Томас отправился за инжиром и свежим хлебом для завтрака. Он приготовил побольше кофе и расставил чашки.

Фиона вышла к столу бледная и усталая, но с благодарной улыбкой. Дэвид свернул легкое покрывало, которое дал ему Томас, взбил подушки и поспешил к столу.

— Он нас балует, Фиона. Как нам повезло найти такого благодетеля!

— О, знаю. — Фиона тоже радовалась. — Чувствую себя гораздо сильнее сегодня, полна планов.

Томас улыбнулся ей.

— Расскажите нам о своих планах, — сказал он.

— Собираюсь в полицию, поговорить с начальником. Я теперь спокойна, и никакой истерики. Попрошу его помочь отыскать Шейна. Он может знать, куда Шейн направился. В Афинах мы были всего сутки по пути сюда, но ему понравилась площадь Синтагма. Возможно, Йоргис знает тамошних полицейских, которые могли бы передать ему весточку. Потом я вернусь к Элени и переоденусь. Не снимала это платье несколько дней. А потом найду Вонни и спрошу ее, надо ли помочь с детишками. — Глаза у нее сияли, и потерянное, испуганное выражение лица исчезло.

Дэвид тоже казался возбужденным.

— Собираюсь еще раз пройтись до таверны Андреаса. Он был таким джентльменом, если это слово уместно.

— Он именно такой и обрадуется вам. Передайте ему привет, ладно?

— Ладно, — пообещал Дэвид.

— Мне сегодня тоже надо кое-что сделать. Позвоню, когда они в Калифорнии проснутся. Позвоню сыну. Но прежде надо отыскать Вонни, она не была дома с прошлой ночи.

— Откуда вы знаете? — удивился Дэвид.

— Потому что обычно она бродит там с фонариком, а ночью ее не было. Но когда я ее найду, потребую, чтобы она спала в своей комнате, мне стыдно и зудно, что она живет в этом курятнике.

— Зудно? — переспросила Фиона.

— Я знаю, это отличное слово. Означает раздражение, зуд, словно муравьи бегают у тебя в штанах.

— Шейну это слово понравилось бы, — радостно подхватила Фиона.

Мужчины промолчали.

Эльза сидела у себя в номере. Зная, что не заснет, она вышла на балкон и глядела на рассвет над Агия-Анной.

Маленький городок просыпался. Затем, словно поняв, что прошедшая ночь, со всеми ее страхами и кошмарами, закончилась, она вернулась в комнату, приняла долгий душ и вымыла голову. Она надела свежее платье из желтенького ситца и села на балконе пить кофе, поглядывая на отчаливающий паром.

Он уедет в восемь утра в Афины. Она была уверена. Дитер знал, что она не уедет с ним, так зачем ждать до одиннадцати? Он не из тех, кто медлит. Клауса и остальных он отослал чартерным вертолетом вчера и знал, что теперь ее искать бесполезно. На этом балконе он ее не заметит никогда, но ей будет видно, как он уехал.

В толпе перед пристанью разглядеть его было трудно. Но она знала, что он там. Несмотря ни на что, они друг друга знали очень хорошо.

Наконец она увидела его, с растрепанными волосами, в рубашке с открытым воротом, с его вечной сумкой, с которой он почти никогда не расставался.

Он жадно искал ее в толпе, но не нашел, хотя твердо знал, что она за ним следила. Он поставил на землю сумку и поднял руки.

— Я люблю тебя, Эльза! — крикнул он. — Где бы ты ни была, всегда буду любить тебя.

Некоторые молодые люди рядом одобрительно зааплодировали. Признание в любви всегда прекрасно.

Эльза замерла. Когда маленький паром заскользил по морской глади к Пиреям, гавани Афин, по лицу ее медленно потекли слезы, капая прямо в чашку с кофе и на платье.

— Дэвид, друг мой, добро пожаловать, добро пожаловать. — Андреас был рад его видеть.

Дэвиду захотелось иметь такого отца, чье лицо светилось бы радостью при встрече с ним, а не искажалось бы от отвращения и разочарования в единственном сыне. Они говорили о вчерашних похоронах и о том, что Агия-Анна никогда больше не будет прежней.

— Вы хорошо знали Маноса? — спросил Дэвид.

— Да, мы все тут хорошо знаем друг друга, никаких секретов, все знают все. В детстве Манос приходил сюда поиграть с Адонисом и другими детьми. Они сделали качели на дереве, вон там. Он сюда сбегал от братьев и сестер, их было восемь. Адонис был единственным ребенком, поэтому мы очень радовались, когда сюда кто-то приходил поиграть с ним. Когда жена, которую забрал Господь, варила еду, она выглядывала в окошко и видела, как мальчики играют со старым псом и качаются на качелях, и она была спокойна за него. Интересно, видит ли она нас с неба, Дэвид… Видит ли, как похоронен бедный Манос… Как там живется Адонису в Чикаго, вдали от нас. Что там у нее на сердце? Оно теперь, должно быть, тяжелее камня.

Дэвиду хотелось быть таким же проницательным, как Томас. Тот сказал бы сейчас что-то умное и утешительное, он бы даже привел пару цитат из стихов, точно к месту.

Ничего подходящего в голову Дэвида не пришло.

— Знаю только про еврейский рай, да и о нем немного, — виновато сказал он.

— А в еврейском раю люди могут видеть, что происходит на земле, как ты думаешь? — спросил Андреас.

— Да, наверное, могут, но думаю, у них более широкий обзор и взгляд на вещи, они как бы видят всю картину. Я так слышал.

Странно, но это как-то успокоило Андреаса. Он даже кивнул несколько раз.

— Пойдем, Дэвид, пообедаем вместе, сегодня посетителей будет мало.

Дэвид взглянул на открытые контейнеры с блюдами, и в горле у него застрял ком. Приготовить все это и никого не дождаться.

— Никогда не пробовал такое блюдо из макарон.

— Дэвид, если не возражаешь, могу положить тебе это. Приготовил сегодня утром. Позволь предложить мусаку или кальмары? Не большая заслуга предлагать тебе то, что сделано на сегодня. — Андреас засмеялся над собой, смущенный.

— Предпочитаю мусаку. Я обратил внимание на макароны, потому что это большое блюдо. Не хотел, чтобы ваша работа пропала зря.

— Какой ты человек. Сиди здесь на солнышке, а я принесу стаканы и тарелки…

И Дэвид сидел, размышляя, что этот глупый молодой человек делает в Чикаго, когда мог бы быть здесь.

Элени приветствовала возвращение Фионы. Было странно видеть, что все вещи Шейна исчезли, его мятые рубашки и джинсы, его полотняная сумка, жестяная коробка с табаком или с чем-то еще, с бумагой для скручивания сигарет. Она отчаянно надеялась, что он оставил ей записку у хозяйки. Но ее не было.

Вдруг у нее закружилась голова. Возможно, духота подействовала или мысль о том, что Шейн действительно ушел из ее жизни.

Чего ему стоило написать записку и оставить здесь, если не хотел делать этого в полиции. Голова закружилась, ей показалось, что она теряет сознание, но она овладела собой и встала перед доброй Элени, лицо которой выражало сочувствие и сострадание.

Вдруг по ногам потекло что-то горячее.

Должно быть, пот.

День такой жаркий.

Но, глянув на сандалии, она сразу догадалась, что это.

Элени тоже сразу все поняла, когда увидела кровь.

Гречанка помогла ей сесть на стул.

— Эла, эла, эла, — запричитала она и побежала за полотенцами.

— Элени, найдите Вонни, пожалуйста, вы знаете? — Она руками показала морщины на лице, изображая Вонни.

— Ксеро Вонни, да, знаю Вонни, — кивнула Элени и крикнула вниз детям.

Фиона закрыла глаза.

Скоро придет Вонни и сделает все, что нужно.

Вонни сидела напротив Томаса в квартире над сувенирной лавкой.

— Говорила раньше, скажу и теперь: вы платите мне огромные деньги, поэтому место ваше. Благодаря вам я богатая женщина. Не принимаю вашего сочувствия и не буду спать в доме.

— Неужели вы не принимаете дружбу, Вонни? — спросил он.

— Думаю, что принимаю, но мы все такие.

— Тогда живите здесь. Прошу вас не как домовладелицу, но как друга спать в этой маленькой комнате, которую вы красиво обставили, спите здесь, а не в сарае с курами.

Вонни рассмеялась:

— О, Томас, вы такой весь калифорнийский, такой чистюля. Какие там куры. Пара хохлаток на весь сарай…

— Останьтесь в этой комнате, Вонни, пожалуйста. Мне скучно одному в доме, одиноко, хочется, чтобы кто-то был рядом.

— Да ладно, Томас, вы любите покой и уединение. Вы чувствительный человек, не надо меня опекать, пожалуйста.

— Вы тоже чувствительная женщина, не отказывайтесь от моего предложения дружбы вот так резко. Пожалуйста.

Как раз в этот момент они услышали крик детей, которым очень срочно что-то было нужно.

— Я должна идти, — сказала она, вставая.

Он протянул руку и схватил ее за запястье.

— Вонни, никуда вы не пойдете, пока не согласитесь на мое предложение. Слышите?

— Слышу, согласна, — откликнулась она, к его удивлению.

— Отлично, тогда ладно, идите.

— Пойдемте со мной. Если хотите, можете помочь. Найдите такси на площади. — К его еще большему удивлению, она схватила несколько полотенец из ванной и побежала вниз что-то сказать по-гречески ожидавшим мальчикам.

— Что происходит? — спросил он, догоняя ее.

— Что происходит… Фиона теряет ребенка этого подонка, который ее избил, но мы не должны с ней говорить так грубо.

Томас пригнал такси, Вонни посадила двух сыновей Элени на заднее сиденье, поблагодарив тех, что быстро нашли ее. Поездка на такси для ребятишек была редким событием, и они сияли от радости. Томас хотел было спросить, действительно ли нужна его помощь, но догадался, что Вонни не позвала бы его, если бы не была уверена. Поэтому он улыбнулся и сел в машину.

— С вами не заскучаешь.

— Сами вы душка, Томас. — Она невероятно широко улыбнулась.

Они попросили таксиста обождать на случай, если понадобится к врачу. Томас остался внизу и смотрел, как играли дети. Иногда они подбегали к такси, чтобы погладить машину, на которой катались.

Они были не старше его сына, который ездил на автомобилях с самого раннего детства. Как по-разному живут люди.

Вонни поднялась наверх, и он слышал голоса женщин, говоривших по-английски и по-гречески. Из всего он разобрал, что с Фионой все будет хорошо.

Потом Вонни спустилась и успокоила его:

— С ней все нормально, потеряла немного крови, но она медсестра и все отлично понимает, кроме этого идиота. Думает, что его это расстроит. Спаси и сохрани, Господи! Но попрошу врача осмотреть ее, дать какое-нибудь успокоительное.

— Ей здесь оставаться можно?

— Не думаю, они не говорят по-английски… мне кажется… — начала Вонни.

— Что она может пожить у нас, — закончил Томас.

— Нет, вовсе нет. Хотела предложить ей провести пару дней с Эльзой, немкой.

Томас покачал головой:

— Думаю, что Эльзе теперь не до этого. Лучше, если она останется с нами.

— Может статься, что и нет у нее никаких дел, — заметила Вонни.

— Но…

— Слышала, что немецкий друг уплыл на восьмичасовом пароме, — сообщила Вонни.

— Воображаю, как она расстроена, — загрустил Томас.

— Нет, полагаю, она сама этого хотела, но нам не стоит открывать ей, что мы все знаем, — предложила Вонни.

— Надеюсь, вы знаете, где она живет? — улыбнулся Томас.

— Знаю, где этот отель, но вы можете взять такси и поехать разузнать у нее.

— Это лучше сделать мне? — засомневался он.

— Кто может быть лучше. Обожду вас здесь, пока вернетесь.

Через мгновение он оглянулся. Вонни возилась с простынями и полотенцами, собираясь постирать их сразу же. Какая исключительная женщина! Хотелось бы знать о ней больше, но он был уверен, что из нее много не вытянешь, и то лишь когда она сама этого захочет.

— Вонни.

— Ты в порядке?

Фиона протянула руку.

— Хотела извиниться за все хлопоты, что я причинила, — кровь, беспорядок, за все.

— Это не важно, ты же знаешь. Ты же не как все, ты медсестра, знаешь все об уборке, это не важно. Важно то, что ты в порядке, что тебе уже немного лучше.

— Мне все равно, что со мною.

— Потрясающе, — сказала Вонни.

— Что?

— Это потрясающе. Мы с Элени беспокоимся о тебе. Она послала за мной своих сыновей. Томас привез нас всех сюда на такси, помчался к Эльзе просить, можно ли тебе побыть у нее. Мы послали за доктором Леросом, который уже в пути, чтобы осмотреть тебя. Все, кто знает тебя и кто не знает, все тревожатся, а тебе все равно. Великолепно!

— Я не это имела в виду, я хотела сказать, что не думаю, что будет теперь. Все кончено, я все потеряла, вот что я хотела сказать…

Она очень расстроилась.

Вонни поставила стул рядом с ней.

— Очень скоро доктор Лерос будет здесь. Это добрый человек, настоящий потомственный врач. Но ты должна знать, Фиона, что его сердце разбито тем, что случилось у нас, и тем, что ему пришлось констатировать смерть молодых людей, роды которых он принимал когда-то. Он часами вынужден был изъясняться на английском и немецком, утешая родственников погибших, уверяя, что их дорогие люди сильно не страдали, умирая. И ему не понравится выслушивать от вполне здоровой молодой женщины, перенесшей выкидыш на самой ранней стадии беременности, что ей все равно — жить или умереть. Поверь, Фиона, не время говорить ему такое. Да, это печально, конечно, ты расстроена, но подумай о других, как ты делала это всю свою жизнь, работая медсестрой, как ты думаешь об этом парне, которого якобы любишь. Я всегда буду здесь… можешь рассказывать мне, как тебе хочется умереть, но не говори этого доктору Леросу, не сегодня. Ему досталось не меньше твоего.

Фиона рыдала.

— Это просто потому, что все не любят Шейна. Все считают, что так лучше. Это совсем не лучше, Вонни, вовсе нет. Я была бы счастлива иметь этого ребенка, дочь или сына от него. А теперь все кончено.

Вонни погладила ее.

— Знаю, я знаю, — тихо повторила она.

— Вы же не думаете, что это к лучшему?

— Конечно нет! Потерять того, кто должен стать человеком, — это ужасно. Я так тебе сочувствую. Но если бы ребенок выжил, тебе бы пришлось быть очень сильной. Хочу сказать только, что ты все еще должна быть сильной. И у тебя есть друзья, ты не одинока. Эльза скоро будет здесь.

— О нет, зачем я ей, у нее своя жизнь, свой собственный друг. Она думает, что, любя Шейна несмотря ни на что, я проявляю слабость.

— Поверь мне, она скоро будет здесь, — заверила Вонни. — И я уже слышу, что едет доктор Лерос.

— Я помню, что вы сказали.

— Хорошая девочка, — одобрительно кивнула Вонни.

У детей Элени такого дня не было никогда.

Поездка на такси, люди входят и выходят, простыни и полотенца, развешанные на веревке на солнце… Высокий американец в смешных штанах принес им огромный арбуз, когда приехал во второй раз.

— Карпуци! — сказал он гордо, словно довольный тем, что знал, как называется обычный и привычный арбуз. Они ушли за дом и съели его целиком, а потом закопали семена в землю.

Американец, поджидавший у такси, пока не спустились женщины, с удовольствием наблюдал за ними. Потом появилась больная женщина вместе с Вонни, мамой и красивой женщиной в кремовом платье, которая была похожа на кинозвезду. Доктор Лерос был с ними и все время повторял, что больная в порядке, но ей нужен покой.

Сумку больной женщины упаковали, чтобы она могла уехать совсем.

Она говорила про деньги, а мама качала головой. Потом мужчина в смешных штанах, который, наверное, был миллионером, потому что разъезжал на такси весь день, заставил маму взять деньги, и все они уехали.

Вонни с мамой сели пить кофе на кухне с такими лицами, что мальчики решили им не мешать и удалились.

— Поживу пару дней, пока не приду в себя, — обещала Фиона, увидев красивую комнату Эльзы.

— Буду рада пожить с тобой, — уверила ее Эльза, вынимая вещи Фионы из войлочной сумки, встряхивая их и развешивая. — Здесь есть утюг, приберемся потом.

Фиона посмотрела на кремовое льняное платье и синий пиджак Эльзы, которые сушились на балконе.

— Какая ты аккуратная, Эльза. Это ты надевала на похороны вчера, и, смотри, уже все постирано.

— Никогда не надену этого снова, хотела отдать кому-нибудь, поэтому и выстирала, — спокойно сказала она.

— Но, Эльза, это же твой самый красивый наряд… стоит, должно быть, целое состояние! Ты просто не можешь это отдать! — Фиона была потрясена.

— Примеришь потом и, если подойдет и будет впору, можешь забрать. Я не буду его носить никогда.

Фиона легла на подушку и закрыла глаза. Слишком много всего, чтобы воспринять сразу.

— Хочу посидеть и почитать. На улице слишком жарко, поэтому побуду с тобой в комнате. Постарайся уснуть, если сможешь. Но если надо поговорить, то я здесь.

— Особенно и говорить-то не о чем, если честно, — тихо сказала Фиона.

— Потом захочется, — тепло улыбнулась Эльза и занавесила окно от яркого света.

— А ты сможешь читать в темноте? — спросила Фиона.

— Конечно, здесь чудесный лучик света.

Эльза уселась в кресле возле окна.

— Ты с ним виделась, Эльза?

— Да, виделась.

— И ты рада этому?

— Ну, это была прощальная встреча, в самом деле. Необходимо было объясниться, нелегко, конечно, но теперь все кончено. Как это ты сказала, и внутренне и внешне?

— Чертовски легко сказать, но трудно сделать, — произнесла Фиона сонным голосом. Успокоительное начало действовать. Вскоре она заснула, ровно дыша. Эльза посмотрела на спящую девушку. Ей было не больше двадцати трех или двадцати четырех лет, а выглядела еще моложе. Не спасение ли Божье это все? Но Эльза вспомнила нашептанный совет Вонни ни за что не говорить, что все это к лучшему.

Томас продумал, когда лучше всего позвонить сыну Биллу. Надо, чтобы мальчик в это время завтракал. Он набрал номер, размышляя, какие у него шансы попасть прямо на сына. Один к трем, наверное. А может быть, вовсе никаких шансов, потому что нельзя надеяться, что ребенок сам возьмет трубку, когда рядом двое взрослых.

Как и ожидалось, это был Энди.

— А, Томас, привет, хорошо, что ты позвонил в прошлый раз. Это, наверное, была ужасная картина.

— Да, большая трагедия. — Томас почувствовал, что его голос стал сдавленным и резким. Возникла пауза.

— Но в остальном все в порядке? — спросил Энди.

Парень был невыносимым — назвать катастрофу, истерзавшую душу небольшого города, «ужасной картиной».

— Более-менее, — едко произнес Томас. — Билл дома?

— Помогает маме мыть посуду, — доложил Энди, словно это было все.

— Конечно, но не мог бы ты сказать, чтобы он вытер руки и поговорил с отцом, который звонит с другого конца света?

— Посмотрю, не закончил ли он. — Энди был такой деликатный во всем. — Возможно, его мама рискнет и отпустит его, даже если он не закончил.

Томас почувствовал, что от злости у него сжимаются кулаки. Он знал, что Вонни со стороны следит за ним с кухни. Но настроение его не изменилось.

— Привет, папа. — У Билла голос всегда был таким, будто он рад его слышать.

— Как дела, сынок? Хорошо?

— Да, отлично, а ты на острове Додеканезекан, папа?

— Нет, но если ты посмотришь на свою большую карту, то я скажу, где это…

— Нет, карты рядом нет, папа, книги отнесли наверх, в кладовку, — объяснил Билл.

— Но, конечно, не атлас, не словарь? Тебе нужны эти книги, когда смотришь телевизор, Билл, ты не можешь позволить ему убрать их из твоей жизни ради еще одного тренажера или чего-то такого. — В голосе его звучала откровенная боль.

На другом конце провода воцарилось молчание, пока ребенок думал, что сказать.

— Дай мне маму, Билл, позови Ширли к телефону.

— Нет, папа, вы только поссоритесь, так всегда бывает. Пожалуйста, папочка, не важно, где атлас, я могу сбегать и принести, если ты обождешь.

— Да, ты прав, действительно не важно, где атлас. Пошлю тебе имейл, чтобы ты сам увидел. Но это лишь если компьютер тоже не убрали туда, где его не достать.

— Нет, папа, конечно не убрали, — с упреком подтвердил мальчик.

— Так что ты собираешься сделать сегодня, у вас еще утро, верно?

— Да, сперва мы собираемся в торговый центр, мне купят новые кроссовки, а потом Энди возьмет меня побегать, чтобы испытать их.

— Звучит здорово. — Погребальный голос Томаса полетел на тысячи миль, разделявшие их. — Сынок, я скучаю по тебе, — наконец-то произнес он, потому что Билл молчал.

— Да, папа, я тоже по тебе скучаю, но это ты уехал от меня.

— Кто тебе это сказал? Мама? Энди? Послушай, Билл, мы об этом много говорили, что мне лучше уехать, чтобы вы все вместе пожили одной семьей…

— Нет, папа, она этого не говорила, — перебил его Билл. — И Энди тоже, я просто сказал, что скучаю по тебе и что я здесь, а ты ушел.

— Прости, Билл, мы тут все очень расстроены. Погибло столько людей. Пожалуйста, прости меня. Я скоро позвоню еще. — Он повесил трубку с таким ужасным чувством, какого не испытывал многие годы.

Вонни принесла ему бренди.

— Вы из всего этого заварили такую кашу, — сказала она.

— Вы не понимаете, что значит иметь сына. — Он едва сдерживал слезы.

— Почему, черт побери, вы думаете, что у меня нет сына? — спросила она, сверкнув на него глазами.

— У вас есть сын? — опешил Томас.

— Да, так что не вы один такой папаша.

— А где он? Почему не с вами?

— Потому что, как и вы, я все испортила.

Он знал, что она больше ничего не скажет. И хотя она его критиковала, присутствие ее было приятно. Гораздо лучше, чем четыре стены, слезы и возмущение тем, что сделали с его любимым Биллом.

Йоргис подъехал к таверне. Кто-то дал ему большую баранью ногу. Он подумал, что Андреас приготовит ее для клиентов. Андреас сообщил, что сегодня никто, кроме Дэвида, в таверну не пришел. Но потом у Андреаса возникла идея. Почему бы им не приготовить обед в полицейском участке и не накормить молодых ребят, которые так много работали на похоронах?

Они пригласят Дэвида и его друзей, и Вонни тоже. Андреас сложил все салаты в большой контейнер, радуясь мысли, что можно накормить людей вместо того, чтобы сидеть в пустой таверне.

— В полиции не очень удобно, — засомневался Йоргис. — Не очень-то комфортно.

— Тогда возьми эти длинные красные подушки, положи их на скамьи. — Андреас уцепился за идею. — Дэвид, сбегай в комнату Адониса и принеси их, пожалуйста.

Дэвид удивленно посмотрел на него. Адонис жил много лет в Чикаго, а у него по-прежнему была своя комната в этом доме.

— Наверху, слева от лестницы, — подсказал Йоргис, и Дэвид поспешил по узким ступенькам.

В комнате висели фотографии Панатинаикоса и афинской футбольной команды, а также образы Панайи и Девы Марии. У Адониса были разнообразные интересы. И о нем здесь скучали.

Постель его была убрана так, словно он должен вернуться на ночь, с ярким красным покрывалом, отогнутым с одной стороны. На оконных сиденьях лежали длинные красные подушки.

Дэвид выглянул в окно. Полуденное солнце освещало оливковые рощи на холмах, тянувшихся до синего моря в гавани Агия-Анны. Чего это парень искал в Чикаго, в штате Иллинойс, где нет и десятой доли этой красоты? Он схватил подушки и спустился помочь Йоргису загрузить фургон.

— Это всех нас развеселит, брат Йоргис. — Андреас радостно улыбнулся.

Дэвид с восхищением посмотрел на него, мечтая, как было бы хорошо иметь отца, который умеет радоваться простым вещам.

Прежде всего они заехали к Томасу и оставили там Дэвида. Томасу идея застолья очень понравилась. Обещал купить вина. Вонни сказала, что проверит ситуацию с Эльзой и Фионой. Вкратце она рассказала Дэвиду, что случилось и почему Фиона может не присоединиться к ним.

— Это ужасно, — помрачнел Дэвид. — Но если подумать, то, может быть, это к…

— Знаешь выражение «не лезь куда не надо», Дэвид? Это тот самый случай, для которого придумана эта фраза. Ты можешь так думать, но Фиона, совершенно точно, так не думает. Надеюсь, ты понял мое предупреждение.

— Очень мудро, — согласился Дэвид. — Я всегда говорю лишнее. Но как насчет Эльзы? Я полагал, что она уехала со своим парнем в Германию.

— Знаю, что похожа на Сфинкса, — отрезала Вонни. — Но если очень честно, я бы и на эту тему помолчала!

Молодые полицейские обрадовались вкусному аромату жареного мяса с чесноком и душицей. Время было напряженное, и они сильно устали. Отдохнуть вместе с начальником, его братом, Вонни и туристами было здорово. Одна из девчонок была словно королева красоты, другая бледная как полотно, точно больная.

Двое мужчин очень разные. Один высокий и долговязый, в странных мешковатых штанах до колен с карманами, другой маленький и серьезный, в очках.

Все туристы пытались сказать несколько слов на греческом. Они знали, что вино будет красси, поэтому молодые полицейские научили их говорить «аспро» и «коккино», что означало «белое» и «красное», а еще как правильно произносить «яссу».

В ответ их научили говорить «на здоровье» по-английски, по-немецки, по-еврейски и по-ирландски.

Андреас был горд собой, а лунный свет рисовал на морской глади узоры, когда облака плыли по небу.

— Кажется, что в Калатриаде мы были так давно, — заметила Фиона.

— Когда ночью шел проливной дождь, колотя по крыше и стенам дома. Это было всего две ночи тому назад, — подхватила Эльза. — А так много случилось с тех пор! — Она взяла Фиону за руку в знак солидарности.

У девушки навернулись слезы, а Дэвид бросил взгляд на Вонни. Как мудро она поступила, предупредив его.

Внизу возле гавани они увидели группу молодых людей, собравшихся у небольшого дома Марии и Маноса. Потом к ним присоединились другие, из ресторанов поблизости.

— Что происходит? — спросил Томас, встревожившись, не случилось ли чего.

Йоргис зорко за ними следил.

— Не видно… Кто-нибудь из вас, ребята, сбегайте разузнайте, ладно? — И он указал на одного из полицейских. Маловероятно, но возможно, кто-то собирался обвинить Маноса в трагедии. Надо было быть готовым ко всему.

Вонни тихо сказала:

— Все в норме. Кто-то из молодых предложил станцевать в память о Маносе и его друзьях возле его дома, в память о том, как тот любил танцевать сиртаки и другие танцы.

— После похорон у нас танцевать не принято, — возразил Йоргис.

— Это необычные похороны, — тихо произнесла Вонни.

Они увидели, как двенадцать мужчин в черных брюках и белых рубашках встали в ряд, положив руки друг другу на плечи. Послышались несколько аккордов бузуки, и танец начался. Склоняясь, покачиваясь, подпрыгивая, они двинулись в танце, так же, как это делал Манос с друзьями всего несколько дней тому назад.

Мария с детьми сидела на стульях у своего маленького дома. Когда эти дни станут далеким воспоминанием, возможно, дети будут помнить эту ночь в Агия-Анне и тоже станцуют в память об отце. Толпа все росла, и было видно, что даже люди, наблюдавшие танец издалека, вытирали слезы.

Затем все стали хлопать в такт музыке и танцу, безучастных не осталось.

С веранды полицейского участка тоже глядели на это действо, не сводя глаз и не помня времени. Это было так непохоже на все увиденное прежде.

Эльза тоже начала прихлопывать в такт музыке, к ней присоединился Томас. Дэвид с Фионой переглянулись и тоже стали хлопать, а потом и Вонни, молодые полицейские и Андреас с Йоргисом. У них глаза тоже были полны слез.

Эльза протянула бумажную салфетку со стола Фионе, которая плакала открыто.

— Как это замечательно сделано, — сказала Фиона, когда смогла говорить. — Не забуду эту ночь до конца своих дней.

— Я тоже, — согласился Томас. — Мы должны гордиться, что смогли разделить их скорбь.

Остальные не решились вымолвить ни слова.

Но неожиданно ясным голосом Фиона вдруг произнесла:

— Эти звезды освещают не только Афины, но все наши дома. Интересно, что наши близкие делают теперь и знают ли, что делаем в этот момент мы.