Хватит ли слов описать Великандию? Какая метафора способна воздать должное этому месту? Как красноречиво передать хотя бы малую толику чудес, что встретили там наши путники? Ибо во всех ведомых членам отряда языках слишком быстро иссякали определения для подобной красоты.

Достаточно сказать, что первые дни путешествия по Великандии стали чудесными и незабываемыми: нескончаемое, удивление, бьющая ключом радость и детский восторг не покидали людей. Слишком много времени провели они на мрачных Дождевых равнинах и в холодной чаще Фрон-Вуду, под серым унылым небом. И вот теперь, вырвавшись из холода, они вдруг попали в царство невообразимой красоты и словно заново открывали для себя жизнь. Душа трепетала от волнения.

Путники спустились в приютившуюся средь древних голубых вершин первую на их пути долину и нырнули под шелестящую сень деревьев. Прямая тропинка, по сторонам которой росли красно-белые мухоморы, колокольчики и примулы, уводила вглубь леса — в пронизанный солнечными лучами зеленый полумрак лесных прогалин; к нежному журчанию ручейков с чистейшей родниковой водой; под нависшие ветви деревьев в кипени белых цветов. Они очутились в ином мире, таком же далеком от их представлений о реальности, как темница женщины-хульдра. Каждому приходило на ум, что все кругом как-то слишком красиво. И все-таки — настоящее.

Переворот, свершившийся в их душах, не поддавался описанию — да и пониманию тоже. Сильней всего изменился Эппа. При виде Великандии его погасшие, слезящиеся глаза просветлели; теперь они ярко сияли — да так и стреляли во все стороны, пытаясь ничего не упустить. Обычно болезненное лицо старика озарилось светом жизни; с губ, прежде искаженных немощью, не сходила улыбка. Казалось, чем дальше, тем больше у него появляется сил; сбросив десяток-другой лет, он словно черпал энергию из воздуха.

Это не ускользнуло от внимания Нибулуса, и однажды пеладан заметил:

— Как дела, дружище? Хорошо выглядишь. Неужто весна в голову ударила?

Еще никто не слышал, чтобы Эппа так радостно смеялся.

— Не знаю. Все может быть. Я будто лет на сорок помолодел!

— Правда? А что Мелхас? Готовишься?

Жрец лишь отмахнулся, улыбаясь красоте вокруг.

Даже Паулус, всей душой ненавидевший хульдров, изменился. Обычно хмурый взгляд его шарил вокруг, единственный глаз жадно загорался при каждом треске ветки, от любого шороха в кустах. Наёмник напрягся, готовый в любой момент кинуться на добычу, как лиса, попавшая в курятник. Очутиться в краю, полном хульдров, да ещё с мощным мечом в руке! Это был предел его мечтаний.

(Возможно, он не так уж сильно отличался от остальных.)

Но удивительнее всего это место подействовало на Лесовика. Сын природы брел в глубоком трансе, лишившись дара речи. Блестящие зелено-карие глаза явно скрывали невыразимую бурю чувств, бушующую в его душе.

* * *

Они шагали с рассвета до заката без тени усталости. И без остановок: ведь на каждом шагу их ждали новые впечатления — новые, ласкающие глаз чудеса. И все же отряд почти не продвинулся на север: путники то и дело отвлекались и сходили с тропы.

Первый долгий день в Великандии уже подходил к концу, а рвения двигаться идти не убавилось. Солнце, утопая в пламенеющем закате, окрасило снежные пики гор на востоке в персиковые и бледно-лиловые тона; сказочные сумерки манили новыми чудесами.

Катти, единственный, кто бывал здесь раньше, не разделял общего восторга. Если не объявить привал, они скорее всего так и будут шагать до завтрашнего утра, не приближаясь к цели. Он прекрасно понимал, что чувствуют остальные — ведь когда-то давно и сам это пережил — и решил им подыграть.

— Ух ты! Смотрите, какая полянка! Так и тянет полюбоваться игрой лунного света на глади озерка неподалеку...

Предложение прошло на ура, и путники расположились на прохладной траве, разглядывая вышеупомянутую игру лунного света. Вскоре оружие, заплечные мешки и одежду сложили на землю, а путники наконец угомонились.

Один Болдх разделся догола и, скинув грязную одежду, нырнул в озеро. Не оставив даже ряби, он словно в черном зеркале исчез под водой. Прошла минута, другая, а он так и не появился, но никто не заволновался и не бросился его спасать. Затем странник вынырнул почти у другого берега и неспешными гребками поплыл обратно, дыша полной грудью и не сводя глаз с полной луны, что виднелась сквозь ветви деревьев.

Остальные разлеглись на траве или готовили ужин, вполглаза наблюдая за плывущим. Запасы остались нетронутыми. Этот край в изобилии делился с людьми всем необходимым, давая вкусные сочные фрукты, съедобные грибы, ключевую воду и дичь, что сама шла в руки. Они жизни ничего вкуснее не ели: все так и таяло во рту.

Так, за неспешной беседой, путники готовились ко сну, только Лесовик где-то бродил, как всегда. Нибулус удовлетворенно рыгнул и перевернулся на живот.

— Должен признать, мистер Тивор, — объявил он, растянувшись на лужайке, — это лучше, чем месяц ходьбы по лесу и тундре. Если и дальше так будет, значит, нам здорово повезло! И еда здесь — пальчики оближешь... — Он запустил руку в мягкую траву и вытащил пригоршню крупной, сочной земляники.

Катти ухмыльнулся, даже не посмотрев на пеладана.

— А я что говорил? Доверьтесь старине Катти Тивору! — Он вгрызся в пчелиные соты, стараясь не запачкать бороду липким медом.

Нибулус кивнул, протянул руку в другую сторону и на сей раз достал из травы сливочник и сахарницу.

Тишину нарушало лишь утробное урчание живота пеладана, плеск воды в озере — Болдх сидел на берегу, болтая ногами, и мерное, настойчивое шик-шик-шик — Паулус точил свой меч.

— Так бы вечно тут и жил, — мечтательно произнес Нибулус. — Здесь есть всё, чего ни пожелаешь.

Катти хмыкнул.

— Кроме женщин... и турниров. И трубадуров, и медовухи, и курева... цивилизации в общем. Нет уж, поверьте мне, мистер Винтус, вам скоро наскучит. Эта земля не для нас, оставьте ее духам.

— А вот мне так не кажется, — тихо проговорил Нибулус.

Незнакомая светлая задумчивость, что послышалась в его голосе, привлекла внимание остальных членов отряда. Даже Паулус бросил точить кинжал и уставился на предводителя.

— Что-то проснулось в душе, — объяснил тот, не особо подбирая слова. — Что-то новое или дремавшее так долго, что я почти о нем забыл. Я будто вновь стал ребенком, вернулся в страну волшебных сказок и легенд, что рассказывала мне кормилица, историй о дальних землях с неведомыми названиями; потайных ходах и запретных садах; о зачарованных лесах, где веселится маленький народец; о манящих цветочных полянах и таинственных пещерах. И вдруг я вижу всё это наяву... Никогда бы не поверил, что встречу такое при жизни...

Катти сделал мысленную пометку: позже, когда они покинут эти земли, он припомнит пеладану его слова.

Великандия на всех действовала по-разному, но для каждого стала откровением, пробуждением чувств. Трудности предыдущего дня вспоминались теперь как дурной сон. Словно и не было бесконечного перехода по черным промозглым туннелям, где томительные секунды пути тянулись целую вечность. Даже сумрак здесь стоял волшебный — тревоги внешнего мира и сама цель похода отошли на второй план. Сейчас путники отдыхали на берегу залитого лунным светом озера под ветвями плакучей ивы; ветер шелестел в ветвях, словно и не было вчерашних происшествий, — а если и были, то давно прошли, исчезли без следа, как и всё в бренном человеческом мире.

Но эта ночь, этот мир казались вековечными. Мир полузабытых снов, что приходили когда-то в детстве — место, куда всегда можно вернуться, которое никогда не меняется, никогда не стареет, сколько бы лет ни прошло в мире наяву.

Только из двух миров этот был более реальным.

* * *

Не успели путники сомкнуть глаз, как их разбудило пение птиц. Лежа под мокрыми от росы одеялами, они продирали глаза, готовые к новым чудесам. На востоке над горами уже вставало солнце: в Великандии начинался новый день.

Второй день здесь был напоен такой же радостью, как и первый. И думать забыв о завтраке, они быстро свернули лагерь. Утро встречало приятной прохладой. Дыхание вырывалось изо рта тонкими облачками. Но солнце уже пригревало, наполняя сердца детской радостью. Путники резво зашагали от озерца на север, по уходящей вдаль, к сиреневатой полоске гор долине. Беззаботно болтая, они шли по лугам да полям, по полям да лугам, оставляя неровные темно-изумрудные стежки на серебре блестящего на солнце росой травяного ковра.

Природа вокруг цвела, на небе не было ни облачка, а земля на каждом шагу щедро осыпала их своими дарами. Немощь Эппы как рукой сняло, а полученные в туннеле раны, хоть и не затянулись, казалось, больше не причиняли боли.

Никто уже не обращал внимания на долгие отлучки шамана. Сам себе хозяин, он приходил и исчезал, когда вздумается. А и не вернется — что с того? Никто не держит, сам увязался.

И потому очередной запоздалый приход Лесовика был встречен с некоторым удивлением. Он появился под вечер, когда остальные лежали, развалившись в душистой траве на пригорке, любуясь закатным солнцем, что золотым сиянием омывало землю. Человек-волк приблизился незаметно, хотя место было открытым, и беззвучно: ни шагов, ни шороха, лишь Женг отчего-то зафыркала. Без предупреждения он впрыгнул в их круг, приземлившись на все четыре «лапы».

Эппа отшатнулся и чуть не подавился кислой грушей, которую ел. Паулус тут же выхватил меч. Остальные же с легким удивлением подняли глаза и молча смотрели на Лесовика, который так и застыл, припав к земле: растопыренные пальцы вцепились в траву, глаза дико сверкают. Без единого слова он пытался отдышаться, пристально глядя на товарищей. Колючки и семена, приставшие к платью и мощный мускусный запах говорили о том, что бежал он со всех ног.

Ни на минуту не спуская глаз с остальных, Лесовик выудил из складок своей одежды заднюю ногу какого-то животного. Белые зубы вонзились в пестрый мех, разгрызая жилы и кость. Вырвав большой кусок сырого красного мяса, шаман с упоением принялся жевать.

Рука Эппы сама потянулась к амулету, а затем — к посоху с головой ворона, и жрец придвинулся поближе к пеладану. И все-таки он смотрел на шамана с восхищением: только Лесовик не погрузился в полусонную негу: каждая клеточка его существа тут ожила.

— Развлекаешься? — поинтересовался Нибулус и кинул вернувшемуся другу бурдюк с водой. Лесовик поймал его свободной рукой и с благодарностью опустошил.

— Скажи-ка, Лес, — продолжил Нибулус, — чем ты занимался последние два дня? Мы уж боялись, не обидели ли мы тебя чем — может, грубо вели себя за обедом или там чавкали...

Иронию Лесовик вряд ли уловил, но слова южанина заставили его задуматься. Мгновение он переваривал услышанное, а затем словно вспомнил, кто он — или кем был последние два месяца, и немного расслабился. Дикий огонек в глазах шамана потух.

— Спрашиваешь, что я делал? Ха, верно, я развлекался... Ты бы видел! В кои-то веки я дышал полной грудью — я жил, жил, наконец! Поверь: никогда прежде я не чувствовал себя таким живым...

Остальные с любопытством, но отчасти и с опаской и даже с некоторой неловкостью смотрели на Лесовика, а тот как ни в чем не бывало откусил ещё кусок мяса.

— Ну и местечко! — продолжал восхищаться он. — Слыхали ли вы о таком? И догадаться невозможно! Говорю вам, за прошедшие два дня я радовался жизни больше, чем за все прожитые годы! Носился по полям наперегонки со зверями, ветер ласкал мне лицо, а трава щекотала лодыжки. Часами бежал я, не ведая устали. Пел в ночи под луной, что сияла меж вздыхающих ветвей. Подобно стреле рассекал я ледяные воды озер; радостно кружился со стайками разноцветных сверкающих рыбок: миг — и они все вместе ныряют или взмывают к поверхности; гладил по спине гигантских серебристых карпов, что напевали мне свои колдовские песни. Я побывал в глубоких гротах из кварца, населенных невиданными созданиями — полурастениями, полуживотными; я думал, такое возможно лишь во сне. Подпевал птицам и беседовал с лесными зверями, которые откликались на мой зов...

— И о чем же, интересно? — вклинился Катти, кивком указав на окорок в руке Лесовика. — Кем пообедать?

— И сполна глотнул соленой красной крови этой земли! — с вожделением подхватил ведун. — О да, ибо сие есть Жизнь! И буду пить, пока не насыщусь! Недра, что ломятся от драгоценных кристаллов; ветер, что уносится ввысь, к самым облакам!.. Я буду пить эту страну, пока не напьюсь допьяна. Клянусь, я никогда не покину это место!

Последнее замечание было встречено возгласами удивления — но без особой тревоги. Почти все время путники посвящали изучению невиданной страны, начисто позабыв о своей цели: а на север шли по странной привычке. Эппа, однако, заметно посвежел.

Потом заговорил Катти.

— Да, — сказал он, привстав на локте и окинув взглядом золотисто-алую страну перед собой, — Возможно, я даже составлю тебе компанию. Со времен последнего визита я не раз задумывался о том, как здорово было бы колонизировать Великандию!

— Что?! — воскликнул Лесовик. Впервые с тех пор, как они вошли в этот край, в его голосе слышалась тревога... и ужас — сильнее даже, чем в доме Ним Кэдог. — Шутишь? И ты туда же!..

— А почему нет? — ухмыльнулся Катти. — Только представьте: огромная нетронутая страна, невиданные звери и птицы так и кишат, куча вкуснющих экзотических фруктов и овощей, которые никто не пробовал, новых пород дерева не счесть. Земля, где всегда светит солнце. Да она просто просится, чтобы ее ограбили! Таких запасов нигде в Линдормине не встретишь. Прямо не терпится до них дорваться. Руки так и чешутся, честное слово. Только подумайте, сколько уникального сырья, причем высшего качества! Представьте, сколько можно за них стребовать! Смотрите, как много здесь всего — не счесть, — особенно древесины! Говоря, не счесть, я не прочь и подсчитать, хе-хе. Эти несметные тысячи квадратных миль жирной землицы так и просятся под плуг: куда ни глянь — пастбища так и зеленеют... зверью тут раздолье: совсем непуганые. Так и лезут в мои ловушки... любопытные такие: им копье вот-вот глаз проткнет, а они все смотрят. Вот потеха! А про горное дело никто не думал? Если сверху такое изобилие — представляете, что творится в недрах? Ископаемые, драгоценные металлы и камни — и, наверное, много ещё чего. Ух, я бы развернулся, понастроил шахт, дым бы коромыслом круглые сутки шел. Нам ведь все по плечу! Мы практичные, упертые, искушенные, с мозговитой башкой и загребущими руками; никаких авторитетов не признаем.

Он почти выплюнул последние слова — словно изрыгнул отраву — и окинул взглядом онемевших слушателей.

— Само собой, начинать придется с малого. Но с небольшим начальным капиталом, — злорадствовал Катти, похлопывая по мешочку с изумрудами у пояса, — я смогу обзавестись рабочей силой; в это время года у дракусов полно незанятых рабов. Сотни хватит. Унесу, сколько получится, а там посмотрим, как пойдет. А вот потом, когда у меня будет целая армия рабов, проложу торговый маршрут прямо через Фрон-Вуду, от самого входа в туннель. Начну с фактории, а там, глядишь, и до города дойдет, а я буду большим боссом, со всеми правами... цены взвинчу до небес, все равно народ поломится. Расширю туннель, обустрою пару мест для отдыха по пути... постоялых дворов, а то и борделей, особенно если удастся поймать дюжину девчонок-хульдров. Что за незабываемые наслаждения могут они доставить мужчине!.. А Паулус?

С губ наёмника сорвался едва слышный стон.

— Ага. Назову «Туннель любви» — темно и славно, обстановочка что надо. А потом, потом я просто вздрючу эту страну, как девственницу, но сперва... сперва поставлю ее на колени. Вырублю леса, пашни разделаю так, что кровь засочится, задеру арендную плату — буду сидеть на заднице и ничего не делать, а в год получать столько денег, сколько великий владыка Пендониума за всю жизнь! Стану самым богатым человеком на свете!

Он повернулся к отряду, ожидая реакции, и увидел именно то, на что рассчитывал. Все как один, разинув рты, смотрели на него — в ужасе. Тивор тихонько рассмеялся.

— Не переживайте, — сказал он, — этого не случится. Обитатели Великандии, увы, не позволят.

Паулус придвинулся ближе. Из всех один он не выказал неприязни.

— Хульдры не проблема, — заверил он Катти, — я бы даже организовал гладиаторские бои...

— Правда? — отозвался Катти. — Хорошо придумано. — И едва слышно пробормотал: — Я говорил не о хульдрах...

Он отвернулся и, порывшись в одной из сумок, извлек небольшое точило.

Лишь Лесовик с его острым слухом уловил последние неразборчивые слова, однако разглагольствования наёмника так сильно его расстроили, что он хотел поскорее о них забыть.

— Мне жаль тебя. Жить здесь и оставаться таким сухарем! Ты ещё хуже, чем пеладаны!

— Но-но! — возмутился Нибулус, не зная, обижаться или радоваться сравнению.

— Вот именно! — негодовал торка. — Совсем как во времена моих праотцов. Когда ваши предки впервые вторглись в наши земли, они вели себя в точности как этот сидящий среди нас рогр. Заставили мой народ разорить собственную землю; каждого мужчину, женщину и ребенка обложили непосильной данью; и если кто-то умирал, его долю выплачивали родные. Саму душу нашу развратили. Принудили работать гонцами, разведчиками, сторожами и даже шахтерами... Так за что вас уважать?

— А что плохого в шахтах? — спросил Нибулус. Он сам не знал, зачем вступает в спор, но не мог смолчать. — Металл — отличительный признак цивилизации; благодаря ему мы поднялись над животным миром.

— Ох, господин Винтус, от твоих слов прямо комок к горлу подкатывает, — с искренней болью в голосе отозвался Лесовик. — Из всех металлов мои праотцы знали лишь железные кандалы, что надели на них ваши родственнички, а деньги им доставались — по монете на глаза покойнику положить.

Пожар в душе шамана улегся, и он почти пришел в себя. Катти умел приводить людей в чувство.

— Люди, вы ходите под солнцем, — упорствовал Лесовик, — но лучи его не греют ваши сердца. Вы как камни в склепе.

— Может, и так, — ответил Катти. — Я исходил немало дорог, в этом и в других мирах, и усвоил одну простую истину: удивляешься лишь первому милому деревцу. А дальше видишь одни дрова.

При этих словах все взоры обратились к Тивору.

Дерево было одним из священнейших символов веры Лесовика: назвать его «дровами» (или, хуже того — «милым деревцем») — все равно что сравнить меч пеладана с кухонным ножом, или факел Куны со спичкой.

Лесовик, однако, пропустил оскорбление мимо ушей. Он решил не размениваться на слова, на ещё один продукт «цивилизации».

— Мародеры, — пробормотал он и повернулся к ним спиной.

* * *

Возможно, в этой стране колдовских грез упоминание Лесовика о мародерах воплотилось в реальность: уже на закате отряд увидел людей.

Заметить их было непросто: стирая все оттенки зеленого, долину накрывали сумерки. Не считая золотисто-румяного отсвета снежных пиков на фоне густой синевы неба у горизонта, вся Великандия окрасилась в серое. Не в скучную и безжизненную городскую серость, а в живые, насыщенные цвета: темные тени зеленой травы, бурой земли, красного заката, синего неба — и всего прочего. Повсюду среди деревьев и в траве зажглись и закружились тысячи огоньков. Вечер едва вступил в свои права, а сумерки уже возвестили о пробуждении миллионов крохотных существ. Волшебная ночь только начиналась, по земле заструилась тонкая серебристая дымка.

Впереди, севернее, куда они направлялись, показалась цепочка незнакомцев. На таком расстоянии расы было не различить, да и само расстояние определить было трудно: в сером сумеречном мире колышущихся теней и блуждающих огоньков Древняя магия играла шутки со зрением. Возможно, это было всего лишь видение, но если и так, привиделось оно всему отряду. Цепочка из десяти (или чуть больше) фигур целенаправленно двигалась на северо-запад, черными тенями маяча на серо-зеленом фоне туманных лугов. Некоторые вроде бы несли на плечах шесты, а у многих были огромные и уродливые головы. Возможно, даже с рогами. Изредка вспыхивали красные блики: то ли огня, то ли просто отсвет солнца.

Паулус тут же вскочил на ноги.

— Хульдры? — спросил он зоркого Лесовика, поглаживая меч, и принюхался, словно учуяв неприятный запах.

Ведун вскинул руку, требуя тишины, и сосредоточился на удаляющихся фигурах.

С севера подул ветер. Сначала о его приближении возвестил шелест листвы и стон вековых ветвей, а следом — посвист высокой травы. И наконец на лица упали первые капли дождя. Ветер дул не сильно, но донес издалека обрывки звуков: птичью перекличку; резкие и злые голоса, грубый хохот, звон металла.

Затем ветер утих, а вместе с ним и звуки. Тьма сгустилась.

— Есть мысли? — нервно спросил Эппа.

— Есть, — бодро ответил предводитель. — Давайте ужинать! Остальные охотно его поддержали и принялись сооружать большой костер, на время забыв о чужаках. Эппа наблюдал за работой, опасливо вглядываясь в темноту на севере. Услышав рядом злобное шипение, он поднял глаза и увидел длинную тень наховианца, нависшую над ним. Тот холодно блеснул единственным тусклым глазом из-под капюшона и негромко заговорил.

— Хульдры, — напомнил Паулус, многозначительно посмотрев на Эппу. — Ночью будь начеку.

Эппа только покачал головой. Совсем спятил бедолага, решил он и развязал свой мешок.

* * *

Впервые с тех пор, как они вошли в Великандию, у Эппы помрачнело на душе. Возможно, причиной тому стали чужаки, а скорее — пренебрежительное отношение товарищей. Так или иначе, старик вспомнил о своей цели — общей цели. Завтра он их поторопит. Эппа вновь вспомнил, кем он был.

Он был Несущим Свет — и пренебрег одной из главных своих обязанностей: перестал лечить. Раны, что затягивались здесь чудесным образом, все-таки нуждались в уходе; осматривая глубокие порезы, синяки и грубо прижжённые язвы, пестревшие на телах спутников, жрец гадал, сколько бы ещё они прозябали в этом колдовском краю, если бы те загадочные фигуры не стряхнули с него чары.

Сперва он поковылял к Паулусу, который меньше других поддался колдовству и уж точно получил самые серьезные ранения. Наховианец вытянул ногу и позволил Эппе делать его дело, а сам тем временем неотрывно смотрел на север и точил меч. К ритмичному бормотанию Несущего Свет примешалось шик-шик-шик точильного камня о лезвие. Казалось, эта привычка сильнее Паулуса: он затачивал меч семь-восемь раз в день.

Другие звуки словно противились жреческому заговору: холодный ветер в жесткой траве шипел все сильнее, сучья стучали все громче, а птицы каркали все тревожнее. Серебристые огоньки придвинулись к вершине холма и теперь дрожали у круга отбрасываемого костром света, словно негодуя. Темное облако обиды над головами путников сгущалось с каждой минутой. Эппа вдруг осознал, насколько чуждо и неуместно звучат его ритуальные песнопения в мире хульдров, но не прервал молитву.

К тому времени, как старик закончил, бодрый огонь в его глазах заметно потускнел, и жрец вновь стал напоминать прежнего усталого Эппу. Притихший, он расположился в ложбинке и призадумался.

Еще совсем недавно мир его был неизменен и устойчив: Добро было Добром, а Зло — Злом. Но Великандия? Что это? Не совсем Зло — во всяком случае, не такое, как Зло Ольхора и его приспешников, но и Добром страну хульдр не назовешь — достаточно вспомнить о Ним Кэдог. Это «срединное место», сумеречный мир между Нордвозом на юге и Мелхасом на севере. И все-таки оно излечило Эппу, когда он одной ногой уже стоял в могиле, поддержало там, где его вера оказалась бессильна.

Дома, с растущим смущением вспоминал он, к волшебному народцу относились как к непрошеным гостям, их отпугивали заговорами, песнями и всяческими самодельными приспособлениями для «отворота», которые изготавливали суеверные бездетные старики. Здесь же волшебный народец властвовал над всем. Здесь их вотчина, а он — непрошеный гость. В царстве чуждых сил Эппа был беззащитен, и это начинало его пугать.

Жрец поёжился, плотнее укутался в серую шерстяную накидку, свернулся калачиком, покрепче сжал в руке каменный талисман и задремал.

* * *

На север, через дремучую чащу, крадучись пробирался одинокий охотник. Древние, цвета ледников, глаза пронзали тьму; чуткие, как у хищника, уши вздрагивали от каждого звука; ноги ступали по-кошачьи мягко. Но как он ни таился, его повсюду провожали взгляды бесчисленных глаз. «Чужаки! — казалось, шипели голоса. — Убирайтесь! Вон! Вон!»

В волшебный край проникла новая зараза, и ее следовало искоренить. Охотник вышел из чащи на редколесье, осмотрелся... и замер. В переплетении ветвей и побегов ярко мигал алый маячок костра. Не медля ни секунды, охотник устремился на свет.

Костер мерцал, словно кровь на зажатом в руке кинжале. Быстро, бесшумно охотник приблизился к расположившимся вокруг костра беззаботным людям. Он стоял в двух шагах, а эти глупцы и не догадывались о его присутствии. Ещё мгновенье — и он будет среди них... И тут высокий закричал. Затем... прыжок: столб оранжевых искр взметнулся в небо, и горящие ветки разлетелись во все стороны.

Люди у костра, обескураженные внезапным воплем Паулуса, инстинктивно отшатнулись и прикрыли лица руками. Затем Паулус опустил меч.

— Идиоты! — ругался прибывший, затаптывая угли. — Ваш костер за многие мили видно!

Это был Катти, и впервые с тех пор, как они познакомились, он рвал и метал от гнева.

Эппа что-то пробубнил, натянув одеяло на голову. Нибулус расхохотался, в то время как остальные просто молча смотрели.

Глаза Катти сверкнули.

— Пока вы тут валяетесь да языками чешете, посечь вас не сложнее, чем хлеб нарезать! Здесь вам не увеселительная прогулка!

Нибулус продолжал хихикать.

— Знаешь, сколько времени мне нужно, чтобы нарезать хлеб? — спросил он.

Остальные принялись укладываться. Катти окинул их полным ядовитого презрения взглядом.

«Смейтесь, смейтесь, южане, — мысленно произнес он, — пока можете. Посмотрим, как вы запоете завтра...»

* * *

Когда волнение улеглось, отряд смог немного поспать. Только у Лесовика сна не было ни в одном глазу. Чувства накатывали на него бесконечными волнами; и впервые с тех пор, как он оказался в Великандии, его бросало в дрожь. Шаман никак не мог избавиться от ощущения, что за ним наблюдают. Словно к холму приближался целый легион злобных, мерзких тварей. Отовсюду доносилась какофония странных звуков: уханье, шипение, кваканье, сопение и незнакомые крики целой армии неведомых существ. Лесовик ощущал их неприязнь, их настороженность. Даже ветер здесь дул все холоднее; ведуну казалось, что на этом пригорке он как на ладони.

Тревожило и что-то еще. Колдун чуял: сегодня ночью в этот край проникла новая зараза — куда более пагубная, чем та, что представляли собой они.

Что-то ещё вломилось в Великандию и отравляло даже сам воздух вокруг. Там, где оно проходило, вяли цветы, листья сохли, лесные ягоды тускнели, гнили и осыпались. При его приближении земные твари зарывались поглубже, птицы улетали с пронзительным криком, словно ужаленные змеей, а насекомые скукоживались и падали наземь. От чужой поступи трава чернела и дымилась, лианы расступались, а кристально чистая родниковая вода мутнела.

Лесовик вздрогнул и огляделся. И тут же встретил взгляд Катти. Солдат удачи, как всегда, был начеку, а его странный головной убор поджал свои жгутики. Обменявшись кивками, оба продолжили всматриваться в ночь.

* * *

На следующий день они встретили воров.

Проснувшись, путники бодрым шагом отправились дальше, навстречу очередному славному дню в Великандии. Наутро встреченные накануне незнакомцы уже казались очередной шуткой волшебной страны, ещё одним миражом. Нибулус тоже решил пошутить и расхаживал теперь нагишом, величественно водрузив на голову шлем. Паулус как всегда высматривал злосчастных хульдров. Лесовик, как ни странно, снова решил присоединиться к их веселой компании.

Все утро путники шли на север — ведомые, а скорее подбадриваемые Катти, Лесовиком и Эппой. Денек выдался пригожим, как и любой другой в этом краю, и Болдх, как и большинство его товарищей, снова позволил себе поддаться одурманивающим чарам Великандии. Когда они вышли из туннеля, он сбросил с души тяжелый груз, а теперь, после плотного завтрака, стоило облегчить и нутро.

— Я вас догоню! — крикнул он товарищам и нырнул в кусты.

Его поглотили зеленый полумрак и таинственное спокойствие деревьев. На вересковых полях гулял легкий ветерок: мелодично посвистывал и доносил чуть кисловатый аромат цветущей бузины и радостное пение птичьего хора. Здесь же царила тишина. Лишь наверху, в кронах, едва слышно постанывал ветер.

Не чувствуя опасности, странник шумно ломился через подле- : сок и вскоре вышел к чудесной полянке с высокой, мягкой травой по колено. Невидимый ручеек журчал неподалеку. Тут и там открывали свои огромные зонты красные мухоморы и росли совсем уж великандские бледные поганки. Болдх вдохнул запах молодых листочков прячущейся в тени пролески и прислушался к щебету одинокого дрозда, который внимательно разглядывал его с невысокой ветки.

— Отлично, — прошептал Болдх и спустил штаны. Мягкие травинки игриво и ласково щекотали попу. Болдх расслабился.

Он сидел, вслушиваясь в тихие, приглушенные лесные шорохи. Наверняка среди других звуков прятались и голоса: пару раз ему казалось, что из чащи доносится жутковатое, и в то же время чарующее пение. Странник поднял взгляд и увидел, что черный дрозд по-прежнему смотрит на него, но почему-то замолк. В наступившей тишине отчетливо послышалось тихое хихиканье.

«Пора закругляться, — подумал Болдх, выдирая щедрый клок травы. -— Не хотелось бы, чтобы меня застали хульдры...»

И тут Болдх почувствовал холодное острие лезвия у горла.

Безмятежность последних дней куда-то улетучилась, и его бросило в жар.

Мыслей о смерти, правда, пока не было; Болдха и прежде не раз подстерегали и грабили. Главное — делать все, что он, или она, или они скажут...

— Фойириго бинайнсну оймемаефф энансмапама, — раздался голос откуда-то спереди, совсем близко, и тут же отовсюду дружно грянул хриплый хохот.

Взгляд Болдха затравленно метался по сторонам: никого не было видно.

«Хвитакрист! — запаниковал странник. — Тихо они подобрались! Но как?..»

Из кустов выступили несколько фигур.

Если прежде тот факт, что напавшие говорили на его языке, служил хоть каким-то утешением, при первом же взгляде на них надежда улетучилась. Болдха теперь по-настоящему ожгло страхом, и мысли о смерти вдруг стали весьма актуальными.

Напавших было пятеро — нет, шестеро, если считать того, что стоял сзади и держал нож у горла. За все годы странствий Болдх ещё ни разу не встречал столь пестрого сборища кровожадных, мерзких и развязных отморозков, как те, что стояли сейчас перед ним. Людей двое, остальные — сборная солянка из представителей прочих рас со всех уголков Линдормина. Болдх пробежался взглядом по ряду ног перед собой и насчитал двух людей, хогера, боггарта и (шутки кончились!) грелла. Позади них монолитной глыбой возвышался фута на три, не меньше, облаченный в доспехи тасс.

Закоренелые, вооруженные до зубов убийцы; и все клинки нацелены прямо на Болдха.

— День добрый, — хриплым голосом поприветствовал он.

Губы одного из людей скривились в неком подобии ухмылки, а клыкастая пасть грелла разинулась в оскале, от улыбки весьма далеком, сопроводив его почти кошачьим шипением, и даже сквозь запах собственных экскрементов Болдх почувствовал зловонное дыхание.

«Хрен-Адан, ненавижу греллов!» — только и подумал Болдх, с отвращением глядя на черно-синюю шкуру и длинные ядовито-зеленые, торчащие во все стороны волосы.

Как всякий уважающий себя человек, Болдх предпочитал не связываться с другими племенами, обращаясь к ним лишь в случае крайней необходимости. Но греллов он обходил за много миль, пусть даже приходилось потратить лишний день пути. Болдх знал, что многие специально их разыскивают для собственных сомнительных целей, но в его глазах люди, которые якшались с этой гнусью, были ничем не лучше греллов: сутенеры, вымогатели, контрабандисты, наёмники, и — да, куда же без них? — ольхориане. Последние набирали здесь храмовую стражу, похитителей тел или даже палачей — ибо греллы славились своей жестокостью. А также распутством, которое многим приходилось особенно по душе. Самки вызывали отвращение даже у самых отчаянных, зато продажные самцы последнее время пользовались большим спросом у обеспеченных дам, которым некуда было девать время и деньги.

У стоявшего перед ним на поясе висели три топорика — излюбленное оружие морских волков Багрового моря для метания по живым мишеням. Но этот грел не походил на пирата; судя по сети и цепу с тремя шипастыми шарами, он, вероятно, недавно работал вышибалой в каком-нибудь доме терпимости.

Внезапно Болдх почувствовал, что лезвие плотнее прижалось к бьющейся яремной вене, и замер. Сильные тонкие пальцы ухватили его за волосы и больно запрокинули голову. Глухо вскрикнув, он совершенно застыл. Резкий удар в спину отозвался вспышкой боли по всему телу. Чуть не свалившись, все ещё в полуприседе со спущенными штанами, Болдх подчинился безжалостным рукам.

И услышал, как бандиты приближаются.

— Жанену, ичва бебана, пеккучи нанапена? — с вызовом спросил один из людей.

Это был язык родины Болдха, Пендониума, хотя такого диалекта Болдх никогда не слышал. «Жанену» значило «где», а «пеккучи нанапена» можно было перевести как «твои дорогие» или «твои любимые». Также это могло означать «Где твои деньги?» или «Где твои друзья?» Выражение «ичва бебана» обозначало кишечное расстройство у собак, питающихся в отхожем месте (Болдх решил пропустить его мимо ушей).

— Кинасема оефф-лает доерст! — отчаянно затараторил он, изо всех сил стараясь передать пендонийский говор и надеясь на лучшее. Не важно, знают они о его товарищах или нет. Он любой ценой должен внушить бандитам, что путешествует не один и за него есть кому заступиться.

Болдх дрожал от страха и чувствовал себя ужасно уязвимым. К тому же приходилось все время смотреть наверх.

Над ним со всех сторон нависли лица, заслоняя солнце. Одно из них особенно пристально его разглядывало. Суровое, безжалостное лицо, какое вполне могло принадлежать закоренелому преступнику — лицо, созданное, чтобы пугать. Заросшую щетиной зверскую морду с бледной, липкой от пота кожей обрамляли черные космы, длинные, но жидкие, сосульками свисавшие на шею и плечи. Губы напоминали двух жирных слизней, а глаза — маленькие, как у свиньи, и черные, как у акулы — были пусты и бездушны. По одежде этого ходячего ужаса ползали вши и какие-то личинки.

— Значит, — сказал бандит по-пепдонийски, — ты пеладан. Так-так, интересно. Надо будет познакомить тебя с Эглдавком, ему это понравится. — Почувствовав, как руки в перчатках проходятся по его коленным чашечкам, Болдх заскулил. — А он, я уверен, будет рад познакомить свой боевой молот с этими местечками!

— Я не пеладан! — выпалил Болдх, тоже на пендонийском. — Я из Хрефны!

Хрефна была обширной лесистой областью на северо-востоке Пендониума. Дальше прочих удаленная от столицы Имла-Элигиада (не по расстоянию, по влиянию), Хрефна считалась глухим и неуправляемым краем, и вообще-то пеладаны там не селились. Уже много лет эта местность служила прибежищем отщепенцам, ворам, разочаровавшимся бывшим пеладанам, мирившимся с опасной близостью дракусов из соседнего Божгода. Для верховного правителя Имла-Элигиада Годвина Морокара Хрефна была чем-то вроде выгребной ямы, которая к тому же служила самоуправляемой буферной зоной между столицей и Божгодом. Другими словами, чем меньше придется иметь с ней дело, тем лучше.

Но если Болдх и лелеял надежду смягчить сердца разбойников, назвавшись хрефнийцем, вскоре он понял, что затея провалилась. Его мучитель выкрикнул: «Врешь!» — и ударил пленника.

Слепящая боль заволокла сознание, ноги подогнулись. На несколько секунд мир поблек. Вскоре зрение вернулось, однако перед глазами все плыло: странника выворачивало, он с трудом ловил ртом воздух. Сквозь пелену Болдх увидел собственные пальцы — и заметил, как сильно они дрожат. Губы горели, левая половина лица онемела. Потом что-то тихонько зашкворчало, и в нос ударил запах горелой кожи.

«О боги! — подумал Болдх, борясь с головокружением и тошнотой. — Это ещё что за мерзость?!»

Поднеся губы к самому уху жертвы, мучитель проворковал:

— Я пока легонько. — Осклабившись, он потряс оружие перед носом у Болдха, и тот понял, что ему не лгут. Это был тяжелый чугунный митр, похожий на булаву с шипастым шаром на конце — но старинный, филигранной работы. Подобно посоху волшебника, митр излучал опасность и силу.

Разбойник продолжил:

— Соври ещё раз, и я ударю посильнее, так что кожа до кости сварится. Не из леса ты: говоришь как человек с запада или южанин из Артурана. Вот познакомишься с Эглдавком — узнаешь, как звучит хрефнийский акцент.

Он жестом велел, чтобы Болдха отпустили, и тот рухнул на землю. Прижатый наставленными на него колющими, режущими и рубящими предметами, странник уткнулся горящим лицом в прохладную, мягкую траву, ощутил ее свежесть, ее живительную силу, с упоением вдохнул этот терпкий запах и зарылся поглубже.

Затем его резко дернули вверх и поставили на ноги. Болдх осмотрелся. Следующие несколько секунд он оценивал свои шансы.

Истязатель с митром наверняка был тут главным. Бывалый мерзавец. От него так и веяло смертью. Она глядела из его глазниц, читалась в морщинах и шрамах на грубом лице и даже в развязных манерах. Казалось, он голыми руками насмерть порвал немало молящих о пощаде жертв — так, забавы ради.

Но ещё большие опасения внушали одеяние и надменная манера держаться этого изверга: в них явственно читалось что-то ритуальное, почти религиозное. Возможно, тому виной был кхис, который — теперь Болдх видел — висел в ножнах на поясе садиста; ольхорианский жертвенный кинжал с его волнистым лезвием ни с чем не спутаешь. А вдруг эти головорезы поклоняются Ольхору? От одной этой мысли Болдха чуть не стошнило. Если так, его ожидает жуткая смерть.

Он рассматривал одежду разбойника в поисках какого-нибудь знака или символа Владыки Зла. На плечах бандит носил темно-синий плащ, а под ним — кожаный пурпурный дублет с блестящими металлическими чешуйками. Ни знака, ни эмблемы Ольхора. Но когда бандит повернулся, чтобы что-то сказать тассу, Болдх заметил три символа, вышитых сзади на плаще. Он пригляделся и с изумлением обнаружил, что это не оккультные знаки ольхориан, а руны торок!

Мёртвая голова Ольхора, руна Эрсы и Факел Куны. Вместе.

Что бы это значило?

И что этот большой человек делает среди нелюдей? Почему выбрал такую звериную, дикую компанию? Извращение какое-то.

Делая вид, что потупил взгляд, как бы в знак почтения, Болдх сумел бегло осмотреть разбойников, тайком изучив каждого из них. Он так дрожал, что едва мог стоять, от ужаса все внутренности взбунтовались и подкатывали к горлу. Но Болдх прекрасно понимал, что у него не будет ни единого шанса спастись, пока он не узнает (или хотя бы не оценит) своего врага. Он заставил себя собраться.

Тасс был по крайней мере на фут выше, чем кузнец из Мист-Хэкеля — и намного крупнее. Огромные доспехи едва вмещали тело великана, а на маленькой голове крепко сидел шлем, похожий на чашу для медовухи. В одной руке тасс держал бхудж, внушительных размеров мясницкий топор из зазубренного, почерневшего железа, в другой — сжимал булаву пяти футов длиной, которую человеку не под силу было бы поднять и двумя руками. По правде говоря, выглядел тасс непобедимым и смахивал на джатула — огненного великана, кузнеца из преисподней. Он недвижимо стоял и смотрел на Болдха; его лицо, не обремененное мыслью, ничего не выражало.

В сжимавшей бхудж руке тасс держал поводок, на другом конце которого был привязан боггарт. Мелкий и косматый, как все боггарты, этот был ухожен — в отличие от своих братьев, которые обычно копошились в мусоре где-нибудь на задворках цивилизации, как последние дворняги. Выступающие над нижней челюстью клыки были украшены золотыми коронками, а на руках боггарт носил багхнагхи — что-то вроде шипастых кастетов. Смерив Болдха мрачным взглядом, он облизнулся.

— Не дергайся, пеладан, — предупредил разбойник с митром. — Самцы их вида не любят, когда им смотрят в глаза. Полегче, а то чего доброго наш Гринни решит погадать на твоих кишках.

Гринни. Да, это имя красовалось на ошейнике. Болдх быстро отвел глаза. Боггарты славились своими шаманскими ритуалами: вспарывали жертвам животы, чтобы предсказать будущее по их внутренностям.

А потом жертву съедали.

Нахохлившегося Гринни вернули хозяину — державшему нож у горла Болдха.

Странник не удивился, увидев полга. Мелкий поганец неторопливо принял поводок, наградив пленника своей самой устрашающей ухмылкой. Болдха всегда поражало, как полгам удается запросто смотреть сверху вниз на любого, кто по крайней мере на фут выше их самих. То ли тренируются, гадал он, то ли и впрямь эти мелкие гады уже рождаются самыми заносчивыми ублюдками во всем Линдормине?

Кичливый, как худшие из его сородичей, полг нарядился в темно-красные, зеленые и коричневые тона и был весь обвешан серебром и золотом, а висячие усы могли бы служить подтяжками для штанов. За спиной у полга висело на ремнях метательное копье с широким наконечником, а за поясом торчал халади. И то, и другое — типичное охотничье оружие полгекой элиты. Особенно впечатлял кинжал. Не будь Болдх загнан в угол, он бы оценил его по достоинству: два длинных, изящно изогнутых клинка, разделенных рукоятью. Судя по ауре, которую Болдх ощущал, когда кинжал был прижат к его артерии, это было магическое оружие, возможно из тех, что возвращаются наподобие бумеранга.

Шайка была вооружена куда лучше, чем обычные воры; они скорее походили на боевой отряд, чем на бродячих разбойников. Болдх подумал о своих друзьях: где-то они сейчас? Впрочем, ждать от них спасения все равно не приходилось. Что они могут против таких противников?

По команде вожака второй человек подошел к Болдху. Хотя его волосы были светлые, завязанные в длинный, сальный хвост, эти двое походили друг на друга как братья: оба крупные и мускулистые, с поросячьими глазками на грубых лицах. Однако в отличие от брата, одетого как на похоронах, второй предпочитал выставлять свое тело напоказ. Он снял куртку и повязал на талию, обнажив мускулистый торс.

Приблизившись, он вдруг резко махнул вулжем в сторону Болдха. Тяжелое остроконечное лезвие просвистело у самого лица, едва не задев нос. Болдх отпрянул и упал на спину, а воры расхохотались.

Блондин широко улыбался, как идиот, и Болдх, превозмогая страх, выдавил похожую улыбку, хотя к глазам уже подступали слезы.

— Ещё дюйм, и ты бы сдох. — Владелец вулжа окинул безумным взглядом свою добычу и воткнул длинное древко в землю. Болдх во все глаза смотрел на лезвие, намазанное чем-то вонючим. Отравленное?

Но не успел он присмотреться, как мускулистая рука разбойника легла на рукоять Сполоха и отобрала меч.

Небо тут же померкло, солнце скрылось за тучами; с жутким визгом, сгибая деревья, налетел порыв ветра. Все, включая Болдха, тревожно заозирались.

Вскоре небо прояснилось, и ветер стих.

Вор пожал плечами и вернулся к мечу.

— Сойдет для начала, — дал оценку он и кинул меч брату, который все ещё не мог отвести взгляд от деревьев. Тот поймал пламенник за рукоять и с беспокойством принялся его разглядывать. Пока он задумчиво крутил меч так и эдак, второй продолжил обыскивать Болдха в поисках ценностей.

Вор быстро прикарманил ожерелье из зубов акулы с прекрасной жемчужиной, а остальные предметы раздал подельникам: брошь в форме ятагана; кожаный пояс, украшенный гранатами; тяжелые браслеты из нефрита; даже любимый бурдючок Болдха из кожи ящерицы — все эти дорогие сердцу сувениры из дальних стран, в которых он побывал, мест, таких далеких, что никто, кроме него самого, и представить не мог, где их искать! Болдх был в ярости: у него отнимали самое дорогое.

Но о Сполохе он не жалел: даже лучше, что они забрали эту жуткую штуку.

Вожак наконец оторвал взгляд от пламенника и посмотрел на брата.

— Ну что, мы готовы, Катвулф?.. Отлично, тогда возвращаемся к остальным; они уже должны были закончить. Флекки, свяжи дядю. Поведешь его.

Хогерка, одетая почти как монахиня — в плащ с капюшоном — вразвалочку направилась к Болдху, распуская длинный моток ржавой проволоки. Пока грелл держал руки пленника за спиной, Флекки больно связала его запястья. Платье красноречиво говорило, что она из речных хогеров. От одежды шел затхлый запах, слегка отдававший тиной; даже набор медных орудий на поясе позеленел от сырости. Закручивая врезавшуюся в запястья Болдху проволоку, Флекки не спускала глаз с пленника. Лицо хогерки, серое, с резкими чертами, расчетливое — типичное для ее расы — было вороватым и наглым, как у остальных бандитов.

Руки свяжем мы прутком. Ослепим глаза огнем. Поколотим, изобьем. Кожу заживо сдерем.

Так она пела за работой. Закончив, хогерка взяла в руку пату и стала подгонять Болдха уколами острия.

Уже на выходе с поляны главарь на секунду остановился и обернулся к Болдху.

— И, друг, — выкрикнул он, — подтяни-ка штаны... Вот молодец!

* * *

Вряд ли Великандия успела сильно измениться с момента пленения Болдха, но в его глазах страна вдруг утратила всю свою красоту и очарование. Она стала холодной, суровой и безжизненной, как каменистая пустошь, пепельно-серой; и теперь эту бесцветность суждено оживить лишь алой пролитой крови.

Боль от ожога на лице острыми иглами стреляла в голову, вызывая приступы тошноты. Ко всему прочему Болдх обливался потом, и причиной тому был не только страх. Сам воздух изменился, стал липким, как в джунглях, и душным, как в поздний вечер на свежескошенном поле.

Едва заметный ветерок донес голоса откуда-то спереди: звенящие от ярости, гневно клокочущие. Особенно один. Когда они подошли поближе, Болдх различил голос Нибулуса; тот изрыгал неистощимый поток высокохудожественной, лихо закрученной брани, и Болдх не осмеливался даже подумать, кому эта брань предназначена, и почему.

А затем странник увидел своих товарищей, и его сердце облилось кровью. Они стояли на склоне поросшего колокольчиками луга, спускающегося от вековой рощи с раскидистыми дубами. Обступив Женг. Плечом к плечу. С оружием в руках.

Окруженные остальными ворами.

Болдх разочарованно осмотрел вторую часть банды. Их также было семеро: четыре мужчины, одна женщина, ещё один хогер и — такое он видел впервые в жизни — дракус. От этих воров, как и от схвативших Болдха, веяло какой-то разнузданной кровожадной удалью.

До драки дело пока не дошло, зато хватало смачных ругательств, которые, извергаясь, словно лава, накаляли атмосферу Насколько Болдх мог разобрать с такого расстояния, обличительная речь Нибулуса предназначалась не стоящим перед ним налетчикам, а двум жрецам: оба явно отказывались выполнить его приказ и «заняться делом». Нибулус был без доспехов (оказавшись в Великандии, он больше их не надевал), однако, судя по решимости с которой пеладан сжимал Анферт, ни о каком повиновении и речи не шло.

— Да что с вами обоими? Ещё и не из таких переделок выходили! Деритесь же!

Но драться было некому. Лесовик лежал на земле, пытаясь подняться и зажимая глубокую рану на лбу. Паулус, очевидно, ждал, когда вернется Болдх и перевес сил чуточку изменится, и потому стоял наготове, не двигаясь с места. Обнажив полуторный меч, наёмник бесстрастно смотрел на стоявшего перед ним разбойника в маске, который пытался запугать его своим обширным набором жутких орудий.

А Катти... плута уже и след простыл.

Болдха грубо подтолкнули, и ещё раз — сильнее, так что он споткнулся и едва устоял. В конце концов странник получил такой тычок в спину, что потерял равновесие и грохнулся на землю. Хотя в последний миг ему удалось повернуть голову, чтобы не удариться обожжённой щекой, он все равно громко закричал, когда острые травинки впились в обгоревшую кожу.

Сильные руки поставили Болдха на ноги и снова подтолкнули вперед.

Две группы с радостным гиканьем воссоединились, и в сторону окруженных путников был дан залп из грубых выкриков, сопровождавшихся непристойными жестами.

Нибулус, который тоже рассчитывал на возвращение Болдха, наконец его увидел. А ещё он увидел, кого тот с собой привел, и связанные руки, и хогерскую пату у шеи. У пеладана отвисла челюсть.

— Болдх, дурная твоя голова! Ты что делаешь? — Он так разозлился, что сам не понимал, что несет.

— Вас спасать пришел, — едва отдышавшись, выкрикнул Болдх. — Разве не ясно?

Когда они приблизились, разбойник из второй группы что-то крикнул на незнакомом языке главарю схватившей Болдха шайки. Это был невысокий коренастый мужчина лет под сорок, который как раз благодаря своей обычности выделялся их этой странной компании. Короткой стрижкой, полным краснощеким лицом и ничем не примечательной одеждой он скорее походил на каменщика, чем на вора.

Однако на поясе у него висела здоровенная «утренняя звезда», и вдобавок он держал в руках мушкетон, направленный прямо на Нибулуса.

После воссоединения разбойников расклад стал четырнадцать против четырех, если не считать обездвиженных Болдха и Лесовика. По мнению Болдха, им оставалось лишь сдаться; попытки договориться стали бы пустой тратой времени, а сопротивление — самоубийством.

Так почему же, ради всего святого, Нибулус стоит и размахивает мечом? У Болдха снова прихватило живот, сердце стиснула черная тоска, и он явственно расслышал тиканье часов, отсчитывающих последние секунды его жизни.

Неясно, что сказал человек с ружьем главарю шайки, которая захватила Болдха, но в ответ главарь замотал головой, ткнул большим пальцем руки в сторону пленника и отозвался на том же языке. Последовал явно весьма резкий ответ коротышки, и, как ни странно, разбойник с митром отступил. Злобно оскалившись, он повернулся к Болдху и снова обратился к нему:

— Скажи своим, чтоб сдавались. Пусть отдают ценности, оружие, лошадь — и валят отсюда!

Теперь все взгляды были обращены на Болдха. Он прочистил пересохшее горло и перевел услышанное. Поняв, что общение стало возможным, эскельцы заметно оживились. Кое у кого в глазах даже мелькнуло восхищение их неудавшимся спасителем, но Болдху было не до гордости.

— Болдх, ты их понимаешь? — с надеждой в голосе спросил Нибулус. И добавил: — Что у тебя с лицом?

— Порезался, когда брился, — отозвался Болдх. — Да, я их понимаю: это вроде как мой родной язык. И я настоятельно прошу тебя их слушаться.

— Не секретничать! — предупредил тип с поросячьими глазками, поднеся острие ножа к глазному яблоку Болдха.

В этот момент внутри круга защищавшихся что-то зашевелилось и все увидели, как Лесовик поднимается на ноги. Причем, несмотря на рану, он не шатался, а стоял уверенно и твердо, крепко сжимая в руке посох. Словно он специально оставался лежать, черпая силы из самой земли, готовясь к смертной битве. И теперь, горделивый и статный, он с холодной решимостью смотрел в глаза врагов — воплощение праведного гнева. Правда, впечатление слегка портил капюшон: волчья голова съехала на бок и сейчас скорее походила на драную кошку.

— Вот это я понимаю! — с улыбкой выдохнул Нибулус.

Болдх же просто прикидывал в уме шансы пятерых против четырнадцати.

— Делай, что они говорят, — гаркнул он Нибулусу. — Ладно?

Болдх ждал ответа пеладана, и по бровям его струился пот. Нибулус не спускал глаз с человека с мушкетоном. Пеладан впервые видел подобное оружие, но был опытным воином и знал, что когда в лицо тебе смотрит огромный раструб, нацеленный красноглазым маньяком с кабаньим рылом, — добра не жди.

Прошла секунда, другая, и какое-то неуловимое движение губ пеладана подсказало Болдху, что тот принял решение.

— Когда я ударю, врежь гаду локтем под дых — ровным голосом произнес Нибулус.

У Болдха глаза полезли на лоб.

— Прости, — с искренним сожалением в голосе добавил пеладан. — Как только мы сдадимся, нас перережут.

— Нет! — зашипел Эппа и вцепился в уллинх пеладана.

Воры тем временем крепче сжали оружие.

Да, — вмешался Финвольд. — Нас все равно убьют. Ты что, не понял? Они же из Тивенборга.

Обычно желтоватое лицо Эппы вмиг стало пепельно-серым.

Тивенборг. С незапамятных времен злодейская крепость на Воровской горе была как гнойный нарыв, который то и дело прорывался, опустошая окрестности. Расположенная глубоко в диких горах на самом востоке Пендониума, крепость долгие годы привлекала подонков, слетавшихся туда как навозные мухи.

Язык, с которого переводил Болдх (хотя сам странник лишь сейчас это понял) был тивенским наречием — исковерканной, упрощенной версией пендонийского, смешанного с языками соседних племен. А учитывая присутствие здесь обитателей Хрефны и Божгода — все вставало на свои места. Лишь Тивенборгская клоака могла породить подобное сборище отщепенцев.

Последователи разбойничьего барона Мордра-Калвера не питали нежных чувств к людям, имевшим хоть какое-то отношение к военачальнику Годвину Морокару, их заклятому врагу.

Человек с мушкетоном — судя по всему, главарь — пристально смотрел на Нибулуса. Ни разу ещё не встречал он настолько отчаянного сопротивления при таком численном перевесе. Главарь с грустью заглянул в глаза пеладана; он догадывался о том, что сейчас произойдет, и явно колебался.

— Долен! — прокричал он дракессе. — Тдап-дхна хвикь ойчнидз?

Дракесса чудно повела головой, заломила свою «легионерку», и ее прежде затуманенные глаза ярко сверкнули, присматриваясь к пеладану. Нибулус дрогнул, отчего-то пасуя перед этими черными как смоль глазами, горевшими на лице, слишком белом для живого существа и слишком совершенном для нежити.

Синие губы с шипением разомкнулись:

— Никвех лавкоу койу надх х'див!

Воры приготовились к атаке. Болдх зажмурился, в тщетной надежде защититься от кхиса. Один из воров, человек в цветастых шелках, не спускавший глаз с их вещей — а особенно, с привязанных к лошади доспехов Нибулуса, — попытался схватить под уздцы Женг — и был без лишних церемоний отброшен на несколько ярдов мощным ударом копыт. Когда поднялся шум, Болдх приготовил локоть, чтобы ткнуть посильнее.

— ДОСТАТОЧНО! — внезапно прогрохотал голос, и все замерли.

Главарь опустил мушкетон и обратился к Болдху на тивенском наречии:

— Может, мы и вас и убьем, если сложите оружие, а может, и нет; не упускайте свой шанс. А не подчинитесь — вам не жить...

Не дожидаясь ответа, он положил ружье, а за ним и «утреннюю звезду» на траву. Болдх поспешно перевел, надеясь, что если он очень постарается, бойню удастся отложить.

— Разуйте глаза, — сказал главарь. — Мы воры. Мы крадем. Мы не убиваем без нужды.

Вроде бы сработало. На какой-то миг.

Оставив оружие лежать там, где он его положил, предводитель представил свою шайку.

— Меня зовут Иорсенвольд, и приказы здесь отдаю я. А это, — сказал он, положив руку на плечо разбойника с митром, — брат Освиу Гарротика, монах-убийца из Ордена кардинала Салота. И мне тоже брат — брат номер один, так сказать. Вижу по твоему лицу, что ты уже испытал, на что способен его митр, да и клинок, что смотрит тебе в глаз, недооценивать не стоит. Он высасывает душу: весьма полезный инструмент для служителя культа.

«Разве у глаза есть душа?» — не понял Болдх.

— Брат номер два, — Иорсенвольд указал на хвостатого блондина с алебардой, — однажды посетил пещеры Аггедона и вот этим самым бердышом рассек фоссегрима. Ты ведь с тех пор так и не смыл яд, верно, Катвулф?

Кровь морского аггедонского вирма считалась самым страшным ядом — сильнее любого, изготовленного человеком.

— Моя сестра, Элдрика, — продолжил главарь, не распространяясь об умениях сестры. Элдрика была приземистой и невзрачной, как сам главарь, и выглядела вполне мирно, если не считать двуручной глефы, которую она сжимала в дрожащих руках.

— Наши «невелички»: Кхургхан, Флекки и Брекка. — Иорсенвольд кивнул на полга и двух хогеров. — Не судите их по размеру; Кхургхан не знает себе равных в стрельбе, а за дикий нрав изгнан своим собственным племенем!

Болдх постарался не встречаться взглядом с воинственным мелким гадом, который игрался с оружием, как злобный ребенок.

— Снаряды Флекки тоже непростые. — Иорсенвольд говорил о тонких металлических метательных кольцах речной хогерши. — Чакрамы смазаны весьма интересными составами. Никогда не знаешь, что тебя ждет — мгновенная смерть, мучительные корчи, паралич, мужское бессилие или что похуже... кто знает, какие жуткие рецепты хранятся в этой изобретательной головке?

По какой-то причине предводитель пропустил Брекку, второго и с виду вполне безобидного хогера. Наверняка этот тощий, сутуловатый скальный хогер не нес особой угрозы, не считая скального топора и тесла — лишь эти два предмета из большого набора инструментов на поясе хогера могли худо-бедно сойти за оружие. Серьезный, сосредоточенный, даже робкий с виду хогер в руке сжимал большой деревянный щит с железной каймой, второй такой же был привязан к спине, а на голове, под капюшоном, блестела железная каскетка.

Иорсенвольд сразу перешел к представлению человека в маске, что стоял перед Паулусом. Надетая на нем безрукавка не скрывала гибкого, блестящего от масла тела, лицо же пряталось за забралом огромного шлема. Виднелась лишь пара холодных, воспаленных глаз. На самом деле, если бы не свисающие со спины пряди ярко-синих волос, никто бы и не заметил, что перед ними полугрелл.

Болдха скорее заботило оружие этого вора — целый арсенал. За спиной на ремнях висел обоюдоострый боевой топор, а на боку, в богато украшенных ножнах красовался ятаган. И в каждой руке вор держал по неведомому оружию:

— Манопл нашего Сердду-Сангнира, конечно, выглядит не-приятно... — Иорсенвольд говорил о мече, прикрепленном к железному наручу на левой руке полугрелла.

— Плотоядный Мортис, — прошипел полукровка, представляя любимую игрушку, — закусит вашим сердцем и меня угостит.

— Но его арбалет куда опаснее: выстреливает одновременно пятью стрелами. А ятаган — Танцующий клинок, он может сражаться сам по себе.

Глаза Сердду-Сангнира расширились от недоброго предвкушения. Подобно прочим ворам, он ловил каждое слово главаря и втайне ликовал, словно палач перед началом своей грязной работы.

—Думаю, Хлесси не нуждается в подробном представлении. — Главарь кивком указал на грелла. — Я уверен, вы и так наслышаны о его расе. Добавлю лишь, что ему принадлежит рекорд: он может пытать жертву две недели, поддерживая в ней жизнь...

— Только из-за почасовой оплаты, — возразил на своем языке Хлесси.

Предводитель представил и остальных, одного за другим. Долен Катскаул, дракесса, в каждой руке по кинжалу. Раедгифу из Релма-Файнд, молодой искатель славы, обладатель тончайших шелков, мешковатых кожаных штанов и рвущих плоть цепов. А также Эглдавк Клагфаст, бывший пеладан из Хрефны, и его мощный боевой молот (у Болдха подогнулись колени).

И наконец...

— А это Пооррр! — смачно объявил Иорсенвольд.

Все повернулись к гигантской, закованной в доспехи фигуре великана-кочевника тасса. Тот стоял молча, даже не рыча и не сверкая глазами. А ему и не нужно, содрогнулся Болдх.

— В общем, — подытожил главарь, — против вас четырнадцать самых отчаянных головорезов во всем Тивенборге, вооруженных до зубов; четырнадцать пар метательного, отравленного, магического и просто убойного оружия — и каждое нацелено на ваши жалкие шкурки. Если вы сейчас же не отдадите нам все имущество, забудьте об очередном вдохе, потому что его не будет.

Перед Нибулусом встал выбор. Почти наверняка погибнуть, сопротивляясь, или сложить оружие — и почти наверняка погибнуть. Все взгляды устремились к нему.

Нибулус выглядел спокойным. Да, лицо его блестело от пота, но это было делом обычным. Зато глаза горели решимостью и неотрывно смотрели на Иорсенвольда, изучая и оценивая.

Пеладан принял решение.

— Первым он не нападет, — объявил Нибулус по-эскельски. — У него на лице написано.

Надежды Болдха испарились. «Отлично! — подумал он. — А больше там ничего не написано?»

— Он говорит, это разумно, — быстро перевел странник для Иорсенвольда, достаточно громко, чтобы слышали другие бандиты, — но ему нужно убедить своих людей.

— Финвольд! — тут же выкрикнул Нибулус. — Какая магия у нас есть?

— Помнишь прошлый раз, когда нас прижали? — спокойным голосом ответил Финвольд. — Волки? Та самая.

— Нет, — стараясь ничем не выдать их замысла, заикаясь, произнес Эппа. — У меня есть заклятие сна, у тебя — дружбы; если вместе...

— Не. Будь. Идиотом, — улыбаясь и по-дружески кивая начинающим терять терпение бандитам, ответил собрату по вере Финвольд. — Тут нужна грубая сила. Лесовик, ты с нами? С волками жить, по-волчьи выть, а?

— Вообще-то, — ответил Лесовик, делая вид, что опускает посох, — слабый волк всегда бежит от сильного. Думаю, нам нужно найти брешь и попробовать прорваться.

Финвольд придвинулся к пеладану.

— Это сучье отродье понимает лишь силу, — сказал он, убирая меч в ножны, но тайком ощупывая плащ в поисках мешочка с особым порошком, — и как любой пес, силы боится. А мы сильны магией.

Болдх не верил ни в какого Куну, однако уверенность жреца его поразила. Даже если это была всего лишь игра — то игра, достойная лучших театральных подмостков Луттры. Сложно казаться спокойным, когда на тебя направлено оружие четырнадцати тивенборгцев.

Но и на краю гибели Болдх кипел от ярости при мысли о том, что эти недоделанные учителя пытаются им манипулировать. Болдх сам не ожидал, что гнев, прежде запрятанный глубоко в душе, вырвется наружу. Зато гнев направил его мысли в правильное русло. Раз ни Сила, ни Переговоры, ни Побег не прошли, остается одно.

— Иорсенвольд! — неожиданно выкрикнул он. — Тебе не нужны новобранцы?

По рядам разбойников прокатился раскатистый хохот.

К тому же, к немалому огорчению Болдха, Нибулус и Паулус дружно повернулись в его сторону, чтобы посмотреть в глаза.

Он чертыхнулся. Неужели догадались? Болдх знал, что оба провели немало времени в пендонийских войсках — так, может, им знакомо слово «новобранец»? Странник в жизни не страдал от угрызений совести и считал верность непозволительной роскошью; теперь под тяжелыми взглядами двух опытных воинов его лицо вдруг запылало, выдавая готовящееся предательство.

Но острие кхиса брата Освиу по-прежнему касалось его глаза, а проволока держала крепко.

— Я едва с ними знаком! — завопил он на тивенском наречии. — Я за деньги служу... и лошадь моя!

Освиу резко вскинул руку. Все притихли, и он промурлыкал Болдху на ухо:

— А как же насчет верности? Мы, воры, стараемся держаться вместе.

Шайка захихикала, и Болдха обдало зловонным дыханием Освиу.

«У воров нет чести», — рассудил странник и ответил:

— Я такой же, как вы: я с теми, кто сильнее.

— Этого недостаточно!— воскликнул Иорсенвольд, но тут его прервал брат Освиу.

— «Лишь кровью от крови своей да очистится неверный...», — процитировал тот. — Пусть докажет, пусть прикончит одного из своих.

Воры возбужденно загикали: то-то будет потеха! Длинный лиловый язычок Хлесси высунулся от предвкушения; Гринни натянул поводок, глаза его горели.

Иорсенвольд колебался. Было ясно, что затея ему не по душе.

— Чего ждать? — потребовал брат номер один. — Мы же тивенборгцы! Пусть прольется кровь!

Слова его были подхвачены пришедшими в возбуждение ворами, которые начали скандировать:

— Пусть прольется кровь! Пусть прольется кровь! Пусть прольется кровь!

Нибулус и Паулус присоединились к хору; они узнали боевой клич.

Затем вдруг, без предупреждения, Болдха вытолкнули к его товарищам.

— Выбери жертву, — скомандовал Освиу. Иорсенвольд шагнул вперед, чтобы вмешаться, а Эппа, как всегда без понятия о происходящем, подошел, чтобы оказать Болдху помощь.

Болдх запаниковал: нужно как-то спасаться. Он вцепился в амулет священника и потащил того к ожидающим ворам.

— Болдх?! — выкрикнул Нибулус и сделал шаг вперед, но немедленно оказался под прицелом мушкетона.

Освиу свистнул своему брату Катвулфу, и тот бросил ему свой вулж; ловко перехватив древко, Освиу вложил его в руку Болдху.

Злобный Кхургхан вдруг пнул Эппу под ребра с такой силой, что старик сложился от боли и неожиданности и, корчась, упал на колени. Хлесси выкрутил жрецу руки, и тот, беспомощный, с открытой шеей, остался стоять на коленях перед Болдхом.

«Швах! — Голова Болдха шла кругом от такого проворства. — А они времени даром не теряют...»

— Болдх... — мрачно предупредил Нибулус, но Болдх не слышал.

Его товарищи, разбойники, эта непонятная страна, все померкло, и он погрузился в свой крохотный мирок. Бег времени остановился. Он слышал лишь хриплые стоны старика и биение собственного сердца. И видел перед собой лишь склоненную шею, во всех подробностях — тощую, цыплячью шею жреца: седые волоски, старческую кожу, грязь, забившуюся в морщинки, кожаный шнурок амулета, который стал гладким и потемнел от пота за долгие годы. И чувствовал лишь тяжелое древко отравленного вулжа в мокрых ладонях... и духоту... так душно, не вздохнуть.

В голове промелькнуло: «Как я мог до такого дойти?» Затем все мысли исчезли. Ни плана действий, ни размышлений, ни мук совести. Ничего, кроме голой вытянутой шеи и вопроса: «Неужели рубить?»

Затем он резко очнулся: вокруг все пришло в движение, и разверзся кромешный ад. Землю сотрясали толчки, словно какой-то гигантский зверь шел по лесу. Ветер выл так, будто все силы ада вырвались на землю; небо заволокло черными тучами; в вышине, пронзительно крича, кружили птицы. Люди заметались с дикими воплями; все в ужасе разбегались кто куда, пытаясь спастись. Женг ржала и, встав на дыбы, била копытами воздух.

Что-то необъятное заслонило небо.

Наконец они встретили одного из истинных обитателей Великандии. Болдх не верил собственным глазам.

Естественно, это был великан — чего ещё ждать от места, прозванного «Великандией»? Не джотун — эти пятнадцатифутовые снежные гиганты населяли глухие горные ущелья Дальнего Севера, и даже не восемнадцатифутовый двуглавый эттин. Настоящий великанд, давным-давно позабытый двухсотфутовый титан шагнул прямо со страниц древних линдорминских сказаний...

Теперь он был таким же реальным, как горы вокруг. Великанд возвышался над вековыми дубами, чьи верхушки едва доходили ему до колен. На нем была длинная простая рубаха из коричневого куска ткани, которая вздувалась и хлопала на ветру, как парус огромного корабля. Руки в простых бронзовых браслетах — каждая размером со сторожевую башню — свисали по бокам. А высоко-высоко вверху, полускрытая за облаками, виднелась жуткая голова. Лишь смутно можно было разглядеть, как сверкают два желтых глаза — два маяка, выискивающих людей в тумане, да веют на разгулявшемся ветру косматые волосы, а с плеч огненным плащом срываются молнии.

Мир Болдха опрокинулся. Странник стоял, разинув рот, не в силах двинуться с места, закричать, хотя бы прикрыть глаза от летящих в лицо листьев. Стоял и скулил, чувствуя, как теплая моча стекает по ногам. Это было создание из другого мира или из Начала Времен — Древний дух из первобытного хаоса, бог, спустившийся на землю, чтобы судить их, чтобы проклясть их и забрать в ад.

Странник обратил внимание на новый, похожий на свист ветра, но при этом музыкальный звук, что прорывался сквозь гремящую в голове какофонию. Звук почему-то казался знакомым, и ускользающий разум с отчаянием утопающего зацепился за этот резкий свист, за этот зов — кто-то подавал сигнал. Каким-то образом Болдх заставил себя оторвать взгляд от заслонившего небо колосса и посмотреть по сторонам.

Там, за деревьями!.. Кто-то неистово размахивал руками, и другие, спотыкаясь, бежали в ту сторону. Не раздумывая, Болдх бросился за ними. Ринувшись сквозь ветер, как сквозь мощные волны прибоя, бьющегося о берег, он, сдерживая дрожь в ногах, понесся вперед; промчался вверх по склону, почти ослепнув от кружащей в воздухе пурги из белых семян высокой, побитой ветром травы. Приблизившись к деревьям, Болдх затуманенным взглядом различил лицо Катти, который что-то кричал беззвучно и махал рукой. Затем Тивор нырнул в кусты.

Через мгновение воздух сотрясся от взрыва разрушительной силы, и земля покачнулась. Болдха и тех, кто стоял рядом, подбросило вверх и снова швырнуло на землю.

Нога великана опустилась, и, не успели они вскочить, как с неба посыпался земляной дождь. От места, где только что происходила стычка с тивенборгцами, остался лишь кратер в форме огромной ступни.

Болдх, Катти и все, кто был с ними, пустились наутек: не договариваясь, не разбирая дороги, думая лишь о том, как бы побыстрее убраться из-под ног гиганта.

* * *

Не каждый день встречаешься лицом к лицу с богом. Во всяком случае, не при жизни. Когда двухсотфутовый гигант наяву входит в ваш озаренный солнцем мир, неся с собой адскую бурю, поневоле задашься вопросом о своем рассудке. И, возможно, долго ещё будешь искать ответ. Пусть все члены отряда видели одно и то же — легче не становилось. Слишком уж необъятным было видение.

Собственно, бегством их отсиживание под кустами назвать было трудно: первый час они в основном перебегали из одного укрытия в другое, глядя наверх и прислушиваясь. Сначала только трое: Финвольд, Катти и Лесовик; постепенно и случайно — ведь каждый петлял, как полевка, удирающая от пустельги — собрались и остальные. Сначала Нибулус с Эппой: пеладан почти волок за собой полуживого жреца, который скорее смахивал на старого увечного боггарта; затем откуда-то вынырнул Паулус; и наконец, дико озираясь и вцепившись в поля шляпы, появился запыхавшийся Финвольд. И тут же куда-то подевался шаман, и их снова стало шестеро. Женг так и не объявилась.

Повинуясь страху и инстинкту, они не останавливаясь неслись сквозь заросли. Куда? Никто не знал, не задумывался и даже не задавался подобным вопросом. Боги спустились на землю или поднялись из подземных глубин, чтобы покарать людей. Бежать и бежать, не разбирая дороги — вот и все, что оставалось.

Путники повидали многое, но ни разу ещё им не доводилось испытать подобный кошмар. Сверху, сбоку, позади, а иногда даже спереди — везде был великан, вездесущий, и неизбежный. С каждым раскатом все ждали, что великанская нога, ломая деревья, обрушится на них, раздавит, оставив лишь кровавое месиво. Порой они видели, как страшное, нагоняющее ужас лицо высматривает их сквозь листву; как огромная рука раздвигает верхние ветви, чтобы добраться до жалких людишек. Казалось, великан одним движением мог размазать их всех, но почему-то не спешил. Будто ему мешало что-то незримое.

Порой шаги затихали; дважды или трижды откуда-то издалека донеслись истошные вопли: то ли человеческий крик, то ли лошадиное ржание.

Путники бежали все глубже и глубже в лес — и, наконец, топот и шум стихли. Казалось, смерть чудесным образом обошла их стороной... пока.

* * *

— Нас спас лес, — заявил Катти. — Через священную чащу великанды не пойдут: деревьев не тронут.

Люди сидели под высокой рябиной и жались друг к дружке. Вечерело, солнце клонилось за горы. Но сюда, в кромешную тьму лесной чащи, закат не проникал. Порой поблизости что-то шуршало, сопело и скреблось, к тому же Болдх непрерывно стонал, баюкая обожженную щеку. Цветущие деревья благоухали, но и сквозь их аромат проступал запах горелой, гноящейся кожи.

Нибулусу, однако, было не до того. Он придвинулся к Катти, заглянул ему в глаза и неожиданно прямо в лицо гаркнул:

— Ты знал, да? Или, может, встречал их уже? Говори!

Катти выдержал взгляд воина. Его серые глаза блеснули в полумраке, но сложно было судить, что они выражают. Затем усталый голос Финвольда произнес:

— Бессмысленно отрицать, Катти. Ты повел нас зачарованной тропой сразу, как только встретил — сначала туннель, теперь это. Ты ведь знал, кто обитает в здешних землях?

Наступила тишина, а затем Катти признался (казалось, с искренним раскаянием в голосе):

— Ну, что сказать... Правда ваша, бывал я в Великандии и великандов видел. Не так близко, конечно, но видел, каюсь.

— Тогда почему ты, ради всех богов, нас не предупредил? — вскричал Нибулус. — Смерти нашей желал, да?

— Знаешь же, что нет, — ровным голосом ответил Катти. — Если бы не я, от вас и мокрого места не осталось бы.

Поразмыслив, остальные вынуждены были признать, что Катти прав. Если бы он не вернулся за ними, не вырвал своим свистом из объятий страха...

— Да, мой друг, ты помог, и за это я буду вечно тебе благодарен, — прохрипел Эппа. — Клянусь Куной, за все семьдесят лет, что живу, ни разу не испытывал такого ужаса... Что это за мир? Где мы? А эти существа!.. Если бы я знал, что ждет нас к северу от наших границ, дальше Синих гор не ступил бы и шагу — даже во имя пророчества.

Словно в кошмарном сне, члены отряда сгрудились под ветвями рябины в древнем колдовском лесу. Хуже того, сон этот упорно не желал проходить.

Хотя Нибулус чуть успокоился, злость его не утихла.

— Вот что скажи, — обратился он к Тивору. — Почему ты нас не предупредил? Замышлял что? Мы остались без лошади, без вещей, Лесовик куда-то пропал, и вообще непонятно, жив ли он... Мы в ловушке, на земле лютых врагов... Форн тебя побери!

Катти не ответил: он по-прежнему сидел на земле, скрестив ноги, но как-то весь напрягся и притих. Все замерли и прислушались, пытаясь определить, что движется там, в сгущающемся сумраке.

Кто-то крался, явно крался к ним...

Послышался всхрап...

И вдруг донесся знакомый голос:

— Это древние духи. Духи Великих, что ходили по земле до пробуждения Человека. Древние противники богов.

Странно покачиваясь, из темноты выплыл Лесовик: с лица его не сходило мечтательное выражение. За ним шла лошадь: необычайно покорно, словно повинуюсь внушению.

Путники застыли, не в силах пошевелиться. Призрачные посетители подбирались все ближе.

Чары разбил Болдх.

— Женг! — выдохнул он и вылез из кустов навстречу подруге. Кобыла фыркнула и попятилась, не позволяя к себе прикоснуться.

Лесовик рухнул на колени и на ощупь пополз к остальным. Те с опаской отшатнулись. Паулус изготовил меч.

— Что с ним? — осторожно спросил Нибулус. — Лесовик?

Лесовик не откликнулся — если это был Лесовик. Выглядел он тенью себя прежнего.

— Женг цела, — сообщил Болдх, хотя он и не мог подобраться и погладить перепуганную кобылу. — И вещи тоже, вроде.

Нибулус быстро отполз от притихшего шамана, чтобы проверить, на месте ли его доспехи. Вдвоем с Болдхом им наконец удалось укротить беспокойную лошадь.

— Разведите костер, — приказал Нибулус. — Это место наводит страх на жрецов.

— Не надо, — промычал Лесовик. — Рано. — Едва не теряя сознание, он отчаянно боролся с усталостью.

— Что случилось? — шепотом спросил шамана Финвольд. — Что с тобой? Великан все ещё там?

— Наслал магию земли на лес, — объяснил Лесовик. — Согнул деревья. Прогнал великана прочь... еле-еле. Не понравилось... им. Магия Земли в их владеньях, в царстве хульдр... Попробовал направить их к ворам, но те ушли... на север. Шустрые...

Он умолк, словно вспоминая, о чем вел речь. А затем, как был, стоя на коленях, погрузился в забытьё, истощённый недавней схваткой.

Остальные не знали, что и думать.

— Призраки Великих... — задумчиво произнес Финвольд.

— По мне, так не больно они походили на призраков, — заявил Нибулус. — Слишком уж плотные.

— Говорю вам, в них было что-то странное, — кивнул Финвольд. — По-моему, сквозь его ноги просвечивали деревья.

— Вроде как он там, а вроде — и нет, — согласился Катти. — Понимаю. Когда я первый раз видел великандов, на меня такая тоска накатила!.. А с чего — непонятно.

— Шутишь! — вскричал Нибулус.

— Издалека, — добавил бывалый искатель приключений. — Им и невдомек было, что я там. А мне все равно не по себе стало. В легендах говорится, что они, почитай, с начала времен вымерли, а тут смотрю: идут, владенья свои обходят... И как почуял: не должно их там — то есть, тут — быть.

— Что они такое? — спросил Финвольд.

— Я и сам гадаю, — сказал Катти. — Остатки былого величия — бродят тут как призраки и не знают, что их время давно вышло.

— Призраки? Чушь! — выплюнул пеладан. — Видел дыру в земле? Что твоя медвежья яма!

Внезапно решил высказаться Паулус. Наёмник не отличался разговорчивостью, поэтому, когда он открыл рот, все застыли.

— Вероятно, великанды — тоже хульдры, — с издевкой произнес он (Нибулус застонал). — Ты ведь говорил, что это страна хульдров!

Уже совсем стемнело, и лица наёмника было не разглядеть, но тон красноречиво передавал его чувства.

— Да, — продолжил Паулус, — ты говорил, тут полно хульдров, «милых, очаровательные крох». — Он воткнул меч в землю и с ненавистью плюнул в Тивора. — Не нуждайся я в тебе, чтоб выйти из этого проклятого места, загнал бы тебе меч в глотку!

Наховианец завернулся в плащ. Он лишился долгожданной забавы и кипел от желчи.

В-кои-то веки с ним все согласились.

— Ты лгал нам, — встрял Болдх. — Лгал про великандов, лгал про хульдров, лгал, что про туннель никто не знает. Да ты все время врешь! Я с удовольствием помогу Паулусу тебя выпотрошить!

— И почему, Куны ради, ты нас бросил, когда появились воры? — подхватил Финвольд. — Выходит, ты уже знал, что будет?

Но Катти Тивор не собирался терпеть подобного обращения.

— Когда хочу, тогда и ухожу, — заявил он. — Как шаман с Болдхом. Не знал я, что бедой пахнет, а должен бы: кто по полям скакал, да ромашки нюхал, да костры ночью жег — я? Раз так, сами и ищите отсюда выход. Но вот что я вам скажу, други: если вас кто и предал, так это наш дорогой Болдх. Или мне померещилось? Выхожу из леса и вижу: стоит наш благородный герой, склонился над Энной, а в руках вулж... Может, объяснишь, что это было: танец какой народный? Небось, много их выучил за годы странствий?

Настал черед Болдха оправдываться. Кровь ударила ему в лицо, незадетая сторона вспыхнула от стыда, и он инстинктивно заслонил щеку рукой. «И правда, что это я?» — спросил он себя, не понимая, что на него тогда нашло.

Тут он осознал, что уже стемнело и лица не разглядеть. Болдх терпеть не мог беспроглядный мрак здешних лесов, однако сейчас тьма его выручила. Он опустил руку и прокашлялся — несколько раз — перед тем, как заговорить.

— Я хотел выиграть время, — извиняющимся голосом пробормотал он, тут же одернув себя: «Нельзя говорить таким жалостным тоном». — Чокнутый культист держал выпивающий души кинжал у моего глаза, а вам хоть бы хны! Ты, Нибулус, все равно рвался в драку! Заявил: «Болдх, ткни-ка мерзавца под ребра». Пыл Пелла, ну и вояка! Легко сказать, «ткни»...

— Дичь не пори, — усмехнулся Нибулус. — Все видели, как он тебя отпустил, убрал кинжал.

— Вот именно, — согласился с другом Финвольд дрожащим от возмущения голосом. — Ты оказался среди нас. Почему не вступил в схватку? Поверить не могу, что ты вот так, запросто, потащил Эппу к своим новым дружкам... Я ведь с самого начала говорил, что не нужно нам его брать. Да, Эппа?

Все ждали, что скажет старый жрец. Но если Болдх надеялся на поддержку, его ждало разочарование.

— К сожалению, — мрачно начал Эппа, — я вынужден с тобой согласиться, любезный брат. Ему нельзя доверять. Все это время я заступался за тебя, Болдх, и очень хотел тебя понять. А ты снова и снова нас подводил. Честное слово, мне искренне тебя жаль. Должно быть, ты очень, очень одинок. Вся твоя жизнь — долгий, бессмысленный путь к смерти: ни товарища, ни любимой, ни семьи, ни друзей. Выбор сделан, и не мне решать. Я поклялся моему богу, что всецело помогу тебе в выполнении святой миссии, и сдержу клятву, пусть мне и не дано понять, почему владыка Куна выбрал именно тебя. Финвольд, Болдх пойдет с нами.

Последовало долгое, тягостное молчание. Одинокий порыв ветра пронесся в верхушках деревьев; сосновая шишка упала с глухим стуком на ковер из хвои... Действительно, раз даже Эппа отвернулся от Болдха — дело серьезно.

Вдруг, глубоко вздохнув, ожил Лесовик. Его голос, все ещё слабый, звучал как бы издалека, и непонятно было, проснулся ли он или говорит во сне.

— Болдх в одиночку спас наши шкуры в темнице Ним Кэдог. Путь избранных тернист, и порой они ошибаются. Но скальды говорят, что о герое пристало судить не по поступкам, а по славной гибели. Пусть даже Болдх подведет нас снова — если он не ошибется в конце, то оправдан будет перед вечностью.

Само собой, ведун говорил истину, этого они отрицать не могли. Как выразился Эппа: «В древних сказаниях героями становятся лишь после смерти, великой и благородной. Трусливейшие из крыс могут в конце концов погибнуть славной смертью, и до скончания времен барды будут воспевать их подвиг. Возможно, Болдх, для тебя это единственный выход».

— Ну, по крайней мере все пока живы, — чтобы разрядить обстановку, вставил Катти. — А если бы Болдх полез вас защищать, возможно, вы бы сейчас дружно кормили воронов. Вдруг рукой Болдха двигала сама Судьба?

Потом заговорил Нибулус:

— Болдх, я ничего не могу доказать, и чихать мне на песни скальдов. Но по-моему, ты хуже любого предателя. Больше я к тебе спиной не повернусь. Веры тебе не больше, чем Тивору...

— Ну, спасибо! — негодующе воскликнул Катти.

— Вы друг друга стоите. Оба хороши. Пока не покинем этот проклятый край, пойдете впереди — так, чтобы я мог вас видеть.

Когда будем на той стороне, можешь убираться с Катти, обойдемся без тебя.

На лес опустилась мёртвая тишина: ни ветра, ни шороха, и даже кожа на щеке Болдха перестала потрескивать. Казалось, сами боги прислушались. Болдху нечего было ответить. Внутри у него всё сжалось, странник проклял свою жизнь. Пеладан был молод, это верно, и вполне мог передумать и даже простить Болдха. И старый священник вряд ли это так оставит. Но сейчас Болдх проклинал всё: эту ночь, страну Великандию и самого себя. Он ненавидел это место, закрытое, мрачное и колдовское. Может, им вообще не выбраться из лесу из-за великандов, а он застрял тут, с людьми, которые его ненавидят. И даже если они выберутся, что потом? Разве в одиночку выжить на холодном севере?

Странник переживал один из самых тяжких часов в своей жизни. Он завидовал понятиям о чести Нибулуса, его преданности и духу товарищества — всему тому, чего сам не понимал.

— Ладно, — пробормотал Болдх, не надеясь, что к нему прислушаются, — все равно я не мог драться. Они забрали мой меч.

Через несколько секунд гробовой тишины раздался вопль Финвольда:

— ЧТО?!