— Кто это может быть? — удивилась Даша. И оглянулась на друзей. Может, не открывать?

— Не бойся, мы с тобой, — солидно ответил Димка.

— Хорошо, посмотрим… — Даша пошла открывать дверь, а ребята держались чуть сзади.

Открыв дверь, она увидела на пороге пожилого человека самого интеллигентного вида, в очках и с мятой старомодной шляпой в руке.

— Ребята!.. — прямо в уши Юрке и Леньке прошипел Димка. — Вылитый профессор Плейшнер!

Друзья могли только согласиться с ним.

— Здравствуйте, девочка, — «профессор Плейшнер» выговаривал слова излишне четко, как иностранец или человек, очень долго живший за границей, и это «здравствуйте» вместо «здравствуй» тоже отдавало какой-то неестественностью. — Я ищу Николая Петровича Крамаренко.

— Это мой папа, — сказала девочка. — Но его сейчас нет. Ему что-нибудь передать?

— Нет?.. Странно. Мы с ним договаривались.

— Когда вы договаривались? — тут же спросила Даша.

— Вчера. И он сказал, что будет меня ждать в этом часу. Очень странно…

— Да вы заходите, заходите! — забыв о приличиях, Даша схватила незнакомца за рукав и втащила его в квартиру. — Раз вы договаривались, он наверняка подойдет! Фу, слава Богу! Он так неожиданно исчез, что, я думала, с ним что-то случилось! Но теперь-то он появится… Вы, наверно, по поводу ружья? — продолжала она тараторить. — Проходите на кухню. Мы чай с печеньем пьем, и вы выпьете чашечку. Вот, садитесь, как раз ещё одно место есть!

«Профессор Плейшнер» уже взялся за спинку стула, чтобы его подвинуть, как его взгляд упал на осколки, сверкавшие на совке. На пару секунд он словно окаменел, потом проговорил:

— О, что-то разбилось? Что-то очень красивое, да? Какая жалость! Что это было?

— Венецианская вазочка, представляете? Кот смахнул — и вдребезги! Даша горестно развела руками.

— Кот, вот как? — «профессор Плейшнер» огляделся, будто ища кота.

— Его здесь нет, — сообщила Даша. — Он удрал через это окно — на чердак.

— Через это окно — и на чердак? Да-да, конечно, — «профессор Плейшнер» закивал самому себе. — Именно так и должно было быть, именно так… Знаете, — он отодвинул стул на прежнее место, — я, пожалуй, не буду пить чай. Я пойду, и потом созвонюсь с вашим папой.

— Но он, наверно, расстроится… — пробормотала Даша.

— О, нет, он не расстроится, он будет знать, что мы все равно обязательно увидимся, — сказал незнакомец. — Всего ему самого доброго.

И он поспешно направился к выходу.

— Что за чудак… — растерянно начала Даша, заперев за незнакомцем дверь и возвращаясь на кухню. Но её перебил Димка:

— Поняли, ребята? Теперь я в этом уверен!

— В чем ты уверен? — Даша совсем растерялась.

Димка изложил ей свою версию, что вазочка стояла на подоконнике и должна была служить сигналом: «Опасность! Не входить!»

— Поняли? Это было предупреждение как раз для этого «профессора Плейшнера»! Он увидел, что вазочки нет, спокойно зашел — и, войдя на кухню, обнаружил, что вазочка-то была на подоконнике, и что соваться в квартиру ему ни в коем случае было нельзя! Вот он и смылся! — Димка метнулся к окну. — Он уже должен спуститься, пересечь двор и выйти на улицу… Ага, есть! Смотрите, ребята, смотрите!

Все кинулись к окну и посмотрели туда, куда дрожащим от возбуждения пальцем указывал Димка.

«Профессор Плейшнер» уходил по улице, периодически оглядываясь — как человек, который боится слежки. И — представилось ребятам — слежка была! Конечно, два человека в неприметных одеждах и с неприметными лицами, неторопливо шедшие в ту же сторону, что и «профессор» метрах в тридцати позади него, могли и не иметь к «профессору» никакого отношения, но ребята были убеждены: это — «хвост», самый настоящий «хвост»!

Профессор и «хвост» свернули в дальний переулок, исчезли из виду. Все четверо подростков поглядели друг на друга, потрясенные.

— Происходит что-то очень нехорошее! — заявила Даша. — И этот иностранец… Если он приехал из-за границы, то, выходит, это наши за ним следят?! Но мой папа никак не может быть против наших, вы мне верите? Мой папа не может сделать ничего дурного и подлого! Если вы в этом сомневаетесь, то лучше сразу уходите!

— Мы в этом нисколько не сомневаемся! — быстро ответил Ленька. — У меня другой вопрос, чисто практический. Вот, положим, кот Васька не разбил бы вазочку. Но ведь ты, придя домой, все равно бы так или иначе убрала её с подоконника, верно? И «профессор Плейшнер» в любом бы случае её не увидел! Разве не мог твой отец придумать что-нибудь получше?

Даша размышляла, закусив губу.

— Не знаю, убрала бы я её или нет, — сказала она наконец. — Могла и не тронуть, зная, что отец ничего не делает без цели. Он меня к этому приучил. И потом, я ведь чисто случайно вернулась домой. Я собиралась в Парк Культуры, на аттракционах покататься, и вернулась от самого метро, обнаружив, что деньги забыла. Так бы, я просто схватила деньги — они в прихожей остались — и убежала. Но тут с вами разговорилась, и мне показалось интересней познакомить вас с папой, чем ехать на аттракционы. Так бы, не начни я искать его по комнатам — я могла бы даже не заметить, что его нет, он ведь сказал мне, что все утро будет дома, и тишина могла означать, что он читает. И, кстати… — она зажмурилась, вспоминая. — Когда я первый раз бегала по квартире, перед тем, как спуститься и вас позвать, я заметила краем глаза, что вазочка… Да, она стояла не на столе, а на подоконнике, но я в тот момент не придала этому значения, меня больше взволновал исчезнувший Старбус! А потом у меня как-то отложилось, что Васька снес её со стола! И Васька, кстати, сидел очень тихо и мирно, лизал сметану и не думал пугаться. Он вообще очень спокойный кот, и ходит очень аккуратно и грациозно, на столе может быть полно посуды, и он пройдет так, что ни одной чашечки не заденет, ни одной склянки. Он бы точно обогнул эту вазочку, если бы не был так напуган.

— Вот именно, — сказал Юрка.

— Что ты имеешь в виду?.. — насторожилась Даша.

— То, что, скорее всего, его напугали какие-то люди, пытавшиеся проникнуть в квартиру в те пять минут, когда ты побежала нас звать. И не исключено, что эти люди могут вернуться. Я думаю, нам надо уходить отсюда.

— Я не уйду! — сказала Даша. — А если папа вернется?

— Мы можем ждать его на улице. Или не все, а кто-то из нас. Покажи нам его фотографии, и мы его узнаем и остановим.

— И что, я и на ночь останусь у кого-то из вас, и на неделю, и на месяц? Это бред!

— А у меня есть другая идея, — сказал Ленька. — Ребята, по-моему, нам надо звать на помощь Седого.

— Верно! — подскочил Димка.

— Седого?.. Какого Седого?.. — недоуменно вопросила Даша. — И что он сможет?

— Все сможет. Седой есть Седой, — чуть не хором ответили три друга.

Их вера в Седого была святой и беспрекословной.

— В любом случае, — добавил Юрка, — он даст какой-нибудь дельный и разумный совет. С ним не пропадешь.

— И он умеет опасность чуять, — сказал Димка. — Если он скажет, что из этой квартиры надо уходить — уйдем. Скажет, что можно остаться — останемся.

Даша развела руками.

— Что ж, если вы так считаете… Но что он сможет сделать, если к нам вломятся бандиты… Или, наоборот, придут с обыском, и начнут вопросы задавать, а я не буду знать, как отвечать, чтобы невольно не придать отца…

— Как ты можешь его предать, если он не сделал ничего плохого? возразил Юрка.

Даша рукой махнула.

— Сам понимаешь, о чем я…

Да, друзья понимали, хотя это было понимание, идущее «из нутра», которое четко, в словах, они, наверно, не очень сумели бы объяснить. Если пытаться изложить это, глядя из нынешнего времени, больше четверти века спустя, опираясь на весь пережитый и накопленный опыт и на то осознание минувшей эпохи их детства, которое пришло к ребятам, когда они стали взрослыми, то можно было бы объяснить приблизительно так: «профессор Плейшнер» явно был иностранцем, а в те времена любые не разрешенные сверху контакты советских людей с иностранцами рассматривались чуть ли не как преступление. Мол, мало ли какую идеологическую заразу эти иностранцы занесут и мало ли о чем порасскажут, насчет западной жизни. «Железный занавес» на то и назывался «железным». (Здесь отец заржал, замахал руками и сказал: «А хитрый Юлиан Семенов… Знаешь, какую фразочку он загнул в романе о том, как Штирлицу поручили помешать Китаю создать атомную бомбу мы потом все-таки прочли этот роман? Штирлиц там говорит: „Китайское руководство хочет возвести вокруг страны железный занавес, но это ведь чепуха! Железный занавес может существовать только до тех пор, пока у китайского народа мало радиоприемников.“ С каким удовольствием мы ловили тогда подобные примочки!») Дашин отец осуществлял эти контакты явно втихаря — и это при том, что он, по меньшей мере, был связан с закрытыми учреждениями ЦК, то есть для него такие контакты были преступлением вдвойне! И если даже он руководствовался самыми хорошими намерениями и цель у него была самая благая — на пользу стране, ему бывсе равно не поздоровилось.

— Вот Седой и надоумит, как надо отвечать, если будут спрашивать, сказал Ленька. — Кто за ним побежит?

— Ты беги, — сказал Юрка. — Вы с ним как-то лучше всего контачите.

— Да, лучше всего тебе за ним сгонять, — поддержал Димка.

— Тогда я помчался, — сказал Ленька. — Постараюсь найти его как можно быстрее.

И он помчался во весь опор — прохожие только удивленно оглядывались. До своего квартала он добрался за рекордное время — пятнадцать минут. Чемпион мира по бегу позавидовал бы. Правда, там ему пришлось остановиться и отдышаться, и кое-как утереть совсем застилавший глаза пот.

После чего он отправился выглядывать Седого — которого, как было сказано в начале повести, ещё называли Принцем, и который действительно был принцем волшебного королевства в несколько кварталов: принцем, уважаемым и где-нибудь в тридесятом королевстве, аж за Проломным проездом или за Ленинской Слободой.

Седого он нашел в беседке, в соседнем дворе. Держа в руках воображаемую гитару, Седой напевал компании из двух парней и трех девиц:

— Поняли? — спросил он. — Тут вот такой аккорд берешь, ну, представляешь, как бы там-ты-рым-пам! — и он пропел дальше, с задушевной такой интонацией:

— Привет, Ленька! — прервал он пение. — Чего тебе?

— Можно тебя на секунду? — сказал Ленька. — Разговор есть.

— Разговор или проблема? — прищурился Седой.

— Проблема, — чуть замявшись, сказал Ленька.

— Так! — Седой не вышел из беседки через вход, а легко перемахнул через перила. Повернувшись к компании, он помахал всем рукой. — Если задержусь, не ждите меня! У этих пацанов быстрых проблем не бывает!

К тому времени Седому уже исполнилось шестнадцать лет, он учился не в дневной школе, а в вечерней, для рабочей молодежи, днем слесарил на заводе и старался держаться посолидней. Но как он ни сдерживал себя — то и дело из него фонтанировала легкая, как шампанским кружащая голову, удаль.

— Так во что вы опять вляпались? — спросил он, отходя с Ленькой подальше, чтобы их никто не слышал.

— Долго рассказывать, — ответил Ленька. — В общем… в Штирлица. И, знаешь, Седой, похоже, на этот раз мы вляпались ещё серьезней, чем в предыдущие разы.

Седой нахмурился.

— Пой подробности! — сказал он, шаря в кармане своего темного пиджака. Он искал сигареты, и при этом наполовину вытянул почти полностью поместившуюся в боковом кармане книжку. Ленька успел разглядеть название: «По следам человека со шрамом». Седой вытащил сигарету — он курил крепчайшие кубинские сигареты без фильтра, которыми Москва в те годы была завалена — и, как всегда, облизнул её, прежде, чем закурить: кубинцы делали папиросную бумагу из сахарного тростника, и бумага была сладкой.

Ленька стал рассказывать, стараясь излагать все как можно короче и яснее. Видно, у него получилось, потому что Седой, заслушавшись с первых слов, не сразу раскурил сигарету, и лишь потом, спохватившись, что так и мнет её в руке, вставил её в зубы и чиркнул спичкой. То ли от всполоха спички, резко поделившего скулы Седого на область света и область теней, то ли ещё отчего, но лицо Седого, показалось в этот момент напряженным и помрачневшим.

— …И вот, — закончил Ленька, — мы решили обратиться к тебе за советом, что делать, потому что, сам понимаешь, нельзя девчонку в беде бросать.

— Нельзя, — согласился Седой. И вздохнул. — Да что ж, только вот, за способность у вас такая, влипать невесть куда? То на ульяновскую шпану напоретесь, то в валютчиков влетите… Но это, ты прав, похлеще прежнего будет. Ладно, пошли.

— Ты пойдешь туда?.. — Ленька поверить не мог от радости.

— Пойду, конечно! — буркнул Седой. — Вы эти классные «опели» видели, а я что, рыжий? Да и на квартиру этого Штирлица интересно посмотреть. Хотя, конечно… Ладно, веди.

Ленька повел его. Седой некоторое время молчал, потом заметил.

— Ну, Димка, конечно, наврал вам.

— Наврал? — удивился Ленька.

— Не про все, конечно. Но про этот разговор — точно. Если б продавец и говорил со знакомым разведчиком, что вот, мол, с вас Штирлица списали, то не в тех бы словах был такой разговор и не в таком месте. Это Димка придумал, чтобы вас побольше накрутить. Да это пустяки… Вот все другое… Ничего, справимся.

И он опять примолк, потом, в задумчивости, стал напевать вполголоса:

— Кстати, — сказал он. — Человек, который эту песню написал, Юрий Визбор, он в «Семнадцати мгновениях весны» Бормана играет, — Седой вытащил из кармана книжку и показал Леньке фотографию, помещенную ближе к верхнему правому углу обложки.

— Это Визбор? — не понял Ленька.

— Нет, это Борман. Это документальная книжка, но поубойней любого детектива будет. Про то, как пытались установить, действительно Борман погиб при взятии Берлина или сумел бежать, оставив труп похожего на него человека в своей машине. Труп-то весь обгорел, а Борман был самым хитрым из всех нацистов и к тому же неофициальным казначеем нацисткой партии. Если он сбежал, то в его распоряжении оказались не миллионы даже, а миллиарды… В библиотеке всего Юлиана Семенова растащили, а тут эта книжка попалась. Ну, интересно мне стало, как все было на самом деле. Ведь главный-то поединок Штирлиц ведет с Борманом, а даже не с Мюллером, просто этот поединок тише проходит… А Визбора взяли из-за внешнего сходства. Видишь, как бывает? Лицом похожи, а по сути разные. Визбор написал и «Солнышко лесное», и «Московский трамвай», и «Вставайте, граф», и ещё столько отличных песен, что закачаешься.

Он опять примолк на какое-то время, потом стал напевать уже из Высоцкого:

— А вообще, — сказал он, вдруг резко оборвав пение, — я пока что вижу две зацепки. Эти «опели»-двойники и Аргентина. Хотя, может быть, Дрезденская галерея тут тоже к месту.

— То есть? — спросил Ленька. — Ты до чего-то догадался?

Седой мотнул головой и выкинул окурок.

— Пока ни до чего. Просто, говорю, весело будет, если эта книжка про Бормана мне в самую жилу попалась, в самое вовремя… Куда теперь?

— Вот сюда, — Ленька ввел его во двор, и Седой некоторое время простоял перед «опелями» как зачарованный, любуясь ими без стеснения. Он даже потрогал дверцы, похлопал по капоту и багажнику. Потом он кивнул Леньке:

— Пошли, — а по пути к подъезду обронил. — Вот будет здорово, если её отец уже вернулся. То-то идиотами все мы будем выглядеть, включая меня.

Они поднялись, позвонили в дверь. Им долго не открывали. Потом послышался приглушенный голос:

— Кто там?

— Да мы это, мы, — отозвался Ленька. — Я и Седой.

Дверь отворилась, Седой вошел, и Даша уставилась на него во все глаза. Видно, за время Ленькиного отсутствия Юрки и Димка успели нарассказать ей про Седого всякие чудеса.

Трудно сказать, разочаровал её Седой после этих восторженных описаний или нет. Был он невысокого роста, хоть и ладно сложен, лицо ничем особенным не выделялось, хотя и было открытым и привлекательным. Чтобы «проникнуться» Седым, надо было видеть его в движении, в общении: в каждом его слове, в каждом жесте, в каждом повороте головы или тела ощущалась аура почти завораживающей мужской силы. По-настоящему мужской, то есть — доброй.

— Привет, — сказал Седой. — Меня зовут Андрей Волгин, но все меня Седым кличут, можешь и ты так называть. А что вы так долго не открывали? Какие-нибудь незваные гости до вас ломились или вы обсуждали, какие ужасы могут приключиться и дофантазировались до того, что сами себя запугали до смерти?

— Мы… — Даша замялась. Похоже, Седой попал в самую точку. — Мы решили проявлять осторожность.

— Молодцы, — кивнул Седой с таким видом, что невозможно было понять, иронизирует он или говорит всерьез: этакий хмурый кивок «рабочего человека», который кивает детям, не слушая их, лишь бы вопросы задавать перестали. — А на ружья поглядеть можно?

— Конечно! — сказала Даша. — Проходи.

Седой прошел в гостиную, внимательно осмотрел каждое ружье.

— Ладно сделаны, — похвалил он.

Неспешная серьезность, с которой он осматривал казенные части, стволы и приклады, делала его чем-то похожим на старых мастеровых, дотошных и знающих, и даже на нем померещился на миг кожаный фартук, и больше всего это было сходством с лесковским Левшой, великим умельцем, подковавшим блоху и осматривавшим английские ружья, чтобы потом без толку добиваться до государя императора: «Государь! У англичан ружья не испорчены, потому что их кирпичом не чистят! Прикажите и в русской армии перестать чистить ружья кирпичом, иначе мы англичанам любую войну проиграем!..» Ну, все помнят, конечно, что сделали с Левшой, за то, что «полез не в свое дело». Да не о том сейчас речь.

Седой хмыкнул.

— Соблазно, конечно, — он так и сказал: «соблазно», — зарядить эти ружья, на случай визита дурных гостей, чтоб отбиваться, но мы этого делать не будем. Доэкспериментировались уже, хватит.

Он покосился на Димку, и Димка слегка покраснел, а Даша хихикнула. Ленька понял, что за время его отсутствия друзья успели рассказать Даше кое-что о прошлых приключениях «Трех Ботфортов». В том числе, и об опытах Димки с огнестрельным оружием.

— Он, оказывается, такой же сумасшедший, как этот… — она кивнула на Юрку. — Воздушный гимнаст! Только про этого, — она указала на Леньку, — я ещё ничего жуткого не знаю, но подозреваю, что и он такой же, иначе бы не был в одной компании. Честное слово, знала бы, какие они психи — ни за что бы с ними не связалась.

— Ну… — Седой отомкнул затвор одного из ружей и теперь глядел стволы на свет. — Я думаю, что связалась бы, и ещё как! Только такие психи, как они, могли подвернуться у тебя на пути в самый нужный момент и прийти на помощь. «Нормальные» ребята слиняли бы.

— Выходит, ты тоже псих… раз не линяешь? — с любопытством спросил Димка.

— Выходит, тоже… — спокойно кивнул Седой. — Да и она с сумасшедшинкой, точно, иначе бы не спелась с вами за один секунд… Ладно, пошли, посмотрим дальше.

Он прошел на кухню, ребята — за ним.

— Это, значит, была вазочка? — спросил Седой, наклоняясь над осколками. — Да, жалко. А кот Васька, значит, вот так драпал? — он вдруг повернулся к Даше. — В вазочке была вода?

Даша нахмурилась, вспоминая.

— Чего тут долго вспоминать? — сказал Седой. — Если осколки лежали в луже — значит, вазочка стояла с водой. Если пол остался сухим — воды не было.

— Не было воды — сухой был пол! — чуть не в один голос сообщили все ребята.

— Угу… — Седой, похоже, был этим не очень доволен. — Хотя, да…

И он без дальних слов направился в прихожую — и стал её тщательнейшим образом осматривать.

— Что ты ищешь? — спросила удивленная Даша.

— Клочок кошачьей шерсти — хотя бы несколько волосков. Если найду, то…

— То — что? — спросил Ленька.

— То все встанет на свои места. Вы тоже можете поискать. Я думаю, скорее всего или вот за этой тумбочкой для обуви, или за вешалкой, ближе к двери. Нет, искать уже не надо — я сам нашел! — он выпрямился, держа в руке несколько кошачьих волосков, потом внимательно осмотрел стену возле того места, где эти волоски ему попались. — И это сходится… Поглядим дальше.

Он вышел из квартиры, поднялся на последний, пятый этаж, стал осматривать лестничную клетку. Ребята двигались за ним, держась на расстоянии метра в два, чтобы ему не мешать.

Седой поднялся к двери на чердак, подергал её. Она была заперта. Он осмотрел закуток перед этой дверью, покивал сам себе. Наклонился и что-то поднял. Потом он опять спустился на лестничную клетку, ещё раз осмотрел подоконник. Когда он повернулся к ребятам, им показалось, что лицо у него довольно мрачное.

— Должна быть ещё одна странность, которую мы упустили, — сказал он. Я-то обязан был сразу сообразить и посмотреть… У вас в доме есть цветы?

— Есть, — ответила Даша. — Герань в горшках, и ещё кое-что… И в моей комнате стоит букетик, я сама в офицерском парке набрала.

— Пойдем, посмотрим. Если с цветами что-то не так — то картинка ясная.

Друзья вернулись в квартиру — недоумевая, куда клонит Седой и что такого особенного он заметил. Но одно они знали твердо: Седой не ошибается, и ничего у него не бывает просто так!