Мы почти не разговариваем по дороге.

Редкому космодесантнику удается пережить больше четырех бросков. Я на Марсе уже в пятый раз. В голове по-прежнему ясно, словно морозным зимним вечером, но мир уже не видится мне в радужных тонах.

Ненавижу переходы.

Когда действие тоника ослабевает, в голову лезут дурные мысли. Злобные крылатые монстры копошатся в черепе и терзают мне мозг. Можете считать меня психом, но я знаю, что эта боль в затылке не сулит ничего хорошего. Я предчувствую беду.

Тек первым замечает тело — после того, как ему вернули зрение, он видит лучше, чем мы все вместе взятые. Он машет мне рукой, я, в свою очередь, даю знак Казаху. Мы рассредоточиваемся и проверяем, заряжено ли оружие.

Мы идем размеренным шагом — спешить некуда — и добираемся до тела через несколько минут. В десяти метрах от него лежит еще один покойник, еще в двадцати метрах — третий.

На всех — русская униформа. Снаряжение похоже на французское. Тек склоняется над распухшим трупом и переворачивает его лицом вверх. Мертвец настолько обезображен, что невозможно понять, мужчина это или женщина.

Тек тыкает себя пальцем в шлем и растопыренными ладонями изображает взрыв. Бактериальные иглы! Прежде чем стать разложившимся трупом, этот несчастный бился в агонии несколько секунд, а после впал в кровавое безумие, может быть, даже перестрелял своих товарищей. Тек показывает нам иглу, торчащую из раны, но не пытается ее выдернуть — любому космодесантнику известно, что оперение дротика не менее опасно, чем наконечник. Иногда антаги сбрасывают бактериальные иглы с огромных воздушных шаров — аэростатов, а иногда начиняют ими взрывающиеся коконы. В обоих случаях смертоносный дождь проливается над несколькими квадратными километрами. Четырехсантиметровые иглы самостоятельно корректируют курс, находят тебя и превращают в орущий кусок искореженного мяса.

Оживший ночной кошмар.

Наши ангелы сканируют распухший гермоскаф в надежде выйти на взвод убитого бойца. Безуспешно. Мы не связывались со спутником с тех самых пор, как нас сбросили на Марс, не получали сводок о последних боях и понятия не имеем, кто эти ребята и какое у них было задание. Очевидно, они прилетели за много солов до нас. Может даже, за много недель. Но зачем? Командование не планировало масштабных операций до нашего прибытия. Значит, кто-то передумал, и этих парней отправили в скоростных фреймах, способных долететь до Марса за месяц-два вместо обычных четырех. Они оказались тут задолго до нас и погибли все до единого, а мы даже не знаем, ради чего.

Мне все сложнее и сложнее не терять концентрацию.

Мы решаем, что глупо и дальше соблюдать режим радиомолчания. Наш единственный шанс — выйти на связь с другими космодесантниками и узнать, не нашли ли они чего-нибудь полезного.

Расходимся в разные стороны.

И тут я вижу сержанта-инженера Дена Джонсона. Диджей спускается с усыпанного щебнем холма и машет мне рукой. Ему чудом удается не пропахать склон носом. Но вот Диджей уже внизу, показывает жестом, что нашел палатку. Мы искренне радуемся встрече и хлопаем друг друга по плечам. Его ангел сканирует наших. Ура, теперь нас четверо!

— Кто-нибудь видел зарево? — спрашивает Диджей. — Я заметил какое-то мерцание сверху, когда спускался.

Зарево — плохой знак. Мы называем так отблески космических сражений, заметные с большого расстояния. След, который оставляют в небе сбитые космо-фреймы и капсулы.

— Ты падал с неба в огненном шаре, мать твою за ногу. И при этом разглядел зарево? — раздраженно спрашивает Казах.

— Ну… я видел что-то…

Диджей не рвется доказывать свою правоту, а нам не хочется ломать голову над его словами. Он нашел палатку и ведет нас к ней. Точка. Мы идем к пьедесталу Бриджера. Марсианские кратеры часто располагаются на возвышениях, образовавшихся под влиянием ударной волны. Реголит вокруг места падения метеорита затвердевает и становится устойчивым к эрозии. Ученые называют эти геологические образования пьедесталами. Тот, на котором мы стоим сейчас, достигает двух метров в высоту.

К тому времени как мы добираемся до цели и осматриваемся, наши силы уже на исходе. Палатка, судя по всему, принадлежала русским или французам. Сброшена не меньше месяца назад. Пурпурная полоса говорит о том, что герметичность не нарушена: ни ловушек, ни бактериальных игл. Мы проверяем очень внимательно. Безопасность прежде всего. Пусть судьба забросила нас хрен знает куда и наши шансы выжить стремятся к нулю, сейчас мы просто радуемся, что нашли крышу над головой. Темнота стремительно сгущается. Ночь обещает быть сухой и морозной.

Хреново, конечно, что палатка перешла к нам по наследству от мертвецов, но ничего не поделаешь. Во время прошлого двухнедельного броска мне тоже пришлось пользоваться вещами погибших товарищей, и тогда мы не только выжили, но и положили шестьдесят антагов. Палили в них с нескольких сотен метров. Первый раз, когда мне удалось рассмотреть врагов вблизи.

Собственно, после прямого попадания болта смотреть уже не на что. Осколки шлема, заполненные сероватой кашицей, крошево зубов, клочья гермоскафа, обрывки рукавов и штанин с обугленными фрагментами костей внутри — вот и все останки. Наш комендор-сержант не проявил интереса к трупам, зато собрал для исследования обрывки униформы и осколки приборов. О результатах нам, разумеется, не рассказали. Считается, что чем меньше мы знаем о враге, тем лучше. Солдат не должен воспринимать противника как живого человека. Идиотизм, конечно, но ведь чертовы антаги и в самом деле не люди.

Диджей и Тек срывают печать, полоска становится оранжево-розовой, а потом приобретает бурый оттенок — «пригодна к использованию». Палатка надувается. Кислорода хватит на всю ночь, а если учесть, что нас всего четверо, а запасы воздуха рассчитаны на пятерых, то, может, и на несколько часов с утра. К палатке пристегнут мешок с сухпайком — внутри мы обнаруживаем запасы воды и шесть пузырьков водки, а кроме того, консервированные сосиски (если я правильно понял надпись на этикетке, это финская оленина) и тюбики с какой-то жижей, напоминающей борщ. Настоящий пир. Мы прячем водку в набедренные рюкзаки, провожаем глазами уходящее за черный горизонт солнце и смотрим, как растет наша палатка.

Мы разговариваем не соприкасаясь шлемами, но с трудом слышим друг друга — разреженный воздух приглушает звуки. Да и сказать-то особо нечего. Пятно на горизонте приобрело фиолетовый оттенок. Песчаный дьявол, не иначе. Если моя догадка верна, то ветер бушует там уже много часов кряду.

Я задираю голову. Звезды видны с Марса лучше, чем с Земли, и светят ярче, но я разочаровался в их красоте. Мне кажется, звезды осуждают меня. Хуже того, посылают вниз полчища антагов и ждут, когда же я сдохну.

Мы включаем и настраиваем сигнализацию — последние приготовления перед входом. Пригоршнями зачерпываем пыль и осторожно высыпаем ее на плексаниловую крышу палатки. Теперь наше убежище сольется с ландшафтом. Потом становимся в кружок, достаем метелки и отряхиваем друг друга. Подмышки и складки ремня — зоны особого внимания. Никому не хочется чесаться всю ночь напролет, а от марсианского лесса тело зудит так, что хоть на стенку лезь. Мы могли не замечать этого поначалу, потому что космолин притупляет ощущения, и первые шесть-восемь часов после броска все на свете кажется тебе гладким, прохладным и сладким, точно детская присыпка. Странное чувство — как будто ты ходячий мертвец или бесплотный призрак. Но рано или поздно действие препарата закончится, и тогда марсианская пыль превратит заурядную ночевку в незабываемый кошмар.

Мы, насколько возможно, приводим себя в порядок и один за другим протискиваемся через узкий вход, словно младенцы, заползающие обратно в чрево матери. Я проверяю герметичность двери и, убедившись, что все хорошо, откидываю экран шлема. Проверяющий всегда снимает шлем первым. Воздух в палатке превосходный, холодный и чистый, словно в русской степи.

Мне удается задремать, я вижу какой-то бредовый сон, в котором за мной охотятся злобные дети. Внезапно срабатывает сигнализация, мы вскакиваем, и в тот же миг на пол между нами плюхается чье-то тело. Вспышка света. Казах сыплет проклятиями на своем родном языке. Луч фонарика выхватывает из темноты лицо незваного гостя — слава богу, человеческое! — сквозь экран шлема я могу различить кустистые сросшиеся брови, запавшие глаза и сурово сжатый рот. Мы явно видели эту бандитскую рожу и прежде.

— Твою мать, это ж Ви-Деф! — восклицает Тек.

Мы устраиваемся поудобней, а Диджей передает комендор-сержанту Леонарду Медведеву флягу с водой и сухой паек.

Одним сержантом больше в нашей компании.

— У кого-нибудь есть свежие тактические установки? — спрашивает Медведев, он же Ви-Деф.

Мы приглушаем свет фонариков и замечаем, что воздух в палатке подернут странной пеленой. Марсианская пыль. Ви-Деф забыл отряхнуться перед входом — грубейшее нарушение.

— Держи карман шире, — ухмыляется Казах.

— Сводок нет, — подтверждает Тек.

— А транспортную платформу поблизости не находили?

Дурацкий вопрос. Стали бы мы ютиться в русской палатке, будь у нас что получше!

— Сколько у вас палаток? — не унимается Ви-Деф.

— А сколько ты здесь видишь?

Мы замолкаем.

— Капсулам пришел капец, — бормочет Ви-Деф, прикладываясь к фляге с водой.

В его широко раскрытых глазах застыл испуг.

— Я потерял остальных, пока спускался. Все небо было в огне!

— «Одуванчики» всегда загораются в атмосфере, — замечает Диджей.

— Я не о том. Я про зарево от сбитых капсул и фреймов. Может, мы единственные, кому удалось выжить!

В палатке повисает тишина.

— Глупости, — говорит наконец Тек.

— Я тоже видел зарево, — обиженно напоминает Диджей.

На Красной планете тебе требуется время, чтобы переварить плохие новости, потому что любая мелкая неприятность может оказаться твоим смертным приговором, а с этим непросто смириться. Ви-Дефу неуютно в роли гонца, принесшего дурные вести, и он пытается сменить тему.

— Не люблю оленину. Никто не хочет доесть? — Ви-Деф протягивает нам финскую сосиску, зажав ее двумя пальцами.

Желающих не находится. Все остервенело чешутся.

Внезапно Казах начинает хихикать.

— Я понимаю, ты рад нас видеть, но, может, спрячешь своего дружка обратно в штаны?

Шутка, по правде сказать, так себе, но она приходится к месту. Нам тепло, мы отчаянно чешемся и мы все еще живы, и к Ви-Дефу возвращается хорошее настроение, и он дурачится, прикладывает сосиску к носу, неожиданно чихает, и сосиска взлетает вверх вместе с фонтаном соплей. Теперь она годится разве что на собачий корм, хотя я сомневаюсь, чтобы кому-то из нас хватило легкомыслия оставить дома собаку.

Мы начинаем ржать. Это ненормальный, нервный смех, но он дает выход нашей усталости и злости. Кто знает, может, мы смеемся в последний раз. Эта мысль витает в воздухе, но никто не произносит ее вслух. Даже у Ви-Дефа хватает ума промолчать.

Мы сидим в старой палатке, доставшейся нам в наследство от мертвого взвода, наши капсулы разметало по всей равнине, поблизости нет ни одной транспортной платформы, и фреймы, на которых мы прилетели, скорее всего уничтожены. Ни информации о местоположении врага, ни связи с командованием. Даже наши ангелы притихли.

Мы вполне можем оказаться героями игры «Потерянный патруль».

Утро покажет.