Мне-то что, надо так надо. Поднялся и иду. Доставили меня в кабинет, где сидит один из ментов, меня с сыном забиравших. По тому, как все другие к нему обращались — старший среди них. Вполне молодой ещё парень, лет тридцати. Чуть с гаком, может.

— Садитесь, Яков Михалыч, — и на стул указывает. — Давайте знакомиться. Гущиков Владислав Антонович, лейтенант, замначальника по угро здешнего отделения.

— Очень приятно, — киваю.

— А вот, по мне, так приятного мало! — он встал и зашагал по кабинету. — Хорошо повеселились, да? Один раненый, один убитый, и, конечно, никто почти ничего не помнит… Странно, что вы все друг друга не перерезали. Гулянка по-русски, так?

— Обижаете, начальник, — возразил я. — Никто никого не резал. Один этот Горбылкин психованный ножом размахался, так он и деру дал.

— А может, все по другому было? — он резко повернулся и прямо навис надо мной, слегка наклонившись. — С чего Владимиру Губанову — самому Губе, понимаешь — и Николаю Фомичеву — Фоме, вечному его подельщику — с вами, голью беспорточной, якшаться, лучшими деликатесами вас угощать и лучшей водкой вас поить, всю ночь с вами просиживая? А я тебе скажу, почему! Они этого Шиндаря шлепнули, и пирушка затеянная — плата за то, чтобы вы тело схоронили! Я не знаю, почему не сплавили труп в Волгу, с камнем на шее, или как-то иначе, поумнее, от него не избавились, но, видно, срочность имелась, нежданно убийство произошло. То ли по дури Шиндаря шлепнули, за наглость очередную, то ли что-то такое он разнюхал, из-за чего его понадобилось прибирать побыстрее, и времени на варианты не оставалось. Я из чего исхожу? Так морду Шиндарю расквасить и твой Константин, наверно, смог бы, он убойной силы у тебя парень, а вот удавили его так профессионально, как у вас, деревенщины, не получилось бы. Да и не в стиле это пьяных разборок, работа с удавкой. Сцепись он с вами, тут бы скорее нож или топор в дело пошел, а то Константин или ты из ружья его долбанули бы. Ружье у вас заряженным лежало… Кстати, почему вы его зарядили? Побаивались своих «гостей» и хотели защиту под рукой иметь? Еще скажи спасибо, что у тебя охотничий билет не просрочен, и разрешение на ружье чин чином выправлено, а то бы я тебя за незаконное огнестрельное оружие… Ладно, неважно. Я к тому, что, кроме всего прочего, в багажнике машины следы человеческой крови нашлись, и нам много времени не потребуется, чтобы доказать: это кровь Шиндаря! По всему выходит, шлепнули его Губа с Фомой. Ну, может, Смальцев и Чужак тоже в этом поучаствовали. А вот руки о лопаты марать, тело хороня, они бы не стали. И, выходит, кроме вас, хоронить его было некому, и вы соучастниками получаетесь. Что скажешь?

— А то скажу, что вы про Горбылкиных забыли, — ответил я.

— Не забыл. И присутствию Горбылкиных тоже объяснение найдется. Вот, смотри. Горбылкины каким-то образом стали свидетелями убийства, и Губа с Фомой их захватили, чтобы решить, что делать дальше. То ли убрать их, то ли припугнуть и отпустить, взяв с них слово молчать. В общем, Горбылкины сидели на вашей пьянке как под арестом и тряслись от страха. А младший Горбылкин, Виталий, перетрусил настолько, что психанул и с ножом пробился на волю. Вот, погоди, возьмем мы его — посмотрим, что вы все запоете.

Да, подумал я, дельный мент попался, толковый. Такому палец в рот не клади. Но вместо того, чтобы согласиться с ним, я сказал:

— Так-то оно так, да все равно не так получается. По моим понятиям, если кто и мог убить Шиндаря и схоронить его труп, так это Горбылкины, которые к нашей компании приклеились. Я ж из чего рассуждаю. Вот эти Владимир с Николаем, и Смальцев с Чужаком при них, они только потому к нам в дом заявились, что у нас у единственных во всей деревне свет горел… Но тут я должен рассказать вам то, за что меня эти Владимир с Николаем — Губа с Фомой, как вы говорите — по головке не погладят, хотя это важно, чтобы всех обелить, и их в том числе. И не знаю, рассказывать или нет, потому что на меня нельзя будет ссылаться, от всего отопрусь.

— Я не записываю и в протокол не вношу, — лейтенант на стол сел, передо мной, закурил и посмотрел на меня с большим любопытством. — Валяй, выкладывай.

— Когда они приехали и начали эти роскошные харчи и выпивку на стол метать, то мы так поняли, из их разговоров, что им неважно, в каком доме заземлиться. Главное — пропировать всю ночь при свидетелях, которые потом показать смогут, что всю ночь они гуляли и никакого дурного дела совершить не могли. А когда Виталик Горбылкин Чужака ножом пырнул, один из них Владимир-Губа, по-моему — вообще странную фразу выдал: вот и хорошо, мол, что милиция на это дело утром приедет, менты сами увидят, что мы всю ночь в этом доме провели, за выпивоном да за песнями, которые нам Яков на гармошке наяривает… Вот я и спрашиваю: стали бы они чуть не с радостью ждать приезда ментов, если бы у них свеженький труп при себе имелся? Пусть даже не в багажнике, а уже у нас в огороде закопанный. Все равно понятно, что этот труп в два счета могут обнаружить. Как оно и произошло. А вот Горбылкины…

— Ну? — сказал лейтенант. — Не мнись, говори дальше.

— Это тоже из тех вещей, о которых считается лишним с милицией болтать, но ведь Шиндарь мертв, а Горбылкина вы за хранение краденого взяли, так что все равно быстро докопаетесь, и не получится, будто я кого-то закладываю. Так вот, Шиндарь был известный мошенник и вор, и много дел по сбыту краденого как раз с Горбылкиным вел. Вполне они могли что-то не поделить. И, я говорю, как-то странно Горбылкины к нашей компании прилепились, и странно нервными сидели, будто жгло их что. Потому, мне кажется, младший Горбылкин и психанул — с нервами не справился… В общем, по моему разумению, самая большая вероятность — что Горбылкины Шиндаря прибрали, а нашей пирушкой воспользовались, чтобы под шумок на нашем огороде тело схоронить… Да, и еще, насчет багажника. Что сначала тела там не было — засвидетельствовать могу, потому что при мне они багажник открывали, едва приехав, и всю закусь и выпивку выгружали. А закуси и выпивки там было столько, что никакой мертвяк — тем более, такой здоровый, как Шиндарь — в багажнике уже не поместился бы… А старшему Горбылкину, он ведь ещё та хитрожопая тварь, вполне могло прийти в голову открыть незапертый багажник, когда никого рядом нет, и кровью Шиндаря в нескольких местах мазнуть. Вот.

— Логично поешь, — кивнул лейтенант. И прищурился. — Как по-твоему, зачем Губе с Фомой надо было алиби на эту ночь создавать?

Я руками развел.

— Откуда мне знать-то? Естественно, соображения напрашиваются. Какое-то дурное дело затевалось, очень дурное. И произойти это дело должно было под утро. А может, и рано утром. И это дело вы бы сразу с Губой и Фомой связали. А тут они вам бух алиби на стол, и вы умылись бы. Но это все вы и без меня соображаете. И ещё получается, что, если сегодня ночью, пока мы гудели, что-то страшное произошло — вы теперь от меня знаете, что Губа и Фома заранее алиби себе готовили. А отсюда, знаете, что это их алиби надо со всех сторон ковырять. Поэтому я и говорю, что они меня по головке не погладят, узнав, что я вам все это поведал. Но другого способа доказать, что, по крайней мере, к появлению трупа Шиндаря они не причастны, я не вижу. Зачем им убивать Шиндаря, зачем труп с собой таскать, разрушая алиби, которое они так старательно для вас готовили? Да не было Шиндаря у нас на гулянке, вовсе не было. Откуда его труп взялся — для меня такая же загадка, как для вас.

Лейтенант Гущиков, вижу, задумался.

— И можно спросить… — осторожненько так начал я после паузы.

— Спрашивай! — коротко бросил он.

— За эту ночь ничего чрезвычайного в районе не произошло?

Лейтенант покачал головой.

— Да, вроде, ничего не было, кроме вашей поножовщины… Хотя, если в одном из новорусских коттеджей всех конкурентов Губы с Фомой положили, то трупы могли и не обнаружить еще… Все знают, что, когда «братки» на два-три дня уезжают гульнуть, их ни по каким делам беспокоить не надо, и даже звонить не стоит. Вдруг он там как раз в баньке с девками парится или ширяется? Спохватываются тогда, когда вовремя в город веселая компания не возвращается — то есть, и сутки могут пройти, и двое. Но мы это проверим. И другие районы известим, и с Угличем свяжемся, чтобы, если где произошло преступление, выгодное Фоме с Губой, сразу нам сообщили. Не бойся, тебя не заложим… Но это наши дела, а сейчас давай решать, что с тобой делать.

— Да что хотите, то и делайте, — ответил я.

— Ладно, ступай пока назад в камеру. Я с твоим сынком потолкую, а потом окончательное решение примем.

И меня назад водворили, Константина на допрос увели, а я сижу и гадаю: достаточно связно у меня получилось или нет? Вроде, все связно, не посунешься. И прямую неправду я не сказал (ну, может, приврал где чуток, но ненаказуемо), и в нужном свете всю ситуацию вывернул. И как я это загнул, про «к появлению трупа Шиндаря они не причастны», здорово! Потому что я говорил про багажник, имея в виду, по всему смыслу, что к появлению трупа в багажнике они не причастны, а прозвучало так, будто я вообще их вину отрицаю. И при этом всегда можно сказать, что меня неправильно поняли. К тому же, я версию излагал, а на версию всякий право имеет. Я даже хихикнул от удовольствия, какой я хитрый.

А тут этот мужичонка зашевелился, который на дальних нарах дрых. Я уж и забыл про него, настолько он был неживой, всякое внимание на него обращать перестал. А тут, я говорю, он зашевелился, присел, и обнаружился у него фингал под глазом и морда расцарапанная.

— Где это я? — спрашивает, поводя вокруг очумелыми глазенками.

— В ментовке, — отвечаю ему, не двигаясь, только голову слегка повернув.

— За что?.. — простонал мужичонка.

— Это у тебя надо просить, за что, — усмехнулся я.

Он ноги с нар свесил, замычал, морду свою потрогал и скривился.

— Во разделали, гады… Это менты меня, или ещё до ментов меня били?

— Вот уж не знаю, — ответил я. — Я сюда позже твоего загремел. А ты хоть что-то помнишь, что с тобой было и где?

— Начало вечера помню, — пробормотал он. — Мы с суда вернулись, сына у меня судили, за членовредительство… Он одному челюсть сломал… И пронесло его на первый раз, условный срок дали. Ну, там, бабушка-свидетельница подвернулась, что тот пьяный был и сам на моего сына попер, с гвоздодером… А я ещё расчет под шабашку получил, баньку мы срубили… Вот и стали отмечать две радости разом… На кухне стол приготовили, все нормально, даже колбаску порезали, не то, чтоб хлебом зажевывать. Тушенку, там, открыли, по людски… А потом я, вроде, с женой ругался, или на улицу ходил… И еще, вроде, народу много было, отметить всякая молодежь подошла…

— С боевой, видно, молодежью твой сын компанию водит, — заметил я. Без особого интереса, впрочем, а так, чтобы беседу поддержать. Как будто мы не знаем, как это бывает, когда и пьешь, кажись, в хорошей компании, и по хорошему поводу, а утром выясняется, что все безобразием кончилось.

— Да ну их! — махнул рукой мужичонка. — Сплошные оболтусы. Мы-то хоть пьем, но ещё и работать умеем, а у этих, у нынешних, одни гулянки на уме. Только стибрить что-нибудь, чтобы в скупку или на барахолку снести, и гуляй, рванина… И девицы ещё похлеще ребят будут. Как набились все эти… И Маринка с Манькой, и Ирка Липова, куда же без нее…

— Погоди! — тут мне интересно стало. — Ирка-оторва?

— Она самая. Выходит, и ты её знаешь?

— Так кто ж её не знает?

— Так вот я и думаю… Ой-йё, как болит… Может, мне ещё и ребра пересчитали, с них станется… Вот я и думаю, что я сыну насчет его компании вякнул, какая она непотребная, я во хмелю всегда заводной и воспитывать берусь, а он этого не любит, он меня и разделал, как всегда, после моих выступлений… Только почему лицо расцарапано? Мужики ведь не царапаются, так? Может, жена расцарапала, когда нас разнимала? Но, если сын меня избил, то почему я в ментовке сижу, а не он? Сплошные вопросы, видишь…

— Вижу, — кивнул я.

Но тут мент дверь камеры открыл.

— Бурцев, с вещами, на выход!

Тут я живенько присел, ноги в сандалии всунул.

— Это что же, освобождают меня?

— Освобождают, выходит. Собирайся — и пошли.

— Да чего мне собираться, я без вещей!

Вот и вышел я, а он дверь захлопнул и с лязгом запер, мужичонка в одиночестве остался, вчерашний день припоминать. Не боись, думаю, сам не вспомнишь, так на суде расскажут, чего ты натворил…

— Кстати, а за что этого, который вместе с нами сидел?.. — спросил я, когда мент вел меня на второй этаж, в кабинет лейтенанта Гущикова. — А то гадает человек, мучается, вспомнить не может, мне самому интересно стало.

— Не может вспомнить? — хмыкнул мент. — Ничего, ему память вправят, как он Ирку Липову…

— А что он с ней сделал? — живо спросил я, когда мент не договорил.

— Топором по голове. Хорошо, обухом, а не острием, но она все равно в реанимации и вряд ли выживет… Заходи, давай.

Я зашел в кабинет, обмозговывая услышанное, там Константин на том же стуле сидит, на котором я сидел, а лейтенант за столом пристроился и что-то пишет.

— В общем, так, — сказал он, поднимая голову от своих бумаг. — Я и сам тут подумал, и с начальством посоветовался, и отпускаю вас, под подписку о невыезде. Что к убийству Шиндаря вы не причастны, это и последнему ежику ясно. Пособничали вы или нет прятать его труп — это следствие выяснит. Но, в любом случае, социальной опасности за вами не просвечивает, поэтому гуляйте на воле, только по первому вызову являйтесь сюда для дачи показаний. Один раз не явитесь — тогда уж сажать придется. Расписывайтесь на этих документиках — и гуляйте. Вопросы есть?

— Есть, — сказал я, расписываясь. — Нам бы десятку на двоих, чтобы на автобусе домой вернуться. Ведь пехом мы больше трех часов будем топать.

— Ну, ты наглец! — оскалился лейтенант. — Тебе свободу дают, а ты ещё и денег требуешь!

— Да я не требую, я прошу, — ответил я. — И не насовсем ведь, а взаймы. Я отдам, с первой оказией. Деньги есть, на шабашках порядочную сумму срубил. Как раз вчера жена все конфисковала, чтоб я не пропил. Вон, сын подтвердит. Но на возврат вам долга отстегнет — или сама передаст, если побоится мне в руки доверять. Я б знал, что нас отпустят, прихватил бы рублей тридцать — а так, мы ж без копейки уехали…

— Ладно, — вздохнул лейтенант, — выручу. Держи десятку. Но смотри, чтоб до конца недели отдал!

— Да кто ж не понимает, что вас динамить — себе дороже, — сказал я, убирая десятку в карман.

Лейтенант Константина подзывает, чтоб тот тоже подписку о невыезде подмахнул. Константин молча встает, молча подписывает, молча к двери направляется. Он, вообще, вижу, молчание избрал, и я за это его только похвалить могу.

— Да, — вмешался я, — если позволите, ещё один вопрос, нас лично не касающийся, просто из любопытства.

— Ну?.. — лейтенант нахмурился, несколько раздраженно.

— Как этот мужичонка, который вместе с нами сейчас сидел, Ирку-оторву грохнул?

— А, этот… — лейтенант расслабился. — Как будто сам не знаешь, как это бывает. Достал он молодежь, и молодежь его из квартиры выкинула. Молодежь, конечно, тоже хороша, там всю компанию без разбору сажать надо, да не о том сейчас речь… Он стал в дверь барабанить и кричать, что, мол, если не впустят, он сейчас топор возьмет, дверь разнесет в щепы, и потом всех порубит. Потом крикнул, что за топором идет. У них при доме сарайки имеются, вроде гаражей, и все жильцы там и инструменты хранят, и всякий хлам. Вот он в эту сарайку и направился. А тут Ирина Липова — которую ты Иркой-оторвой называешь — уходить собралась. Что там дальше было, ещё следствие будет устанавливать, но, в общем, нашли их обоих в подъезде, соседи спотыкнулись. Липова в луже крови лежит, с треснувшим черепом, а Грязнов спит на ступеньках, сжимая топор в руке…

— Грязнов — это фамилия нашего соседа по нарам?

— А чья же еще? А что он Липову особо люто ненавидел, из всех подруг и друзей его сыночка, это все показывают. Не раз говорил, под градусом особенно, что таких девок давить надо, потому что они только парней портят и с пути сбивают. А он что, проспался?

— Очухался, вроде, — кивнул я.

— Наконец!.. А то с ночи проспаться не может, похуже твоего. Что ж, тогда мы его сейчас быстренько раскатаем и в прокуратуру документы отошлем. Дело ясное, через месяц по этапу покатит… Ступай, любопытный. Тут и без тебя суеты хватает.

Мы, освобожденные, вниз потопали, а я соображаю. Очень вовремя Ирка-оторва помирает. Как раз тогда, когда, по ситуации, и её должны были бы вслед за «таджичкой» и Генкой подчистить. И не удивлюсь, если не этот мужичонка её рубанул, а кто-то, воспользовавшись его бесчувственным состоянием, приложил Ирку его топором да топор ему, дрыхнущему на лестнице, назад в руку сунул. Ладно, не мое это дело. Но надо понять, почему все люди гибнут, которые в этот дурной дом лазили, который теперь Татьяне-Катерине принадлежит. И кто ещё мог в этом доме побывать, чьей смерти ждать теперь? Если б в этом разобраться, то, может, ясным стало бы, с какой стороны на нас самих опасность подумывает грянуть. И почему вокруг трупов эту детскую игру в «обознатушки-перепрятушки» затеяли, и почему мы так оказались нужны бандюгам в роли свидетелей, и множество других «почему», на которые у меня ответов пока нетушки, а требуется ответы получить…

Вот так мы с Константином вышли на улицу, в полную грудь вздохнули.

— Что ты им рассказывал? — спросил я, когда мы чуть отошли.

— Да ничего, — ответил он. — Ничего не видел, ничего не слышал, ничего не знаю. Сидели, выпивали, закусывали. Кроме стопок с водкой и закусок роскошных, только и помню, что батю с гармошкой, да как у всех рожи делаются все краснее и краснее. Когда Горбылкин Чужака пырнул, я вообще отпал. А потом как-то засыпать все начали… Ну, в таком духе.

— Молодец, — сказал я. — Так и держись, и мы от всего отмажемся.

— Так что, батя, домой двигаемся?

— Нет, пока нет. Одно дельце у нас есть.

— Какое такое дельце? — удивился мой сынок.

— В администрацию зайти надо, кое-что сверить. Сколько сейчас времени? Полшестого? Должны успеть, они до шести работают… Давай, прибавим шагу.

Администрация, в управлении которой и городок находится, и все окрестные деревни, располагалась буквально в двух шагах от милиции. Ну, в таких городках, как наш центр, все рядом. И остановка рейсовых автобусов, кстати, почти за администрацией, так что нам все равно в ту сторону.

— А что ты проверить хочешь, батя?

— Так, одну вещь, о которой ночью разговор шел… Ты меня на улице подожди, я быстро.

Константин могучими своими плечами пожал — но ничего не сказал. Надо так надо.

А я решил все-таки проверить, правду наврали мне ночью бандюги, что Катерина Кузьмичева дом никому не продавала, или нет. Только, естественно, я сына во все эти дела посвящать не собирался.

И вот зашел я, заглянул в комнату к той девушке, которой мы всегда ежегодный налог на дом и землю платим, поздоровался:

— Добрый день, красавица. Семен Семеныч ещё у себя?

Семен Семеныч — это глава всей местной администрации.

— Куда там, у себя! — отвечает она. — Давно уехал… И вообще, он на месте мало бывает, все в разъездах по делам, так что, если он тебе нужен, завтра с самого утра приезжай и его лови.

— Да мне он особенно и не нужен. Мне одну справку надо получить, для дачников-москвичей. Тут слух дошел, что умер Кузьмичев Степан Никанорыч, которому в Старых Дачах большой дом принадлежал, и что его внучка, Катерина, то ли продает его, то ли продала уже. Вот, узнать просили, что, если дом ещё не продан, так они его купили бы.

— Эту справку и я тебе могу дать, — улыбнулась она. — Вот, как раз лежат у меня все бумаги, порядком оформленные. Из Углича нам бумага пришла, что внучка вступила в права наследства и дом теперь ей принадлежит. Мы на её имя тут и переписывали, для реестру и прочего… Так что дом никак не продан. А уж будет она его продавать, нет — это, сам понимаешь, не наша забота.

— А как с ней связаться? — спросил я. — Ведь должен быть в бумагах её городской адресок…

— Адресок есть, только её так просто теперь не отыщешь. Она прошедшей осенью, после смерти деда как раз, из Углича аж в Череповец переехала. Адрес череповецкий перепиши, если хочешь, для своих интересующихся покупателей.

— И перепишу. Пусть письмо ей пишут, коли интерес есть.

Попросил я у неё ручку и клочок бумаги, переписал на этот клочок адрес Кузьмичевой Екатерины Максимовны, попрощался и вышел.

А как вышел — так у меня челюсть отвалилась. Стоит машина этих Владимира с Николаем — Губы и Фомы, как я теперь знаю — и они, из этой машины вылезши, с Константином беседуют.

Владимир меня заметил — и приятельски замахал мне рукой.

— Здорово, Яков Михалыч! Как видишь, не тебя одного за недостатком улик отпускают!.. Давай к нашему шалашу — к тачке, то есть. Разговор имеется.

И пошел я к ним, нутром чуя, что нехороший это будет разговор.