1/11/93 понедельник 10:24

Британия оказалась чудовищной, жуткой, страшной, пугающей и бурлящей страной. Она кипела событиями, и было совершенно невозможно угадать, что произойдет в следующий момент. Она была такой грязной и неорганизованной, – словом, совсем не той страной, которую он надеялся увидеть. Ядовитая смесь красных двухэтажных автобусов и замаскированных боевиков ИРА, кричащих магазинов и вампиров в клоунских одеждах. Он, наконец, увидел последний день Британии и первый день Европы, и они ему не понравились. И Уильям, лежа на диване в гостиной, завернувшись в плотное зеленое одеяло, продолжал притворяться.

– Какой сегодня день? – простонал он, и приоткрыл глаза, пытаясь как можно лучше разглядеть девушку, стоявшую рядом с диваном.

– Сегодня понедельник, – ответила та.

– А вы кто?

– Подруга Спенсера, меня зовут Хейзл.

– Где Спенсер?

– Заваривает чай.

Уильям откинул одеяло, поднял голову и собрался опустить ноги на пол.

Тут он притворился, будто у него опять начинается приступ, и снова улегся на диван.

– Простите, – сказал он. – Мне не всегда так плохо.

Это была бессовестная ложь. Здесь на диване, в тепле и покое гостиной, Уильям просто оставался самим собой. Ничего не изменилось, и этот день ничем не отличался от других, не подходящих для чудес дней. Он все еще был не в состоянии выйти на улицу, и ничто никогда не изменится к лучшему. Он бросил еще один хитрый взгляд на девушку. С тех пор, как он последний раз имел дело с женщиной, прошло достаточно времени, но Уильям признавал, что даже по телевизионным стандартам она оказалась очень привлекательной блондинкой с округлым личиком. На ней было шерстяное платье, но все это лишь на мгновение отвлекло Уильяма от мыслей о скорейшем способе избавления от нее.

– У вас был обычный приступ страха, – сказала она, – вспышка паники, за которой последовало нарушение сердечного ритма и возможная потеря сознания. Часто эти психические реакции сочетаются с чувством обреченности.

– Вы очень хорошо осведомлены, – сказал Уильям, имея в виду: «Да, вы очень умненькая молодая девушка».

– Моя сестра учится на врача, – скромно пояснила Хейзл. Такая откровенность со стороны незнакомой женщины показалась Уильяму забавной, однако он не мог пойти против природы и сложившихся за многие годы правил. Я старше вас раза в два, и у вас нет никакого права врываться сюда, в дом моего брата, и нарушать наши со Спенсером договоренности. Ну, сколько ей лет? Она ведь не старше Спенсера, и память у нее коротка, у него, впрочем, тоже, поэтому наверняка она не знает, как это – забывать. Может, до сих пор верит: чтобы понять себя, нужно просто приложить достаточно усилий и запомнить как можно больше? Подобные глупейшие идеи и овладевают умами молодежи, такой оптимистичной и такой глупой.

Вошел Спенсер с чашкой чая, украшенной надписью: «100 лет со дня основания Общества друзей королевы Виктории».

– Не говори этого, – произнес Уильям.

– Не говорить чего?

– Я тебе говорил.

– Тебе все еще кажется, что на тебя напали, – сказал Спенсер. – Прилетели инопланетяне, превратились в европейцев и первым делом, конечно же, все испортили – за одно мгновение.

Нет, думал Уильям, все не то, совсем не то. Ему просто захотелось выйти на улицу, потому что он до сих пор втайне мечтает продать пермидор. Потому что уют и постоянство делают из людей мумий. И еще, по правде говоря, ему не хотелось пропустить последние деньки старой доброй Великобритании.

– Там очень беспокойно, – сказал Уильям.

– Тебе не нужно было так вникать во все, – ответил Спенсер. – Когда видишь незнакомых людей, с какой стати ты решаешь, что у них у всех есть имена?

– Но у них и вправду есть имена.

– Я знаю. Но не нужно самому давать им имена.

Спенсер и Хейзл сидели на соседних стульях, хоть и не совсем рядом. Уильям почувствовал, что второго такого случая разбить этот союз (в первое же утро после первой ночи) ему не представится. Спенсер твердил ему, чтобы он не волновался и что все хорошо, что хорошо кончается.

– Просто не стоит больше выходить на улицу.

Уильям и сам, наконец, в это поверил. Если бы речь шла о ком-нибудь другом, он решил бы, что этот человек сошел с ума, не может ладить с окружающим миром и все такое прочее. Но речь шла о нем самом, и объяснение не могло быть простым. С этого момента выходить на улицу не имеет смысла. Пора признать, что никакого внезапного и прекрасного события, которое бы перевернуло всю его жизнь, не произошло. Пермидор никогда не прославит его на все супермаркеты мира, чудеса – это для других. Поэтому он должен смириться с тем, что ему уготована жизнь в удалении от общества, где один день совершенно не отличим от другого. Что касается внешнего мира, то Уильям будет жить так, будто никакого мира снаружи не существует. Но последнее изобретение неосуществимо без помощи Спенсера. Поэтому девушка может быть свободна.

– Я не согласна, – сказала Хейзл. И тут она поделилась своим мнением, обоснованным не без участия сестры-медика: дескать, заболевание Уильяма достаточно легко поддается лечению. Непонятно, с какой стати он должен сидеть дома. Просто нужно лучше подготовиться к выходу в мир. Незнание порождает страх, вот и все.

– И как, по-твоему, он может к этому подготовиться? – спросил ее Спенсер.

– Мы ему расскажем, как там.

– Где?

– Снаружи.

– А как же наши проблемы?

– Какие проблемы?

– Ты знаешь, о чем я. Хорошо бы их решить, пока не приехала Грэйс.

– А, ты об этом, – сказала Хейзл. – У меня с этим никаких проблем нет.

Спенсер встал, собрался что-то сказать, подошел к двери и опять собрался что-то сказать, открыл дверь и вышел из комнаты. Уильям достал руки из-под одеяла и сложил их на животе.

– Между прочим, Хейзл, – сказал он, – а как вы познакомились со Спенсером? Вы подруга Джессики?

Сегодня первое ноября 1993 года, и где-то в Великобритании, в Глоссопе или Пиблзе, в Страуде или Диссе, в Сполдинге или Грэйстиле, в Ливерпуле или Лаахедрим-Моханте Спенсеру пятнадцать лет, и сегодня самая главная ночь в его жизни.

Школа проводит вечеринку по случаю Хэллоуина, правда, на один день позже, потому что именно сегодня школа принимает дюжину школьников из Европы, которые будут гостить в рамках программы Евросоюза по студенческому обмену.

Они приехали из Греции или Франции, Дании или Германии, среди них есть несколько русских школьников, поскольку нам нужно быть снисходительными, добрыми, гостеприимными, или думать о будущем, или не рисковать. Вечеринка на Хэллоуин – второе из нескольких запланированных мероприятий, она проходит в спортивном зале школы, в отдельном здании, куда Спенсер не заглядывал с тех пор, как выбрал в качестве профилирующего предмета слесарное дело. В спортивном зале он впервые, как, собственно, и в школе, где занятия по Шекспиру сменились курсом «Коммерческая деятельность в обществе». Поэтому школьное руководство лезет из кожи вон, чтобы Спенсер стал неотъемлемой частью образованного меньшинства из низших слоев этого самого общества.

А пока, отдавшись поиску современной девушки, которая ему обязательно даст, Спенсер нарядился в костюм астронавта. На вечеринке нашлась и парочка Бэтменов, и несколько боевиков ИРА, и даже довольно убедительный труп из фильма «Останься со мной». В отличие от Спенсера, большинство ребят нарядились вампирами, могли бы и не стараться, потому что без пластмассовых клыков они выглядят полными идиотами. Девушки, которые, за исключением одной средневековой ведьмы, оделись во все черное, с черными тенями и черной помадой для губ, совсем не похожи на гостей костюмированной вечеринки, зато очень похожи на делегацию скорбящих о смерти Ривера Феникса. Одна девушка совсем не сориентировалась и пришла в костюме чайки. Но, по крайней мере, все постарались хоть что-то изобразить. Все, кроме русских.

Спенсер искренне прощает их. Это придает им еще больше экзотичности и загадочности. Русские держат круговую оборону, все как один в белых рубашках и широких черных брюках. Одна девушка удивляет Спенсера тем, что отвечает на его любопытный взгляд тем же – открыто смотрит на него. На ней строгая белая блуза и черные брюки, но с такого расстояния Спенсер не может с точностью определить, какого цвета у нее бюстгальтер. Крашеная блондинка, очень широкий рот и гроздья золотых побрякушек. Будучи иностранкой, она привлекает его внимание, но не для нее же, в самом деле, он часами репетировал перед зеркалом оригинальные фразы для начала разговора с прекрасной незнакомкой.

Он оглядывает зал, кашляет в кулак. Учителя выбрали живой кантри-бэнд, и Спенсер делает вид будто подпевает в такт музыке. Мотив ему совершенно не знаком, наверное, инструментальная версия «Деревенской дороги», или «Родной Оклахомы», или «Бим-Бом-Бом», или чего-то из Бадди Холли. Он выбирает мишень для атаки. Для экономии времени Спенсер принял стратегическое решение – попробовать сделать это с Луизой, или Марианноц, или с Линн, все знают (сто и один процент) что это троица уже кому-то давала.

– Простите. – Спенсер на всех парах подкатывает к Марианне, или Линн, или Луизе, которая с готовностью отвлекается от подруг и здоровается с ним, задаваясь вопросом, нет ли у новичка редкого кожного заболевания.

– Мою сестру взяли в Олимпийскую сборную по плаванью, – с ходу сообщает Спенсер, медленно осматривая претендентку на ЭТО с головы до пят.

– А мой брат – Папа Римский.

Хихикая, она возвращается к подругам и оставляет юного ловеласа в одиночестве. Спенсер проклинает себя и решает, что надо было выбрать кого-нибудь из младшего класса. Во всем виноват отец, который не дал ему денег на молоко, апельсиновый или сливовый сок, или что им тут еще разрешают пить. Сначала он обязательно должен предложить им выпивку, как это делают мужчины в кино («Петарда», «Карточный дом», «Кларисса объясняет все»), иначе ничего не выйдет. При этом его папа, как всегда, в стельку пьяный, напоминает Спенсеру о тех бешеных деньгах, которые Спенсер никогда не заработает, играя в бильярд (60 тысяч фунтов за турнир) или, прыгая с парашютом (15 тысяч и автомобиль), или хотя бы на ринге (Франк Бруно, или Оливер Маколл, или Леннокс Льюис, семь миллионов долларов за бой. За один бой! За каждый бой! Семь миллионов долларов!).

Спенсер бросает взгляд на русскую девушку, которая опять вводит его в замешательство, не отводя глаз, и не то чтобы улыбаясь, но и не то чтобы не улыбаясь. Лицо Спенсера расплывается в ухмылке, у нее красивые глаза, но Спенсер непреклонен, теперь на очереди – Линн, или Луиза, или Марианна, он подкатывает к ней с видом хладнокровного сердцееда и осведомляется, известно ли ей, что он был трагически разлучен со своей сестрой-двойняшкой еще в роддоме? Конечно, чистая правда. Украден, похищен из колыбели. Бедный мальчик.

– Продолжай, – произносит она, медленно пережевывая жвачку, – что дальше?

– Я думал, может, ты – это она, – вежливо продолжает Спенсер, не теряя надежды, в отчаянии, по инерции произнося заученные слова.

– Боюсь, нет. Думаю, тебе стоит поискать ее в Олимпийской сборной по плаванию.

Еще один приступ хихиканья, и вдруг, черт возьми, эти дуры принимаются ржать, как лошади, давиться от смеха, как единый организм, что питается замешательством, смущением и неловкостью пятнадцатилетних школьников. Несмотря на то, что Спенсеру недвусмысленно дали понять, какое место он занимает в этой биологической цепочке, ему, как и всем мальчикам его возраста, свойственна устойчивость к внешним воздействиям. Он сможет выдержать и не такие удары судьбы, в конце концов, чем он хуже брата? Филипп смог, и он сможет – тем более, что брат окончательно доказал, что занимается сексом со своей плюшкой Элисон, хотя бы потому, что та беременна. Должна родиться девочка, и это может произойти со дня на день. И тут Спенсер с некоторым дискомфортом замечает, что русская девушка все еще наблюдает за ним. Он отворачивается и собирается с духом для третьей и последней атаки на Луизу, Марианну или Линн. Он говорит: привет, это снова я, известно ли вам, что при смерти перед глазами проносится вся жизнь человека от первого дня до последнего?

– Перед или после?

– Нет. То есть, важные моменты человеческой жизни проносятся перед глазами перед смертью.

– Ну и что?

– Ну вот, если я сейчас умру, ты всегда будешь носиться у меня перед глазами.

Он выжидающе смотрит на нее. Она качает головой. Неужели сработало? Она уходит. Не сработало.

Спенсер остается стоять на месте, растоптанный и униженный, выброшенный холодными волнами на безлюдный морской берег. Но еще не вечер, потому что свой последний монолог он приберег как раз для такого случая. Он мог бы попробовать заговорить с ними по-человечески, как все. Он мог бы рассказать им о своей матери и о том, как она хочет стать священником Англиканской Церкви. Он может рассказать о том, как она ездила, правда безуспешно, к Епископу Бирмингемскому и к настоятелю церкви в Брайд-Вэлли, и к заместителю капеллана в тюрьму в Белмарше, и даже, видимо, в припадке отчаянного оптимизма – к главному внештатному викарию в приход Св. Освальда.

Но даже если все это правда, особенно рассчитывать на такой монолог не стоит. Именно потому, что это правда.

Мальчик из младшего класса спрашивает Спенсера, не хочет ли тот быть запечатлен на карикатуре оригинального исполнения? Спенсер отказывается по причине отсутствия денег, а также из боязни быть выставленным в образе похотливого юнца с глазами навыкате и вывалившимся от напряжения языком. Кто-то похлопывает его по плечу. Предвкушая неприятный диалог с проклятым карикатуристом, Спенсер оборачивается и видит русскую девушку, ее огромный рот и ярко-красные губы. Она улыбается своими ровными крупными зубами.

В руке зажата банка пива «Хайнекен», видимо, специально закупленного для русских. Она предлагает Спенсеру сделать глоток, он не отказывается и делает глоток. Она произносит:

– Май нэйм из Тидора Живкова.

Спенсер кивает и видит, какого цвета у нее бюстгальтер. Он отказывается от своего сценария и спрашивает о ее знаке зодиака.

– Май нэйм из Тидора Живкова.

– Я – Скорпион, – отвечает Спенсер, и тут же решает попробовать на ней, раз уж ему так везет, свой лучший, последний монолог. Он берет ее за руку и, поскольку она не сопротивляется, осторожно уводит ее в темный угол спортивного зала. Он рассказывает ей – его голос дрожит от грусти, – что когда-то у него была сестра. Он рассказывает ей все, все как было. О невыигранной золотой медали. О погубленном таланте. О его безутешном горе. Он замолкает и ждет, когда его спасут.

– Май нэйм из Тидора Живкова, – повторяет русская девушка. Она залпом допивает свой «Хайнекен», обнимает Спенсера за шею и целует его взасос. Ее язык отдает помадой и пивом. Она берет его за руку и уводит из спортивного зала, по длинным коридорам. Спенсер улыбается, глупо, бессмысленно, счастливо. Он пытается запомнить каждое мгновенье, чтобы подробно рассказать об этом Хейзл.

Об этом интересно рассказывать, ведь они уже привыкли делиться друг с другом интересными воспоминаниями.

 

1/11/93 понедельник 10:48

Трубку взял мужчина. Точно. Наверно, ее отец, или хозяин квартиры, или друг семьи. А может, газовщик, который вообще не имеет права отвечать на звонок в доме клиента. Нет, это был не газовщик. Почти наверняка это бой-френд, Генри тут же стал презирать его и обрадовался этому, потому что ревность – один из лучших признаков. Только ревнуя, можно убедиться в искренности своей любви.

Он уже нашел Центральный лондонский институт заочного обучения и понял, что явно ожидал большего. Чего-нибудь более величественного, антикварного, внушительного. Или, быть может, более английского. В рекламе институт описывался как отдельное величественное здание, поэтому Генри решил, что архитектура должна запросто вписываться в любой классический мыльный сериал, «Би-би-си», например, в роль городского особняка Джейн Остин или лондонского дома Киплинга. В действительности здания учебного заведения оказались рядом скучных современных построек, даже не из благородного красного кирпича, а из разноцветных пластмассовых панелей, к тому же выцветших от времени. Можно подумать, что кто-то вне всякой логики решил выстроить несколько жалких лачуг рядом с детской площадкой. Однако больше всего Генри удивился тому, что все это действительно похоже на самую обычную школу. Для детей.

Справа налево пробежал с баскетбольным мячом Иэн Пайк, которому еще предстоит вымахать до семи футов и заработать более шестидесяти шести тысяч американских долларов в качестве центрового, играя за «Орландо Мэджик». Слева направо прошла быстрым шагом Элисон Вуд, расстроенная тем, что ее взяли на роль всего лишь танцующей кошки в школьной постановке «Золушки».

Генри ожидал совсем не этого. Дети его раздражали. Он переложил зонтик и пакет из «М-энд-С» из одной руки в другую и принялся наблюдать за мистером Дэвидом Броком из Ассоциации английских банкиров – вне сомнения, человеком взрослым, с предварительными облигациями «Океаны Консолидейтид» в портфеле, – который как раз повернул к школе и уверенно зашагал через детскую площадку. Генри не знал, что делать. Для начала, он попытался воспроизвести облик мисс Бернс по интонации ее голоса. Она представлялась ему строгой английской красавицей в очках, на несколько лет старше его, седеющие волосы собраны в тугой библиотекарски-учительский пучок. Любит носить твидовые юбки и обожает своего черного котенка Генри, хотя имя кота здесь не так уж важно. Генри ждал чуда, именно поэтому она должна была быть где-то поблизости. Что и заставило его последовать смелому примеру мистера Брока, который производил впечатление человека, решившего обратиться к заочному обучению из соображений карьерного роста. Мистер Брок смело пересек детскую площадку, не обращая внимания на яркую стрелку, указывающую в сторону кабинета директора. Надеясь избежать встречи с детьми, Генри решил идти по стрелкам. Очень скоро он дошел до двери в желтую пластмассовую коробку, явно стоящую тут лишь временно. Стены в коробке были увешаны расписаниями занятий на текущий семестр, и цветные канцелярские кнопки выглядели странно для института. За длинным столом сидела полная дама средних лет, в очках, с жесткими волосами, которые подрагивали кончиками, как усики насекомого.

Генри вежливо осведомился, не исполняет ли дама обязанности администратора.

– Я исполняю обязанности личного помощника директора. Вы пришли на встречу одноклассников?

Он улыбнулся ей своей необычной улыбкой.

– Я по поводу заочного обучения.

– Мы не имеем к этому никакого отношения.

Улыбка не достигла цели и рассыпалась в воздухе, перехваченная холодным взглядом личного помощника директора. Генри был сухо проинформирован о том, что единственная связь школы с центром заключается в том, что школа предоставила центру заочного обучения свой почтовый адрес. Она показала на пухлый конверт в канцелярском лотке. Совсем недавно точно такие же конверты на этот адрес отправлял и сам Генри.

– Я видел человека в костюме.

– Он читает курс «Коммерческая деятельность в обществе».

Как Генри ни старался, он не мог представить себе, что у этой женщины есть какая-то другая жизнь и другая цель, кроме той, чтобы сидеть за этим столом и препятствовать ему. Он нащупал пакетик с порошком в кармане. Он даже имя не смог ей придумать.

– Вам известны адреса преподавателей?

– Разумеется, они мне известны, – ответствовала дама, – иначе как бы я, по-вашему, пересылала им корреспонденцию?

– Мне нужно связаться с мисс Бернс.

Никогда, вы слышите, никогда и ни при каких обстоятельствах она не дает домашние адреса преподавателей. Генри подумал: а что если я сейчас заставлю тебя проглотить яд, и перед смертью тебя вывернет наизнанку. Вспомни доктора Осаву, – сказал себе Генри, но он не мог представить себе иной судьбы для этой женщины, кроме как стать жертвой его крайней необходимости найти мисс Бернс. Но без имени и без личной жизни эта женщина вряд ли стоила того, чтобы тратить на нее драгоценный порошок. Может, лучше будет, если он снимет один из своих толстых спортивных носков цвета овсяной крупы с Брук-стрит и задушит ее, если она не сообщит ему искомого. Вспомни доктора Осаву. А если это не помогает, вспомни разницу между мыслью и ее воплощением. Генри, в конце концов, убедил себя отложить мучительную кончину помощницы директора и сказал, что ему и так известен домашний адрес мисс Бернс.

– Что же вам тогда надо?

– Я подумал, быть может, у вас найдутся какие-то другие адреса, ну скажем, родителей, близких друзей?

Он опять улыбнулся, надеясь, что ни один из ее друзей не заслуживает, того, что он задумал.

– У меня нет и быть не может такой информации. Нет, нет и еще раз нет.

Генри покрутил пальцами пакетик в кармане. У этой женщины своя жизнь. У всех людей своя жизнь. Эта женщина несет личную ответственность за все те убийственные приспособления (огнестрельное оружие, переделанные зонтики, телефоны с прослушкой, холодное оружие) для грабежа, захвата заложников, полицейских погонь, похищений с целью выкупа, незаконного оборота наркотиков, которые заполонили школу еще с тех времен, когда в ней проходили съемки фильмов «Запри своих детей дома», или «Запуганные отцы», или «Петарда». В школе даже как-то снимали кино для детей, кажется, сериал «Несчастный случай».

Школьные здания показались Генри намного более одушевленными, чем эта женщина, и ему совсем не нужен был доктор Осава, чтобы понять, что это признак болезни.

– И тем не менее, мне очень нужен адрес мисс Бернс…

– Молодой человек, как вы не понимаете. Я вам ничего не скажу. Даже не уговаривайте.

– Мы договорились пообедать вместе. А сейчас уже почти обеденное время.

– Вам не удастся меня одурачить.

Она позволила Генри почувствовать холод своего нетерпеливого, долгого и недовольного взгляда из-под громадных, увеличивающих глаза стекол очков.

– Я знаю, что вы за фрукт. – Она навела на него дуло короткого толстого указательного пальца. – Таким, как вы, только дай чужой адрес – потом не отстанут. Я насквозь вас вижу.

– Мне просто нужно знать, где она, чтобы убедиться, что наша договоренность в силе.

– Еще бы вам нужно не было…

– Далеко не все люди так плохи, как вы думаете.

– Я знаю, что говорю, молодой человек.

Если бы я был добрее, чем я есть, подумал Генри, и если бы я не был болен, а у тебя было бы хоть одно качество, которое позволило бы мне придумать тебе жизнь, я бы тебя пожалел. А поскольку всё есть, как есть, я, вполне возможно, возьму свой новый зонтик и хорошенько ткну тебя в лоб, так что ты упадешь со своего стула и сломаешь шею. А после того, как я найду папку с адресом мисс Бернс, я закопаю твой труп на пустыре, где тебя много месяцев никто не найдет. Такое происходит каждый день. Об этом всегда пишут газеты.

Генри решительно сжал ручку зонтика, как вдруг его осенило: Дженет Кеннеди, непризнанная обозревательница журнала «Барочная вышивка».

Он расслабил руку, вспомнил доктора Осаву, успокоился, развернулся кругом и вышел за дверь. Какое облегчение – Дженет Кеннеди родилась очень вовремя, однако Генри пришлось распрощаться с последней возможностью найти мисс Бернс. Он прошел мимо детишек во дворе школы, не обратив на них внимания, остановился и ударил кончиком зонта по цементу детской площадки. Удар был так силен, что кусочек цемента отскочил. Он выругался по-японски и пошел дальше. По улице мимо него шли люди, один, другой, третий, ни у одного из них нет своей жизни, поэтому какая разница, что с ними произойдет? Кого-то убивают выстрелом из пистолета, кто-то гибнет от удара финкой под сердце, кто-то расстается с жизнью при помощи удавки или яда, кого-то похищают с целью выкупа. Такие обычные будничные события происходят с кем-то каждый день, и почему бы им не произойти с этими случайными прохожими, которым Генри никак не мог придумать жизнь и которые поэтому были для него пустым местом? Он повернул направо, потом налево, не зная, куда идет, чувствуя, как с каждым шагом теряет смысл его собственная жизнь.

Пошел дождь, и капли привели Генри в чувство – он снова почувствовал себя живым и реальным, здесь и сейчас. Он остановился и понял, что стоит один на незнакомой улице, чувствуя себя совершенно опустошенным, каким бывает только влюбленный. Генри раскрыл зонтик, защищаясь от дождя, и принялся думать, что ему делать дальше. Он может вернуться в гостиницу на метро, согласиться с тем, что отец прав, собрать вещи, упаковать диплом и сесть в самолет, улетающий к доктору Осаве. Может отдаться отцовским деньгам и удивительным подаркам, которые всю оставшуюся скучную жизнь будут немного поднимать его скверное настроение. Наверное, он так и состарится, не изменившись под влиянием чуда, и умрет, так и не пережив озарения.

Он шагнул на проезжую часть между припаркованными автомобилями и решил попытать счастья в последний раз. В окончательно безнадежном призыве к фортуне он прошептал слова «я люблю тебя». Всего три слова, которые способны изменить всю жизнь, навсегда, в любое время года, в любой момент дня и ночи.

Он набрал ее номер, и еще не успел собраться с духом, как услышал на другом конце голос. Тот принадлежал мужчине, на сей раз – молодому. Несколько неуверенный.

– Простите, я не знал, что он включен. Это не мой телефон. Извините, я думал, он выключен.

Генри ответил, что надеется поговорить с мисс Бернс.

– Вы в порядке? Что с вами? У вас дрожит голос.

– Мы договорились на сегодня. Я ее ученик. Мы договорились пообедать вместе.

– Где?

– Она сказала, чтобы я ее там ждал, только я забыл, где это там.

– Где там?

– Ну, там где мы договорились.

– А где это?

– Там, где она.

– То есть, здесь.

– Да, если она там. Она сама хотела. Это мой последний день. Я так давно этого ждал. Пожалуйста.

– Простите, а кто вы, как вас зовут?

– Я ее очень, очень хороший друг.

Последовала пауза, и Генри задержал дыхание, пока голос на том конце ответил, что да, конечно, он все понимает, такое бывает. Невозможно помнить все. Даже мисс Бернс могла забыть об этом. Он сообщил Генри адрес и сказал, что лучшим ориентиром будет библиотека. Генри сразу узнает здание библиотеки, потому что часы на башне всегда показывают половину пятого.

Сегодня первое ноября 1993 года, и где-то в Великобритании, в Хэйсе или Севеноуксе, в Саттон-Колдфилде или Данванте, в Тонтоне или Ньюарке, в Киркуолле или в Лидсе Хейзл с подругами превратили школьный актовый зал в «Логово гадюки». С потолка свисают выкрашенные в черный простыни, черно-белые постеры с изображениями актеров мерцают в темноте: Вэл Килмер, или Харви Кейтель, или Дик Богард. Но большая часть «Логова» посвящена Риверу. Риверу Фениксу, каким он предстал в «Останься со мной», или в «Моем личном штате Айдахо», или в «Береге москитов», или даже в «Индиане Джонсе и последнем Крестовом походе». Девочки превратили ежегодную вечеринку на Хэллоуин в поминки. Все пришли в черном.

Учителя при этом играть наняли джаз-бэнд. Они хотят, чтобы их ученицы вели себя прилично, хотя девочки предпочитают вести себя как можно хуже. Они ненавидят такую музыку. Идиотская, тупая, скучная, и что хуже всего – ненастоящая. Миленькая и веселенькая музыка, как можно ее слушать, когда все уже знают из газет, что настоящая жизнь совсем не весела и не приятна, а главное событие дня – не ваш поганый Хэллоуин, а то, что прошлой ночью Ривер Феникс лежал на тротуаре перед «Логовом Гадюки» в западном Голливуде и захлебывался собственной блевотиной.

Хейзл выходит из зала в коридор, минует кабинет математики и прижимается к стене рядом с таксофоном. Она вставляет в узкую щель карточку с глазами Джона Леннона и непослушными пальцами набирает номер. Если Спенсера нет дома, она переспите Сэмом Картером. Трубку берет отец Спенсера, он говорит громко, но невнятно, и Хейзл придумывает себе имя. Это звонит Грэйс Забриски. Это звонит Хелен Шарман, да, только что вернулась с Луны, Хелен Шарман желает знать, не хочет ли Спенсер по-быстренькому. Ему что-нибудь передать? Нет, не надо? Хотя да, конечно. Как он посмел ее так подло бросить?

В актовом зале, то есть в «Логове Гадюки», все мальчики изображают персонажей из фильмов ужасов – из «Мертвой планеты», или «Дикого сезона», или «Ужаса на шоссе 91». Один идиот притащил на вечеринку манекен, загримированный под труп Ривера, который теперь валяется рядом с аварийным выходом. Хейзл не обращает на это внимания, она смотрит на брюки и гадает, правда ли, что секс меняет всю жизнь человека. Жаль, что получить ответ на этот вопрос можно лишь одним способом. В ее черной сумке среди прочего лежит презерватив, сжатый стенками пакетика с острыми краями, он лежит и терпеливо ждет своего часа.

Она отшивает мальчиков, ей хорошо известны их неловкие попытки начать многообещающую дружбу. Она безуспешно пытается быть похожей на остальных девочек в черных туфлях, в черных коротких юбках и черных вареных свитерах. Все в честь Ривера Феникса, для которого, к сожалению, завтрашнего дня не существует. Хейзл все равно не похожа на других девочек. На свой пятнадцатый день рождения, поняв, что хуже уже не будет, она за одну ночь превратилась в блондинку.

Перед ней стоит Сэм Картер. С трудом подбирая слова, он изрекает:

– Привет, Хейзл.

У него приятная улыбка, и Хейзл не может не признать, что он выглядит неотразимо в своем смокинге, прямо как вампир. Он спрашивает ее, помнит ли она его толстым. Она что, не заметила как он похудел?

– Да, классно.

– Я хожу в тренажерный зал, – говорит Сэм Картер.

А Хейзл думает: к чему болтать, тебе же хочется лечь на меня и засунуть туда свою штуку. Кажется, он в шоке, и Хейзл понимает, что она просто не могла не сказать это вслух. Ой, извини, прости, пожалуйста, не хотела.

– Но тебе же хочется, да? Тебе же этого хочется.

Сэм Картер умилительно просит ее быть с ним поласковее. Кажется, воображает, что этот вечер был специально подстроен для их первого свидания.

– Как-нибудь в другой раз, Сэм.

– Правда?

– Я имела в виду – пошел к черту. Хватит постоянно улыбаться, как идиот.

Как и следовало ожидать, Олив явилась на вечеринку без приглашения, будто школьные правила не распространяются на девочек с парализованными ногами. До аварии, если Хейзл не изменяет память, Олив была совершенно другим человеком, не такой как сейчас, легкой на подъем, суперзаводной девчонкой. Она любит мальчишек и опасные виды спорта, будто чувство страха навсегда пропало в тот момент, когда она обнаружила, что несчастья все равно случаются, боишься ты этого или нет.

Она моментально собирает толпу любопытных, стоит ей только начать свое гадание по ладони какому-нибудь двойнику Юэна Макгрегора. Тот, естественно, покупается, хотя скоро она начнет вещать, какие несчастья ему уготованы. Она всегда предсказывает несчастья, иначе ей никто не верит, и она уже предсказала Хейзл, что ее первый опыт с мужчиной будет чудовищен, ужасен, в самом прямом смысле слова.

– Хорошо, ты права, – говорит Сэм Картер. Он заливается краской до самых корней светлых волос. – Я действительно хочу переспать с тобой. Я нахожу тебя очень такой… совершенной. Я нахожу тебя привлекательной с сексуальной точки зрения.

– Ты пьян?

– Ну и что?

– Не знаю, – говорит Хейзл, – мне кажется, что это все равно ничего не меняет.

Может, Хейзл тоже напиться? Так будет проще, даже если потом она не будет ничего помнить. В пьяном виде она не будет воспринимать все так серьезно. Что может быть беззаботнее, чем надраться накануне необратимых перемен в жизни. А может, жизнь нельзя изменить, если ты пьяна? К сожалению, можно, как это ни грустно. Так всегда и бывает.

Хейзл прощается с Сэмом Картером. Она просит его прийти попозже. Ей нужно подумать. И вот, думает она, глядя на Сэма Картера, удаляющегося по коридору, секс на тарелочке, с золотой каемочкой. Интересно, вдруг существует особенный вид небесной кары для таких как она, для тех, кого мучает тоска по удаче, которую могут понять только счастливчики. Ее легкие победы над похотливыми подростками кажутся пустяковыми по сравнению с близким интимным прикосновением или с аварией, после которой необратимо меняется жизнь. Жалко, что с ней ничего не происходит, а если и происходит, то она всегда остается невредимой. Ей хочется быть бледной и загадочной, даже правильной, не блондинкой и очень даже очень такой… совершенной, с сексуальной точки зрения. И ей так хочется держать себя в руках, как сейчас, чтобы все происходящее подчинялось исключительно ее воле.

Ей так хочется, чтобы жизнь указала ей место, как это произошло с Олив. Она уверена, что дома уже ничему не научится, потому что если бы мир действительно был таким пугающим, каким кажется матери, то как бы тогда все жили? Пусть пример матери, которая сидит на таблетках, станет ей уроком. А что касается отца, то он всегда в отъезде, за границей, убеждает незнакомых людей, что одна единственная покупка может изменить их жизнь до неузнаваемости.

Ах, только бы Спенсер был дома, сидел у телефона и ждал звонка. Тогда Хейзл смогла бы забыть о том, как все просто: сначала проверить, не смотрят ли учителя, поцеловать Сэма Картера в губы и увести его куда-нибудь в тихое место. Зачем ждать? Спенсер живет в сотне миль отсюда, последний раз она видела его ребенком – без головы, надевающим майку, и еще – в одной единственной полосатой вязаной перчатке на руке. Она даже не знает, как он сейчас выглядит. Она, конечно, не может не подозревать, что он наверняка «настоящее» ее, потому что, во-первых, у них в семье меньше денег, а во-вторых, потому что он не учится в частной школе. Ей представляется, что с ним всегда происходит что-нибудь ужасное, что-нибудь из криминальной хроники по телевизору…

Или, может, Спенсер тут ни при чем, и она бережет себя для Ривера, или для Вэла Килмера, или Харви Кэйтеля. Но Ривер умер, и ей пора бы уже вырасти из всего этого. Пора, наконец, жить в реальном мире.

Хейзл переступает через манекен в роли трупа Ривера Феникса, проходит пожарным выходом и оказывается в коридоре. Достает телефонную карточку и заталкивает глаза Джона Леннона в рот телефона, слыша, как за спиной открывается дверь. Обернувшись, она видит Сэма Картера. Она снова поворачивается к таксофону и чувствует, как Сэм дышит в затылок. Начинает набирать номер Спенсера, как вдруг Сэм Картер нахально целует ее за ухом (господи!), и Хейзл в ожидании ответа на том конце телефона, понимает: нужно что-то делать. Решение, которое она примет, не решит всех ее проблем, но по крайней мере решит проблему нерешительности. Неважно, ошибется она сейчас или нет – такие решения имеют не больше ценности, чем популярная мелодия по радио.

Трубку берет отец Спенсера, он говорит, что Спенсер еще не вернулся домой, но если это опять потаскушка Эмма Томпсон, то лучше ей найти занятие получше.

– Нет, – говорит Хейзл, – это не Эмма Томпсон. Я просто ошиблась номером.

 

1/11/93 понедельник 11:12

– Я надеялся, что мы проведем весь день вместе, – сказал Спенсер, – похоже, не получится.

Хейзл нашла Спенсера в кабинете рядом с парадным. Он был в дурном настроении. В кабинете стояли два кресла на колесиках и стол с компьютером. Рядом возвышалась стопка дисков с играми. «Астерикс и чудесное освобождение», «Шахматы Мефистофеля», «Автомобильная дуэль», «Европейский турнир Ассоциации профессиональных игроков в гольф». Спенсер часто прятался в кабинете и, как занятой человек, часами просиживал за компьютером.

– И почему это из всех возможных, он выбрал именно этот день?

– Он не виноват. У него шок.

Уильям ушел наверх (второй этаж, справа) смотреть телевизор. В это время на четырех каналах он мог выбирать между «Добрым утром с Энни и Ником», «Днем на Втором», «Сегодняшним утром», или «Давайте посчитаем». Хейзл проверила программу на предмет наличия передач, способных представить жизнь снаружи в худшем свете, чем показалось Уильяму. Она пришла к выводу, что Уильяма не напугает ничто.

– Не волнуйся ты за него, – сказал Спенсер, – он старый крепкий мужик. Все с ним будет нормально, пока он дома или в саду.

– А по моему мнению, с ним все будет в порядке, ему просто нужно понять, чего он ждет от улицы.

– По твоему мнению, у нас с тобой может быть ребенок – и никаких проблем.

– Какое это имеет отношение к Уильяму?

По мнению Спенсера, оба ее мнения были одинаково глупы. Похоже, она забыла, что Великобритания – огромная страна. Целых четыре страны в одной и при этом каждый день в них случается что-то новое, и как они расскажут Уильяму, что там снаружи? Какой город или какое время дня лучше всего передает атмосферу целого? Если Уильям разочарован Великобританией, то за дверью – всего лишь одна лондонская улица, и наивно полагать, что, кроме этой, другой Великобритании не существует.

– Мы же не можем рассказать ему обо всей стране, – сказал Спенсер.

– Но можно начать с людей.

– Каких людей? С уверенностью я могу говорить только о себе.

– Ну вот и говори.

Хейзл раздраженно убрала с платья перышко. Спенсер сказал:

– Речь-то ведь не о Уильяме, правда?

– Я думала, сегодня будет необычный день.

В таком случае, мог бы спросить Хейзл Спенсер, почему ты договариваешься о встрече со старым другом? Вместо этого он в очередной раз показал свое невежество в отношениях с прекрасным полом – посмотрел на часы. Меньше чем через час ему нужно забрать племянницу с автобусной остановки, а он до сих пор не купил ей подарок. Ей всего десять, и он не хотел, чтобы она появилась в доме в самый разгар ссоры, тем более, что сегодня у нее день рождения. Поэтому им с Хейзл давно пора выяснить отношения.

– И еще – о ребенке. Что мы будем теперь делать?

Хейзл отвернулась, будто ей просто очень нужно посчитать до десяти. Очень медленно. Она постояла так немного, руки в боки, цокнула языком, сжала губы. И даже пристукнула ногой по полу. Потом обернулась и не мигая спросила:

– Что это за баба – Джессика?

– Кто?

– Мне кажется, ты прекрасно слышал, что я сказала. Кто такая Джессика?

– Никто.

– Уильям так не думает.

– Я не знаю никакую Джессику.

– Перестань, Спенсер.

– Я, правда, не знаю, клянусь.

– Значит, это имя тебе ничего не говорит?

– Ради бога, Хейзл, еще дня не прошло, а ты уже качаешь права.

Он не это имел в виду. Или имел, но не хотел произносить этого вслух. Или он не хотел произносить этого таким образом. Или он вообще понятия не имел, что хочет сказать… Несколько секунд оба молчали. Хейзл ходила взад-вперед, от стула к столу и обратно. Наконец она произнесла:

– Я и не предполагала, что ты такой.

Наступил тот самый, короткий момент, в который они могли бы завершить разговор, сменить тему и не произносить многое из того, что можно сказать, но лучше не произносить никогда.

– Ну-ка – какой, какой?

Итак, для начала можно вспомнить его отвратительную привычку не смотреть на собеседника во время разговора. На втором месте – его своеобразное чувство юмора. Еще ей очень хотелось объяснить ему – очень медленно, так, чтобы он, наконец, понял, что совсем немного нежности было бы как раз к месту, когда люди просыпаются голые в одной постели. К тому же приличный человек после такой ночи не несется сломя голову за противозачаточными таблетками.

– Я думала, ты проще относишься к жизни, – сказала Хейзл, – и что тебе известно: таблетки совсем не обязательно принимать сразу после этого. И паниковать тоже было лишним.

– Я знаю. Я вовсе не паниковал. Я наводил справки.

– И ты поперся с этим в библиотеку? Кому рассказать – не поверят. Интересно, что бы сказала Джессика? Ну, наверное, нашла бы что сказать.

– Ты ведь говоришь совсем не то, что думаешь, – сказал Спенсер, опустив взгляд и с облегчением увидев ноги Хейзл, все еще в его лучших носках.

И все равно, он был совершенно уверен: Джессика никогда бы не поставила его в такое положение. Он уставился на пустой экран компьютера, вспоминая, сколько раз переворачивался и разбивался на гоночной трассе.

– Мне нужно идти.

– Подожди, Спенсер.

– Мне нужно купить племяннице подарок.

– И конечно, тебе известно, что она хочет, – сказала Хейзл.

Спенсер смотрел в сторону и не отвечал, поэтому Хейзл не нашла ничего лучшего, чем добавить:

– Ты, новоявленный специалист по подаркам для маленьких девочек.

– Она хочет лошадку, – сказал Спенсер, не сдаваясь. – Я где-то читал, что все девочки в ее возрасте хотят лошадку.

– И ты, конечно, купишь ей лошадку?

– Конечно, нет. Господи, что на тебя нашло?

– Почему бы тебе не рассказать мне о Джессике?

– А что, ты дала мне сказать хоть слово?

Больше всего Спенсеру захотелось вернуться назад. Сначала он напомнил бы ей о ее легкомысленном поведении в постели. Он вспомнил бы о том, что его бесило в ней больше всего – это ее поведение девчонки из частной школы. Нашла, чем удивить. Он вернулся бы к ее самонадеянности в разговоре с Уильямом – всего через каких-то сорок минут после знакомства. Ну да, конечно, она знает, как ему будет лучше. Напомнил бы ей, как беспардонно надела она его носки и принялась читать библиотечные книжки. Без спроса.

Однако заводить об этом разговор было уже поздно.

– По логике вещей, – сказал Спенсер, – если нам с тобой суждено прожить жизнь вместе, я имею право говорить тебе все, что считаю нужным, так?

– С чего ты взял?

Уголки ее губ дрогнули. Локоны касались плеч. Спенсер заметил их впервые. Он произнес:

– Если хочешь – иди, я тебя не задерживаю.

– А вдруг я беременна твоим ребенком?

– А вдруг нет?

– Ты прав, наверное, нет. Все останется по-прежнему, и жить мы будем точно так же, как и раньше, только уже друг без друга. Ты этого хочешь?

– Мне нужно идти.

– Кто такая Джессика?

– Вот пристала. А кто такой Генри?

– Какой Генри?

– Твой Генри. Тот самый Генри, которого ты пригласила сегодня на обед.