Дейдра читала статью, в которой говорилось, что красивой может стать любая женщина, если будет посвящать себе хотя бы двадцать минут в день. Конечно, она найдет двадцать минут в день. Кто не найдет? Мы же по шестнадцать часов проводим на ногах, двадцать минут — пустяк.

Она повторяла про себя: «Самая красивая». Эти слова звучали у нее в ушах. Разве это не так? Разве кто-нибудь может сказать, что она замужем двадцать пять лет, что она мать троих детей?

Она вздохнула от удовольствия и продолжала читать. Так-так, посмотрим, что надо сделать. Пусть это будет ее секретом, а уж результат она почувствует.

Вначале необходимо составить список своих положительных и отрицательных сторон. Дейдра достала из сумки серебряную перьевую ручку. Как приятно заниматься собой, только жаль, что она должна делать это в одиночестве. Вот если бы ее старшая дочь Анна сказала, что она прекрасна, что ее фигура безупречна, что кожа не сухая. Но ее вторая дочь Хелен наверняка заявила бы, что считать самым главным внешность грешно, потому что в мире так много страданий, и не следует тратить время на то, чтобы рассматривать себя в зеркале и думать, не слишком ли близко посажены глаза.

А ее сын Брендон… Что бы сказал Брендон? Она поняла, что не может угадать, как поведет себя Брендон. Она ночи напролет рыдала, когда он уехал без объяснений и извинений. Только когда он спросил ее напрямую по телефону… Когда спросил: «А что бы сделала ты, если бы у тебя был выбор? Если бы ты могла прожить мою жизнь за меня? Что бы ты выбрала?» Она не смогла ответить ему. Потому что сказать, что она бы хотела, чтобы все было иначе, было неправильно. Нельзя желать, чтобы круг стал квадратом, а белое — черным.

Но, как говорилось в статье, были вещи, которые можно изменить, например овал лица. При помощи румян и пудры можно творить чудеса. Дейдра смотрела на рисунки. Она научится это делать. Неудачные попытки изменить свою внешность приводили многих женщин к плачевным результатам: они становились похожими на разукрашенных клоунов.

Так могла говорить Морин Бэрри. Когда-то они с Морин весело проводили время. Мама Дейдры очень дружила с миссис Бэрри, поэтому девочки могли делать что угодно, когда были вместе. Дейдра снова вернулась в мыслях в то время, к каникулам в Солтхиллом. Иногда она называла свой дом на Розмери-Драйв «Солтхилл» в память о том времени, но на самом деле тут не было ни моря, ни солнца, ни радости ее молодости.

Морин была такая веселая. Не было ничего, чего они не могли рассказать друг другу. Все происходило так до того лета, когда они приехали в Лондон. Тогда для них все стало иначе.

Дейдре было интересно, что стало с девочками, с которыми они учились в университете в Дублине. А они думали о том, что стало с блондинкой Дейдрой О’Хейген? Они все, конечно, знали, что она вышла замуж в молодости, а информацию про свою серебряную свадьбу она, возможно, поместит в «Айриш таймс». Они поморщат носы, эти высокомерные зазнайки, которые вышли замуж за юристов или хотели выйти замуж за юристов. Те, кто думали, что Дублин — это центр вселенной, кто только краем уха слышал про «Хэрродс» и «Челси». Но она все равно разместит информацию. Или это должны сделать дети… Маленькое поздравление, в котором они пожелают им всего самого наилучшего в двадцать пятый юбилей их свадьбы. Она посмотрит, как люди писали подобные поздравления в газетах.

Жаль, что она сейчас не так близка с Морин Бэрри. Если бы только можно было повернуть время вспять, она бы сняла трубку и поговорила с ней. Она бы спросила ее про овал лица. Сейчас невозможно задать Морин такие вопросы. Все очень изменилось с годами.

У нее не было друзей, с которыми можно было бы весело заняться самосовершенствованием. Ее соседи решат, что это глупости. Многие женщины работают, у них нет времени на такие занятия. В любом случае Дейдра никогда бы не позволила им влезать в свои дела, никогда бы не рассказала, как много это для нее значит. Своих соседей она планировала удивить, дать понять, что Дойлы — стоящие люди.

Что бы сказал Десмонд, если бы увидел, с какой серьезностью она изучает эту статью? Сказал бы он что-нибудь приятное, например, что она и так самая красивая? Или сказал бы это так, словно он сторонний наблюдатель? Или он просто сел бы рядом и сказал, что нет нужды в этой суете? Десмонд часто просил ее не суетиться. Она это ненавидела, она не суетилась, просто ей не нравилось, когда что-либо делалось неправильно. Ей так и не удалось разжечь искру в Десмонде, как же они будут жить дальше?

Дейдра не станет делиться своими секретами красоты с мужем. Давным-давно, тем странным летом, когда все только началось, Десмонд лежал на широкой кровати и восхищался ею. Он проводил рукой по ее светлым кудрям. Он говорил, что никогда не думал, что такая бархатная кожа может быть не только в стихах. Он наклонялся к ней и говорил, что с удовольствием намазал бы ей кремом шею, руки… Возможно, возможно. Трудно представить, что Десмонд был таким. Но в статье говорилось, что она может вернуть свежий вид своей коже, для этого надо проделать ряд процедур.

Дейдра будет делать все, как полагается, будет делать правильный массаж, втирая крем круговыми движениями, не касаясь нежной кожи вокруг глаз. Она покажет им всем, как они заблуждались, жалея ее, когда двадцать пять лет назад она вышла замуж за Десмонда Дойла, мальчика-кассира в продуктовом магазине, из бедной семьи, который приехал неизвестно откуда.

Это будет день ее отмщения.

Они все согласились — все, кого пригласили, ответили согласием. Были те, кого приглашали, но они понимали, что их не ждали. Например, старший брат Десмонда, Винсент, человек, который никогда не покидал гор и своих овец, никогда не уезжал из того заброшенного места, куда отправился жить Брендон. Она получила письмо от Брендона, где тот объяснял, что его дядя очень сожалеет, но сейчас не время уезжать. Так оно и должно было быть. Дейдра кивнула, удовлетворенная ответом.

И, конечно, Палаццо. К сожалению, они не смогут прийти — вежливое письмо от Карло и Марии, лично подписанное, в котором они желали им много счастья и извинялись, что праздник совпадал по времени с их традиционной поездкой в Италию. Они отправят подарок и цветы, но это правильно, что они не придут. Они были слишком высоки, они бы всех затмили и смутили. И мама Дейдры, которая могла говорить с кем угодно, стала бы обсуждать с ними карьеру Десмонда в компании. Она бы узнала, что Десмонда никогда не повышали, а один раз даже уволили. Это бы несколько не совпадало с тем, что рассказывала ей дочь.

Фрэнк Квигли и его жена Рената Палаццо сказали, что с радостью придут. Дейдра подумала, что Фрэнк все-таки неплохой парень, хотя его и несправедливо повысили по службе еще даже до женитьбы на принцессе Палаццо. Казалось, он всегда знает, как повести себя. Даже в день их свадьбы, когда он был свидетелем со стороны жениха, он смог решить любую проблему.

Приедет и отец Херли, который сказал, что это прекрасная возможность лично поздравить пару, чей брак оказался таким удачным. Дейдра знала, что может положиться на отца Херли, он всегда найдет что сказать.

И, конечно, приедут друзья из Ирландии. Они заранее назначили дату. Была опасность, что ее брат Джерард не приедет, но Дейдра позвонила ему и с таким удивлением и болью в голосе поговорила с ним, что его планы поменялись. Она так и сказала ему напрямую, что если семья не собирается на серебряную свадьбу, то смысла праздновать нет.

— А семья Десмонда будет? — спросил Джерард.

— Дело не в этом, — ответила Дейдра.

Конечно, приедет мама и Барбара. Они сделают себе длинные выходные, приехав в четверг. Они пойдут по магазинам, а муж Барбары даже совместит визит с делами. Это он мог делать всегда.

Когда они приедут, то смогут посидеть на Розмери-Драйв вечерком и пропустить по стаканчику. Потом они пойдут в церковь, где состоится служба, посвященная важности брака в целом, но священник специально упомянет о чете Дойлов. Позовут отца Херли, который венчал их, чтобы он сказал несколько слов. Потом они будут фотографироваться и поедут назад на Розмери-Драйв, чтобы там праздновать с шампанским.

В 1960-м не было шампанского, но Дейдра не позволит этим омрачить воспоминания. Если она хочет стать самой красивой, то ей нельзя хмурить лоб. Она говорила себе, что нет необходимости хмуриться, потому что все пройдет прекрасно. Но даже если и нет… Нет-нет, никаких морщинок.

В статье предлагалось составить план действий и нарисовать график. Это Дейдра делать просто обожала. Она очень любила составлять расписания и планы. Она уже составила свой план праздника.

Десмонд печально покачал головой, но мужчины не понимали, как должны организовываться праздники. Или, возможно, подумала Дейдра со злобой, некоторые мужчины и понимали, и у этих мужчин все получалось. А такие мужчины, как Десмонд, которые не достигли высот в «Палаццо», уходили работать в магазин на углу. Такие мужчины не понимали.

Дейдра вела свой учет, она знала, что у нее ровно сто десять дней. И только она подумала об этом, как зазвонил телефон. Это была ее мама.

Мама звонила через выходные по воскресным вечерам. Она не любила писать письма, поэтому эти разговоры сопровождали Дейдру по жизни. Она помнила все, о чем говорила мама, даже держала рядом с телефоном блокнот, чтобы записывать имена всех ее партнеров по бриджу, названия всех вечеринок, на которые ходили Барбара и Джек, или концерты, на которые Джерард водил маму. Иногда миссис О’Хейген восклицала, что у Дейдры удивительная память на такие мелочи. На что дочь отвечала, что это совершенно нормально — помнить детали жизни своей семьи. Едва ли она стала бы замечать, что мама не помнила имена ее друзей, никогда не интересовалась «Палаццо» или еще чем-либо, о чем рассказывала Дейдра.

Услышать маму в середине дня в будни было неожиданно.

— Что-то случилось? — спросила она сразу же.

— Нет, ты говоришь как твоя бабушка. Мать Кевина всегда начинала разговор с вопроса, не случилось ли чего.

— Я имела в виду, что обычно ты в это время не звонишь.

— Я знаю, знаю. Просто я в Лондоне и хотела спросить, не могу ли заехать и навестить тебя.

— Ты в Лондоне! — закричала Дейдра. Она окинула взглядом комнату: все было завалено бумагами Десмонда — планами, проектами, записками. Этот маленький магазинчик, дела которого он сейчас вел, гораздо сильнее занимал его мысли, чем «Палаццо». Сама она в халате, в доме не убрано. Она с ужасом посмотрела на дверь, словно ее мать вот-вот должна была оказаться на пороге.

— Да, я только что прилетела. У вас такое прекрасное метро. Привезет просто к порогу дома.

— Что ты делаешь в Лондоне? — Дейдра говорила почти шепотом. Если мама приехала за три месяца до юбилея свадьбы, означало ли это беду?

— Да так, просто заехала… Маршрут лежит через Лондон.

— Маршрут? Какой маршрут?

— Я же тебе рассказывала… Я всем рассказывала.

— Ни про какой маршрут ты мне не рассказывала.

— Да нет же. Хотя, возможно, я не тебе это говорила.

— Мы разговариваем всю мою жизнь, мы говорили четыре дня тому назад.

— Дейдра, дорогая, что-то не так? Ты такая странная. Словно хочешь поссориться со мной.

— Я не знаю ни про какой маршрут, куда ты едешь?

— Вначале в Италию, потом на корабле из Анконы…

— Куда ты направляешься?

— Много куда… Корфу, Афины, Родос, Кипр, кое-куда в Турции…

— В круиз? Мама, ты едешь в круиз?

— Думаю, что это слишком громкое название.

— Но звучит очень грандиозно.

— Будем надеяться, что там не слишком жарко, может, сейчас не самое лучшее время, чтобы ехать.

— Так зачем ты едешь?

— Потому что настало время, в любом случае хватит об этом. Мы встретимся?

— Встретимся? Ты приедешь сюда?

Мама рассмеялась:

— Спасибо большое, ты очень гостеприимна. Но вообще-то я не планировала ехать аж до Пиннера. Я рассчитывала, что ты приедешь сюда и мы сможем сходить пообедать или выпить вместе кофе.

Дейдра ненавидела, когда Анна говорила «аж до Пиннера», это звучало оскорбительно, как будто их место было дырой. А тут еще ее мать, которая приехала из Дублина, Боже правый, которая вообще не знала, где что расположено, и она говорила то же самое.

— Где ты остановилась? — спросила она, стараясь не показывать раздражение.

— Я остановилась в отеле в центре, в самом центре, в двух минутах ходьбы от Пикадилли.

— Я знаю, как проехать туда, — сказала Дейдра.

— Тогда здесь в баре в полвторого? Ты успеешь?

Дейдра оставила Десмонду записку на столе. Она никогда не знала, придет он днем или нет. Фрэнк Квигли сказал, что для такого менеджера, как Десмонд, не будет проблем с увольнением и всей этой волокиты с выплатой неустоек и компенсаций. Все должно закончиться к тому моменту, когда наступит день праздника. Дейдра поднялась наверх и надела свой лучший костюм. Волосы были грязными, она планировала вымыть их попозже, а теперь не было времени. Ее хорошая сумка в ремонте, на руке — некрасивая повязка, потому что она обожглась о плиту, а поменять повязку должен только врач.

С самыми худшими чувствами и страхом Дейдра Дойл поехала на встречу с матерью. Она чувствовала себя неухоженной и непривлекательной. Она посмотрела на свое отражение в окне поезда, который вез ее на Бейкер-стрит, и решила, что она такая, какая есть. Она выглядела как домохозяйка средних лет из пригорода, которая замужем за не слишком удачливым мужчиной, у которой нет собственной работы и недостаточно денег, чтобы купить себе нормальную одежду. Которая страдает от чувства пустоты в жизни. Даже больше: одна дочь мечтает, чтобы ее приняли в монастырь, вторая дочь иногда может неделями не приезжать навестить их, и сын, любимый сын, который уехал в другую часть страны.

Она была уверена, что они с мамой поссорятся. Что-то в этом звонке ей не понравилось. Мама вела себя так, словно это она была сложной дочерью, что очень раздражало. Но Дейдра не собиралась выходить из себя. Годами она училась держать себя в руках и сохранять спокойствие, поэтому на Розмери-Драйв всегда было тихо. Дейдра гордилась собой за это.

Мама сидела в углу бара, обитого дубовыми панелями, так, словно она ходила туда каждый день. Она очень хорошо выглядела. На ней был льняной костюм и кремовая блузка, а волосы так хорошо уложены, словно весь тот час, пока ее дочь тряслась в поезде, она сама просидела в кресле у парикмахера. Виду нее был отдохнувший и расслабленный. Мама читала газету, не надевая очки. Она, эта женщина шестидесяти семи лет, выглядела свежее и моложе своей дочери.

Именно в тот момент, когда Дейдра вошла, Эйлин О’Хейген подняла голову и улыбнулась. Дейдра чувствовала, что ее движения становятся все более скованными по мере приближения к матери. Они поцеловались, и мама, которая уже познакомилась с официантом, позвала его снова.

— Вино и минералку, — сказала Дейдра.

— Ничего покрепче, чтобы отметить приезд твоей старушки-матери?

— Вы не можете быть мамой этой женщины… должно быть, вы сестры, — сказал официант.

— Только вино и минералку, — повторила Дейдра.

— Дай-ка я на тебя посмотрю, — сказала ее мама.

— Не надо, мама, я ужасно выгляжу, если бы ты меня предупредила…

— Если бы я тебя предупредила, ты бы стала суетиться.

— Тогда ты признаешь, что просто не стала мне говорить, просто забыла.

— Я сделала это из любви к тебе. Ты всегда начинаешь волноваться, поэтому я решила тебе не говорить.

Дейдра почувствовала, как на глаза набежали слезы. Она старалась скрыть обиду в голосе.

— Я хочу сказать, что мне жаль, потому что Десмонд с радостью бы хотел повстречаться с тобой, да и девочки тоже расстроятся, что не смогли повидать бабушку.

— Глупости, Анна на работе, Хелен молится, Десмонд занимается своими делами, зачем суетиться?

Ну вот, снова. Как же она ненавидела слово «суетиться». Дейдра щелкнула костяшками и заметила, что мама пристально смотрит на нее. Это очень плохо, она же пообещала себе, что никаких ссор не будет. Она должна сдержать обещание.

— Ладно. Ты прекрасно выглядишь, — сказала Дейдра голосом, который даже ей показался железным.

Мама сразу расцвела.

— Этот костюм был просто божьим даром, я купила его три года назад в магазине Морин. У Морин такой прекрасный вкус. Я иногда удивлялась, почему некоторые вещи у нее в магазине такие дорогие, но ее мама объяснила мне, что ты платишь за качество, а за него переплатить нельзя.

Мама погладила себя по рукаву.

— Для круиза это то, что надо, — сказала Дейдра. Она старалась, чтобы ее голос звучал повеселее.

— Да, я подумала, что нет смысла покупать все эти шелковые вещи с пестрым рисунком… Одежда для отдыха или морских путешествий — вот как они это называют. Лучше взять с собой что-то проверенное и удобное. У меня масса хлопковых платьев, которые подойдут для экскурсий.

— А что заставило тебя решиться на что-либо подобное? — Дейдра понимала, что больше напоминает старую занудную мамашу, чем счастливую дочь, которая должна радоваться тому, что ее мать может веселиться в таком возрасте.

— Как я тебе уже говорила, мне просто захотелось, кроме того, у меня есть друг, который тоже в это время свободен, так что было бы разумно…

— Так ты едешь не одна. — Дейдра была довольна. Две пожилые дамы на палубе корабля смогут вдоволь поболтать, а потом у них будут общие воспоминания. Она попыталась вспомнить, кто из маминых партнеров по бриджу мог бы составить ей компанию в такой поездке.

— И еще я подумала, что вы сможете познакомиться не просто за обедом, но Тони сказал, что сам заскочит… а вот и он! Какая пунктуальность!

И пока у Дейдры опускалось сердце, к их столу приближался краснолицый мужчина в свитере. Мама ехала в круиз с мужчиной.

— Прекрасно, — сказал Тони, сжимая руку мамы и одновременно заказывая официанту джин с тоником.

Официант был в шоке. Мама сказала, что ирландцы большие патриоты и пьют джин только местного разлива.

— Но мы очень демократичны и позволяем разбавлять его английским тоником, — заявил Тони громогласно. — Ну, так, Дейдра, что ты думаешь обо всем этом?

— Я только сейчас обо всем узнала, — еле произнесла она.

— Думаю, это будет весело: куча пенсионеров вместе. Не надо думать, куда поехать и что посмотреть. Все само приедет к тебе. Это идеально для ленивого мужчины. И для ленивой женщины.

Он взял маму за руку.

— Об этом ты мне тоже не стала говорить, чтобы я не суетилась? — спросила она мать.

Тони вмешался прежде, чем мама смогла ответить:

— Вот видишь, Эйлин, она такая же ревнивая, как и другие. Барбара чуть с ума не сошла, когда узнала, что ее мама едет со мной, а не с ней. А Джерард сказал, что его мать должна была взять его, а не такого пупсика, как я.

Он откинул голову и рассмеялся. Мама засмеялась вместе с ним.

Дейдра подумала, что он знает Барбару и Джерарда. Почему никто из них не сказал ей об этом? Как они могли молчать о таком? И неужели он серьезно говорил, что мама берет его, что мама платит за этого шумного вульгарного мужлана? Или это тоже была шутка?

Казалось, мама читала по ее лицу.

— Дейдра, дорогая. Не волнуйся, все так и должно быть. Тони не охотится за деньгами.

— У меня было бы немного шансов получить их, — выпалил он. — Твоя мать будет жить вечно, я умру скорее. Надеюсь, что не во время круиза, хотя похороны на море — это нечто запоминающееся.

«Этот мужчина, — думала Дейдра, — одного возраста с мамой, занимает серьезное место в ее жизни. И до сих пор я не знала об этом».

Она заставила себя улыбнуться и увидела, что мама посмотрела на нее с одобрением. Она с трудом подбирала слова, и во рту стоял неприятный горький привкус.

Но Тони был не тем человеком, который бы позволил, чтобы за столом молчали. Он подлил ей в стакан, а потом заказал оливки и чипсы. Он заверил Дейдру, что позаботится о ее матери во время путешествия, а потом снова сжал ее руку и сказал, что оставит ключ на стойке ресепшен. Ключ. Они даже не пытались скрыть, что живут в одном номере. Дейдра не верила, что все это происходит с ней на самом деле, она даже не заметила, как он поцеловал ее мать в щеку на прощание.

Мама заказала столик в ресторане поблизости. Это был маленький, дорогой французский ресторан. Салфетки были из плотной ткани, приборы — из настоящего серебра, а цветы в вазах — из сада. За все двадцать пять лет, что Дейдра прожила здесь, она ни разу не обедала в таком месте, и тут приехала ее мать, приехала из маленького по сравнению с Лондоном города, из маленькой страны и вела себя так, словно она ко всему этому привыкла.

Она была рада, что решения принимала мама, потому что не только не могла прочитать меню, но не в силах была даже озвучить заказ, так расстроилась.

— Почему ты ничего не рассказала мне о… о Тони? — наконец спросила она.

— Вначале и рассказывать-то было нечего, пока мы не решили поехать вместе в этот круиз, а потом я тебе рассказала, — ответила ее мать.

— А Джерард и Барбара… они знали?

— Они знали, что Тони — мой друг, они, конечно, знали о наших совместных планах на отдых.

— И они… они не…

— Джерард отвез нас сегодня в аэропорт. Тони прав, он позеленел от зависти. Он сказал, что это именно то, что нужно ему. Он слишком много работает, ему нужен отдых, он мог бы позволить себе это.

— Но он сказал… что он думает?

— Он не сказал, что возьмет отпуск, но ты же знаешь Джерарда, возможно, он подумает над этим.

Неужели мама на самом деле не понимала ее или она притворялась?

— А что Барбара и Джек? Что они думают о том, что ты поедешь с мужчиной?

— Дейдра, дорогая, я не еду с мужчиной в этом смысле. Я, конечно, еду отдыхать, я еду с Тони, а он, естественно, мужчина. Что ты имеешь в виду, спрашивая, что они думают? Они ничего не думают, я уверена в этом.

— Но семья Джека…

Сколько Дейдра себя помнила, о семье Джека всегда говорили особенно. Его отец был верховным судьей, а дядя — послом. Выйдя замуж, Барбара сыграла правильную партию, как считала ее семья, в отличие от старшей дочери, которая вышла замуж черт знает за кого да еще и в страшной спешке.

Но мама выглядела очень удивленной.

— Семья Джека? — повторила она слова дочери, словно та сказала их на иностранном языке. — А они-то тут при чем?

— Ты понимаешь…

— Не думаю, что они когда-либо встречали Тони. Правда не думаю. А почему ты спрашиваешь?

Дейдра пристально посмотрела на свою мать. Она спрашивает, потому что благородная семья Джека постоянно упоминалась. О ней постоянно говорили с тех самых пор, как Барбара стала встречаться с Джеком. Ей хорошо запомнилась шикарная свадьба, которую устроили для Барбары: с помпезными речами, политиками и фотографами. И сейчас вдруг клан Джека стал совсем неважным?

Чувствуя, что становится пунцовой, она заговорила с матерью напрямую:

— А ты и Тони… у вас уже есть планы на будущее… после круиза? Ты не думала, что вы могли бы пожениться или что-нибудь подобное?

— Постарайся не быть такой удивленной. Происходят и более странные вещи. Но ответ — нет. Никаких подобных планов у нас нет.

— Ой…

— И вообще, хватит говорить обо мне и этой поездке. Расскажи мне, как у тебя дела?

Дейдра выглядела расстроенной.

— Ничего, что было бы так же интересно, как у тебя.

— Ну как же, Десмонд открывает собственное дело, а у тебя будет празднование серебряной свадьбы…

— Где ты его встретила? — спросила Дейдра напрямую.

— Десмонда? — игриво переспросила мама. — Ну конечно, когда ты привела его домой и сказала, что собираешься за него замуж. Но ты и сама знаешь.

— Я имела в виду не Десмонда, и ты это знаешь. — Дейдра разозлилась. — Я имела в виду Тони. Где вы познакомились?

— Мы встретились в гольф-клубе.

— Тони член гольф-клуба? — Теперь она уже не могла сдержать удивление.

— Он прекрасно играет, — гордо сказала мама.

— Но как он стал его членом? — Еще несколько лет назад таких, как Тони, даже на порог не пускали. Если бы ее Десмонд умел играть в гольф, чего он не умел, его бы не пустили. Но как могли принять такого, как Тони?

— Понятия не имею, полагаю, также, как все мы стали членами, — неопределенно ответила мама.

— И все твои друзья его знают? Миссис Бэрри, к примеру, знала? — Она специально выбрала мать Морин Бэрри, потому что та была лакмусовой бумажкой в светском обществе Дублина. Тони не мог быть встречен дружелюбно.

— Софи? Конечно, Софи пару раз встречала его. Но помни, что Софи не играла в гольф, так что там она его встретить не могла.

— И не говори мне, что Тони играет в бридж.

— Нет, он не общается со старыми кисками, как он нас называет, которые часами играют в карты.

Мама весело рассмеялась, и вдруг Дейдре показалось, что мамина жизнь была куда веселее ее собственной. Чтобы мама снова не сменила тему разговора, она предприняла еще одну попытку:

— Мама, пожалуйста, что думает Джерард? Что он говорит? Не о том, чтобы уехать в отпуск, а о том, что он думает о Тони.

— Понятия не имею.

— Ты должна знать.

— Нет, откуда мне знать? Я знаю только то, что он мне говорит, я понятия не имею, что он говорит всем остальным. У него сейчас милая подружка, наверное, он с ней говорит об этом.

— Но он должен был сказать, я уверена…

—. Послушай, Дейдра, у каждого есть своя жизнь. Наверное, Джерарда куда больше волнует его карьера, его здоровье, сколько он потребляет ненасыщенных жиров и холестерина. Его может волновать, стоит ли ему продавать квартиру и покупать дом. Когда же он будет думать о своей матери, спрашиваю я тебя?!

— Но если ты что-то делаешь… если в твоей жизни что-то происходит…

— Думаю, он понимает, что я достаточно взрослая, чтобы самой о себе позаботиться.

— Мы все должны заботиться друг о друге.

— Вот тут ты совершенно не права, мы не должны вмешиваться в жизнь других людей. Это большой грех.

Несправедливость этих слов ударила с силой пощечины. Как могла мама говорить такие глупости про вмешательство в чужую жизнь?

Четверть века Дейдра жила по своим правилам, которые сама для себя придумала. Она была дочерью тех, кто мог иметь надежды и мечты. Она была старшей дочерью, блестящей студенткой, она могла бы пойти работать в МИД, как он тогда назывался, она могла бы стать послом или выйти замуж за посла. Она могла бы получить мужа получше, чем у Барбары. Но вместо всего этого она влюбилась одним жарким летом и сама посадила себя в странную темницу. Раз уж О’Хейгены не могли получить то, что было достойно их, то они сделают вид, что имеют это.

Дейдра всю жизнь старалась умиротворить мать, которая сейчас сидела напротив, которая встречалась с этим вульгарным мужчиной и доказывала ей, что главное правило в жизни — не вмешиваться в жизнь других! Это недопустимо.

Она начала очень медленно:

— Я понимаю, что ты говоришь, но думаю, что важно не быть слишком зацикленной только на себе и думать о желаниях остальных. Я хочу сказать, разве всю мою юность я не выслушивала от тебя, какие люди подходящие, а какие нет?

— От меня — нет.

— Но ты всегда хотела знать, чем занимаются родители других людей, где они живут?

— Мне это неинтересно. — Мама говорила рассеянно. — Хорошо бы знать, кем на самом деле являются те, с кем ты долго общаешься, вот и все.

— Нет, не все. Ты и миссис Бэрри…

— Ах, Дейдра, у Софи Бэрри ничего в жизни не было, кроме некоторых нелогичных правил. Никто, кто ее знал, не обращал внимания на это…

— Морин обращала.

— Тем хуже для нее. И, кстати, я не думаю, что ты права. Морин, жила своей жизнью и не обращала внимания на те глупости, которые Софи говорила о торговле.

— То есть ты хочешь сказать, что вы с папой были счастливы, когда я вышла замуж за Десмонда? Не пытайся сказать мне это, я не поверю.

В глазах Дейдры стояли слезы. Слезы гнева, обиды и непонимания. Неожиданно занавес упал, маски были сорваны, и ей стало страшно. Вежливое притворство исчезло.

Женщина в льняном костюме и кремовой блузке посмотрела на нее с беспокойством. Она начала говорить, но потом замолчала.

— Ты не можешь отрицать этого! — сказала Дейдра победно.

— Детка, ты говоришь о том, что было давным-давно.

— Но я говорю правду. Тебя волновало, что Десмонд не был звездой на небосклоне для нас.

— Что значит «для нас»? Это не мы выходили за него замуж, а ты. Это был твой выбор. Про звезды никто не говорил.

— Не говорили вслух.

— Не говорили вообще. Я уверяю тебя, мы с твоим отцом, конечно, думали, что ты слишком молода, что ты не окончила университет, мы боялись, что ты не сможешь получить специальность, — это правда. В этом смысле мы, конечно, хотели, чтобы ты потерпела, вот и все.

Дейдра глубоко вздохнула.

— Ты знаешь, мы не могли терпеть.

— Я знала, что вы не хотели терпеть, это все, что я знаю. Ты была настроена очень решительно, и я не собиралась становиться на твоем пути.

— Ты знаешь почему.

— Я знала, что ты его любишь или думаешь, что любишь. Теперь, раз уж ты осталась с ним, глупо ворошить прошлое, возможно, ты была права: ты любила его, а он — тебя.

Для мамы все казалось слишком простым. Если вы двадцать пять лет прожили вместе и вот-вот собираетесь отмечать это, то вы друг друга любили.

— Разве все было не так? — Мама ждала ответа «да», «нет» или «Я тебе это говорила».

— Более или менее, но это произошло не благодаря кому-то в семье.

— Не понимаю, что ты хочешь сказать. Я думала, что из всех моих детей ты самая счастливая. Ты сделала то, что хотела. Никто на тебя не давил, у тебя была полная свобода, ты пошла в университет, могла бы работать, но никогда этого не делала. Мы с Софи говорили, что ты получила все на блюдечке с голубой каемочкой, а теперь выясняется, что ты чем-то недовольна?!

Маме было интересно, но без лишнего любопытства. Она поковырялась вилкой в салате и стала ждать объяснения.

— Зачем ты позволила мне выйти замуж за Десмонда, если считала, что я слишком молода?

— Я только подумала, что можно выбрать наименьшее из зол. Я так всегда думаю. Твой отец считал, что ты была беременна, но я знала, что это не так.

— Откуда ты знала это? — Дейдра говорила шепотом.

— Потому что даже в далеких шестидесятых никто бы не стал выходить замуж за человека, которого не любит, даже из-за этого. Анна родилась гораздо позднее, это точно подметила Софи.

— Да.

— Так вот, Дейдра, в чем же суть? В чем я провинилась? Мы дали согласие. Это было плохо? Нет. Мы приехали на свадьбу, ты же этого хотела. Ты сказала, что не хочешь приглашать много народу и будешь праздновать в Англии, мы пошли на это. Мы забрали Барбару и Джерарда из школы. Двери нашего дома всегда открыты для вас с Десмондом, но вы никогда не приезжали. Только раз, но ты такая обидчивая, мы не знали, что сказать, тебя все расстраивало. Мы приезжали навестить вас несколько раз и намерены приехать на юбилей свадьбы. И все равно я остаюсь виноватой, как и твой отец, а также брат и сестра.

Эйлин О’Хейген собрала соус кусочком хлеба и посмотрела на дочь.

Та смотрела на нее молча.

Пришел официант. Он забрал тарелки, и они обсудили яблочный пирог с кремом. Мать с упоением изучала меню, что позволило Дейдре собраться с мыслями.

— О чем мы говорили? Ах да, что мы с папой должны были ненавидеть Десмонда или что-то вроде того, да?

— Не совсем.

— Не только «не совсем», но и совсем не так. Мы оба считали, что он мил, просто забит тобой. Но быть в доме хозяином — это ты унаследовала от меня. — Эйлин О’Хейген говорила с удовольствием.

— Что вы с папой говорили друг другу о нем?

— Мы с папой? Да почти ничего. Он тебя обеспечивал, мы волновались, чтобы тут не было проблем. Думаю, мы беспокоились, что у тебя не сложилась карьера.

— У меня было трое детей, которые рождались один за другим.

— Да, но потом…. И я полагаю, мы считали, что в той структуре… тех итальянцев — «Палладианс», было много иерархии…

— «Палаццо».

— Вот и все, что мы думали плохого о Десмонде, так что можешь прекратить свои нападки.

Мама рассмеялась.

Дейдра посмотрела на нее так, словно никогда прежде не видела.

— А миссис Бэрри про нас не спрашивала?

— Нет, дорогая. Если говорить правду, то некому особенно интересно и не было. Ты же знаешь, как это происходит в Дублине. Стоит тебе только исчезнуть из поля зрения, как о тебе забывают.

— Но ты же не могла забыть меня, свою старшую дочь. — Ее губы дрожали.

— Конечно, я тебя не забыла, глупышка. Но мы никогда не говорили ничего ужасного. Ни про то, что Десмонда уволили Палладиансы, когда Анна была на том же приеме, что и принцесса Диана…

— Принцесса Мишель.

— Ты знаешь, что я имею в виду, Дейдра. Это же не подсчет очков: за это мы вам прибавим, а за это — отнимем.

Наступила тишина. Длинная пауза.

— Я не критикую тебя, ты это понимаешь?

— Да, мама.

— И даже если бы мы с Кевином не любили Десмонда, что было неправдой, потому что то, что нам было представлено, нам понравилось… Но допустим, что мы бы его не любили… Зачем было бы говорить это или думать об этом? Мы же не собирались жить за тебя.

— Я понимаю.

— Когда я выходила замуж за Кевина, мои родители были безумно счастливы. Они так радовались, что мне стало не по себе.

— Ты должна была быть довольна.

— Нет, я отнеслась к этому с подозрением. Я думала, что они хотят сплавить меня, что считали, что деньги — это радость и удача. Но твой отец не принес мне ни того ни другого.

— Я не верю этому! — Дейдра открыла рот от изумления.

— Почему бы мне не рассказать тебе об этом? Мы с тобой уже в возрасте, мы говорим о жизни и о любви. Твой отец был шовинистом, как бы его назвали сейчас. Тогда мы называли его мужчиной до глубины корней и еще радовались, что он не бегал за каждой юбкой. Он допоздна сидел в своих клубах, ты же помнишь это, не так ли? Готова поспорить, что Десмонд старался оставаться дома, чтобы побыть с детьми.

— Он не состоял в клубах.

— И разве тебе не было от этого лучше? В любом случае я всегда считала, что никогда не принуждала никого из своих детей, позволив им самим принимать решение.

— Свадьба Барбары… — начала Дейдра.

— Заставила нас хорошенько потрудиться. Семья Джека настоящее наказание. Ну и список приглашенных они нам дали… Мы решили, что сделаем так, как пожелали молодые. Барбара часто говорила мне, что хотела бы, чтобы у них было поменьше проводов, но об этом ей приходилось только мечтать.

— Барбара действительно так говорила?

— Она говорила так после каждого стаканчика шерри, не думаю, что я раскрываю тебе страшную тайну. Она говорила это в гольф-клубе, а еще она пыталась сказать это на «Позднем-позднем шоу», но ей не дали микрофон.

Впервые за всю встречу Дейдра легко рассмеялась, и официант быстро принес конфеты и кофе.

— И я знаю, ты думаешь, что я должна быть счастлива, что у меня есть шестеро внуков: трое от тебя и трое — от Барбары. Но твоих я никогда не вижу. Они выросли без нас, а когда мы их видели, то они были словно белые подопытные мыши, так они нас боялись. А трое детей Барбары до смерти мне надоели, особенно в тот мерзкий период, когда мы были бесплатными няньками для них. Сейчас они милые и интересные. И не думаю, что Джерард когда-нибудь нас обрадует, но это его дело. Не хочу навязывать ему подружек, чтобы побольше народу называло меня бабушкой.

Она выглядела оживленной и веселой. Она не похожа была на женщину, которой хотелось бы, чтобы побольше народу называло ее бабушкой, ей хватало тех, кто и так это делал.

— Предположим, что ты… и Тони… что вам будет хорошо во время этого круиза… Ты не думала, что это могло бы стать чем-то более постоянным?

Дейдра подумала, что, раз он был принят дома ее сестрой и братом, мамиными подружками, может, он не был так уж плох, как показалось ей вначале.

— Нет, этого в планах нет.

— Но, как ты раньше сказала, это не такая уж барбарообразная идея.

— Нет, это действительно невозможно. Ну, или так думает его жена.

— Он женат. Мама, я не могу в это поверить.

— Но ты должна.

— Кто-нибудь знает? Его жена тут? Остальные про нее знают?

Мать замолчала впервые. Она странно посмотрела на дочь. Сложно было понять, о чем она думала. Она не ответила на вопрос. Она попросила счет, а потом они пошли пешком в гостиницу.

Она сказала, что ей еще надо пройтись по магазинам, а еще она передает привет Анне и Хелен. Передавать привет Брендону было бессмысленно.

Эйлин О’Хейген передала свои наилучшие пожелания Десмонду и сказала, что считает его решение покинуть Палладиансов или Палаццо правильным. Мужчина должен был сделать то, что должен делать мужчина.

Она пообещала отправить открытку из места, которое найдет самым экзотичным и красивым.

Она сказала, что, раз уж Дейдра сама не предложила, она все равно передаст привет от нее Тони и пожелания наилучшего путешествия.

И прежде чем отпустить дочь на поезд, который отвезет ее обратно в Пиннер, где ее будет ждать приятная суета приготовлений, Эйлин О’Хейген взяла дочь за руку и погладила ее по щеке.

— Прости меня, — сказала она.

— За что, мама? За что мне тебя прощать? Ты угостила меня прекрасным обедом. Я была очень рада тебя видеть.

— Нет, прости, что не могла дать тебе большего.

— Ты дала мне все. Я просто была глупой. Ты сама сказала, что из всех твоих детей я самая счастливая. Я никогда этого не знала.

Мама открыла рот, словно намереваясь что-то сказать, но потом закрыла его. А когда Дейдра обернулась, чтобы помахать рукой на прощание, она увидела, что мамины губы что-то шептали. Она подумала, что она просто говорит ей «до свидания».

Она стояла слишком далеко, чтобы услышать, что мама говорила: «Прости, что никогда не показала тебе, как быть счастливой. Только как притворяться счастливой, а это небольшая заслуга. Это обуза».

Дейдра помахала ей снова, прежде чем спуститься в метро. Она надеялась, что мама прекратит шептать ей «до свидания». В конце концов, здесь, на Пиккадилли, мог оказаться кто угодно. Кто-нибудь из Дублина или Пиннера мог бы увидеть их. Мир становился теснее, всегда надо было вести себя так, словно за тобой подглядывают. Так оно на самом деле и было: за всеми подглядывали.