Длинный черный «Мерседес», урча мотором, выехал из тумана, что плотно окутал дорогу, ведущую на юг от Дижона. Влажные капельки на лобовом стекле машины незаметно срастались в ручейки. Хорст фон Ранке подвинул вализу в сторону и вперился взглядом в расстеленную на коленях карту, его очки съехали на кончик носа. Обер-лейтенант Waffen-SS Альберт Фишер спокойно вел автомобиль. – Тридцать пять километров, – пробормотал фон Ранке себе под нос. – Не больше.

– Мы все-таки заблудились, – ответил Фишер. – Мы уже проехали тридцать шесть.

– Нет, не думаю, вряд ли столько. Мы должны приехать с минуты на минуту.

Фишер согласно кивнул и в задумчивости покачал головой. Его лицо с высокими скулами, длинным тонким носом на редкость изящно гармонировало с черной формой и серебряными черепами на высоком жестком воротнике-стоечке. На фон Ранке был серый в полоску костюм – вообще-то он служил помощником министра в Министерстве пропаганды, но сегодня ему пришлось исполнять роль курьера. Фишер и фон Ранке вполне могли быть братьями – однако один родился и вырос в Чехословакии, а второй в Руре, сын шахтера и сын пивовара. Они встретились в Париже два года назад и крепко подружились.

– Погоди, – сказал фон Ранке, подавшись вперёд и вглядываясь сквозь капли тумана на стекле. – Ну-ка, останови.

Фишер нажал на тормоз и глянул туда, куда указывал фон Ранке. У обочины дороги, полускрытая зарослями кустарника и почти невидимая за туманом, стояла хижина: низкий дом с грязно-серыми стенами и крышей, крытой соломой.

– Похоже, пустая, – сказал фон Ранке.

– Нет, там кто-то есть, смотри, идёт дым, – ответил Фишер. – Может кто-нибудь из обитателей скажет нам, наконец, где мы находимся.

Они вышли из машины и направились к дому по глинистой тропинке, забросанной мокрой соломой; фон Ранке шёл впереди. Вблизи хижина выглядела еще более запущенной. Из дырки в кровле в небо поднимался серо-бурый дым. Фишер сделал другу знак «будь осторожнее» и они аккуратно подошли к строению. Над грубо сработанной дверью были коряво начертаны буквы какого-то неведомого им обоим алфавита – а, между тем, на двоих приятели знали девять языков. – Может это ромы? – нахмурившись, спросил фон Ранке. – Выглядит как-то знакомо – ромы-славяне?

– Цыгане? Да нет, они в таких домах не живут, да и потом, я полагал, что с ними уже давным-давно разобрались.

– И всё-таки, очень похоже, – сказал фон Ранке. – Ладно, я думаю, что хоть как-то, но мы сможем объясниться, путь даже и по-французски.

Он постучал в дверь. Выждав долгую паузу, он постучал ещё раз, и уже был готов забарабанить в неё, как дверь приоткрылась. Невообразимого возраста старуха, с длинным носом цвета старого дерева, уставилась на них единственным глазом. Второй был затянут ввалившейся плотью. Ладонь, державшаяся за ручку двери, была чудовищно грязной, а ногти – длинными и чёрными.

– Добрый вечер, – произнесла она на безупречном, пожалуй, даже элегантном немецком. – Чем я могу вам помочь?

– Мы хотим знать, ведет ли эта дорога в Доль? – ответил фон Ранке, едва сдерживая отвращение.

– Тогда вы спрашиваете не того проводника, – ответила старуха. Её рука убралась и дверь начала закрываться. Фишер пнул ногой дверь – та распахнулась и закачалась на изношенных кожаных петлях.

– Я не наблюдаю должного уважения, – угрожающе сказал он. – Что значит «не того проводника»? Что ты вообще за проводник?

– О, какой сильный,  – протянула старуха. Она сложила руки на своей высохшей груди и отступила назад, в полумрак комнаты. На ней было какое-то блёклое, Бог знает, какое древнее, бесцветное тряпье. Вязаные рукава доходили до самых пальцев.

– Отвечай! – приказал Фишер, делая шаг вперед, несмотря на сильный запах мочи и гниения, стоявший в хижине.

– Карты, ведомые мне – не для этой земли, – пропела она, остановившись у пустого и остывшего очага.

– Да она чокнутая, – сказал фон Ранке. – Пусть с ней местные власти разбираются. Пошли отсюда. – Но Фишер уже закусил удила. Такое сочетание полнейшей грязи, чудовищного беспорядка и бесстыдства в обращении вызвало гнев его педантичной натуры.

– Какие карты ты умеешь читать, ты, безумная страуха? – потребовал он.

– Карты времени, – ответила она. Старуха опустила руки и склонила голову, как бы смиренно подчеркивая, что гордости за своё умение не испытывает.

– Ну, тогда скажи мне, где мы находимся? – фыркнул Фишер.

– Да ладно, поехали, у нас важные дела, – фон Ранке потянул друга за рукав, внутренне понимая, что это бесполезно. Конец этой беседе, конечно, наступит, но, похоже, какой именно конец – это будет зависеть от его приятеля, и не факт, что всё окончится хорошо.

– Вы находитесь на проходной дороге в никуда, – ответила старуха.

– Что? – Фишер возвышался над ней, а она смотрела на него, как на блудного сына, вернувшегося домой, ее оскаленные десны блестели от слюны.

– Если желаете толкования, то садитесь, – сказала она, указывая на низкий столик и три разваливающихся стула. Фишер глянул на неё, затем на мебель.

– Хорошо, – нарочито подобострастно ответил он. Так, ещё одна игра, понял фон Ранке. Кошки-мышки.

Фишер подвинул стул для друга и расположился напротив старухи. – Положите свои руки на стол, оба, ладонями вниз, – сказала она. Они повиновались. Она прислонилась ухом к столешнице, как будто вслушиваясь. Её глаз следил за лучиками света, прибивавшимися сквозь щели. – Самонадеянность, – пробормотала она. Фишер промолчал.

– Дорога, ведущая в огонь и смерть, – начала она. – Ваши города объяты пламенем, ваши женщины и дети ссыхаются в огне, превращаясь в маленьких черных куколок, запертых в горящих домах. Лагеря смерти найдены, и вас обвинят в чудовищных преступлениях. Многих будут судить и повесят. Ваша нация опозорена, ваше дело проклято навечно. – В её глазу вспыхнул странный огонь. – А много-много лет спустя, лицедей будет расхаживать с важным видом по сцене, в кино, распевая дурацкую песенку – превратив вашего фюрера в клоуна. Вас почитать будут только психопаты, сквернейшие из скверных. Вашу нацию разделят ваши враги. Всё будет потеряно.

Улыбка Фишера не дрогнула ни на йоту. Вытащив из кармана монетку, он кинул её старухе, затем отодвинул стул и поднялся. – Твои карты, карга ты старая, такие же кривые, как и твой подбородок. Поехали, – обратился он к приятелю.

– Я, между прочим, давно на этом настаивал, – заметил фон Ранке. Фишер, однако, не двигался. Фон Ранке взял его за рукав, но обер-лейтенант СС стряхнул его руку.

– Знаешь, ведьма, цыган осталось мало, – прищурившись, сказал он. – А очень скоро станет одним меньше.

Фон Ранке чуть ли не силой вытолкал друга за дверь. Старуха вышла за ними и уставилась на туманный свет своим единственным глазом.

– Я не цыганка, – сказала она. – Разве ты не узнал эти буквы? – она протянула руку к надписи над порогом.

Фишер покосился на письмена, и в его глазах мелькнуло узнавание. – О, да, – сказал он. – Теперь я узнал. Мертвый язык.

– Что это значит? – спросил фон Ранке, поёжившись.

– Иврит, я подозреваю, – ответил Фишер. – Она же еврейка.

– О, нет, – захихикала старуха. – Я не еврейка.

Фон Ранке поймал себя на мысли, что при свете женщина почему-то выглядела моложе, во всяком случае, сильнее, и его тревога усилилась.

– Да мне плевать, кто ты такая, – холодно ответил Фишер. – Об одном я мечтаю – оказаться во времени своего отца. – Он шагнул к ней, но она даже не пошевелилась. Её лицо стало юношески мягким, а глаз вспыхнул. – Тогда не было никаких правил, никаких предписаний – и я мог вытащить вот этот пистолет, – он похлопал по кобуре, висевшей на поясе, – приставить его к твоей вонючей жидовской голове, и пристрелить, возможно, последнюю еврейку в Европе. – Он расстегнул кобуру. Женщина распрямилась, казалось, она черпает силу из оскорблений, которыми ее осыпал Фишер. Фон Ранке испугался за своего друга; его опрометчивость могла легко причинять им неприятности.

– Сейчас иные времена, годы наших отцов миновали, – напомнил он Фишеру.

Фишер медлил, его ладонь сжимала рукоять пистолета, наполовину вытащенного из кобуры, а палец лежал на спусковом крючке. – Знаешь, старая ведьма, – сказал он, хотя женщина уже никак не выглядела старой, и уж точно не скрюченной и покалеченной, – сегодня ты чудом избежала гибели.

– Ты понятия не имеешь, кто я, – пропела она.

– Scheisse!  – Фишер плюнул в раздражении. – Сейчас мы уедем, но обязательно доложим властям о тебе и твоей хибаре.

– Я – кара, посланная провидением, – дохнула она, и в её дыхании, даже на расстоянии нескольких шагов, явственно ощущался запах горящих камней. Она отступила назад, в хижину, но голос звучал так же чётко. – Я – зримая рука, я – столп облачный днём и столп огненный ночью.

Лицо Фишера затвердело; внезапно он рассмеялся. – Ты прав, – сказал он, обращаясь к фон Ранке, – не стоит она того, чтобы с ней возиться. – Он повернулся и пошёл к машине. Фон Ранке поспешил за ним. Один раз он обернулся, чтобы посмотреть на эту мрачную хибару, полную мерзости запустения. В ней же годами никто не жил , неожиданно подумал он. Женщина превратилась в тень, в бесформенную фигуру у древнего каменного очага, рядом со старым столом, покрытым пылью.

Усевшись на сиденье, фон Ранке облегченно вздохнул: – Всё-таки ты склонен к самонадеянности, не так ли?

Фишер осклабился и покачал головой: – Знаешь, старина, давай-ка ты сядешь за руль, а я буду читать карты. – Фон Ранке завел мотор «Мерседеса» и подождал, пока его урчание стало ровным. За машиной в тумане от выхлопа образовался небольшой вихрь.

– Неудивительно, что мы заблудились, – скривился Фишер. Он в раздражении расправил Пан-Германскую карту. – Ты погляди, она же издана пять лет назад, в 1979!

– Да найдем мы дорогу, – ответил фон Ранке. – Я очень хочу посмотреть на реакцию старика Крумнагеля, когда мы привезем ему планы. Он так долго и страстно выступал против антиподных рикошетирующих планирующих бомбардировщиков… А ты зачем-то ввязался в разговор с этой старухой, и мы сейчас рискуем задержаться.

– Я не мог поступить иначе, – ответил Фишер. – Ты же знаешь, я ненавижу беспорядок. Как думаешь, он всё-таки попытается наложить вето на план Северо-Западного Тихоокеанского штурма?

– Не посмеет. После того, как он увидит заявления, он быстро поймёт свое место, – сказал фон Ранке. «Мерседес» тронулся в сторону Доля.

Стоя в дверях, старуха смотрела ему вслед и качала головой. – Я не еврейка, – тихо сказала она, – но их я тоже любила, о, да. Я любила всех своих детей. – Она подняла руку вслед стремительно удаляющейся машине.

– Я предаю вас правосудию, какую бы дорогу вы не избрали, и всех детей ваших, и внуков детей ваших, – прошептала она. Она стряхнула со своего локтя на земляной пол клуб дыма и погрозила пальцем. Дым закружился и прочертил черные фигуры на грязном полу. – Как вы и желали – ступайте во времена отцов ваших.

Туман начал рассеиваться. Она устало махнула рукой и сорок лет растворились в никуда вместе с уходящей дымкой.

Высоко над ней возник рёв мощных моторов. Ширококрылая тень промелькнула над хижиной, на крыльях с широкими черными и белыми полосами были ясно видны звезды, пушки самолёта обрушили свой огонь на дорогу.

– Птичка голодная, – глухо сказала бесформенная фигура. – Птичку надо покормить.