Вторник, 18.00

Самолет Элисон вылетает из аэропорта Джона Кеннеди в 9 вечера. Она только что укатила с двумя новенькими чемоданами от Луи Вуиттона, набитыми шикарными обновками: зеленое шелковое вечернее платье от Диора, кашемировые свитера всех цветов радуги, браслет и сережки из черного дерева от Тиффани, мужу — набор роскошных шелковых галстуков, мягкие игрушки детям — и это содержимое только одного чемодана. Ее назойливые советы, спешу добавить, остались здесь, со мной.

— Ты вышла за Тома, поскольку решила, что такого мужа одобрит мама, — выдала она не далее как сегодня за завтраком.

— Ха! Много ты понимаешь, — прошамкала я, уписывая восхитительный, пропитанный маслом круассан. — Мама поначалу Тома на дух не переносила.

— Знаю, — с задумчивым видом проговорила Элисон, наблюдая, как я принимаюсь за гигантскую слоенку в шоколадной глазури. — И все же, думается, одна твоя половина искала человека с хорошей специальностью, чтоб заслужить мамину похвалу, а другая половина выискивала кого-то, кого она возненавидит лютой ненавистью. И что ты имеешь в итоге? Юриста-американца. Ты сама с собой в раздоре, когда дело касается мамы. С одной стороны, тебе до зарезу нужна ее любовь, а с другой — ты изо всех сил стараешься вызвать ее ненависть, чтоб заглушить чувство вины за то, что сама ненавидишь ее. Ты всегда была такой, даже когда мы были маленькими.

— Во сколько тебе обходится твой психоаналитик, позволь полюбопытствовать? Как понимаю, весь этот дешевый треп — его заслуга?

— До чего же ты агрессивна, — невозмутимо откликнулась она. — И потому агрессивна, что не на жизнь, а на смерть соперничаешь со мной. Это отравило все наше детство, Кью. Ты была добра со мной, когда хотела помучить Дженни, и страшно жестока, когда мама заставляла мучиться тебя. Ты права — я хожу к психоаналитику и очень огорчилась, когда ты перестала ходить к своему. Если не возражаешь, дам один совет: тебе необходимо во многом разобраться.

Я очень даже возражала, что и попыталась донести до Элисон, но та уже переключилась на тему «Как растить ребенка при муже, которого вечно нет дома».

— Дело вот в чем, Кью, — глубокомысленно вещала она, — я пробыла у вас десять дней, а видела его — сколько? Часа три в общей сложности. Для него это не дом, а гостиница. Тебя это устраивает, дорогая? Как ты собираешься управляться в одиночку, если ребенок будет кричать по пять часов кряду?

— Хоть что-нибудь в моей жизни ты одобряешь? — ядовито осведомилась я. С какой стати женщина без видимых талантов, с высокородным ничтожеством вместо мужа и двумя несносными отпрысками читает мне нотацию — в который раз! — об особенностях моего существования?!

— Интересно послушать, что на все это скажет мама, — многозначительно заметила Элисон.

У меня потемнело в глазах. Боже, зачем мне понадобилась мама, — может, еще не поздно ее остановить?

А Элисон все не унималась:

— Ты не слишком высокого мнения о Грегори, дорогая, — ты это ясно дала понять. Но наши отношения прекрасно устраивают нас обоих, и он на все сто поддерживает мои занятия скульптурой. В доме мир и тишина, дети всегда со мной, профессия доставляет мне только радость. Так что не тебе нас судить. И раз уж речь зашла… Кью, ты отвратительно обошлась с Дженни. Между прочим, ее Дейв вовсе не так плох, а ты и видела-то его, если не ошибаюсь, считанные разы.

Хуже всего, что в этом она права. Черт, она во многом права. Я действительно издеваюсь над Дейвом, разбирать Грегори по косточкам — действительно не мое дело, а мой муж действительно редкий гость дома. И уж одно к одному: друзья у меня зануды, на моих вечеринках от скуки мухи дохнут, а работа мне, по большому счету, до лампочки.

— Право слово, Элисон, — сказала я, — тебе бы почаще меня навещать. Кто еще может так ободрить.

Ну а Том? Он вернулся вчера вечером, без десяти восемь, и с той минуты мы обращаемся друг с другом очень осторожно, крайне осторожно. Едва переступив порог, он положил мне на колени коробку бельгийского шоколада «Годива»; искоса глянув на Элисон, учтиво, как и положено джентльмену, поблагодарил ее за заботу обо мне в его отсутствие… и всю ночь проспал на краю кровати, ни разу, насколько могу судить, даже не придвинувшись ко мне.