На обратном пути через город Андрей припоминал слова Федора: «Не связывался бы ты с этим делом… Смердит… Я нюхом чую…» Прошло всего несколько часов, как он копнул землю вокруг обстоятельств давней Ленькиной гибели — и какие же гробовые змеи зашевелились и зашипели!

Богомол — и её семья — изначально играли в деле какую-то важную роль. Но какую? Что за запись сделал Ленька?

То, что его роман с Некрасовой продолжался до самых последних дней это факт. Но ведь это не значит, что у него не могло быть двух романов разом…

Кто была мать Богомола — то есть, Люды Венгеровой — стремившаяся дать дочке такое хорошее образование, имевшая для этого и время, и средства, и силы? Вдова какого-то большого человека? Сама — большой человек? Типа, скажем, зампреда облисполкома — женщины были не редкостью на этом посту. Не из тех, кто на виду — иначе бы тренер знал, кто она такая, и сообщил бы об этом Андрею. Но из тех, в руках которых в свое время были сосредоточены реальные сила и власть…

В конце концов, «большой волосатой лапой» в семье Богомола могла быть и не её мать, а какой-нибудь родственник, типа дядюшки или мужа сестры матери…

Допустим — просто допустим, думал Андрей. Ленька и Люда Венгерова развлекаются с магнитофоном. Магнитофон остался включенным на запись, когда они кончили дурачиться и стали обсуждать, что им делать с беременностью Люды — и Ленька только потом обнаружил, что этот разговор зафиксирован. Богомол признается матери. Та нажимает какие-то свои кнопки — и к Леньке являются крутые мужики, из «органов» или из уголовного мира, это в данном случае неважно. Мол, забудь о девчонке и не вздумай проговориться, что у вас с ней что-то было, если хочешь жить… На что Ленька им сообщает, что у него имеется такая-то магнитофонная запись, и пусть они отлезут… Что дальше?

Лиане Некрасовой можно верить — она действительно родила ребенка, и действительно для неё стало трагедией, когда её, совсем молодую девчонку, запугали настолько, что ей пришлось отказаться от него. Трагедией, поломавшей всю её жизнь.

Однако то, что родила одна, вовсе не означает, что не могла родить и другая.

Почему Лиане запретили даже видеться с сыном?

Да потому что это был не её сын! — подумал Андрей. И едва сдержался, чтобы не подпрыгнуть, прошибив головой крышу автобуса, такое возбуждение его охватило. Да, тогда все сходится! Венгерова-мать против того, чтобы оставлять ребенка в своем доме, но она готова позаботиться о том, чтобы у её внука было нормальное детство — не в детском доме, по крайней мере. Подмена происходит при выдаче ребенка тете Тане. Сын Некрасовой отправляется в детский дом, а сын Люды Венгеровой выдается бабушке как сын Некрасовой…

Стоп-стоп-стоп, — сказал себе Андрей. Все это очень хорошо для «мыльных опер», но может ли такое быть в реальности? Ведь Люде Венгеровой тоже надо было где-то рожать, скрывая при этом свою беременность до последнего момента. Ведь её тренер ничего не знал и не замечал. Надо было утрясти тысячи формальностей, смухлевать со множеством документов. Советская бюрократическая машина была громоздка и неповоротлива, но именно поэтому достаточно надежна: мало что могло ускользнуть от её пристального ока, от этого зоркого зрачка Левиафана, видящего любую мелочь. Беременность несовершеннолетней дочери — это такой скандал, на котором ответственный работник партии или органов управления обязательно загубил бы свою карьеру с большим треском. Значит, Людиной матери надо было быть вдвойне осторожной, чтобы никакие нежелательные слухи не поползли… И при этом она не могла обойтись без помощи определенных людей, которых должна была посвятить в свою тайну… Не слишком ли сложная задача, чтобы быть разрешимой в советской реальности? А если она неразрешима, то и вся конструкция Андрея, базирующаяся на существовании двух младенцев, лопается как мыльный пузырь — как полопались бы все конструкции «мыльных опер», если бы у их персонажей было хоть немного смысла, а логика событий хоть сколько-то соответствовала реальности!

Тщательно продумав все ещё раз, Андрей понял, что задача была вполне разрешимой. Он видел, как можно было обойти ту или иную бюрократическую рогатку, те или иные несостыковки в медицинских учреждениях, ту или иную необходимость посвящать в тайну лишних людей. А раз видел он — значит, родственники Люды Венгеровой видели ещё лучше, будучи приближенными к власти и разбираясь в работе её механизмов.

Оставалась эта пленка… Чем она может быть так опасна до сих пор если сохранилась её копия?

Да просто тем, что на ней записан голос Богомола! Андрей сам поразился тому, что такой очевидный ответ до сих пор не пришел ему в голову. Ведь по одной этой пленке с её голосом можно достоверно восстановить целый кусок её биографии. Биографии, насчет которой она даже Андрею во многом врала, это ясно.

Видно, она не знала, что мальчишка стал так похож на нее. Иначе бы вообще ни словом не обмолвилась Андрею о той давней истории. И, если бы Андрей увидел племянника, не зная всего, рассказанного Богомолом — то, вполне возможно, и подметил бы сходство Леньки со своей «подругой», и подивился бы ему, но счел бы это просто случайностью, не такой уж редкой игрой судьбы и природы. Ему бы и в голову не пришло, что за этим сходством может таиться нечто большее…

В общем, надо искать следы второго младенца.

Если он жив… Андрей похолодел от ужаса, когда ему пришло на ум, что от сына Некрасовой могли просто избавиться, чтобы не «засорять общий план».

Сойдя с автобуса, Андрей прежде всего направился в отделение милиции. Ему повезло — начальника он опять застал на месте.

— Как говорится, давно не виделись! — весело приветствовал его полковник Ившин. — Какие проблемы?

— Вопросы, а не проблемы, — сказал Андрей. — Тут одна фамилия промелькнула, дальним боком, так сказать, вот и хотел узнать, не возникала ли она в свое время.

— Что за фамилия?

— Венгеровы. Не доводилось слышать про такую семью?

Полковник нахмурился.

— Что-то не припоминаю. А в чем дело?

— Все очень туманно. Вроде, была семья крупного работника то ли исполкома, то ли райкома партии, которая вполне могла помогать Гузкину, чтобы он не разболтался о каких-то не совсем законных услугах, которые оказывал этой семье… И, вроде, фамилия этих людей была Венгеровы…

— Никогда о таких не слышал, — полковник пожал плечами. — Вы уверены в вашей информации?

— Я ни в чем не уверен, — ответил Андрей. — Тем более, столько лет прошло, люди многое могли подзабыть и перепутать в памяти. А нельзя ли выяснить, не могло быть родственников по фамилии Венгеровы у кого-нибудь из бонз того времени?

— Попытаюсь выяснить, — сказал полковник. — Хотя, заранее предупреждаю, результат скорее всего будет нулевым.

— Вполне понимаю, — сказал Андрей. — И даже не прошу вас особенно напрягаться. Просто если что-нибудь выскочит — сообщите мне, ладно?

— Это обязательно, — заверил полковник.

И Андрей покинул здание милиции. Он поглядел на часы. Около восьми вечера. За сегодня он успел немало. Конечно, можно было бы и в роддом прогуляться, ведь работа там круглосуточная, но вряд ли он застанет главного врача… Нет, роддом надо отложить на утро. А сегодня поговорить с тетей Таней. Может, она вспомнит фамилии врачей, которые принимали роды Некрасовой. Наверняка тетя Таня этим занималась, хлопотала, чтобы внук родился в нормальной обстановке. Зная её аккуратность, можно предположить, что фамилии врачей и медсестер найдутся в какой-нибудь старой записной книжке…

Андрей вернулся как раз к ужину.

— Спасибо тебе, что теннис для Леньки устроил, — сказала тетя Таня.

— А, пустяки, — Андрей махнул рукой.

— Для него не пустяки… — сказала тетя Таня. — Ленька, ешь поскорей, и заканчивай уроки. Тебе скоро спать.

— Мы с дядей Андреем ещё поболтать хотели, — сказал Ленька.

— Тогда тем более поспеши, чтобы и на болтовню времени хватило, заявила тетя Таня.

— Я мигом! — заверил Ленька, налегая на сырники.

— Хороший парень, — сказал Андрей, когда Ленька умчался доделывать домашние задания. — И, вроде, никаких проблем со здоровьем…

— Тьфу-тьфу-тьфу, никаких! — ответила тетя Таня. — С чего бы им быть?

— Я просто подумал, — сказал Андрей, — что его рожала слишком молодая девушка, с неокрепшим организмом, да ещё и питавшаяся неизвестно как. Спасибо, если она во время беременности не курила и не выпивала по маленькой…

— Ты ж её, вроде, никогда не видел, — нахмурилась тетя Таня.

— Я просто представляю себе, какова должна быть девица того времени, начавшая… Да, начавшая крутить вполне взрослые романы ещё на школьной скамье.

— На пэтэушной, — поправила тетя Таня. — она в ПТУ училась.

— Тем более, — сказал Андрей.

— Меня это тоже волновало, — призналась тетя Таня. — Я за ней присматривала, но так, ненавязчиво. И заранее позаботилась, чтобы ей занималась Столпникова — лучший врач из нашего роддома. Она её и вела последние месяцы, и роды у неё принимала, и потом какое-то время наблюдала Леньку… Потом уже передала своей приятельнице, специалистке по грудничкам, Астаповой. То есть, мы пошли к Астаповой с рекомендацией Столпниковой, и та приняла нас очень мило. И все врачи в один голос говорили, что роды прошли совершенно нормально, и мальчик абсолютно здоров. Так что, как говорится, Бог миловал от всяких неприятностей…

— Это хорошо, — вздохнул Андрей.

Еще некоторое время они беседовали подобным образом, потом на кухню заглянул Ленька.

— Дядя Андрей, я расправился с уроками. Пошли в мою комнату!

— Иду, — покорно сказал Андрей, перехватывая улыбку тети Тани.

… - О чем говорить будем? — осведомился он у Леньки, когда они оказались в комнате мальчика. Он окинул комнату взглядом. На стене красовались плакаты рок и поп-групп: «Аэросмит», «Радиохэд», «Алиса», «Спайс Герлс», некоторые другие — все вперемешку. — Да, так вот какая музыка сейчас в ходу…

— А в ваше время какую слушали? — с жадным интересом спросил Ленька.

— Разную. Ну, вечные «Битлы». Они и в наше время уже были классикой. «Роллинг Стоунз» — их, я вижу, и ты слушаешь. А так, из наших… Твой отец очень любил «Машину времени», одним из первых стал записывать «Браво» и «Наутилус Помпилиус». Я-то больше склонялся к «Аквариуму» и бардам Высоцкому, Окуджаве, Галичу. А твой отец бардов, кроме Высоцкого, не очень воспринимал. Кого ещё слушали? Трудно упомнить. Не надо забывать, что мы были тогда совсем зеленые и глупые, и периодически плыли за общей волной.

— Вот уж не поверю, что вы когда-нибудь были глупыми! — горячо ответил Ленька.

— Бывало, — усмехнулся Андрей. — Этого периода никто не миновал. Кого ещё припомнить? Ты знаешь, память подводит. Как-то очень быстро забываются старые кумиры, кроме нескольких основных. Вроде, только-только напевал их мелодию — бац! — уже и имени вспомнить не можешь. Впрочем, если у тебя сохранился старый магнитофон отца и записи, которые он делал, ты можешь сам все прослушать. Можем прослушать вместе, я буду вспоминать и подсказывать, как зовут исполнителя или группу, которые в данный момент звучат…

— Магнитофон цел! — воскликнул Ленька. — Давай так и сделаем!

Они достали с антресолей магнитофон и коробку с пленками и вернулись в Ленькину комнату…

Через час, когда Ленька спал, Андрей лежал на диванчике в своей комнате и снова и снова прокручивал одну и ту же запись. Он одолжил магнитофон, сказав, что хочет послушать перед сном — все эти старые записи воспоминания расшевелили. Воспоминания в нем действительно ожили — но было не только это.

Среди пленок оказалась одна, которую Ленька, едва начав слушать, объявил «испорченной» и отложил в сторону. И именно эта испорченная запись интересовала Андрея больше всего.

Вроде бы, не было на ней ничего особенного. На голос Аллы Пугачевой наложился разговор тети Тани с какой-то своей приятельницей. Было время всеобщего дефицита, и говорили о том, что завтра, наверно, в универмаге выкинут какие-то продукты к майским праздникам, и надо бы занять очереди с самого утра, подстраховывая друг друга, а также о том, что очередь за вином теперь и на валидоле не выстоишь, такое творится безумие в этих огромных «хвостах»… Словом, шел обычный бытовой разговор того времени, и, сколько Андрей его ни прокручивал — а он прокрутил его несколько раз — он не мог уловить ничего, что хотя бы с натяжкой можно было бы объявить намеком на некую страшную тайну.

Скорей всего, дело было не в этой пленке, а та «смертоносная», давным-давно была уничтожена, и копии её не сохранилось… Или, если Ленька сделал копию, сохранилась в таком месте, до которого не просто додуматься уж, во всяком случае, не среди обыкновенных пленок. Проста эта пленка, испорченная наложившейся записью разговора, была единственной, выбивающейся из общего ряда — вот Андрей и пытался вслушаться в каждый звук.

«Допустим, я начну придираться и искать странности, — думал Андрей. Какие странности здесь можно углядеть? Во-первых… Да, что за приятельница, с которой беседует тетя Таня? Раза два она назвала её Шурой. Надо бы аккуратненько порасспросить тетю Таню, не было ли связано с этой Шурой чего-нибудь особенного. Но, скорей всего, это путь в никуда. Во-вторых… Допустим, Ленька не нашел переходника и писал телеконцерт через микрофон, приставив его вплотную к динамикам телевизора. Уже то странно, что у рукастого технаря Леньки не нашлось переходного шнура нужных параметров, чтобы записать концерт напрямую. Но если бы он и писал его через микрофон — разве он не предупредил бы мать, что в комнате шуметь нельзя? А она всегда очень трепетно относилась к его пожеланиям. Ладно, допустим… Ленька включает запись, выходит из комнаты, не предупредив мать, а та, ничего не зная, заходит в комнату вместе с приятельницей — и продолжает разговор, не обратив внимания, что магнитофон включен на запись. Слышен шум улицы — гудки машин, посторонние голоса, отдаленные вопли мальчишек, играющих в футбол. Значит, окно открыто… Что неудивительно, если, судя по разговору, стоит конец апреля. Но Ленька бы обязательно закрыл окно, перед тем, как включить запись! Значит, окно открыла тетя Таня, войдя в комнату. Странно, что я не слышу звука открываемого окна. Да, это можно пометить как странность… И все-таки… Если так придираться, то странности можно найти в чем угодно! Несерьезно это…»

Устав от пустых размышлений, он уснул.

Сон ему приснился странный — озаренный мягким светом былых времен, выражаясь поэтически. Снилось, что ему лет семь, и дядя Сема с семьей у них дома, в гостях, день стоит ясный и солнечный, теплый такой денек, какие бывают в июне, прозрачные-прозрачные, когда их бело-золотистый свет сам похож на невесомый и недолговечный пух июньских одуванчиков… Дядя Сема что-то живо рассказывает, по своему обыкновению, и, увидев, что все начинают хохотать под конец его рассказа, сам смеется, сделав рукой замысловатый жест в воздухе, так что зажатая в его пальцах папироса описывает прихотливую дугу. Этот смех ещё звенел в ушах Андрея, и улыбка дяди Семы — медленно тающая, словно улыбка Чеширского кота — висела перед глазами, когда он проснулся…

И некоторое время лежал, не двигаясь. Так хорошо было вновь оказаться в том времени, когда они с Ленькой были маленькими, и вся жизнь, казалось, впереди — и так верилось, что ничто не сумеет её омрачить… И ещё было странное чувство, будто в смехе и улыбке дяди Семы, в почти бесовской лукавинке, золотистыми искорками светившей в его глазах, и надо искать ответ на все загадки, которые сегодня мучают Андрея.

Что-то там было, связанное с этим заразительным смехом и с этими искорками…

Но Андрей не стал залеживаться. Он слышал, как Ленька собирается в школу, и встал, чтобы его проводить и пожелать хорошего дня. Да и у самого Андрея дел было полно.

Они быстро позавтракали все вместе, и Ленька умчался в школу, а Андрей чуть задержался, чтобы спокойно побриться и ещё раз продумать план действий на сегодняшний день. Сперва — в роддом. А после обеда, если все будет нормально — к адвокату, вместе с Федором, или без него, но в любом случае дождавшись от него звонка. Возможны и дополнительные передвижения — в зависимости от того, что он узнает в роддоме.

Перед уходом он вспомнил ещё одну вещь — и, с помощью тети Тани, отыскал коробку из-под обуви, в которой хранились Ленькины принадлежности для магнитофона и запасные детали. Андрей объяснил тете Тане, что ему хочется кое-что поправить в магнитофоне — слишком долго тот пылился без дела и что-то в нем начало заедать. И, хотя этим магнитофоном не пользовались сто лет, и, наверно, ещё сто лет пользоваться не будут, но лучше содержать его в полном порядке. Удалившись в свою комнату, Андрей перебрал все шнуры — да, у Леньки они были любые, с любыми штекерами, под запись с любой техники. Разумеется, соединительный шнур, чтобы писать звук с телевизора, тоже имелся. Выходит, Леньке не было никакого смысла прибегать к помощи микрофона… Ведь в любом случае запись получается грязнее, даже если не вклинятся никакие посторонние шумы…

Хоть маленькая странность, но имелась. Слишком маленькая, чтобы возлагать на неё большие надежды, но слишком необъяснимая, чтобы сбрасывать её со счетов.

С тем Андрей и вышел из дому — в очередной морозный денек, от лютого мороза сразу начинали пылать щеки и нос пощипывало.