкетона.

Освиу свистнул своему брату Катвулфу, и тот бросил ему свой вулж; ловко перехватив древко, Освиу вложил его в руку Болдху.

Злобный Кхургхан вдруг пнул Эппу под ребра с такой силой, что старик сложился от боли и неожиданности и, корчась, упал на колени. Хлесси выкрутил жрецу руки, и тот, беспомощный, с открытой шеей, остался стоять на коленях перед Болдхом.

«Швах! — Голова Болдха шла кругом от такого проворства. — А они времени даром не теряют...»

— Болдх... — мрачно предупредил Нибулус, но Болдх не слышал.

Его товарищи, разбойники, эта непонятная страна, все померкло, и он погрузился в свой крохотный мирок. Бег времени остановился. Он слышал лишь хриплые стоны старика и биение собственного сердца. И видел перед собой лишь склоненную шею, во всех подробностях — тощую, цыплячью шею жреца: седые волоски, старческую кожу, грязь, забившуюся в морщинки, кожаный шнурок амулета, который стал гладким и потемнел от пота за долгие годы. И чувствовал лишь тяжелое древко отравленного вулжа в мокрых ладонях... и духоту... так душно, не вздохнуть.

В голове промелькнуло: «Как я мог до такого дойти?» Затем все мысли исчезли. Ни плана действий, ни размышлений, ни мук совести. Ничего, кроме голой вытянутой шеи и вопроса: «Неужели рубить?»

Затем он резко очнулся: вокруг все пришло в движение, и разверзся кромешный ад. Землю сотрясали толчки, словно какой-то гигантский зверь шел по лесу. Ветер выл так, будто все силы ада вырвались на землю; небо заволокло черными тучами; в вышине, пронзительно крича, кружили птицы. Люди заметались с дикими воплями; все в ужасе разбегались кто куда, пытаясь спастись. Женг ржала и, встав на дыбы, била копытами воздух.

Что-то необъятное заслонило небо.

Наконец они встретили одного из истинных обитателей Великандии. Болдх не верил собственным глазам.

Естественно, это был великан — чего ещё ждать от места, прозванного «Великандией»? Не джотун — эти пятнадцатифутовые снежные гиганты населяли глухие горные ущелья Дальнего Севера, и даже не восемнадцатифутовый двуглавый эттин. Настоящий великанд, давным-давно позабытый двухсотфутовый титан шагнул прямо со страниц древних линдорминских сказаний...

Теперь он был таким же реальным, как горы вокруг. Великанд возвышался над вековыми дубами, чьи верхушки едва доходили ему до колен. На нем была длинная простая рубаха из коричневого куска ткани, которая вздувалась и хлопала на ветру, как парус огромного корабля. Руки в простых бронзовых браслетах — каждая размером со сторожевую башню — свисали по бокам. А высоко-высоко вверху, полускрытая за облаками, виднелась жуткая голова. Лишь смутно можно было разглядеть, как сверкают два желтых глаза — два маяка, выискивающих людей в тумане, да веют на разгулявшемся ветру косматые волосы, а с плеч огненным плащом срываются молнии.

Мир Болдха опрокинулся. Странник стоял, разинув рот, не в силах двинуться с места, закричать, хотя бы прикрыть глаза от летящих в лицо листьев. Стоял и скулил, чувствуя, как теплая моча стекает по ногам. Это было создание из другого мира или из Начала Времен — Древний дух из первобытного хаоса, бог, спустившийся на землю, чтобы судить их, чтобы проклясть их и забрать в ад.

Странник обратил внимание на новый, похожий на свист ветра, но при этом музыкальный звук, что прорывался сквозь гремящую в голове какофонию. Звук почему-то казался знакомым, и ускользающий разум с отчаянием утопающего зацепился за этот резкий свист, за этот зов — кто-то подавал сигнал. Каким-то образом Болдх заставил себя оторвать взгляд от заслонившего небо колосса и посмотреть по сторонам.

Там, за деревьями!.. Кто-то неистово размахивал руками, и другие, спотыкаясь, бежали в ту сторону. Не раздумывая, Болдх бросился за ними. Ринувшись сквозь ветер, как сквозь мощные волны прибоя, бьющегося о берег, он, сдерживая дрожь в ногах, понесся вперед; промчался вверх по склону, почти ослепнув от кружащей в воздухе пурги из белых семян высокой, побитой ветром травы. Приблизившись к деревьям, Болдх затуманенным взглядом различил лицо Катти, который что-то кричал беззвучно и махал рукой. Затем Тивор нырнул в кусты.

Через мгновение воздух сотрясся от взрыва разрушительной силы, и земля покачнулась. Болдха и тех, кто стоял рядом, подбросило вверх и снова швырнуло на землю.

Нога великана опустилась, и, не успели они вскочить, как с неба посыпался земляной дождь. От места, где только что происходила стычка с тивенборгцами, остался лишь кратер в форме огромной ступни.

Болдх, Катти и все, кто был с ними, пустились наутек: не договариваясь, не разбирая дороги, думая лишь о том, как бы побыстрее убраться из-под ног гиганта.

* * *

Не каждый день встречаешься лицом к лицу с богом. Во всяком случае, не при жизни. Когда двухсотфутовый гигант наяву входит в ваш озаренный солнцем мир, неся с собой адскую бурю, поневоле задашься вопросом о своем рассудке. И, возможно, долго ещё будешь искать ответ. Пусть все члены отряда видели одно и то же — легче не становилось. Слишком уж необъятным было видение.

Собственно, бегством их отсиживание под кустами назвать было трудно: первый час они в основном перебегали из одного укрытия в другое, глядя наверх и прислушиваясь. Сначала только трое: Финвольд, Катти и Лесовик; постепенно и случайно — ведь каждый петлял, как полевка, удирающая от пустельги — собрались и остальные. Сначала Нибулус с Эппой: пеладан почти волок за собой полуживого жреца, который скорее смахивал на старого увечного боггарта; затем откуда-то вынырнул Паулус; и наконец, дико озираясь и вцепившись в поля шляпы, появился запыхавшийся Финвольд. И тут же куда-то подевался шаман, и их снова стало шестеро. Женг так и не объявилась.

Повинуясь страху и инстинкту, они не останавливаясь неслись сквозь заросли. Куда? Никто не знал, не задумывался и даже не задавался подобным вопросом. Боги спустились на землю или поднялись из подземных глубин, чтобы покарать людей. Бежать и бежать, не разбирая дороги — вот и все, что оставалось.

Путники повидали многое, но ни разу ещё им не доводилось испытать подобный кошмар. Сверху, сбоку, позади, а иногда даже спереди — везде был великан, вездесущий, и неизбежный. С каждым раскатом все ждали, что великанская нога, ломая деревья, обрушится на них, раздавит, оставив лишь кровавое месиво. Порой они видели, как страшное, нагоняющее ужас лицо высматривает их сквозь листву; как огромная рука раздвигает верхние ветви, чтобы добраться до жалких людишек. Казалось, великан одним движением мог размазать их всех, но почему-то не спешил. Будто ему мешало что-то незримое.

Порой шаги затихали; дважды или трижды откуда-то издалека донеслись истошные вопли: то ли человеческий крик, то ли лошадиное ржание.

Путники бежали все глубже и глубже в лес — и, наконец, топот и шум стихли. Казалось, смерть чудесным образом обошла их стороной... пока.

* * *

— Нас спас лес, — заявил Катти. — Через священную чащу великанды не пойдут: деревьев не тронут.

Люди сидели под высокой рябиной и жались друг к дружке. Вечерело, солнце клонилось за горы. Но сюда, в кромешную тьму лесной чащи, закат не проникал. Порой поблизости что-то шуршало, сопело и скреблось, к тому же Болдх непрерывно стонал, баюкая обожженную щеку. Цветущие деревья благоухали, но и сквозь их аромат проступал запах горелой, гноящейся кожи.

Нибулусу, однако, было не до того. Он придвинулся к Катти, заглянул ему в глаза и неожиданно прямо в лицо гаркнул:

— Ты знал, да? Или, может, встречал их уже? Говори!

Катти выдержал взгляд воина. Его серые глаза блеснули в полумраке, но сложно было судить, что они выражают. Затем усталый голос Финвольда произнес:

— Бессмысленно отрицать, Катти. Ты повел нас зачарованной тропой сразу, как только встретил — сначала туннель, теперь это. Ты ведь знал, кто обитает в здешних землях?

Наступила тишина, а затем Катти признался (казалось, с искренним раскаянием в голосе):

— Ну, что сказать... Правда ваша, бывал я в Великандии и великандов видел. Не так близко, конечно, но видел, каюсь.

— Тогда почему ты, ради всех богов, нас не предупредил? — вскричал Нибулус. — Смерти нашей желал, да?

— Знаешь же, что нет, — ровным голосом ответил Катти. — Если бы не я, от вас и мокрого места не осталось бы.

Поразмыслив, остальные вынуждены были признать, что Катти прав. Если бы он не вернулся за ними, не вырвал своим свистом из объятий страха...

— Да, мой друг, ты помог, и за это я буду вечно тебе благодарен, — прохрипел Эппа. — Клянусь Куной, за все семьдесят лет, что живу, ни разу не испытывал такого ужаса... Что это за мир? Где мы? А эти существа!.. Если бы я знал, что ждет нас к северу от наших границ, дальше Синих гор не ступил бы и шагу — даже во имя пророчества.

Словно в кошмарном сне, члены отряда сгрудились под ветвями рябины в древнем колдовском лесу. Хуже того, сон этот упорно не желал проходить.

Хотя Нибулус чуть успокоился, злость его не утихла.

— Вот что скажи, — обратился он к Тивору. — Почему ты нас не предупредил? Замышлял что? Мы остались без лошади, без вещей, Лесовик куда-то пропал, и вообще непонятно, жив ли он... Мы в ловушке, на земле лютых врагов... Форн тебя побери!

Катти не ответил: он по-прежнему сидел на земле, скрестив ноги, но как-то весь напрягся и притих. Все замерли и прислушались, пытаясь определить, что движется там, в сгущающемся сумраке.

Кто-то крался, явно крался к ним...

Послышался всхрап...

И вдруг донесся знакомый голос:

— Это древние духи. Духи Великих, что ходили по земле до пробуждения Человека. Древние противники богов.

Странно покачиваясь, из темноты выплыл Лесовик: с лица его не сходило мечтательное выражение. За ним шла лошадь: необычайно покорно, словно повинуюсь внушению.

Путники застыли, не в силах пошевелиться. Призрачные посетители подбирались все ближе.

Чары разбил Болдх.

— Женг! — выдохнул он и вылез из кустов навстречу подруге. Кобыла фыркнула и попятилась, не позволяя к себе прикоснуться.

Лесовик рухнул на колени и на ощупь пополз к остальным. Те с опаской отшатнулись. Паулус изготовил меч.

— Что с ним? — осторожно спросил Нибулус. — Лесовик?

Лесовик не откликнулся — если это был Лесовик. Выглядел он тенью себя прежнего.

— Женг цела, — сообщил Болдх, хотя он и не мог подобраться и погладить перепуганную кобылу. — И вещи тоже, вроде.

Нибулус быстро отполз от притихшего шамана, чтобы проверить, на месте ли его доспехи. Вдвоем с Болдхом им наконец удалось укротить беспокойную лошадь.

— Разведите костер, — приказал Нибулус. — Это место наводит страх на жрецов.

— Не надо, — промычал Лесовик. — Рано. — Едва не теряя сознание, он отчаянно боролся с усталостью.

— Что случилось? — шепотом спросил шамана Финвольд. — Что с тобой? Великан все ещё там?

— Наслал магию земли на лес, — объяснил Лесовик. — Согнул деревья. Прогнал великана прочь... еле-еле. Не понравилось... им. Магия Земли в их владеньях, в царстве хульдр... Попробовал направить их к ворам, но те ушли... на север. Шустрые...

Он умолк, словно вспоминая, о чем вел речь. А затем, как был, стоя на коленях, погрузился в забытьё, истощённый недавней схваткой.

Остальные не знали, что и думать.

— Призраки Великих... — задумчиво произнес Финвольд.

— По мне, так не больно они походили на призраков, — заявил Нибулус. — Слишком уж плотные.

— Говорю вам, в них было что-то странное, — кивнул Финвольд. — По-моему, сквозь его ноги просвечивали деревья.

— Вроде как он там, а вроде — и нет, — согласился Катти. — Понимаю. Когда я первый раз видел великандов, на меня такая тоска накатила!.. А с чего — непонятно.

— Шутишь! — вскричал Нибулус.

— Издалека, — добавил бывалый искатель приключений. — Им и невдомек было, что я там. А мне все равно не по себе стало. В легендах говорится, что они, почитай, с начала времен вымерли, а тут смотрю: идут, владенья свои обходят... И как почуял: не должно их там — то есть, тут — быть.

— Что они такое? — спросил Финвольд.

— Я и сам гадаю, — сказал Катти. — Остатки былого величия — бродят тут как призраки и не знают, что их время давно вышло.

— Призраки? Чушь! — выплюнул пеладан. — Видел дыру в земле? Что твоя медвежья яма!

Внезапно решил высказаться Паулус. Наёмник не отличался разговорчивостью, поэтому, когда он открыл рот, все застыли.

— Вероятно, великанды — тоже хульдры, — с издевкой произнес он (Нибулус застонал). — Ты ведь говорил, что это страна хульдров!

Уже совсем стемнело, и лица наёмника было не разглядеть, но тон красноречиво передавал его чувства.

— Да, — продолжил Паулус, — ты говорил, тут полно хульдров, «милых, очаровательные крох». — Он воткнул меч в землю и с ненавистью плюнул в Тивора. — Не нуждайся я в тебе, чтоб выйти из этого проклятого места, загнал бы тебе меч в глотку!

Наховианец завернулся в плащ. Он лишился долгожданной забавы и кипел от желчи.

В-кои-то веки с ним все согласились.

— Ты лгал нам, — встрял Болдх. — Лгал про великандов, лгал про хульдров, лгал, что про туннель никто не знает. Да ты все время врешь! Я с удовольствием помогу Паулусу тебя выпотрошить!

— И почему, Куны ради, ты нас бросил, когда появились воры? — подхватил Финвольд. — Выходит, ты уже знал, что будет?

Но Катти Тивор не собирался терпеть подобного обращения.

— Когда хочу, тогда и ухожу, — заявил он. — Как шаман с Болдхом. Не знал я, что бедой пахнет, а должен бы: кто по полям скакал, да ромашки нюхал, да костры ночью жег — я? Раз так, сами и ищите отсюда выход. Но вот что я вам скажу, други: если вас кто и предал, так это наш дорогой Болдх. Или мне померещилось? Выхожу из леса и вижу: стоит наш благородный герой, склонился над Энной, а в руках вулж... Может, объяснишь, что это было: танец какой народный? Небось, много их выучил за годы странствий?

Настал черед Болдха оправдываться. Кровь ударила ему в лицо, незадетая сторона вспыхнула от стыда, и он инстинктивно заслонил щеку рукой. «И правда, что это я?» — спросил он себя, не понимая, что на него тогда нашло.

Тут он осознал, что уже стемнело и лица не разглядеть. Болдх терпеть не мог беспроглядный мрак здешних лесов, однако сейчас тьма его выручила. Он опустил руку и прокашлялся — несколько раз — перед тем, как заговорить.

— Я хотел выиграть время, — извиняющимся голосом пробормотал он, тут же одернув себя: «Нельзя говорить таким жалостным тоном». — Чокнутый культист держал выпивающий души кинжал у моего глаза, а вам хоть бы хны! Ты, Нибулус, все равно рвался в драку! Заявил: «Болдх, ткни-ка мерзавца под ребра». Пыл Пелла, ну и вояка! Легко сказать, «ткни»...

— Дичь не пори, — усмехнулся Нибулус. — Все видели, как он тебя отпустил, убрал кинжал.

— Вот именно, — согласился с другом Финвольд дрожащим от возмущения голосом. — Ты оказался среди нас. Почему не вступил в схватку? Поверить не могу, что ты вот так, запросто, потащил Эппу к своим новым дружкам... Я ведь с самого начала говорил, что не нужно нам его брать. Да, Эппа?

Все ждали, что скажет старый жрец. Но если Болдх надеялся на поддержку, его ждало разочарование.

— К сожалению, — мрачно начал Эппа, — я вынужден с тобой согласиться, любезный брат. Ему нельзя доверять. Все это время я заступался за тебя, Болдх, и очень хотел тебя понять. А ты снова и снова нас подводил. Честное слово, мне искренне тебя жаль. Должно быть, ты очень, очень одинок. Вся твоя жизнь — долгий, бессмысленный путь к смерти: ни товарища, ни любимой, ни семьи, ни друзей. Выбор сделан, и не мне решать. Я поклялся моему богу, что всецело помогу тебе в выполнении святой миссии, и сдержу клятву, пусть мне и не дано понять, почему владыка Куна выбрал именно тебя. Финвольд, Болдх пойдет с нами.

Последовало долгое, тягостное молчание. Одинокий порыв ветра пронесся в верхушках деревьев; сосновая шишка упала с глухим стуком на ковер из хвои... Действительно, раз даже Эппа отвернулся от Болдха — дело серьезно.

Вдруг, глубоко вздохнув, ожил Лесовик. Его голос, все ещё слабый, звучал как бы издалека, и непонятно было, проснулся ли он или говорит во сне.

— Болдх в одиночку спас наши шкуры в темнице Ним Кэдог. Путь избранных тернист, и порой они ошибаются. Но скальды говорят, что о герое пристало судить не по поступкам, а по славной гибели. Пусть даже Болдх подведет нас снова — если он не ошибется в конце, то оправдан будет перед вечностью.

Само собой, ведун говорил истину, этого они отрицать не могли. Как выразился Эппа: «В древних сказаниях героями становятся лишь после смерти, великой и благородной. Трусливейшие из крыс могут в конце концов погибнуть славной смертью, и до скончания времен барды будут воспевать их подвиг. Возможно, Болдх, для тебя это единственный выход».

— Ну, по крайней мере все пока живы, — чтобы разрядить обстановку, вставил Катти. — А если бы Болдх полез вас защищать, возможно, вы бы сейчас дружно кормили воронов. Вдруг рукой Болдха двигала сама Судьба?

Потом заговорил Нибулус:

— Болдх, я ничего не могу доказать, и чихать мне на песни скальдов. Но по-моему, ты хуже любого предателя. Больше я к тебе спиной не повернусь. Веры тебе не больше, чем Тивору...

— Ну, спасибо! — негодующе воскликнул Катти.

— Вы друг друга стоите. Оба хороши. Пока не покинем этот проклятый край, пойдете впереди — так, чтобы я мог вас видеть.

Когда будем на той стороне, можешь убираться с Катти, обойдемся без тебя.

На лес опустилась мёртвая тишина: ни ветра, ни шороха, и даже кожа на щеке Болдха перестала потрескивать. Казалось, сами боги прислушались. Болдху нечего было ответить. Внутри у него всё сжалось, странник проклял свою жизнь. Пеладан был молод, это верно, и вполне мог передумать и даже простить Болдха. И старый священник вряд ли это так оставит. Но сейчас Болдх проклинал всё: эту ночь, страну Великандию и самого себя. Он ненавидел это место, закрытое, мрачное и колдовское. Может, им вообще не выбраться из лесу из-за великандов, а он застрял тут, с людьми, которые его ненавидят. И даже если они выберутся, что потом? Разве в одиночку выжить на холодном севере?

Странник переживал один из самых тяжких часов в своей жизни. Он завидовал понятиям о чести Нибулуса, его преданности и духу товарищества — всему тому, чего сам не понимал.

— Ладно, — пробормотал Болдх, не надеясь, что к нему прислушаются, — все равно я не мог драться. Они забрали мой меч.

Через несколько секунд гробовой тишины раздался вопль Финвольда:

— ЧТО?!

 

Глава 16

Великанд настигает... 

— Они, говорю вам! Точно! Я даже отсюда их чую.

Напряженно всматриваясь в кусты, Финвольд распластался рядом с другими членами отряда на скрытой в зарослях папоротника и жгучей крапивы полянке. Хотя деревья в этой части леса росли намного реже, густой подлесок обеспечивал укрытие, необходимое для наблюдения. Примерно в ста ярдах впереди, за последним деревом, до самых холмов расстилался толстый ковер из папоротника-орляка. Трава там была реже и грубее, чем пышные листья, на которых сейчас лежали путники, а в нескольких милях отсюда слышалось блеяние овец.

Финвольд по-пластунски пополз вперед и укрылся под старым замшелым ясенем; корни дерева поросли пятнистым аронником и чагой. Сперва он нервно покосился вверх и лишь затем осмелился выглянуть из папоротников. Нырнув обратно, разведчик поспешно ретировался обратно к товарищам.

— Они, точно! Я заметил дымок над утесом на той стороне холма, левее от нас. Кто-то готовит завтрак. То-то они удивятся, если...

— Ты уверен, что видел их?                                                                                                 

— Кого же еще? — возмутился Финвольд. Глаза его лихорадочно блестели.

Нибулус молча нахмурился — скорее всего он переживал за жреца, который жутко выглядел. Обычная опрятность, неизменный вкус и невозмутимое достоинство Финвольда постепенно сдавали под цепким натиском буйной растительности Великандских лесов с её репейником, колючкам, липкой слизью насекомых и комьями грязи. Финвольд теперь скорее походил на уроженца Великандии, а не Вида-Эскеленда.

Всю неделю, прошедшую со дня встречи с великандом, путники опасливо пробирались по лесу, выбирая самые глухие места. Больше всего они страшились снова попасться на глаза гиганту, и напряжение сказывалось на всех. Но Финвольд, единственный, кто чаще смотрел по сторонам, чем вверх, постоянно торопил и подгонял их. В полумраке под густым пологом леса кустов, через которые пришлось бы продираться, почти не было, и отряд шел довольно быстро. Никто не знал, куда направились воры после столкновения с великандом, да и выжили ли они вообще, но у всех было предчувствие, что враги спаслись (по крайней мере большая их часть) и тоже направляются к одному из выходов из Великандии. Финвольд, по-видимому, считал, что необходимо добраться до тайного выхода первыми, чтобы перехватить воров.

Однако его настойчивость то и дело натыкалась на страх остальных членов отряда.

— Может, и они, — признал Эппа, — но из лесу выходить нельзя. Нас заметят.

Все верно, здесь лес заканчивался, и никто не хотел покидать убежище священных деревьев. Снова встречаться с тивенборгцами?..

Один лишь жрец и слышать и не хотел ни о чем другом.

— Мы должны вернуть Сполох, — бормотал он. — Это дар Куны, клянусь!

Остальные были не так уверены в важности пламенника. У них оставался серебряный клинок, а ведь вначале Финвольд сам уверял, что он вполне сгодится.

— Эппа, — нарочито медленно заговорил Финвольд, выдержав пристальный взгляд старшего товарища, — поверь мне, это они. Поверь, и все — ладно? Раз они — да кто угодно, если уж на то пошло — не боятся жечь костер в чистом поле, значит, никаких великандов рядом нет. Дым за милю видно!

Эппа смерил бывшего ученика печальным взглядом, словно говоря: «Уймись. Не хорохорься». Затем произнес:

— Ладно, ладно, а с тивенборгцами-то ты что собираешься делать? У них точно выставлены часовые, которые нас за милю заметят.

Финвольд не ответил. Молчание затянулось, и молодой жрец понял, что крыть ему нечем.

Неделю он тащил отряд вперёд. Как он только их ни убеждал: заговаривал зубы, льстил, упрашивал. Испробовал все доступные угрозы, душу вложил в каждое слово! И всё же его отчаяние росло с каждой секундой, с каждой очередной задержкой по поводу и без, с каждой случайной помехой.

Приходилось всё время сражаться. Во-первых, с рельефом. В глухой чаще Катти, их проводник, не мог с точностью определить, где именно они находятся, но из-за страха перед великандами никто не решался выходить из леса. К тому же, на остальных рассчитывать особо не приходилось: еле ползущий Эппа, вечно угрюмый Болдх и, хуже всего, непонимающий, к чему спешить, Катти, который наотрез отказывался кого бы то ни было слушать.

Как Финвольд ни старался, приказывал тут не он, оставалось довольствоваться малым. Он лишь воздал хвалу Куне за то, что Нибулус, верный друг, был на его стороне.

Чем ближе они подходили к северным отрогам, тем раздражительнее становился Финвольд. Он уже почти отчаялся когда-нибудь снова увидеть Сполох и в минуты тоски подумывал, не использовать ли на спутниках общее заклятие убеждения, чтобы немного их ускорить. Впрочем, и в подобном состоянии он не мог пасть столь низко. Не мог так поступить с друзьями.

Затем Катти напомнил ему, что из Великандии ведет лишь один выход, и если воры направились на север (а ясно было, что так оно и есть), им в любом случае по пути. С тех пор отчаяние Финвольда перешло в непреклонную решимость обогнать воров, и он удвоил усилия, уговаривая товарищей перехватить негодяев. Единственным местом, где они наверняка могли застать воров, и единственным шансом вернуть меч — был вход в туннель.

Теперь, спустя неделю, полную досады и проклятий, до туннеля оставалось не больше дня пути. И впервые путники заприметили воров. Сердце Финвольда выскакивало из груди. Ещё дюйм — и Сполох вернется к нему. Рисковать жрец не собирался, но и выпустить из рук небом посланную удачу тоже не мог себе позволить.

— У нас нет выбора, — стоял он на своём. — Надо их нагнать. Сейчас или никогда.

— По мне, так лучше «никогда»... — пробубнил Болдх, но его больше никто не слушал.

Все повернулись к пеладану. Чувства многих были ясны: зачем так рисковать ради какого-то меча? Даже последний владелец клинка, Болдх, предпочёл о нем забыть.

— Вообще-то, — сказал Нибулус, — сомневаюсь, что эти тивенборгцы так уж опасны. Я видел выражение их глаз и их манеру держаться. Все-таки они не воины.

— Согласен, — сказал Паулус. — Черви, которые будут раздавлены Сапогом Праведных. Я тоже заметил, что они трусы.

У Паулуса всю неделю чесались руки. Ему не по душе пришлось шастанье по лесам. Наховианец был кем угодно, только не трусом. К тому же ему не терпелось свести счеты: он ненавидел воров с лютой, почти демонической одержимостью. Но не только тивенборгцы бесили наёмника: он так и не простил Катти, что тот заманил его сюда сказками о хульдрах. Паулус Пукулус жаждал крови, а чьей — не важно.

Болдх вздохнул. Он видел, к чему все идет. Увы, с его мнением здесь не считались. Пусть остальные трое пытаются отговорить пеладана от этой безумной затеи.

— Что мы вообще знаем о тивенборгцах? — вопросил Лесовик. — Насколько они опасны?

— Такого сборища воровского отродья во всем Линдормине не сыскать, — отозвался Нибулус. — Бандиты, грабители, мошенники, взломщики и карманники... Люди, хогеры, греллы, беннцы, релмафайндцы, пендонийцы — отморозки и бездельники всех мастей — все они рано или поздно попадают на Воровскую гору. Они берут числом, а не смелостью и не боевым умением.

— Ну, с мечом-то они худо-бедно управляются, — заметил Паулус.

— И частенько сведущи в магии, — добавил Катти. — К ним просто попасть, вот в чем штука. Никаких вступительных испытаний; всех берут: женщин, сектантов, греллов — всех подряд, без разбору: кто знает, какая у них магия?

— Говорю вам, настоящие воины их в два счета одолеют, — настаивал Нибулус. — Если застать их врасплох...

Болдх смотрел, как предводитель проводит латной рукавицей по кромке лезвия Анферта, и думал: старина купился на собственную сказку. Нибулус впервые так заговорил.

Болдх осторожно ощупал струпья и волдыри на своем лице.

— Ну, кое-какой магией они точно владеют, — едва слышно произнес он, неуверенный, позволено ли ему уже говорить, — и не хотел бы я ещё раз ее испытать.

Нибулус кинул взгляд его ожоги. Хотя пеладан до сих пор настаивал, чтобы, как только они выйдут из Великандии, этот трусливый предатель покинул отряд, за прошедшую неделю гнев его изрядно поубавился. Нибулусу не раз приходилось видеть трусость; и каждый раз ему приходилось немилосердно ее вырубать. Но никогда прежде не избавлялся он от шестой части войска; ведь толох состоял из пятидесяти тысяч воинов — восемь тысяч четыреста человек просто так со счета не спишешь.

— По-моему, заживает, — высказался пеладан. — По мне, так их оружие куда как опаснее магии.

— Он лишь едва меня задел, — напомнил ему Болдх. — А у них ведь есть и другое магическое и отравленное оружие.

— Отравленное, да — согласился Нибулус. — От этого вулжа за двадцать шагов фоссегримом несло.

— Могу подтвердить, — мрачно пробубнил Эппа. — Уж я-то поближе находился.

— Речные хогеры всегда были хитрыми, помешанными на алхимии гаденышами, — вставил Паулус, вспоминая чакрамы Флекки.

— Но разве мы видели магию? — продолжил Нибулус. — Ошпаренное лицо Болдха в коросте... допустим. Но что касается остальных, якобы магических, устройств, о которых распространялся тот малый... что ж, у нас есть лишь его слово — слово вора, учтите.

— А как же та штука с раструбом, которую он направлял на тебя? — спросил Лесовик. — Сколько ни смотрел, так и не понял, как она работает, но тот разбойник выглядел весьма уверенным.

— Меньше знаешь, крепче спишь, — беззаботно отозвался пеладан.

— Штука с растубом? — переспросил Катти. — Вы о чем?

— Так ты не видел? — спросил Нибулус — Ну конечно, какой я дурак, совсем забыл, ты же был слишком далеко. — Он смерил Тивора пристальным взглядом. — Нет, я слышал о таких, много лет назад у перевала Трондаран, но забыл, как они называются. То ли «мушки», то ли «мешки»...

Катти на миг задумался.

— Мешки? Мушки? Только не это! Только мушкетона нам не хватало! Ненавижу ружья! Ох, Нибулус, боюсь, ты прав насчет Тронда'рана; мушкетоны делают где-то в горах — это как-то связано с огнем драконов, кажется, но я их в руках не держал и понятия не имею, как они работают. Только уж поверь, не желал бы я, чтобы эту штуку направили мне в лицо. — Он выглядел всерьез обеспокоенным. — А Танцующий клинок полугрелла?.. Я встречал похожие, и впечатлений хватило с лихвой — больше не хочу.

— И не забывайте про дракессу, — заметил Болдх. — Похоже, она умеет читать мысли.

— Смотри, как мы разговорились! — даже не глядя на Болдха, процедил Нибулус. — Да она не читала мои мысли, просто догадалась. Тоже мне, умение. Любой, у кого есть глаза, скажет вам, что я не из тех, кто сдается.

— Как бы то ни было, — с содроганием заметил Эппа, — она дракесса, а они обладают чарами...

— Да только она из Божгода, — заметил Катти. — Мне частенько доводилось иметь дело с их народом: вот в Гульхеме, так там умеют читать мысли, это да. А в Божгоде — так, любители. Она-то не представляет угрозы, а вот тот важный тип... Освиу, как его там... Вот он меня беспокоит. В нем точно сила есть.

— Брат Освиу Гарротика, — напомнил Эппа. — Да, согласен, я тоже почувствовал, что от него исходят какие-то неведомые мне доселе чары. Как от рогра Ольхора. Не сомневаюсь, он знает множество темных заклятий. — Сжав свой амулет, жрец принялся нервно постукивать по нему кольцом.

Нибулус фыркнул и расправил плечи.

— Он вор! Какими бы чарами он ни владел, меч его одолеет. Как любого другого слабака ольхорианина.

— Не думаю, что он ольхорианин, — попытался встрять Болдх. — Не совсем. Кто-нибудь заметил руны на его плаще? Ольхор, Эрса и Куна. Что скажете?

— Орден кардинала Салота, верно? — спросил Финвольд.

— Точно, я совсем забыл. У кого какие догадки? Катти?

Но на этот раз Катти нечего было добавить. К всеобщему Удивлению их просветил Лесовик — необразованный шаман, почти безвылазно сидевший в своем лесу.

— Кардинал Салот Алчвич, — с непривычной горечью пояснил он и тут же сплюнул. — Для моего народа имя его подобно навозу, которым мы смазываем волосы.

— И кто же он тогда, — спросил Финвольд, — если не ольхоропоклонник?

Лесовик отвел глаза.

— Торка, — признался он.

Последовала многозначительная пауза. Затем Эппа произнес:

— Шутишь!

— Торка, — повторил Лесовик. — Да, мой сородич. Но давным-давно сошедший с тропы Эрсы. В полном одиночестве углубился он в темную чащу; по глухим тропам, где обитают лишь духи леса, что своими стонами навевают бред и безумие — тропам, опутанным цепкой паутиной Лжи; манимый сладким смрадом ночи, он свернул с тропы во мрак чащобы Хаоса, что роится в самом сердце Великого леса.

Манера выражаться Лесовика позабавила Катти.

— Хочешь сказать, что как-то раз один незадачливый ведун слегка заплутал в лесу?

— Именно так все и было, Тивор. — скупо ответил шаман. — Он заблудился в лесу. И остается там по сей день.

— Но почему руны Ольхора и Куны? — спросил Эппа.

— Три руны не равноценны, — пояснил Лесовик. — В центре — Эрса, остальные по бокам. Весы Природного Равновесия держатся на голове Эрсы. Две другие руны лежат на чашах весов. Так Эрса старается уравновесить противоборствующие силы Добра и Зла, из-за которых может рухнуть мир.

Финвольд презрительно хмыкнул и сел на траву, положив трость с вкладной шпагой на колени. Эппа тяжко вздохнул и присоединился к нему, отряхнув сухие листья с подола шерстяной накидки. Стало ясно, что они приготовились к длинной лекции. Болдх демонстративно примкнул к ним.

— Вряд ли из-за проявлений доброты, что помогает нам на нелегком жизненном пути, рухнет мир, — проворчал Эппа. — Но продолжай.

— Полностью согласен, Эппа, — промолвил Лесовик, — но разве не этим я занимаюсь всю свою жизнь? Только не говори мне, что не знаешь, как по ночам ваши братья пробираются в лес, чтобы просить меня о помощи, едва иссякают их запасы. Я не так силен в счете, как ваши ученые мужи, да это и не важно: за последнее время у меня перебывало столько Несущих Свет и пеладанов — не сосчитать. О, я знаю, что не так уж и много делаю: тут на удачу погадать, там воду очистить, весной умилостивить духов земли, осенью их за урожай поблагодарить, найти пропитание для голодной семьи... к тому же есть много хворей, в которых ваш травник не смыслит. Понимаю, о деяниях Добра тут речи нет, но не побоюсь сказать: моя помощь всегда приходилась кстати.

— Не волнуйся, Финвольд. — Эппа шёпотом успокоил не находящего себе места жреца. — Уверен, тивенборгцы ещё какое-то время здесь пробудут.

— А как же насчет Весов Равновесия? — потребовал ответа Нибулус, гадавший, к чему это все приведет.

— Весы Равновесия устойчивы — подтвердил Лесовик. — Помощь моя невелика, немудрена и обыденна. Незаметна ни королям, ни верховным жрецам, ни, главное — богам. Я верю, что мои труды гораздо больше помогают простому человеку, чем любой треклятый поход...

— Без наших мечей у вас не было бы ни жизни, ни земли. — рыкнул Нибулус. — Как ты думаешь, кто сдерживает силы Зла? Вам с вашими травками и палочками их не одолеть!

— Да без ваших мечей у нас и врагов бы не было! — выкрикнул Лесовик. — Думаешь, Ольхору есть дело до крестьян? Я слышал, служители Владыки Зла не заглядывают в места, свободные от ваших культов. — Последняя фраза предназначалась и жрецам.

— Овца безответная! — выплюнул Нибулус.

— Лемминг навозный! — подхватил Лесовик.

— Не заговаривайся!

— Хрен тебе!

— Ах, прям как в былые деньки среди квиравийских спорщиков, — заметил Катти. — Вы бы ещё погромче кричали, а то тивенборгцам, поди, не слышно. Уж они-то найдут что сказать по этому вопросу.

Спорщики замолчали, и наступила гнетущая тишина. Затем Финвольд, гадающий, не слишком ли далеко зашел этот спор, поднялся на ноги.

— Со Злом нужно сражаться, — постановил он. — Такова жизнь: вечная борьба Добра и Зла.

Лесовик устроился на корточках и достал свою глиняную трубку.

— Все мы человеки, — сказал он, уже спокойнее. — Живем между Храмом и Адом. На нас все держится. Я творю добро, чтобы помочь людям, но не нарушаю Равновесия. За каждое сознательное деяние Добра, чаши Весов клонятся в пользу Зла, и наоборот.

— Значит, всё, что мы тут делаем, вообще не имеет смысла, так, что ли? — высказался Болдх. На этот раз он не смолчал, ведь сказанное прямо относилось к нему.

Но Лесовика было не так-то легко сбить с толку.

— Кто мы? Известно, чего хочет Финвольд, а что до остальных — дело темное; уверен, ты со мной согласишься. Болдх, ты знаешь, что мы тут делаем?

— Понятия не имею, — ответил Болдх. И добавил: — Как обычно.

— Вот-вот. Мы, торки, верим, что Природное Равновесие не должно нарушаться. Мы все выручаем друг друга, и это никак не влияет на чаши весов. Но каждый раз, когда разрушен храм Ольхора, или произошло некое святое деяние, жди: вскоре что-то случится в противовес. Нам ведь тоже не чужда месть, мы понимаем. Ничего сложного: ночь и лето, зима и лето, смерть и рождение — все это часть нескончаемого Космического Цикла...

Речь колдуна прервал долгий зевок Катти; тот растянулся на росистой траве, занявшись разглядыванием солнечного света, что проникал сквозь листву.

— А как же кардинал? — напомнил шаману Нибулус. — Он-то тут при чем?

— Как и торки, большинство людей не участвуют в вечных распрях между Добром и Злом — но не так, как мы думаем, — объяснил Лесовик.

— Ах, верно, — согласился Финвольд, желая поскорее с этим покончить, — неучастие, присущее такой системе взглядов, многим по душе. Они переиначили саму суть, подстроили под себя, заботясь лишь о себе любимом и чихая на других.

— Именно так и поступали воры, живущие по воровским законам, — заключил Лесовик, ткнув большим пальцем в направлении утеса и струйки дыма над ним. — А затем явился Салот Алчвич, «заблудшийся в лесу» торка. Казалось бы, обычный торка, в Хрефнийской чаще он проповедовал своим последователям нечто иное. Несложно было обратить в новую веру кучку вороватых себялюбцев поблизости от Тивенборга. Извращенная идея Салота состоит в том, чтобы нести Добро в мир, сознательно творя Зло. Ведь каждый украденный злат, когда его тратят, идет кому-то в карман. Убей ребенка — в мире родится новая жизнь. А убийство Праведника — лучший, самый простой способ ускорить смерть Нечестивца. В логике им не откажешь, но мы-то знаем правду. Вот только попробуйте сказать об этом нашему знакомцу Освиу...

— Все верно, — согласился Катти. — Просто так его не переубедишь.

— И что же нам делать? — спросил Болдх. — Убить его? Или тогда Весы повернутся против нас?

— Мы избегаем убийств, — признался Лесовик, — хотя, честно говоря, я бы с удовольствием скормил Освиу земле. «Новая жизнь берет начало в смерти», — так у нас говорят. Мы чтим грибы, что растут на трухе мёртвых деревьев, чтим кровь убитых нами животных. Они же спят с телами своих жертв, делают пудинг на их крови и лакомятся личинками с разлагающейся плоти. Кардинал Салот с его кровавым братством взял все, что свято для торок, и извратил до неузнаваемости.

— Все это, конечно, очень интересно, — высказался Финвольд, — но неужели ты и вправду думаешь, что мы можем вот так просто пойти и как-то повлиять на наших приятелей-некрофилов? Или ты будешь здесь болтать, пока не заговоришь их до смерти?

Лицо Лесовика исказилось от гнева.

— Как смеешь ты насмехаться над всем, что мне дорого! Как ты смеешь! А ведь в Нордвозе ты мою магию не высмеивал: что ни полночь — шасть ко мне в лес. Что-то я не припомню, чтобы ты хоть раз погнушался принять помощь от служителей Эрсы.

«О чем это он?» — подумал Болдх и навострил уши. Остальные также замерли в замешательстве, переводя взгляд с Лесовика на Финвольда.

— Лесовик... — пробормотал Несущий Свет.

— Что Лесовик? Лицемер ты. Слишком долго я тебя прикрывал. Ишь как заговорил! Как вернемся в Нордвоз, сам будешь свои земляные кристаллы добывать — и порошки, и всякую всячину для своих странных опытов.

Все выглядели удивленными, кроме Эппы:

— Это правда, Финвольд? Ты это что ж, опять за старое принялся?

— Ещё как, — ответил за притихшего жреца Лесовик. — Только не говори, что ты об этом не знал!

— О чем вы? — перебил Нибулус, потеряв нить.

Эппа вздохнул, в голосе его слышалась грусть и разочарование.

— Можно увезти алхимика из Кваладмира, — сказал он как бы самому себе, — но алхимия останется у него в сердце. Верно, Нипа?

— Нипа? — опешил Нибулус. — Финвольд, ты что-то от нас скрываешь?

— Скрываю, как и любая живая душа в Линдормине, — отрезал Финвольд. И добавил неохотно: — Нипа — мое старое имя. Нипа Глемп. Я оставил его — вместе с прежней жизнью — ещё в Кваладмире, покидая этот лоскутный город.

— Значит, тебя зовут не Финвольд?

— Финвольдом я стал двенадцать лет тому назад, когда меня обратил Эппа. В знак моей веры...

— Значит, сперва ты был алхимиком? — с подозрением спросил Нибулус. Он не знал, что и думать, ведь прежде его друг ни разу об этом не упоминал.

— Всего лишь учеником, — ответил Финвольд. — У жалкого подобия человека по имени Пашта-Мэйва.

— И ты тайком пробирался к Лесовику за кристаллами, порошками и всякой всячиной?

— Для моих заклинаний, — принялся оправдываться Финвольд, — нужны кое-какие вещества, которых не найти на рынке в Нордвозе. Вроде тех, что я употребил для стены огня — помните, она спасла нас от верной гибели в Синих горах? Есть много приемов, которые разрешено использовать служителям владыки Куны.

Требовалось делать выбор — причем быстро. Пеладан выступил вперед и вонзил меч в землю перед собой.

— Решения здесь принимаю я, — объявил он, — как скажу, так и будет. Я не поведу семь человек против четырнадцати — особенно, если среди этих семерых почти нет воинов, — пока не буду уверен в вашей полной поддержке. Я считаю, что дружный отряд — сильный отряд, а чтобы одолеть врага, нам придется стать сильными. Проголосуем: будем драться и вернем себе честь и меч, или подожмем хвосты, как свора шелудивых псов?

Если сын Артибулуса когда-то лелеял мечту стать оратором, подумал Катти, может, и к лучшему, что из него вышел воин.

— Чего уж там, я за хвосты, — беззаботно заявил он.

— Согласен! — поддержал Эппа. — Люблю собак.

Лесовик уже высказался. Против выступили Нибулус и Паулус, рвавшиеся в бой, и, разумеется, Финвольд, который не собирался уходить без Сполоха. Поэтому решающий голос достался самому последнему, Болдху, и он не стал терять времени даром.

— По-моему, — задумчиво начал он, — всё, что мы можем противопоставить их перевесу в оружии, — наш перевес в магии.

Нибулус нахмурился. Эппа, Финвольд и Лесовик просияли, оттого что Болдх, наконец, отдал им должное.

— И прежде чем я проголосую, я хотел бы послушать их богов.

Так, в зарослях бука и ясеня на северном краю лесов Великандии, началось состязание богов. Три чародея принялись гадать.

Эппа поднял лицо к небесам, закрыл глаза и сосредоточился. Он шептал молитвы сухими губами, пока в глазах его не заблестели слезы.

Финвольд предпочёл действовать не так прямо. Он вытащил тонкую серебряную цепочку с крохотным кристаллом и запел звонким голосом так, что задрожал воздух. Это было приятное пение, но предназначенное лишь для того, чтобы гадальный кристалл заработал. От обнаруживающего заклятия Финвольда тот стал наклоняться, указывая в сторону, где находился Сполох.

А приземленный как всегда Лесовик точным движением карманного ножа рассек ладонь Болдха и теперь внимательно следил за тем, как кровь стекает на землю.

— Когда кровь смешивается с элементами, в прошлом, настоящем и будущем многое можно разглядеть, — объявил он, всматриваясь в место, где капельки Болдховой крови окропили почву. Шаман завел негромкий напев, похожий на жужжание пчелы над наперстянкой; и когда сознание Лесовика устремилось к мирам, закрытым для обычного человека, веки шамана затрепетали.

Болдх и сам разволновался. Все казалось нереальным. Неужто ему и впрямь надо принять жизненно важное решение на основе неясных песнопений трех кудесников? Неужто они и впрямь вот так запросто способны заглянуть в будущее? Болдх смотрел, как его кровь медленно стекает на землю, но увидел лишь недобрый кровавый конец, а за ним — мёртвое забытьё.

Он вздрогнул, живот свело.

Тыльной стороной руки странник утер лицо и зашагал обратно к лесу. Обернувшись на товарищей, он застыл в изумлении — случилось нечто совершенно невероятное.

Мерещится? Болдх прищурился и вгляделся в возникшее перед ним видение. Или снова сон?..

Лесные шорохи, перешептывание товарищей и даже легкое дуновение ветерка — все стихло, и на Болдха обрушилась тишина.

Перед ним лежал лес, такой же, как и прежде, но какой-то и не такой, расплывчатый и затертый; словно кто-то хотел, чтобы ничто не отвлекало Болдха от трех магов. В центре, вытянув в стороны прямые руки, стоял Лесовик. По обе стороны от него стоял читающий молитвы жрец, не подозревающий, что за ним пристально наблюдают. И они парили в воздухе! То Финвольд на несколько дюймов поднимется над травой, и тогда Эппа слегка уйдет под землю. То наоборот: Эппа поднимется, Финвольд опустится.

Болдх в страхе отвел взгляд, его затошнило. Он сделал несколько глубоких вздохов, помотал головой и снова взглянул. Видение не исчезло: два жреца потихоньку смещались вверх и вниз, а ведун стоял между ними, неподвижно и твердо, как глыба. Как опора весов.

Затем глаза Лесовика распахнулись, поглотив мир Болдха. Эти зелено-карие глаза, мудрые и требовательные, как сама Природа.

«Ну, — словно говорили они, — Каков твой выбор?»

В глазах этих не было ни злобы, ни умысла, но Болдх вдруг почувствовал непреодолимое желание развернуться и бежать без оглядки. Не нравилось ему это. Почему он никак не просыпается?

Затем до странника снова донесся голос ведуна, глубокий и звонкий, словно отразившийся от самой земли и подхваченный Деревьями.

— Что ж, — произнес голос, — можешь не обращать на меня внимания — но в конце концов придется сделать выбор.

Голос сошел на нет, превратился в шорох листвы, и видение Болдха начало таять.

— Постой! — торопливо окликнул он. — Я не понимаю — что значит «в конце концов»? Ты про ситуацию с ворами, или... ну... про настоящий конец?

Но Лесовик лишь приподнял кустистую бровь и усмехнулся.

— Э, нет, никаких подсказок, — погрозил он пальцем. — Выбор за тобой.

Болдх выругался и посмотрел на жрецов: на одного, а затем — на другого. Оба так и стояли, погруженные в свои чары, не замечая ничего вокруг. С одной стороны, Эппа: с его вечными советами быть осторожными и постоянной опаской. Что ж, Болдх вполне мог его понять; он сам всю жизнь куда-то бежал очертя голову: убегая от кого-то или откладывая решения. И, по правде говоря, именно так он и собирался поступить сейчас. Но старик казался каким-то ненастоящим, неискренним. Занудным. Послушаться его и провести в бегах остаток жизни? Закончить, как это костлявое чучело? «В конце концов» жизнь призовет к ответу.

Отчего-то ему показалось, что проще будет выбрать сторону Финвольда.

Ну, не то чтобы проще, но как-то... здоровее. Уж Финвольд-то знает, чего хочет. Ни сомнений, ни колебаний. Он не изменит своей вере, даже если та заведет его прямо каррогу в пасть. Это вам не Эппа с его вязким выжиданием, в сердце Финвольда огнем пылала вера. Его темные глаза излучали уверенность, и он, единственный из «не воинов», был готов сражаться. В некотором смысле, он тут «заправлял», был тут «одним из главных». Рядом с ним Болдх чувствовал свою несостоятельность.

Болдх повернулся к Лесовику и без обиняков спросил:

— Ну а ты бы что выбрал? Я про воров.

Лесовик пожал плечами.

— Ты уже знаешь, кому я отдал свой голос.

И как только он произнес эти слова, в вышине над лесом, словно приветствуя небо, раздался волчий вой — протяжный и низкий, от которого бросало в дрожь.

Видение мигнуло и померкло. Болдх снова был среди товарищей.

«Что за чертовщина? — спросил он себя. — Я и правда слышал волка, или мне приснилось?»

— Болдх, все в порядке? — спросил Нибулус, с любопытством глядя на хлопающего глазами странника.

— М-м-да, все отлично, спасибо, — запинаясь, ответил Болдх. — Просто... немного утомили ваши магические штучки. Все равно я в них не верю.

Собравшиеся чародеи наперебой заголосили: «Ой, здорово!», «Давай, рассказывай!» и «Ты же сам просил», а затем — недовольно заворчали: «Только время зря потратили...», «И крови ему не жалко...», «Неблагодарный...» и «Болван...».

— Да ладно тебе, Болдх, — раздраженно выдохнул Финвольд. — Мы же должны действовать сообща. Помнишь, к чему мы пришли: чем больше способов одолеть Дроглира мы узнаем, тем больше у нас будет шансов, когда мы доберемся до его Залы.

Он с презрением отвернулся от угрюмого, покрытого струпьями лица Болдха и зашептал на ухо своему другу Нибулусу:

— Знаю, ему и так непросто приходится, к тому же меня всегда учили, что Несущие Свет должны проявлять терпение, но иногда руки так и чешутся набить ему морду.

— Что ж, простите, что потратили на меня время, — язвительно вставил Болдх, — я всё равно уже принял решение.

Все ждали ответа.

— И?.. — спросил Нибулус.

— Этот земляной червяк угрожал высосать из моего глаза душу. Пошли за мечом.

* * *

После недолгого спокойного обсуждения, когда каждый из присутствующих высказался, объяснил свою точку зрения и выдвинул предложение, решили, что налёт должен являть собой тщательно выверенное сочетание кошачьей скрытности, молниеносной скорости и беспощадной грубой силы.

Местность между краем леса и утесом, над которым поднимался дым, была слишком открытой — спрятаться негде — поэтому они решили двигаться за завесой деревьев до невысокого отрога, который их скроет; отрог этот заканчивался в двухстах-трехстах ярдах от холма. А на месте они уже разберутся. По прикидкам Катти, где-то через час отряд должен был добраться до воров, «если это, конечно, они».

Пока они шли меж редких куп деревьев, Болдх принялся гадать, с какой стати проголосовал за возвращение меча. Теперь-то он уже мог признать, что выбор был не очевиден. Конечно, тут не обошлось без гордости — путники никак не могли простить тивенборгцам перенесенных унижений. Да и позаимствованные у Болдха сокровища тоже сыграли свою роль (вообще-то, как раз свои вещи ему хотелось вернуть куда больше, чем меч: родные побрякушки были ему дороже любых пламенников). Хотя вряд ли удастся их забрать — разве что перебить всех разбойников...

К тому же, пока что у Болдха не было приличного оружия. Он на время одолжил один из кинжалов Тивора: и лезвие прочное, и управляться нетрудно. Но в будущем надо будет найти что-то посущественнее.

«А ведь дело-то, конечно же, не в этом... — правда, Болдх?» — прошептал он, раздвигая густые заросли папоротника. Да, в магические трюки Болдх не верил. Его уже тошнило от козней этих чародеев.

Кстати, интересно, что там показали их колдовские чары... Болдх вдруг поймал себя на мысли. Он так спешил унизить магов, что даже их не выслушал. Разумеется, ничего важного он и не узнал бы... наверняка, одно вранье. Не важно, что там ему нагадали — каждый из этой троицы, без сомненья, переиначил бы все под себя. Болдх сам всегда так делал, когда гадал тем чудачкам, что долгие годы неплохо ему платили: старался говорить им только то, что им желалось услышать.

Но сейчас, шагая навстречу пугающим и, вполне возможно, роковым обстоятельствам, которые сам же по какой-то дурацкой прихоти выбрал, Болдх жалел, что не спросил. Он оглядел своих спутников. Лесовика и жрецов спрашивать бесполезно. Да и воинов тоже, если на то пошло; они все эти штучки на дух не переносят. А вот Катти...

— Тивор, — тихо обратился он к идущему рядом Катти. — Ведь ты вряд ли что-нибудь знаешь о гаданиях и предсказаниях?

— Похоже, так. — Солдат удачи явно не был настроен откровенничать.

Но затем он посмотрел на деревья и вроде бы передумал.

— Как-то раз работал я в Трондаране, давненько дело было. Так вот, нашлась там одна, с придурью — по деревьям мне будущее предсказывала.

— По деревьям?

— Ага, усядется, бывало, на холме, колени к голове, как лягуха, подожмет, и давай черную смолу жевать. А смола-то вонючая! Да пялится на лес внизу. Долго так. Как в трансе. Все пыталась разглядеть в деревьях какие-то фигуры.

— Получилось?

— Почем я знаю? Во всяком случае, до сих пор листвой не оброс, собаки на меня лапку не задирают, и осенью я не желтею. Не знаю, может, ей просто воображения не хватало. Но, думаю, могло быть и хуже — по крайней мере на выгребной яме мне не гадали.

— Да уж, — со смехом вмешался Болдх. — Быть тебе тогда по уши в дерьме.

Катти обернулся и без тени улыбки посмотрел на него.

— Вообще-то, я как раз собирался это сказать.

Улыбка Болдха испарилась, и он снова ушел в себя. Зря он к Тивору обратился. Хотя Катти куда старше и почти во всем его превосходит — определенно и несомненно, есть в нем что-то ребяческое. Столько лет бродяжничать, размышлял Болдх, ни дома, ни работы, ни семьи, друзья на неделю, не больше — вряд ли от такой жизни у человека разовьется чувство ответственности...

Он вдруг с ужасом осознал: «Это же я, лет через десять— двадцать». — «Если убрать все геройские штучки, легенды и приключения — что мы получим? — мрачно размышлял он — Меня! Тивора-недоучку, Катти-недоростка. Если вообще когда-нибудь дорасту...»

Болдху вдруг стало интересно, есть ли у Катти привычка пялиться в потолок, как у него. Он задумался было, но тут же отбросил эту мысль; такому, как Катти Тивор, не до потолков.

Скорее он будет смотреть на небо, на звёзды... и дальше, в самую высь. Пока Болдх валялся на грязном, пропитанном потом матрасе в каком-нибудь замызганном караван-сарае, всматриваясь в завитки или отметины от сучков или пятна плесени на балках и пытаясь разглядеть в них рисунок, Тивор проделывал то же самое с облаками, созвездиями, с дыханием самой вселенной. Вот в чем разница: горизонт Болдха всегда маячит футах в восьми, а Тивора — несомненно, не имеет границ.

Эта мысль угнетала. Болдх и впрямь помимо желания восхищался Катти, но восхищал его Катти-легенда, а не Катти-человек. Болдх прекрасно понимал, что ему никогда не стать такой легендой, но превратиться в такого подонка?..

И все же пока все поступки странника указывали на это. Подобно Катти, он застрял на стадии юного холостяка и относился к жизни как к игре, хотя все его ровесники уже перешли на следующую стадию. Игра уже не забавляла. Люди гораздо моложе его выглядели более зрелыми. От этого становилось не по себе.

Болдх грустно улыбнулся. Им часто восхищались, людей поражало, как много мест он исходил и как много всего повидал. Так же, как Болдх удивлялся Катти. Но на самом деле сильнее его изумляли простые люди. Содержать семью, охранять дом — тут требовались отвага, стойкость и смекалка. Эти люди не бежали от трудностей. Странник лишь играл в жизнь, они же познали ее соль и правду; у них просто не было выбора: каждый день приходилось сталкиваться с тяготами, которые казались Болдху непереносимыми. На некоторых обрушивались страшные невзгоды: засуха, нужда, несчастье — но тем сильнее и закаленнее становились эти люди. Пусть даже кое-кто и озлоблялся из-за пережитого.

Зато Катти был самым крупным игроком в жизнь, какого Болдху доводилось встречать, чем порой вызывал раздражение даже у него. Герою, похоже, казалось, что шутить о серьезных вещах, особенно о смерти — верх остроумия; подростки равным образом считают, что ругаться — умно. Едва ли не ждал, что другие оценят его виртуозность.

Болдх не отводил глаз от странноногого головного убора на голове шагающего перед ним Катти. Странник не видел лица героя, но, судя по его походке (и по игривости, с которой «отростки» на шляпе гладили невидимое лицо) решил, что тот улыбается. Что этот бывалый наёмник делает среди них? Даже Эппа, с его почти сверхъестественной силой эмпатии, не сумел распознать истинных мотивов Тивора.

Болдх всё смотрел на головной убор Катти.

Уже две недели (или около того), как они познакомились с Тивором, но никто из членов отряда ни разу не видел Катти без этой чертовой шляпы; он не снимал ее, даже чтобы почесаться. Что он пытается скрыть? Оставалось лишь строить догадки.

Болдх изучал блестящий панцирь, и на миг страннику показалось, что он видит свое отражение.

Когда они наконец вышли из-под укрытия деревьев, солнце уже стояло высоко. За лесом начинался покатый склон отрога. Теперь путники ясно видели торчащую, как буйволиный рог, вершину утеса, выглядывающую из-за острого гребня. Воров они пока не заметили; лишь редкие клочки дыма, время от времени поднимавшиеся в воздух, говорили о том, что недавно (а может, и до сих пор) там были люди.

Лесовик пошел первым, на разведку. Мгновение-другое они наблюдали, как он проворно, почти по-жабьи, скачет вверх по холму. Затем шаман будто исчез или слился с травой, и они его потеряли из виду.

Они ждали молча, нетерпеливо ерзая. Через несколько минут Лесовик вдруг снова возник посреди отряда.

— Это они, — возбужденно выдохнул он, и по жилам Болдха быстрее заструилась кровь. — Ещё едят, но, похоже, скоро свернут лагерь.

— Придется поспешить, — сказал Нибулус, решив не снимать пока доспехи со спины Женг. — К ним можно подобраться незаметно?

— Весь склон густо порос папоротником, — отозвался Лесовик. — Я-то могу прямо у них под носом проползти, но вам повторять этот трюк не советую.

— Может быть, быстро атаковать их сверху? — предложил Нибулус, и глаза его заблестели от предвкушения.

— Думаю, я знаю выход получше, — отозвался шаман. — Тут и так поддувает; если папоротник как следует расколышется, а ветер усилится и задует как следует, даже вы, такие неуклюжие, подберетесь незаметно. Нужно лишь слегка подтолкнуть.

— Подтолкнуть?

Но Лесовик не стал объяснять. Лукаво подмигнув, словно говоря: «Положитесь на меня», он снова заскакал вверх по склону и опять растаял на глазах.

Нибулус повернулся к своему отряду.

— Что бы он там ни придумал, — поторопил пеладан, — мы не можем сидеть сложа руки. Эппа, ты останешься с лошадью. Остальные...

— Если нужно присмотреть за конем, — вмешался Катти, — я помогу.

— Эппа присмотрит! — глядя в упор на Тивора, поправил Нибулус.

— Конечно, — согласился Болдх и, прищурившись, окинул Катти взглядом. — Нам ты больше пригодишься, герой.

Болдх пришел к решению, что на самом деле ему нисколько не нравится Катти Тивор — ну нисколечки. С самого их знакомства этот тип явно положил свой жадный, вороватый глаз не Женг.

И, как не без удовольствия заметил Паулус:

— Тебе, Эппа, старая черепаха без панциря, сохнуть тут на солнце.

— Я таков, каким сотворил меня Куна, — принялся было оправдываться Эппа, явно задетый этим высказыванием. Он и сам с грустью сознавал, что станет для них лишь обузой.

— Дело ваше, — пожал плечами Катти. — Тогда мы будем сторожить лошадь вдвоем. Не испытываю ни малейшего желания рисковать своей шкурой за чужой меч, а ваше голосование мне без разницы. Я уже говорил, что нанимался только проводником.

Он посмотрел на остальных. Из лица отражали целую гамму чувств от обманутой надежды до омерзения. Они разочаровались не в человеке — в легенде. Все, и в особенности — Нибулус, с его соревновательным духом; он так надеялся увидеть хваленое мастерство Тивора в обращении с мечом, и оценить, так ли он хорош, как о нем говорят. К тому же сражаться бок о бок с легендой... ему бы любой воин позавидовал.

Они ничего не могли с этим поделать. Ничегошеньки.

— К тому же, — продолжил Катти, — вы и в тот-то раз еле ноги унесли от этих психов. Хватит испытывать Судьбу. Ее терпение на исходе.

— Хвала Пелу, мы скоро с тобой расстанемся, шельма, — пробормотал Нибулус.

— Могу подняться с вами до вершины холма, — услужливо предложил Катти. — Мой-то лук побыстрее вашего оружия будет.

— Может, барды даже песню сложат, — заметил Финвольд. — «Баллада о храбром, храбром Тиворе».

Катти лишь улыбнулся и снял со спины лук.

— Не стоит верить всему, что слышите, — сказал он. — За песни о трусах бардам не платят.

Больше ни слова не говоря пятеро начинающих налетчиков гуськом потрусили вслед за Лесовиком. И обнаружили его на самом верху отрога. Шаман стоял на одном колене: глаза плотно зажмурены, глубокие морщины избороздили лоб. Одна из рун крепко зажата между указательным и большим пальцами. Почти наверняка это была руна элемента Воздуха, но так запачканная кровью, что не разглядеть. Кровью Лесовика. Как обычно.

Болдх не мог надивиться на торок: народ, который так близок к природе, и при этом настолько не дорожит собственным телом; по собственному опыту он знал: природа предпочитает, чтобы кровь ее созданий оставалась у них в жилах, а не проливалась.

Сработало ли «маленькое внушение» Лесовика, Болдх не знал, но здесь, наверху, ветер определенно задул сильнее. Он дул не откуда-то конкретно, скорее налетал резкими порывами и с пронзительным свистом проносился по высокой траве, как беспокойный элементаль. Рыжие кудри Лесовика развевались в такт музыке ветра, накидка из волчьей шкуры ощетинилась.

Узнав знакомый свист, Нибулус и Паулус навострили уши и замерли в нерешительности. Они уже слышали подобное в Синих горах, когда Лесовик призвал воздушного элементаля против леукроты и ее стаи. Но сейчас звук был немного другим; в прошлый раз в нем слышалась исступленная, радостная, неконтролируемая ярость стихии, теперь же свист звучал приглушенно, словно издалека, как будто ветер призвали в этот далекий край против его воли. В нем звучал хаос, но как-то неуверенно — как будто ветер заблудился.

Обеспокоенные, члены отряда прильнули к земле и поползли к гребню. Сверху открывался прекрасный обзор.

Лесовик не ошибся: весь склон холма до самого скалистого утеса зарос густым ковром папоротника. Над мечущимися на ветру ярко-зелеными листьями кружились и ныряли стрижи.

А внизу, в тени, у основания утеса, нашли пристанище разбойники.

С виду, к большому разочарованию эскельцев, воры никак не пострадали от рук (или скорее ног) великандов. Двенадцать из них расхаживали сейчас по неряшливому лагерю. Громоздкая фигура Пооррра сразу бросалась в глаза, но также можно было рассмотреть ядовито-зеленую копну волос, принадлежащую Хлесси и пестрые шелка Раедгифу. Четыре фигурки сидели с краю и, судя по всему, ещё ели. А на полпути вверх по склону, всего лишь ярдах в пятидесяти от Болдха и прочих, стоял одинокий часовой. Это был Эглдавк Клагфаст, бывший пеладан с огромным двусторонним боевым молотом. Он все еще дожевывал завтрак и стоял, слегка повернувшись на юг, к ним спиной.

— Сначала его положим, — прошептал Нибулус, готовясь.

— Лучше возьмем в заложники, — с несвойственной ему человечностью предложил Паулус. — Да, а когда получим, что хотим, запытаем до смерти.

— Болдх, — прошипел пеладан, — справишься? Возьмешь его — подашь сигнал...

— Мы почти пришли! — раздался вдруг голос. Они обернулись и увидели, что Катти смотрит куда-то на север.

— Что?

— Вход в туннель... ведущий из Великандии. Вон там, видите? Узнаю долину. Вон там, точно.

— Точно? — неуверенно переспросил Нибулус. Пеладана трясло от напряжения, и отвлекаться он не желал.

— Миля-две в том направлении, честно. Долина-то приметная. Никак не думал, что мы так далеко зашли. В прошлый раз я с другой стороны был.

Болдх стиснул стучащие зубы.

— А ты не прост, я смотрю. Может, это ещё одна уловка, чтобы избежать боя?

— Милый мой, я и так в нем не участвую, — ответил Катти. — Иль забыл?

Нибулус подполз к Тивору. Он надвинулся и заглянул прямо в глаза наёмнику.

— Катти, скажи честно, на этот раз ты говоришь правду? Имей в виду, больше никаких баек. Я узнаю, если соврешь. А узнаю — убью.

Холодный взгляд голубых глаз, несгибаемый, как тенгриит, ясный, как у волка, встретился с честными карими глазами пеладана. Затем Катти ухмыльнулся, не в силах сохранять серьезное лицо.

— Старина Тивор, конечно, шельма, но ему можно доверять.

Нибулус прищурился и пожал плечами.

— В таком случае, сомнений нет: тивенборгцы направляются туда же, куда и мы. В Великандию всего два прохода, верно?

— Так написано на карте, — подтвердил Катти.

— Вот ведь засада! — выругался Нибулус. — Какова вероятность, что два отдельных отряда будут путешествовать по этому заповедному краю одновременно?

— Может, это и не случайно, — вмешался Финвольд. — То-то мне казалось, что где-то я уже видел некоторых из этих тивенборгцев. Может, на собрании перед походом. Может, они направляются туда же, куда и мы...

— Если они направляются в Мелхас, — строго проговорил Нибулус, — то это все меняет. Они и так наши враги; а теперь от них исходит настоящая угроза. Их надо уничтожить, убить всех до одного. Расчленить тела, сжечь останки, а пепелище засыпать солью.

Остальные в замешательстве смотрели на своего предводителя.

— Единственный надежный способ, — сказал он, словно объясняясь. Несмотря на ветер, здесь было слишком жарко, и каждый отчетливо слышал биение собственного сердца.

— Н-да, — пробормотал Болдх, — все это становится серьезным.

Возражений не последовало.

— Болдх, — распорядился Нибулус, — займись делом. Сними того часового, только постарайся не привлекать внимания. Убей его быстро. Если он вскрикнет или будет бороться, нас обнаружат и придется сразу атаковать. Если ты справишься со своей работой, то выиграешь время и мы сможем подойти ближе. А после мы вчетвером: я, Паулус, Лесовик и ты — должны разобраться с врагами побыстрее. Катти, ты будешь поливать стрелами тех, кто вдалеке. И Финвольд... парочка твоих фокусов с огнем не помешает: что-нибудь, что их убьет или отпугнет. Как я уже говорил, они трусы, и если мы перебьем хотя бы половину, остальные нас не побеспокоят. Обещаю.

— Ты и впрямь считаешь, что мой меч настолько важен? — спросил Болдх, которому вдруг стало как-то не по себе. — Он и впрямь стоит четырнадцати жизней?

— Конечно! — прошипел Финвольд.

— Нет, — заявил Нибулус, — Я так не считаю. Тут речь не о заколдованном оружии. Речь о выживании. Если Финвольд прав и они направляются в Утробу Вагенфьорда, мы встретимся опять. И в следующий раз они могут оказаться в выгодной позиции, а не мы. Другого такого шанса не будет.

Сзади раздался рык:

— Тогда лучше начать сейчас. — Это был Лесовик. Он закончил свой призыв духов воздуха и присоединился к ним. Огонь, который они видели в глазах шамана неделю назад — когда он вернулся из леса — снова горел, причем ещё ярче. — Не знаю, сколько продержатся элементали. На них нельзя положиться, и этот край им ни капли не нравится. Слышите, как спорят?

Так Болдх снова потерял контроль над ситуацией. Раньше он сам распоряжался своей судьбой, но с тех пор, как повстречал Эппу в Нордвозе, попадал из огня да в полымя. Здесь, в горах на Дальнем Севере, всё было подчинено идее Судьбы. Боги насмехались над ничтожными смертными, которые верили, что могут управлять своей жизнью. В разбушевавшемся ветре страннику слышался визгливый хохот богов.

И вот Болдх уже ползет через папоротник, почти касаясь земли животом, к человеку, которого ему приказали убить. И из-за чего? Он верил в пламенник не больше Нибулуса и в передрягу эту попал лишь из-за собственного опрометчивого решения.

Кинжал неуклюже примостился на потной ладони: пот впитался в обтянутую лосиной кожей рукоять. Клинок вдруг стал оттягивать руку — показался зверским, отвратительным и тяжелым. По правде говоря, намного тяжелее, чем его старый боевой топор. Неужели он и впрямь сможет вонзить этот толстый кусок холодного твердого металла в мягкую пульсирующую кожу на шее тивенборгца? Убить человека, который, как и сам Болдх, сошел с тропы бога Войны? Который, судя по всему, всего лишь простой вор? Каких-то полсекунды жестокости — и сам Болдх навсегда станет вором и убийцей.

С каждым опахалом папоротника, с каждой хрустнувшей под коленом или локтем веткой он приближался к бедному разине Эглдавку Клагфасту, и страшное превращение уже казалось Болдху неминуемым, и к горлу подступала желчь. Это было чистой воды убийство.

Воздух раскалялся и становился все вязче с каждой минутой: от растворенного в этой вязкости электричества у Болдха сводило зубы. На миг он остановился, раздвинул широкие листья папоротника и украдкой взглянул на затылок Эглдавка, маячивший всего в нескольких ярдах. Совсем как шея Эппы, подумал Болдх. Он почти умолял, чтобы часовой обернулся и заметил его.

Неужели я хочу до конца своих дней быть убийцей?

Болдх погрузился в мысли. Он попробовал представить, на что это похоже, быть убийцей, но не смог, все время натыкаясь на какой-то черный барьер. Болдх вспомнил прошлое, но и это не помогло. О, ему приходилось убивать людей, в этом Болдх почти не сомневался. Но тогда все было по-другому. За последние годы он дрался несколько раз, но каждый раз — защищаясь. И никогда у него не было уверенности в том, что раненный им человек умер. Прием был прост: режь, бей, коли и тут же уноси ноги. Никогда не возвращайся, чтобы проверить, кто там выжил — слишком опасно. Если все мёртвы — сами виноваты, не надо было нападать. Болдх же первым драться не лез.

Но если вернуться назад в памяти — может, что и было? Четырнадцатилетним подростком Болдх помогал одному наёмнику сопровождать караван до Багрового моря, и порой приходилось отбиваться от разбойников. Он тыкал оружием через окна повозки во все, что двигалось, и часто клинок возвращался алым от чьей-то крови. Но убивал ли Болдх когда-нибудь? Бывало, он выпускал в ночь стрелу за стрелой, но лишь в далеких, еле видимых врагов. И снова, убивал ли он?

Он напрягся и заглянул ещё глубже в прошлое.

И внезапно влажность стала невыносимой, и от электричества в воздухе у Болдха закружилась голова. В его прошлом было черное пятно; что-то в сознании — настолько сильное, что даже он сам не мог туда дотянуться. Ради Пел-Адана, что это?..

Энграмма[]. Воспоминание, слишком темное и страшное, чтобы его хранить.

Повернись! Оглянись! Безумие и кровь, их несет он — тот, кто... Болдху было восемь лет. Ребенок. Зверь.

А дальше — первородный ужас и ярость. Свободные от поставленных взрослыми блоков. Безграничные. Бездонные.

Его глаза распахнулись: ярко-голубые, холодные глаза, как у рептилии.

С ненавистью зыркнули сквозь траву. Траву, с ее шелестящей песней волн. Увидели Эглдавка. Враг! Еретик, предавший Единого Бога! Бей его, кромсай, потроши, лей кровь!

Болдх схватил свой чудесный новый кинжал, и опьяняющее, разнузданное веселье на миг ударило в голову. Он ринулся вперед...

Долен Катскаул не испытывала радости. Она сидела на большом камне у подножия утеса, в некотором отдаленье от «соратников», и лениво выковыривала грязь из-под ногтей кончиком своего мизерикорда. Вряд ли этот древний магический клинок подходил для сего занятия, но и вся ее жизнь повернулась не так, как нужно. Единственная дракесса в отряде, она испытала на себе весь набор предрассудков и недоверия, которые неизбежно сопровождали таких, как она.

— Моя ли это кожа? — спросила она себя, любуясь безукоризненной белизной двенадцати длинных пальцев. Ни для кого не было секретом, что остальные женщины в отряде ей завидовали, но Долен никак не могла понять почему. Возьмите сестру предводителя, Элдрику, например; Долен восхищали ее веснушки и свекольный румянец. Вот он, здоровый образ жизни. А что касается серого, испещренного крапинками лица Флекки, то Долен оно напоминало серебристый блеск березы в тусклом свете луны. Восторгаться можно, завидовать — нет.

* * *

Само понятие «ревность» казалось дракусам нелепым.

Oни не жаловались, да и вообще старались не замечать всего мелочного, неуместного и поверхностного. Но другие не были дракусами, и, казалось, таили неистощимые запасы смехотворных, глупейших обид, полуправд и ложных ценностей. Словно это помогало им отвлечься от настоящей жизни. Почему просто не сосредоточится на главном?

«И как только людям удалось изобрести колесо, просто непонятно», — размышляла она. Их слишком занимал размер всевозможных частей тела, особенно женского — или выбирание вшей из волос друг дружки, а важные дела откладывались на потом.

«А может, им просто не нравится мой раздвоенный язык?»

— Нет, — нежно промурлыкала она, и по серебристым губам пробежала тень улыбки. — Эглдавк же не возражает...

Эглдавк Клагфаст. Одна мысль об этом имени согревала душу и разгоняла все мрачные мысли и тревоги. Четыре слога — от первого сладкого и шутливого гласного через грозный ряд звонких согласных к финальным шепчущим обещаниям последних двух звуков — вмешали в себя все, что она любила в людях: страсть и трагедию их поэзии, чарующую красоту их музыки, способной лишить жизни или возродить к ней, и их юмор, такой смешной и необъяснимый.

Она была рада, что познакомилась с Эглдавком. Он отличался от остальных. Никогда ничего не требовал. Никогда не злился. Вольная птица, как и она. Когда они впервые повстречались на сумеречной поляне в Хрефнийском лесу, ни один не выказал страха, а ведь обоим было чего бояться. Оба впервые видели существо другой расы. Кажется, там был костер; и в его кроваво-красных всполохах кожа человека и дракуса блестела одинаково. И следующие несколько недель они с удовольствием изучали схожесть и различия друг друга. Это было время радости, время новых ощущений и взаимообмена — особенно для нее, так щедро одаренной способностями расы дракусов.

Да где же он, в конце концов? Долен оторвалась от маникюра, заломила козырек легионерки и обвела внимательным взором окрестности. Почти сразу она заметила Эглдавка на склоне, он стоял на посту. И ещё она заметил, что ветер разгулялся; папоротник раскачивался во все стороны, и волосы ее кавалера разметались. Но несмотря на поднявшийся над холмом ветер, внизу скапливалась гнетущая жара. Она не чувствовала себя так с тех пор, как материализовались великаны — тысяча демонов, вот это был страх! — казалось, в воздухе витает предчувствие... скоро прольется кровь.

Долен вернулась к своим мыслям. Ох уж эти тивенборгцы! И почему она не отговорила Эглдавка? Он ведь сам по сути не был вором. Но ведь для многих не существовало разницы между понятиями «изгой» и «преступник». А обзывать всех обитателей Воровской горы одним именем — все равно, что объединить землеройку и белуджитерия в одну категорию «животные». В этой шайке из четырнадцати членов можно было наткнуться на самые разные типажи: от гнилого Освиу Гарротики до душевных созданий — таких как она и Эглдавк... и, возможно, Иорсенвольд. Иорсенвольд нравился Долен.

Одна группа, миллион различий, и она отличается сильнее других. Разумеется, дракесса знала, что о ней говорят за спиной. Каждая злая мысль в их головах тут же по особым волнам передавалась ей в мозг. Как всегда, преобладали недоверие и страх. Люди, как и остальные недракусы, считали ее слишком уж совершенной, «высшим существом». По правде говоря, все, чего хотела Долен Катскаул — это найти с ними общий язык.

Не стоит и говорить, что ей была известна истинная причина, по которой остальные расы так сторонились дракусов; эта исключительная, своеобразная особенность, страшный секрет ее народа, который подпитывал подлые мыслишки, страхи и отторжение всех недракусов и давал почву для их...

Какого Фригга там происходит?

— ЭГЛДАВК! — выдохнула она, когда сознание захлестнула кровавая волна ужаса, а желудок налился свинцом. Вскоре весь лагерь был на ногах, поднятый пронзительным визгом дракессы.

В течение нескольких секунд случилось многое. Из шумящего на ветру папоротника вдруг выросло несколько воинов, которые с воплями бросились к лагерю. Потрясенный Брекка, каменный хогер, споткнулся и опрокинул котел, и шипящая струя пара ударила прямо в лица трех его товарищей. Стрела с глухим стуком вонзилась в массивное оплечье лат Пооррра, и гигант отлетел от силы удара. Все похватали оружие, зазвучали приказы. Вражеские воины напали на лагерь, и ещё одна стрела угодила в Пооррра, на этот раз — попав прямо в шлем: голова гиганта дернулась, и он опрокинулся на землю.

В течение следующих нескольких секунд произошло следующее: двусторонний халади Кхургхана пронесся по воздуху к самому высокому из нападавших, со стальным звоном, прозвучавшем на всю долину, ударился о его бастард, и осыпал оранжевыми искрами черный капюшон, а затем описал неровную дугу и вернулся в перчатку хозяина. Хлесси тем временем, спеша убежать от здорового воина, запутался в собственной сети. Сердду-Сангнир раздраженно швырнул на землю арбалет и теперь стоял с боевым топором в руке. Долен, которая уже вытащила оба кинжала, продолжала визжать, не переставая.

Затем Иорсенвольд твердо поставил ногу на землю и вытащил мушкетон.

— НУ, ХВАТИТ! — рявкнул он, и всё затихло, так же быстро и внезапно, как началось.

Финвольд заколебался, а вслед за ним — и Лесовик. Затем наступила тишина.

Никто не шевелился. Не издавал ни звука. Даже призванный ветер ослаб и улетел; разразившись вдалеке прощальным гоготом, и воздух стал совсем душным и влажным. Мушкетон Иорсенвольда снова был направлен прямо в лоб Нибулусу.

Глаза на дородном лице пеладана метали молнии в ненавистного вора. Становилось все жарче, с шеи стекал пот, и Нибулус проклинал все на свете: они снова оказались в тупике. Опять, опять все пошло наперекосяк. Из-за этой дракессы они лишились элемента неожиданности; главарь своей командой остановил панику, и от былого преимущества не осталось и следа. Болдх почему-то так и остался стоять возле пленника; а из-за естественной медлительности и нежелания сражаться этих горе-вояк жрецов они упустили инициативу. Его снова подвели.

«Будь проклят тот день, когда я повел их за собой!» — выругался он про себя. Почему я не набрал отряд настоящих солдат? Людей, которым я мог бы приказывать! Пыл Пелла, даже эти драные бандиты беспрекословно подчиняются приказам командира! Мне бы его голос...

— Верно, — пробурчал он себе под нос. — Решай сейчас. Драться или бежать? — Он осмотрелся. Сердду-Сангнир снова принялся яростно перезаряжать арбалет; Хлесси вернул свою сеть и теперь медленно приближался, устрашающе рыча; Катвулф и Элдрика встали рядом с братом.

Затем на вершине холма взвизгнула натянутая тетива Катти. К тому времени, как звук достиг их ушей, стрела уже случайно отскочила от дуэльного кинжала в левой руке Долен, пока та медленно наступала на Болдха.

Наконец раздался раскатистый храп, похожий на фырканье просыпающегося бизона. Пооррр, шатаясь, поднял свою закованную в броню тушу на ноги, тупо моргнул, заметил две стрелы, торчащие из наплечника и шлема, крепко ухватился за них и с силой дернул. Крови не было. Он стал наступать, с булавой и бхуджем в обеих руках, и его товарищи злобно захихикали.

Нибулус снова подумал: драться или бежать? Он пока не решил, чем все кончится, но понял, что боя не будет. Паулус и Лесовик придвинулись поближе к пеладану, ожидая сигнала. Нибулус открыл рот, чтобы отдать приказ, но неожиданно тишину прорезал голос Финвольда:

— Меч! — кричал он. — Отдайте меч, который вы украли! Отдайте его нам, и мы оставим вас в покое.

Воры принялись перешептываться, а затем со склона раздался голос Болдха. Все ещё держа застывшее тело пленника, он перевел слова Финвольда на их наречие. Голос его звучал странно — дрожал и квакал, словно на грани истерики.

Одна лишь дракесса была достаточно близко, чтобы расслышать его слова.

Не раздумывая и доли секунды, она отпрыгнула от Болдха, вихрем пронеслась по лагерю и, пока никто не успел ее остановить, выхватила пламенник из груды вещей, сваленных у подножия утеса. Освиу зарычал от ярости и бросился было за ней, но не успел, и Сполох вернулся в руки опешившего Финвольда.

— Зиких ой'дхнап, Эгелдаффк-киеввха! — потребовала Долен, направляясь к Болдху с кинжалами в руках.

 Финвольд, тем временем, не оглядываясь, во всю прыть понесся вверх по склону. Освиу дернулся было за ним, но по первому же слову Иорсенвольда Катвулф преградил Гарротике путь своим отравленным: вулжем. Два брата смерили друг друга взглядом и не стали преследовать беглеца.

Нибулус очень быстро оценил ситуацию и молча сделал знак Паулусу и Лесовику отступить.

Долен тем временем подошла к Болдху и встала в нескольких ярдах от него. Лицо ее было белее смерти: нечеловеческая, алебастровая маска железной воли, змеиный взгляд буравил Болдха. Он все ещё прикрывался Эглдавком как щитом, держа кинжал у его горла. Эглдавк застыл совершенно неподвижно, не решаясь даже поднять глаза.

— Эгелдаффк-киеввха! — повторила она приказ, и красный ореол засверкал вокруг черных зрачков, как при солнечном затмении. Болдх, казалось, прикованный к месту, не отпускал пленника. Задыхаясь и судорожно глотая воздух, он не отрывал обезумевших от страха глаз от дракессы, как будто она была ангелом смерти.

Но несмотря на страх (лишь отчасти навеянный магическим мизерикордом Долен), Болдх снова стал собой, а не тем ребенком.

Внезапно угрожающая маска сползла с лица Долен, уступив место выражению крайнего замешательства. Она наклонила голову и застыла, затаив дыхание. Дрожащая белая рука неуверенно потянулась вперед. За рукой последовали мысли, заглянувшие в сознание Эглдавка.

Ища. Пытаясь нащупать. Пусто.

Сознания не было. Эглдавк покинул её. Её любимый, её человек...

— ...мёртв... — шепнули полуоткрытые губы дракессы, словно подул кладбищенский ветерок.

И задул ветер — на этот раз настоящий. Болдх остекленевшими глазами смотрел на дракессу. Краснота исчезла из ее зрачков, и теперь они были черными, как гвозди, которыми забивают гроб. Волосы выбились из-под легионерки и дико плясали на разгулявшемся ветру, как черные тени на фоне темно-серых туч, со сверхъестественной скоростью собиравшихся на юге.

Болдх странно булькнул горлом и попятился. И в этот момент тело Эглдавка выскользнуло из его хватки и упало на колени перед Долен; глаза слепо смотрели сквозь нее. Шея была вся в крови, а перерезавший ее кинжал валялся рядом. Энграмма в сознании Болдха потухла. Будучи в ее власти, он брел сквозь красноватую дымку, а теперь туман рассеялся: Болдх смотрел и не мог поверить, что все-таки перешел страшную грань.

Небеса потемнели, словно наступили сумерки, и по Великандии разнесся раскат грома. Над грозовыми черными тучами, похожими на паруса пиратского корабля, сверкнула молния. В воздухе запахло грозой. Нарастающий ветер пока ещё сдерживал свою ярость.

К этому времени остальные воры у основания холма осознали, что происходит. Со злобными, возмущенными криками они кинулись вперед. В больном воображении Болдха возникло видение ада: тысячи рогров с воплем несутся к нему, размахивая обагренными в крови мясницкими ножами; глаза горят, клыкастые пасти разинуты. Нибулус со своим отрядом ринулся в бой, и звон металла о металл возвестил наступление Хаоса.

Затем один голос поднялся над остальными:

— Я СКАЗАЛ, ХВАТИТ!

Лишь тивенборгцы поняли сами слова, но и эскельцам стало ясно их значение. К месту драки шагал Иорсенвольд. Забыв про мушкетон, он выхватил «утреннюю звезду» — и сейчас размахивал оружием над головой, приутихомирив враждующих. Все взгляды устремились на главаря.

— Это уже слишком! — выкрикнул он на своем наречии. — Око за око. Убийца должен поплатиться жизнью!

Вытянутый короткий палец указывал прямо на Болдха, и тот неведомо как оказался в центре круга из кричащих и плюющихся бандитов, а Нибулус с Лесовиком громко возмущались, но ни один из них даже не шелохнулся, чтобы прийти Болдху на выручку. Вдали маячил Катти, едва заметный силуэт на вершине холма, лук за спиной; Финвольд давно пропал; Эппа едва ли знал, что здесь происходит. Болдх остался совсем один посреди орущей банды. Перед ним стояла дракесса.

Странник рванулся к залитому кровью кинжалу, лежащему на смятом папоротнике — там, где он его бросил — и схватил правой рукой, дрожащей и окровавленной. Он пригнулся, готовясь встретиться лицом к лицу с ангелом отмщения. И вот, словно во сне, окружающие исчезли из поля зрения, все звуки слились в невнятный гул — остался лишь ветер, колышущий папоротниковое море и развевающий накидку, что закрывала шею Долен.

А потом Болдх утонул в глазах дракессы. «О боги, — думал он, глядя в их темные глубины, — что же я с ней сделал?!»

Такая пронзительная грусть была в них, такая тоска, такая потеря! Она не умещалась в сознании. Возможно, из-за дара дракусов — или оттого, что эта ясная головка просто не была создана для таких страданий — казалось, боль льется через край, растекается волна за волной, поражая всех вокруг. У каждого перед глазами стояла картина, которую она снова и снова прокручивала у себя в голове: Долен и Эглдавк скачут верхом в лиловой дымке вересковой пустоши, улыбаясь друг другу светлой и вечной улыбкой; холодные капельки дождя блестят на их лицах. Они обрели друг в друге счастье — счастье посреди враждебного, полного страданий мира... счастье прекрасное и неповторимое...

Но теперь их чувство бездумно разрушили, и теперь загубленная любовь выжгла сердце Долен Катскаул, оставив лишь ядовитую ярость. Ненависть, черная гадюка, кольцами обвивала душу дракессы, готовясь ужалить.

Затем дракесса прыгнула, и вот, на пустошах Великандии, под стон ветра приближающейся бури и крики жаждущих крови тивенборгцев, Болдх и Долен Катскаул сошлись. Эти края еще не видели подобного боя — боя на потребу воровской шайке, разрывавшего сердца товарищам Болдха. Удар за ударом обрушивала на Болдха дракесса, ведомая кипучим гневом. Зубы Долен были крепко сжаты в свирепом оскале, из глаз катились кровавые слезы, превращая побелевшее лицо в жуткую маску дьявольской мести. Серые губы с каждым ударом размыкались для горького крика — и Болдх становился всё ближе и ближе к могиле.

Это был неравный бой. В скорости и проворстве с дракусами могли соперничать разве что самые великие воины из людей Линдормина — а Болдх и воином-то себя не считал. Если бы дракесса так не страдала, она прикончила бы его с одного удара. Сгустившаяся из-за утраты ненависть отравила Долен, выпустив наружу жестокость, которую приписывали ее расе. Дракесса игралась со своей жертвой, как кошка играется с мышью. Она полосовала Болдха дуэльным кинжалом, направляя каждый удар с безупречной точностью, чтобы причинить как можно больше боли и как можно меньше повреждений. Одновременно при помощи мизерикорда, который дракесса держала над головой, она насылала волны кошмарных видений, захлестывавшие сознание Болдха.

Долен не знала, сколько ещё он продержится, но собиралась подольше растянуть мучения жертвы, наблюдая, как он умирает, как корчится от боли, как испытывает нечеловеческие страдания.

Внезапно жуткий звук прорвался сквозь шум возбужденных криков и вой бури. Это был пронзительный, визгливый свист, похожий на предсмертный вопль какого-то зверя или птицы. Все — включая дракессу — тревожно оглянулись.

На склоне холма стоял Катти: он изо всех сил дул в свою флейту и яростно жестикулировал. Затем, сложив руки рупором, он стал кричать — изо всех сил. Сначала до них донеслось лишь жалкое мычание. Но в схватке наступил перерыв и буря также немного утихла: стало слышно голос, а вместе с ним и слова, от которых у всех застыла кровь в жилах:

— Великанды идут! Великанды!

Хотя весть прозвучала по-эскельски, слово «великаны» не нуждалось в объяснении. Головы дружно повернулись, чтобы рассмотреть, куда указывает Катти. Глаза вылезли из орбит, сердца остановились. Далеко на юге высились исполинские силуэты по меньшей мере десяти великандов... и быстро приближались. Со всех как ветром сдуло остатки отваги.

Со всех, кроме Болдха. С ним произошло прямо обратное. Он не спускал глаз с жуткого мизерикорда, висящего перед глазами — с прямого, как у стилета, лезвия, наводящего смертный ужас. Он один не услышал предупреждения Тивора. Но теперь, в эти краткие секунды замешательства, когда хозяйка мизерикорда отвлеклась, глядя на юг, страх улетучился. Чары вдруг рухнули, и Болдх, по-прежнему лежа на спине, отчаянно лягнул дракессу. Та удивленно вскрикнула, потеряла равновесие, и тут странник с силой ударил её в висок навершием кинжала. Она упала с хриплым стоном — правда, не выпустив из рук оружия.

Но если даже кто из воров и заметил, что дракесса повержена, сейчас им было не до подруги. Павшему товарищу уделили не больше внимания, чем груде вещей, сваленных у подножия утеса. Никто и не думал прятаться. Как и в прошлый раз при появлении великандов, всех охватила бездумная паника; каждый спасался как мог.

Однако в отличие от прошлого раза, когда великанд вырос как из-под земли, сейчас было совершенно ясно, куда бежать; на север. И именно туда воры ринулись с недюжинной решимостью. И товарищи Болдха тоже.

Буря бушевала уже в полную силу, все с воплями мчались к горам с выпученными от страха глазами. Обрушившийся с небес дождь слепил, и в яростную симфонию стихии словно вплетался сатанинский хор гарпий, оглушая и сбивая с толку.

Всё ещё шатаясь от боли, невыносимого чувства вины и потрясения, Болдх отреагировал не так быстро, как остальные. Его, как и дракессу, бросили товарищи. Шаги исполинов гремели все ближе, сопровождаемые хаосом разгулявшейся бури, а он мог лишь задыхаясь стоять и смотреть на два жалких тела, скорчившихся у его ног.

Глаза Эглдавка, в которых навеки застыли страх и боль, глядели в никуда, дождь смывал кровь с рассеченного горла. Рядом лежала Долен. От душевных страданий лицо ее свело судорогой. Таких мук Болдх не в силах был даже представить. Убитая горем из-за совершенного им непростительного злодейства, покинутая товарищами, она лежала здесь, беззащитная, перед лицом неминуемой гибели.

Волна неизбывного отчаяния окатила Болдха, и, преодолевая тошноту, он бросился вперед. Что он наделал?

На смену охватившему странника отчаянию неожиданно пришла твердая решимость: дракесса не должна умереть. Болдх поклялся: если в этот день кому и суждено погибнуть, то лишь ему самому. Но сначала он спасет эту женщину.

Не совсем понимая, почему он так поступает, Болдх торжественно возложил боевой топор Эглдавка на грудь покойнику (так пеладаны кладут меч на грудь погибших, перед тем как возжечь погребальный костер) и почти нежно прикрыл ему веки. Затем подхватил безвольное тело дракессы — прямо пушинка! — и почти вслепую побежал сквозь ливень вверх по склону, через мокрый папоротник, хлещущий по бедрам.

Поднявшись на гребень холма, он стал вглядываться вниз, моргая от колких капель дождя, — в самую даль, туда, где ранее оставил Женг под присмотром Эппы. Пытаясь перекричать ревущую бурю и громовую поступь приближающихся великандов, он позвал:

— Женг! Эппа!

Дождь застилал глаза. Обезумев, Болдх кричал во весь голос. Его обуревали неведомые чувства. Сквозь мокрое платье Болдх чувствовал тепло нежного тела Долен. Сердце разрывалось от боли, от любви к этой незнакомке, даже не к человеку...

Подумав о том, что он делает — об искуплении — странник на миг забыл о чувстве вины. Душа его воспарила, и он впустил бушующую бурю в свое израненное сердце.

Затем, когда, казалось бы, надеяться было не на что, Болдх разглядел расплывчатый силуэт скачущей к нему лошади.

— Женг!

Через миг спрыгнувший с лошади Эппа стоял перед Болдхом. Серая шерстяная накидка облепила жреца, как мокрая бумага, и он никак не мог отдышаться.

— Болдх! — с облегчением прокричал Эппа. — Хвала Куне, ты жив. Мне послышалось, что ты меня звал.

— Держи! — рявкнул ему в ухо Болдх и взвалил на загривок Женг безвольную фигуру воровки. — Прыгай в седло! Скачи, не останавливаясь, до самых Врат! Что бы ни случилось, не бросай ее!

Не обращая внимания на протесты жреца, Болдх насильно усадил заикающегося Эппу в седло.

— Тивор знает дорогу. СКАЧИ!

На миг Эппа вопросительно посмотрел в глаза Болдху. Старик не мог взять в толк, почему тот так странно себя ведет; он понимал одно: сейчас странник поступает правильно.

Хрипло понукая лошадь, Эппа поскакал к горам и исчез в пасти бури.

Нужно было успеть ко входу в туннель, и Болдх не стал терять времени. Женг ещё не скрылась из виду, а он уже опрометью несся вслед за ней. Инстинкт взял верх. И хотя Болдх никогда не отличался прытью, в силе чувства самосохранения ему не было равных, а искусство делать ноги стало его коньком. Болдх мчался по вересковой пустоши: ноздри раздувались, глаза сверкали.

Как олень перемахивая через кусты, он нырял под нависающими ветвями, успевая увернуться от торчащих сучков; пронесся вниз по крутому склону оврага, одним прыжком преодолел бурлящий ручей, и — снова вверх, ни на миг не сбавляя скорость.

Вперед, вперед, к горам, почти не видным за пеленой дождя. Болдх не знал, куда именно бежит, но мешкать нельзя было ни в коем случае: любые сомнения его лишь задержат.

Сомнения, однако, не шли из головы. Болдх понимал, что лишь Катти точно знает, где находится вход, но разве в такую бурю его разыщешь? Все равно дальше двадцати шагов ничего не видно! А если Катти их бросил? Или снова соврал, и до входа ещё далеко? Может, забыть о Тиворе и следовать за тивенборгцами: уж они-то наверняка знают, где туннель.

Гул великандских шагов теперь скорее напоминал бой огромных барабанов из-под земли. Словно вся Великандия отплясывала в едином ритме, не отставая от буйства бури. Буря, в свою очередь, усилилась: пошел град. Огромные градины гвоздили, как пули; птицы с хриплыми криками, кувыркаясь, падали с неба; обломленные ветви деревьев, подхваченные ураганным ветром, носились вокруг.

И все же в этой какофонии звуков слышны были человеческие голоса: в ответ на чьё-то рявканье раздалось несколько истеричных откликов.

Сердце Болдха радостно забилось. Он их нагнал! Хоть странник и задержался, чтобы отнести дракессу к лошади, ему удалось-таки поравняться с остальными. Чемпионский забег! Гордость добавляла сил и пьянила.

Теперь он разглядел бегущие с обеих сторон фигуры. Слева с грохотом пронеслась похожая на белуджитерия громада тасса: в полных доспехах, голова опущена. Боги, такого не остановишь!..

Справа, слишком далеко, чтобы разглядеть, бежали другие воры.

Теперь они взяли правее, повинуясь приказам спереди.

Должно быть, выход там. Болдх немедленно припустил следом. Он бежал и, задыхаясь, окликал гуртового великана. Слышал Пооррр Болдха или нет, тасс слишком спешил, чтобы остановиться.

Здесь склон становился круче. Болдх выругался и поднажал. Вскоре прямо перед собой он разглядел ещё одну отчаянно улепетывающую фигуру. Скользя в грязи и размахивая руками, бедняга явно тянул из последних сил. Когда Болдх его нагнал, оказалось, что тот бежит и рыдает, жадно хватая ртом воздух между всхлипами.

Маленький и неуклюжий. Хогер? Да, на голове был ясно различим железный котелок. Щит на спине наполовину съехал и болтался теперь из стороны в сторону, ещё сильнее затрудняя бег своему незадачливому хозяину. Времени остановиться и снять щит не было. Такая мелочь могла стоить бедолаге жизни; да он и сам это понимал. В его всхлипах слышалось отчаяние.

Очень скоро странник обогнал спотыкающийся и задыхающийся «корм для великанда», бросив несчастного на произвол судьбы. Затем, словно в ответ на молитвы Болдха, склон выровнялся. Странник достиг пологой возвышенности, и наконец — наконец-то! — увидел вход в туннель, ведущий прочь из Великандии. Примерно в полумиле: даже за водопадом дождя можно было различить на бледно-серой скале черную тень пещеры. И к ней уже приближались несколько бегущих фигур.

Затем в долину вступил первый великанд. Чудовищный рев сотряс воздух: десятеро гигантов направились к людям. Они несли с собой сердце бури. Ибо (так же верно, как то, что великанов призвал Дух Битвы, когда смертные стали драться на их земле) ураган возвещал об их прибытии и сопровождал повсюду. И снова на землю падали птицы, сбитые или разорванные прямо в небе. Звери, скуля от ужаса, прятались в норы или метались в поисках укрытия.

Лишь хульдры не ведали страха. Визжа от восторга, они носились в вышине, подхваченные ураганом и, покуражившись на ветру, полные исступленного ликования, ныряли вниз.

Вопли бури и тяжелая поступь великандов так громко отдавались в ушах Болдха, что все звуки потеряли смысл. Рассудок почти покинул его: окружающий мир, воспоминания, жизнь, смерть — всё потеряло значение. Осталась лишь гонка: в первый и последний раз в своей жизни он летит быстрее ветра. Он бежал уже целую вечность, все исчезло, кроме ужасного бегства сквозь бешенство бури да семимильных шаги великандов за спиной.

Внезапно Болдх почувствовал, что кто-то бежит совсем рядом. Он повел взглядом... и узнал Нибулуса. Глаза пеладана смеялись!

И тут Болдх понял, что с другой стороны его догоняет кто-то еще. Это оказался Иорсенвольд, чьё широкое красное лицо тоже расплылось в глупой улыбке.

Ураган рвал одежду, дождь хлестал и сек незащищенную кожу, а троица на бешеной скорости наперегонки неслась к виднеющемуся впереди проходу. Болдха охватило вдруг безумное веселье — он запрокинул голову и расхохотался. Вот так они и будут бежать, втроем, до скончания света.

И тут Болдх споткнулся и рухнул на землю... лицом. Размечтался!

Он пролетел несколько ярдов по мокрой от дождя траве и, оглушенный, замер. Тем временем оставшаяся парочка умчалась сквозь ливень, и Болдх стал было карабкаться за ними, но тут чья-то нога впечатала бедолагу в грязь. Обладателем ноги был не кто иной, как Брекка Малорослик, который, вот так, наступив на Болдха, последним (не считая самого странника) устремился к спасительным пещерам. Мычащий от ужаса хогер растворился в дожде.

Глаза странника налились кровью, легкие горели, подняться не было сил — Болдх дошел до предела: он лежал и в приступе безумия колотил руками по грязи. Земля продолжала подбрасывать его — как горошинку, попавшую в бубен — с каждым шагом приближающегося великанда все сильнее. Оставалось всего несколько секунд, а до ворот — ещё несколько сот ярдов. Болдх смутно различил три фигуры: Паулуса, полга Кхургхана и боггарта Грини — они резво мчались к пещере с другой стороны.

В разрозненном сознании мелькнуло: «Кто же теперь присмотрит за Женг?»

И тут же: «Нет, только не этот мерзавец Тивор!»

Рыча от нахлынувшего гнева, Болдх рванулся вперед, в отчаянном броске к проходу. Удивительно, но вся Великандия будто затаила дыхание. Всё вдруг отошло на задний план: ярость урагана, громовые шаги, торжествующий визг хульдров. На миг всё замерло.

А затем рядом опустилось нечто громадное — словно из ниоткуда. Земля вздыбилась от мощного удара, Болдха сбило с ног и неслабо встряхнуло. Там, где приземлилось нечто, растений не осталось, почва ссохлась, раскололась, пошла глубокими трещинами. Болдх, шатаясь, поднялся, посмотрел на новое препятствие... и крик застрял в горле.

«Нет!» — возопил рассудок. Только не сейчас! Осталось же чуть-чуть! Преградив путь, перед Болдхом стоял монстр: премерзкий фантом, жуткое отродье Мрака, ходячий изврат, меняющее облик уродище, чей яд разъедает все вокруг.

Эфенк.

Со времени их последней встречи в лесу Фрон-Вуду он вырос до громадных размеров, стал слишком тяжелым, чтобы держаться прямо — и, казалось, вот-вот рухнет под собственным весом. Ростом с пятерых человек, он возвышался гигантской перекрученной башней из плоти, на которой, подобно ветвям, торчали обломки костей. Новые отростки болтались по бокам. Струи дождя испарялись, попадая на безобразную, пышущую жаром тушу, окутывая эфенка паром. Старые раны не затянулись: след от Анферта на брюхе, рана от бастарда на спине, рассеченная топором морда — плачевное зрелище. Вдобавок тяжелая, туполобая голова грузно перекатывалась из стороны в сторону под весом раздувшегося глаза: вокруг стрелы Тивора наросла огромная опухоль — казалось, оттуда вот-вот выползет новый, ещё более гнусный монстр.

Но хуже всего выглядел масляный ожог, нанесенный Болдхом. И впрямь, морда и шея чудовища не изменились, а скорее как бы «переместились» в другую форму — а возможно даже, и в другую реальность — и теперь черты эфенка скользили и плыли на глазах, словно их кто-то смазал. Наверняка в первую очередь монстр захочет поквитаться с виновником унизительного превращения, Болдхом.

С криком ярости и разочарования Болдх развернулся и устремился прочь от преградившего путь чудища — обратно навстречу великандам. Жуткий вой разнесся вокруг: эфенк ринулся вслед за странником. Как и прежде, зверь преследовал обидчика, ведомый желанием отомстить, слепо следуя своей природе — не замечая направляющихся к ним великандов.

Чей-то крик — Болдх не понял чей — донесся из безопасного укрытия туннеля: «НЕТ!» Им оставалось лишь кричать. Болдх вдруг ясно осознал: дальше на север, к товарищам, он не пойдет: ни ради миссии, ни ради собственного спасения. Он, Болдх, всегда выживал, сам решая, куда идти — сам, не раздумывая, выбирал дорогу. И сейчас ему стоит поторопиться с выбором.

Люди, теснящиеся у входа в туннель, смотрели, как исчезает в дожде серая человеческая фигурка; уходит, то и дело поскальзываясь в хлюпкой грязи; быстро удаляется, преследуемая эфенком. А затем непроницаемая завеса ливня скрыла Болдха из виду.

Огромная чёрная тень — громаднее, чем самый высокий бастион Винтус-Холла — выросла из дождя, сгустившись из сумрака. Первый великанд направлялся к ним. Болдх более не нуждался в подсказках. С проворством, достойным самого ловкого фокусника, наш странник по-заячьи прыгнул в сторону и бросился назад. Эфенк же, слишком неуклюжий и грузный, чтобы свернуть или хотя бы попридержать свой бешеный напор, выскочил прямо под ноги великану.

Ступня опустилась.

Словно на корзину с тухлыми устрицами упала скала; толчок был такой силы, что Болдха вновь швырнуло на землю.

Кровь и гной брызнули во все стороны, будто прорвался огромный зловонный нарыв; тут же грянул, смерчем взвился в небо, яростный рёв боли — это крупные осколки костей эфенка, разливая потоки отравы по жилам гиганта, впились в его стопу.

Эфенку пришел конец, от него осталась лишь внушительных размеров зловонная ядовитая лужа.

И Болдху тоже конец. Он устал. На этот раз ему уже не подняться. Через миг нога великана снова опустится и погребет его под собой. А вход в туннель теперь далек как никогда, словно на другом краю света. Туда ему не добраться.

И тут, в этот кошмар ворвался живой вихрь движений и звуков, и чьи-то руки грубо подхватили Болдха и швырнули на конскую спину.

Голос, не Катти, а Лесовика — гаркнул в ухо:

— Ты, правда, думал, что я брошу тебя умирать? Когда на лошади оставалось место?..

— ЗАТКНИСЬ И СКАЧИ! — выкрикнул Болдх, и Женг арбалетной стрелой понеслась ко входу к пещеру.

Гигантская нога впечаталась в землю меньше, чем в пятидесяти ярдах позади. Удар был такой силы, что Женг подбросило в воздух и всадников выбило из седла: Лесовик лишь одной рукой успел вцепиться в гриву, а Болдх — двумя руками в волосы Лесовика. Троица снова приземлилась в фонтане грязевых брызг, и когда оба всадника вновь обрушились на хребет Женг, колени кобылы подломились. Секунда-другая — и следующий шаг исполина погребет их под собой, и от всех троих останется лишь мокрое пятнышко на подошве великана.

Но Женг выросла на Молельных равнинах: сбить её с ног было не так-то просто. Раскачиваясь, она проскользила несколько ярдов, чудесным образом выправилась и через миг уже снова скакала во весь опор.

Последние две секунды показались Болдху длиною в жизнь — жизнь, которую он ощущал всеми фибрами души, словно вобрав целый мир: запах мокрой от дождя земли; напряжение стальных мышц Женг под седлом; вид взвывшего от ужаса Брекки, обмякшего прямо перед ними; его злополучный щит, болтающийся на одном ремешке. Хоровод лиц мелькал у входа в пещеру: Нибулус, Катти, Иорсенвольд, Элдрика, Флекки и Ппорр подгоняли бегущих...

...Глаза пеладана, устремленные вверх, распахнутые от ужаса; внезапно прекратившийся дождь — только над ними, под нависшей ступней великана; едва успевший ахнуть Лесовик...

И... полная тьма... Нога опустилась.

Они проскочили в пещеру, и весь мир взорвался. Все пять чувств погрузились в адскую, жуткую полуреальность. Болдх, Лесовик, Женг, всё вокруг, даже сами скалы и воздух, летело в никуда, дробясь на миллиард мельчайших частиц, теряя форму и смысл, кружась в водовороте небытия... пока их, наконец, не поглотило милосердное забвение.

 

Словарь

 

I. Расы Линдормина

 

1. Полулюди

Боггарты — волосатые, тщедушные, забитые создания. Обычно живут в окрестностях городов, питаются объедками. Полги используют их как рабов. При этом боггарты худо-бедно владеют шаманской магией.

Вэттеры — невысокие, с виду весьма напоминающие крыс, вэттеры обитают только в вечнозеленой глуши леса Фрон-Вуду. Несмотря на свою звероподобную внешность, они талантливые изобретатели и сумели развить свою, неповторимую культуру. Весьма проворны и благодаря «перепончатым рукам» умеют планировать с небольшой высоты. Из всех рас общаются лишь с полгами — да и то время от времени.

Греллы — грубоватая звероподобная раса с резко отталкивающей внешностью и манерами. Встречаются по всему Линдормину, живут в своих городах за частоколом или в поселениях, рассеянных по землям других рас.

Дракусы — странная, обособленная раса. Обладают прекрасной сноровкой, недюжинным умом и телепатическими способностями. Их мало кто видел, но все боятся.

Йордиски — безобразная примитивная раса, которая пока обитает исключительно в лесу Фрон-Вуду. У них шерстистая, кишащая личинками кожа, длинные грязные когти и голова, строением напоминающая козлиную, но с длинными мягкими ушами и глазами-луковицами. Кровные враги вэттеров.

Полугреллы — по причине поголовной распущенности греллов, даже в самых отдаленных уголках Линдормина можно найти их отпрысков-полукровок.

Полги — кочевники и охотники, коренастые, ловкие и невероятно выносливые. Это гордый и свирепый народ, с презрением относящийся к представителям других рас. Ходят в нарочито ярких нарядах, всенепременно напустив на себя важный вид.

Хогеры — цивилизованный народец, обитающий в строго упорядоченных сообществах — обычно отдельно от других рас. Невысокие, щуплые и плосколицые, хогеры славятся своей смекалкой и изобретательностью; из них выходят превосходные ремесленники и ловкие торговцы. Делятся на два типа:

а. Речные хогеры — чаще общаются с другими расами, чем их скальные родичи, и живут более скученно, поскольку под их контролем находятся все крупные водные пути в Линдормине. Помимо явных умений, связанных с жизнью у рек, они прекрасно разбираются в травах и алхимических компонентах.

б. Скальные хогеры — обитают в деревнях на крутых возвышенностях и городках на высокогорных плато. Они обеспечивают Линдормин самыми умелыми инженерами и обладают изобретениями, которые редко показывают другим расам — даже своим речным родственникам. Мирные по свой природе, их короли, однако, нанимают внушительных размеров армии из высококвалифицированных, прекрасно экипированных солдат.

 

2. Великаны 

Гигер (лесной великан) — поджарые двенадцатифутовые гигеры при своей худобе на удивление сильны и выносливы. Если бы не комплекция, внешне очень бы походили на джойгеров, но селятся большими сообществами. Прекрасные охотники и звероловы.

Джатул (огненный великан) — десятифутовые, но с весьма широкими плечами, темнокожие джатулы известны своим кузнечным мастерством — и особенно умением ковать причудливое и могучее оружие, часть которого скупают другие расы для использования в магических ритуалах. Если не считать этой торговли, не интересуются внешним миром и не покидают своих подземелий.

Джойгер (болотный великан) — двенадцатифутовый родственник гигеров, джойгеры, по-видимому, самые редкие из великанов. Они избегают общения не только с представителями других рас, но и со своими сородичами. Невероятно сообразительны и владеют собственной, характерной только для этого вида магией.

Джотун (снежный великан) — высотой пятнадцать футов, заросшие густым белым мехом, джотуны — самые северные и самые дикие из великанов. К счастью, встречи с ними довольно редки.

Огр (холмовой великан) — после джотунов и эттинов «древние» девятифутовые огры — самые примитивные из великанов. Они туго соображают и ведут обособленную, полную лишений жизнь на отдаленных предгорьях — презираемые остальными расами, которых избегают и боятся. Их религия, культура и шаманские традиции уникальны.

Тасс (гуртовой великан) — восьмифутовые гуртовые великаны — самые распространенные и больше других походят на людей как внешне, так и своей культурой. В основном ведут кочевой образ жизни, перегоняя огромные стада по широким равнинным просторам. В обществе тассов принята строгая кастовая система: каждый занимает в ней место в зависимости от того, каких животных пасет.

Эттин (горный великан) — восемнадцатифутовые двухголовый эттины — самые высокие из великанов. Встречаются только на севере и то довольно редко, хотя время от времени и совершают набеги на северные области Рег-Наховии. Большинство рас считает их дикими и злыми, и все без исключения — боятся.

 

3. Хульдры 

Банка — крохотное волшебное создание, бакка владеет поразительными и пугающими силами. Найти его можно только в глухих запретных чащобах самых древних лесов. Для большинства бакка выглядит как сиреневатая маргаритка, и мало кто знает, что это всего лишь иллюзия.

Вардогр — наховианское название предвестника смерти баньши.

Ганферд — самый жуткий и злосчастный из хульдров, ганферд появляется в виде одинокой, одетой в плащ фигуры в пустынных и глухих местах и заманивает ничего не подозревающих путников в одну из своих ловушек, чтобы затем выпить из несчастных жизненную силу.

Кобольды — подлейшие из уродливых и несносных хульдров, глуповатые и злобные.

Колотильщики — известные также как рудокопы фейри. Их часто слышат, но почти никто не видел. Славятся своим ехидством и злыми шутками.

Лешники — маленькие невидимые хульдры холмов, лесов и болот. Назойливо вмешиваясь в дела смертных, они часто озорничают, а иногда даже причиняют вред.

Ниссы — самые маленькие и тихие из домовых, ниссы выглядят как старички-невелички, но обычно предпочитают не показываться на глаза.

Эфенк — строго говоря не совсем хульдр, эфенк — это результат смешения кровей хульдра и обычного земного существа. В редких случаях, когда такое происходит, появившийся отпрыск может быть каким угодно, в зависимости от истинной природы обоих родителей — но всегда непредсказуем.

 

II. Животные Линдормина 

Ад'тманские (шелудивые) лошадки — невысокая и резвая порода, отличающаяся независимым характером. Их дикие стада пасутся на Молельных равнинах. Восточное имя переводится как «лошадь-друг», но на западе из-за линяющей шерсти их презрительно называют «шелудивыми».

Белуджитерии — эти мощные стадные животные — одни из самых крупных в Линдормине: до двадцати футов в холке. Их кожистые шкуры необычайно прочны.

Бонаконы — живущие по одиночке или небольшими стадами бонаконы — причудливого вида животные. В случае опасности выстреливают в врага струей вонючего анального секрета — как считается, весьма токсичного.

Джекалус — крайне ядовитые, похожие на змей древесные создания, обладающие сильными магическими свойствами.

Леукрота — огромный, гиенообразный пожиратель падали. Обычно рыщет по кладбищам.

Никра — бескостная масса, которая может принимать любые формы.

Ностусы («верные», «лёф») — боевые лошади пеладанов.

Парандусы («Древостражи») — одни из самых крупных «гибридных» созданий из леса Фрон-Вуду: полуолени, полугигеры.

Сервулусы («Вэттеркони») — необычные двуногие создания, обитающие в лесу Фрон-Вуду, полугуманоиды, полуолени. Драчливые и задиристые, в сражении они дерутся и мечом, и рогом.

Фоссегримы — жуткие аггедонские морские вирмы, чья кровь считается самым ядовитым веществом на свете.

 

III. Существа из других измерений 

Воздушные элементали — существуют в воздушном элементарном плане, но могут быть призваны в обычный мир теми, кто обладает умением их призывать.

Истинные великаны («великанды») — двухсотфутовые великанды — самые древние после рогров из населявших Линдормин созданий. Они вымерли, но до сих пор «Дух битвы» возвращает их к существованию в телесной форме.

Рогры — демоны, самые древние из всех существ. Существовали еще до сотворения мира.

Скелы (Сир) — Хранители Равновесия.

Сир — Скелы.

Темные архангелы — самые могущественные слуги Ольхора.

Фир-Драйкки — драконы.

 

IV. Народы и верования 

Акины — барды, сказители, хранители истории.

Наховианцы — жители Рег-Наховии.

Несущие Свет — любые последователи Куны, в том числе:

Старец — верховный жрец Куны.

Жрец-чародей — жрец Куны.

Охайны — жители Умерта, в том числе:

Охайн-Иддьявы — войско охайнов.

Ольхориане — последователи Ольхора, в том числе:

Пеладаны — последователи культа Пел-Адана, расовой религии. В том числе:

Главный военачальник — верховный предводитель всех пеладанов Линдормина.

Сержант — командующий олохом.

Сигн — командующий мэносс-вилохом:

Сайнен — полгский королевский титул, используется также вэттерами.

Скальды — барды.

Строды — люди и хогеры, обитатели Мист-Хакеля.

Предводитель — командующий толохом.

Торки — язычники Северных Земель.

 

V. Божества и полубоги

Трудна — второй по могуществу Темный Архангел. Великий драгон.

Дроглир (известный также как Демон, Бес, Гончая Преисподней, Морской Хищник, Злой Дух) — самый могущественный из рогров Ольхора, глава Нечестивой Троицы Темных Архангелов.

Куна — известный как «бог» Истины и Света.

Некроманты — жрецы Ольхора.

Ольхор — Владыка Тьмы.

Пел-Адан — пеладанский бог войны.

Скейсур — третий из Темных Архангелов; рогр в человеческом теле.

Скелы — Хранители Равновесия, числом всего трое: Случай, Судьба и Время.

Эрса — Дух Земли.

Эсифы — племя воинов-пустынников, обитающее в Эсифских горах к югу от Кваладмира.

Эскельцы — коренные обитатели Вида-Эскеленда.

 

VI. Места

Артуран — город на юге Пендониума.

Багровое море — крупное внутреннее море на западе.

Бенна — полуварварская, развращенная страна, занимающая узкую полоску суши между Багровым морем (на юге) и Когтистыми горами (на севере).

Бен-Эттен — город в пустыне.

Бергалия — небольшая лесистая страна к западу от Бенны.

Божгод — южное государство дракусов, занимающее полуостров к северу от Хрефны.

Великандия — легендарная «Страна великандов».

Великаньи горы — огромная цепь арктических гор, окаймляющих Великандию.

Вида-Эскеленд — средних размеров страна, расположенная к югу от Синих гор; изначально была родиной торок, теперь же в основном населена эскельцами, но находится под властью пеладанов.

Грендалин — лесная страна гигеров, берущая начало в болотах на северо-западе Квиравии, к югу от Когтистых гор и к западу от Багрового моря.

Гульхем — северное государство дракусов. Полуостров в форме рога, протянувшийся на запад от пастушьих земель туесов.

Дождевые равнины — почти незаселенные заболоченные земли между Синими горами и лесом Фрон-Вуду.

Драконий берег — дикая, почти ненаселенная область на северо-западном краю континента, протянувшаяся от Гульхема на север до Ситерских высот.

Илдьернские горы — мощная цепь серых гор на северо-восточном краю цивилизации; восточнее Фрон-Вуду.

Имла-Элигиад — столица Пендониума.

Кваладмир — город в пустыне.

Квиравия — большая южная страна, лесистая, с умеренным климатом на севере и засушливая на юге. Прославленный «очаг культуры и знаний». Мирная и процветающая страна, но и здесь случается казнокрадство и моральное разложение.

Колодец Отчаяния — таинственная заколдованная расщелина в Синих горах.

Крайний берег — северная береговая линия Линдорминского континента.

Крофский лес — огромный лес, протянувшийся от Грендалина до Квиравии и дальше на юго-запад.

Линдормин — весь мир (название, означающее «Дракон»).

Лубанг-Нагар — «туннель Мух» в Пасти Вагенфьорда, соединяющий Зал Огня с Внутренней крепостью.

Мелхас — большой вулканический остров, самая северная точка известного мира.

Мист-Хэкель (Болотомыс) — небольшой город на болотах в северной части Дождевых равнин. Название означает «Туманный покров».

Могол — Ковш Мертвых; глубокая подземная расселина, отделяющая внешние пределы Вагенфьорда от внутренних.

Моэль-Брин — городок на западе Пендониума; место, где родился Болдх.

Мрачные пустоши — необитаемые пустынные земли к западу от Вида-Эскеленда.

Нордвоз — укрепленный город на севере Вида-Эскеленда.

Охотничьи равнины полгов — обширные равнины от Вида-Эскеленда до Рег-Наховии.

Пастушьи земли тассов — необъятные равнинные просторы пастбищ и зарослей кустарника, простирающиеся от Ситерских высот на севере до Когтистых и Шпайнских гор на юге, от Синих гор на востоке до самого морского побережья на западе.

Пендониум — огромная страна на далеком западе; родина пеладанов.

Перчтамма-Винфьотль — огромная пологая долина в форме котла. Находится в лесу Фрон-Вуду. В ней берет свой исток река Фолькфривару.

Пролив Ягт — арктические воды, отделяющие остров Мелхас от Умерта и Крайнего берега.

Рег-Наховия — лесистая страна на востоке Охотничьих равнин полгов.

Рэйвенскерн — скала над Вагенфьордом в форме кошачьего зуба.

Релма-Файнд — небольшая, развращенная страна, протянувшаяся от Багрового моря на северо-востоке до Бергалии на северо-западе, от Пендониума на юго-западе до Джайтрира на юго-востоке.

Сайне-Трегва — вэттерское поселение в лесу Фрон-Вуду.

Синие горы — дикие, необитаемые горы, разделяющие Вида-Эскеленд и Дождевые равнины на севере.

Ситерские высоты — небольшой отрог западного Великаньего хребта на северо-западе Линдормина, раньше здесь обитали торки.

Старое Королевство — в основном безлюдная лесная, богатая реками земля к западу от Вида-Эскеленда, к югу от Синих гор, где нашли пристанище несколько разрозненных сообществ торок, хотя чаще там встречаются хульдры.

Смолк-Дегернес — «Зал Огня» в Пасти Вагенфьорда, огромный туннель, который почти огибает внутреннюю крепость Имла-Мирдхейна.

Тивенборг — «Воровская крепость» на границе Пендониума и Бергалии.

Трондаран — крохотная, уединенная горная страна Джиблитта, хогерского короля. Находится между королевством вольгов и Святыми холмами.

Умерт — самый северный город континента, родина охайнов.

Утроба Вагенфьорда — оплот Дроглира на острове Мелхас.

Фолькривару — небольшая горная речушка, протекающая с запада на восток через лес Фрон-Вуду.

Фрон-Вуду — обширный северный лес, раскинувшийся от Ситерских высот на западе до Илдьернских гор на востоке; к северу находятся Великаньи горы; к юго-западу — пастушьи земли тассов; к югу — Дождевые равнины; к юго-востоку — охотничьи угодья полгов.

Фрэм — большой полуостров, протяженностью от пастушьих земель тассов на юго-западе до Линнорменского моря на северо-западе; на самой крайней юго-западной точке расположен край Фрийя.

Хрефнийский лес — дикая разбойничья область на северо-востоке Пендониума, западнее Тивенборга и южнее Божгода.

 

VII. Оружие и военные столкновении 

Анферт — легендарный широкий меч самого Пел-Адана; это имя присваивается мечам Предводителей.

Ассегай — короткое полгское копье с широким наконечником.

Багхнакх — шипастый кастет; излюбленное оружие наемных убийц.

Бечейма — специальная сохраняющая тепло ткань, изготавливаемая пеладанами.

Бхудж — мясницкий топор.

Вороний клюв — короткий тяжелый посох с острым «клювом» на набалдашнике.

Вулж — древковое оружие с выступающими из лезвия шипами.

Катар — короткий клинообразный пуш-даггер, пробивающий доспех.

Кхис — обычно ольхорианский ритуальный кинжал с волнистым лезвием.

Кинжал для левой руки — дуэльный кинжал с тяжелым, широким лезвием.

Лига Фасцеса — старинный союз между пеладанами, наховианцами и охайнами, которые сообща разбили Дроглира пятьсот лет назад.

Манопл — длинный клинок, прикрепленный к железному наручу.

Мечелом — тяжелый кинжал с характерными зубьями на клинке. Позволяет не только парировать удары противника, но также удерживать или ломать его оружие.

Мизерикорд — длинный, узкий, похожий на стилет кинжал, используется для добивания поверженного противника.

Митр — длинная булава с тяжелым шипастым шаром на конце.

Молотилка — очень тяжелая двуручная булава, длиной около пяти футов.

Мэносс-вилох — подразделение из 2500 пеладанов, или 50-ти олохов под командованием сигна.

Олох — отряд из 50 пеладанов под командованием сержанта.

Пата — короткий пуш-даггер, крепящийся к железному наручу. Оружие наемных убийц.

Пламенник — старинный тяжелый меч с волнистым клинком.

Тенгриит — очень прочный и легкий металл, используемый пеладанами при изготовлении доспехов и оружия.

Толох — боевое подразделение из 50 000 пеладанов, или 20 мэносс-вилохов, под командованием Предводителя.

Уллинх — пеладанский зеленый плащ.

Халадн — двухклинковый кинжал полгов.

Чакрамы — хогерские метательные кольца. Обычно покрыты ядом.

Шамшир — изогнутый пятифутовый двуручный эсифский меч.