Кирзач сумел выбраться из Владимира, не столкнувшись ни с одним милицейским патрулем, на пригородный поезд сел за Владимиром. Поезд шел не до Москвы, а лишь до Петушков — которым еще только предстояло прославиться — и Кирзача это вполне устраивало. В Петушках можно взять паузу, найти место, где удастся спокойно отлежаться, все обдумать перед решающим броском.

Поезд был ранний, не очень забитый, и Кирзач, устроившись у окна на совершенно свободной скамье, попытался вздремнуть. Жрать хотелось — да пожрать и стоило бы. Кирзач понимал, что распространяет вокруг себя волны перегара, после вчерашнего-то, и что всего лишь поэтому милиция может придраться. Стаканчик подкрашенного пойла, именуемого чаем, и затхлый пирожок в ближайшей забегаловке Петушков помогут избавиться от этого ненавистного для милиции амбре. Надо же было так глупо… вздохнул про себя Кирзач — и тут ощутил запах опасности.

Кирзач всегда очень четко улавливал этот запах, а за последние дни это его глубинное чутье обострилось до последней степени; точно так же, как обострились и все иные желания и ощущения, идущие от первобытного, от той животной основы, которая сохраняется в каждом человеке, желание рвать зубами мясо, желание схватить самку, желание убивать, перерастающее в хитрое, на уровне инстинкта, понимание, как это сделать так, чтобы не быть убитым самому.

Можно было бы сказать, что его реакции стали целиком и полностью реакциями дикого зверя, если б не одно «но». Прежде всего, его реакции были реакциями цепного пса — достаточно хранящего в себе подшкурную память дикой жизни, чтобы уцелеть в любых ситуациях, если сорвется с цепи, способного и к волчьей стае примкнуть и сойти в ней за своего, но прежде всего и выше всего ставящего волю и окрик хозяина. Скажем, он понимал, что Уральский, Волнорез и Губан его уже продали, не могли не продать, если сами хотят выжить после того, как он зарезал Степняка и забрал общаковские деньги, но у него никогда рука не подымется нанести им удар. Они поставили перед ним великую цель, такую цель, до которой он сам в жизни бы не додумался — поэтому он должен терпеть от них все, они и предают его ради того, чтобы очистить ему дорогу к цели. Хозяин всегда прав.

Эта психика цепного пса в чем-то сужала его кругозор и его понимание действительности, а в чем-то, наоборот, расширяла.

И вот сейчас он этой психикой — повторяю, не дикого зверя, а цепного пса — уловил угрозу.

Угроза эта исходила от мужичонки в кепке, который, сперва сидя через скамью от него, потом переместившись на соседнюю скамью, наблюдал за ним. Лицо мужичонки показалось ему смутно знакомым.

Все выяснилось довольно быстро. Мужичонка перебрался к нему и шепнул:

— Кирзач?..

Кирзач ответил, с напряжением:

— Вы о чем?..

— Да я ж тебя признал!

— Мы, что ль, встречались?

— Брось, Кирзач, не скрипи! Забыл, как мы в лагере вместе мотали?

Тут Кирзач и признал мужичонку, который, правда, на себя был непохож, с напущенной небритостью и этим мелким дрожанием всего лица, какое бывает у алкоголиков. Точно, Штиблет, на поверках — Чугунин Епитафий Егорович, пользовавшийся доверием самых угрюмых воров в законе, обладавший удивительным нюхом — любого «наседку» раскусывал за две секунды и паханам скидывал, что этот, мол, наседка, а уж паханы решали, удавить или поиграть с парнем в свою игру. Расколотый «наседка» — это не то, что новый, неизвестный, расколотого можно заставить сообщать то, что паханам надобно, и жить спокойно.

Штиблета вполне можно было назвать супершпионом воровского мира. Ему поручали распутать такие случаи, которые бы никто, кроме него, не распутал. И его донесения, что и как, проверкам не подлежали: раз Штиблет сказал, значит, так оно и есть, сомневаться не стоит.

Если эта встреча не случайна, если Штиблета — лучшего из лучших — пустили по его следу, то дела Кирзача плохи. За взятие общака его собираются казнить так, чтобы другим неповадно было. И розыск налажен лучше, чем у любой милиции…

По лагерям ходили байки, как Сталин казнил генерала Власова, когда заполучил наконец в свои руки. Мол, сперва тонкой струной душили и отпускали, потом за ребра на крюк повесили, умирать, потом, недоумершего, живьем сожгли… Правда это было или нет, но Кирзач не сомневался, что паханы вполне могут придумать для него нечто подобное, если живым поймают. В определенном смысле, для Кирзача сейчас безопасней и спокойней всего было бы в камере смертников… но до этой камеры еще надо добраться, совершив такое, о чем и сто лет спустя во всем блатном мире будут сказы травить, и с каждым сказом, с каждым поколением, легенда о Кирзаче, тряхнувшем все государство и самому генсеку натянувшем нос, будет становиться все ярче и забористей… Тогда-то простятся ему и взятый общак, и многое другое.

Случайна или нет встреча, но не признать Штиблета было бы совсем глупо.

— Здорово, Штиблет, — вполголоса отозвался Кирзач.

— Вот так-то лучше, — Штиблет переместился через проход, присел рядом с Кирзачом. — Натворил ты делов, браток. Даже до меня докатилось.

— До тебя-то, небось, в первую очередь, — криво усмехнулся Кирзач.

— Зря ты так. И деньгами поделиться я тебя не попрошу, за молчание. Опасные это деньги, руки насквозь прожгут. Не хочу, чтобы меня рядом с тобой положили. Но помочь — помогу. Хорошие люди просили помочь, коли встречу. Те, которые всей душой, чтобы ты свое дело до конца довел и все это государство фраеров оскандалил. Если я тебе помогу, и при этом общаковские бабки с тебя не сниму, то я чист буду во всем, и перед теми, и перед другими. Никто мне никакую предъяву не сделает. Но и ты про меня не расколись, если тебя легаши заметут.

Кирзач напряженно соображал. Точнее, нутро у него напряглось, подсказывая правильные решения, потому что нельзя было назвать мыслительным процессом то, что происходило у него в башке. Вроде, очень складно Штиблет поет. И еще два месяца назад Кирзач этому пению поверил бы. Но теперь он угадывал, по каким-то волнам, исходившим от Штиблета: тот закинул одну из своих психологически точных наживок, на которые собеседник должен клюнуть и с радостной душой побежать за Штиблетом, куда он поведет — на убой. В самом деле, что может быть убедительней, чем отказ от денег, потому что за общаковские деньги зарежут, соединенный с готовностью помочь, потому что большие паханы помочь распорядились. Мол, я на твоей стороне, но так, чтобы не поссориться ни с теми, ни с другими…

На самом деле, Кирзач знал — ЗНАЛ, тем знанием, которое берется ниоткуда и которое объяснить невозможно — что Штиблет заманивает его в ловушку.

— Ты специально меня искал? — спросил Кирзач.

— Не то, чтоб… Я догадывался, что ты где-то в наших краях привал сделаешь.

— Почему?

— В Калугу бы ты не сунулся, факт. А человек обычно выбирает место, прямо противоположное тому, где его ждут с нелюбовью. Что у нас прямо противоположное от Калуги, если через Москву поглядеть? Правильно, Владимир, Иваново… Но до Иванова ты бы не доскакал. Значит, Владимир, вернее всего. Ярославль и Калинин я тоже исключил. А мне все равно во Владимир надо было скататься, старому корешу, который в централе сейчас, передачку закинуть. Дай, думаю, пошукаю по городу, чем черт не шутит, когда Бог спит. И точно, навел на тебя чертяка. Сам-то я теперь в Петушках живу, хата хорошая. Так что могу пригреть тебя на денек-другой.

«Врешь ты все, — думал Кирзач. — И „хату“ в Петушках, на отшибе каком-нибудь, без хозяев, хозяева в другом месте живут, вы сняли на неделю, чтобы меня закопать. Засада в хате, точно. Только как, все-таки, ты меня вычислил и выследил, Штиблет? Как угадал, что я через Петушки двигаться буду? Да, равных тебе нет… Даже жаль, что придется тебя положить, мы б с тобой таких делов еще натворили бы, по-иному судьба карты кинь.»

А речи Штиблета журчали плавно — успокаивали и расслабляли, и Кирзач подыграл, изобразил расслабленность и успокоенность.

— Тихая хата — это хорошо, — сказал он. — Да мне бы буквально денек перекантоваться.

— И день, и два, и три, сколько надо, — отозвался Штиблет.

— Заметано, — пробормотал Кирзач.

— Чего ты такой смурной? — поинтересовался Штиблет. — Не на ту девку поставил?

И как Штиблет угадывает, будто со свечкой стоял?..

— Не на ту, — буркнул Кирзач. — Алкоголичкой оказалась и к ментам загремела. Ну, и…

— А вот не надо легкие пути искать, — назидательным тоном прошептал Штиблет. — Не ту девку снимай, на которую на первую глаз ляжет, а ту, которую выберешь из трех-четырех, сперва угостив да поглядев, кто как себя во хмелю ведет.

— Если б я трех-четырех стал в ресторане поить-кормить, меня бы или менты срисовали, или одна из них меня опознала по ментовской фотке, да и сдала бы. Если б я щипачем или кем был бы, может, и промолчала бы, а мокрушников сразу сливают, чтобы соучастницей по мокрому делу не записали. И, к тому же, среди них всегда стукачки водятся… Из четырех — на одну точно нарвешься, тут тебе и кранты…

— Да кто ж говорит, что в ресторане, на виду у всех, да еще без соображения, какая девка с ментами повязана? Повязанных с ментами сразу узнаешь, они смелее прочих себя ведут. С умом все надо делать, с умом…

— Спасибо за науку.

— Да чего мне тебя учить? Ты и сам бывалый… О, к Петушкам подъезжаем. Пошли на выход?

Кирзач сошел на платформу следом за Штиблетом, и Штиблет повел его через все Петушки.

Все правильно, они пришли в дом на отшибе, окруженный огромным запущенным садом. Скоро таких садов не будет, Хрущев распорядится «отрезать излишки земли». И Высик опять вздохнет, катаясь по окрестным деревням и осуществляя постановление генсека: качели, они и есть, только-только колхозникам паспорта вернул, за что вся деревня на лысого молиться была готова, как на тебе… вместо молитв проклятия сыплются, и часть проклятий самому Высику достается.

В таком саду схоронить — вовек трупа не обнаружат, подумалось Кирзачу. Хорошо Штиблет придумал, только того не учел, что у Кирзача новое свойство откроется: мысли других людей словно рентгеном видеть. Свойство смертника, наверное. Одно надо решить, сейчас Штиблета укладывать или пересидеть у него несколько часов. Штиблет мог по двум вариантам пойти: или засада уже в доме ждет, или он вызовет забойщиков, когда убедится, что Кирзач совсем размяк и Штиблету во всем доверяет.

Сейчас надо укладывать, метров за десять до порога крыльца, решил Кирзач. И метров за десять до порога он обхватил Штиблета сзади и с ходу резанул его финкой по горлу. Потом отскочил, чтобы самому кровью не запачкаться.

И тут же из дому грянули выстрелы. Кирзач отпрыгнул, укрылся за толстым кривым стволом старой яблони, потом, согнувшись, перебежками, от ствола к стволу стал уходить из сада. Из дому выскочили пятеро. Кирзач, в это время переместившийся за густую поросль малинника, почувствовал, как обожгло его руку. Умелые стрелки, чтоб их… Но Кирзач уже успел уйти настолько далеко, что засаде не достать. Крадучись, согнувшись в три погибели, он стал выбираться к городку, к скоплению домов. Из Петушков срочно линять надо… А дальше? А дальше — соображу.