Друзья сидели на кухне и слушали объяснения Седого. Седой раскочегарил одну из своих убойных кубинских сигарет и стряхивал пепел в пепельницу каслинского литья, которую Даша принесла из гостиной и поставила перед ним. Денек за окном сиял, погожий и легкий, и стояла та особая городская тишина, когда будто душу отпускает, и когда звоночки дальних трамваев не нарушают эту тишину, а дополняют её. Трамвайные пути действительно пролегали довольно далеко, одни трамваи шли через большой мост Костомаровской набережной, держащий стойку над Яузой, будто крепкий гимнаст, и, обогнув холм Андроникова монастыря, заворачивали к Лефортово, а другие шли вдоль набережной, по тому берегу Яузы, и, минуя шлюзы, устремлялись к Разгуляю. В обычном московском шуме эти звоночки были бы поглощены, не достигли бы слуха, но сейчас они были слышны предельно четко и ясно — так четко и ясно, как будто этими звоночками задавался камертон тишины, хрустально чистый. И такая же хрустальная чистота была в солнечном свете, пятнышками плясавшем на подоконнике. Свет достигал той чистоты высшей пробы, благодаря которой он начинает казаться весомым и материальным, и начинаешь верить, что из сгустившегося света был некогда сотворен весь мир.

— Так вот, — говорил Седой, — твой отец действительно был разведчиком — и, по всей видимости, действительно оказался одним из людей, предотвративших уничтожение Дрезденской галереи. Раз он не был на фронте, раз он всю войну провел на территории Германии, то его высшую боевую награду можно объяснить только так. После войны он стал заниматься розыском уцелевших нацистских преступников. Ленька правильно вспомнил, что очень много крупных нацистов, которым удалось бежать, укрылись в Южной Америке. В основном, в Аргентине и в Парагвае. В моей книге сказано, что аргентинский след Бормана считался самым перспективным. Но ведь не только Борман туда смылся!..

— Так он ездил ловить нацистов, а не к бабушке с дедушкой? — вопросила Даша.

Седой вздохнул.

— Мы никогда не узнаем — если только твой отец сам не скажет — были эти твои бабушка с дедушкой настоящими или поддельными, сфабрикованными для того, чтобы у твоего отца был хороший предлог для пребывания в Аргентине. Точно так же мы никогда не узнаем, действительно ли твой отец получил наследство, или эти деньги — премия за особо хорошую работу, выплаченная под видом наследства. Вот, смотрите, — он выложил на стол проспекты авиакомпаний, — у многих авиакомпаний — у «Аэрофлота», прежде всего, ведь именно «Аэрофлот» должен интересовать нас в первую очередь — нет прямого рейса в Бразилию! Чтобы попасть из Москвы в Бразилию, надо лететь с пересадкой в Аргентине! Но, по словам твоего отца, он летел с точностью наоборот — через Бразилию! Как он мог это сделать, каким рейсом, зачем? Но, если он говорит правду — а я думаю, мы все согласимся, что тут он наверняка говорил правду! — то объяснение такому кружному маршруту может быть только одно: он летел так, чтобы замести следы! Что за следы, почему их нужно было заметать? И почему он провел в Аргентине больше полугода? И вот тут мы подходим к самому интересному. Аргентина, в которой была военная диктатура, отказывалась выдавать нацистских преступников. То есть, прямо не отказывалась, это было бы слишком скандально, но начинались отговорки, оттяжки во времени, мол, надо ещё проверить, мол, не слишком убедительные данные, мол, очень вероятно, что за нацистского преступника приняли похожего на него человека… И так до тех пор, пока преступник не успевал скрыться. И вот, приблизительно в то время, когда твой отец последний раз ездил в Аргентину, израильские спецслужбы выследили, захватили в Буэнос-Айресе и тайком вывезли, чтобы отдать под суд, одного из главных нацистских преступников — самого Эйхмана! В этой книге, «По следам человека со шрамом», про дело Эйхмана сказано мало и нехотя — естественно, наши не станут нахваливать израильские спецслужбы — но все-таки достаточно, чтобы сделать какие-то выводы. Захватили его, конечно, блестяще! А вот как удалось его выследить и опознать, до сих пор остается загадкой. Главную заслугу приписывают Международному центру по розыску нацистских палачей находящейся в Вене общественной организации, которую возглавляет Симон Визенталь. Но…

— Ты считаешь, что «профессор Плейшнер» — из Вены, от Симона Визенталя? — перебил Юрка.

— Уверен в этом, — сказал Седой. — И следующий вопрос: за что еще, кроме поимки Эйхмана, Дашин отец мог получить крупную израильскую награду? Скорее всего, во время своей разведывательной деятельности он как-то пересекался с Эйхманом. И не только мог опознать его в лицо, но и догадывался, где тот мог спрятаться после войны. И он принял участие в операции — действуя в контакте либо с центром Симона Визенталя, либо непосредственно с израильскими спецслужбами! Возможно, именно он выследил Эйхмана первым — и сама идея операции по его тайному захвату и вывозу из Аргентины принадлежала ему!..

— Но ведь Израиль — один из наших главных врагов!.. — воскликнула Даша. — Как же отец мог…

— В том-то и дело! — сказал Седой. — И вот тут возникает главный вопрос: действовал твой отец по заданию начальства или по личной инициативе? Если по заданию начальства — это одно. Это значит, что спецслужбы даже враждебных стран решили, что в деле охоты за нацистами никаких разногласий быть не может и надо тайно действовать рука об руку. Тайно — потому что при любом намеке на контакты с Израилем смертельно обидятся все арабы, союзники СССР, и буча поднимется ещё та. А если твой отец действовал по личной инициативе — скажем, поехал в Аргентину совсем с другим заданием, но, натолкнувшись на Эйхмана, решил, что этому подонку ни в коем случае нельзя дать уйти, и ради этого можно даже пойти на контакт со спецслужбой враждебной страны — это другое. В первом случае, твоего отца похитили бывшие нацисты, которые до сих пор выслеживают по всему свету всех участников операции по поимке Эйхмана, чтобы им отомстить. И можно обращаться за помощью к сослуживцам твоего отца — потому что перед нашим государством твой отец ни в чем не провинился, он действовал по заданию. Во втором случае, самый вероятный вариант — что твоего отца арестовали его же бывшие коллеги, докопавшись после долгого, в несколько лет, расследования, что он пошел на преступную сделку с врагом, пусть даже ради благородной цели. И в этом втором случае, не то, что нельзя обращаться за помощью вообще непонятно, что делать!

— Отца похитили или арестовали? — у Даши глаза округлились от ужаса.

— Да, — мрачно подтвердил Седой. — Все на том сходится. Вазочка без воды, настежь открытое окно, клок кошачьей шерсти в коридоре и насмерть перепуганный кот, спешно срезанная розочка, которая, в итоге, оказалась вон в той щели… И что за фотографию сжег твой отец? Фотографию Эйхмана — или фотографию кого-то из своих союзников, лица которого никто не должен знать?.. В общем, смотрите, что получается. В Москву прибывает представитель Центра Симона Визенталя и требует срочной встречи с твоим отцом. Отец назначает встречу — и при этом они договариваются, что, в случае неприятных неожиданностей, на окне будет стоять вазочка венецианского стекла, и человек из Вены, увидев эту вазочку, ни в коем случае в квартиру входить не должен. И, конечно, вазочка должна стоять на закрытом окне — пусть у самого внешнего стекла, чтобы её хорошо было видно с улицы, но на закрытом, чтобы её случайным порывом ветра не свалило, она ведь легкая и хрупкая, или чтобы с ней какой-нибудь другой неприятности не стряслось… Это я так, к слову отмечаю, потому что момент важный. Поехали дальше. Скорей всего, «профессор Плейшнер» вышел на связь с твоим отцом сегодня утром, потому что все происходит очень быстро. Твой отец, получив предупреждение, только успевает сжечь какую-то фотографию, как к нему являются незваные гости. Твой отец встречает их с вазочкой и со срочно срезанным цветком — якобы, он как раз собирался на кухне цветок поставить, для уюта. Его хватают так, что он не успевает ни воды налить в вазочку, ни окно закрыть. Только ставит вазочку на подоконник, как руки ему выкручивают, цветок летит в сторону. Ему остается надеяться, что и на открытом окне с пустой, не утяжеленной водой, вазочкой ничего не случится. Его волокут к выходу, по пути кому-то из его похитителей подворачивается под ноги кот — и он дает коту крепкий пинок. Кошачья шерсть в прихожей — вы видели, где и как прилип этот клочок шерсти — говорит о том, что кот здорово врезался в стену и после этого сразу забился в укромный угол и затих с испугу. И тут они слышат, как в замке поворачивается ключ — это ты идешь. Они быстро прячутся — скорей всего, в ваш большой стенной шкаф в коридоре, больше некуда — и предупреждают твоего отца: только пикни, только позови на помощь — твоей дочери не жить. Ты ищешь отца… Кстати, обрати внимание, кот уже в квартире, но сидит в углу у двери так тихо, очухиваясь после пинка, что ты его не замечаешь… Потом ты выходишь, они выводят или выволакивают твоего отца из квартиры, и, понимая, что ты сейчас опять вернешься, поднимаются этажом выше — чтобы с тобой и с твоими друзьями случайно не столкнуться. Вот, около двери на чердак я нашел совсем свежую пуговицу, явно потерянную только что…

— Я не уверена, но, кажется, это пуговица отца… — Даша говорила совсем тихо, и голос ей изменял.

— Вы входите в квартиру, они спускаются вниз и увозят твоего отца — на своей машине, которая ждет не во дворе, а на улице. Наверно, если бы ты не появилась, они бы увезли его на его «опеле», чтобы выглядело, будто он уехал на охоту и чтобы его по крайней мере до вечера никто не хватился. Но из-за твоего появления «опель» использовать было нельзя. Ты бы насторожилась: как же так, отца дома нет, ты не столкнулась с ним ни в подъезде, ни на улице, а его машина вдруг берет и отъезжает?.. Вполне могла в милицию позвонить, что машину угнали — и у похитителей возникли бы серьезные сложности. А тем временем кот, услышав, как дверь опять открывают, шарахается от вас — он решил, что вернулись его мучители, которые так больно ему вдарили. Ну, что он натворил, мы видели. А дальше, я думаю, квартиру берут под наблюдение… А может, и нет, — Седой скомкал в пепельнице давно погасший окурок. — Может, и не стоило вам рассказывать, что произошло, но как утаишь? И вам нужно знать правду. Одно могу сказать если бы не Даша, они бы тщательно обыскали квартиру и, возможно, нашли бы израильскую награду. Но появление Даши сбило их планы, времени на обыск не оставалось.

— Но получается… — Ленька морщил лоб. — Получается, что, скорее всего, действовали официальные органы…

— Верно, — кивнул Седой. — Во-первых, своих бывших сослуживцев Дашин отец спокойно впустил бы в квартиру, а вот незнакомых головорезов вряд ли бы впустил. Конечно, они могли отмычку использовать и тихо войти, но… но мне этот вариант кажется сомнительным. Во-вторых, то, что он не попытался оказать сопротивление или звать на помощь. Словно признал, что эти люди в своем праве и помощи ждать неоткуда. Есть и в-третьих, и в-четвертых… Но есть и другие вещи, говорящие, наоборот, за то, что действовали не официальные органы, а какие-то головорезы, пособники нацистов, жаждущих мести.

— Ага! — откликнулся Юрка. — Хотя бы то, что Дашин отец столько времени провел в Аргентине — а значит, он имел санкцию начальства выслеживать Эйхмана и других нацистов.

— Нет, не это, — мотнул головой Седой. — Это как раз ничего не значит. Меня-то в первую очередь смущают три вещи. Первая — почему похитители забрали Старбус? В том, что забрали бесценное ружье именно они, почти нет сомнений. Вторая — почему Дашин отец так дорожил своими «опелями»-близнецами? Третья — почему он выехал в эмиграцию так поздно, лет через пять после того, как прошла очередная волна эмигрантов? И, главное, почему при таком позднем отъезде никто не заподозрил, что он — советский разведчик? Ведь, начиная с двадцать пятого года, в этом подозревали всех выезжающих из Союза… Ну, и основания были, если верить книжкам про разведчиков…

— По-твоему, это так важно для нынешней истории? — недоверчиво спросил Димка.

— Очень важно! — твердо заявил Седой. — И ещё один вопрос есть, об участии Дашиного отца в судьбе Дрезденской галереи… Но главные вопросы первые три.

— Но… но, выходит, мы не можем помочь отцу… — с трудом выдавила Даша.

— Почему, можем, — спокойно ответил Седой. — В чем наш козырь? Твоего отца увезли так, чтобы хоть сутки никто не заподозрил, что он задержан. Чтобы не было ни шума, ни паники. Я не исключаю, что через часок-другой отец позвонит тебе и скажет, что звонит из-за города, что он выехал на охоту, останется на ночевку и чтобы ты не волновалась, а ужинала и ложилась спать. Они-то не знают, что мы обо всем догадались… А раз им надо, чтобы до поры, до времени все было шито-крыто — значит, они не исключают варианта, что они отпустят твоего отца, вернут домой, взяв с него слово молчать. И наша задача в том, чтобы подтолкнуть их к этому варианту.

— Но как?! — чуть не в голос возопили Даша и Три Ботфорта.

— Через одного из четырех друзей твоего отца, — ответил Седой. — Через того, кто самый старый его сослуживец — может, ещё со времен войны, а то и с предвоенных. Надо с ним поговорить, настроить его… Если твоего отца увезли «органы», то он может вмешаться, дать нужные показания, ещё что-то предпринять, чтобы выправить ситуацию, и чтобы все поверили, что твой отец ни в чем не виноват. А если твоего отца похитили нацисты, то, конечно, они могли найти себе русских помощников, среди уголовников, но сами они наверняка иностранцы и находятся в Москве короткое время, по туристической или какой там визе. Тогда понятно, почему им не нужна паника: они боятся, что, если тревогу забьют раньше времени, они не успеют смотаться, их вычислят и арестуют. А выявить их, перебрав подозрительных иностранцев, не так сложно — ведь у нас все иностранцы всегда под надзором. То есть, если будем говорить прямо — если они собираются убить твоего отца, то хотят сделать это в свой самый последний день в Москве, за несколько часов до отлета, чтобы, когда обнаружат тело, они были уже далеко, вне досягаемости. Сегодня, во всяком случае, они его не убьют. А спецслужбам надо очень мало времени, чтобы вычислить их, тряхануть и освободить твоего отца…

Седой помолчал, потом продолжил.

— Словом, многое на нашей стороне, и все в наших руках. Но для того, чтобы все было хорошо, надо правильно угадать, к кому из четырех друзей твоего отца обратиться. Мы должны угадать того из четырех, с которым твоего отца связывает давняя боевая дружба, и который кинется его спасать, даже если ради этого придется пойти на вранье высокому начальству и другие нарушения дисциплины. И если мы угадаем неправильно — мы проиграем.

— По-моему, тут и думать нечего! — сказала Даша. — Дядя Сережа, вот кто нам нужен!

Седой покачал головой.

— Сомнительно. Понимаешь… Ладно, если говорить откровенно, то до конца. Хотя для вас это может прозвучать дико, и, возможно, я хорошего человека зря обижу. Смотрите, про этого дядю Сережу твой отец сам упоминал, что они — из одного ведомства, сослуживцы. Это значит, что дядя Сережа до сих пор «при деле» — и что, если мы обратимся к нему, он может прямиком отправиться с докладом к начальству, решив, что служебная дисциплина, а, главное, верность стране и её интересам важнее верности другу…

— Стукнет, ты хочешь сказать?.. — Даша была совсем потрясена.

— Для него это не будет называться «стукнуть» или «предать», понимаешь? — хмуро сказал Седой. Он сделал паузу, словно придумывая более мягкие формулировки. — По его мысли — ну, по тому, как у него мозги повернуты — лучшим способом помочь другу будет идти к начальству с полным докладом и добиваться расследования. И тогда Дашиного отца в любом случае могут укатать, с ведома начальства он сдавал Эйхмана израильтянам или нет. В первом случае, если с ведома, чтобы побыстрее свернуть официальное расследование, пока от него волны не пошли и высоким людям голов не посносили. Во втором случае, твой отец будет наказан за недопустимую партизанщину, за самовольство, которое, обнаружься оно, могло бы всей внешней политике Советского Союза повредить. Улавливаете? Нам нужен не такой человек, который станет докладывать начальству все, как есть, а такой, который возьмет на себя смелость чуть-чуть скорректировать факты, чтобы все дело выглядело так, будто к поимке Эйхмана твой отец совершенно не причастен. Такой поворот устроит всех, и твоего отца либо выпустят, либо, отбив у похитителей, останутся при твердом убеждении, что с ним пытались свести счеты совсем за другое.

— За что, например? — спросил Ленька.

— За «опели», — ответил Седой. — Такую версию должен предложить по-настоящему старый и верный друг Дашиного отца: что его выследили по этим «опелям» как одного из спасителей Дрезденской галереи — а со спасителями Дрезденской галереи уцелевшие нацисты до сих пор сводят счеты. Не могут пережить, что не дали им эту галерею уничтожить…

— Это если его похитили, — сказал Юрка. — А если арестовали?..

— Тут тоже вариант имеется, — сказал Седой. — И тут, конечно, не скроешь, что Дашиного отца разыскивал «профессор Плейшнер». Но «профессор Плейшнер» — представитель центра Симона Визенталя, а не представитель Израиля. К центру Симона Визенталя, насколько я могу судить по этой книге о Бормане, и наши относятся с уважением, хотя особо о нем предпочитают не упоминать, и даже слегка поругивают за то, что он, делая хорошее дело поимки нацистских преступников, при этом дружит с сионистами. Представитель Симона Визенталя вполне мог навестить кого-то из отставных разведчиков, ради сведений, которые позволят выследить или опознать очередного фашиста. Но главное — эти «опели»-двойники. Точно вам говорю, есть за ними что-то такое… Эх, если бы я знал побольше! Видите, всего одну книгу я вовремя прочел — и сколько всего она помогла нам распутать!

Он опять примолк на некоторое время, обдумывая ситуацию.

— Так кто из четырех? — спросил он наконец, и было не очень понятно, советуется он с ребятами или задает этот вопрос самому себе.