Первые полчаса в самолете Андрей продремал. Не сказать, что совсем уснул — в голове продолжали кружиться какие-то вялые мысли, и связи с реальностью я не терял, но все окружающее виделось мне в искаженном и перевернутом виде, будто в кривых зеркалах: и Федор в кресле рядом, и проходящие стюардессы, и облака за иллюминатором. В этом вялотекущем состоянии полусна-полубодрствования Андрей пытался ещё раз рассортировать в памяти то, что было связано с его самарской родней.

Тетя Таня — тетя Андрея по матери — вышла замуж за инженера одного из самарских (тогда куйбышевских) заводов. Дядя Сема занимался средствами связи, и, по семейному преданию, попал в Куйбышев, когда после войны там модернизировали системы правительственной связи, и, в частности, именно он отлаживал связь Ги Берджеса с Москвой, когда тот, первые несколько лет после фантастического побега из Англии проживал в Куйбышеве (многие, наверно, до сих пор помнят о раскрытии знаменитой шпионской группы Ги Берджеса, работавшей на Советский Союз, хотя немало десятилетий прошло ведь это был один из скандалов века, представители его группы, которых называли «университетские умы», проникли в высшие правительственные сферы). Когда с дядей Семой заводили разговор на эту тему, он отмалчивался и отшучивался, и лишь незадолго до смерти обмолвился, что, да, без его системы ведения беглого англичанина (хотя, сразу добавил дядя Сема, к государственным секретам его на километр не допускали, ведь он был обычным техническим работником) Ги Берджес не отделался бы вышибленными зубами и потерей дорогих часов, когда он, невзирая на предостережения охраны, отправился прогуляться в одиночку по одному из окраинных заводских кварталов. Ведь Куйбышев в те времена занимал одно из первых мест по уровню преступности, и появление в глухом переулке хорошо одетого человека, сверкающего цельным швейцарским золотом на запястье, вызвало мгновенную реакцию. Но благодаря крохотным радиопеленгаторам дяди Семы, намного опережавшим свое время, спохватившаяся охрана уже шла по следу своего подопечного и подоспела как раз вовремя, чтобы уберечь великого шпиона от банального «пера в бок»… Да, если бы человек, имя которого тогда склоняли контрразведки всего мира, восторженно или кусая локти, погиб от рук мелкой шпаны — это трудно было бы назвать иначе, чем анекдотом. Горьким или нет вам судить…

Все это Андрей знал в пересказе родителей, потому что дядя Сема умер, когда Андрею было восемь лет, и он не очень-то «врубался» в разговоры взрослых, даже если и присутствовал при них. Мать Андрея до сих пор иногда шпыняла отца, за то, что он, после этого рассказа, стал приставать к дяде Семе: как по его мнению, это действительно была случайная шпана, или весь инцидент подстроили наши спецслужбы, чтобы поубедительней объяснить Ги Берджесу, что вольничать не надо, хоть он и мировая знаменитость и Герой Советского Союза? Дядя Сема лишь развел руками: «Ну, ты задаешь вопрос, на который невозможно дать ответ! Однако, если бы ты знал Куйбышев тех лет, ты бы согласился, что это почти наверняка была случайная шпана, и вряд ли спецслужбы приложили здесь руку.»

В общем, дядя Сема так и остался в Куйбышеве, потому что и жильем хорошим там обзавелся, и карьеру сделал неплохую, с ним считались и его уважали, и уже не хотел менять нагретое место на неизвестность, пусть и в столице. Во время одной из командировок в Москву он познакомился с тетей Таней, а через три года они поженились.

Пока дядя Сема был жив, тетя Таня и Ленька — их сын, двоюродный брат Андрея — жили как у Христа за пазухой. Дядя Сема умер, когда Леньке было девять — он был на год старше Андрея — и после этого вдове и сыну пришлось довольно трудно. Но они справлялись, и Ленька вырос отличным парнем добрым и справедливым, и при том умельцем на все руки. Он забрал у Андрея испорченный магнитофон — ещё из тех, старых, катушечных — и починил его, и, как потом написала сестре тетя Таня, постоянно крутил на нем вошедшую в первую славу «Машину времени».

Он не был из красавцев, но девчонкам нравился. Может быть, потому что в нем было так явственно ощутимо и различимо настоящее мужское начало: он был «мужичком», способным постоять за себя и за близких и принять любой вызов. Держался он всегда очень спокойно, не без отрешенной иронии посматривая на мир, но за этой внешней бесстрастностью в нем существовало вечное пламя азарта, едкое и жгучее, готовность рискнуть и выиграть — со всей страстью поставить последний грош на темную лошадку своей судьбы. Если попытаться говорить образно, то его ловкое, поджарое и мускулистое тело было как бы охлаждающим кожухом того раскаленного мотора, который работал у него внутри — и гнал его вперед и вперед.

Многие отмечали, что внешне Андрей с Ленькой были похожи. Но, при всем сходстве, в Андрее (во всяком случае, так ему казалось) не было этой яростно сжатой пружины, которая и мертвого выпрямит, не было способности к рывку… И, главное, не было той крепкой сухости душевных сухожилий, благодаря которой хватает сил и веры в успех для отчаянного рывка. По собственному глубокому убеждению, Андрей был обыкновенным мягкотелым отпрыском «приличных» родителей, знающим, что должен закончить институт и занять достаточно удобную ячейку в обществе. Поэтому и его неказистость не вызывала интереса, не заставляла подозревать за собой некую тайну истинной мужественности. Вполне возможно, Андрей недооценивал себя, судя по тем отчаянным выходкам, на которые оказался горазд в последнее время, когда два или три раза вопрос вставал о жизни или смерти Андрея и Игоря и о безопасности всех их родных. Как бы то ни было, почти всю жизнь Андрей относился к себе именно так: «ни рыба, ни мясо», мечтающий только о том, чтобы его оставили в покое и позволили благополучно замкнуться в раковине собственного дома и семьи.

Ленька погиб незадолго до того, как должен был уйти в армию. Закрутил большой роман с девчонкой, на которую глаз положил один из главарей местной шпаны — и Леньку зарезали на пустыре, зарезали подло, ударом в спину. Уже после его смерти выяснилось, что та, из-за которой он голову сложил беременна. Молодая мамаша оказалась нормальной шалавой — отказалась от новорожденного и исчезла на много лет, а Леньку-младшего в одиночку растила и воспитывала бабушка, тетя Таня.

И вот тут на сцене появляется Богомол. То есть, в те времена она ещё не была Богомолом. Она была нескладной девочкой-подростком — из тех длинноруких и длинноногих худышек, которые годам к восемнадцати превращаются в потрясающих красавиц, но в двенадцать-четырнадцать лет напоминают «гадких утят», и только очень зоркий глаз разглядит в них неизбежность и неминуемость их чудесного превращения в сказочных царевен определенную самой природой неизбежность превращения невзрачного зеленоватого бутона в великолепную розу.

Судя по всему, Ленька обладал этим зорким глазом опытного садовника…

Разумеется, вся эта история была известна Андрею в том виде, в котором он услышал от Богомола — и хотя что-то он восстанавливал, домысливал и реконструировал по её недомолвкам, но в целом он не взялся бы утверждать, что она является стопроцентной правдой.

Итак, Ленька привадил забавную девочку — добрым словом и спокойствием силы, которая в нем ощущалась. А она влюбилась в него — со всей силой первой детской влюбленности. Дело дошло до того, что эта пигалица (которой тогда было лет тринадцать, четырнадцать максимум) объяснилась в любви семнадцатилетнему парню, а он ей со всей серьезностью ответил: как, мол, жаль, что она опоздала родиться, у него уже есть свои обязательства… Но давай, мол, поживем да поглядим — может, ещё встретимся. Он, мол, готов ждать, когда она повзрослеет — если к тому времени она сама его не забудет, став первой красавицей города…

А потом Богомол стала почти прямой свидетельницей смерти Леньки. Андрей предполагал, что она и до того была малость не в себе — «в комплексах», как часто бывает с «гадкими утятами», которые и превратившись в белых лебедей не могут эти комплексы изжить — а когда её единственный и любимый погиб практически у неё на глазах, у неё вообще «крыша поехала». Кто убийцы — знали практически все, но перед милицией молчали в тряпочку. Милиции удалось посадить только одного, главного, но своих подельщиков он не выдал. И Богомол решила сама наказать убийц… С невероятными для её лет хитростью, жестокостью и терпением (впрочем, такими ли уж невероятными? «провинциальные барышни» бывают способны на многое, когда нужно закрепиться в жизни или отбиться от нее), она выжидала и год, и два, прежде чем поднабралась силенок и подловила подходящий момент, чтобы перебить убийц одного за другим. Удачно справившись с этим делом, она поняла, что это вполне может стать её профессией, которая будет приносить неплохие деньги. И так началось её восхождение к вершинам киллерского искусства, в область легенд, которые окружили её имя…

Что ей двигало больше, холодный расчетливый эгоизм человека, уверенного, что деньги не пахнут, и что работа, за которую больше платят и есть самая лучшая, или то, что она вошла во вкус крови, подобно тигру, который становится людоедом, один раз отведав человечины, Андрей не знал. Что он знал определенно — что к сексу и всему, с ним связанному, она относилась с ненавистью и отвращением, хотя всегда могла изобразить страстную любовницу, если надо было подобраться к очередной жертве. Как она сухо сообщила Андрею, рассказывая о своей жизни, она и девственность потеряла лишь тогда, когда увидела, что очередной «заказанный» пускает на неё слюнки, и сообразила, что через постель она разделается с ним быстрее и проще всего. И с тех пор — опять-таки, по её словам — в её жизни не было ни одного мужчины, с кем она переспала бы «не по работе», поэтому нет ничего удивительного в том, что все её любовники мертвы. А отсюда, приписанный ей образ самки богомола, пожирающей самца во время спаривания — ложный образ. Она не потому убивает человека, что оказалась с ним в одной постели — она оказывается с ним в одной постели, чтобы убить и положить очередную сумму на свой банковский счет. «Если допустить, что я бы легла с кем-нибудь по любви, — сказала она, — то, разумеется, я бы ни за что в жизни не убила этого человека… Впрочем, этого никогда не будет, я так устроена, что можно считать это заранее исключенным…»

Она говорила это вполне искренне — но вот правдиво ли? Не пыталась ли она саму себя убедить, что она — всего лишь прожженный делец, торгующий смертью, а не психопатка, смакующая кровь и смерть? Опять-таки, определенного ответа у Андрея не имелось.

Во всяком случае, мальчика, лишившегося обоих родителей, она не оставила без заботы. Ленька-младший был для неё частицей — до сих пор живущей частью — её возлюбленного, и его судьба не оставляла её равнодушной. Много лет она подкидывала тете Тане и Леньке такие суммы, чтобы они не бедствовали. Разумеется, они и предположить не могли, откуда эти деньги, и думали, что от старых друзей и от родственников дяди Семы. В последний год Богомол возложила обязанности по пересылке им денег на Андрея — и теперь они Андрея считали главным благодетелем.

Несколько лет назад ей пришлось разбираться с внезапно появившейся мамашей: видно, до той дошли слухи, что тетя Таня получает откуда-то вполне неплохие деньги на воспитание внука, вот и решила присосаться. Но Богомол быстро объяснила ей, что к чему, и мамаша вновь бесследно исчезла. Если верить Богомолу, она отвалила мамаше очень порядочный куш в виде отступного, предупредив при этом, что, если она ещё раз возникнет, то её будет ждать смерть, а не деньги.

И к Андрею у Богомола отношение было особое. Из-за его внешнего сходства с Ленькой, она перенесла на Хованцева часть своей любви и привязанности к его двоюродному брату — любви и привязанности, очень напоминавших робкую привязанность бездомной дворняги, которая тянется за лаской к человеку, избранному ей хозяином, и боится, что её ударят, вместо того, чтобы погладить; это робкое заискивание настолько не совпадало с «имиджем» блестящей и беспощадной красавицы, что часто приводило Андрея в полное недоумение, а заодно и заставляло соблюдать крайнюю осторожность в каждом слове и каждом жесте — ведь такие жизнью битые дворняги могут внезапно оскалиться от страха и тяпнуть протянутую, любимую при том, руку, если им вдруг померещится, что их хотят в очередной раз ударить, а не погладить. А после укуса Богомола в живых не останешься…

Смущало Андрея и другое… Если хотите, та напряженность чувства, с которой Богомол тянулась к нему. Несколько раз ему пришлось убедиться, что он для неё дороже, чем просто память о человеке, которого она обожала и из смерти которого сотворила себе кумир. Андрей постепенно занимал Ленькино место в её мыслях — именно Андрей, вне зависимости от его сходства с Ленькой… Однажды она почти призналась ему, что он — единственный человек, от которого она хотела бы иметь ребенка… Андрею становилось почти очевидно, что она пытается обманывать себя, преуменьшая свои чувства к нему — и от этого его мороз продирал по коже, ведь этот самообман мог привести к любому взрыву…

Надо сказать, он не сразу поверил в её историю. Ведь эта история была… Ну, как сказать? Правдоподобна до неправдоподобности, что ли… Если Богомол была человеком Повара, думалось Андрею — а такого он в свое время не мог исключать — то, притворяясь, будто она удирает от Повара, который хочет её уничтожить, чем она могла взять Хованцева, чтобы он выполнил то, что нужно Повару — и ей? Какой-то подобной душещипательной байкой! Когда Андрей попал в поле зрения Повара, Повар не мог не проработать историю его семьи и его ближайшее окружение. Ему ведь нужно было знать, что Андрей за человек! И вот своему агенту — действующей как якобы самостоятельная киллерша, преследующая только свои личные цели — он передает: у Хованцева, которого ты ведешь, был погибший в поножовщине двоюродный брат в Самаре, которого он любил и на которого даже внешне похож. Дополнительные детали такие-то… Сочини для него красивую сказочку, опираясь на эту документированную основу — главное, чтобы Хованцев сделал для тебя то-то и то-то… И меня, думал Андрей, как последнего олуха ловят на крючок… И никакая Богомол, в таком случае, не психопатка, и даже не уголовница… Она — очень опытный и циничный работник — из тех умных и бездушных исполнителей, которых называют «самыми ценными кадрами».

Но Богомол знала такие подробности, до которых даже Повар вряд ли докопался бы. Богомол отправляла деньги тете Тане задолго до встречи с Андреем. И — главное — Андрей расставил Богомолу несколько психологических ловушек. Сейчас не время и не место рассказывать, что это были за ловушки. Суть в том, что Андрей был убежден: если бы вся её история была вымыслом, она бы в одну из них угодила. И, в итоге, он получил самые достоверные (для него, по крайней мере) доказательства того, что в жутком и ослепительном мире огромных капиталов, борьбы спецслужб и заказных убийств невероятная игра случая и впрямь нос к носу свела двоих людей, странным образом не чужих друг другу — тех, кого в свое время объединила общая трагедия, общая утрата, и которые, по странному парадоксу судьбы, долгое время и ведать не ведали друг о друге, чтобы встретиться словно на другой планете…

Не сказать, что от этого Богомол стала Андрею намного симпатичней но, по крайней мере, он мог утешаться сознанием, что имеет дело не с бездушной машиной для убийства, а с живым человеком…

— Жратву несут, — сообщил Федор. — Не знаю, как ты, а я подзаправлюсь — ещё неизвестно, когда снова поем.

Андрей открыл глаза. Стюардессы разносили подносики с завтраком который в самолетах почему-то все равно называют «обедом».

— Тоже не откажусь, — сказал он. — В самолете всегда аппетит разыгрывается, особенно когда вздремнешь.

Федор одобрительно кивнул.

— Небось, родственники живут не ахти, да?

— Ну… — Андрей подумал. — Наверно, на общем фоне неплохо.

— Помогаете?

— Сколько-то.

— Угу, — стюардесса поставила подносы на наши откидные столики, и Федор стал распечатывать булочку.

— Да, кстати, насчет нотариуса… — сказал Андрей. — Удалось выяснить, какие нотариусы заверяли другие доверенности?

— Удалось, — буркнул Федор.

— Что, это какая-то тайна?

— Никакой тайны, — хмыкнул Федор. — Еще в двух случаях нотариус тот же самый. И три оставшиеся доверенности заверены другими.

— Три? Но ведь всего четыре случая…

— Я ж говорил, было ещё два случая, когда мы были убеждены, что действовала та же банда. Но родственники к нам не обращались, вот нам и не удалось провести расследование. Пытались подъехать к родственникам, но те отказались от любого сотрудничества и молчат в тряпочку, хотя мы и втолковывали им, что заложников наверняка нет в живых и надо хотя бы наказать преступников… Словом, мы по-тихому проверили и эти два случая. Банковскую документацию по ним, я имею в виду.

— Все доверенности — из Самары? И по украденным паспортам?

— Да. То есть, насчет того, чтобы по украденным паспортам, это ещё надо проверять. Но, скорее всего, так.

— Есть сведения насчет людей, на чьи паспорта оформляли доверенности?

— Пока — самые туманные.

— А насчет того, кто мог убить одного из Сизовых?

— Не то, чтобы сведения, а так… — Федор сделал неопределенный жест рукой. — Правдоподобные догадки.

Он явно был не слишком расположен говорить об этом.

— Не хочешь, чтобы мы знали?

— Всякое знание умножает скорбь, — усмехнулся Федор, в характерной своей манере, к которой Андрей начинал привыкать. — А если серьезно… Не в обиду тебе и Игорю, потому что ребята вы толковые, но не про вас это дело. Не про вас…

— Почему?

Федор некоторое время созерцал в иллюминатор облака, над которыми летел самолет — облака громоздились друг на друга, образовывая невероятные пейзажи — прежде чем ответить.

— Потому что вы к столичным разборкам слишком привыкшие, — наконец проговорил он. — И все по московским меркам невольно меряете. А провинция это не Москва. Там бывает настолько другой отсчет, что если пытаться приложить к нему московские «как» и «почему», опираясь на знания психологии и логики поведения московских мафиози, то можно и заплутать не в ту сторону, и таких дров наломать, что никто потом эти завалы не расчистит… — он вздохнул. — Ведь Игорь последние несколько лет только по Москве работал, так? А я во как, — он чиркнул рукой по горлу, — накатался по провинции! Там все иное. Тихий омут, мать его…

— В котором черти водятся?

— Не черти, а так… мелкие пакостные чертенята. Которые порой похуже матерых чертей бывают. Потому что крупный бандит — он о своей выгоде помнит, и зря на рожон не полезет, а у всякой мелкой швали сдерживающих центров нет… Потому как им терять нечего, и для них кровь людская как водица…

— То есть, лучше с крупными бандитами дело иметь? — спросил Андрей.

— Да, — сумрачно кивнул Федор. — Они хотя бы знают, чего хотят.

И опять примолк, размышляя о своем.

Андрей понял, что лучше его некоторое время не дергать.