— Они, говорю вам! Точно! Я даже отсюда их чую.

Напряженно всматриваясь в кусты, Финвольд распластался рядом с другими членами отряда на скрытой в зарослях папоротника и жгучей крапивы полянке. Хотя деревья в этой части леса росли намного реже, густой подлесок обеспечивал укрытие, необходимое для наблюдения. Примерно в ста ярдах впереди, за последним деревом, до самых холмов расстилался толстый ковер из папоротника-орляка. Трава там была реже и грубее, чем пышные листья, на которых сейчас лежали путники, а в нескольких милях отсюда слышалось блеяние овец.

Финвольд по-пластунски пополз вперед и укрылся под старым замшелым ясенем; корни дерева поросли пятнистым аронником и чагой. Сперва он нервно покосился вверх и лишь затем осмелился выглянуть из папоротников. Нырнув обратно, разведчик поспешно ретировался обратно к товарищам.

— Они, точно! Я заметил дымок над утесом на той стороне холма, левее от нас. Кто-то готовит завтрак. То-то они удивятся, если...

— Ты уверен, что видел их?                                                                                                 

— Кого же еще? — возмутился Финвольд. Глаза его лихорадочно блестели.

Нибулус молча нахмурился — скорее всего он переживал за жреца, который жутко выглядел. Обычная опрятность, неизменный вкус и невозмутимое достоинство Финвольда постепенно сдавали под цепким натиском буйной растительности Великандских лесов с её репейником, колючкам, липкой слизью насекомых и комьями грязи. Финвольд теперь скорее походил на уроженца Великандии, а не Вида-Эскеленда.

Всю неделю, прошедшую со дня встречи с великандом, путники опасливо пробирались по лесу, выбирая самые глухие места. Больше всего они страшились снова попасться на глаза гиганту, и напряжение сказывалось на всех. Но Финвольд, единственный, кто чаще смотрел по сторонам, чем вверх, постоянно торопил и подгонял их. В полумраке под густым пологом леса кустов, через которые пришлось бы продираться, почти не было, и отряд шел довольно быстро. Никто не знал, куда направились воры после столкновения с великандом, да и выжили ли они вообще, но у всех было предчувствие, что враги спаслись (по крайней мере большая их часть) и тоже направляются к одному из выходов из Великандии. Финвольд, по-видимому, считал, что необходимо добраться до тайного выхода первыми, чтобы перехватить воров.

Однако его настойчивость то и дело натыкалась на страх остальных членов отряда.

— Может, и они, — признал Эппа, — но из лесу выходить нельзя. Нас заметят.

Все верно, здесь лес заканчивался, и никто не хотел покидать убежище священных деревьев. Снова встречаться с тивенборгцами?..

Один лишь жрец и слышать и не хотел ни о чем другом.

— Мы должны вернуть Сполох, — бормотал он. — Это дар Куны, клянусь!

Остальные были не так уверены в важности пламенника. У них оставался серебряный клинок, а ведь вначале Финвольд сам уверял, что он вполне сгодится.

— Эппа, — нарочито медленно заговорил Финвольд, выдержав пристальный взгляд старшего товарища, — поверь мне, это они. Поверь, и все — ладно? Раз они — да кто угодно, если уж на то пошло — не боятся жечь костер в чистом поле, значит, никаких великандов рядом нет. Дым за милю видно!

Эппа смерил бывшего ученика печальным взглядом, словно говоря: «Уймись. Не хорохорься». Затем произнес:

— Ладно, ладно, а с тивенборгцами-то ты что собираешься делать? У них точно выставлены часовые, которые нас за милю заметят.

Финвольд не ответил. Молчание затянулось, и молодой жрец понял, что крыть ему нечем.

Неделю он тащил отряд вперёд. Как он только их ни убеждал: заговаривал зубы, льстил, упрашивал. Испробовал все доступные угрозы, душу вложил в каждое слово! И всё же его отчаяние росло с каждой секундой, с каждой очередной задержкой по поводу и без, с каждой случайной помехой.

Приходилось всё время сражаться. Во-первых, с рельефом. В глухой чаще Катти, их проводник, не мог с точностью определить, где именно они находятся, но из-за страха перед великандами никто не решался выходить из леса. К тому же, на остальных рассчитывать особо не приходилось: еле ползущий Эппа, вечно угрюмый Болдх и, хуже всего, непонимающий, к чему спешить, Катти, который наотрез отказывался кого бы то ни было слушать.

Как Финвольд ни старался, приказывал тут не он, оставалось довольствоваться малым. Он лишь воздал хвалу Куне за то, что Нибулус, верный друг, был на его стороне.

Чем ближе они подходили к северным отрогам, тем раздражительнее становился Финвольд. Он уже почти отчаялся когда-нибудь снова увидеть Сполох и в минуты тоски подумывал, не использовать ли на спутниках общее заклятие убеждения, чтобы немного их ускорить. Впрочем, и в подобном состоянии он не мог пасть столь низко. Не мог так поступить с друзьями.

Затем Катти напомнил ему, что из Великандии ведет лишь один выход, и если воры направились на север (а ясно было, что так оно и есть), им в любом случае по пути. С тех пор отчаяние Финвольда перешло в непреклонную решимость обогнать воров, и он удвоил усилия, уговаривая товарищей перехватить негодяев. Единственным местом, где они наверняка могли застать воров, и единственным шансом вернуть меч — был вход в туннель.

Теперь, спустя неделю, полную досады и проклятий, до туннеля оставалось не больше дня пути. И впервые путники заприметили воров. Сердце Финвольда выскакивало из груди. Ещё дюйм — и Сполох вернется к нему. Рисковать жрец не собирался, но и выпустить из рук небом посланную удачу тоже не мог себе позволить.

— У нас нет выбора, — стоял он на своём. — Надо их нагнать. Сейчас или никогда.

— По мне, так лучше «никогда»... — пробубнил Болдх, но его больше никто не слушал.

Все повернулись к пеладану. Чувства многих были ясны: зачем так рисковать ради какого-то меча? Даже последний владелец клинка, Болдх, предпочёл о нем забыть.

— Вообще-то, — сказал Нибулус, — сомневаюсь, что эти тивенборгцы так уж опасны. Я видел выражение их глаз и их манеру держаться. Все-таки они не воины.

— Согласен, — сказал Паулус. — Черви, которые будут раздавлены Сапогом Праведных. Я тоже заметил, что они трусы.

У Паулуса всю неделю чесались руки. Ему не по душе пришлось шастанье по лесам. Наховианец был кем угодно, только не трусом. К тому же ему не терпелось свести счеты: он ненавидел воров с лютой, почти демонической одержимостью. Но не только тивенборгцы бесили наёмника: он так и не простил Катти, что тот заманил его сюда сказками о хульдрах. Паулус Пукулус жаждал крови, а чьей — не важно.

Болдх вздохнул. Он видел, к чему все идет. Увы, с его мнением здесь не считались. Пусть остальные трое пытаются отговорить пеладана от этой безумной затеи.

— Что мы вообще знаем о тивенборгцах? — вопросил Лесовик. — Насколько они опасны?

— Такого сборища воровского отродья во всем Линдормине не сыскать, — отозвался Нибулус. — Бандиты, грабители, мошенники, взломщики и карманники... Люди, хогеры, греллы, беннцы, релмафайндцы, пендонийцы — отморозки и бездельники всех мастей — все они рано или поздно попадают на Воровскую гору. Они берут числом, а не смелостью и не боевым умением.

— Ну, с мечом-то они худо-бедно управляются, — заметил Паулус.

— И частенько сведущи в магии, — добавил Катти. — К ним просто попасть, вот в чем штука. Никаких вступительных испытаний; всех берут: женщин, сектантов, греллов — всех подряд, без разбору: кто знает, какая у них магия?

— Говорю вам, настоящие воины их в два счета одолеют, — настаивал Нибулус. — Если застать их врасплох...

Болдх смотрел, как предводитель проводит латной рукавицей по кромке лезвия Анферта, и думал: старина купился на собственную сказку. Нибулус впервые так заговорил.

Болдх осторожно ощупал струпья и волдыри на своем лице.

— Ну, кое-какой магией они точно владеют, — едва слышно произнес он, неуверенный, позволено ли ему уже говорить, — и не хотел бы я ещё раз ее испытать.

Нибулус кинул взгляд его ожоги. Хотя пеладан до сих пор настаивал, чтобы, как только они выйдут из Великандии, этот трусливый предатель покинул отряд, за прошедшую неделю гнев его изрядно поубавился. Нибулусу не раз приходилось видеть трусость; и каждый раз ему приходилось немилосердно ее вырубать. Но никогда прежде не избавлялся он от шестой части войска; ведь толох состоял из пятидесяти тысяч воинов — восемь тысяч четыреста человек просто так со счета не спишешь.

— По-моему, заживает, — высказался пеладан. — По мне, так их оружие куда как опаснее магии.

— Он лишь едва меня задел, — напомнил ему Болдх. — А у них ведь есть и другое магическое и отравленное оружие.

— Отравленное, да — согласился Нибулус. — От этого вулжа за двадцать шагов фоссегримом несло.

— Могу подтвердить, — мрачно пробубнил Эппа. — Уж я-то поближе находился.

— Речные хогеры всегда были хитрыми, помешанными на алхимии гаденышами, — вставил Паулус, вспоминая чакрамы Флекки.

— Но разве мы видели магию? — продолжил Нибулус. — Ошпаренное лицо Болдха в коросте... допустим. Но что касается остальных, якобы магических, устройств, о которых распространялся тот малый... что ж, у нас есть лишь его слово — слово вора, учтите.

— А как же та штука с раструбом, которую он направлял на тебя? — спросил Лесовик. — Сколько ни смотрел, так и не понял, как она работает, но тот разбойник выглядел весьма уверенным.

— Меньше знаешь, крепче спишь, — беззаботно отозвался пеладан.

— Штука с растубом? — переспросил Катти. — Вы о чем?

— Так ты не видел? — спросил Нибулус — Ну конечно, какой я дурак, совсем забыл, ты же был слишком далеко. — Он смерил Тивора пристальным взглядом. — Нет, я слышал о таких, много лет назад у перевала Трондаран, но забыл, как они называются. То ли «мушки», то ли «мешки»...

Катти на миг задумался.

— Мешки? Мушки? Только не это! Только мушкетона нам не хватало! Ненавижу ружья! Ох, Нибулус, боюсь, ты прав насчет Тронда'рана; мушкетоны делают где-то в горах — это как-то связано с огнем драконов, кажется, но я их в руках не держал и понятия не имею, как они работают. Только уж поверь, не желал бы я, чтобы эту штуку направили мне в лицо. — Он выглядел всерьез обеспокоенным. — А Танцующий клинок полугрелла?.. Я встречал похожие, и впечатлений хватило с лихвой — больше не хочу.

— И не забывайте про дракессу, — заметил Болдх. — Похоже, она умеет читать мысли.

— Смотри, как мы разговорились! — даже не глядя на Болдха, процедил Нибулус. — Да она не читала мои мысли, просто догадалась. Тоже мне, умение. Любой, у кого есть глаза, скажет вам, что я не из тех, кто сдается.

— Как бы то ни было, — с содроганием заметил Эппа, — она дракесса, а они обладают чарами...

— Да только она из Божгода, — заметил Катти. — Мне частенько доводилось иметь дело с их народом: вот в Гульхеме, так там умеют читать мысли, это да. А в Божгоде — так, любители. Она-то не представляет угрозы, а вот тот важный тип... Освиу, как его там... Вот он меня беспокоит. В нем точно сила есть.

— Брат Освиу Гарротика, — напомнил Эппа. — Да, согласен, я тоже почувствовал, что от него исходят какие-то неведомые мне доселе чары. Как от рогра Ольхора. Не сомневаюсь, он знает множество темных заклятий. — Сжав свой амулет, жрец принялся нервно постукивать по нему кольцом.

Нибулус фыркнул и расправил плечи.

— Он вор! Какими бы чарами он ни владел, меч его одолеет. Как любого другого слабака ольхорианина.

— Не думаю, что он ольхорианин, — попытался встрять Болдх. — Не совсем. Кто-нибудь заметил руны на его плаще? Ольхор, Эрса и Куна. Что скажете?

— Орден кардинала Салота, верно? — спросил Финвольд.

— Точно, я совсем забыл. У кого какие догадки? Катти?

Но на этот раз Катти нечего было добавить. К всеобщему Удивлению их просветил Лесовик — необразованный шаман, почти безвылазно сидевший в своем лесу.

— Кардинал Салот Алчвич, — с непривычной горечью пояснил он и тут же сплюнул. — Для моего народа имя его подобно навозу, которым мы смазываем волосы.

— И кто же он тогда, — спросил Финвольд, — если не ольхоропоклонник?

Лесовик отвел глаза.

— Торка, — признался он.

Последовала многозначительная пауза. Затем Эппа произнес:

— Шутишь!

— Торка, — повторил Лесовик. — Да, мой сородич. Но давным-давно сошедший с тропы Эрсы. В полном одиночестве углубился он в темную чащу; по глухим тропам, где обитают лишь духи леса, что своими стонами навевают бред и безумие — тропам, опутанным цепкой паутиной Лжи; манимый сладким смрадом ночи, он свернул с тропы во мрак чащобы Хаоса, что роится в самом сердце Великого леса.

Манера выражаться Лесовика позабавила Катти.

— Хочешь сказать, что как-то раз один незадачливый ведун слегка заплутал в лесу?

— Именно так все и было, Тивор. — скупо ответил шаман. — Он заблудился в лесу. И остается там по сей день.

— Но почему руны Ольхора и Куны? — спросил Эппа.

— Три руны не равноценны, — пояснил Лесовик. — В центре — Эрса, остальные по бокам. Весы Природного Равновесия держатся на голове Эрсы. Две другие руны лежат на чашах весов. Так Эрса старается уравновесить противоборствующие силы Добра и Зла, из-за которых может рухнуть мир.

Финвольд презрительно хмыкнул и сел на траву, положив трость с вкладной шпагой на колени. Эппа тяжко вздохнул и присоединился к нему, отряхнув сухие листья с подола шерстяной накидки. Стало ясно, что они приготовились к длинной лекции. Болдх демонстративно примкнул к ним.

— Вряд ли из-за проявлений доброты, что помогает нам на нелегком жизненном пути, рухнет мир, — проворчал Эппа. — Но продолжай.

— Полностью согласен, Эппа, — промолвил Лесовик, — но разве не этим я занимаюсь всю свою жизнь? Только не говори мне, что не знаешь, как по ночам ваши братья пробираются в лес, чтобы просить меня о помощи, едва иссякают их запасы. Я не так силен в счете, как ваши ученые мужи, да это и не важно: за последнее время у меня перебывало столько Несущих Свет и пеладанов — не сосчитать. О, я знаю, что не так уж и много делаю: тут на удачу погадать, там воду очистить, весной умилостивить духов земли, осенью их за урожай поблагодарить, найти пропитание для голодной семьи... к тому же есть много хворей, в которых ваш травник не смыслит. Понимаю, о деяниях Добра тут речи нет, но не побоюсь сказать: моя помощь всегда приходилась кстати.

— Не волнуйся, Финвольд. — Эппа шёпотом успокоил не находящего себе места жреца. — Уверен, тивенборгцы ещё какое-то время здесь пробудут.

— А как же насчет Весов Равновесия? — потребовал ответа Нибулус, гадавший, к чему это все приведет.

— Весы Равновесия устойчивы — подтвердил Лесовик. — Помощь моя невелика, немудрена и обыденна. Незаметна ни королям, ни верховным жрецам, ни, главное — богам. Я верю, что мои труды гораздо больше помогают простому человеку, чем любой треклятый поход...

— Без наших мечей у вас не было бы ни жизни, ни земли. — рыкнул Нибулус. — Как ты думаешь, кто сдерживает силы Зла? Вам с вашими травками и палочками их не одолеть!

— Да без ваших мечей у нас и врагов бы не было! — выкрикнул Лесовик. — Думаешь, Ольхору есть дело до крестьян? Я слышал, служители Владыки Зла не заглядывают в места, свободные от ваших культов. — Последняя фраза предназначалась и жрецам.

— Овца безответная! — выплюнул Нибулус.

— Лемминг навозный! — подхватил Лесовик.

— Не заговаривайся!

— Хрен тебе!

— Ах, прям как в былые деньки среди квиравийских спорщиков, — заметил Катти. — Вы бы ещё погромче кричали, а то тивенборгцам, поди, не слышно. Уж они-то найдут что сказать по этому вопросу.

Спорщики замолчали, и наступила гнетущая тишина. Затем Финвольд, гадающий, не слишком ли далеко зашел этот спор, поднялся на ноги.

— Со Злом нужно сражаться, — постановил он. — Такова жизнь: вечная борьба Добра и Зла.

Лесовик устроился на корточках и достал свою глиняную трубку.

— Все мы человеки, — сказал он, уже спокойнее. — Живем между Храмом и Адом. На нас все держится. Я творю добро, чтобы помочь людям, но не нарушаю Равновесия. За каждое сознательное деяние Добра, чаши Весов клонятся в пользу Зла, и наоборот.

— Значит, всё, что мы тут делаем, вообще не имеет смысла, так, что ли? — высказался Болдх. На этот раз он не смолчал, ведь сказанное прямо относилось к нему.

Но Лесовика было не так-то легко сбить с толку.

— Кто мы? Известно, чего хочет Финвольд, а что до остальных — дело темное; уверен, ты со мной согласишься. Болдх, ты знаешь, что мы тут делаем?

— Понятия не имею, — ответил Болдх. И добавил: — Как обычно.

— Вот-вот. Мы, торки, верим, что Природное Равновесие не должно нарушаться. Мы все выручаем друг друга, и это никак не влияет на чаши весов. Но каждый раз, когда разрушен храм Ольхора, или произошло некое святое деяние, жди: вскоре что-то случится в противовес. Нам ведь тоже не чужда месть, мы понимаем. Ничего сложного: ночь и лето, зима и лето, смерть и рождение — все это часть нескончаемого Космического Цикла...

Речь колдуна прервал долгий зевок Катти; тот растянулся на росистой траве, занявшись разглядыванием солнечного света, что проникал сквозь листву.

— А как же кардинал? — напомнил шаману Нибулус. — Он-то тут при чем?

— Как и торки, большинство людей не участвуют в вечных распрях между Добром и Злом — но не так, как мы думаем, — объяснил Лесовик.

— Ах, верно, — согласился Финвольд, желая поскорее с этим покончить, — неучастие, присущее такой системе взглядов, многим по душе. Они переиначили саму суть, подстроили под себя, заботясь лишь о себе любимом и чихая на других.

— Именно так и поступали воры, живущие по воровским законам, — заключил Лесовик, ткнув большим пальцем в направлении утеса и струйки дыма над ним. — А затем явился Салот Алчвич, «заблудшийся в лесу» торка. Казалось бы, обычный торка, в Хрефнийской чаще он проповедовал своим последователям нечто иное. Несложно было обратить в новую веру кучку вороватых себялюбцев поблизости от Тивенборга. Извращенная идея Салота состоит в том, чтобы нести Добро в мир, сознательно творя Зло. Ведь каждый украденный злат, когда его тратят, идет кому-то в карман. Убей ребенка — в мире родится новая жизнь. А убийство Праведника — лучший, самый простой способ ускорить смерть Нечестивца. В логике им не откажешь, но мы-то знаем правду. Вот только попробуйте сказать об этом нашему знакомцу Освиу...

— Все верно, — согласился Катти. — Просто так его не переубедишь.

— И что же нам делать? — спросил Болдх. — Убить его? Или тогда Весы повернутся против нас?

— Мы избегаем убийств, — признался Лесовик, — хотя, честно говоря, я бы с удовольствием скормил Освиу земле. «Новая жизнь берет начало в смерти», — так у нас говорят. Мы чтим грибы, что растут на трухе мёртвых деревьев, чтим кровь убитых нами животных. Они же спят с телами своих жертв, делают пудинг на их крови и лакомятся личинками с разлагающейся плоти. Кардинал Салот с его кровавым братством взял все, что свято для торок, и извратил до неузнаваемости.

— Все это, конечно, очень интересно, — высказался Финвольд, — но неужели ты и вправду думаешь, что мы можем вот так просто пойти и как-то повлиять на наших приятелей-некрофилов? Или ты будешь здесь болтать, пока не заговоришь их до смерти?

Лицо Лесовика исказилось от гнева.

— Как смеешь ты насмехаться над всем, что мне дорого! Как ты смеешь! А ведь в Нордвозе ты мою магию не высмеивал: что ни полночь — шасть ко мне в лес. Что-то я не припомню, чтобы ты хоть раз погнушался принять помощь от служителей Эрсы.

«О чем это он?» — подумал Болдх и навострил уши. Остальные также замерли в замешательстве, переводя взгляд с Лесовика на Финвольда.

— Лесовик... — пробормотал Несущий Свет.

— Что Лесовик? Лицемер ты. Слишком долго я тебя прикрывал. Ишь как заговорил! Как вернемся в Нордвоз, сам будешь свои земляные кристаллы добывать — и порошки, и всякую всячину для своих странных опытов.

Все выглядели удивленными, кроме Эппы:

— Это правда, Финвольд? Ты это что ж, опять за старое принялся?

— Ещё как, — ответил за притихшего жреца Лесовик. — Только не говори, что ты об этом не знал!

— О чем вы? — перебил Нибулус, потеряв нить.

Эппа вздохнул, в голосе его слышалась грусть и разочарование.

— Можно увезти алхимика из Кваладмира, — сказал он как бы самому себе, — но алхимия останется у него в сердце. Верно, Нипа?

— Нипа? — опешил Нибулус. — Финвольд, ты что-то от нас скрываешь?

— Скрываю, как и любая живая душа в Линдормине, — отрезал Финвольд. И добавил неохотно: — Нипа — мое старое имя. Нипа Глемп. Я оставил его — вместе с прежней жизнью — ещё в Кваладмире, покидая этот лоскутный город.

— Значит, тебя зовут не Финвольд?

— Финвольдом я стал двенадцать лет тому назад, когда меня обратил Эппа. В знак моей веры...

— Значит, сперва ты был алхимиком? — с подозрением спросил Нибулус. Он не знал, что и думать, ведь прежде его друг ни разу об этом не упоминал.

— Всего лишь учеником, — ответил Финвольд. — У жалкого подобия человека по имени Пашта-Мэйва.

— И ты тайком пробирался к Лесовику за кристаллами, порошками и всякой всячиной?

— Для моих заклинаний, — принялся оправдываться Финвольд, — нужны кое-какие вещества, которых не найти на рынке в Нордвозе. Вроде тех, что я употребил для стены огня — помните, она спасла нас от верной гибели в Синих горах? Есть много приемов, которые разрешено использовать служителям владыки Куны.

Требовалось делать выбор — причем быстро. Пеладан выступил вперед и вонзил меч в землю перед собой.

— Решения здесь принимаю я, — объявил он, — как скажу, так и будет. Я не поведу семь человек против четырнадцати — особенно, если среди этих семерых почти нет воинов, — пока не буду уверен в вашей полной поддержке. Я считаю, что дружный отряд — сильный отряд, а чтобы одолеть врага, нам придется стать сильными. Проголосуем: будем драться и вернем себе честь и меч, или подожмем хвосты, как свора шелудивых псов?

Если сын Артибулуса когда-то лелеял мечту стать оратором, подумал Катти, может, и к лучшему, что из него вышел воин.

— Чего уж там, я за хвосты, — беззаботно заявил он.

— Согласен! — поддержал Эппа. — Люблю собак.

Лесовик уже высказался. Против выступили Нибулус и Паулус, рвавшиеся в бой, и, разумеется, Финвольд, который не собирался уходить без Сполоха. Поэтому решающий голос достался самому последнему, Болдху, и он не стал терять времени даром.

— По-моему, — задумчиво начал он, — всё, что мы можем противопоставить их перевесу в оружии, — наш перевес в магии.

Нибулус нахмурился. Эппа, Финвольд и Лесовик просияли, оттого что Болдх, наконец, отдал им должное.

— И прежде чем я проголосую, я хотел бы послушать их богов.

Так, в зарослях бука и ясеня на северном краю лесов Великандии, началось состязание богов. Три чародея принялись гадать.

Эппа поднял лицо к небесам, закрыл глаза и сосредоточился. Он шептал молитвы сухими губами, пока в глазах его не заблестели слезы.

Финвольд предпочёл действовать не так прямо. Он вытащил тонкую серебряную цепочку с крохотным кристаллом и запел звонким голосом так, что задрожал воздух. Это было приятное пение, но предназначенное лишь для того, чтобы гадальный кристалл заработал. От обнаруживающего заклятия Финвольда тот стал наклоняться, указывая в сторону, где находился Сполох.

А приземленный как всегда Лесовик точным движением карманного ножа рассек ладонь Болдха и теперь внимательно следил за тем, как кровь стекает на землю.

— Когда кровь смешивается с элементами, в прошлом, настоящем и будущем многое можно разглядеть, — объявил он, всматриваясь в место, где капельки Болдховой крови окропили почву. Шаман завел негромкий напев, похожий на жужжание пчелы над наперстянкой; и когда сознание Лесовика устремилось к мирам, закрытым для обычного человека, веки шамана затрепетали.

Болдх и сам разволновался. Все казалось нереальным. Неужто ему и впрямь надо принять жизненно важное решение на основе неясных песнопений трех кудесников? Неужто они и впрямь вот так запросто способны заглянуть в будущее? Болдх смотрел, как его кровь медленно стекает на землю, но увидел лишь недобрый кровавый конец, а за ним — мёртвое забытьё.

Он вздрогнул, живот свело.

Тыльной стороной руки странник утер лицо и зашагал обратно к лесу. Обернувшись на товарищей, он застыл в изумлении — случилось нечто совершенно невероятное.

Мерещится? Болдх прищурился и вгляделся в возникшее перед ним видение. Или снова сон?..

Лесные шорохи, перешептывание товарищей и даже легкое дуновение ветерка — все стихло, и на Болдха обрушилась тишина.

Перед ним лежал лес, такой же, как и прежде, но какой-то и не такой, расплывчатый и затертый; словно кто-то хотел, чтобы ничто не отвлекало Болдха от трех магов. В центре, вытянув в стороны прямые руки, стоял Лесовик. По обе стороны от него стоял читающий молитвы жрец, не подозревающий, что за ним пристально наблюдают. И они парили в воздухе! То Финвольд на несколько дюймов поднимется над травой, и тогда Эппа слегка уйдет под землю. То наоборот: Эппа поднимется, Финвольд опустится.

Болдх в страхе отвел взгляд, его затошнило. Он сделал несколько глубоких вздохов, помотал головой и снова взглянул. Видение не исчезло: два жреца потихоньку смещались вверх и вниз, а ведун стоял между ними, неподвижно и твердо, как глыба. Как опора весов.

Затем глаза Лесовика распахнулись, поглотив мир Болдха. Эти зелено-карие глаза, мудрые и требовательные, как сама Природа.

«Ну, — словно говорили они, — Каков твой выбор?»

В глазах этих не было ни злобы, ни умысла, но Болдх вдруг почувствовал непреодолимое желание развернуться и бежать без оглядки. Не нравилось ему это. Почему он никак не просыпается?

Затем до странника снова донесся голос ведуна, глубокий и звонкий, словно отразившийся от самой земли и подхваченный Деревьями.

— Что ж, — произнес голос, — можешь не обращать на меня внимания — но в конце концов придется сделать выбор.

Голос сошел на нет, превратился в шорох листвы, и видение Болдха начало таять.

— Постой! — торопливо окликнул он. — Я не понимаю — что значит «в конце концов»? Ты про ситуацию с ворами, или... ну... про настоящий конец?

Но Лесовик лишь приподнял кустистую бровь и усмехнулся.

— Э, нет, никаких подсказок, — погрозил он пальцем. — Выбор за тобой.

Болдх выругался и посмотрел на жрецов: на одного, а затем — на другого. Оба так и стояли, погруженные в свои чары, не замечая ничего вокруг. С одной стороны, Эппа: с его вечными советами быть осторожными и постоянной опаской. Что ж, Болдх вполне мог его понять; он сам всю жизнь куда-то бежал очертя голову: убегая от кого-то или откладывая решения. И, по правде говоря, именно так он и собирался поступить сейчас. Но старик казался каким-то ненастоящим, неискренним. Занудным. Послушаться его и провести в бегах остаток жизни? Закончить, как это костлявое чучело? «В конце концов» жизнь призовет к ответу.

Отчего-то ему показалось, что проще будет выбрать сторону Финвольда.

Ну, не то чтобы проще, но как-то... здоровее. Уж Финвольд-то знает, чего хочет. Ни сомнений, ни колебаний. Он не изменит своей вере, даже если та заведет его прямо каррогу в пасть. Это вам не Эппа с его вязким выжиданием, в сердце Финвольда огнем пылала вера. Его темные глаза излучали уверенность, и он, единственный из «не воинов», был готов сражаться. В некотором смысле, он тут «заправлял», был тут «одним из главных». Рядом с ним Болдх чувствовал свою несостоятельность.

Болдх повернулся к Лесовику и без обиняков спросил:

— Ну а ты бы что выбрал? Я про воров.

Лесовик пожал плечами.

— Ты уже знаешь, кому я отдал свой голос.

И как только он произнес эти слова, в вышине над лесом, словно приветствуя небо, раздался волчий вой — протяжный и низкий, от которого бросало в дрожь.

Видение мигнуло и померкло. Болдх снова был среди товарищей.

«Что за чертовщина? — спросил он себя. — Я и правда слышал волка, или мне приснилось?»

— Болдх, все в порядке? — спросил Нибулус, с любопытством глядя на хлопающего глазами странника.

— М-м-да, все отлично, спасибо, — запинаясь, ответил Болдх. — Просто... немного утомили ваши магические штучки. Все равно я в них не верю.

Собравшиеся чародеи наперебой заголосили: «Ой, здорово!», «Давай, рассказывай!» и «Ты же сам просил», а затем — недовольно заворчали: «Только время зря потратили...», «И крови ему не жалко...», «Неблагодарный...» и «Болван...».

— Да ладно тебе, Болдх, — раздраженно выдохнул Финвольд. — Мы же должны действовать сообща. Помнишь, к чему мы пришли: чем больше способов одолеть Дроглира мы узнаем, тем больше у нас будет шансов, когда мы доберемся до его Залы.

Он с презрением отвернулся от угрюмого, покрытого струпьями лица Болдха и зашептал на ухо своему другу Нибулусу:

— Знаю, ему и так непросто приходится, к тому же меня всегда учили, что Несущие Свет должны проявлять терпение, но иногда руки так и чешутся набить ему морду.

— Что ж, простите, что потратили на меня время, — язвительно вставил Болдх, — я всё равно уже принял решение.

Все ждали ответа.

— И?.. — спросил Нибулус.

— Этот земляной червяк угрожал высосать из моего глаза душу. Пошли за мечом.

* * *

После недолгого спокойного обсуждения, когда каждый из присутствующих высказался, объяснил свою точку зрения и выдвинул предложение, решили, что налёт должен являть собой тщательно выверенное сочетание кошачьей скрытности, молниеносной скорости и беспощадной грубой силы.

Местность между краем леса и утесом, над которым поднимался дым, была слишком открытой — спрятаться негде — поэтому они решили двигаться за завесой деревьев до невысокого отрога, который их скроет; отрог этот заканчивался в двухстах-трехстах ярдах от холма. А на месте они уже разберутся. По прикидкам Катти, где-то через час отряд должен был добраться до воров, «если это, конечно, они».

Пока они шли меж редких куп деревьев, Болдх принялся гадать, с какой стати проголосовал за возвращение меча. Теперь-то он уже мог признать, что выбор был не очевиден. Конечно, тут не обошлось без гордости — путники никак не могли простить тивенборгцам перенесенных унижений. Да и позаимствованные у Болдха сокровища тоже сыграли свою роль (вообще-то, как раз свои вещи ему хотелось вернуть куда больше, чем меч: родные побрякушки были ему дороже любых пламенников). Хотя вряд ли удастся их забрать — разве что перебить всех разбойников...

К тому же, пока что у Болдха не было приличного оружия. Он на время одолжил один из кинжалов Тивора: и лезвие прочное, и управляться нетрудно. Но в будущем надо будет найти что-то посущественнее.

«А ведь дело-то, конечно же, не в этом... — правда, Болдх?» — прошептал он, раздвигая густые заросли папоротника. Да, в магические трюки Болдх не верил. Его уже тошнило от козней этих чародеев.

Кстати, интересно, что там показали их колдовские чары... Болдх вдруг поймал себя на мысли. Он так спешил унизить магов, что даже их не выслушал. Разумеется, ничего важного он и не узнал бы... наверняка, одно вранье. Не важно, что там ему нагадали — каждый из этой троицы, без сомненья, переиначил бы все под себя. Болдх сам всегда так делал, когда гадал тем чудачкам, что долгие годы неплохо ему платили: старался говорить им только то, что им желалось услышать.

Но сейчас, шагая навстречу пугающим и, вполне возможно, роковым обстоятельствам, которые сам же по какой-то дурацкой прихоти выбрал, Болдх жалел, что не спросил. Он оглядел своих спутников. Лесовика и жрецов спрашивать бесполезно. Да и воинов тоже, если на то пошло; они все эти штучки на дух не переносят. А вот Катти...

— Тивор, — тихо обратился он к идущему рядом Катти. — Ведь ты вряд ли что-нибудь знаешь о гаданиях и предсказаниях?

— Похоже, так. — Солдат удачи явно не был настроен откровенничать.

Но затем он посмотрел на деревья и вроде бы передумал.

— Как-то раз работал я в Трондаране, давненько дело было. Так вот, нашлась там одна, с придурью — по деревьям мне будущее предсказывала.

— По деревьям?

— Ага, усядется, бывало, на холме, колени к голове, как лягуха, подожмет, и давай черную смолу жевать. А смола-то вонючая! Да пялится на лес внизу. Долго так. Как в трансе. Все пыталась разглядеть в деревьях какие-то фигуры.

— Получилось?

— Почем я знаю? Во всяком случае, до сих пор листвой не оброс, собаки на меня лапку не задирают, и осенью я не желтею. Не знаю, может, ей просто воображения не хватало. Но, думаю, могло быть и хуже — по крайней мере на выгребной яме мне не гадали.

— Да уж, — со смехом вмешался Болдх. — Быть тебе тогда по уши в дерьме.

Катти обернулся и без тени улыбки посмотрел на него.

— Вообще-то, я как раз собирался это сказать.

Улыбка Болдха испарилась, и он снова ушел в себя. Зря он к Тивору обратился. Хотя Катти куда старше и почти во всем его превосходит — определенно и несомненно, есть в нем что-то ребяческое. Столько лет бродяжничать, размышлял Болдх, ни дома, ни работы, ни семьи, друзья на неделю, не больше — вряд ли от такой жизни у человека разовьется чувство ответственности...

Он вдруг с ужасом осознал: «Это же я, лет через десять— двадцать». — «Если убрать все геройские штучки, легенды и приключения — что мы получим? — мрачно размышлял он — Меня! Тивора-недоучку, Катти-недоростка. Если вообще когда-нибудь дорасту...»

Болдху вдруг стало интересно, есть ли у Катти привычка пялиться в потолок, как у него. Он задумался было, но тут же отбросил эту мысль; такому, как Катти Тивор, не до потолков.

Скорее он будет смотреть на небо, на звёзды... и дальше, в самую высь. Пока Болдх валялся на грязном, пропитанном потом матрасе в каком-нибудь замызганном караван-сарае, всматриваясь в завитки или отметины от сучков или пятна плесени на балках и пытаясь разглядеть в них рисунок, Тивор проделывал то же самое с облаками, созвездиями, с дыханием самой вселенной. Вот в чем разница: горизонт Болдха всегда маячит футах в восьми, а Тивора — несомненно, не имеет границ.

Эта мысль угнетала. Болдх и впрямь помимо желания восхищался Катти, но восхищал его Катти-легенда, а не Катти-человек. Болдх прекрасно понимал, что ему никогда не стать такой легендой, но превратиться в такого подонка?..

И все же пока все поступки странника указывали на это. Подобно Катти, он застрял на стадии юного холостяка и относился к жизни как к игре, хотя все его ровесники уже перешли на следующую стадию. Игра уже не забавляла. Люди гораздо моложе его выглядели более зрелыми. От этого становилось не по себе.

Болдх грустно улыбнулся. Им часто восхищались, людей поражало, как много мест он исходил и как много всего повидал. Так же, как Болдх удивлялся Катти. Но на самом деле сильнее его изумляли простые люди. Содержать семью, охранять дом — тут требовались отвага, стойкость и смекалка. Эти люди не бежали от трудностей. Странник лишь играл в жизнь, они же познали ее соль и правду; у них просто не было выбора: каждый день приходилось сталкиваться с тяготами, которые казались Болдху непереносимыми. На некоторых обрушивались страшные невзгоды: засуха, нужда, несчастье — но тем сильнее и закаленнее становились эти люди. Пусть даже кое-кто и озлоблялся из-за пережитого.

Зато Катти был самым крупным игроком в жизнь, какого Болдху доводилось встречать, чем порой вызывал раздражение даже у него. Герою, похоже, казалось, что шутить о серьезных вещах, особенно о смерти — верх остроумия; подростки равным образом считают, что ругаться — умно. Едва ли не ждал, что другие оценят его виртуозность.

Болдх не отводил глаз от странноногого головного убора на голове шагающего перед ним Катти. Странник не видел лица героя, но, судя по его походке (и по игривости, с которой «отростки» на шляпе гладили невидимое лицо) решил, что тот улыбается. Что этот бывалый наёмник делает среди них? Даже Эппа, с его почти сверхъестественной силой эмпатии, не сумел распознать истинных мотивов Тивора.

Болдх всё смотрел на головной убор Катти.

Уже две недели (или около того), как они познакомились с Тивором, но никто из членов отряда ни разу не видел Катти без этой чертовой шляпы; он не снимал ее, даже чтобы почесаться. Что он пытается скрыть? Оставалось лишь строить догадки.

Болдх изучал блестящий панцирь, и на миг страннику показалось, что он видит свое отражение.

Когда они наконец вышли из-под укрытия деревьев, солнце уже стояло высоко. За лесом начинался покатый склон отрога. Теперь путники ясно видели торчащую, как буйволиный рог, вершину утеса, выглядывающую из-за острого гребня. Воров они пока не заметили; лишь редкие клочки дыма, время от времени поднимавшиеся в воздух, говорили о том, что недавно (а может, и до сих пор) там были люди.

Лесовик пошел первым, на разведку. Мгновение-другое они наблюдали, как он проворно, почти по-жабьи, скачет вверх по холму. Затем шаман будто исчез или слился с травой, и они его потеряли из виду.

Они ждали молча, нетерпеливо ерзая. Через несколько минут Лесовик вдруг снова возник посреди отряда.

— Это они, — возбужденно выдохнул он, и по жилам Болдха быстрее заструилась кровь. — Ещё едят, но, похоже, скоро свернут лагерь.

— Придется поспешить, — сказал Нибулус, решив не снимать пока доспехи со спины Женг. — К ним можно подобраться незаметно?

— Весь склон густо порос папоротником, — отозвался Лесовик. — Я-то могу прямо у них под носом проползти, но вам повторять этот трюк не советую.

— Может быть, быстро атаковать их сверху? — предложил Нибулус, и глаза его заблестели от предвкушения.

— Думаю, я знаю выход получше, — отозвался шаман. — Тут и так поддувает; если папоротник как следует расколышется, а ветер усилится и задует как следует, даже вы, такие неуклюжие, подберетесь незаметно. Нужно лишь слегка подтолкнуть.

— Подтолкнуть?

Но Лесовик не стал объяснять. Лукаво подмигнув, словно говоря: «Положитесь на меня», он снова заскакал вверх по склону и опять растаял на глазах.

Нибулус повернулся к своему отряду.

— Что бы он там ни придумал, — поторопил пеладан, — мы не можем сидеть сложа руки. Эппа, ты останешься с лошадью. Остальные...

— Если нужно присмотреть за конем, — вмешался Катти, — я помогу.

— Эппа присмотрит! — глядя в упор на Тивора, поправил Нибулус.

— Конечно, — согласился Болдх и, прищурившись, окинул Катти взглядом. — Нам ты больше пригодишься, герой.

Болдх пришел к решению, что на самом деле ему нисколько не нравится Катти Тивор — ну нисколечки. С самого их знакомства этот тип явно положил свой жадный, вороватый глаз не Женг.

И, как не без удовольствия заметил Паулус:

— Тебе, Эппа, старая черепаха без панциря, сохнуть тут на солнце.

— Я таков, каким сотворил меня Куна, — принялся было оправдываться Эппа, явно задетый этим высказыванием. Он и сам с грустью сознавал, что станет для них лишь обузой.

— Дело ваше, — пожал плечами Катти. — Тогда мы будем сторожить лошадь вдвоем. Не испытываю ни малейшего желания рисковать своей шкурой за чужой меч, а ваше голосование мне без разницы. Я уже говорил, что нанимался только проводником.

Он посмотрел на остальных. Из лица отражали целую гамму чувств от обманутой надежды до омерзения. Они разочаровались не в человеке — в легенде. Все, и в особенности — Нибулус, с его соревновательным духом; он так надеялся увидеть хваленое мастерство Тивора в обращении с мечом, и оценить, так ли он хорош, как о нем говорят. К тому же сражаться бок о бок с легендой... ему бы любой воин позавидовал.

Они ничего не могли с этим поделать. Ничегошеньки.

— К тому же, — продолжил Катти, — вы и в тот-то раз еле ноги унесли от этих психов. Хватит испытывать Судьбу. Ее терпение на исходе.

— Хвала Пелу, мы скоро с тобой расстанемся, шельма, — пробормотал Нибулус.

— Могу подняться с вами до вершины холма, — услужливо предложил Катти. — Мой-то лук побыстрее вашего оружия будет.

— Может, барды даже песню сложат, — заметил Финвольд. — «Баллада о храбром, храбром Тиворе».

Катти лишь улыбнулся и снял со спины лук.

— Не стоит верить всему, что слышите, — сказал он. — За песни о трусах бардам не платят.

Больше ни слова не говоря пятеро начинающих налетчиков гуськом потрусили вслед за Лесовиком. И обнаружили его на самом верху отрога. Шаман стоял на одном колене: глаза плотно зажмурены, глубокие морщины избороздили лоб. Одна из рун крепко зажата между указательным и большим пальцами. Почти наверняка это была руна элемента Воздуха, но так запачканная кровью, что не разглядеть. Кровью Лесовика. Как обычно.

Болдх не мог надивиться на торок: народ, который так близок к природе, и при этом настолько не дорожит собственным телом; по собственному опыту он знал: природа предпочитает, чтобы кровь ее созданий оставалась у них в жилах, а не проливалась.

Сработало ли «маленькое внушение» Лесовика, Болдх не знал, но здесь, наверху, ветер определенно задул сильнее. Он дул не откуда-то конкретно, скорее налетал резкими порывами и с пронзительным свистом проносился по высокой траве, как беспокойный элементаль. Рыжие кудри Лесовика развевались в такт музыке ветра, накидка из волчьей шкуры ощетинилась.

Узнав знакомый свист, Нибулус и Паулус навострили уши и замерли в нерешительности. Они уже слышали подобное в Синих горах, когда Лесовик призвал воздушного элементаля против леукроты и ее стаи. Но сейчас звук был немного другим; в прошлый раз в нем слышалась исступленная, радостная, неконтролируемая ярость стихии, теперь же свист звучал приглушенно, словно издалека, как будто ветер призвали в этот далекий край против его воли. В нем звучал хаос, но как-то неуверенно — как будто ветер заблудился.

Обеспокоенные, члены отряда прильнули к земле и поползли к гребню. Сверху открывался прекрасный обзор.

Лесовик не ошибся: весь склон холма до самого скалистого утеса зарос густым ковром папоротника. Над мечущимися на ветру ярко-зелеными листьями кружились и ныряли стрижи.

А внизу, в тени, у основания утеса, нашли пристанище разбойники.

С виду, к большому разочарованию эскельцев, воры никак не пострадали от рук (или скорее ног) великандов. Двенадцать из них расхаживали сейчас по неряшливому лагерю. Громоздкая фигура Пооррра сразу бросалась в глаза, но также можно было рассмотреть ядовито-зеленую копну волос, принадлежащую Хлесси и пестрые шелка Раедгифу. Четыре фигурки сидели с краю и, судя по всему, ещё ели. А на полпути вверх по склону, всего лишь ярдах в пятидесяти от Болдха и прочих, стоял одинокий часовой. Это был Эглдавк Клагфаст, бывший пеладан с огромным двусторонним боевым молотом. Он все еще дожевывал завтрак и стоял, слегка повернувшись на юг, к ним спиной.

— Сначала его положим, — прошептал Нибулус, готовясь.

— Лучше возьмем в заложники, — с несвойственной ему человечностью предложил Паулус. — Да, а когда получим, что хотим, запытаем до смерти.

— Болдх, — прошипел пеладан, — справишься? Возьмешь его — подашь сигнал...

— Мы почти пришли! — раздался вдруг голос. Они обернулись и увидели, что Катти смотрит куда-то на север.

— Что?

— Вход в туннель... ведущий из Великандии. Вон там, видите? Узнаю долину. Вон там, точно.

— Точно? — неуверенно переспросил Нибулус. Пеладана трясло от напряжения, и отвлекаться он не желал.

— Миля-две в том направлении, честно. Долина-то приметная. Никак не думал, что мы так далеко зашли. В прошлый раз я с другой стороны был.

Болдх стиснул стучащие зубы.

— А ты не прост, я смотрю. Может, это ещё одна уловка, чтобы избежать боя?

— Милый мой, я и так в нем не участвую, — ответил Катти. — Иль забыл?

Нибулус подполз к Тивору. Он надвинулся и заглянул прямо в глаза наёмнику.

— Катти, скажи честно, на этот раз ты говоришь правду? Имей в виду, больше никаких баек. Я узнаю, если соврешь. А узнаю — убью.

Холодный взгляд голубых глаз, несгибаемый, как тенгриит, ясный, как у волка, встретился с честными карими глазами пеладана. Затем Катти ухмыльнулся, не в силах сохранять серьезное лицо.

— Старина Тивор, конечно, шельма, но ему можно доверять.

Нибулус прищурился и пожал плечами.

— В таком случае, сомнений нет: тивенборгцы направляются туда же, куда и мы. В Великандию всего два прохода, верно?

— Так написано на карте, — подтвердил Катти.

— Вот ведь засада! — выругался Нибулус. — Какова вероятность, что два отдельных отряда будут путешествовать по этому заповедному краю одновременно?

— Может, это и не случайно, — вмешался Финвольд. — То-то мне казалось, что где-то я уже видел некоторых из этих тивенборгцев. Может, на собрании перед походом. Может, они направляются туда же, куда и мы...

— Если они направляются в Мелхас, — строго проговорил Нибулус, — то это все меняет. Они и так наши враги; а теперь от них исходит настоящая угроза. Их надо уничтожить, убить всех до одного. Расчленить тела, сжечь останки, а пепелище засыпать солью.

Остальные в замешательстве смотрели на своего предводителя.

— Единственный надежный способ, — сказал он, словно объясняясь. Несмотря на ветер, здесь было слишком жарко, и каждый отчетливо слышал биение собственного сердца.

— Н-да, — пробормотал Болдх, — все это становится серьезным.

Возражений не последовало.

— Болдх, — распорядился Нибулус, — займись делом. Сними того часового, только постарайся не привлекать внимания. Убей его быстро. Если он вскрикнет или будет бороться, нас обнаружат и придется сразу атаковать. Если ты справишься со своей работой, то выиграешь время и мы сможем подойти ближе. А после мы вчетвером: я, Паулус, Лесовик и ты — должны разобраться с врагами побыстрее. Катти, ты будешь поливать стрелами тех, кто вдалеке. И Финвольд... парочка твоих фокусов с огнем не помешает: что-нибудь, что их убьет или отпугнет. Как я уже говорил, они трусы, и если мы перебьем хотя бы половину, остальные нас не побеспокоят. Обещаю.

— Ты и впрямь считаешь, что мой меч настолько важен? — спросил Болдх, которому вдруг стало как-то не по себе. — Он и впрямь стоит четырнадцати жизней?

— Конечно! — прошипел Финвольд.

— Нет, — заявил Нибулус, — Я так не считаю. Тут речь не о заколдованном оружии. Речь о выживании. Если Финвольд прав и они направляются в Утробу Вагенфьорда, мы встретимся опять. И в следующий раз они могут оказаться в выгодной позиции, а не мы. Другого такого шанса не будет.

Сзади раздался рык:

— Тогда лучше начать сейчас. — Это был Лесовик. Он закончил свой призыв духов воздуха и присоединился к ним. Огонь, который они видели в глазах шамана неделю назад — когда он вернулся из леса — снова горел, причем ещё ярче. — Не знаю, сколько продержатся элементали. На них нельзя положиться, и этот край им ни капли не нравится. Слышите, как спорят?

Так Болдх снова потерял контроль над ситуацией. Раньше он сам распоряжался своей судьбой, но с тех пор, как повстречал Эппу в Нордвозе, попадал из огня да в полымя. Здесь, в горах на Дальнем Севере, всё было подчинено идее Судьбы. Боги насмехались над ничтожными смертными, которые верили, что могут управлять своей жизнью. В разбушевавшемся ветре страннику слышался визгливый хохот богов.

И вот Болдх уже ползет через папоротник, почти касаясь земли животом, к человеку, которого ему приказали убить. И из-за чего? Он верил в пламенник не больше Нибулуса и в передрягу эту попал лишь из-за собственного опрометчивого решения.

Кинжал неуклюже примостился на потной ладони: пот впитался в обтянутую лосиной кожей рукоять. Клинок вдруг стал оттягивать руку — показался зверским, отвратительным и тяжелым. По правде говоря, намного тяжелее, чем его старый боевой топор. Неужели он и впрямь сможет вонзить этот толстый кусок холодного твердого металла в мягкую пульсирующую кожу на шее тивенборгца? Убить человека, который, как и сам Болдх, сошел с тропы бога Войны? Который, судя по всему, всего лишь простой вор? Каких-то полсекунды жестокости — и сам Болдх навсегда станет вором и убийцей.

С каждым опахалом папоротника, с каждой хрустнувшей под коленом или локтем веткой он приближался к бедному разине Эглдавку Клагфасту, и страшное превращение уже казалось Болдху неминуемым, и к горлу подступала желчь. Это было чистой воды убийство.

Воздух раскалялся и становился все вязче с каждой минутой: от растворенного в этой вязкости электричества у Болдха сводило зубы. На миг он остановился, раздвинул широкие листья папоротника и украдкой взглянул на затылок Эглдавка, маячивший всего в нескольких ярдах. Совсем как шея Эппы, подумал Болдх. Он почти умолял, чтобы часовой обернулся и заметил его.

Неужели я хочу до конца своих дней быть убийцей?

Болдх погрузился в мысли. Он попробовал представить, на что это похоже, быть убийцей, но не смог, все время натыкаясь на какой-то черный барьер. Болдх вспомнил прошлое, но и это не помогло. О, ему приходилось убивать людей, в этом Болдх почти не сомневался. Но тогда все было по-другому. За последние годы он дрался несколько раз, но каждый раз — защищаясь. И никогда у него не было уверенности в том, что раненный им человек умер. Прием был прост: режь, бей, коли и тут же уноси ноги. Никогда не возвращайся, чтобы проверить, кто там выжил — слишком опасно. Если все мёртвы — сами виноваты, не надо было нападать. Болдх же первым драться не лез.

Но если вернуться назад в памяти — может, что и было? Четырнадцатилетним подростком Болдх помогал одному наёмнику сопровождать караван до Багрового моря, и порой приходилось отбиваться от разбойников. Он тыкал оружием через окна повозки во все, что двигалось, и часто клинок возвращался алым от чьей-то крови. Но убивал ли Болдх когда-нибудь? Бывало, он выпускал в ночь стрелу за стрелой, но лишь в далеких, еле видимых врагов. И снова, убивал ли он?

Он напрягся и заглянул ещё глубже в прошлое.

И внезапно влажность стала невыносимой, и от электричества в воздухе у Болдха закружилась голова. В его прошлом было черное пятно; что-то в сознании — настолько сильное, что даже он сам не мог туда дотянуться. Ради Пел-Адана, что это?..

Энграмма[]. Воспоминание, слишком темное и страшное, чтобы его хранить.

Повернись! Оглянись! Безумие и кровь, их несет он — тот, кто... Болдху было восемь лет. Ребенок. Зверь.

А дальше — первородный ужас и ярость. Свободные от поставленных взрослыми блоков. Безграничные. Бездонные.

Его глаза распахнулись: ярко-голубые, холодные глаза, как у рептилии.

С ненавистью зыркнули сквозь траву. Траву, с ее шелестящей песней волн. Увидели Эглдавка. Враг! Еретик, предавший Единого Бога! Бей его, кромсай, потроши, лей кровь!

Болдх схватил свой чудесный новый кинжал, и опьяняющее, разнузданное веселье на миг ударило в голову. Он ринулся вперед...

Долен Катскаул не испытывала радости. Она сидела на большом камне у подножия утеса, в некотором отдаленье от «соратников», и лениво выковыривала грязь из-под ногтей кончиком своего мизерикорда. Вряд ли этот древний магический клинок подходил для сего занятия, но и вся ее жизнь повернулась не так, как нужно. Единственная дракесса в отряде, она испытала на себе весь набор предрассудков и недоверия, которые неизбежно сопровождали таких, как она.

— Моя ли это кожа? — спросила она себя, любуясь безукоризненной белизной двенадцати длинных пальцев. Ни для кого не было секретом, что остальные женщины в отряде ей завидовали, но Долен никак не могла понять почему. Возьмите сестру предводителя, Элдрику, например; Долен восхищали ее веснушки и свекольный румянец. Вот он, здоровый образ жизни. А что касается серого, испещренного крапинками лица Флекки, то Долен оно напоминало серебристый блеск березы в тусклом свете луны. Восторгаться можно, завидовать — нет.

* * *

Само понятие «ревность» казалось дракусам нелепым.

Oни не жаловались, да и вообще старались не замечать всего мелочного, неуместного и поверхностного. Но другие не были дракусами, и, казалось, таили неистощимые запасы смехотворных, глупейших обид, полуправд и ложных ценностей. Словно это помогало им отвлечься от настоящей жизни. Почему просто не сосредоточится на главном?

«И как только людям удалось изобрести колесо, просто непонятно», — размышляла она. Их слишком занимал размер всевозможных частей тела, особенно женского — или выбирание вшей из волос друг дружки, а важные дела откладывались на потом.

«А может, им просто не нравится мой раздвоенный язык?»

— Нет, — нежно промурлыкала она, и по серебристым губам пробежала тень улыбки. — Эглдавк же не возражает...

Эглдавк Клагфаст. Одна мысль об этом имени согревала душу и разгоняла все мрачные мысли и тревоги. Четыре слога — от первого сладкого и шутливого гласного через грозный ряд звонких согласных к финальным шепчущим обещаниям последних двух звуков — вмешали в себя все, что она любила в людях: страсть и трагедию их поэзии, чарующую красоту их музыки, способной лишить жизни или возродить к ней, и их юмор, такой смешной и необъяснимый.

Она была рада, что познакомилась с Эглдавком. Он отличался от остальных. Никогда ничего не требовал. Никогда не злился. Вольная птица, как и она. Когда они впервые повстречались на сумеречной поляне в Хрефнийском лесу, ни один не выказал страха, а ведь обоим было чего бояться. Оба впервые видели существо другой расы. Кажется, там был костер; и в его кроваво-красных всполохах кожа человека и дракуса блестела одинаково. И следующие несколько недель они с удовольствием изучали схожесть и различия друг друга. Это было время радости, время новых ощущений и взаимообмена — особенно для нее, так щедро одаренной способностями расы дракусов.

Да где же он, в конце концов? Долен оторвалась от маникюра, заломила козырек легионерки и обвела внимательным взором окрестности. Почти сразу она заметила Эглдавка на склоне, он стоял на посту. И ещё она заметил, что ветер разгулялся; папоротник раскачивался во все стороны, и волосы ее кавалера разметались. Но несмотря на поднявшийся над холмом ветер, внизу скапливалась гнетущая жара. Она не чувствовала себя так с тех пор, как материализовались великаны — тысяча демонов, вот это был страх! — казалось, в воздухе витает предчувствие... скоро прольется кровь.

Долен вернулась к своим мыслям. Ох уж эти тивенборгцы! И почему она не отговорила Эглдавка? Он ведь сам по сути не был вором. Но ведь для многих не существовало разницы между понятиями «изгой» и «преступник». А обзывать всех обитателей Воровской горы одним именем — все равно, что объединить землеройку и белуджитерия в одну категорию «животные». В этой шайке из четырнадцати членов можно было наткнуться на самые разные типажи: от гнилого Освиу Гарротики до душевных созданий — таких как она и Эглдавк... и, возможно, Иорсенвольд. Иорсенвольд нравился Долен.

Одна группа, миллион различий, и она отличается сильнее других. Разумеется, дракесса знала, что о ней говорят за спиной. Каждая злая мысль в их головах тут же по особым волнам передавалась ей в мозг. Как всегда, преобладали недоверие и страх. Люди, как и остальные недракусы, считали ее слишком уж совершенной, «высшим существом». По правде говоря, все, чего хотела Долен Катскаул — это найти с ними общий язык.

Не стоит и говорить, что ей была известна истинная причина, по которой остальные расы так сторонились дракусов; эта исключительная, своеобразная особенность, страшный секрет ее народа, который подпитывал подлые мыслишки, страхи и отторжение всех недракусов и давал почву для их...

Какого Фригга там происходит?

— ЭГЛДАВК! — выдохнула она, когда сознание захлестнула кровавая волна ужаса, а желудок налился свинцом. Вскоре весь лагерь был на ногах, поднятый пронзительным визгом дракессы.

В течение нескольких секунд случилось многое. Из шумящего на ветру папоротника вдруг выросло несколько воинов, которые с воплями бросились к лагерю. Потрясенный Брекка, каменный хогер, споткнулся и опрокинул котел, и шипящая струя пара ударила прямо в лица трех его товарищей. Стрела с глухим стуком вонзилась в массивное оплечье лат Пооррра, и гигант отлетел от силы удара. Все похватали оружие, зазвучали приказы. Вражеские воины напали на лагерь, и ещё одна стрела угодила в Пооррра, на этот раз — попав прямо в шлем: голова гиганта дернулась, и он опрокинулся на землю.

В течение следующих нескольких секунд произошло следующее: двусторонний халади Кхургхана пронесся по воздуху к самому высокому из нападавших, со стальным звоном, прозвучавшем на всю долину, ударился о его бастард, и осыпал оранжевыми искрами черный капюшон, а затем описал неровную дугу и вернулся в перчатку хозяина. Хлесси тем временем, спеша убежать от здорового воина, запутался в собственной сети. Сердду-Сангнир раздраженно швырнул на землю арбалет и теперь стоял с боевым топором в руке. Долен, которая уже вытащила оба кинжала, продолжала визжать, не переставая.

Затем Иорсенвольд твердо поставил ногу на землю и вытащил мушкетон.

— НУ, ХВАТИТ! — рявкнул он, и всё затихло, так же быстро и внезапно, как началось.

Финвольд заколебался, а вслед за ним — и Лесовик. Затем наступила тишина.

Никто не шевелился. Не издавал ни звука. Даже призванный ветер ослаб и улетел; разразившись вдалеке прощальным гоготом, и воздух стал совсем душным и влажным. Мушкетон Иорсенвольда снова был направлен прямо в лоб Нибулусу.

Глаза на дородном лице пеладана метали молнии в ненавистного вора. Становилось все жарче, с шеи стекал пот, и Нибулус проклинал все на свете: они снова оказались в тупике. Опять, опять все пошло наперекосяк. Из-за этой дракессы они лишились элемента неожиданности; главарь своей командой остановил панику, и от былого преимущества не осталось и следа. Болдх почему-то так и остался стоять возле пленника; а из-за естественной медлительности и нежелания сражаться этих горе-вояк жрецов они упустили инициативу. Его снова подвели.

«Будь проклят тот день, когда я повел их за собой!» — выругался он про себя. Почему я не набрал отряд настоящих солдат? Людей, которым я мог бы приказывать! Пыл Пелла, даже эти драные бандиты беспрекословно подчиняются приказам командира! Мне бы его голос...

— Верно, — пробурчал он себе под нос. — Решай сейчас. Драться или бежать? — Он осмотрелся. Сердду-Сангнир снова принялся яростно перезаряжать арбалет; Хлесси вернул свою сеть и теперь медленно приближался, устрашающе рыча; Катвулф и Элдрика встали рядом с братом.

Затем на вершине холма взвизгнула натянутая тетива Катти. К тому времени, как звук достиг их ушей, стрела уже случайно отскочила от дуэльного кинжала в левой руке Долен, пока та медленно наступала на Болдха.

Наконец раздался раскатистый храп, похожий на фырканье просыпающегося бизона. Пооррр, шатаясь, поднял свою закованную в броню тушу на ноги, тупо моргнул, заметил две стрелы, торчащие из наплечника и шлема, крепко ухватился за них и с силой дернул. Крови не было. Он стал наступать, с булавой и бхуджем в обеих руках, и его товарищи злобно захихикали.

Нибулус снова подумал: драться или бежать? Он пока не решил, чем все кончится, но понял, что боя не будет. Паулус и Лесовик придвинулись поближе к пеладану, ожидая сигнала. Нибулус открыл рот, чтобы отдать приказ, но неожиданно тишину прорезал голос Финвольда:

— Меч! — кричал он. — Отдайте меч, который вы украли! Отдайте его нам, и мы оставим вас в покое.

Воры принялись перешептываться, а затем со склона раздался голос Болдха. Все ещё держа застывшее тело пленника, он перевел слова Финвольда на их наречие. Голос его звучал странно — дрожал и квакал, словно на грани истерики.

Одна лишь дракесса была достаточно близко, чтобы расслышать его слова.

Не раздумывая и доли секунды, она отпрыгнула от Болдха, вихрем пронеслась по лагерю и, пока никто не успел ее остановить, выхватила пламенник из груды вещей, сваленных у подножия утеса. Освиу зарычал от ярости и бросился было за ней, но не успел, и Сполох вернулся в руки опешившего Финвольда.

— Зиких ой'дхнап, Эгелдаффк-киеввха! — потребовала Долен, направляясь к Болдху с кинжалами в руках.

 Финвольд, тем временем, не оглядываясь, во всю прыть понесся вверх по склону. Освиу дернулся было за ним, но по первому же слову Иорсенвольда Катвулф преградил Гарротике путь своим отравленным: вулжем. Два брата смерили друг друга взглядом и не стали преследовать беглеца.

Нибулус очень быстро оценил ситуацию и молча сделал знак Паулусу и Лесовику отступить.

Долен тем временем подошла к Болдху и встала в нескольких ярдах от него. Лицо ее было белее смерти: нечеловеческая, алебастровая маска железной воли, змеиный взгляд буравил Болдха. Он все ещё прикрывался Эглдавком как щитом, держа кинжал у его горла. Эглдавк застыл совершенно неподвижно, не решаясь даже поднять глаза.

— Эгелдаффк-киеввха! — повторила она приказ, и красный ореол засверкал вокруг черных зрачков, как при солнечном затмении. Болдх, казалось, прикованный к месту, не отпускал пленника. Задыхаясь и судорожно глотая воздух, он не отрывал обезумевших от страха глаз от дракессы, как будто она была ангелом смерти.

Но несмотря на страх (лишь отчасти навеянный магическим мизерикордом Долен), Болдх снова стал собой, а не тем ребенком.

Внезапно угрожающая маска сползла с лица Долен, уступив место выражению крайнего замешательства. Она наклонила голову и застыла, затаив дыхание. Дрожащая белая рука неуверенно потянулась вперед. За рукой последовали мысли, заглянувшие в сознание Эглдавка.

Ища. Пытаясь нащупать. Пусто.

Сознания не было. Эглдавк покинул её. Её любимый, её человек...

— ...мёртв... — шепнули полуоткрытые губы дракессы, словно подул кладбищенский ветерок.

И задул ветер — на этот раз настоящий. Болдх остекленевшими глазами смотрел на дракессу. Краснота исчезла из ее зрачков, и теперь они были черными, как гвозди, которыми забивают гроб. Волосы выбились из-под легионерки и дико плясали на разгулявшемся ветру, как черные тени на фоне темно-серых туч, со сверхъестественной скоростью собиравшихся на юге.

Болдх странно булькнул горлом и попятился. И в этот момент тело Эглдавка выскользнуло из его хватки и упало на колени перед Долен; глаза слепо смотрели сквозь нее. Шея была вся в крови, а перерезавший ее кинжал валялся рядом. Энграмма в сознании Болдха потухла. Будучи в ее власти, он брел сквозь красноватую дымку, а теперь туман рассеялся: Болдх смотрел и не мог поверить, что все-таки перешел страшную грань.

Небеса потемнели, словно наступили сумерки, и по Великандии разнесся раскат грома. Над грозовыми черными тучами, похожими на паруса пиратского корабля, сверкнула молния. В воздухе запахло грозой. Нарастающий ветер пока ещё сдерживал свою ярость.

К этому времени остальные воры у основания холма осознали, что происходит. Со злобными, возмущенными криками они кинулись вперед. В больном воображении Болдха возникло видение ада: тысячи рогров с воплем несутся к нему, размахивая обагренными в крови мясницкими ножами; глаза горят, клыкастые пасти разинуты. Нибулус со своим отрядом ринулся в бой, и звон металла о металл возвестил наступление Хаоса.

Затем один голос поднялся над остальными:

— Я СКАЗАЛ, ХВАТИТ!

Лишь тивенборгцы поняли сами слова, но и эскельцам стало ясно их значение. К месту драки шагал Иорсенвольд. Забыв про мушкетон, он выхватил «утреннюю звезду» — и сейчас размахивал оружием над головой, приутихомирив враждующих. Все взгляды устремились на главаря.

— Это уже слишком! — выкрикнул он на своем наречии. — Око за око. Убийца должен поплатиться жизнью!

Вытянутый короткий палец указывал прямо на Болдха, и тот неведомо как оказался в центре круга из кричащих и плюющихся бандитов, а Нибулус с Лесовиком громко возмущались, но ни один из них даже не шелохнулся, чтобы прийти Болдху на выручку. Вдали маячил Катти, едва заметный силуэт на вершине холма, лук за спиной; Финвольд давно пропал; Эппа едва ли знал, что здесь происходит. Болдх остался совсем один посреди орущей банды. Перед ним стояла дракесса.

Странник рванулся к залитому кровью кинжалу, лежащему на смятом папоротнике — там, где он его бросил — и схватил правой рукой, дрожащей и окровавленной. Он пригнулся, готовясь встретиться лицом к лицу с ангелом отмщения. И вот, словно во сне, окружающие исчезли из поля зрения, все звуки слились в невнятный гул — остался лишь ветер, колышущий папоротниковое море и развевающий накидку, что закрывала шею Долен.

А потом Болдх утонул в глазах дракессы. «О боги, — думал он, глядя в их темные глубины, — что же я с ней сделал?!»

Такая пронзительная грусть была в них, такая тоска, такая потеря! Она не умещалась в сознании. Возможно, из-за дара дракусов — или оттого, что эта ясная головка просто не была создана для таких страданий — казалось, боль льется через край, растекается волна за волной, поражая всех вокруг. У каждого перед глазами стояла картина, которую она снова и снова прокручивала у себя в голове: Долен и Эглдавк скачут верхом в лиловой дымке вересковой пустоши, улыбаясь друг другу светлой и вечной улыбкой; холодные капельки дождя блестят на их лицах. Они обрели друг в друге счастье — счастье посреди враждебного, полного страданий мира... счастье прекрасное и неповторимое...

Но теперь их чувство бездумно разрушили, и теперь загубленная любовь выжгла сердце Долен Катскаул, оставив лишь ядовитую ярость. Ненависть, черная гадюка, кольцами обвивала душу дракессы, готовясь ужалить.

Затем дракесса прыгнула, и вот, на пустошах Великандии, под стон ветра приближающейся бури и крики жаждущих крови тивенборгцев, Болдх и Долен Катскаул сошлись. Эти края еще не видели подобного боя — боя на потребу воровской шайке, разрывавшего сердца товарищам Болдха. Удар за ударом обрушивала на Болдха дракесса, ведомая кипучим гневом. Зубы Долен были крепко сжаты в свирепом оскале, из глаз катились кровавые слезы, превращая побелевшее лицо в жуткую маску дьявольской мести. Серые губы с каждым ударом размыкались для горького крика — и Болдх становился всё ближе и ближе к могиле.

Это был неравный бой. В скорости и проворстве с дракусами могли соперничать разве что самые великие воины из людей Линдормина — а Болдх и воином-то себя не считал. Если бы дракесса так не страдала, она прикончила бы его с одного удара. Сгустившаяся из-за утраты ненависть отравила Долен, выпустив наружу жестокость, которую приписывали ее расе. Дракесса игралась со своей жертвой, как кошка играется с мышью. Она полосовала Болдха дуэльным кинжалом, направляя каждый удар с безупречной точностью, чтобы причинить как можно больше боли и как можно меньше повреждений. Одновременно при помощи мизерикорда, который дракесса держала над головой, она насылала волны кошмарных видений, захлестывавшие сознание Болдха.

Долен не знала, сколько ещё он продержится, но собиралась подольше растянуть мучения жертвы, наблюдая, как он умирает, как корчится от боли, как испытывает нечеловеческие страдания.

Внезапно жуткий звук прорвался сквозь шум возбужденных криков и вой бури. Это был пронзительный, визгливый свист, похожий на предсмертный вопль какого-то зверя или птицы. Все — включая дракессу — тревожно оглянулись.

На склоне холма стоял Катти: он изо всех сил дул в свою флейту и яростно жестикулировал. Затем, сложив руки рупором, он стал кричать — изо всех сил. Сначала до них донеслось лишь жалкое мычание. Но в схватке наступил перерыв и буря также немного утихла: стало слышно голос, а вместе с ним и слова, от которых у всех застыла кровь в жилах:

— Великанды идут! Великанды!

Хотя весть прозвучала по-эскельски, слово «великаны» не нуждалось в объяснении. Головы дружно повернулись, чтобы рассмотреть, куда указывает Катти. Глаза вылезли из орбит, сердца остановились. Далеко на юге высились исполинские силуэты по меньшей мере десяти великандов... и быстро приближались. Со всех как ветром сдуло остатки отваги.

Со всех, кроме Болдха. С ним произошло прямо обратное. Он не спускал глаз с жуткого мизерикорда, висящего перед глазами — с прямого, как у стилета, лезвия, наводящего смертный ужас. Он один не услышал предупреждения Тивора. Но теперь, в эти краткие секунды замешательства, когда хозяйка мизерикорда отвлеклась, глядя на юг, страх улетучился. Чары вдруг рухнули, и Болдх, по-прежнему лежа на спине, отчаянно лягнул дракессу. Та удивленно вскрикнула, потеряла равновесие, и тут странник с силой ударил её в висок навершием кинжала. Она упала с хриплым стоном — правда, не выпустив из рук оружия.

Но если даже кто из воров и заметил, что дракесса повержена, сейчас им было не до подруги. Павшему товарищу уделили не больше внимания, чем груде вещей, сваленных у подножия утеса. Никто и не думал прятаться. Как и в прошлый раз при появлении великандов, всех охватила бездумная паника; каждый спасался как мог.

Однако в отличие от прошлого раза, когда великанд вырос как из-под земли, сейчас было совершенно ясно, куда бежать; на север. И именно туда воры ринулись с недюжинной решимостью. И товарищи Болдха тоже.

Буря бушевала уже в полную силу, все с воплями мчались к горам с выпученными от страха глазами. Обрушившийся с небес дождь слепил, и в яростную симфонию стихии словно вплетался сатанинский хор гарпий, оглушая и сбивая с толку.

Всё ещё шатаясь от боли, невыносимого чувства вины и потрясения, Болдх отреагировал не так быстро, как остальные. Его, как и дракессу, бросили товарищи. Шаги исполинов гремели все ближе, сопровождаемые хаосом разгулявшейся бури, а он мог лишь задыхаясь стоять и смотреть на два жалких тела, скорчившихся у его ног.

Глаза Эглдавка, в которых навеки застыли страх и боль, глядели в никуда, дождь смывал кровь с рассеченного горла. Рядом лежала Долен. От душевных страданий лицо ее свело судорогой. Таких мук Болдх не в силах был даже представить. Убитая горем из-за совершенного им непростительного злодейства, покинутая товарищами, она лежала здесь, беззащитная, перед лицом неминуемой гибели.

Волна неизбывного отчаяния окатила Болдха, и, преодолевая тошноту, он бросился вперед. Что он наделал?

На смену охватившему странника отчаянию неожиданно пришла твердая решимость: дракесса не должна умереть. Болдх поклялся: если в этот день кому и суждено погибнуть, то лишь ему самому. Но сначала он спасет эту женщину.

Не совсем понимая, почему он так поступает, Болдх торжественно возложил боевой топор Эглдавка на грудь покойнику (так пеладаны кладут меч на грудь погибших, перед тем как возжечь погребальный костер) и почти нежно прикрыл ему веки. Затем подхватил безвольное тело дракессы — прямо пушинка! — и почти вслепую побежал сквозь ливень вверх по склону, через мокрый папоротник, хлещущий по бедрам.

Поднявшись на гребень холма, он стал вглядываться вниз, моргая от колких капель дождя, — в самую даль, туда, где ранее оставил Женг под присмотром Эппы. Пытаясь перекричать ревущую бурю и громовую поступь приближающихся великандов, он позвал:

— Женг! Эппа!

Дождь застилал глаза. Обезумев, Болдх кричал во весь голос. Его обуревали неведомые чувства. Сквозь мокрое платье Болдх чувствовал тепло нежного тела Долен. Сердце разрывалось от боли, от любви к этой незнакомке, даже не к человеку...

Подумав о том, что он делает — об искуплении — странник на миг забыл о чувстве вины. Душа его воспарила, и он впустил бушующую бурю в свое израненное сердце.

Затем, когда, казалось бы, надеяться было не на что, Болдх разглядел расплывчатый силуэт скачущей к нему лошади.

— Женг!

Через миг спрыгнувший с лошади Эппа стоял перед Болдхом. Серая шерстяная накидка облепила жреца, как мокрая бумага, и он никак не мог отдышаться.

— Болдх! — с облегчением прокричал Эппа. — Хвала Куне, ты жив. Мне послышалось, что ты меня звал.

— Держи! — рявкнул ему в ухо Болдх и взвалил на загривок Женг безвольную фигуру воровки. — Прыгай в седло! Скачи, не останавливаясь, до самых Врат! Что бы ни случилось, не бросай ее!

Не обращая внимания на протесты жреца, Болдх насильно усадил заикающегося Эппу в седло.

— Тивор знает дорогу. СКАЧИ!

На миг Эппа вопросительно посмотрел в глаза Болдху. Старик не мог взять в толк, почему тот так странно себя ведет; он понимал одно: сейчас странник поступает правильно.

Хрипло понукая лошадь, Эппа поскакал к горам и исчез в пасти бури.

Нужно было успеть ко входу в туннель, и Болдх не стал терять времени. Женг ещё не скрылась из виду, а он уже опрометью несся вслед за ней. Инстинкт взял верх. И хотя Болдх никогда не отличался прытью, в силе чувства самосохранения ему не было равных, а искусство делать ноги стало его коньком. Болдх мчался по вересковой пустоши: ноздри раздувались, глаза сверкали.

Как олень перемахивая через кусты, он нырял под нависающими ветвями, успевая увернуться от торчащих сучков; пронесся вниз по крутому склону оврага, одним прыжком преодолел бурлящий ручей, и — снова вверх, ни на миг не сбавляя скорость.

Вперед, вперед, к горам, почти не видным за пеленой дождя. Болдх не знал, куда именно бежит, но мешкать нельзя было ни в коем случае: любые сомнения его лишь задержат.

Сомнения, однако, не шли из головы. Болдх понимал, что лишь Катти точно знает, где находится вход, но разве в такую бурю его разыщешь? Все равно дальше двадцати шагов ничего не видно! А если Катти их бросил? Или снова соврал, и до входа ещё далеко? Может, забыть о Тиворе и следовать за тивенборгцами: уж они-то наверняка знают, где туннель.

Гул великандских шагов теперь скорее напоминал бой огромных барабанов из-под земли. Словно вся Великандия отплясывала в едином ритме, не отставая от буйства бури. Буря, в свою очередь, усилилась: пошел град. Огромные градины гвоздили, как пули; птицы с хриплыми криками, кувыркаясь, падали с неба; обломленные ветви деревьев, подхваченные ураганным ветром, носились вокруг.

И все же в этой какофонии звуков слышны были человеческие голоса: в ответ на чьё-то рявканье раздалось несколько истеричных откликов.

Сердце Болдха радостно забилось. Он их нагнал! Хоть странник и задержался, чтобы отнести дракессу к лошади, ему удалось-таки поравняться с остальными. Чемпионский забег! Гордость добавляла сил и пьянила.

Теперь он разглядел бегущие с обеих сторон фигуры. Слева с грохотом пронеслась похожая на белуджитерия громада тасса: в полных доспехах, голова опущена. Боги, такого не остановишь!..

Справа, слишком далеко, чтобы разглядеть, бежали другие воры.

Теперь они взяли правее, повинуясь приказам спереди.

Должно быть, выход там. Болдх немедленно припустил следом. Он бежал и, задыхаясь, окликал гуртового великана. Слышал Пооррр Болдха или нет, тасс слишком спешил, чтобы остановиться.

Здесь склон становился круче. Болдх выругался и поднажал. Вскоре прямо перед собой он разглядел ещё одну отчаянно улепетывающую фигуру. Скользя в грязи и размахивая руками, бедняга явно тянул из последних сил. Когда Болдх его нагнал, оказалось, что тот бежит и рыдает, жадно хватая ртом воздух между всхлипами.

Маленький и неуклюжий. Хогер? Да, на голове был ясно различим железный котелок. Щит на спине наполовину съехал и болтался теперь из стороны в сторону, ещё сильнее затрудняя бег своему незадачливому хозяину. Времени остановиться и снять щит не было. Такая мелочь могла стоить бедолаге жизни; да он и сам это понимал. В его всхлипах слышалось отчаяние.

Очень скоро странник обогнал спотыкающийся и задыхающийся «корм для великанда», бросив несчастного на произвол судьбы. Затем, словно в ответ на молитвы Болдха, склон выровнялся. Странник достиг пологой возвышенности, и наконец — наконец-то! — увидел вход в туннель, ведущий прочь из Великандии. Примерно в полумиле: даже за водопадом дождя можно было различить на бледно-серой скале черную тень пещеры. И к ней уже приближались несколько бегущих фигур.

Затем в долину вступил первый великанд. Чудовищный рев сотряс воздух: десятеро гигантов направились к людям. Они несли с собой сердце бури. Ибо (так же верно, как то, что великанов призвал Дух Битвы, когда смертные стали драться на их земле) ураган возвещал об их прибытии и сопровождал повсюду. И снова на землю падали птицы, сбитые или разорванные прямо в небе. Звери, скуля от ужаса, прятались в норы или метались в поисках укрытия.

Лишь хульдры не ведали страха. Визжа от восторга, они носились в вышине, подхваченные ураганом и, покуражившись на ветру, полные исступленного ликования, ныряли вниз.

Вопли бури и тяжелая поступь великандов так громко отдавались в ушах Болдха, что все звуки потеряли смысл. Рассудок почти покинул его: окружающий мир, воспоминания, жизнь, смерть — всё потеряло значение. Осталась лишь гонка: в первый и последний раз в своей жизни он летит быстрее ветра. Он бежал уже целую вечность, все исчезло, кроме ужасного бегства сквозь бешенство бури да семимильных шаги великандов за спиной.

Внезапно Болдх почувствовал, что кто-то бежит совсем рядом. Он повел взглядом... и узнал Нибулуса. Глаза пеладана смеялись!

И тут Болдх понял, что с другой стороны его догоняет кто-то еще. Это оказался Иорсенвольд, чьё широкое красное лицо тоже расплылось в глупой улыбке.

Ураган рвал одежду, дождь хлестал и сек незащищенную кожу, а троица на бешеной скорости наперегонки неслась к виднеющемуся впереди проходу. Болдха охватило вдруг безумное веселье — он запрокинул голову и расхохотался. Вот так они и будут бежать, втроем, до скончания света.

И тут Болдх споткнулся и рухнул на землю... лицом. Размечтался!

Он пролетел несколько ярдов по мокрой от дождя траве и, оглушенный, замер. Тем временем оставшаяся парочка умчалась сквозь ливень, и Болдх стал было карабкаться за ними, но тут чья-то нога впечатала бедолагу в грязь. Обладателем ноги был не кто иной, как Брекка Малорослик, который, вот так, наступив на Болдха, последним (не считая самого странника) устремился к спасительным пещерам. Мычащий от ужаса хогер растворился в дожде.

Глаза странника налились кровью, легкие горели, подняться не было сил — Болдх дошел до предела: он лежал и в приступе безумия колотил руками по грязи. Земля продолжала подбрасывать его — как горошинку, попавшую в бубен — с каждым шагом приближающегося великанда все сильнее. Оставалось всего несколько секунд, а до ворот — ещё несколько сот ярдов. Болдх смутно различил три фигуры: Паулуса, полга Кхургхана и боггарта Грини — они резво мчались к пещере с другой стороны.

В разрозненном сознании мелькнуло: «Кто же теперь присмотрит за Женг?»

И тут же: «Нет, только не этот мерзавец Тивор!»

Рыча от нахлынувшего гнева, Болдх рванулся вперед, в отчаянном броске к проходу. Удивительно, но вся Великандия будто затаила дыхание. Всё вдруг отошло на задний план: ярость урагана, громовые шаги, торжествующий визг хульдров. На миг всё замерло.

А затем рядом опустилось нечто громадное — словно из ниоткуда. Земля вздыбилась от мощного удара, Болдха сбило с ног и неслабо встряхнуло. Там, где приземлилось нечто, растений не осталось, почва ссохлась, раскололась, пошла глубокими трещинами. Болдх, шатаясь, поднялся, посмотрел на новое препятствие... и крик застрял в горле.

«Нет!» — возопил рассудок. Только не сейчас! Осталось же чуть-чуть! Преградив путь, перед Болдхом стоял монстр: премерзкий фантом, жуткое отродье Мрака, ходячий изврат, меняющее облик уродище, чей яд разъедает все вокруг.

Эфенк.

Со времени их последней встречи в лесу Фрон-Вуду он вырос до громадных размеров, стал слишком тяжелым, чтобы держаться прямо — и, казалось, вот-вот рухнет под собственным весом. Ростом с пятерых человек, он возвышался гигантской перекрученной башней из плоти, на которой, подобно ветвям, торчали обломки костей. Новые отростки болтались по бокам. Струи дождя испарялись, попадая на безобразную, пышущую жаром тушу, окутывая эфенка паром. Старые раны не затянулись: след от Анферта на брюхе, рана от бастарда на спине, рассеченная топором морда — плачевное зрелище. Вдобавок тяжелая, туполобая голова грузно перекатывалась из стороны в сторону под весом раздувшегося глаза: вокруг стрелы Тивора наросла огромная опухоль — казалось, оттуда вот-вот выползет новый, ещё более гнусный монстр.

Но хуже всего выглядел масляный ожог, нанесенный Болдхом. И впрямь, морда и шея чудовища не изменились, а скорее как бы «переместились» в другую форму — а возможно даже, и в другую реальность — и теперь черты эфенка скользили и плыли на глазах, словно их кто-то смазал. Наверняка в первую очередь монстр захочет поквитаться с виновником унизительного превращения, Болдхом.

С криком ярости и разочарования Болдх развернулся и устремился прочь от преградившего путь чудища — обратно навстречу великандам. Жуткий вой разнесся вокруг: эфенк ринулся вслед за странником. Как и прежде, зверь преследовал обидчика, ведомый желанием отомстить, слепо следуя своей природе — не замечая направляющихся к ним великандов.

Чей-то крик — Болдх не понял чей — донесся из безопасного укрытия туннеля: «НЕТ!» Им оставалось лишь кричать. Болдх вдруг ясно осознал: дальше на север, к товарищам, он не пойдет: ни ради миссии, ни ради собственного спасения. Он, Болдх, всегда выживал, сам решая, куда идти — сам, не раздумывая, выбирал дорогу. И сейчас ему стоит поторопиться с выбором.

Люди, теснящиеся у входа в туннель, смотрели, как исчезает в дожде серая человеческая фигурка; уходит, то и дело поскальзываясь в хлюпкой грязи; быстро удаляется, преследуемая эфенком. А затем непроницаемая завеса ливня скрыла Болдха из виду.

Огромная чёрная тень — громаднее, чем самый высокий бастион Винтус-Холла — выросла из дождя, сгустившись из сумрака. Первый великанд направлялся к ним. Болдх более не нуждался в подсказках. С проворством, достойным самого ловкого фокусника, наш странник по-заячьи прыгнул в сторону и бросился назад. Эфенк же, слишком неуклюжий и грузный, чтобы свернуть или хотя бы попридержать свой бешеный напор, выскочил прямо под ноги великану.

Ступня опустилась.

Словно на корзину с тухлыми устрицами упала скала; толчок был такой силы, что Болдха вновь швырнуло на землю.

Кровь и гной брызнули во все стороны, будто прорвался огромный зловонный нарыв; тут же грянул, смерчем взвился в небо, яростный рёв боли — это крупные осколки костей эфенка, разливая потоки отравы по жилам гиганта, впились в его стопу.

Эфенку пришел конец, от него осталась лишь внушительных размеров зловонная ядовитая лужа.

И Болдху тоже конец. Он устал. На этот раз ему уже не подняться. Через миг нога великана снова опустится и погребет его под собой. А вход в туннель теперь далек как никогда, словно на другом краю света. Туда ему не добраться.

И тут, в этот кошмар ворвался живой вихрь движений и звуков, и чьи-то руки грубо подхватили Болдха и швырнули на конскую спину.

Голос, не Катти, а Лесовика — гаркнул в ухо:

— Ты, правда, думал, что я брошу тебя умирать? Когда на лошади оставалось место?..

— ЗАТКНИСЬ И СКАЧИ! — выкрикнул Болдх, и Женг арбалетной стрелой понеслась ко входу к пещеру.

Гигантская нога впечаталась в землю меньше, чем в пятидесяти ярдах позади. Удар был такой силы, что Женг подбросило в воздух и всадников выбило из седла: Лесовик лишь одной рукой успел вцепиться в гриву, а Болдх — двумя руками в волосы Лесовика. Троица снова приземлилась в фонтане грязевых брызг, и когда оба всадника вновь обрушились на хребет Женг, колени кобылы подломились. Секунда-другая — и следующий шаг исполина погребет их под собой, и от всех троих останется лишь мокрое пятнышко на подошве великана.

Но Женг выросла на Молельных равнинах: сбить её с ног было не так-то просто. Раскачиваясь, она проскользила несколько ярдов, чудесным образом выправилась и через миг уже снова скакала во весь опор.

Последние две секунды показались Болдху длиною в жизнь — жизнь, которую он ощущал всеми фибрами души, словно вобрав целый мир: запах мокрой от дождя земли; напряжение стальных мышц Женг под седлом; вид взвывшего от ужаса Брекки, обмякшего прямо перед ними; его злополучный щит, болтающийся на одном ремешке. Хоровод лиц мелькал у входа в пещеру: Нибулус, Катти, Иорсенвольд, Элдрика, Флекки и Ппорр подгоняли бегущих...

...Глаза пеладана, устремленные вверх, распахнутые от ужаса; внезапно прекратившийся дождь — только над ними, под нависшей ступней великана; едва успевший ахнуть Лесовик...

И... полная тьма... Нога опустилась.

Они проскочили в пещеру, и весь мир взорвался. Все пять чувств погрузились в адскую, жуткую полуреальность. Болдх, Лесовик, Женг, всё вокруг, даже сами скалы и воздух, летело в никуда, дробясь на миллиард мельчайших частиц, теряя форму и смысл, кружась в водовороте небытия... пока их, наконец, не поглотило милосердное забвение.