Летом 1923 года, закончив свою учебу в Харьковском университете, я приехала в Донбасс, в город Артемовск (тогда он еще назывался Бахмутом), и стала работать в редакции газеты «Всероссийская кочегарка». Там я познакомилась с двумя сотрудниками, с которыми сразу нашла общий язык и общие интересы: это были Евгений Львович Шварц и Николай Макарович Олейников. Шварц приехал из Ленинграда, а Олейников из Ростова-на-Дону, из редакции газеты «Молот».

Они сразу подружились, хотя по характеру были совсем разными людьми. Их объединяла горячая любовь к литературе, к книге, к слову. Оба были большими книголюбами, и часто между ними происходили своеобразные состязания по части библиофильской. И оба они были щедро одарены чувством юмора, только проявляли его по-разному. Олейников больше помалкивал и наблюдал, а потом как куснет за слабое место в человеке, так только держись бедняга, попавший ему на зубок! А Шварц острил много и щедро, легко, походя, и никогда не было в его шутках ранящего жала. Его остроумие, бившее фонтаном, было всегда добрым и каким-то симпатичным. И любили его все окружающие, независимо от их интеллектуального уровня. Шварц был блестяще остроумен, Олейников — ядовито умен!

Помимо своей непосредственной работы — заведование отделом информации — Шварц писал в «Кочегарке» фельетоны-раёшники по материалам рабкоровских писем и подписывался то «Щур», то «Леший». Каждую субботу он писал очередной фельетон (), и эти субботние номера газеты пользовались огромной популярностью среди шахтеров, их ждали с нетерпением. Так же легко и остроумно писал Шварц стихотворные подписи под карикатурами, они рождались у него мгновенно. А как он умел импровизировать в тесном кругу друзей! Помню, однажды мы вчетвером (наше трио и Селивановский) состязались в глоссолалии — в бессмысленном наборе слов в стихотворной форме. Надо было без единой запинки читать, как стихи, первое, что подвернется под язык. Шварц оказался победителем, я даже запомнила эту бессмыслицу, лившуюся без запинки:

Вообще, по части жизнерадостного дуракаваляния Шварц был неутомимым и непревзойденным мастером. Он был организатором импровизированных спектаклей-миниатюр. В эти спектакли он втягивал и меня и Олейникова: расскажет нам приблизительную тему и слегка наметит мизансцену, а каждый из нас должен сам соображать, что ему говорить на сцене.

Помню, был один спектакль из времен французской революции. Я изображала аристократическую девушку, а Шварц — старого преданного слугу. Он прибегал в испуге и дрожащим голосом говорил: «Мадемуазель, там пришли какие-то люди, они все без штанов. Это, наверное, санкюлоты! ()» Потом появлялся Олейников в роли санкюлота. Он совершенно не считался со стилем эпохи и говорил бездарно и абсолютно невпопад: «Богатые, денег много… Ну, не́чего, не́чего, собирай паяльники!» Тут не только зрители, но и артисты покатились со смеху. Шварц кричал на Олейникова, задыхаясь от смеха: «Тупица, гениальный тупица!» Потом во всех спектаклях, на какую бы тему они ни были, Олейников играл один и тот же образ — появлялся некстати и говорил одну и ту же фразу: «Богатые, денег много… Ну, нечего, нечего, собирай паяльники!» И спектакли от этого были безумно смешными.

Паперная Э. С., Розенберг А. Г., Финкель А. М. Парнас дыбом: Литературные пародии / Сост., подгот. текста и вступ. статья Л. Фризмана. М.: Худ. литература, 1990. 126 с.

У Шварца всегда слегка дрожали руки, и от этого у него был какой-то малограмотный почерк. К тому же по части знаков препинания Шварц был слабоват. Поэтому письма выглядели, как письма малограмотного человека. А когда Шварц валял дурака, то он нарочно писал с ошибками и невероятно вычурным стилем — это были великолепные образцы графоманских произведений. У меня была громадная пачка таких писем. Он писал их мне каждый день на длиннейших листах редакторской бумаги от имени братьев Эсякиных. Каждый из этих братьев ругал Олейникова и предостерегал меня, что он соблазнитель девушек и коварный обманщик. И каждый из них хвалил себя и предлагал свою любовь. А в конце каждого письма Эсякина-мама делала приписку: «Зачем вы губите моих сыновей?» Это были очаровательно смешные письма, и при всей их нелепости в каждом письме был виден характер пишущего — все шесть братьев имели свою индивидуальность. Как жаль, что письма братьев Эсякиных пропали в годы войны! Это были оригинальные, занятные литературные произведения.

Осенью Шварц уехал в Ленинград, а я в Харьков. Но мы договорились, что летом 1924 года снова приедем в Артемовск, в редакцию «Кочегарки». И сдержали свое слово. К этому времени очень окреп читательский и рабкоровский актив «Кочегарки», она стала настоящей любимой рабочей газетой. Родился литературный кружок, давший жизнь журналу «Забой», в котором Шварц принимал активное участие (). Как он радовался каждому мало-мальски способному рабочему поэту, как носился с каждым стихотворением! Олейников тоже принимал горячее участие в журнале «Забой», главным образом, как организатор. Сам он тогда не писал и не думал, что станет писателем.

Втроем мы ходили по воскресеньям на рудник, где работал врачом отец Шварца — Лев Борисович. Эти прогулки за двенадцать километров по донецкой степи, пахнущей полынью и мятой, были очень веселыми и оживленными. Мы и беседовали на литературные темы, и вспоминали любимые стихи, которых знали великое множество, и пели песни, и спорили, и шутили. Шварц рассказывал очень смешные истории, изображал их в лицах или вдруг начинал медным голосом читать монолог председателя из «Пира во время чумы». Это у него получалось очень эффектно.

Осенью 1924 года я переехала из Харькова в Ленинград, а через год туда переехал Олейников. И снова Шварц и Олейников стали неразлучными друзьями. Деятельность их в детской литературе была интересной и богатой, она довольно широко известна, и мне незачем о ней рассказывать. Дружба Шварца и Олейникова позднее стала слабеть и под конец совсем прекратилась. Виноват в этом, вероятно, нелегкий характер Олейникова, о котором Самуил Яковлевич Маршак писал:

Связь с Донбассом и «Кочегаркой» мы поддерживали долго. Часто в Ленинград приезжали то Алексей Селивановский, то Борис Горбатов, то Михаил Тардов, то Лев Николаевич Марков. И всегда мы собирались вместе и были в курсе «Кочегаркинских» и «Забоевских» дел. Давно уже нет в живых никого из этих людей, и сколько всего страшного и грозного произошло за минувшие годы! И вспоминать об этих славных людях, о тех временах, когда мне посчастливилось знать их и работать с ними, для меня и радостно, и грустно…

23/VI — 66