Когда Дюраньо спускался к остановке автобуса, над посёлком уже стоял изнурительный зной. Дымчатое марево окутало стены домов, покрытых облупившейся серой штукатуркой; над сухой травой по обочинам шоссе висела тонкая мерцающая пыль. Маки на лугу тянули красные головки к небу.

Дюраньо шёл самой короткой дорогой — через задний двор кафе мадам Годо. Собака, лежавшая в тени под лестницей, лениво взглянула на него; поодаль в куче отбросов рылся петух. Когда Дюраньо завернул за угол и вышел на шоссе, он заметил, что у поворота, там, где начинается дорога на Шатильон-сюр-Сен, остановился жёлтый фургон булочника. Оттуда выскочил какой-то человек. Он крикнул шофёру «спасибо», фургон тронулся, и фигура незнакомца исчезла в облаке пыли.

Дюраньо прибавил шагу. В маленьком посёлке не часто встретишь чужого. Облезшая вывеска над дверью кафе мадам Годо давно уже никого не привлекала, а дома были слишком обшарпанные, чтобы ими могли заинтересоваться туристы.

Внизу, у остановки, незнакомец стряхивал пыль с плаща. Плащ был широкий, длинный и, казалось, ужасно жаркий, Дюраньо снова пошёл медленно. Незнакомец производил какое-то странное впечатление. Это был старик с худым, загорелым лицом, от глаз к углам рта тянулись глубокие морщины — словно он привык подолгу улыбаться, а может, щурить глаза и смотреть на солнце.

Старик поднял мешок, лежавший рядом на земле, достал оттуда бутылку и кусок белого хлеба и огляделся, где бы присесть.

— Иди сюда, — позвал Дюраньо. — Вот сюда, на крышку колодца. Мы всегда тут сидим, когда ждём автобуса.

Тут старик впервые посмотрел на мальчика. Осторожно поставив бутылку на покатую крышку, он перенёс туда же мешок и ещё какой-то серый предмет овальной формы. Потом уселся сам, вытянул ноги, подобрал плащ и рукой похлопал по крышке.

— Иди и ты сюда, — сказал он мальчику.

В его голосе послышалась какая-то таинственность. Казалось бы, голос как голос… но нет, в нём, как в резной шкатулке из лаврового дерева, заключалось нечто загадочное.

Дюраньо сел рядом. Больше незнакомец ничего не сказал. Он отпил из бутылки, откусил кусок хлеба и, щурясь, стал жевать. Потом стряхнул с колен крошки и ладонью отёр рот.

Дюраньо испытывал такое чувство, будто он непременно должен что-то сказать.

— Жарко сегодня, — начал он.

— Ты думаешь? — отозвался старик, взглянув на мальчика. Седые волосы упали ему на лоб, и Дюраньо увидел, что кожа у старика совершенно сухая, без единой капельки пота. И плащ, который на расстоянии выглядел таким тяжёлым и жарким, теперь показался мальчику прохладным, словно тень от пальмы. Он поблёскивал, точно покрытый мельчайшими капельками росы.

Старик убрал в мешок бутылку и остатки хлеба, потом наклонился и взял в руки странный предмет в форме груши, который Дюраньо заметил раньше. Предмет был обтянут серой кожей, с виду мягкой, как замша.

Дюраньо больше не казалось, что он непременно должен разговаривать со стариком; они просто сидели рядом и молчали. Старик перебирал пальцами серую кожу футляра и, улыбаясь, поглядывал на мальчика. И — странное дело — сидя рядом с незнакомцем, Дюраньо в это жаркое утро ощущал прохладу.

Сзади, в дверном проёме, раздался шорох. Пластиковые занавески из разноцветных полос раздвинулись, и оттуда выглянула женщина в халате, по-утреннему растрёпанная, с измождённым лицом. Поймав серьёзный взгляд Дюраньо, она снова исчезла в полумраке комнаты.

— Это её колодец, — пояснил мальчик. — Но сейчас-то он ей уже ни к чему, им провели водопровод.

Старик улыбнулся.

— Куда ты собрался? — спросил он.

— В школу. Жду автобуса.

Старик снова замолчал. Но мальчик расхрабрился и, протянув руку, потрогал серую кожу.

— Ой, какая мягкая. Что это?

— Бибаньо, — ответил старик.

— Бибаньо? А что это такое?

Вместо ответа старик расцепил маленькие металлические крючки, и футляр раскрылся посередине. Внутри оказался инструмент, похожий на две соединённые снизу половинки груши. На каждой половинке были натянуты струны. Они, как в зеркале, отражались на чёрной лакированной поверхности.

Дюраньо смотрел во все глаза. Блестящие струны и полированное дерево, обтянутое мягкой серой кожей. Старик поудобнее перехватил инструмент, струны ярко заблестели на солнце. Он улыбнулся, одним пальцем попробовал струну и запел. Вопреки ожиданию голос у него оказался не надтреснутый, старческий, а глубокий и сильный. И внезапно мальчику почудилось, что перед ним молодой человек, полный сил и энергии.

Незнакомец пел на чужом языке. В тёплом воздухе звуки переливались, мерцали, точно струйки летнего дождя. Слов Дюраньо не понимал, но музыка, словно по волшебству, будила в нём воспоминания о прохладе солёного прибоя и тени, морском ветерке и колдовской ночи.

Старик замолчал, взглянул на мальчика и медленно сложил половинки инструмента.

— Любишь ловить рыбу? — спросил он.

— Да, вон в том ручье. — Дюраньо показал туда, где за пыльной травой сверкали свежие зелёные кусты.

— А спишь когда-нибудь на воздухе?

— Да, — ответил мальчик. — Когда тепло, как сегодня. Я часто сплю в саду. Или в горах под деревом. Я тогда зажигаю костёр и пеку на углях картошку.

Старик кивнул.

— И смотришь на звёзды?

— Звёзды… — как эхо откликнулся мальчик.

Старик снова кивнул.

— Тебе нравится мой плащ? — немного погодя спросил он и, поднявшись, расправил складки.

Дюраньо посмотрел на серую ткань, казалось, излучавшую лёгкое сияние.

— Плащ красивый, — сказал он. — Ты в нём похож на волшебника. Или на монаха.

Незнакомец улыбнулся и натянул на голову капюшон.

— А я и есть волшебник. Хочешь посмотреть?

— Ну, конечно, ещё бы, — сказал Дюраньо. — А что ты мне покажешь?

— Звёзды, — ответил незнакомец. — Я ищу мальчиков, которые любят смотреть на звёзды, любят лежать на спине у костра, когда искры взлетают высоко-высоко, и думать о том, есть ли где-нибудь на других планетах такие же мальчики и смотрят ли они сейчас на нашу Землю. Вот таких волшебники берут к себе и учат смешивать стихии, воду и огонь, землю и воздух и колдовать со звёздами.

Дюраньо изумлённо смотрел на незнакомца. В своей серой монашеской одежде он казался непонятным и загадочным, совсем не похожим на того старика, который только что, сидя на крышке колодца, пил вино и ел белый хлеб.

— Иди сюда, — сказал незнакомец, распахивая своё одеяние. — Сюда, под плащ.

Дюраньо шагнул к нему.

Он очутился в темноте. Глубокой, беспросветной. Он падал, до бесконечности падал сквозь пустоту. И вокруг него всё время была темнота — темнота и огоньки. Маленькие огоньки белые, красные, жёлтые, голубые точки. Звёзды. Холодные рои звёзд.

Звёзды.

Дюраньо падал в темноте меж звёздами. Он видел бушующий снежный шторм — Млечный Путь. Видел крошечные, с булавочные головки, звёзды, сверкающие всеми цветами радуги. Мимо, обжигая ему глаза, проносились солнца в окружении длинных копьевидных лучей.

Чёрная буря гнала сквозь пустоту стаи чёрных птиц. Они хлопали крыльями над головой Дюраньо, и он, не видя их, спешил следом. А солнца всё мчались и мчались мимо, и за ними летели планеты, похожие на головки астр с взвихрёнными лепестками.

Дюраньо слышал прохладную музыку серебряных струн, но теперь он понимал, о чём они пели:

— Поллукс — жёлтый шар…

— Антарес…

— Бетельгейзе — большая тёмно-красная…

— Сириус — ярко горящие собачьи глаза…

— Тау Кита — океаны голубой воды…

— Проксима Центавра — четыре световых года от Земли…

И на расстоянии всего четырёх световых лет от Земли, почти у самого дома, Дюраньо поймал узду, связывающую стаю чёрных лебедей, и уже не отпускал её. Прикрыв глаза от света, он стал всматриваться в звезду Проксима Центавра и увидел вращающуюся вокруг неё планету. Там, на зелёном холме, лежал мальчик и смотрел на небо. Дюраньо поднял руку и помахал ему, и мальчик, лежавший у костра в чужой ночи, помахал ему в ответ. Оба они — ученики волшебника.

Буря понесла Дюраньо дальше.

В этот день он опоздал на занятия. И всё время в школе сидел тихо и неподвижно, не отвечая на вопросы учительницы. Но на уроке географии она спросила, далеко ли расположена ближайшая к Земле звезда.

— Четыре световых года, — ответил Дюраньо. — Проксима Центавра…