Врач Столпникова Аглая Ивановна оказалась милой женщиной лет пятидесяти, полноватой, но при этом живой и порывистой в движениях. Она без ложного стеснения приняла небольшие подарки, которые вручил ей Андрей — те же шампанское и конфеты.

— Как же, помню Леню Жилина, — сказала она. — Очень славный родился мальчик! — похоже, она помнила всех своих подопечных, которым помогла появиться на свет. — Надеюсь, у него все в порядке?

— В полном! — заверил Андрей. — Честно признаться, я к вам по несколько необычному делу.

— По какому же?

— Понимаете, я сейчас пытаюсь заново разобраться в обстоятельствах смерти моего брата… Двоюродного брата, я имею в виду, Леньки-старшего.

— Спустя столько лет?

— Да. Во-первых, вдруг всплыли некоторые странности, которым в свое время не уделили внимания.

— А во-вторых?

— Во-вторых, — Андрей рассмеялся, — я уже больше полугода работаю в частном детективном бюро и успел поднатореть в разных расследованиях. Вот и вообразил, что могу наконец приложить свой опыт к семейному делу.

— Понятно, — Столпникова тоже улыбнулась. — И что вы хотите узнать?

— У меня появились сведения, правда, не очень достоверные, что вместе с Лианой Некрасовой в роддоме находилась ещё одна юная роженица — даже младше Лианы, лет четырнадцати-пятнадцати. И что эти двое, будучи приблизительно в одинаковом положении, очень сошлись — во всяком случае, на те несколько дней, которые они провели здесь, в этом роддоме — и много болтали, откровенничая друг с другом. И что этой «подруге по несчастью» Лиана рассказала то, что больше не рассказывала никогда и никому — в том числе, и мне отказалась рассказывать…

— И вы хотите найти эту девушку, понятно, — кивнула Столпникова. — Что ж, постараюсь вам помочь. Это надо поднимать старые регистрационные журналы, архивы ворошить… Подождите здесь, я проверю… Когда, кстати, родился Ленька? Пятого декабря?

— Второго декабря восемьдесят шестого года.

— Вот видите, — вздохнула Столпникова, — возраст… Память подводит, точные даты начинаю забывать…

— Ну, если вы помните о каждом ребенке столько же, сколько о Леньке, то вам жаловаться на память грех! — откликнулся Андрей.

— Это вы мне льстите, — сказала она — но при этом осталась видимо довольна. — Посидите, подождите немного.

И она исчезла на какое-то время.

Андрей ждал где-то с полчаса, сидя у окна и созерцая унылый прибольничный пейзаж.

Столпникова вернулась с потрепанной регистрационной книгой и пожелтевшей медицинской картой.

— Вот! — провозгласила она. — Я помнила, что было нечто подобное, но боялась вас обнадеживать. Вот, смотрите… Елена Митина, пятнадцати лет, поступила одновременно с Некрасовой… Сейчас трудно сказать, в одной палате она с ней находилась или нет. Но, в любом случае, они могли контактировать и болтать между собой. Я бы помнила все точнее, если бы это была моя пациентка. Но её вела… — она взглянула ещё раз. — Да, доктор Пряхина, — Андрею показалось, что по лицу Столпниковой промелькнула тень недовольства и даже брезгливости.

— Эта доктор Пряхина была не очень хорошим врачом? — спросил он.

— Вполне нормальным, — ответила Столпникова. — Но… впрочем, не хочу злословить на коллегу. Она принимала роды у Митиной, и, судя по медицинской карте, Митина родила мертвого ребенка. Бедная девочка! Впрочем, для нее-то, возможно, так было и лучше…

— Вы сказали «судя по медицинской карте», — осторожно проговорил Андрей. — Что, на самом деле могло быть несколько иначе?

Столпникова тяжело вздохнула.

— Скорей всего, так оно и было, как написано. Просто у нас бывали случаи, что ребенка извлекали ещё живым, хотя он умирал буквально через несколько минут… если не секунд. Тогда его тоже записывали мертворожденным — чтобы было меньше возни с документами и чтобы, как считалось, матери не наносить лишнюю травму: мол, так она знает, что ребенок был мертв, и все тут, а скажи ей — ещё будет всю жизнь мучаться вопросом, мог ли он все-таки выжить или нет… Но главное — чтобы избежать абсолютно ненужных и идиотских разборок. Ведь при каждом случае смерти ребенка сразу после рождения, становившемся известным, тысячи комиссий начинали выяснять, можно ли все-таки было бы спасти этого ребенка, не имела ли тут местность халатность или непрофессионализм врачей… Почти в ста процентах делался вывод, что врачи ни в чем не виноваты, но вся эта бумажная писанина и разбирательства, часто по партийной линии… — она махнула рукой. — Я никогда не шла на такие мелкие подтасовочки, поэтому статистика у меня зачастую выглядела хуже, чем у других врачей — но зато все роженицы рвались попасть именно ко мне, и все жены и дочери начальства ко мне стремились попасть, поэтому никто никогда не заикнулся о том, чтобы трясти меня и выворачивать наизнанку. Да и в любом случае мне было на это наплевать. А Пряхина — не из таких. Она вполне могла записать в мертворожденные ребенка, прожившего всего несколько секунд.

— Но вы её как-то слишком не любите, — заметил Андрей. — Вы ведь не хотите сказать, — он нервно рассмеялся, — что она была из таких, кто мог бы и дать ребенку умереть, если бы, скажем, родители несовершеннолетней матери попросили её об этом за некую мзду?

Столпникова ответила не сразу.

— Вы знаете, — медленно проговорила она после затянувшейся паузы, иногда мне казалось, что она из таких… Во всяком случае, — торопливо добавила Аглая Ивановна, — спасение жизни такого обреченного ребенка — это всегда не норма, а чудо. У меня такие чудеса иногда случались, а у Пряхиной — ни разу. А мне всегда казалось, что у врача, более чуткого к людям, чем к деньгам, хоть раз за всю его медицинскую практику такое чудо должно произойти! — она задумчиво взглянула на медицинскую карту. — Но здесь не стоит подозревать злой умысел. Митина была из простой семьи, и вряд ли у её родителей имелись хоть какие-то деньги. Тысячи причин могли сказаться, вплоть до того, что её родители могли быть алкоголиками, и это отразилось… Вот, перепишите, если хотите, все её данные, которые есть на медицинской карте. Хотя, я думаю, они давным-давно устарели.

Андрей переписал телефон Елены Митиной, адрес, а также номер школы, в которой она училась. То, что она осталась учиться в старших классах, а не ушла в ПТУ после четырнадцати лет, кое о чем говорило. Хотя бы о том, что её семья не была совсем пропащей.

Он поблагодарил Аглаю Ивановну, и та, отмахнувшись с досадливым видом, стала шарить в своей сумочке.

— Курите, если хотите, — предложила она. — В моем кабинете можно курить.

Она извлекла пепельницу, стоявшую на полочке для бумаг прямо под столешницей. Андрей с удивлением увидел, что пепельница наполнена окурками «Парламента» — причем не «лайт», а крепкого. И из своей сумки Столпникова извлекла початую пачку «Парламента».

— Я никогда не отказываюсь, когда люди хотят меня «отблагодарить», сказала она, перехватив удивленный взгляд Андрея. — Но никогда не принимаю «благодарности» заранее или за то, что не смогла сделать… Всю жизнь курила «Дымок», с мундштуком, но теперь «Дымок» не производят, а «Парламент» оказался неплохой заменой… — Столпникова как-то зябко передернула плечами. — Только сегодня положила себе, что не буду курить хотя бы до вечера, чтобы завтра вообще без сигарет продержаться, и вот на тебе!.. Меня все эти истории и разговоры вечно выбивают из колеи, хотя пора бы привыкнуть, — она чуть натужно рассмеялась, как бы для того, чтобы смехом отогнать наползшую на день темную тень. — Как говорил Марк Твен: «Нет ничего легче, чем бросить курить — я бросаю каждый день!»

Андрей Хованцев и Столпникова расстались почти друзьями. Добираясь до школы, в которой некогда училась Елена Митина, он с улыбкой думал о её неравнодушии, которое она без особого успеха маскировала под профессиональную жесткость и приземленный практицизм. Она была из тех замечательных врачей, которые просто не могут понять, как это другие могут быть плохими врачами.

То, что она — несколько нехотя — рассказала о Пряхиной, вполне соответствовало схеме, уже возникшей в представлении Андрея. Пусть у родителей Митиной денег не было — и деньги, и все возможности «отблагодарить» не только деньгами были у родственников Людмилы Венгеровой, так? Если бы удалось найти хоть какие-то доказательства — даже намек на доказательства — того, что в роддоме под именем Елены Митиной оказалась Людмила Венгерова…

Тогда не представляло бы сомнений, что Пряхина исхитрилась подменить новорожденных, и что «родился мертвым» — а на самом деле, был убит ребенок Некрасовой, а ребенок «Митиной» — это Ленька.

Надо думать, осуществить это технически было для Пряхиной не слишком сложно — все-таки врач, обладающий довольно большими правами и полномочиями. Как именно, в какой момент младенцев можно было подменить, при этом отправив одного из них на тот свет, так, чтобы никто ничего не заподозрил — это смогут объяснить специалисты, лучше Андрея знающие, как строится работа в роддомах, как они функционируют. Андрей не сомневался, что найдет специалистов, которым можно доверять. В конце концов, неужели Столпникова откажется помочь, если Андрей сумеет достаточно веско обосновать перед ней свои подозрения?

А стоит ли вообще распутывать это дело? Ведь в любом случае Ленька сын Леньки-старшего, племянник Андрея. Не лучше ли не трогать старых черепов — и пусть гробовые змеи спокойно спят? Нет, не лучше, ответил себе Андрей.

Правду надо знать. И правда, по всей видимости, в том, что они с Богомолом связаны крепче, чем Андрей предполагал до сих пор. И чем больше он будет знать о прошлом Богомола — тем лучше будет представлять, как с ней вести себя, если она вновь всплывет в его жизни. А что она всплывет, и не раз — Андрей не сомневался.

Он был готов к этому. Более того, он ведь запрограммировал её немедленное «всплытие», на всякий случай: иметь дело с бандой «отмороженных» похитителей людей — это не шутки. Но Андрей очень надеялся, что ему не придется нажимать кнопку пуска этой программы. После Богомола всегда остаются трупы, и Андрею очень не хотелось оказываться причастным к очередной кровавой бойне, которую она наверняка учинит. Только если его жизни будет угрожать непосредственная опасность…

И ещё эта странная история с записью на магнитофон…

Но, скорее всего, на магнитофон было записано признание Люды Венгеровой в беременности. И эта пленка давным-давно благополучно уничтожена, а копии не осталось.

Была во всем этом какая-то странность — мелкая, очень мелкая неувязка, которая, при всей крохотности, являлась очень важной, но которую Андрей не мог ухватить, хотя шестым чувством угадывал её присутствие. Казалось, только руку протяни — и поймаешь в воздухе. Но пальцы всякий раз захватывали пустоту.

Директриса школы не удивилась его объяснению (Андрей и это объяснение сопроводил очаровательным презентом — на сей раз, приобретя в попавшемся по пути универсаме флакончик «Паломы Пикассо»: и настоящие дорогие французские духи произвели на директрису даже более сильное впечатление, чем он ожидал): его двоюродная сестра, объяснил Андрей, некогда училась в этой школе. Недавно, перебирая свой фотоархив, она обнаружила, что пропала её выпускная фотография, которой она очень дорожила. Узнав, что он, Андрей, едет в Самару, она попросила его зайти в школу и одолжить негатив, чтобы отпечатать новый снимок в ближайшем фотосервисе, а если негатива не найдется — то хотя бы попробовать снять копию с самой фотографии, ведь по одному-двум экземплярам фотографий хранятся обычно в архиве школ… Излагая все это, Андрей подумал, с сухой и горькой иронией, что чему он действительно хорошо научился за время своей работы на детективном поприще, так это изобретать правдоподобные предлоги, чтобы завести с людьми разговор на нужную тему и выудить из них нужные сведения.

— Что ж, попробуем найти, — сказала директриса. — В каком году ваша сестра закончила школу?

— Она сказала — в восемьдесят восьмом… — Андрей задумался. — Или в восемьдесят девятом? Простите, вдруг засомневался… — он виновато улыбнулся директрисе. — Вы знаете, я мог бы ей перезвонить и уточнить, но, может, проще будет проверить два года?

— Разумеется, проще, — согласилась директриса. — В те годы мы выпускали по три параллельных класса. Как фамилия вашей сестры?

— Сейчас она замужем, — сказал Андрей. — А тогда была Венгерова. Люда Венгерова.

— Посмотрим, — и директриса открыла шкафы с архивом.

— В крайнем случае, я мог бы узнать её на фотографии, — сказал Андрей.

— Хорошо, тогда проглядите сами, — директриса нашла и протянула ему конверты с фотографиями за нужные годы.

Андрей тщательно вглядывался в каждое лицо на крупноформатных групповых фотоснимках. Если он ошибся, и Богомол училась совсем в другой школе… Как тогда перевести разговор на Митину? Но если он движется в верном направлении, то вероятность ошибки невелика. «Дублершу» должны были искать где-то рядом…

Он узнал её сразу, едва вынул из конверта снимок класса «Б» выпуска восемьдесят девятого года. Была ещё в ней подростковая угловатость, и руки она держала так, как будто не знала, куда их девать, но все равно она уже почти превратилась в ту потрясающую красавицу, которую знал Андрей.

— Вот она! — провозгласил он.

Негатива не было. Да Андрей на это практически не надеялся — негативы почти всегда остаются у фотографов, и только в редких случаях оказываются у заказчика.

— Замечательно! — сказала директриса. — Рада была вам помочь.

— Вы не против, если я пока возьму эту фотографию? — спросил Андрей. Я видел неподалеку фотомастерскую, в перечне услуг которой указано «копии с черно-белых и цветных фотографий, при утраченном негативе». Надеюсь, они недолго делают.

— Возьмите на столько времени, сколько вам нужно, — великодушно разрешила директриса. — Только не забудьте вернуть.

— Ни в коем случае! — горячо заверил Андрей. — Да, вот ещё что… Моя сестра просила меня восстановить, по мере возможности, все имена и фамилии одноклассников, и написать их на оборотной стороне, вместе со схемкой, кто где стоит. А то она уже начала забывать, с кем училась и кто есть кто.

— Ну, тут вам сможет помочь только… — директриса поглядела на снимок, какая учительница снята вместе с классом. — Да, Надежда Леонтьевна. Она была их классным руководителем. Я-то помню только самых ярких. Вот этот мальчик, Володя Казин, он всегда был отличником, и поступил после школы на физтех, в Москве… А вот эта, Елена Митина, она тоже не забываема, но по другим причинам — обратного порядка, так сказать… — директриса даже скривилась — видно, и спустя много лет в ней живо было кошмарное воспоминание о потрясшем школу скандале.

Андрей посмотрел на девушку, на которую указывал негодующий палец директрисы. Милая мордашка, выражение несколько простоватое — может быть, из-за широких скул и зачесанных за уши волос. В отличие от многих одноклассниц, её формы были совсем сформировавшимися, формами взрослой женщины…

— Что она натворила? — спросил Андрей.

— Родила ребенка, вы представляете? И это школьница!..

— Но из школы её не исключили, — задумчиво проговорил Андрей. — Хотя я помню, что тогда каждый такой скандал рассматривался как ЧП, требующее самых суровых мер. Я учился приблизительно в то же время, немного пораньше.

— Ее пожалели, — сказала директриса. — У неё родился мертвый ребенок, и решили, что в подобных обстоятельствах исключение из школы может стать только лишней травмой для её неокрепшей психики. Не знаю, пошло ли ей это на пользу… — директриса пожала плечами.

— И не знаете, что с ней сталось? — полюбопытствовал Андрей.

— Знаю только, что сразу после окончания школы она уехала в другие края. Говорили, куда-то далеко. Может, и возвратилась когда-нибудь в наш город, но мне об этом, естественно, неведомо.

— Еще раз спасибо, — сказал Андрей. — И подскажите, когда лучше всего перехватить Надежду Леонтьевну?

— Часов в пять, в полшестого, — сказала директриса. — Обычно в это время она ещё в школе, а уроки уже кончаются.

— Обязательно подойду… Да, кстати! — Андрей хлопнул себя по лбу. Ведь, наверно, как раз в вашей школе учится и другой мой родственник мальчик, в семью которого я приехал в гости!

— Как фамилия? — поинтересовалась директриса.

— Жилин. Леонид Жилин.

— Как же, слышала о нем! Хороший мальчик, только, говорят, слишком непоседливый… Ведь в его семье тоже была какая-то трагедия?

— Да. Его отца убили.

— Конечно, теперь припоминаю… А вы сами чем занимаетесь?

— По образованию я филолог. Но, сами понимаете, наукой не проживешь, так что я зарабатываю на жизнь как сотрудник частного детективного агентства… Но вы не волнуйтесь! — сразу добавил Андрей. — В Самару я приехал по чисто семейным делам.

— Я и не волнуюсь, — улыбнулась директриса. — Просто интересно, сколько зарабатывают сейчас частные детективы.

— Очень по-разному, — ответил Андрей. — И даже в одной конторе месяц на месяц не приходится. Волка, понимаете, ноги кормят.

— Да, понимаю. Видите ли, я почему интересуюсь. У нас в школе постоянно собирают деньги — на то, чтоб школьные завтраки были получше, на праздничные подарки детям и даже, хоть об этом говорить и не принято, на то, чтобы сколько-то поддержать учителей. Ведь зарплата у многих нищенская, да и выдают её знаете как… Впрочем, у нас многие родители не в лучшем положении, поэтому мы ни к кому не пристаем с ножом к горлу, и эти выплаты не являются обязательными. Я знаю, что бабушке Леонида Жилина — он ведь с бабушкой живет, так? — любые выплаты не под силу…

— Все понятно! — сказал Андрей. — Я с удовольствием внесу любую посильную сумму. И, так сказать, надолго вперед. Ведь опять я приеду не раньше, чем через полгода, а то и через год.

— Ну… — директриса задумалась. — Право, не знаю… Вы уж простите, что я завела этот разговор, но ситуация нас самих душит, а деньги действительно идут на то, чтобы детям было хоть чуть-чуть получше и полегче.

Андрей мысленно прикинул, какая сумма будет достаточно солидной, чтобы полностью ублажить директрису, но не такой, по понятиям Самары, безразмерно большой, чтобы на Леньку стали поглядывать потом как на племянника миллионера — такое вовсе ни к чему…

В своих расчетах он угадал абсолютно точно. Внесенная в школьный фонд посильная сумма заставила директрису глядеть на него с ещё большим уважением, но без зависти и подозрений. Теперь Андрей мог быть спокоен за хорошее отношение к Леньке…

— Да, я вот что подумала! — сказала директриса. — Возьмите вы себе эту фотографию, и дело с концом! В школе она особенно не нужна, а копия все равно выйдет хуже по качеству, в какой мастерской её ни делай. Зачем вам зря мотаться туда и сюда?

— Спасибо огромное, — сказал Андрей. — Да, вот ещё что. Я хотел сделать маленький подарок и Надежде Леонтьевне, но сейчас засомневался может, подарить ей не что-нибудь изящное и красивое, а что-нибудь практичное. Продуктовый набор, грубо говоря.

Директриса рассмеялась.

— Какой же вы детектив, если не знаете, что женщина всегда остается женщиной? Подарите ей что-нибудь изысканное и приятное — и она будет счастлива, как бы она ни бедствовала!