ГЛАВА ПЕРВАЯ

Студнев проснулся рано, около семи утра, но Акличаг уже бодрствовал. Шаман сидел на кухне, не зажигая света и, как сказали бы иные, медитировал. Но сам Акличаг не любил и не признавал таких сложных слов. Он говорил об умывании души — умывании внутреннем, умыванием огнем, водой и другими стихиями, которые должны встретиться в освобожденной от всего душе, чтобы шаман мог выполнить то, о чем его просят люди.

Тихонько, чтобы не потревожить учителя, Студнев зажег горелку под чайником и удалился в комнату, в который раз размышляя над своим отношением к Акличагу.

Все началось с его искреннего увлечения некоторыми разновидностями азиатской музыке — увлечения отчасти самостоятельного, потому что его давно привлекали эти странные, тягучие, порой вибрирующие на одной ноте мелодии, которые так интересно было бы привить на дерево европейской музыкальной традиции, и отчасти это увлечение было данью моде… Возможно, тут на него и БГ подействовал, этот «гуру» российского рока… Во всяком случае, слушая записи мелодий, привезенных с Гималаев, Алтая или Тибета, Студнев все больше проникался убеждением, что они могут стать для него как для музыканта воротами в иной мир.

Он присоединился к одной из экспедиций — и, в итоге, застрял между Алтаем и Тибетом, на одном из тех горных плато, где жизнь кажется чистой-чистой, хотя, конечно, потом за этой чистотой простого существования, за чистотой звенящего горного воздуха и ровной, будто подстриженной, ярко зеленой травы открываешь для себя и тяжкий труд, только-только позволяющий сводить концы с концами, и грязь, и боль, и страдание. Все то, без чего нигде не обходится жизнь.

Экспедиция ехала с определенной целью — заснять на видео «работу» нескольких, самых видных шаманов. Их «перформансы», как полушутя называли это между собой сотрудники экспедиции. Акличага они снимали дважды: когда тот исцелял больного ребенка и когда призывал снег. В тот год большой мороз пришел прежде снега, и люди боялись, что без хорошего снежного покрова земля-кормилица промерзнет так, что на следующий год ничего не принесет, обрекая людей на голод…

В обоих случаях у Акличага все получилось. Конечно, этому можно было найти и естественные объяснения. Пятилетний мальчик страдал тяжелыми эпилептическими припадками. По обрывкам разговоров, Студнев понял, что родители этого мальчика — тяжелые алкоголики. В тех местах, если уж люди запивают, то особенно тяжело и беспросветно — будто какой-то стерженек в них навеки ломается. Вполне возможно, мерный втягивающий ритм, в который Акличаг погружал мальчика, способствовал тому, что мальчик расслаблялся как бы, плыл на успокаивающей волне — и воздействие этого «сеанса психотерапии» было настолько сильным, что можно было гарантировать: несколько недель припадков не будет. Словом, никаких чудес. И со снегом было, возможно, то же самое. Сперва Студнев предположил, что Акличаг, как всякий хороший шаман, умеет подмечать малейшие приметы грядущих перемен погоды — и что он подгадал свое волхование на тот день, когда снег так или иначе должен был пойти… Правда, после дальнейшего общения с Акличагом у него появились сомнения в истинности этого простого и земного объяснения. Порой Студнев начинал верить, что Акличаг и в самом деле вызвал снег, а не дождался его, наподобие того, как Янки при Дворе Короля Артура дождался солнечного затмения, чтобы «заколдовать» солнце.

В любом случае, мелодии и ритмы бубна с бубенчиками, которыми Акличаг сопровождал свои «перформансы», были для Студнева очень притягательны, и, улучив момент, он направился с маленьким магнитофончиком в избу Акличага (Акличаг жил не в юрте, а в настоящей избе, и даже с белеными стенами), чтобы уговорить шамана исполнить несколько ритмических пассажей для записи.

Акличаг сидел в небольшой кухоньке, за столом у окна. Перед ним стояла чашка с травяным чаем, несколько лепешек лежали на тарелке — весь его обед, насколько понял Студнев. Когда Студнев вошел, Акличаг молча указал ему на соседний стул и передвинул тарелку с лепешками так, чтобы, если Студнев захочет, тоже мог немного подкрепиться.

— Я к вам по делу, — проговорил Студнев. — Я изучаю музыку и стараюсь записывать самое интересное, что услышу. Меня очень заинтересовало то, как вы работаете с вашим бубном. Если бы вы могли исполнить для меня…

Акличаг поглядел на молодого человека — не без интереса, как показалось Студневу, хотя лицо шамана оставалось бесстрастным и трудно было понять, о чем он думает. Потом шаман неспешно встал, подошел к шкафчику в углу и вынул оттуда несколько листов бумаги.

— Ты ведь знаешь языки? — спросил он, с особым своим выговором.

— Я… — Студнев был несколько выбит из колеи такой неожиданной сменой темы разговора. — Да, я изучал…

— Хорошо, — Акличаг протянул ему документы, аккуратно собранные в прозрачный пластиковый конверт. — Погляди вот это.

Студнев проглядел. Это было приглашение в Швецию, на нечто вроде практимума по проблемам древних языческих ритуалов.

— Вы поедете? — спросил он.

— Поеду, — ответил Акличаг, с теми бесстрастными своими интонациями и бесстрастным восточным лицом, из-за которых казалось, что он то ли шутит, то ли подначивает. — И ты поедешь со мной.

Студнев так растерялся, что мог только пробормотать:

— Почему я?..

— Потому что только так ты поймешь музыку, — ответил Акличаг, не глядя на него.

Ничего другого Акличаг объяснять не стал, хотя позднее Студневу стало понятно, что в тот момент Акличагу была известна почти вся его жизнь. Например, Акличаг знал, что Студнев живет один. Его родители, известные музыканты, работали по долгосрочному контракту за границей, в одном из лучших симфонических оркестров мира. Сейчас они находились в США, а до того около пяти лет провели как раз в Швеции, в Стокгольме, и Студневу довелось несколько раз побывать в этой стране. Словом, Студнев по многим параметрам получался для Акличага чуть ли не идеальным поводырем по белу свету.

Откуда шаману все это было ведомо? Акличаг своих карт не раскрывал, а его молчание предлагалось понимать так, что он умеет «читать» чужие судьбы. Сперва Студнев сильно подозревал, что Акличаг мог почти все выведать тихой сапой, по крохам собирая информацию у других участников экспедиции. Совершенно очевидно, что он приглядывал себе человека из европейской части России, желательно, москвича, чтобы тот взял на себя всю возню с визами и прочими документами, а также выступал переводчиком, когда Акличаг будет демонстрировать свое странное мастерство за границей. Английского языка было вполне достаточно, ведь все симпозиумы проходят на этом международном языке общения. А если человек будет сколько-то знать и другие языки — что ж, тем лучше.

В общем, Студнев купился на это предложение: перспектива скатать в Швецию за счет приглашающей организации была слишком заманчивой. И делов-то особых при этом не было: побегать по посольствам, с удобствами поселить Акличага у себя на московской квартире до времени отъезда, а потом переводить его редкие реплики участникам «практимума».

И вот так Студнев втянулся, и стал бессменным секретарем Акличага. Поездка прошла на редкость успешно, а за то время, которое Студнев провел в постоянном общении с шаманом, он подпал под чары этого человека. Все чаще сомневался он в своих подозрениях, что Акличаг добывает нужные ему сведения обычным «шпионским» методом, пристально наблюдая за всем окружающим, все больше ему верилось, что шаман и впрямь обладает некими сверхъестественными способностями. Во всяком случае, вслушиваться в природу и приводить свой дух в гармонию с ней Акличаг умел…

Зазвонил телефон, и Студнев поспешил снять трубку.

— Да… — сказал он. — Да, одну секунду… Сейчас узнаю… Это один из детективов, Андрей Хованцев, — обратился он к неподвижно сидящему шаману. Он хочет поговорить с вами.

Акличаг едва заметно кивнул и протянул руку, чтобы принять трубку от Студнева.

— Да? — сказал он.

— Простите ради Бога за ранний звонок, — послышался голос Хованцева, но время не ждет. Скажите, когда вы вчера говорили о своей невероятной догадке, которую рано оглашать, потому что в неё никто не поверит, вы не имели в виду, что за всем этим может стоять женщина… очень красивая женщина?

— Нет, — ответил Акличаг.

— И за все это время, начиная с Англии, вы ни разу не пересекались с красивой женщиной… с ослепительной блондинкой?

— Нет, — коротко повторил Акличаг.

— И не… Может, я туманно выражусь, но вы не ощущали присутствия женщины где-то рядом?

— Ощущал, — сказал Акличаг. — Но это не то.

— Вы имели в виду нечто совсем другое?

— Да.

— Здорового американца? Вы не пересекались с таким здоровым американцем?

— Один американец был в самолете, на котором мы летели в Москву.

— Какой это был рейс?

— Сейчас я передам трубку Вениамину, он продиктует вам данные.

Студнев опять взял трубку и сообщил Хованцеву номер рейса и дату.

— Очень хорошо, — сказал Хованцев. — Спасибо вам. Еще раз извините за ранний звонок.

— Скажи ему, чтобы сегодня после полудня он был очень осторожным, проговорил Акличаг.

— Акличаг говорит, что сегодня после полудня вам надо проявлять особую осторожность, — проговорил в трубку Студнев.

— Я постараюсь, — сказал Хованцев. — Вы тоже ходите с оглядкой.

— Мы сегодня весь день будем дома… если только вам не понадобимся, уведомил Студнев.

— Вот и славно, — проговорил Хованцев.

Студнев положил трубку, а Акличаг встал, снял с крючка под угловым шкафчиком холщовый мешочек, открыл его и, порывшись, достал несколько сухих веточек можжевельника. Взяв чистое блюдце, он аккуратно разложил на нем эти веточки — вроде бы, следя, чтобы они образовывали какой-то знак или фигуру, хотя Студнев не был уверен — а затем поджег их. По кухне потянуло ароматным дымком. Акличаг стоял над блюдцем, вдыхая этот дымок, полуприкрыв глаза, а Студнев следил за действиями шамана, затаив дыхание.

Акличаг поднял ладони на уровень груди, держа их друг напротив друга то ли в символической попытке поймать дым, то ли обозначая для дымка некий воздушный дымоход, по которому этот дымок должен следовать. Студнев ждал, а Акличаг стоял не шелохнувшись — пять минут, десять, пятнадцать… Он словно в статую превратился.

— Что ты чувствуешь? — проговорил он приблизительно через полчаса, когда догорала последняя палочка.

— Я… — Студнев сглотнул.

— Освободись от всего. Так, как я тебя учил.

Студнев постарался освободиться от всего, выбросить из сознания все посторонние мысли. И постепенно перед ним все яснее стала возникать картина…

— Я вижу… — он говорил медленно, вглядываясь в возникающие в его воображении образы. — Я вижу лесной пожар. Очень сильный пожар. И тигра… Да, тигр бежит от пожара, вот он уже выскочил на опушку, на открытое пространство, бежит по сухой горячей траве, которая тоже начинает тлеть, кое-где в траве возникают черные извилистые полоски, от них тянется дым, иногда мелькает крохотный язычок пламени… Тигр летит огромными прыжками, видно, он очень напуган, да и раскаленная земля обжигает, наверно, даже его ко всему привычные лапы… По-моему, он бежит к воде, хотя не уверен…

— Хорошо, — сказал Акличаг. — Это хорошо.

— Что — хорошо? — спросил Студнев.

— То, что мы помогли выкурить тигра из леса. Правда, я ещё не знаю, кто охотник. Но, возможно, детектив прав. Охотник — женщина. Потому что американцу этот тигр не по плечу.

— Какому американцу?

— Который вместе с нами летел в самолете. Неужели не помнишь?