Болдх, Нибулус, Финвольд, Эппа, Лесовик и Паулус встретили вечер в лагере на краю леса. Женг бродила неподалеку, радостно щипля сочную травку, которая в изобилии произрастала в этой части света. Запах приготовляемой пищи смешивался с вонью гниющей осоки, что наносило ветром с оставшихся позади болот.

Всего лишь двенадцать часов назад они распрощались с Мист-Хэкелем — причем с большим облегчением: путники несколько дней пытались покинуть это место, но, несмотря на все усилия, их постоянно что-то задерживало.

На то были две основные причины. Во-первых, Женг наотрез отказалась сдвинуться с места, пока ее не подкуют заново — и Болдху пришлось долго торговаться с тасским кузнецом, чтобы сбить цену. Тасс, осевший в городе член гордой древней касты Мамонтов, назвавшийся Тедом, не привык к тому, чтобы его цены обсуждались... ну и что с того, что он потребовал плату не в златах, а в сардониксах (завысив обычные расценки раз в восемь) просто потому, что чужеземцы выглядели богато? Всё кончилось тем, что Тед затаил обиду и слегка схалтурил. Не прошло и полудня пути, как одна подкова отвалилась, и Женг стала сильно прихрамывать.

Пришлось возвращаться в Мист-Хэкель, чтобы кузнец выполнил-таки свою работу (на этот раз бесплатно). Надолго бы это их не задержало, но тут Эппа вдруг слег с приступом болотной лихорадки. Лесовик как мог пытался вылечить старика, но шаману не хватало опыта в лечении местных болезней. Решили уж было идти дальше без Эппы, но тот и слышать ничего не желал. Лишь невероятное упрямство, граничащее с фанатизмом, и, конечно, собственный опыт целителя помогли ему выкарабкаться и даже продолжить путешествие.

И все-таки временами начинало казаться, что им никогда не уехать из Мист-Хэкеля, от которого их уже воротило. Болдх никак не мог отделаться от чувства, что все это уже происходило с ним раньше.

Никаких задержек больше не предвиделось, но случилось так, что стоило им выехать во второй раз, как наутро с севера донесся тягучий грохот. С самого рассвета что-то рокотало, словно где-то рядом проезжала гигантская повозка. Но рокот не стих, он продолжался без перерыва все утро, становясь все громче и громче, и ко времени, когда отряд тронулся в путь, гремел, словно рядом бушевала гроза: даже земля тряслась.

Через несколько часов, далеко к северу от Мист-Хэкеля, выбравшись наконец на более сухую возвышенность, путешественники застряли на скальном выступе: там, внизу, могучая река каких-то громадных бурых тел, мелькающих хвостов и раскачивающихся голов, катила на запад, заполнив узкую полоску земли между болотами и лесом Фрон-Вуду.

Это шли белуждитерии, отрезав путь на север.

Из всей компании лишь Болдху доводилось видеть белуджитериев, этих мощных животных из тасских стад, которые в холке были втрое выше своих гордых пастухов. Но даже он никогда не видел их в таких количествах: повсюду, насколько хватал глаз, простиралось тысячное стадо. А гуртовые великаны тассы, проходя, пренебрежительно поглядывали на горстку людей на уступе и не спешили. На плече каждый тасс нес огромное копье, которым время от времени направлял стадо; поверх окрашенной ягодным соком длинной юбки у них был накинут доломан; а на груди красовался набор метательных топориков.

Они были суровым народом, эти тассы, кто-то даже назвал бы их свирепыми. По всей земле они пасли свои стада: северных оленей, сайгаков, верблюдов, зубров, мамонтов и даже бонакопов. В этих краях среди тассов нередко поселялись полги и даже люди, выбравшие кочевую долю. Вот и теперь, в тучах пыли и насекомых путники различили одну-две женские фигурки в плаще с капюшоном, устало бредущие с тяжелыми тюками на плечами. Происходившие из знатных семей, эти отступницы оставались с тассами сезон-другой, отказавшись ради возможности «побыть свободными» от пышных нарядов и положения в обществе. Часто в итоге они выходили замуж за своих тасских ухажеров, и хотя дети от подобных браков не рождались, это никого не останавливали.

И вот стадо белуджитериев прошло. Земля, утрамбованная слоноподобными ногами, сделалась тверже камня и была просто завалена кучами экскрементов — путникам пришлось плотно замотать рты и носы в полотенца, чтобы пробраться.

Наконец пустоши остались позади, и к вечеру отряд определенно достиг краешка леса Фрон-Вуду.

* * *

Несмотря на радость прощания с Мист-Хэкелем, путники весь день пребывали в подавленном настроении. Даже в насвистывании пеладана пробивались тоскливые нотки. От мысли, что на следующий день им придется зайти в Великий лес, даже Нибулус протрезвел. Пока день клонился к закату, все чувствовали себя не в своей тарелке, только теперь осознав, что никто из них прежде не ступал под сень Запретного леса (Финвольд о своих приключениях умолчал). Здесь их наверняка ждет последнее серьезное испытание перед Мелхасом.

Теперь, когда на западе тихо догорал бледный свет, уступая место глубокой синеве, Болдх сидел, завернувшись в одеяло, и рассматривал новый меч. Любопытный клинок, ничего не скажешь. Сколько он ни путешествовал, ни разу не видел ничего подобного. Другого такого — с лезвием, змеящимся из рукояти — в целом мире не сыщешь. По крайней мере, не теперь. Непонятно было, для каких практических целей его использовать; уж, конечно, не в бою. Это скорее декоративное оружие... или ритуальное?

И тут он вспомнил, где видел подобный клинок. Правда, не меч, а кинжал — кхис, так называли его некроманты — ритуальный нож, которым закалывали людей на алтарях в храмах Ольхора. Да, однажды он уже видел такие кинжалы, когда путешествовал по темным землям Релма-Файнда много, много лет назад. Воспоминание всколыхнуло потаенное облако мрака, и Болдх решил, что в первую ночь в лесу Фрон-Вулу лучше о таких вещах не думать.

Пытаясь взбодриться, он стал думать о преимуществах клинка. Это было тяжелое, старомодное оружие, что верно, то верно, но оно прекрасно подходило воину, привыкшему сражаться топором. Болдх никогда не испытывал нежных чувств к мечам: во-первых, они имели отношение к культу пеладанов; к тому же он просто-напросто не очень хорошо владел мечом. Хотя при необходимости Болдх вполне мог себя защитить, профессиональным воином он не был, и потому не обладал мастерством обращения с легкими мечами; а орудовать огромным двуручником, вроде рыцарского меча Нибулуса или шамшира Мафусаила, ему не доставало силы. Болдх предпочитал не слишком тяжелое оружие, не требовавшее особых навыков, вроде дубинки или топора.

Этот пламенник был и не слишком тяжел, и не слишком легок, а за длинную рукоять можно было держаться одной или двумя руками. Собственно, почти как его старый боевой топор.

Болдх с растущим любопытством изучал клинок. Казалось, тот обладал каким-то изменчивым свойством: днем он сверкал начищенной медью, в темноте же из глубин проступала вулканическая синева. Даже в глухую ночь видно было, как пламенник сияет — словно неведомая мощь бурлила внутри.

Болдх поднес лезвие к самым глазам и вгляделся в зеркальную поверхность: под танцующими бликами, в магической глубине, таился источник силы...

Странник отпрянул — из клинка, изучая с не меньшим любопытством, на него уставились два глаза! Сердце забилось быстрее, и Болдх оглянулся на спящих товарищей, гадая, стоит ли их будить.

Он решил ещё раз взглянуть, осторожно и пристально — убедиться, что это всего лишь игра света... и с облегчением рассмеялся: на него смотрело собственное отражение.

С нервным смешком он обернул пламенник в свою рубаху из оленьей кожи, аккуратно положил рядом и улегся спать. День был долгим, и какие только странные мысли не нашепчет усталому путнику шорох листвы под сенью Фрон-Вуду...

* * *

Той ночью они были в лесу не одни. В сумраке, всего в нескольких ярдах от лагеря, ярко блестели чьи-то глаза, с интересом рассматривая спящих путников. Два белесых зрачка холодно мерцали в темноте, отражая лучики лунного света, что пробивались сквозь лесной полог. Живые, но умудренные опытом, эти глаза явно повидали на своем веку и равнодушие, и жестокость.

Незваный гость медленно приблизился к ничего не подозревающим спящим людям. Совершенно беззвучно: ни воздух не шелохнулся, ни листик не зашуршал.

Он подобрался поближе, замерев в нескольких шагах от неподвижных, укрытых одеялами фигур. Кто-то храпел, кто-то постанывал во сне. Остальные же дышали глубоко и мерно — спали безмятежно, без сновидений.

Чем дольше он на них смотрел, тем шире становилась его ухмылка. Одной рукой он ненароком касался рукояти палаша на боку, другой — сжимал большой кинжал, тускло поблескивающий в свете луны.

Вдруг раздавшееся рядом фырканье отвлекло внимание непрошеного гостя от спящих. Бесшумно и быстро он подошел к коренастой лошадке и успокаивающе погладил по морде. Женг не знала, как отнестись к незнакомцу, но почему-то позволила себя гладить — привилегия, обычно принадлежавшая лишь ее хозяину.

Сверкнув белозубой улыбкой, непрошеный гость скользнул обратно в тень и затаился там, ни на секунду не отрывая взгляд от спящей компании.

* * *

Следующее утро выдалось солнечным и ярким, несмотря на стелющийся туман, приползший с болот. Воздух наполнился радостным птичьим пением, и путешественники проснулись в великолепном настроении, готовые к любым испытаниям. Живо приготовили завтрак, с аппетитом его съели, — и вскоре лагерь был свернут.

— Всем подойти ко мне. — Нибулус привязал последнюю часть доспехов к спине Женг и созвал отряд. Теперь, когда оцепенение города на болотах спало, мир снова стал «вотчиной пеладана»: очевидно, ночь, проведенная в лесу на свежем воздухе, вновь зажгла в его сердце страсть к приключениям.

— Теперь, как вы знаете, — начал он, с удовольствием слушая собственный голос, — скорее всего начинается самый неприятный отрезок пути. Гвилч пишет, что в его времена торговый путь шел от Мист-Хэкеля напрямик через лес до самого Умерта... А дороги тогда расчищали и поддерживали, будь здоров: каждые двадцать пять миль — почтовая станция! Чего ещё желать? Ну, нам-то есть чего: сейчас дорогой там и не пахнет, от былой роскоши не осталось и следа. Не то нынче время...

Он замолчал, обвел слушателей взглядом и продолжил:

— В нашу пользу лишь то, что, согласно кое-какой информации, которую Винтус-холлу удалось собрать по крупицам от бывалых звероловов, к северу от болот лес не такой густой; не чащоба, да и подлеска почти нет — так что пойдем мы быстро. Будем придерживаться северного направления, а ориентироваться по солнцу, звездам... как получится. Что скажете, ребята?

— Запросто, — высказался Лесовик.

— Запросто, — повторил Болдх.

— Так вот, если не собьемся с пути, — продолжил пеладан, удовлетворенный ответом, — через... сколько-то дней мы выйдем из леса к подножию Великаньих гор. Будем пробираться горным тропам, обойдем лес через отроги: сперва на запад, потом снова на север. В северных землях даже в это время года холодно, не хотелось бы нигде задерживаться, ладно? Помните, что зимой будет очень неприятно возвращаться, так что я не потерплю ни проволочек, ни болячек, ни... — Он запнулся в поисках нужного третьего слова. — Слабости. Эппа!

Эппа не слушал. Он смотрел на предводителя, но не слушал его, сосредоточившись на чем-то своем. Старик знал: если он прислушается к Нибулусу, его решимость лопнет. «Еще денечек продержаться, — снова и снова повторял он про себя, словно отсчитывая мантры на четках, — ещё денек...»

— Двигаясь на север, мы выйдем к морю, — продолжал Нибулус, — потом, вдоль берега, доберемся до Умерта. А сколько мы там пробудем, зависит от того, как к нам отнесутся горожане...

— Ха! — раздался чей-то голос.

Пеладан строго вгляделся в лица, но не понял, кто это сказал. Нахмурившись, он продолжил.

— Умерт, — сказал он, словно катая слово на языке, — кто там теперь живет? С незапамятных времен оттуда не было никаких вестей, и это уже настораживает. Но лично я считаю, что не стоит волноваться, пока мы не доберемся до места: нет никаких причин думать, что нас встретят враждебно. Будем изо всех сил стараться не рассердить их. Всего-то и нужно, что найти лодку и пополнить запасы. Ну и, может быть, ещё немного согреться, так? На худой конец можно обойтись и лодкой. Если купить не выйдет, придется украсть, что лично я не приветствую, или развернуться и идти домой. Чего мы, разумеется, делать не будем. Мы должны перебраться на тот берег, а сделать это можно только из Умерта. Про другому нам пролив Ягт не переплыть и...

— Когда море замерзнет, с Крайнего берега можно попасть на полуостров Штром.

Все шестеро тревожно стали озираться и схватились за оружие. Кто это сказал? Они вглядывались в заросли, из которых донесся голос.

— Кто там? — рявкнул пеладан. — Выйди и назовись!

Молчание.

Они быстро рассредоточились — держа наготове оружие — и обыскали местность. Но даже Лесовик не нашел ни следа. Как если бы с ними заговорил сам лес.

— Лешники, — предположил Паулус, и его тусклые глаза сузились от ненависти.

— Выдвигаемся, — наконец приказал Нибулус, с опаской поглядывая через плечо. — Чем быстрее мы выйдем из этого леса, тем лучше. За мной!

* * *

Три дня путники, держа ухо востро, шагали в мрачной тишине по хвойному ковру Фрон-Вуду, пробираясь под стрельчатыми арками лесного свода. Звероловы не обманули: деревья здесь росли пореже, и идти было не так уж и трудно. Но это служило небольшим утешением: действительно, подлесок не мешал ходу, но эскельцев угнетала мертвенность леса. Сквозь толстый, пружинистый слой бурой хвои на земле не пробивалось и травинки. Деревья тоже казались безжизненными: они вздымались в небо величественными копьями, ощетинившись темно-зелеными хвойными наконечниками. Ни пенья птиц, ни звериного шороха, ни — пусть самого тихого — комариного писка. Даже свет, льющийся откуда-то сверху, был серым и безрадостным.

Лесовик смотрел вокруг и не верил глазам; эти леса были ему совсем чужими, за все путешествие он ещё не встречал таких мест. В смятении он гадал, остались ли на свете края, кроме Вида-Эскеленда, где ещё жив дух Эрсы.

* * *

Голос из кустов совершенно выбил всех из колеи. Он заговорил на их языке, дал совет и тут же исчез. Предположение Паулуса о лешниках было встречено скептически; ему везде мерещилась нечистая сила. И уж совсем презрительно отнеслись к предположению Эппы, что это был голос ангела. Голос-то звучал по-человечески...

Днем они тревожно озирались при каждом треске хрустнувшей ветки, хотя укутавший их холодный туман не позволял разглядеть что-либо дальше тридцати ярдов. Ночью один или два члена отряда обязательно оставались дежурить, пока остальные спали. Никто не сомневался, что что-то должно вот-вот случиться.

На четвертую ночь все так и произошло.

— Нибулус! Финвольд! Просыпайтесь все! Быстро!

Пеладан мгновенно скинул покрывало и потянулся к мечу.

— Что? Что случилось? — сонно проговорил он. — В чем дело?

Он поднял глаза и увидел темный силуэт смотрящего на него Болдха. Рядом, ворча и охая, с трудом просыпались два жреца. Лесовик лежал молча и тихо, но явно уже не спал.

— Тс-с! — шикнул Болдх и указал пальцем: — Вон там...

Нибулус посмотрел в ту сторону, вглядываясь в темноту. Луна ещё не завершила свой полукруг, и первые проблески рассвета едва освещали землю. Продолжая вглядываться, он сумел различить вдалеке очертания застывшего Паулуса. Судя по наклону вороньих перьев на капюшоне, наховианец стоял к ним спиной, вперив взгляд в туман и выставив меч перед собой.

— Что там, Болдх? — прошептал Нибулус. — Что он увидел?

— Не знаю, — последовал приглушенный ответ. — Он не сказал... просто вскочил и выхватил меч. Он суеверный, конечно, но там, видать, что-то посерьезнее хульдров.

Они вооружились и стали бесшумно подбираться к наёмнику.

Тут-то все и услышали: что-то неуклюже продиралось через лес. Нечто очень большое и тяжелое — и, судя по звуку, направлялось прямо к ним.

— Скорее, — прошипел Нибулус. — Найдите укрытие, держитесь вместе! Болдх, садись на коня. Приготовьтесь бежать, если понадобится.

Он мог бы и не утруждаться. Все уже точно знали, что нужно делать. Проворно, без слов, они заняли места и стали ждать; туман холодным потом оседал на лица.

Теперь было ясно слышно: хруст ломаемых веток, сиплое дыхание крупного животного, хвойный ковер сотрясался под тяжелой поступью.

Что бы это ни было, оно передвигалось на двух ногах, но весило гораздо больше любого человека. Все ближе и ближе.

Справа раздался какой-то звук, и они едва успели обернуться, чтобы заметить, как от деревьев отделяется вооруженная луком фигура.

Тут громогласный звериный рык разорвал тишину леса, снова приковав внимание отряда. Над очертаниями приготовившегося к броску Паулуса выросла гигантская тень. Не успели они сориентироваться, как косматый зверь ворвался на поляну и направился к ним, грузно покачивая огромными, нескладными лапами. Горящие угольки глаз злобно блестели на морде.

— ВСЕ ВМЕСТЕ, НАВАЛИСЬ! — взревел Нибулус и ринулся в бой — как раз когда Паулус отпрыгнул с дороги зверя, наградив того мощным косым ударом палаша.

Обезумевший от ярости зверь принялся раздавать удары, широко раскинув лапы. Старый маг в страхе припал к земле. Его испуганные вопли смешались с боевым кличем, ревом и криками и разнеслись эхом среди деревьев...

Внезапно чудище вскинуло лапы и взвыло от боли. Оставив тщетные попытки вырвать из глаза стрелу, оно забило лапами, стараясь задеть невидимых обидчиков. Люди в полном замешательстве расступились, глядя, как чудовище с жутким ревом ломится прочь.

Стрела, откуда бы она ни прилетела, крепко засела в глазнице. На виду осталось лишь оперение и два дюйма черенка, стрела пробила глаз и дошла до самого мозга.

Полный безысходного отчаяния вопль прокатился по лесу, и монстр сгинул в чаще.

Едва оправившись от потрясения, путешественники переключились на незнакомого лучника. На него нацелились четыре острых клинка и два посоха, шесть пар ног приготовились к прыжку.

— Какого черта ты делаешь ночью в лесу? — потребовал ответа Нибулус. — Говори, пока не истек кровью!

— Ну и ну, — примирительным тоном заговорил незнакомец, — разве таких слов я ждал от сына главного военачальника Артибулуса Винтуса? — В низком, звучащем с легким акцентом (почти как у Болдха) голосе чувствовались достоинство и властность.

— Кто ты? — Болдх повторил вопрос пеладана, наступая на чужака с пламенником наперевес. — Откуда ты столько о нас знаешь? Значит, это ты тогда в кустах шпионил... ты сказал, что море замерзнет?

— Убери меч, пендониец, — спокойным, чуть ли не скучающим тоном ответил незнакомец. — Я вам не враг — и расправа над тем зверем тому свидетельство. Отвечу на твой вопрос: да, это меня вы слышали в то утро, только я за вами не шпионил.

— Тогда как это назвать? — напирал Нибулус. — Ты не вышел и не ответил на мой вызов. Мы выполняем важную миссию и шутки шутить не намерены!

— О, ради Нокка, — вздохнул чужак, — знал бы я, что вы распустите нюни, как детишки, оставил бы вас самих разбираться с этой зверюгой. Да только пожалел вас; сам был когда-то таким же зеленым юнцом.

— Зеленым юнцом!..

— Все в порядке, Нибулус, — произнес сбоку нетвердый голос. — Незнакомец не причинит нам вреда. Я прочел его душу.

Нибулус запнулся и посмотрел на Эппу. Полусонный старик даже сейчас зябко кутался в покрывало от ночного холода.

— Серьезно? — спросил пеладан. — Ты умеешь читать души?

— Умею, и только что это сделал, — отозвался старый жрец, — и Финвольд тоже умеет.

Молодой жрец кивнул и принялся разжигать заготовленный хворост.

— Что ж, может, стоит помочь Финвольду с костром, чтобы получше разглядеть нашего друга. Дадим ему возможность представиться.

Вскоре путники уже сидели вокруг ярко пылающего костра и с радостью жались поближе к золотистому огню, прогнавшему на время ночные страхи. Лишь Паулус так и остался стоять поодаль, настороже, беспокойно вглядываясь в ночные тени.

В свете костра незнакомец выглядел лет на пятьдесят. Обветренная кожа грубоватого небритого лица являла нечитаемую карту прожитой жизни: дубленая, как шкура огра. Лишь морщинки вокруг глаз несли отпечаток всех печалей и горестей мира и многое могли поведать об этом человеке: хотя сами глаза — холодные, с прищуром — и не выдавали секретов.

Высокий лоб говорил о незаурядном уме, к тому же незнакомец вполне свободно изъяснялся на нескольких языках, включая эскельский, и имел представление о других наречиях.

Наряд выдавал в нем бывалого путешественника. Он носил пестрые одеяния, принадлежащие к самым разным (и, в основном, неизвестным) культурам; предметы его гардероба плохо сочетались не только между собой, но и со своим обладателем: на выцветшей, потертой рубахе из зеленого сендала[] с воротником-стойкой поблескивали медные пуговицы; сверху «на варварский манер» была накинута сыромятная шкура сайгака; поношенные кавалерийские сапоги из мягкой кожи цвета хаки пестрели заплатами, а широкий, вышитый золотом фиолетовый кушак явно знавал лучшие времена. В целом создавалось впечатление, что хозяин костюма отоваривался на каком-то рынке подержанной одежды — причем на ощупь.

Но если приглядеться, становилось заметно качество: при каждом движении незнакомца драгоценная золотая вышивка тускло сверкала в отблесках костра. Конечно, золотая пить поблекла и почти совсем истерлась, но все ещё была различима под толстым слоем дорожной пыли.

Некоторые вещи поражали своей необычностью: с одного боку на поясе висели коньки из китового уса, с другого — свернутый кольцом хлыст из лосиных кишок, с рукоятью из слоновой кости; в каждом сапоге по кинжалу; за кушак заткнут странный тяжелый нож с зарубками по одной стороне, который незнакомец называл «мечеломом»; широкий меч (аггедонский рыцарский, как позже сообщил гость) из страны, настолько далекой, что даже Болдх о ней не слышал.

На голове у незнакомца возвышался какой-то странный убор — при таком освещении трудно было определить, что это. Может, шляпа, может, даже украшенный особым гребнем шлем. Так или иначе, похоже, этот убор был изготовлен из панциря омара или даже целого краба, причем с болтающимися по бокам клешнями... которые к тому же шевелились. Едва уловимое глазом движение: шляпа как будто видоизменялась с каждым поворотом головы хозяина, словно пытаясь принять первоначальную, но давно забытую форму.

Но сильнее всего привлекали внимание глаза. Они почти равнодушно смотрели на путешественников с весьма сдержанной приветливостью. Перед ними был человек, который мог бы любить людей (в некотором роде), нравиться людям (в некотором роде), но слишком много насмотрелся за свою жизнь, чтобы в них верить.

Даже голос звучал так, словно незнакомца уже ничто не волновало и не трогало в этом мире.

— Должен извиниться за ту шутку, — начал он, — не смог удержаться. Ну как же, шестеро странников с юга, и, разумеется, с ужасно важной миссией; первый день в великом Фрон-Вуду — и ни сном, ни духом, что в кустах кто-то есть, причем всего в нескольких ярдах от них. Хи-хи-хи. Так захотелось над вами подтрунить!..

И он усмехнулся про себя, вспоминая свою шутку.

Члены отряда в гробовой тишине наблюдали за ним.

— И давно ты за нами шпионишь? — мирно спросил Нибулус. В обычных обстоятельствах он бы ломом выбил из наглеца правду, но этот тип по крайней мере три дня шел за ними незамеченным. Поэтому Нибулус избрал более тонкий подход. — Я хотел бы знать, что ты успел услышать. Что ты знаешь о нашем походе?

— Поход, говоришь? — ухмыльнулся чужак. — Как заманчиво звучит. Не удивительно, что вы все...

— Послушай меня, старик, — рявкнул Нибулус. — Мне начинает это надоедать! Немедленно говори, что именно ты слышал.

Незнакомец закатил глаза, как бы показывая, что все это уже становится скучным.

— Так вот, о походах, — отозвался он. — Ужас просто, какая важность, куда уж без них? А знаете что? Удачный твой поход, или нет, а мне все едино. Отвечу на твой вопрос: я за вами не «шпионил», — заверил гость, разглядывая пеладана в выуженный откуда-то телескоп, — просто решил присмотреться к случайным попутчикам. Откуда мне знать о ваших делах? Что я услышать-то мог? Так, пустяки, не о чем и говорить, и рассказывать некому (не то, чтобы я собирался кому-то рассказывать). Да и незачем. Все и так видно: пеладан из Нордвоза, на котором знак дома Винтусов, тащится из самого Вида-Эскеленда, а с ним два книжника и колдун, да ещё бродяга, что говорит по-эскельски с пендонийским акцентом, да наховианский наёмник. Разношерстная компания, и маленькая к тому же... не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, дело тут нечисто. Само собой, мне стало интересно.

— И это все, что ты знаешь? — недоверчиво спросил Нибулус.

— Это, да еще, что вы направляетесь в Мелхас через Умерт. Отсюда вывод: идете вы в Утробу Вагенфьорда за какой-то реликвией — а уж священной или богомерзкой, понятия не имею.

Он обежал взглядом их лица, наблюдая за реакцией, и поправился:

— А может, и не за реликвией, все равно это как-то связано со жреческими делами, иначе зачем вам тащить с собой дряхлого сморчка. — Он указал на Эппу. — В общем, раз вы направляетесь в Мелхас, значит, нацелились на старую крепость рогров. Только, скажу я вам, там давно ни шиша нет. Дам вам бесплатный совет: поживиться там нечем. За пятьсот лет расхитители гробниц все излазали вдоль и поперек. Да сразу же после осады пеладаны все самое ценное и растащили — как это у них водится, верно?

Нибулусу бы прийти в ярость от таких слов, как велел долг. Это было самое тяжкое оскорбление всему, на чем стояли пеладаны. Они даже могли отдавать себе отчет, что обвинения правдивы — но большинство подвергли бы обидчика наказанию на месте посредством (по меньшей мере) тяжелой дубинки. Но Нибулус никогда не отличался особым рвением, и к тому же этот человек только что всадил стрелу прямо в глаз ревущего чудовища почти в полной темноте. Поэтому пеладан успокоил свою совесть, презрительно фыркнув. Так было гораздо проще.

— А как ты узнал... То есть... почему ты решил, что я сын главного военачальника Артибулуса? — спросил Нибулус, стараясь не замечать нахальной ухмылки незнакомца. — Его-то мы уж точно не упоминали.

— Да ладно тебе, ты себя недооцениваешь! — хмыкнул чужак. — Сына Артибулуса на севере знают все. Как думаешь, сколько ещё на свете людей по имени Нибулус?

«И верно», — мысленно согласился Нибулус.

— Да, — продолжал гость, — Нибулус Винтус, единственный сын владыки Вида-Эскеленда. Ни братьев, ни сестер... женат, но, детей, опять же, нет.

— А тебя как зовут? — перебил паладин. — Ты так и не представился!

— Катти, — спокойно сообщил гость. — Катти Тивор.

Наступила ошеломленная тишина: было слышно только, как новый знакомый подбрасывает хворост в огонь.

Катти Тивор! Это имя знали все — имя, которое передавалось из уст в уста по всему континенту: от островов Пендониума на западе до самых Брунамарских гор на восточной границе с Per-Наховией. Имя, которое слышали даже в Кваладмире. Легенды о Катти ходили на ста языках, о его подвигах складывались баллады, и не было в землях Линдормина племени, где не пересказывали бы его приключении (если не считать джойгеров, которые всегда недолюбливали Тивора за хвастовство и, по правде говоря, считали фанфароном).

Он был воином, путешественником, искателем приключений, охотником за сокровищами, солдатом удачи (и даже, по слухам, великолепно играл на флейте, хотя сам он яростно отрицал эти наветы клеветников). В свое время Катти Тивор был настоящей легендой, последним из живущих героев.

Неужели седеющий докучливый старый бродяга у их костра и есть тот герой, которому посвящены сотни песен?

Их предводитель красноречиво выразил общие сомнения.

— Чушь! — хмуро сверкнул глазами Нибулус.

— Нет, это правда, — неохотно вмешался Эппа. — Я прочел его душу: по крайней мере, сейчас он не врет.

Они снова изумленно уставились на гостя. Катти ограничился ответной улыбкой и кивком головы поблагодарил пожилого жреца. Затем он поднялся и присел на корточки спиной к огню, просушивая над дымом свое мокрое тряпье.

— Значит, все, что о тебе рассказывают, правда? — спросил Финвольд, пытаясь скрыть восхищение за завесой показного безразличия.

Катти как ни в чем не бывало грел зад и не спешил с ответом. И лишь когда Нибулус открыл было рот, Тивор его перебил:

— Хм, вряд ли. Людям только дай пофантазировать. Напридумывают ради красного словца. Честно говоря, если я пойду облегчусь в канаву, и месяца не пройдет, как из этого раздуют целую сагу. Не стоит верить байкам. Чего только не болтают...

— Что же тебя привело сюда? — как бы между делом поинтересовался Эппа. Он никак не мог простить Тивору «дряхлого сморчка», но решил не показывать виду.

— Я как раз шел с севера, — ответил Катти. — Уладил кое-какие делишки в Троллботе, в Илдьернских горах — знаете, где это? Шел в Божгод за своей платой. Вообще-то я собирался пойти северным побережьем до самого Умерта: продать там собачью упряжку да сани, а потом уж отправиться Драконьим берегом в Гульхем — он потряс в воздухе кнутом из лосиных кишок — но собачек прикончили джотуны, и пришлось мне добираться на своих двоих. Много недель протопал: охотиться по пути пришлось, то да се... Хотел остановиться на Болотомысе, в Мист-Хэкеле, передохнуть немного и идти дальше на запад, в Гульхем... Тут мне ваш отряд и попался: дрыхли вы, прямо сказать, без задних ног — как ополченцы-первогодки. Вот и решил я за вами последить, посмотреть, может, и мне какой-никакой прок выйдет...

Все переваривали услышанное. «Делишки в Троллботе» могли быть чем угодно — но в любом случае, чем-то чрезвычайно опасным. Если он отправился туда в одиночку, значит, он или дурак, или способен на такое, о чем песни и сказания умалчивают. А джотуны? Снежные великаны, жуткие убийцы с мёрзлых пустошей... удрать от них уже само по себе подвиг, об этом можно сложить целую сагу.

Но при упоминании Гульхема, Болдх и Нибулус многозначительно переглянулись через костер. Насколько им было известно, любой, кто получает плату от дракусов, не погнушается ничем. Раса дракусов в равной мере внушала благоговейный страх и ужас всем вокруг; к счастью, сами они предпочитали уединение и интересовались лишь происходящим в их землях: Божгоде и Гульхеме.

Слушатели смущенно заерзали, не зная, что ответить. Ясно было, что человек этот далеко не так прост, как хочет казаться.

Путникам вдруг почудилось, что «ножки» на шляпе гостя шевелятся и раскачиваются в жутковатом танце — хотя, возможно, это шалил ветер... а может, они просто слишком устали.

Болдху пришла на ум одна из тех историй, что ходили о Тиворе. Поговаривали, что у легендарного искателя приключений есть страшный секрет: мол, голова его изувечена, и потому он носит свой странный шлем и никогда не снимает его при людях.

Нибулус, казалось, погрузился в нелегкое раздумье. Наконец он пожал плечами, словно отбросив сомнения.

— В таком случае, я полагаю, нам остается лишь тебя поблагодарить, — признал он. — Не знаю, что это был за зверь, но я рад, что ты его подстрелил. Признаю, ты меня впечатлил: так метко выстрелить, да ещё и в темноте... В незнакомом краю такой союзник всегда пригодится...

Нибулус замолчал. Ему вдруг показалось, что нужно было сказать что-то совсем другое. В мыслях слова звучали лучше, чем когда он произнес их вслух. Все вокруг опустили глаза, кто-то закашлялся. Никто больше не произнес ни слова. Молчание затянулось.

Однако мало-помалу неловкость ушла, и осталось лишь ожидание. Возможно, мысль предводителя не так уж и плоха... Настоящие опасности ещё и не начинались, а они уже потеряли двоих. К тому же сразу видно, что Катти куда лучше любого члена отряда знает эти края...

Не успела эта мысль как следует улечься в головах, как Нибулус продолжил:

— Ты же наверняка знаешь, что это была за тварь, верно? Катти Тивор задумался. Судя по этой короткой заминке, ответа он не знал.

— Одно могу сказать: не хотел бы я второй раз ее встретить. Стрела вошла прямо в мозг, а тварь удрала как ни в чем не бывало. Тварь-то непростая, так ее не убить, это точно... Расслабляться нам никак нельзя: того и гляди вернется, а ведь я во второй раз могу и промахнуться.

— Нам нельзя расслабляться? — переспросил Паулус. — А кто сказал, что ты идешь с нами?

— Никто, — ответил Катти, — да только, сдается мне, лучше держаться вместе, хотя бы до рассвета. Та тварь всех нас запомнила, а тебя-то уж точно, длинный, — крепко ты ей врезал.

Остаток ночи они провели молча, улегшись спать вокруг костра. Паулус, однако, остался на посту, не сводя неприязненного взгляда с нового знакомца. Он стоял в ночи, подобный самой Смерти, окутанный предутренним туманом и из-под черного его плаща выступал меч.

Наконец наёмник отвернулся, возобновив свое одинокое бдение на краю леса.

* * *

Даже с рассветом напряжение не спало, усилившись, когда утром начали сворачивать лагерь. К недовольству Паулуса, новый знакомый, похоже, принял туманный намек пеладана за прямое предложение. Надо же, увязался: уже вовсю пожитки собирает. Хуже того: никто не возражал и, судя по всему, вообще не хотел поднимать эту тему.

— Так значит, этой дорогой можно попасть в Божгод? — Когда они вышли в северном направлении, наёмник все-таки заговорил с Тивором. — А может, в Гульхем, или, не ровен час, в Мист-Хэкель?

— Если сделать небольшой крюк, — даже не глянув на шагающего рядом наёмника, который буравил его злобным взглядом, ответил Катти.

— Как же, — прищелкнул языком Паулус. — Чуть не забыл! Ты же куда лучше нас знаешь эти земли. Да вот только недавно земли дракусов определенно находились к западу — точнее, на юго-западе. И готов поспорить, Мист-Хэкель находится на юге — мы как раз оттуда шли.

— Да уж потрачу денек-другой, помогу вам, — не моргнув глазом, сообщил Катти. — Вам одним туго в лесу придется, а я какие-никакие, а секретные тропы знаю...

— Ты за нами уже три дня идешь, — холодно констатировал Паулус, — на север.

Судя по всему, всем вопросам, так и кружащим в воздухе над головой их нового спутника, суждено было остаться без ответов — по крайней мере пока...

Жрецы уже не были так убеждены, что Катти можно безоговорочно доверять... но где-то неподалеку бродило чудовище, и хотя в других обстоятельствах полагаться на Тивора никто бы не стал, все дружно решили, что лучше рискнуть и позволить ему присоединиться.

«Все, кроме меня», — с горечью подумал наховианец, пристраиваясь в конец.

* * *

— Если вы не против, у меня есть предложение, — сообщил Катти, когда под вечер они устроили привал.

В последние дни заметно похолодало, — казалось, позднее лето с его теплом обходит эти места стороной. Никто из них раньше и не представлял, что лес может навевать такой ужас, и, в довершение всех бед, этим утром Лесовик опять исполнил свой любимый фокус с исчезновением. Правда, он часто так делал — но сейчас?..

Все были измотаны и раздражены; в глубине души каждый жалел, что они вообще зашли в лес Фрон-Вуду. Реплика Катти увязла в напряженной тишине, и воздух зазвенел от общей невысказанной мысли: «Ну вот, начинается...»

— Я тут подумал, далековато я с вами зашел, теперь мне в Мист-Хэкель, на юг возвращаться и потом оттуда через Пастушьи земли до Божгода крюк делать — смысла нет. Нет, если хотите, могу вас провести через лес на северо-запад, как раз у Ситерских высот и выберемся. А там уж до Умерта рукой подать, и мне до Драконьего берега недалеко; одной стрелой убьем двух зайцев.

Они провели целый день с Катти Тивором, и, хотя и не доверяли ему, мысль о том, что он может им помочь и защитить в этих холодных, враждебных землях, где они не ожидали встретить поддержку, выглядела на удивление заманчиво.

— Значит, пойдем вместе до Ситерских высот, — сказал Нибулус, пытаясь разгадать подвох.

— До них, до самых. — подтвердил Катти.

— И никому не придется сворачивать, — влез в разговор Финвольд. — По мне, так правильно.

— Если так короче, — высказался Эппа, — то я за. Чувствуя, что эту часть путешествия стоит побыстрее оставить позади, никто не возразил.

— Хорошо, — сказал Нибулус. — Решено, мы...

— Давайте не будем спешить, — перебил его Катти, — могу выдвинуть альтернативное предложение...

«Ну вот, началось».

— ...как вдвое срезать путь.

Они недоверчиво переглянулись.

— И как же? — спросил Нибулус. Кати ухмыльнулся.

— Какой смысл идти на запад коварными лесными тропами, если на побережье все равно придется повернуть на восток? Да что там, остров Мелхас ведь прямехонько на севере. А если напрямик, то одним махом долетим.

— Я так понимаю, что «долетим» — это метафора, — вставил Финвольд, — или ты именно так собираешься путешествовать? Потому что кроме как на крыльях туда не пробраться.

— Куда?

— Возможно, не мне возражать человеку, который утверждает, что знает эти места лучше нас, но, кажется, в своем плане ты упустил одну мелочь: нам преграждают путь горы.

— Он прав, — уныло признал Нибулус. — Согласно нашим мудрецам, не говоря уже о почтенном Гвилче, Великаньи горы - самая длинная и высокая горная цепь на континенте. Ещё ни одному человеку не удалось их покорить. Ни одному. Даже Гвилч со своими пеладанами обошел их стороной.

— Разве они не вернулись в Пендониум на корабле? — спросил Эппа.

— Только не люди Гвилча, — сообщил Финвольд. — Они вообще добирались другим путем. Вместо награды за доблестную службу Гвилчу пришлось долго шагать обратно на юг: той же дорогой, какой пришел.

Нибулус выслушал эту историю и мягко улыбнулся, не обращая внимания на сарказм в голосе Несущего Свет.

— Он выполнял свой долг, — заметил пеладан, — притом не прекословя, я уверен.

— Наверное, просто прыгал от радости.

— За несколько месяцев до этого, — Нибулус словно не замечал слов жреца, — Гвилча направили в Нордвоз: провести отряд эскельцев по суше в Умерт и там встретиться с основными силами Артуруса Кровавый Нос.

— И только он все сделал, — перебил Финвольд, — как уже и новый «долг» подоспел: пришлось вести отряд — или то, что от него осталось — обратно в Нордвоз. А Кровавый Нос тем временем отправился домой короткой дорогой.

— На юг? — спросил Эппа. — Через горы? Но почему? Они же шли на север другим путем. Они обошли горы — так же, как мы сейчас...

— У них не было выбора, — печально ответил Нибулус. — Они столько времени потратили в Утробе... им просто не хватило бы запасов, чтобы пойти в обход...

— А Кровавый Нос был не из тех, кто любит делиться. Перед Гвилчем встал выбор: шагать долгими обходными тропами — и загнуться от голода — или рискнуть и пойти напрямик.

— И с тех пор о Гвилче никто не слышал, — грустным голосом подытожил пеладан.

Кати окинул всех пристальным взглядом и продолжил:

— В общем так. Есть у меня уникальное предложение: согласитесь — может, сами узнаете, что сталось с Гвилчем и его людьми. Катти проведет вас тайными тропами, да не через горы, а сквозь них — или даже под ними.

Слова его были встречены довольно тягостным молчанием. Жрецы даже не стали утруждаться попытками прочитать душу Тивора; все в отряде уже догадались, что старый бродяга на удивление расчетливо обращается с правдой. Или словами Нибулуса:

— Лживый дерьмец.

— Чистая правда! — оскорбился Катти. — Говорю вам, там есть тайный проход под горами...

— Подо всей грядой! — рассмеялся Финвольд. Он никак не мог понять, к чему этот бессмысленный разговор. — На сотни миль под землей?

— Он врет, — согласился Паулус. — Давно пора его убить, зря мы ему доверились.

Пропустив мимо ушей последнее замечание, Нибулус сказал:

— Мистер Тивор, похоже, вам хочется, чтобы мы заблудились. Объяснитесь, пожалуйста.

— Что-то я не пойму, зачем тебе-то делать такой крюк? — добавил Болдх. — Пусть даже нам так вдвое быстрее, тебе же совсем в другую сторону. Какой тебе от этого прок?

— Ладно, но если я вру, тогда почему Гвилч пошел через горы? — запротестовал Катти. — Почему потрепанные в боях, измотанные люди не выбрали путь полегче?

— Да уж, — признал Нибулус. Ему всегда хотелось разгадать тайну исчезновения Гвилча, узнать, что же все-таки с ним сталось после осады.

— И, кстати, твои жрецы могли бы и поупражняться для пробы, — продолжал Катти. — Скажите, разве я вру?

Ученые мужи, пусть и неохотно, признали, что не врет — хотя Эппу явно что-то тревожило.

— Благодарю покорно, — выдохнул Катти. — Выслушайте меня: дорога под горами займет полдня, не больше. Вход в туннель высоко в горах, в одной из расщелин, так что придется немного полазать по скалам; проход ведет через гору и выходит на нижний склон с другой стороны.

— С другой стороны? — недоверчиво переспросил Нибулус.

— Ясное дело! А вы думали, горы до самого Крайнего берега тянутся? Вот и нет. Мало кто знает, что там, внутри, есть целая горная страна. Туда и ведет туннель. Если обходить трещины, дней через пять-шесть мы будем у второго прохода с северной стороны. Так и пройдем.

Слушатели недоверчиво переглянулись. Наконец Болдх наклонил голову и заглянул Катти в глаза. — Я так понимаю, ты говоришь о Великандии?

— Ха! — Катти переключился на странника. — Ещё один «охочий до вопросов». Да, Болдх, я говорю о Великандии.

Испокон веков о Великандии ходили предания. В них говорилось, что где-то, на самом краю света, под охраной далеких гор, лежит странная и удивительная страна, отрезанная от остального мира: «...лежит за горизонтом Элизий, запретный край, страна бессмертных, потерянный рай...» Все истории, которые даже бардам казались чересчур неправдоподобными, тут же приписывались этой легендарной стране. Но даже те сказания, где прямо упоминалась Великандия, воспринимались как чистой воды выдумка. Не существовало точных сведений, что кто-либо проникал в эти горные края.

Великандия. Сказка или быль? Не все ли равно?

— Говорят, смертным туда ходу нет, — промолвил Паулус. Все повернулись к нему. — Там обитель древних духов, и... хульдров, — отрыгнул он последнее слово.

Нибулуса слова Катти не впечатлили.

— Впервые слышу, — сказал он. — Вот уж не знал, что Страна грез так близко. Сколько живу в Вида-Эскеленде, всегда думал, она на самом краю света.

«Шляпа» на голове Катти ощетинилась и чуть подалась вперед.

— Великандия и впрямь на краю мира. Как думаете, почему Крайний берег назвали крайним?

Нибулус нахмурился и, подозрительно поглядывая на шляпу, спросил:

— Кстати, чем ты ее кормишь?

— Обычно глупыми вопросами, — ответил Катти, — или, на худой конец, человеческой трусостью.

Ощетинившись в ответ, Нибулус решил вернуться к основной теме разговора.

— А ты-то как узнал о туннеле? Какое отношение ты имеешь к этой своей Великандии? Ты что — хульдр? Или, может, древний дух?

— И кто проложил этот туннель? — спросил Финвольд, которого интересовали более прозаические вещи.

— По правде говоря, — как-то смущенно признался Катти, — я и сам не знаю. Если уж начистоту, то не имею ни малейшего понятия. Не духи, это точно — их тайная страна упрятана от всего мира и их это вполне устраивает. Вообще-то его могли сотворить хульдры, как проход в мир живых...

— Чтобы наслать на нас свою скверну! — вскипел Паулус.

— Видимо, — продолжил Катти, с любопытством покосившись на наховианца, — но главное, туннель существует. Вы уж мне поверьте.

— Хм-м, звучит, конечно, убедительно, — заметил Нибулус, — но ты так и не ответил на мой вопрос: как ты-то о нем узнал?

— Это моя работа, — ответил искатель приключений. — Узнавать о таких вещах. На Дальнем севере столько историй о Великандии ходит! Как нигде! Естественно, когда я сюда попал, я клюнул на эту байку. Представьте, а что, если эта земля существует, какие сокровища она хранит! И все нетронутое, что твои непорочные святоши.

Эппа закашлялся и бросил на Финвольда многозначительный взгляд, говорящий: «Наш друг Катти, по всей видимости, никогда не встречал Алуину...»

«Нет, — кивнул в ответ Финвольд, — да и Марлу тоже вряд ли...»

— Так вот, — продолжил Катти. — Я уши-то и навострил. Много лет только и делал, что раскапывал эту легенду, слушал, что говорят старики, песни акинов; задавал вопросы, советовался с мудрецами, даже книги читал. И вот как-то раз, во время очередной вылазки, в ледяных пещерах Хок-Вальдреи набрел на древнюю надпись. Ужасно древнюю — целая стена, исписанная старинными петроглифами. Глаз не оторвать. Вот, а я тогда... в общем, можно сказать, мне тогда было не до петроглифов, но какой же искатель приключений пройдет мимо целой стены с древними надписями? Я их перерисовал.

Ну вот, прошли месяцы, а там и годы, и я совсем про них забыл. И вот однажды продаю я старые свитки одному чародею в Драхрастии, и вдруг из стопки вываливается исписанный пергамент, и р-раз! Гляжу, старый хрыч уже читает... и представьте себе — на общем языке. Он сказал, что это древняя легенда, мол, написанная иероглифическим письмом — во времена Камней так писали жители края мира — и речь в ней о легендарной стране, «Стране великандов», так там говорилось. Старик перевел мне весь текст, причем бесплатно, и оказалось, что в моих руках подробное описание дороги в Великандию!

Много недель я обыскивал горы. Слишком уж расплывчатой была легенда, одни иносказания: как хочешь, так и толкуй; спасибо, друзья помогли — он раскинул руки, словно изображая парящую птицу — и через несколько месяцев я его нашел — вход в Страну великандов!

— Ну? — не выдержал Болдх. — А потом? — Он даже не пытался скрыть, что история его захватила. В своих странствиях он никогда не набредал на вырезанные в камне легенды, что указывают путь к затерянным королевствам. «Везет же некоторым!»

— А потом, — продолжил Катти, от которого не ускользнуло, как заблестели глаза Болдха. — я вошел в туннель. И вывел он меня прямо к неведомой земле. Говорю вам, такой красоты я ни до ни после не встречал: небо синее-синее, травка зеленая, мягкая... все необычное: деревья, звери, птицы, насекомые. Почти весь день светило солнце; а если и шел дождь, то был он сладкий, как роса...

— А жил там кто? — потребовал ответа Паулус. — Хульдры, да?

— Само собой, — отозвался Катти, дразня нетерпеливого наховианца, — хульдров там в избытке. Милые, очаровательные крохи; любопытные такие... доверчивые.

От предвкушения у Паулуса задрожали руки. Ещё немного — и начнётся приступ.

— Я пересек их земли и вышел ко второму туннелю на севере. Тот вел круто вверх и заканчивался высоко в северных отрогах. А там... Эх, словно кто-то разостлал огромную карту! Как на ладони: Крайний берег, пролив Ягт и тут же остров Мелхас: раскаленный, в клубах пара — как дымящаяся смоляная клякса. Красотища!

С этими словами Катти откинулся на локоть и уставился на костёр. Он всё сказал. Теперь им решать.

Нибулус оглядел свой отряд. В ответ Финвольд лишь растерянно пожал плечами. Эппа, казалось, целиком ушел в себя. Болдх, как ни странно, в кои-то веки увлекся не на шутку. Паулус же едва ли не слюни пускал, представляя себе хульдров, этих «милых, очаровательных крох; любопытных... и доверчивых».

— Эппа? — Пеладан отвел старика в сторону. — Твоему суждению я поверю. Как тебе кажется? Он говорит правду?

Эппа медленно выдохнул, словно внутренне содрогаясь при мысли о последствиях этих ещё не произнесенных вслух слов. Казалось, он мучается, снедаемый выбором из двух великих зол.

— Полагаю, сейчас он говорит правду, — наконец ответил жрец. — Он не желает нам зла... по большому счету. Но какую-то мелочь он пытается от нас утаить.

— Ты ему веришь?

Но как ни старался пеладан (он даже пробовал побольнее ущипнуть жреца за ухо), Эппа как-то странно замкнулся и не проронил больше ни звука.

На этом обсуждение закончилось. Они просто сидели у костра, погрузившись в раздумья: о человеке, которому как ни крути поверить трудно; о стране, в которую и вовсе не верилось — да и не хотелось верить — да приходилось — стране хульдров, столь ненавистной, столь чуждой и столь желанной; стране, где всегда светит солнце и трава — не сыскать зеленей.

Путь напрямик.

Или же бесконечные мили непроглядной, промозглой, злой чащи... и чудище, что рыщет во тьме, что придет за ними — может, не сегодняшней ночью, может быть, даже не следующей, но придет, обязательно придет — подкараулит их, тепленьких, спросонья, где-нибудь на долгом пути через Фрон-Вуду, в такую вот темную ночь...

* * *

Пять дней спустя сквозь просвет в пологе леса перед путниками предстали, наконец, Великаньи горы — во всем своем царственном блеске.

Все ещё под укрытием деревьев они медленно продвигались вверх через предгорья. Деревья росли всё реже; тут и там в растущих просветах между верхушками поблескивали снежные шапки гор. Это был край огромных, изрезанных ветром камней; странных, булавообразных, сверкающих как аметист цветов, что наполняли лес анисовым благоуханием; искривлённых хвойных деревьев, увешанных мохнатыми лианами. В глубокую ложбину неподалеку шумно устремлялись потоки кристально чистой воды, а всполошенные птицы оглашали всё вокруг карканьем и клекотом.

Отчаяние путников, ещё недавно готовых повернуть назад, сменилось неуёмной жаждой приключений. Им явно передалось настроение ведущего их солдата удачи.

Теперь, добравшись до предгорий, стоя над раскинувшимся прямо под ними темным лесом Фрон-Вуду, люди заворожено смотрели на ослепительное великолепие снегов легендарных Великаньих гор. Их крутые обрывы, спуски, пики и ущелья уходили все выше и выше, громоздясь и взметаясь на невообразимую для южан высоту.

Налетевший с ледяных вершин порыв холодного ветра пронесся мимо и жутко застонал в верхушках деревьев позади. По высокогорным ущельям пронесся гул сошедшей лавины. Седое небо разорвал пронзительный крик ястреба, едва различимым темным пятнышком кружившего в вышине.

— Смотрите! — привлек их внимание Катти. — Во-он там слева долина, видите? Прямо под ней начинается проход в Великандию. Видите темную полосу на скалах — во-он до того гребня идет? На самом верху ещё куча валунов необычной формы? Сразу за ними ущелье, а там и вход.

Путники изо всех сил напрягали слезящиеся от ледяного ветра глаза, но так и не смогли разглядеть, куда указывает их новый проводник. Прошло уже много времени, а Лесовик так и не объявился. Как ни старались они о нем не думать, всем вдруг захотелось, чтобы шаман с его зоркими глазами оказался рядом — ведь только он мог сказать, правду ли говорит Катти.

Но мало-помалу им самим удалось различить в вышине отвесный гребень, зубец которого едва виднелся вдалеке, если хорошенько вглядеться.

— Да туда же миль сто карабкаться! — воскликнул пораженный Финвольд. — Ты ни о чем таком не говорил!

Эппа тоже глядел, не в силах поверить, съежившись от одного только вида сурово нахмурившегося склона.

— Ты же не думаешь, что мы туда полезем? Пф-ф! Я старый человек, а не горный баран!

Катти не обратил никакого внимания на эту парочку. И всех остальных брюзжание жрецов тоже, казалось, нисколько не заботит. Болдх, тот вообще с нетерпением ловил каждое слово проводника.

— Сегодня в горы не пойдем, уже поздно, — сообщил Катти. — Восхождение займет весь день, выступаем завтра, с первыми лучами солнца. Что скажешь, пеладан?

— Неплохой план, — с легкой улыбкой подтвердил Нибулус. — Постарайтесь отдохнуть. Переночуем здесь.

В ту ночь отряд разбил лагерь под скудной сенью редких деревьев на вершине холма. Свет растущей луны отражался от заснеженных склонов, покрывая холодным, серебристым блеском лес внизу. Кроны деревьев тонули в густом тумане, какой бывает на болотах, но здесь, наверху, в предгорьях, где бушевал порывистый студеный ветер, воздух оставался чистым. В эту ночь было видно далеко-далеко.

Они знали: несмотря на то, что Лесовик так и не появился, придется идти дальше. Если в течение нескольких часов он не вернется — ничего не поделаешь. Никто в лагере не понимал, как именно шаману удавалось снова и снова находить их в любой груши после долгих отлучек и в чем настоящая причина таких исчезновений. Но на этот раз Лесовик даже не знал, куда или в каком направлении они ушли; выбранный ими путь обсуждался уже после того, как он исчез. Как только отряд войдет в туннель, он даже почуять их не сможет.

На всякий случай путники разожгли костер, который, на такой высоте, будет видно на многие мили вокруг. Но сигнальный огонь мог привлечь не только шамана; всю прошлую ночь издалека доносились странные звуки, как будто что-то большое ходило во мраке, охотясь в лесу...

У Болдха зуб на зуб не попадал, но он не обращал на это внимание. Он сидел, прислонясь к поросшему мхом стволу дерева и вглядывался в окутанный туманом лес. В ночном небе не было ни облачка и уже появились первые звёзды. В ту ночь никакой шум не отвлекал странника от мыслей: лишь ветер лопотал в верхушках деревьев, да Женг хрупала травой неподалеку — все остальные уже легли.

В ту ночь первым на страже стоял Эппа. Болдх слышал, как старик что-то сварливо бормочет себе под нос, бубня на свой лад, постукивая кольцом по амулету с факелом и временами почесывая живот.

Глаза Болдха, уставшего за день от изнурительною перехода, закрылись сами собой. Вскоре он погрузился в полудрему под бормотание старого жреца; перед мысленным взором медленно проплывали лица товарищей по отряду. Его спутники — те, кто привел его сюда, в чужие, незнакомые земли — до чего же несуразно они смотрятся вместе, подумал он сонно. В странную команду он попал, что верно то верно: разношерстная компания, у всех разный опыт, все из разных слоев общества, у каждого своя вера и свои причины отправиться в этот поход.

А два жреца — из всего отряда именно Несущие Свет должны были держаться вместе — но даже они не могут прийти к согласию! Казалось бы, их должна объединять вера. Но нет, каждый словно ведет свой собственный бой.

Возьмем Финвольда: острый ум, приятная внешность, учтивые манеры — человек, который мог бы добиться всего, стать, кем пожелает, и все же он почему-то выбрал непростую стезю жреца-чародея. Причем он настолько непоколебим в своей вере, настолько предан призванию, что покинул свою суженую Алуину и отправился в этот жуткий поход на Дальний Север. Незаурядного ума человек, жрец Куны, он совершенно точно знал, во что верит и что делает.

А теперь Эппа: всего лишь тень человека, он настолько же далек от жизни, как и догматы, которые проповедует. Но и тут кроется нечто непостижимое — ведь Эппа лучше, чем кто-либо другой, знает, каково это, страдать за веру, знает не понаслышке. Он стар и немощен, и, несмотря на выносливость, удивительную для человека столь преклонного возраста, здоровье его ухудшается с каждым днем. Все замечали, как Эппа в последнее время хрипло кашляет, и каждый раз, когда Болдх поднимал на него глаза, кожа жреца становилась все серее. Болдх даже подумать не решался, как долго тот продержится в мерзлых пустошах Мелхаса. Но и в Эппе тоже сидело нечто неуемное — что-то не давало покоя его старым костям, гнало на север, милю за милей, шаг за шагом, наперекор боли.

«Дряхлый сморчок» — ха, как бы не так!

Ради чего старик терпит все эти мучения? И что все-таки движет Финвольдом? Или, если на то пошло, каждым их них — даже новым членом их отряда? Самая что ни на есть разношерстная компания: Судьба свела их вместе для выполнения какой-то задачи, суть которой ни один из них не понимал.

«Вот всегда так, — размышлял Болдх, — ввязываюсь куда-то и сам не знаю, зачем, а тем более чем все закончится...»

Спустя мгновенье он уже спал, убаюканный затихающим шепотом леса.

* * *

На лагерь опустилась тишина. Пустая тишина, от которой разум немеет и теряется. Тишина и тьма. Болдх знал, что остальные спят рядом, но так давно их не слышал, что уже начал сомневаться, тут ли они.

Его бросили? Оставили совсем одного? Страннику вдруг показалось, что все умерли и он — последний человек на земле. В сердце закрался страх, вместе с черной безысходностью, какая наползает лишь в ночных кошмарах.

Болдх вытащил руку из-под теплого одеяла и потянулся в холодную темноту. Он попробовал пошарить рядом с собой, нащупал холодный камень и тут же отдернул руку.

Вновь появилось знакомое ноющее чувство в затылке — что-то его тревожило. Что именно, Болдх не знал. Совсем как месяц назад, в пещере в Синих горах, когда он слушал Финвольда, Эппу и Лесовика. Сейчас их слова возвращались, переплетаясь и скручиваясь в его сознании, как клубок змей: бормотание Эппы, размеренная речь Финвольда, напевы Лесовика. Но громче всего звучало именно гортанное пение шамана, монотонное и беспрерывное.

Болдх даже не мог понять, где находится. Он словно вернулся в Синие горы, но ведь с тех пор прошло уже много недель, разве нет? Как он мог там очутиться? А если так, значит, ему предстоит пройти весь путь заново... снова защищаться от волков и леукроты, идти через горы, покинуть отряд, повторится история с хульдрами, и город на болоте, и, и...

И ужас, пережитый в недрах серебряного рудника!

Внезапно из мрака к нему потянулись две бледные руки. Те же самые, что когда-то вынырнули из темноты боковой шахты, хлестнув его по лицу. Он отпрянул, едва не задохнувшись от ужаса.

Но удара не последовало. На этот раз вороватые тощие руки что-то держали. Волчонок! Крохотный детеныш, комок из серого меха и острых зубок.

Отчаянно пытаясь преодолеть страх, Болдх потянулся к волчонку и взял его в руки. Тот принялся извиваться, как червяк, и зашелся смехом, как умалишенный ребенок. Ухмыляясь сам не зная чему, ведь страх так не прошел, Болдх стал гладить детеныша. Он гладил, и гладил, и вскоре шерсть начала сходить огромными клеклыми комками, и он остался с ободранным, кровоточащим куском волчатины, все продолжающим пискливо хохотать.

Болдх поборол тошноту, стремясь избавится от этой непотребной мерзости. Но почему-то не получалось. Воздух вокруг сгустился, и он осознал, что не может пошевельнуться. Не в силах оторваться от тельца детеныша, казалось бы, давно уже мёртвого, но при этом очень даже живого. Красные, горящие, как угли, глазки смотрели на Болдха.

Затем накатил ужас — глубокий, инстинктивный ужас завладел всеми чувствами.

Волки пришли за ним.

Болдх бросился бежать. Он все бежал, и бежал, не выпуская из рук гогочущего урода, а кровь стекала по рукам. Вся стая, ведомая матерью детеныша, леукротой, гналась за ним, нагоняла с каждой секундой. Земля содрогалась от ударов тяжелых лап, грива леукроты бешено развевалась, а хриплый шум ее горячего дыхания становился все громче и громче; он уже ощущал тяжелое гнилое зловоние в ночном воздухе. И даже почувствовал, какую боль причиняет ей стрела, застрявшая в глазнице.

Нечего было и надеяться на спасение. Теперь уже и его товарищи бежали рядом, отчаянно взывая к нему, умоляя бросить этот воющий шматок мяса.

Стая нагоняла. Ещё миг — и их сожрут, всех до единого. Но миг этот, казалось, растянулся навечно.

Весь в холодном поту, Болдх вскочил, сел и резко проснулся. Он посмотрел по сторонам. Стояла ночь, но он снова был у подножия Великаньих гор над лесом Фрон-Вуду. Остальные мирно спали, запах костра обнадеживающе щекотал ноздри, и все-таки Зверь побывал здесь: тяжелый дух все ещё висел в воздухе.