1/11/93 понедельник 06:24

Хейзл поцеловала Спенсера в плечо и накрыла его одеялом.

– Как хорошо, – сказала она, – прямо не верится.

Ее щека снова рядом с его вытянутой рукой, она прижимается к нему и закрывает глаза:

– Давай сегодня не будем вылезать из постели.

Янтарные уличные фонари тихо жужжат за голым, без штор, окном. По одну сторону от кровати – узкого матраса, лежащего прямо на деревянном полу, – сброшенное платье Хейзл, будто угольно-черный ландшафт. По другую сторону – серебристый космический скафандр, криво висящий на спинке стула. На полу, до самой двери, раскиданы библиотечные книги в целлофановых обложках.

Проснувшись окончательно, Спенсер пытался понять, что в нем теперь изменилось и изменилось ли вообще. Может ли одна-единственная ночь изменить все? Все произошло так внезапно и так бесповоротно, но прежде чем он успел обдумать это, ее рука, скользнув по груди, добралась до его щеки. Приятно, конечно, но к нему еще никогда не относились с такой нежностью. От этого он чувствовал себя не в своей тарелке.

– Целый день в постели, ты и я, – промурлыкала она, уткнувшись ему в грудь.

– Весь день?

– Хорошо, я иногда буду тебя отпускать, чтобы ты смог приготовить для меня что-нибудь вкусненькое.

Спенсер напряженно смотрел в наплывающую белизну потолка и на пришпиленную к стене над его головой полосатую, красно-белую вязаную перчатку. Он попытался вспомнить, каким был вчера утром, до того, как проснулся в одной постели с женщиной, которую едва знал, и вот, в настоящем времени, она – в его постели; рядом с ним, здесь и сейчас, дышит ему в ухо. «Только без паники, – сказал он себе, – не ты первый, не ты последний, кто оказался в такой ситуации».

Фонари за окном погасли, оставив после себя серо-желтый рассвет и начало лондонского дня. Спенсер провел тыльной стороной руки по бедру Хейзл, вбирая пальцами тепло ее кожи. И это не сон. Он лежит в своей постели, она рядом, они обнажены. Уже скоро за окном станет совсем светло, она проснется, откроет глаза и пожалеет о случившемся. Как могла она, взрослая, красивая блондинка, при сотовом телефоне и работе, оказаться голой в постели с безработным, бывшим кладовщиком? Да он радоваться должен тому, что это сонное, теплое существо очень хочет провести с ним весь день. Голая, в постели.

– Не выйдет – сказал он, и тут же пожалел об этом. Он не отводил глаз от плоских красных пальцев шерстяной перчатки, – у меня сегодня тысяча дел.

– Забудь о них всех, кроме одного.

– Мне надо показать итальянцам дом. Приготовить Уильяму завтрак.

– Уильяму?

– Он живет в сарае.

– Давай, а потом возвращайся ко мне.

– Сегодня у племянницы день рожденья. Она придет на обед. Мне нужно поехать и встретить ее.

– Отлично, я подожду тебя здесь.

– Кроме того, – произнес Спенсер, предусмотрительно не выдавая настоящей причины, по которой ему надо встать и уйти, – мне надо вернуть книги в библиотеку.

– Неужели? – сказала Хейзл, придвинувшись ближе к нему. – Еще только половина седьмого, останься.

– Обычно я уже на ногах в это время. Мне нужно вставать.

Она собственнически положила ногу ему на живот, поцеловала в шею и сообщила, что все будет хорошо. Потом резко приподнялась, опираясь на локоть. Убрала с глаз прядь светлых волос и произнесла:

– Ты выглядишь ужасно испуганным.

– Все было так неожиданно, – признался Спенсер.

Она облизнула кончик пальца и провела им по его скуле.

– А мне кажется, мы давно знакомы. Ведь было здорово, правда?

– Да, – ответил Спенсер, – было здорово.

Она права. И правда, было здорово. И – полная катастрофа, хотя все равно, черт побери, здорово. Она перевела взгляд с одного его карего глаза на другой и спросила, не страшно ли ему.

– Нет, – сказал Спенсер. – Только иногда.

– Не бойся, – сказала она. – Нам ведь некуда спешить. Давай-ка разберемся с сегодняшним днем.

Сегодня первое ноября 1993 года, и где-то в Великобритании, в Аллоа или Арунделе, в Линфилде или Дэреме, в Манчестере или Ротернэме, в Мастеге или Гулле выглянуло солнце, а Хейзл Бернс исполнилось десять лет. Со стороны моря появляются чайки, они кружат высоко над берегом, борются с ветром, что постепенно уносит их вдаль, за ними – огромное голубое небо. Иногда, словно напоминая о том, что все происходит здесь и сейчас, чайки резко кричат, но крик тает в вое ветра.

Мистер Бернс, отец Хейзл, снял (на полдня) поле местного гольф-клуба. Над восемнадцатым фервеем нависает железнодорожная насыпь, изредка с грохотом мимо проносится случайный поезд. Его пассажирам предоставляется редкая возможность подглядеть за участниками скромных торжеств по случаю присвоения мистеру Бернсу международной Европейской премии лучшего торгового представителя года «Удачная продажа-93», спонсором которой выступил «Королевский Дом Мот», или «У. X. Смит», или «Общество Кооперативного Страхования». Преданный своему делу, отмеченный высокой наградой мистер Бернс любит путешествовать, знакомиться с новыми людьми, заводить друзей. Он сожалеет, что не может проводить больше времени с семьей.

Виновник торжества представляет новой секретарше двух своих маленьких дочерей:

– Это Хейзл, ей десять, а это Олив, то есть Оливия, ей восемь. Мои прекрасные дочки. Самые красивые дочки, которые только рождались на земле за всю историю ее существования.

Хейзл широко улыбается и встает со стула. Ветерок треплет подол ее выходного белого платья и каштановые волосы, которые она пытается удержать руками. Олив, одетая в точно такое же платье, сидит за столом, болтая ногами, и читает «Тайный сад», или «Ветер в ивах», или «Дети воды». Время от времени она берет кисть винограда или пригоршню черешни, или дольку апельсина из вазы на столе. Она носит очки в простой оправе и Хейзл это раздражает.

– Ну а, – спрашивает папина секретарша (кремовая блузка, довольно короткая темная юбка, мила с детьми), – кем же хочет стать Хейзл, когда вырастет?

Мистер Бернс замечает коллегу и устремляется к нему. Жена моментально занимает его место, потому что естественно относиться к новой секретарше с подозрением, особенно когда та находится рядом с ее детьми.

– Хейзл хочет стать юристом, – отвечает мама Хейзл, и папина секретарша произносит:

– Похвальное стремление, не правда ли? – но Хейзл не соглашается:

– Вовсе нет. Я предпочла бы стать Олимпийской чемпионкой по фристайлу. Правда.

Мамина рука опускается на плечо Хейзл.

– Или врачом, – говорит она. – Врачом или юристом.

– Нам можно пойти купаться?

– И Олив такая же. Она уже читает, как пятнадцатилетняя. Хочет поступить в Оксфорд или Кембридж и получить диплом врача или юриста.

– Я хочу стать пловчихой, – настаивает Хейзл.

– Молодец, – произносит секретарша и замечает, как изменилось выражение лица миссис Бернс. – Только, конечно, если гы действительно этого хочешь. – Она извиняется и уходит прочь.

– Послушай, милочка, – говорит мать Хейзл, – пора бы уже быть взрослее.

– Но я правда не хочу быть юристом.

– Нет, хочешь. Тебе придется начать жить в реальном мире, как все нормальные люди.

– Тогда я стану футболистом.

– Пожалуйста, Хейзл, не надо.

– Папа говорит, что у тебя бы получилось, – вставляет Олив.

Миссис Бернс вздыхает. Она оглядывается, ища глазами мужа, но того нигде не видно. Потом беспокойно ищет взглядом его новую секретаршу в светлой, тонкой, почти прозрачной блузке, ведь мать Хейзл не сомневается, что беспокойство – правильная реакция на жизнь. Поэтому даже ее скромность как-то агрессивна.

– К тому же, – продолжает она разговор с Хейзл, – в бассейнах полно инфекций.

Удостоверившись в том, что дети приняли различные пилюли и витаминные пищевые добавки для укрепления здоровья, она обращается к Олив с призывом лучше пережевывать фрукты, свято веря в то, что материнская предусмотрительность не может быть излишней. Хейзл замечает, что когда Олив ест, очки у нее на переносице двигаются то вверх, то вниз.

– Это несправедливо. Я хочу пойти плавать.

– Мы не пойдем плавать. Ты должна больше читать, как твоя сестра, тогда, может быть, получишь стипендию в хорошем колледже.

Пассажирский поезд делает незапланированную остановку у насыпи, и Хейзл успевает разглядеть мальчика в футбольной майке, прижавшегося лицом к окну вагона. Она не сомневается: он может делать все, что захочет, в любой день недели, даже есть печенье «Бурбон», или «Джаффа», или шоколад «Кэдбери». И наверняка ходит плавать, когда ему вздумается.

– Раз нельзя пойти плавать, – говорит Хейзл, – я буду строить дурацкие рожи и кричать глупости, пока все папины друзья не решат, что я дура.

– Только не сегодня, дорогая.

Мама Хейзл расчесывает дочери волосы. Ей невыносимо, что ее дочери, как и все остальные дети, однажды поймут, насколько они уязвимы. Каждое утро она читает газеты и ужасается возрастающему числу опасностей и необходимости противостоять им. В любой, самый обычный день, как, например, сегодня, вы можете заболеть менингитом, на вас могут напасть хулиганы, вас могут убить, похитить, вы можете попасть в аварию или упасть с обрыва. Это может случится с вами в любой день, ведь день за днем где-то кто-то сходит с ума, поступает необдуманно и рискованно, поэтому миссис Бернс как хорошая мать считает своим долгом приучать обоих детей к мысли о том, что все в жизни может неожиданно пойти наперекосяк.

 

1/11/93 понедельник 06:48

Уильям Уэлсби чуть приоткрыл дверь своего сарая. Осторожно выглянул и посмотрел на огород. И увидел лишь то, что неторопливый дневной свет занят обычным делом – расчищает серый беспорядок рассвета. Небо было затянуто тучами, и собирался дождь, но это его не смутило. Все обещало, указывало на то, что сегодня прекрасный день для того, чтобы изменить жизнь.

Он распахнул дверь и наполнил легкие утром. Сегодня, как написали в газете, Уильям Уэлсби стал другим, новым человеком, потому что всего лишь за одну ночь, без всяких усилий с его стороны, он стал гражданином Европейского союза. В честь этого события он раскопал свою парадную одежду, которая ничем не отличалась от той, что он носил в обычные дни, разве что почище: белая рубашка, черные подтяжки, черные брюки. Он вычистил свои немецкие армейские ботинки и ущипнул себя за плечо. Затем он стукнул себя в челюсть, хотя и не сильно.

– Ущипнул и ударил, – констатировал он, – в первый день месяца.

Шагнув с крыльца в сад, он потерял равновесие и чуть было не упал. Пока Уильям приходил в себя, начался дождь. Он не замечал этого – как и низкого гула машин за стенами, – ибо принялся размышлять, почувствовал ли Георгий Марков какие-нибудь перемены, оказавшись в Европе. Уильям прислушался и узнал песню дрозда, а за ней, точно по расписанию, последовала утренняя трель Георгия Маркова, сибирского дрозда, который уже должен был быть на полпути в Азию. Вместо этого он решил остаться на единственном в саду тутовом дереве, и Уильям привычно пожелал ему доброго утра. Он дал себе слово делать это каждое утро, независимо от того, насколько разительно, начиная с сегодняшнего дня, изменится к лучшему его жизнь.

Вернувшись в сарай, он нашел зеркало и попытался пригладить жесткие седые волосы. Даже дождь, на который Уильям так рассчитывал, не справился с прической – волосы отказывались лежать ровно. Сдавшись, он обошел груду желтых пластмассовых ведер – аккуратно, чтобы не задеть их, – и наклонился рассмотреть куст в горшке: он стоял в специально отведенном для него месте на перевернутой коробке рядом с кроватью. Этот бесцветный кустарник был честолюбивой попыткой Уильяма скрестить стручковый перец с томатом, чтобы в итоге получить сладко-острый овощ, который он назовет «пермидор». Он размял один листочек пальцами. Когда Уильям вырастит его и найдет покупателя, «пермидор» принесет ему удачу.

Но для начала нужно снова овладеть забытым искусством выходить из дома. Выходить за пределы сада и дома, гулять по лондонским переулкам. И этот день настал. Он успешно превратился в европейца всего за одну ночь, без каких-либо усилий, и если ему повезет, также легко с ним могут произойти и другие перемены. И несмотря на то, что ему уже почти шестьдесят, а никак не пятьдесят, Уильям все еще не соглашался с тем, что он неудачник. Он не видел никаких очевидных для подобных выводов причин, как не видел и объяснений, почему неожиданные и замечательные вещи не происходили с ним, как происходили с его братом. Не было никакой очевидной причины и сегодня, в такой день, отказываться подняться навстречу испытаниям и выйти на улицу.

По правде говоря, сегодня будет уже третий раз за последний месяц, когда он попытается выйти на улицу, надеясь, что в Великобритании еще есть на что посмотреть. Оглядываясь назад, он приписывал ошибки, допущенные им прежде, неправильно выбранному моменту. Для первой попытки он заранее проштудировал газету в поисках достаточно значимого дня и, в конце концов, остановился на 96-й годовщине со дня рождения поэта Эдмунда Бландена. Когда ничего не получилось, он попытался действовать более спонтанно, и вторая попытка стала плодом необдуманного решения: был выбран день, в который Мистер Путаник выиграл заезд в два тридцать в Ньюкасле. Теперь Уильям решил вернуться к старой теории: определенные дни являются особыми и как бы предназначенными для особых дел, вроде тех, которые собирается предпринять он. Поэтому он решил дождаться дня еще более значимого, чем годовщина рождения Эдмунда Бландена; газеты не давали повода сомневаться в том, что день начала новой Европы будет именно таким днем.

Уильям посмотрел на часы. Спенсер на кухне уже готовит завтрак, стол уже накрыт, и «Таймс» лежит на своем обычном месте между приборами. Чайник и кружки расставлены, как полагается, по диагонали, и на Спенсере, вероятно, фартук с надписью «Если не нравится, пишите королеве». Уильям надеялся, что на завтрак будет копченая рыба. Он закрыл глаза и произнес короткую молитву, затем, надев черный пиджак, заглянул в верхнее ведро желтой стопки. Оно было наполовину заполнено водой, и три золотые рыбки медленно плавали кругами, одна за другой. Вот еще один день, а они по-прежнему живы, и если можно сказать хоть что-нибудь в пользу рыб, всегда думал Уильям, так лишь то, что они, по крайней мере, не лошади.

За ведрами начиналась груда хлама, заполнявшая собой остальное пространство сарая. Уильям подошел к ней и стал рыться в поисках целлофанового пакета. Первый не годился из-за дырочек, предназначенных, очевидно, для «предотвращения удушения у детей». Ему же был нужен пакет старого образца, пакет-убийца, без дырок, и, в конце концов, он его нашел. На обеих сторонах красовался британский флаг. Уильям опять засунул руку в груду хлама и достал оранжевую формочку для песка, чтобы выудить из ведра рыбок. А потом запустил рыбок в пакет вместе с изрядным количеством воды.

Убедившись, что пакет не протекает, он взял его, вышел из сарая на улицу и на этот раз не споткнулся. Дождь кончился. Закрыв дверь, он направился по мокрой извилистой тропинке к дому. Ноябрь, блестящие капли дождя, последние листья каштанов – глубокого, охряно-желтого цвета. Листья грабов приобрели новый лимонный оттенок. Жить здесь – словно в парке, думал Уильям, даже лучше, потому что никто тебя не переселяет и не раскрашивает из баллончика, пока ты спишь. Он тащился по мокрой траве газона и еще издалека разглядывал в окнах верхушки колонн парадной столовой.

Он надеялся, что все же будет копченая рыба.

Сегодня первое ноября 1993 года, и где-то в Великобритании, в Бате или Харлпуле, в Лондон-дерри или Ярмуте, в Хаверфорвесте или Танбридж-Уэллсе, в Стерлинге или Гримсби мистер Келли, кладовщик, спрашивает своего сына Спенсера, сколько может заработать за неделю футболист.

Мистер Келли и двое из его троих детей, Спенсер (10) и Рэйчел (8), стоят на вратарской площадке футбольного поля в центре городского стадиона. На Спенсере – футболка «Манчестер Юнайтед», или «Ковентри Сити», или «Блэкберн Роверз», или «Куин-Парк Рейнджерз», или «Саутгемтон» с номером 10 на спине, на Рэйчел – такая же, только с номером 8. Мистер Келли – в обычной рабочей одежде. Спенсер прижимает к груди белый футбольный мяч и смотрит на Рэйчел, которая произносит:

– Обычная стоимость трансфера из одной команды в другую – около 2,75 миллионов за центрового.

Волосы Рэйчел, которые могли быть светлыми, будь они длинней, острижены даже короче, чем у Спенсера.

– Короче говоря, – произносит мистер Келли, меряя шагами площадку, – много. Очень много. Но для этого нужно быть сильным. Нужно быть выносливым. Каким нужно быть, Спенсер?

– Ему нужно быть выносливым, – говорит Рэйчел, хватая мяч. Она выбрасывает его себе под ноги и мастерски ведет через шестиярдовую площадку, у нее сильные и стройные ноги. Она майку носит навыпуск, поверх белых, черных, синих или зеленых шортов. Ноги у Спенсера – тонкие и бледные. Мистер Келли заканчивает размечать площадку, он полон решимости доказать, что Спенсер – не из слабаков, как его брат Филипп (13), из которого вышел настоящий слюнтяй, ибо Господь несправедлив к таким людям, как мистер Келли (так считает сам мистер Келли). Филипп любит читать книги и газеты и с готовностью пугается страшных историй. И это все – его болезненное воображение, как считает мать, а мистер Келли и сам хотел бы знать, от кого оно ему досталось. Не от матери же. Филипп такой взрослый, ему почти четырнадцать, и Спенсер редко о нем думает. Он занят тем, что наблюдает за Рэйчел, как она носится с мячом и гордится тем, как обводит воображаемого защитника.

– Кто последний коснется ворот, тот и на воротах, – говорит папа Спенсера и касается стойки ворот, рядом с которой и стоял. Спенсер бежит что есть сил из штрафной зоны, ему и самому это очень нравится, хотя бежит он не так уж быстро. Рэйчел спокойно его обгоняет. Она дотрагивается до обеих стоек и смеется, по-чемпионски выбрасывая руки над головой. Отдышавшись, упирается руками в тонкие, чуть сведенные колени. Она смотрит на Спенсера и очаровательно улыбается, и в это мгновение Спенсер понимает, что все и всегда будет хорошо. И нет причин для беспокойства, потому что все так, как должно быть.

– Я буду играть за Аргентину, – кричит Рэйчел.

Она ведет мяч к краю пола, разворачивается, поднимает мяч мыском ноги и с лета, мастерским навесом, отправляет к дальней стойке ворот. Мистер Келли переправляет мяч мощным ударом головы, чем застает Спенсера врасплох. В воротах нет сетки, и мяч останавливается где-то посередине соседнего поля. Мистер Келли вздыхает и не просит Спенсера идти за мячом. Уперев руки в бока и многозначительно покачав головой, он достает мяч для регби и бросает Спенсеру, который мяч роняет, но тут же поднимает с земли.

– Я австралийский защитник, – говорит мистер Келли, подавшись вперед и согнув ноги в коленях. – Вы с Рэйчел должны прорваться через мою защиту и открыть счет, и никаких поддавков. Это регби и нас ждут хорошие деньги.

Спенсер отдает мяч Рэйчел, которая молниеносно обводит отца, уйдя вправо, затем подныривает и касается мячом земли. Все смеются.

– Пусть Спенсер попробует.

Спенсер берет мяч и, пытаясь обойти отца, делает длинный забег в одну сторону, потом в другую, но даже не пытается прорваться вперед. В конце концов он поскальзывается на мокрой траве и падает на спину. Он смеется, а мистер Келли не в первый раз задается вопросом: может, ему подменили ребенка? И, быть может, еще не поздно вернуть Спенсера назад?

– Полагайся на свои природные способности, – говорит мистер Келли, – обойдя меня, не оглядывайся.

Спенсер поднимается. Рэйчел сбивает его с ног, отнимает мяч и набирает еще одно очко.

Мистер Келли вздыхает, достает биту для крикета, теннисный мяч. Рэйчел бьет первой, мистер Келли выбрасывает, Спенсер играет в поле. Рэйчел скоро набирает 35 очков из 37-ми возможных. Рэйчел уходит, и теперь очередь Спенсера подавать мяч, но он вдруг начинает жаловаться на травму, которую получил в поле: повредил ребро, или растянул мышцу в паху, или сильно ушибся. Начинается дождь. Мистер Келли смотрит на серое небо и перед тем, как сесть на корточки и положить руки на плечи Спенсеру, провожает взглядом чайку. Он смотрит младшему сыну прямо в глаза.

– Ты правда хочешь вырасти и стать кладовщиком? Да?

Спенсер смотрит под ноги, ковыряя носком ботинка землю.

– Ну же, сынок, – говорит мистер Келли, – ведь есть же что-то, что у тебя получается.

Рэйчел смотрит на собирающиеся в небе тучи и вытягивает руку, чтобы поймать первые капли. Пытаясь поддержать брата, она произносит:

– Может быть, плавание?

 

1/11/93 понедельник 07:12

Лежа на боку и наблюдая, как он одевается, Хейзл надеялась, что вот началась ее настоящая жизнь. Он не такой красавец, каким она иногда его себе представляла, но и не урод. Как и все на свете, он – где-то посередине.

– У тебя красивые ноги, – сказала она.

Он нашел какие-то брюки под скафандром, и пока натягивал их, Хейзл захотелось поцеловать его колени. У него была сильная спина, и ей нравилось смотреть на его лопатки и ребра. Надев темную рубашку, коричневую, с каким-то шотландским узором, он сначала застегнул нижнюю пуговицу, а затем остальные. Чувственные руки. Потянулся за пиджаком. Какие красивые волосы, вот бы их взъерошить…

– Что смешного?

– Я и не думала, что ты носишь костюмы.

– Это костюм от Симпсона.

– Забавно. А вообще-то мне нравится.

Костюм был двубортным, он его не застегнул. Полы пиджака свободно болтались над карманами брюк, и Спенсер выглядел в нем довольно прилично. С галстуком и другой рубашкой было бы, конечно, лучше, но она не хотела вмешиваться.

– Я его на распродаже купил, – сказал Спенсер, – а мне твое платье вчера тоже понравилось.

Оба взглянули на пол, где оно и валялось – соблазнительное, пустое, ничье.

– Только это было сегодня, – поправила его Хейзл.

– Даже не знал, что было так поздно.

– Я позвонила после двенадцати. Было уже давно «сегодня».

– Какая разница?

– Да, наверное, никакой.

Хейзл перевернулась на спину, из-под одеяла показалась ее голая нога. Вытянув ее, как балерина, Хейзл водила ступней вверх и вниз, напрягая ногу так, что проступали косточки. Она пыталась представить день, в котором все будет хорошо. А Спенсер продолжал смотреть на ее волосы, заправленные за уши и пойманные подушкой.

– А я и не думал, что ты такая блондинка, – сказал он.

Она резко опустила ногу и натянула одеяло до самого носа. Неужели так бывает всегда? Они ведь не совсем чужие друг другу: они уже провели ночь вместе. Жаль, они не могут узнать все друг о друге за одну минуту или хотя бы за один день. Это могло случиться, если бы они уже любили друг друга, а следовательно – и знали. Ведь именно такое чувство и заставило ее провести с ним ночь. Жаль, что они знакомы не с детства. Тогда все было бы намного проще.

– Расскажи мне об этом доме, – попросила она, опуская одеяло до подбородка. – Сколько здесь комнат?

– Мне нужно готовить завтрак Уильяму, – сказал Спенсер.

– Я знаю, ты уже говорил.

– А потом купить подарок племяннице. У нее сегодня день рождения.

– И не забудь еще книги в библиотеку отнести, – сказала Хейзл. Обернувшись к нему, она протянула руку, надеясь, что он ответит тем же. – Может, еще детишек сделаем?

– Завтрак Уильяму… – произнес Спенсер.

Он все-таки взял Хейзл за руку, и она потянула его к себе, пока он, наконец, не сдался и не сел на край матраса.

– Так сколько здесь комнат?

– Не считал.

– Вот и посчитай.

Как минимум, восемь спален, – сосчитал Спенсер. Три столовые. Тренажерный зал. Джакузи. Еще бассейн и несколько ванных комнат, отделанных разными видами мрамора, четыре или пять. В главной гостиной стены отделаны деревянными панелями, а потолок целых десять метров высотой – в виде купола, парадная столовая с колоннами…

Внезапно Спенсер почувствовал облегчение от того, что просто рассказывает об этом. Другой разговор поддерживать было бы намного труднее. Дом постройки восемнадцатого века, охраняется государством, с бассейном, – продолжал он, а упоминал ли он уже о бассейне? – Он со стеклянной крышей, выложен гранитом. – Бассейн соединяет основную часть дома с гаражами и комнатами для прислуги, в которых они и находятся. Хейзл и так была под впечатлением от услышанного, но Спенсер решил, может, ей приятно будет узнать, что когда-то в доме жил Чарлз Кингсли. Да, да – Чарлз Кингсли, приходской священник, он написал «Детей воды»… Надеясь успокоить Спенсера, Хейзл положила руку ему на колено.

Еще он сообщил, что при доме имеется второй по величине частный сад в Лондоне. В саду – многоуровневые газоны и полукруглые цветочные клумбы, и тутовое дерево, посаженное еще Елизаветой Первой. «Расслабься, – хотелось сказать Хейзл, – кажется, я тебя уже узнала, не стоит так нервничать».

Но он еще не упомянул в саде за стеной, в котором жил Уильям, а также о приблизительной стоимости дома, двадцать пять миллионов фунтов стерлингов, о бильярдной, которую расписывал сам Дэвид Джоунз. Дэвид Джоунз – это художник.

– Стоп, – сказала Хейзл. – Подожди минуту, объясни, что с тобой.

– Ничего. Мне нужно приготовить Уильяму завтрак.

– Прекрати, Спенсер. Ты же можешь быть другим.

Спенсер потянулся за ботинками. Он надевал и зашнуровывал их очень медленно, повернувшись к Хейзл спиной.

– Давай не будем обманывать самих себя, – сказал он. – Мы едва знакомы.

– Мы только что провели вместе ночь.

– Было очень поздно.

– Разве ты не хотел этого?

– Хотел, – сказал Спенсер. – Хотел.

– Ну и?

Он вдруг упал на кровать, словно у него подкосились ноги, положил голову на живот Хейзл, как на подушку, и уставился в потолок, прикрывая глаза ладонью. Хейзл гладила его по голове.

– Надо хотя бы попробовать, – сказала она.

– Я знаю.

– Может, получится. Может, получится именно сейчас, и тогда все изменится.

– Это меня и пугает.

– Давай попробуем. Только один день. Только сегодня. А если не получится, то и жалеть не будем. Вернемся туда, где начали вчера, будем жить очень счастливо, вдали друг от друга.

– Разве тебе не нужно идти на работу?

– Нет.

– Но как мы поймем это?

– Поймем что?

– Подходим мы друг другу или нет.

– Ну, не знаю, наверное, вернемся в постель, – сказала Хейзл. – Будем ждать знаков, знамений, чего-нибудь явно указывающего, что мы друг другу подходим. А вовсе не потому, что у меня никого нет, у тебя никого нет, нам уже по двадцать четыре года, мы говорим на одном языке и недавно отлично занимались сексом.

– Мне действительно надо готовить Уильяму завтрак.

Спенсер присел на матрас, потом поднялся, но Хейзл схватила его за отворот штанины.

– Значит, договорились? У нас еще целый день впереди.

– Я еще не знаю, как мы поймем, – произнес Спенсер. – Наверное, мы все равно окажемся в постели, лишь потому что нам захочется этого, или потому что стемнеет.

– Ладно. Давай притворимся, как будто мы вампиры наоборот. И нам надо успеть принять решение при свете дня.

– О…кей, – сказал Спенсер. – Давай так. Ведь секс – это еще не все.

– Останься хоть на чуть-чуть.

– Я не могу, правда. Я уже опаздываю. Уильям ждет.

– И твоя племянница…

– И книги…