«На сей раз мы едем не в «профсоюз», а прямиком в букинский особняк, за глухую эту трехметровую кирпичную ограду. Шипов ворота сам открывает, но возле ворот человек высунулся, поглядел, кто едет, и успокоился. Мы въезжаем, останавливаемся, я из машины вылажу, голову запрокидываю, прикидываю: ничего себе хоромы, полк не полк, а батальон разместить можно. И всюду всякие фигушечки-завитушечки, тут флюгер, там лепнина, там кирпичная кладка узором идет, там решетки витые или цветное стекло вставлено в верхнюю, полукруглую такую, часть окна. Словом, наворочено, не приведи Господь!

И Букин тут же выходит, встречает меня.

— Очень рад, что вы так быстро приехали, Михаил Григорьич, — говорит. — Давайте в дом пройдем.

И ведет меня через комнаты, в которых танцевать можно.

— Знатный дом, — говорю, по сторонам головой вертя да скользя по паркетам.

— Эх! — отвечает он. — Воспоминание о прежней хорошей жизни. Раньше, как завод работал, так и директорская зарплата была такая, что можно было вот такой хороший дом поставить. А сейчас даже на уход за этим домом всех моих денег не хватает, еле тяну, но жалко продавать, потому что сроднился я с ним…

Я никак в толк не возьму: и чего он плачет, прибедняется, неужто ждет, что я ему поверю? А потом меня осенило — он и не рассчитывает, что я поверю в его нищету и трудности, а плачется так, по привычке. По инерции, так сказать, чтобы из образа не выпасть.

Так вот, заходим мы с ним в кабинет такой, с одной стороны с полукруглым выступом, где большое окно, и со столиком, где уже всякая закусочка приготовлена.

— Садитесь, — говорит он мне. — А я сейчас достану, из-за чего я вас пригласил.

Я сажусь, он к секретеру подходит, отпирает и достает небольшой конвертик.

— Вот, возьмите.

Я заглядываю в конвертик… Батюшки! Там паспорт лежит. Открываю Васильича паспорт, все точно.

— Я должен был вам сразу сказать, что паспорт у меня, как только услышал от вас, что этим паспортом милиция интересуется, — говорит Букин. Но, вот, испугался. Как вы мне рассказали, что этот паспорт в Москве всплывал, где с его помощью мошеннические сделки крутили, так меня словно обухом по голове шандарахнуло! Ведь паспорт, вроде, все эти две недели и даже побольше у меня находился — как потом докажешь, что он без моего ведома в Москву прогулялся, и больше того, что я представления не имею, в какой момент он мог отсутствовать! Вы уж простите меня… Если можно, сделайте вид, будто вы этот паспорт в квартире наконец нашли, в какой-нибудь незаметной щели, куда он завалился. Если никак этого сделать нельзя — я, конечно, буду сотрудничать с милицией, чтобы помочь найти, кто этим паспортом злоупотребил.

— Надо же! — говорю я. — А у вас самого никаких догадок нет?

— Мне сложно сообразить, — отвечает. — Первое время паспорт в заводском сейфе находился, я только потом его домой забрал. Все-таки, думаю, документ важный, неровен час… Эх, если бы я с самого начала его дома держал!

Вижу — уже и не заикается, что паспорт два дня у Шипова находился, который с ним в Самару ездил. Все на заводских грешит. Значит, с Шиповым разговор у него состоялся, и разговор серьезный, запугал его Шипов. Теперь Букину важно глаза мне замазать, чтобы я напрочь забыл о том, что у него насчет Шипова вырвалось, и чтобы перед милицией поддерживал его версию насчет того, что паспорт наверняка «одалживали» из заводского сейфа.

— И ни на кого у вас подозрений нет? — спрашиваю.

— Я вот думал все эти сутки, кто ещё мог сейфом пользоваться, кроме меня. Вообще-то, у нас на заводе народ надежный. Ну, бухгалтер, юрист, кадровичка имеют доступ. Однако ключей всего два, мой и запасной, на всякий случай. Запасной всегда хранился на пункте охраны.

— Значит, охрана у завода есть?

— А как же! Правда, одно название, что охрана. Два сменщика, и оба не тянут, по большому счету. Я поэтому и хотел вашего друга взять. Все-таки, бывший военный, не прозявил бы все на свете, в отличие от наших недоумков. А то, может, и других бы привлек, товарищей своих из отставников. Навел бы порядок.

— То есть, — спрашиваю, — воруют сейчас по черному?

— Еще как! — жалобится Букин. — Вроде, все по мелочи тащат, а из этих мелочей такие суммы складываются, что хоть завод закрывай. Надо ж было этому конец положить!

— И вы договорились, чтобы Васильич пока никому не болтал, даже близким?

— Ну да! Чтобы для воров это неожиданностью оказалось. А паспорт я так долго держал, потому что взялся исхлопотать ему разрешение на огнестрельное оружие, и предложил, пусть Шипов по всем инстанциям бегает, чтобы вашего друга попусту от дела не отрывать! Шипов у меня мужик обязательный.

Вот так! Как Шипова помянул поневоле — так сразу намекает, что его-то, мол, подозревать не надо, что он мужик порядочный. А насчет разрешения на оружия — я, выходит, в точности догадался.

— Выходит, — спрашиваю, — паспорт мог кто угодно взять?

— Трудно сказать, — с сомнением этаким отвечает Букин. — По идее, охранники могут дать ключ только тем трем людям, которых я назвал, если меня на заводе нет, а мой личный сейф открыть надо. Однако, пока они там дремлют на посту, кто угодно мог ключом воспользоваться, чтобы позаимствовать паспорт на несколько дней. Кто-нибудь, скажем, подслушавший мой разговор с кадровичкой, что по этому паспорту надо нового человека на работу оформлять.

— То есть, — говорю, — в любом случае того, кто взял паспорт, надо среди заводских искать?

— Выходит, так, — кивает Букин, — как это ни неприятно.

— Но милиция-то об этом знать должна!

— Вот вы ей и поведайте, — говорит Букин. — Можете и на меня сослаться, только чтоб напрямую меня в это дело не впутывали.

— Боитесь, что ль, чего? — удивляюсь.

— Боюсь! — честно отвечает он. — Я помогу милиции разоблачить тех, кто паспорт выкрадывал, чтобы в темных делах использовать, а мне потом дом подпалят! Ведь этот воровской сброд — он весь оголтелый. И без всяких что ни на есть тормозов.

— Понимаю, — говорю я. — То есть, для милиции можно на вас сослаться, но сказать, что вы открыто показания давать не желаете, хотя помочь всегда готовы?

— Вот именно! Я рад, что вы все правильно поняли, — и наливает по рюмке себе и мне. — Давайте, — говорит, — перекусим.

Что ж, перекусываем. И колбаской хорошей зажевываем, и ветчинкой — все у этого гада имеется. А рассказал он мне много, намного больше, чем сам воображает. Ведь надо совсем слепым, глухим и слабоумным быть, чтобы не разглядеть, что за его историей скрывается, верно?

Тут ведь вот какое рассуждение получается. Когда Букину надо, охрана у него имеется первоклассная. Так почему он не мог этих своих громил «профсоюзных» попросить и на заводе дежурить, если ему все это постоянное разворовывание как кость поперек горла стоит? Даже если б им платить побольше пришлось, все равно выгодней получалось бы, чем каждый день убытки терпеть, разве не так? Ан нет, он к ним не обращается, а Васильича на помощь зовет. Вот и делайте свои выводы.

Ну, и все остальное — вполне очевидное, по-моему, как Букин ни пытается замаскировать.

А он себя по лбу хлопает и вскрикивает:

— Да, чуть не забыл!

И достает ещё один конвертик, протягивает мне.

— Что это? — спрашиваю.

— Три тысячи. Ваша зарплата за первый месяц.

Ох, не хотелось мне эти деньги брать, но не взять — это себя разоблачить и всю игру порушить. Поэтому я говорю только:

— Что-то рано вы меня вознаграждаете. Только вчера контракт заключили…

— И уже наш контракт работать начал! — весело отвечает он. — Так что берите, не стесняйтесь, это ваше по праву.

Ну, убираю я деньги в карман, где паспорт уже лежит, допиваю, дожевываю, и Шипов меня домой везет. Как приехали, я сразу в милицию звоню и спрашиваю майора Наумкина.

— Да? — отзывается он. — Это вы, Михаил Григорьич? Что там у вас?

— Паспорт нашелся, — отвечаю.

— Да ну? Где и как?

И я выдаю ему директорскую версию слово в слово, ничего от себя не добавляю, а повторяю все услышанное, вплоть до того, что Букин боится напрямую с милицией сотрудничать, чтобы ему дом не подпалили.

— А что? Вполне могут и подпалить, — говорит майор. — У нас ведь поджог — один из самых частых методов сведения счетов. Или когда надо следы схоронить… Вы никуда выходить не собираетесь? Я к вам человека за паспортом пришлю.

— Я сижу и не двигаюсь, — отвечаю. — Вот-вот Максимка приедет, так мне его дожидаться надо.

— Максимка?.. Ах, да, сын Анастасии Петровны! Минут через пятнадцать к вам заедут.

— Хорошо, жду.

Милиционер даже быстрее, чем через пятнадцать минут, приехал. Я ему паспорт отдал, он умчался, а я отдохнуть прилег. Все время отдыхать тянуло, как никогда раньше. Ну, и дни суматошные и напряженные, и выпивать приходилось как давно не выпивал, каждый день, получается, грамм по двести через себя пропускал, в общей сумме, а то и поболее. Лежу, подремываю, продумываю, что мне дальше делать.

Очень меня эта пуговица волнует. Ведь чую, что верный след взял. Но как по нему пройти? Это товарищу полковнику сообщить надобно, он разберется. И ещё надо придумать, как заводскую публику прощупать. Мне самому напрямую туда соваться нельзя, Букин сразу узнает, и очень будет удивляться, что я там такое творю. Да и товарищу полковнику я обещал от резких действий пока воздержаться.

Кое-какие мысли у меня созрели, но додумать я их не успел, потому что Максимка приехал. Входит, подтянутый такой, молодцеватый, и форма на нем отменно сидит, вот только лицо осунувшееся.

— Здравствуйте, дядя Миша! — говорит, ставя чемоданчик. — Вот, прилетел как мог быстро.

— Здравствуй, орел! — отвечаю. И обнимаемся мы с ним.

Сел он чаю с дороги выпить, а я ему в двух словах рассказываю, что и как. Он слушает, совсем бледнеет.

— Найду, — говорит, — сволочей — убью!

— Их без тебя найдут, это я тебе гарантирую, — говорю я. — Твое дело мать и сестру поддержать, чтоб они на тебя опереться могли. Если ты в разборки влезешь и голову сложишь или, хуже того, сядешь за убийство, у них вообще никого не останется… Да, кстати. Вот тут мне деньги передали, которые Васильич получить не успел, так ты ими распорядись. Как раз должно на похороны хватить, — и отдаю ему букинские три тысячи.

— Дядя Миша, не валяйте дурака! — говорит. — Это ведь, небось, ваши деньги, которые вы невесть сколько времени копили.

— Не мои, на чем хочешь поклянусь, — успокаиваю я его. — Так что расходуй их спокойно, по своему разумению.

Он поглядел на меня недоверчиво, но деньги взял.

— Вы ж ещё побудете здесь? — спрашивает.

— Надо мне домой съездить, — отвечаю. — Уже несколько дней не был, все здесь сидел, тебя ждал и нужными делами занимался. Устал уже.

— Ну, ещё хоть немного побудьте.

— Мы вот как сделаем, — говорю. — Я сегодня к вечеру уеду, а завтра к вечеру вернусь. Ведь послезавтра похороны, вот и помогу тебе.

— Спасибо, дядя Миша, — говорит. — А то бы мне в первые часы совсем неуютно было, в полном одиночестве.

— Да ты этого одиночества и не заметишь! — говорю. — Столько дел и суеты предстоит, что некогда будет куковать.

А сам думаю: днем-то одиночество его не возьмет, это точно, а вот ночью может и одолеть, когда все дела отхлынут и только мысли останутся. Так что, думаю, посмотрим. Может, действительно, на сегодняшнюю ночь останусь, а завтра на денек домой смотаюсь. Ведь надо ж к похоронам пристойный костюм надеть, в затрапезе на них представать негоже…

В общем, попили мы чайку и стали в больницу собираться. Время уже к пяти движется, за окном темнеет, за всеми моими хождениями и ещё один денек почти миновал. Ну, в самый раз в больницу подойдем, в приемные часы.

И тут опять телефон зазвонил. Опять майор Наумкин.

— Скажите, — спрашивает, — вас ведь Шипов туда и обратно к директору возил, когда вас позвали, чтобы паспорт вам отдать?

— Ну да, — говорю, — он самый, кто же еще? Меня на машине прокатили, все точно, со всем уважением.

— Вы не заметили, он нормальный был? Или, может, не в себе, под градусом?

— Вроде, вполне нормальный, — отвечаю. — И трезв как стеклышко. Куда ему пить, с его работой директорского шофера? Букин такого не потерпел бы… А что стряслось?

— Да разбился Шипов, — говорит Наумкин. — На шоссе в Самару, почти сразу за пределами города, километре на пятом.

— Как это разбился? — ошалело спрашиваю я. — Насмерть?

— Насмерть, — подтверждает майор. — И, по первым данным, сильно он был пьян, вот и не справился с управлением. Вы когда с ним расстались?

— Да за две минуты до того, как я вам позвонил.

— Это, значит, приблизительно в три, так?

— Наверно, — говорю.

— А разбился он около двадцати минут пятого… Если считать, что за руль он сел в четыре… Что ж, часу вполне хватило бы, чтобы закосеть.

— Наверно, — повторяю. Хотя мне так не кажется. Шипов — мужик крепкий, ему много надо, чтобы контроль над собой потерять, и уж в два счета не разобрал бы его хмель. Хотя кто знает…

— Спасибо, — говорит майор. — Очень ценные у вас показания. Теперь надо искать, с кем Шипов мог выпивать между четвертью четвертого и четырьмя. Городок маленький, так что, думаю, быстро найдем.

Я трубку кладу, и думаю при этом по-своему: что собутыльников Шипова майор быстро найдет, это да. Может, даже быстрее, чем надеется. Но вот выпивал ли он с ними на самом деле, это останется вопросом. Слишком многим бочкам Шипов оказался затычкой, слишком много прямой уголовщины вокруг него переплелось. Он и Букину мешал — тем, что за горло его взял, это мне после разговора с директором понятно стало, и ещё невесть кому. Может, тем же своим подельникам, которые людей похищали и убивали, а теперь следы заметают.

Ладно, думаю, если со смертью Шипова что-то не то, товарищ полковник разберется. А местную милицию лучше не теребить зря своими подозрениями. У майора своя голова на плечах.»