«И… И вижу, значит… Ну, вас, в общем вижу…»

(Голос Федора. Говорите обо мне в третьем лице. Нам важен ваш рассказ, по порядку.)

«Хорошо. В общем, вижу я здоровенного мужика, просто гору, а не мужика, и этот мужик усмехается.

— Не бойся, дед. Лучше в квартиру впусти. Чтобы поговорить поспокойней.

— О чем мне с тобой говорить? — спрашиваю.

— О том, чтобы ты других глупостей не наделал. Не на лестнице же нам с тобой обсуждать, как ты за Сизовыми охотился, — говорит, понизив голос, чтобы, видно, кто из соседей через дверь случайно не расслышал.

У меня прямо колени подкосились. Ни слова не говоря, отпираю дверь, впускаю незваного гостя, тот оглядывается.

— Слышал я от майора Наумкина, что ты квартиру в достойный порядок привел, после погрома. Все успеваешь!

— Да уж, стараемся, — говорю. — А вы, значит, майора знаете? Выходит, тоже милиция?

— Допустим.

— И в штатском… Значит, по особо важным делам и в немалом чине, раз форму не носите.

— Сообразительный, дед! — говорит. — Но ты зови меня просто Федором, старательный ты наш. Своими стараниями ты нам так напортил, что хоть за голову держись!

— Это как это так? — осторожненько спрашиваю.

— А вот так. После того, как ты Олега Сизова подстрелил, Сергей Сизов в бега подался, а Антон сидит, сдавшись по достаточно мелкому делу, и фига с два теперь насчет других дел колоться станет.

— Ничего себе «мелкое дело»! — говорю. — Жизнь семьи загублена… Но с чего вы взяли, — спохватываюсь, — что это я Олега Сизова убил?

— А больше некому, — улыбится этот здоровяк. — Так что не виляй, дед. Я ж все о тебе знаю. Как узнал, что Пигарев был отставным военным, так, думаю, дай-ка пошукаю насчет его окружения. И узнаю я, что в его квартире некий Михаил Григорьевич Соловьев живет, и что этот Соловьев — гений!

— Это я-то гений? — недоверчиво интересуюсь. — Пенсионер без штанов?

— А кто ж еще? Мне так в Москве и сказали, где я о тебе справки наводил. «Таких гениев стрельбы, каким был Соловьев, больше нет и не будет. Он оружие нутром чувствовал! Дашь ему новый пистолет на испытание — он в руке взвесит и с первого выстрела в десяточку кладет. Такое чудо раз в сто лет рождается! Сейчас-то, — говорят, — ему лет семьдесят, так что он, наверно, одряхлел и уже не тот…» Нет, думаю, дудки! Старый вол борозды не испортит! Есть бандюга, убитый великолепным выстрелом, и есть чудо-стрелок, у которого прямой повод за друга мстить. Как не сложить два и два?

— Но если вы знаете, то и майор, выходит, тоже? — спрашиваю.

— Во-первых, говори мне «ты»! — басит он. — Во-вторых, майор ничего о тебе знать не может, потому что сведения на тебя до сих пор засекречены и мне в Москве твою папочку открыли по дружбе и из уважения к моему положению. А мне, дед, никакого резона нету тебя Наумкину сдавать, или кому бы то ни было. Может, я и не прав, но готов я с миром тебя отпустить. Такое восхищение ты во мне вызвал, что очень не хочется, чтобы тебе под конец жизни срок намотали за какого-то поганца.

— А от меня в ответ что надо? — сразу же любопытствую.

— Рассказать мне все от и до. И прекратить самодеятельность. Без моего разрешения шагу не ступать!.. Да, я вот тут прихватил, давай-ка нальем, чтобы тебе веселее рассказывать было.

И достает бутылку водки.

— Надо же, какие дни! — говорю. — Все меня «беленькой» потчуют! Скоро сопьюсь совсем!

— Со мной, дед, пить легко и приятно, как правду говорить, ухмыляется этот, значит… ну, товарищ полковник, как я потом о тебе узнал. — Где у тебя тут посуда?

Что ж, сели мы, налили по первой, я и говорю.

— Так вот, в предуведомление. Никуда второй Сизов не сбегал, я его тоже пристрелил. А почему третий Сизов и его подельщики решили тело спрятать, вместо того, чтобы в милицию о преступлении заявить, я без понятия. Так-то! А теперь дернем по первой — и я все изложу по порядку.

«Дернули» мы, и я рассказ свой начал. Товарищ полковник слушает внимательней некуда, иногда вопросы задает, во всякую мелочь вникает. Раза два, пока я повесть свою вел, освежались мы по маленькой, а как я закончил, полковник и говорит:

— Да, дед, совсем интересно получается! Похоже, ты и впрямь по ложному следу пустился, не было Сизовым никакого резона погром устраивать!.. Почему тело спрятали — я понимаю. Понимаю, почему Букин со страху паспорт Пигарева решил спрятать и никому не показывать…

— Как это так! — изумляюсь. — Ведь…

— Вот так! — отвечает. — Если бы ты чуть хитрее разговор повел, то Букин выдал бы тебе паспорт, как миленький выдал бы, ничего не заподозрив! Он Пигарева на штатную единицу в охрану завода оформлял — а уж какие там обязанности твой друг на самом деле должен был исполнять, это вопрос… Хотя есть у меня догадки, почему твой друг согласился втихую с Букиным сотрудничать, почему не волновался, что паспорт так долго не возвращают, и какое дело Букин намеревался ему поручить… Но делиться с тобой этими догадками не буду, потому что горяч ты, дед, очень, и опять можешь дров наломать… А суть в том, что Букин спокойненько держит паспорт у себя в сейфе — может, в том самом, в который при тебе заглядывал — и ничего он о суматохе вокруг паспорта не ведал, и, я так понимаю, собирался отдать его тебе, но услышав, что этот паспорт в Москве по уголовному делу всплыл, решил сделать вид, будто паспорта у него нет и не было — от греха подальше. Он-то ведь знает, что паспорт он выпускал из рук денька на три, и не в Москву его отправлял, а в Самару, с Шиповым, чтобы Шипов там с этим паспортом кой-какие нотариальные бумаги подготовил. Значит, в Москве паспорт мог оказаться лишь с подачи Шипова… А Букину закладывать своего шофера не след, пока он сам не разберется, что произошло и в какой криминал этот Шипов вляпался. Хотя головомойку ему устроит хорошую — за то, что хозяина чуть не подставил! А если Шипов ему проговорится, что это за криминал… А я бы на месте Шипова и специально все выложил, чтобы Букина припугнуть: мол, будешь шуметь, хозяин, с нами в одной связке пойдешь, тебе от наших дел не отвертеться, потому как паспорт ты сам, лично мне давал, и никто не поверит, что ты был в стороне и ничего не подозревал!..

— В стороне от чего? — спрашиваю.

— От похищений людей и убийств, — отвечает полковник.

Я так и обомлел.

— Чего-чего? — переспрашиваю для верности.

— Вот и у Букина глаза точно так же на лоб полезут, когда он услышит от Шипова, с какими кровавыми делами паспорт Пигарева оказался связан… Шипов ошандарашит директора как обухом по голове и заставит банду покрывать. Я так понимаю, этот второй Сизов, которого ты подстрелил, хотел с перепугу заложников перестрелять, чтобы от «балласта» избавиться и уходить налегке. Они ведь твердо решили, что на них какая-то очень крупная структура наехала, и что надо где-то пересидеть смутное время. Но остальные ему объяснили, что это будет последней глупостью, заложников кончать. Заложники, значит, были совсем рядом. Ты говоришь, две доски забора были на гвоздике оставлены и утоптанная тропинка к развалюхе вела?

— Все так.

— Значит, похищенных прятали в подвале того дома, где ты побывал. Но теперь, конечно, их там нет, перепрятали. Ведь это последний золотой запас оставшихся на воле членов банды! Который в ненадежном месте держать нельзя… Вот я и говорю, дед, что не вспугнул бы ты их — мы бы сейчас и заложников освободили и всю банду повязали.

— Уж прости ты меня, бездарного, — говорю. — Что теперь делать-то?

— В нескольких направлениях будем двигаться. Во-первых, подвал дома все равно осмотрим — мало ли что. Во-вторых, эту комбинацию с адвокатом разыграем — тут, дед, ты молодец, очень правильно все исполнил и почву нам подготовил. У меня как раз сегодня на примете адвокат возник, — тот самый, что дела всех самарских мафиози ведет. И средство давления на него нащупалось. Бывают такие совпадения… Так что мы его как миленького заставим приехать, выслушать Сизова и передать нам все услышанное! А когда Сизов узнает, кто именно приехал, у него последние сомнения исчезнут, что этому человеку можно доверять! И неплохо было бы Шипова задержать — под невинным предлогом, хоть за управление машиной в пьяном виде… Но тут я подумаю, как лучше.

— А мне, что, так и сидеть?

— Нет, дед, сидеть тебе не придется. Начнем с того, что сейчас ты проедешься со мной — дашь нам, так сказать, ориентировку на местности вокруг дома Сизовых, и заодно точно покажешь, кто где стоял и кто что делал, пока ты наблюдал за ними…

— И когда стрелял?

— Про то, что ты ещё и стрелял, мы помолчим до времени.

— А потом?

— А потом и ещё дела будут. Не боись, дед, без тебя не обойдется, и врагов поклевать я тебя призову. Так что готовься к бою, старый петух!

— Если я, — говорю, — старый петух, то ты — молоденький ещё петушок, но уже драчливый.

— Все так! — смеется. — Вот и поскачем бок о бок! Два Григорьича — ты и я.

— А ты, что ль, тоже Григорьич? — спрашиваю.

— Разумеется… — а сам в это время мобильный телефон вытаскивает. Все на месте? — спрашивает. — В двух кварталах от дома нас ждите. Есть данные, что птички упорхнули, но пошукать пошукаем. Все.

Пока он говорил, у него и лицо и голос поменялись, так голос зазвучал, что только пикни ему наперекор. Из таких, знаете, начальников, которые все балагурят да посмеиваются, а как до дела дойдет — так спуску не жди! Но это, я вам скажу, самые лучшие начальники такими бывают, а в действиях, приближенных к боевым — ведь и взятие банды можно считать почти боевыми действиями, верно? — им вообще цены нет. Они всем разом уверенность вселяют — и юморком, и категоричностью своей, когда их приказа, во-первых, никто не смеет ослушаться, и, главное, приучаются эти приказы быстро выполнять — а ведь от быстроты выполнения приказа в таких условиях часто и жизнь зависит.

Словом, видно, что оч-чень он толковый командир, этот мой гость. Да оно и понятно. Кому попало не доверят во власть особую бригаду, которая опасные банды обезвреживает. Что он во главе такой бригады стоит, и, наверно, лучших своих людей привез с собой — это я сразу смекнул. Все-таки и опыт, и разум у меня есть, видели-знаем, как операции по зачистке проводятся.

— Собирайся, дед, — говорит. — Пушку можешь взять с собой, чтобы обездоленным себя не чувствовать, но пускать её в ход без моего разрешения — ни-ни!

— Спасибо и на том, — говорю.

Пошел, достал пистолет из мусорного ведра, из-под картофельных очисток. Ну, он у меня в газетку завернут, чтобы не запачкало, а выглядит так, будто просто на дно ведра газетка подстелена, толщины газеты не видно. И патроны тоже достаю, заряжаю. А мой гость смотрит на все это и опять смеется:

— Ну, дед! Хитрее лиса, мать твою… Честное слово, сразу бы взял тебя в свою бригаду, если б ты к нам пошел.

А я ему и говорю то, что думаю:

— Начальник ты хороший, это сразу видно, и людям твоим, наверно, при тебе как у Христа за пазухой. Только видишь ли в чем дело, я всю жизнь под начальниками проходил, и мной командовали, и самому командовать доводилось, и так мне эта субординация надоела, что дал я себе зарок: как в отставку выйду, хоть остаток дней своих доживу вольной птицей, сам по себе, чтобы никогда надо мной никого не стояло и делал бы я, что хотел. А если почувствую, что во мне самом старые командирские привычки просыпаются, и хочется кем-то зависимым от меня командовать начать — язык себе прикушу, чтоб неповадно было, старому болвану! Вот так.

— Ясно, — кивает он. — В общем, дед, ты у нас вольный стрелок получаешься. В таком качестве и будем тебя держать.

Ну, собрались мы, выходим, и я спрашиваю по пути:

— Ты ведь машине велел поодаль ждать, чтобы возле моего подъезда не засвечивать?

— Верно, — отвечает. — Мы высовываться не должны. Ведь и те ребята, которых я отобрал для операции, добирались разными рейсами, отдельно от меня. Чтобы лишнего шороху не прошло.

— Все ребята твои? — спрашиваю.

— Нет, — говорит, — ещё из Самары есть, хорошие парни. Транспорт тоже самарский.

— Послушай, — заговариваю я о том, что меня все это время дергает, будто зуб больной. — Если в смерти Васильича не братья Сизовы виноваты, то кто же?

— Не беспокойся, не уйдут они, — басит он. — Считай, на мне эта ответственность лично перед тобой… — поглядел на меня, увидел, что очень я нервничаю, и добавляет. — Хорошо, подскажу тебе немного. В начале у нас два факта есть. Первый — твой друг Пигарев, «Васильич», как ты называешь, ни в каких сомнительных махинациях участвовать бы не стал. Значит, дело, которое предложил ему Букин, выглядело абсолютно чистым — или, по крайней мере, Пигарев считал, что с его стороны оно будет абсолютно чистым, без надобности мошенничать.

— Да, но почему он договор с Букиным даже от семьи скрывал? — говорю я.

— А вот это и есть второй факт. Два объяснения — или стеснялся, или не хотел, чтобы хоть одна живая душа лишнее знала. Тем более, женская, которая проболтаться может… Что стесняться ему было нечего — это мы умозаключили. Выходит, он влез в какое-то дело, которое грозило ему опасностью, если об этом узнает кто-нибудь посторонний… Причем для пользы дела ему было надобно, чтобы его паспорт пока что у Букина лежал… Схватываешь, дед? Можешь ты себе представить, чтобы такой человек, как Пигарев, не побежал в милицию заявлять об утрате паспорта, едва обнаружил бы его потерю? Сам говоришь, что человек был аккуратный, законопослушный, и не в его характере было с документами хитрить. Значит, если он своим говорит, что паспорт потерялся, а сам в милицию не идет, то на самом деле он знает, где паспорт! И знает, что паспорт может пролежать в этом месте дольше, чем до дня выдачи пенсии.

— Так… — взвешиваю я. — Договор с Букиным, о котором никто не должен знать, чтобы Васильич опасности не подвергся… А кто-то взял и узнал… Вот что получается?

— Получается, — кивает.

— А узнать только от Букина мог, так?

— Приблизительно. Скажем лучше, все ниточки через Букина ведут — уж он-то должен знать, кому о договоре с Пигаревым говорил! И расскажет в конце концов… Но сейчас не вздумай форсировать события. Всему свой черед.

Шипов многое знал, кто же еще, соображаю я. Но от Шипова, опять-таки, веревочка к братьям Сизовым вьется, которым, и правда, особого резона устраивать погром не было, чтобы свое основное дело по торговле людьми не засветить. Но разве Шипов только с Сизовыми мог быть связан? Да, есть над чем мозгами пораскинуть…

А тут как раз мы к микроавтобусику подходим. Номера, вроде, самарские, но так сильно снежной грязью забрызганы, что особенно не разглядишь, тем более в темноте. Нарочно, наверно. В автобусике шестеро нас ждут, считая шофера. Все, сразу видно, ребята серьезные.

— Михаил Григорьевич Соловьев, прошу любить и жаловать, — представляет меня товарищ полковник. — Он вел наблюдение за домом Сизовых накануне исчезновения одного и явки с повинной другого — надеялся доказательства собрать, что это они на квартиру его друга нападали — и видел, как тот, что исчез, обрезом размахивал, и говорил, что надобно всех перебить… Так что, похоже, не один заложник у них сейчас, а больше — и все ещё недавно были живы. Поехали! — автобус трогается, а он обращается ко мне. — А от вас, Михаил Григорьевич, требуется смотреть в оба. Вы знаете местность вокруг дома, знаете, откуда за ним можно втихую наблюдение вести, откуда что просматривается — так что подсказывайте нам, как подрулить как можно незаметней. При том, чтобы как можно ближе, разумеется.

— Тогда, — говорю, — лучше сразу на дорогу вокруг города выскочить, и свернуть с неё к дому Сизовых не по улице Энгельса, а чуть дальше, где задами дорога проходит. Там между заборчиков очень удобно прокатиться. Я из окна чердака разглядел.

— Значит, так и поедем, как Михаил Григорьевич предлагает, — говорит товарищ полковник.

Вот и едем, молча. Подъехали с задов к домам Сизовых, вылазим по одному.

— Как по-вашему, Михаил Григорьевич, — спрашивает товарищ полковник, если мы в доме Сизовых свет зажжем, будет с улицы видно или нет?

— Если в той комнате, за которой я наблюдал, — говорю, — то с улицы свет был не виден. Ну, может и будет отблеск какой на ветвях, но его любой прохожий за отблеск уличного фонаря примет, если вообще внимание обратит.

— Очень хорошо, — говорит полковник. — Тогда ведите нас. И, желательно, через ту дыру в заборе, которую заметили. А вы двое, — своим ребятам приказывает, — проверьте сперва местность, особенно этот заброшенный дом.

Они тут же в темноте исчезли, потом вернулись, докладывают, что все чисто. И веду я их, значит, через дыру в заборе, поднимаемся на крыльцо, товарищ полковник ключи достает — видать, у майора Наумкина получил — и дверь отпирает. Заходим, и я им начинаю изображать, в лицах почти что, как они между собой общались, как руками размахивали, как Сергей Сизов на крыльцо с обрезом выскакивал и как его назад в дом затаскивали… Надо сказать, в комнате все аккуратно прибрано и вымыто, даже лампочка новая ввинчена, и никаких следов того, что только вчера здесь кому-то череп разнесли. Полностью все затушевали, гады. Полковник слушает, у себя в книжке пометки стрелочками делает, на листочке с нарисованным им планом дома, иногда о более-менее точном времени спрашивает, иногда кивает кому-нибудь из своих ребят, которые дом осматривают и ему на ухо вполголоса результаты докладывают.

— Все ясно, — говорит под конец. — Теперь в другой дом пойдем.

Мы идем, я показываю им тропинку утоптанную, и по ветхому крыльцу поднимаемся мы в дом. Я им лесенку на чердак показываю, а они половицы прохлопывают и простукивают.

— Есть! — говорят. — Теперь только подцепить…

Светят фонариком и, подцепив, открывают люк в подпол. Туда вполне пристойная лесенка ведет. Один по ней спускается, потом зовет:

— Все точно, товарищ полковник! Здесь они пленников держали, только опоздали мы!

Полковник тоже вниз спускается, да и я не удержался, заглянул. Вижу, помещеньице крохотное, прямо каморка, только и есть, что топчан и электрообогреватель мощный — это, значит, чтобы в холода пленники совсем дуба не дали, покуда они ещё живыми нужны. Из двух досок нечто вроде стола сколочено, у самой стены, на нем миска стоит и две кружки.

— М-да, — говорит полковник, — Еще бы чуть-чуть — и отбили бы мы захваченных. Но теперь хоть есть, о чем с Сизовым разговаривать, — а сам осматривает всю каморку, в каждую мелочь вглядывается. — Нам бы узнать, где они трупы прятали.

И в самом углу шарит, достает оттуда пуговицу, с мясом вырванную, прямо на неё луч фонаря наводит, щурится на неё пристально.

— Уже кое-что, — говорит.

И я тоже на пуговицу гляжу, стараюсь запомнить поосновательней. Кругленькая такая, с жемчужным отливом, рельеф на ней как бы под ракушку сделан, но не очень навязчиво… И не зря глядел, как потом оказалось.»