Тайна неудачного выстрела

Биргер Алексей

Если мафия до указанного срока не убьёт строптивого министра, то у неё сорвётся крупнейшая сделка. Министр скрывается от убийц в заповеднике. Но мафия «берет» его след. На помощь ему приходят два брата — сыновья смотрителя заповедника — и их подруга Фантик…

 

ПИСЬМО ПЕРВОЕ, КАК ПРЕДИСЛОВИЕ

Здравствуй, Джек!
Борис.

Меня зовут Борис Болдин, и я — тот мальчик, которому распределили твоё письмо. Из него я понял, что ты изучаешь русский язык и хочешь переписываться с кем-нибудь, кто изучает английский, чтобы тебе писали по-русски, а ты мог отвечать по-английски, потому что писать по-русски тебе ещё трудно. Я долго думал, о чём тебе написать, и в конце концов решил рассказать тебе о наших новогодних приключениях. Тем более, кое-что у меня уже написано. Нам задали сочинение на тему «Как я провёл зимние каникулы», и я начал рассказывать полную правду, потому что в эти каникулы у нас произошли такие события, что дух захватывало! Но потом отец сказал, что совсем не нужно, чтобы в нашей школе и в нашем городке становилось известным многое из того, о чём я просто должен написать, потому что без этого никак не обойдёшься. И я с ним согласился. Но ты живёшь совсем далеко, в Лондоне, поэтому не будет никакого вреда, если я тебе обо всём расскажу. Лишних разговоров и обид это не вызовет, а тебе, наверно, будет интереснее читать настоящую детективную повесть, причём абсолютно правдивую, случившуюся по-всамделишнему, чем всякие обычные слова про то, где я учусь и живу и какие у меня отметки.

(Отец заглянул в моё письмо, и говорит, что «по-всамделишнему» писать нельзя, это неправильно, что надо писать и говорить «на самом деле», тем более, когда обращаешься к человеку, плохо знающему русский язык. Но у нас так говорят все мальчишки, и поэтому я ничего не буду исправлять. Да и тебе, наверно, интереснее и полезнее узнать, как у нас разговаривают дети, какие словечки употребляют, чем как разговаривают взрослые. Это ты и без меня узнаёшь, из всяких учебников и словарей, а вот учиться школьному и уличному жаргону, которым мы пользуемся, тебе наверняка негде. И я буду очень тебе благодарен, если и ты мне будешь сообщать английские слова и выражения, которые взрослые считают неправильными, но без которых ни один мальчишка не может по-настоящему (по-всамделишнему, ты запомнил?) общаться с другими.)

Да, у меня получилась настоящая детективная повесть, и я хочу предупредить тебя, чтобы ты читал её очень внимательно, особенно в начале, когда я представляю всех действующих лиц и все события, которые предшествовали очень бурной развязке. Помнишь, Киплинг в сказке про то, откуда у Кита такая Глотка, всё время повторял: «Только ни в коем случае не забывай про подтяжки, мой мальчик»? Потому что в конце концов эти подтяжки оказались самым важным — ими Храбрый Моряк перевязал решётку, которую вставил в глотку Злому и Прожорливому Киту! Так и ты не забывай ни про что — ни про жуткий ковёр, который подарил нам на Новый год местный мафиози (у нас в России теперь всех богатых бандитов называют «мафиози»), Степанов, ни про разговоры за новогодним столом, ни про повадки нашего пса, «кавказца» Топы. Особенно если хочешь попытаться сам разгадать все детективные загадки, до того, как я напишу тебе о развязке. Если я что-то описываю подробно — значит, это неспроста. Я старался описывать все как Конан Дойл в «Собаке Баскервилей» и другие хорошие авторы, долго рассказывающие, почему все люди оказались в одном месте, какие между ними отношения и какие события, на первый взгляд кажущиеся такими мелкими, с ними происходили до того, как было совершено преступление.

Вот, пожалуй, я и предупредил тебя о самом главном. Теперь я спешу отправить тебе это письмо, потому что отец собирается в город, а в следующем письме уже начну свой рассказ.

С большим приветом,

 

ПИСЬМО ВТОРОЕ. СЛЕДЫ БРАКОНЬЕРОВ

— Вот и все! — сказал отец, соскакивая с табурета. — Теперь ёлка стоит прочнее некуда!

Ёлка была закреплена на славу: её ствол, упиравшийся в дно большого эмалированного бака с водой, был пропущен сквозь круглое отверстие в деревянной крестовине, концы которой лежали на краях бака, а через две ручки этого бака был пропущен крепкий шпагат, перехватывавший ёлку немного ниже верхушки, под её первыми мохнатыми лапами, и туго натянутый с обеих сторон. Отец попробовал ёлку рукой, подёргал ствол — и дополнительно убедился, что ёлка никуда не денется.

— Какая красавица! — сказала мама, входя в комнату.

Мы с Ванькой — моим младшим братом — могли только кивнуть. Два часа назад мы сами выбрали ёлку в лесу и на больших санках привезли её домой…

Здесь, наверно, надо объяснить, что представлял из себя наш дом. Это был главный дом того, что отец шутливо именовал «нашим поместьем» — комплекса гостевых и хозяйственных домиков в самом центре большого природного и охотничьего заповедника. Кроме этого комплекса, в заповеднике имелось ещё несколько небольших групп домиков, куда заядлые охотники и любители дикой природы могли купить путёвку и под наблюдением отца поохотиться, побродить по лесам, попутешествовать по озёрам и даже посетить старинные церкви и другие исторические места. История нашего края очень богата, и в нашем заповеднике даже есть два источника, которые испокон века считались святыми и чудотворными. Они бьют с такой силой, что попить воды из них можно даже зимой, если разрубить лёд.

Один из этих дальних охотничьих комплексов расположен на берегу малого озера, другой — на берегу реки, впадающей в самое большое озеро в наших краях, входящее в цепь озёр, которые в наше время соединены Волго-Балтийским каналом и с Волгой, и с Ладогой, и по которым ходят огромные туристские теплоходы. Эти теплоходы могут доходить до Соловецкого архипелага на севере до Астрахани и Каспийского моря где-то далеко-далеко на юге. Маршруты у них самые разные, а объединяет их то, что все они — ослепительно белые, и по ночам сверкают разноцветными огнями, и день напролёт с них доносится весёлая музыка.

Наш заповедник — самый большой на весь север европейской части России, между Вологдой и Санкт-Петербургом. И наш отец, Леонид Семёнович Болдин, является его главным смотрителем и главным егерем.

Когда-то отец и не думал, что его занесёт в эти края. Он окончил биофак МГУ и надеялся заниматься научной работой. Но тут что-то произошло — то ли не было места в лаборатории, в которую он хотел попасть, то ли он опоздал с оформлением документов на научное судно, которое должно было отправиться в Японское море… В общем, его заверили, что на следующий год его обязательно возьмут, и спросили, не хочет ли он тем временем поработать смотрителем крупного заповедника — чтобы не терять год зря, а поднабраться практического опыта, так необходимого любому биологу. Отец согласился — и ему так понравилось, что он остался в заповеднике на всю жизнь. Как он объяснял: «Во-первых, в заповеднике занимаешься живым делом, во-вторых, ты тут сам себе хозяин, никто над тобой не стоит… А в-третьих, — добавлял он с улыбкой, — тут мы не пропадём в самые тяжёлые времена любых кризисов.»

Надо сказать, отец сумел себя поставить. Сперва к нему относились как к «студентику-москвичу», который быстро обожжётся на непривычном деле и поспешит назад, в свою столицу, где все такое знакомое и уютное. Но отец — ну, в точности, как Шурик из «Операции „Ы“ — заставил с собой считаться всех, в том числе самое высокое начальство. Лес он знал как никто, и даже самые отчаянные сорвиголовы не рискнули бы сунуться в глушь без его надзора и его помощи. Нарваться на злого и голодного после зимней спячки медведя или на кабанов с месячным выводком, которые любых незнакомцев готовы воспринимать как врагов и огромными клыками защищать от них своё потомство, никому не хотелось. Но страшнее и медведей и кабанов на самом деле были лоси — особенно в период гона, когда она шлялись по лесу с единственной елью вызвать соперника на рыцарский турнир, а соперником они числили всё, что движется — в том числе, туристов и охотников… Отцу доводилось спасать незадачливых браконьеров, просидевших на дереве около суток, спасаясь от ревнивого лося, готового поднять их на рога и смять копытами, или от зорко стерегущих кабанов, которые со свойственной им медлительной основательностью сидели и соображали, стоит ли им подтачивать корни дерева или обидчик в конце концов сам свалится им на клыки — когда „дозреет“… Даже, по рассказам, секретарь обкома звонил отцу и вежливо спрашивал, можно ли в такое-то и такое-то время привезти на охоту очередных знатных гостей — точно так же, как в наши дни отцу звонило все местное начальство и все самые „крутые“ местные мафиози… Впрочем, с местными мафиози у отца были свои отношения. Самый крупный из них — „наш крёстный папа местного разлива“, как шутливо называл его отец — в своё время был у нас шофёром. Это было тогда, когда отцу полагалась не только служебная „нива“, но и личный шофёр, проходивший по штатному расписанию заповедника. Потом, из-за всех этих кризисов, зарплату на шофёра урезали, да и „нива“ давно пылилась в гараже — за казённый счёт её больше не ремонтировали, а отцу всё было недосуг ей заняться. Да, по правде говоря, и не очень она была ему нужна: по лесам он предпочитал передвигаться пешком, а в город за покупками — на моторном катере. Шофёр „с горя“ ушёл „в бизнес“ — как он сам это называл, и довольно скоро стал таким большим человеком, что не подступись! Скоро он стал открывать магазины и даже отремонтировал и превратил в современный рынок торговые ряды семнадцатого века: как рассказывали, на дань, которую собирал со всех городских киосков и со всех мелких кооператоров… Словом, тип он был ещё тот, но с отцом у него сохранились самые душевные отношения. Насколько я знал — я его не видел уже несколько лет, и только слышал, как они с отцом перезваниваются по телефону — он до сих пор называл отца „хозяином“ и всегда спрашивал, не надо ли чем-нибудь помочь. Отец от помощи всегда отказывался и держал себя с ним так же сурово, как с другими, не позволяя соваться в заповедник до начала охотничьего сезона и без лицензии с точно указанным количеством разрешённых ему к отстрелу зверей. Ну, может, чуть помягче: один из охотничьих домиков всегда придерживал для него и его гостей, количество мелкого зверя — зайцев там, или барсуков — всегда оценивал на глазок, „не замечая“ излишков, и четырёх волков всегда был согласен признать за трёх. Как ни странно, наш мафиози очень этим гордился, потому что отец никому, кроме него, не делал таких поблажек, и мафиози особенно отмечал это перед своими гостями, подавая как ещё одно доказательство своего особого положения в нашем районе.

Вот, пожалуй, и всё, что вам необходимо знать для начала, чтобы я мог продолжить свой рассказ… Да, надо, наверно, ещё рассказать, как на свет появились мы с Ванькой. Отец правил в заповеднике уже около десяти лет, когда к нему на преддипломную практику приехали несколько студентов пятого курса, в том числе наша мама. То есть, наша будущая мама, вы ведь понимаете. У неё тогда и фамилия была другая, не Болдина, а Морчугова, Таня Морчугова. Потом они долго переписывались, а после защиты диплома мама приехала к отцу, и они поженились. Через год на свет появился я, Борис, а ещё через три года — Ванька. Под Новый год мне ещё было одиннадцать лет, но я уже всем говорил, что двенадцать, потому что мой день рождения был уже совсем скоро. Ну, а Ваньке, сами понимаете, девять.

Вот теперь действительно все, и я могу продолжать рассказ. И поведать о том, что случилось чуть пораньше того момента, с которого я его начал — когда мы доставляли ёлку из леса. Ведь то, что произошло, аукнулось потом в нашей истории…

Итак, мы выбрали ёлочку попушистей и покрасивее, спилили её и на больших санках повезли домой. Мы — это отец, я, Ванька и Топа — наш огромный и добродушный (с нами, по крайней мере) «кавказец». Или, если называть его породу полностью, кавказская овчарка. Наш замечательный овчар (до сих пор не понимаю, почему нельзя употреблять это слово, если твоя овчарка не «она», а «он»: взрослые говорят, что это неправильно, а мне это кажется только логичней) был серого цвета с белыми манжетами и белым нагрудничком, да ещё по спине, от основания хвоста до самого загривка, шла рыжеватая полоса. Летом эта полоса становилась заметней, а зимой почти совсем закрывалась густой «зимней» шерстью, и вплоть до весны — до начала линьки — её сложно было разглядеть. Полностью его звали Генерал Топтыгин — он и вправду был похож на медведя. Но, сами понимаете, всякий раз не позовёшь его через весь лес полным именем, поэтому оно и сократилось до Топа.

Топа больше прыгал, резвился и всячески нам мешал, чем помогал. Он валялся на свежем снегу, брыкая в воздухе всеми четырьмя огромными лапами, а на его морде появилась огромная улыбка — самая настоящая улыбка, поверьте мне! Впрочем, вы, конечно, поверите, если у вас хоть когда-нибудь была собака и вы видели её в хорошем настроении. Потом он вскочил и стал носиться кругами, раскидывая снег широченной грудью, а когда мы завалили ёлочку, то решил, что это мы срезали большую палку, чтобы с ним поиграть, и собирался вцепиться в ёлку зубами, так что отцу пришлось на него прикрикнуть.

Зато и отдуваться за свои проделки ему пришлось по полной программе, когда отец запряг его в санки, а сам пошёл впереди, уминая лыжами снег, чтобы Топе было легче бежать: в точности, как передвигались по Клондайку герои Джека Лондона! Топа не очень любил возить санки, и порой норовил присесть и попытаться сбросить ремешки, которые его опутывали, смешно изгибаясь и скребя по упряжи лапами, но ему достаточно было крикнуть: «Топа, фу! Домой!» — чтобы он тут же оставил все попытки увильнуть от работы и, весело подскочив, побежал дальше, таща за собой санки с ёлкой словно пушинку. Он знал, что дома его ждёт награда за труд: мосла от свежеубитого лося или кусок лосиной головы. Кабаньего мяса ему не давали — но не потому, что он не любил кабанину. Во-первых, во всех свиньях — и в диких, и в домашних — может быть всякая «микрофауна» — особые глисты, палочки вирусоносителей и прочая гадость — смертельно опасная для собак. И, во-вторых, Топу нельзя было приучать, прикармливая его кабаньим мясом, что кабаны — это дичь, на которую всегда можно охотиться. Кавказец может завалить любого зверя, и Топа не раз одним прыжком заваливал огромных лосей, но дело в том, что кавказцы всегда атакуют напрямую, полагаясь только на свою силу, и если это проходит с лосем, волком и даже медведем, то хитрый кабан встречает прямую атаку не выпрямясь в полный рост для отражения нападения, а присев и выставив свои жуткие клыки, чтобы этими клыками разорвать нападающему живот или бок. Топа был приучен, что кабанов надо брать только сбоку, сперва покружив вокруг них, чтобы выбрать удобный момент для броска, но ведь порода все равно могла взять в нём верх, и если б он сгоряча бросился прямо на кабанью морду, то нашему Генералу Топтыгину пришлось бы очень плохо.

Ну вот, я пересказал вам о Топе многое из того, что знал сам и что объяснял мне отец, а тем временем Топа тянул и тянул санки. Впрочем, для него это был не груз, а тьфу, недоразумение, и он лёгкой рысцой двигался к дому, как будто и не замечая, что к нему что-то прицеплено, а свисавшая с санок верхушка ёлочки чертила позади него ровную тонкую полоску, поверх следов полозьев и следов его лап.

Вдруг Топа замер, как-то сразу насторожившись, и даже не обратил внимания, когда санки, чуть-чуть проехавшие по инерции вперёд, поддали ему по задним лапам. Он нюхал воздух, поводя мордой туда и сюда, а потом вопросительно взглянул на отца. Мол, мне кажется, есть, что проверить, но тут тебе решать, хозяин, выпрячь меня или нет.

— Что такое, Топа? — спросил отец.

Топа приподнял верхнюю губу, обнажив два больших боковых клыка, и тихо зарычал. Это было выражение особого неудовольствия. Чем тише Топа себя вёл — тем, значит, он серьёзней был настроен разобраться с какой-то опасностью или безобразием.

— Вот как? — осведомился отец. — Что ж, веди нас. Стоять!

Топа застыл и дал отцу снять с него постромки шлейки. Почувствовав себя свободным от упряжи, он хотел было рвануть в глубь леса, но отец резко окрикнул его:

— Сидеть!..

Топа покорно присел и стал ждать.

— Кто там, по-твоему, зверь или человек? — спросил я.

— Сейчас увидим, — ответил отец. — Мне кажется, человек. Веди нас, Топа. Рядом!

Топа пошёл возле самой ноги отца, на полтуловища впереди. Минут через пять он по дуге вывел нас ближе к краю заповедника — к тому краю, который примыкал к «цивилизации» — то есть, к шоссе, за которым начинались редкие деревни, постепенно становившиеся все гуще и минут через сорок (меряя скоростью междугороднего автобуса) настолько плотным кольцом облегавшие Город (мы так и называли его «Городом» — ведь это был центр всего нашего огромного района, хотя на самом-то деле городок был небольшой), что правильней было бы называть их городскими предместьями.

— Похоже, в заповедник кто-то вторгся, — сказал отец.

И точно. Ещё через некоторое время Топа вывел нас к следам лыж, а по этим следам — на небольшую полянку.

— Та-ак… — останавливаясь, процедил отец.

Снег был взрыт и утоптан, и в нём виднелись пятна крови.

Подойдя поближе, отец стал рассматривать оставшиеся следы.

— Лося завалили, — сказал он. — Вот следы саней, просевших под тяжестью зверя, вот тянется полоска, которую пропахала в снегу голова лося и его рога, а вот другая полоска — там, где с саней свисало его копыто… Пошли дальше.

Немного дальше мы наткнулись на утоптанный снег и щепки вокруг нескольких срубленных ёлочек.

— Решили позаботиться обо всём разом, — заметил я. — И о ёлке, и о праздничном угощении. Наверно, брали на несколько домов, так?

— Или на несколько домов, или на продажу, — сказал отец. — Мы это поймём, когда дойдём до шоссе.

— А как мы это поймём? — спросил Ванька.

— По следам, — объяснил отец. — Если они убрались отсюда на «Буране» или легковушке, а то и просто пешком потопали дальше, в свою деревню — то, значит, запасались для себя и соседей.

— Но ведь на легковушке можно и в город уехать… — заметил Ванька.

— А куда ты денешь тушу лося и ёлки? На верхний багажник? — спросил я. Такие вещи я уже понимал. — Да тебя первый же гаишник тормознёт! А вот если следы крупные — от фургона или грузовика…

— …Да, тогда, скорее всего, они намылились в город, торговать добычей… — кивнул отец. — Но тут надо будет глядеть на следы покрышек. У местных хозяйств есть два-три грузовика с достаточно стёртой резиной. Я уже успел изучить их отпечатки.

Мы добрались до шоссе и увидели следы колёс достаточно крупной машины.

— Можно считать, нам повезло, — сказал отец. — Резина хорошая, так что, значит, люди не бедствуют. Когда человек зарабатывает на своём промысле достаточно, чтобы содержать машину в порядке — он обычно сам не торгует вразвес, а оптом продаёт все мясо какому-нибудь посреднику. Тем более, всего несколько часов до Нового года. Допустим, браконьерам срочно понадобились деньги для того, чтобы как следует отметить праздник. Значит, браконьеры были уверены, что сразу по возвращении в город получат живые деньги; то есть, действовали имея с кем-то твёрдую предварительную договорённость — или даже прямой заказ.

— Ты думаешь, поэтому их легко будет выследить? — спросил я.

— Разумеется! Представь себе человека, которому по карману покупать у браконьеров цельные туши, чтобы потом потихоньку реализовывать их через торговые точки в городе. Такой человек должен быть достаточно крупным торговцем мясом, со своими большими морозильниками, со своими официально зарегистрированными местами на рынке и официально заключёнными договорами с магазинами. То есть, мясо пойдёт в продажу по путям, которые заранее можно предсказать. А значит, и перекрыть… Так что с этим мы разберёмся! А теперь вернёмся к нашей ёлочке. Нам надо вовремя успеть её установить и нарядить, а дела подождут до завтрашнего дня!

 

ПИСЬМО ТРЕТЬЕ. ПЕРВЫЙ СЛУХ О ПРИЕЗДЕ МИНИСТРА

Добравшись до дому, мы не стали сразу устанавливать ёлочку, а дали ей «отойти» с морозца. Тем временем мы натаскали полный бак снега, чтобы снег в нём потихоньку растаял — отец говорил, что для ёлки лучше стоять в воде, получившейся из талого снега, чем взятой из колодца.

Мама ненадолго выглянула из кухни, чтобы полюбоваться ёлкой, прислонённой к стене в самой большой комнате, которую мы называли «гостиной» — и опять скрылась. Было уже тридцать первое декабря, и мы специально не ставили ёлку раньше, чтобы она подольше простояла потом, до начала февраля, когда был мой день рождения. Зато и работы хватало — надо было и ёлку нарядить, и стол накрыть, и улучить момент подсунуть под ёлку свои подарки. Мы с Ванькой приготовили кой-какие подарки друг для друга и для родителей, но это не значит, что мы не верили в Деда Мороза. Наверно, если подумать, мы относились к этому приблизительно так: подарки от Деда Мороза — само собой, а наши подарки — само собой. Вроде того, что мы помогаем Деду Морозу — не всё же ему одному стараться.

А мама готовила гуся — дикого гуся, с соусом из протёртой клюквы или брусники. Понятно, что она была в запарке.

В общем, часа через три мы установили ёлку, и стол был накрыт, и отец снял с чердака ёлочные игрушки и оставил нас наряжать нашу красавицу, а сам ушёл на кухню помогать маме. Он это специально сделал — чтобы у нас было время положить под ёлку наши подарки. Сам он умудрялся подкладывать подарки под ёлку так ловко, что мы никогда не замечали, как это происходит. Мы следили за ним и мамой во все глаза, и, вроде бы, никак они не могли положить свёртки и коробки под ёлку так, чтобы мы этого не заметили, и всё равно — вот только что под ёлкой ничего не было, а с последним двенадцатым ударом курантов раз! — и все появлялось!

Мы начали старательно разряжать ёлку — эта задача всегда была на нас, отец только вешал гирлянды электрических лампочек и надевал шпиль. То есть, делал то, что нам самим было бы сделать трудновато. Мы вешали шары, прицепляли стеклянные раскрашенные фигурки, усыпали ёлку серебряным дождём. Наш телевизор, стоявший в углу гостиной, был включён, и показывали, как всегда на Новый год, «Иронию судьбы». Это значит, было уже довольно поздно, потому что «Иронию судьбы» всегда крутят ближе к вечеру. Было, наверно, часов семь.

Потом мы сбегали в нашу комнату и принесли наши подарки родителям. Маме мы сделали новую разделочную доску из дуба, на которой выжгли паяльником слова «С Новым годом!» и морду Топы, держащего в зубах букет цветов (правда, нос и глаза Топы получились слишком лошадиными, но все равно морда была достаточно косматой, и к тому же безухой, так что сразу можно было догадаться, кто изображён), а отцу — кожаный ремень с ножнами для его большого ножа слева от пряжки и с футляром для фляги справа. Сперва мы пытались шить весь ремень суровыми нитками, но дырявить толстую кожу оказалось безумно трудно, мы все пальцы себе искололи, и в конце концов мы соединили все заклёпками, насажав их для прочности как можно больше. Получилось грубовато, но вполне красиво.

Мы завернули оба подарка в цветную бумагу и положили их под ёлку… И тут зазвонил телефон.

— Алло! — я взял трубку, сделав Ваньке знак убавить звук в телевизоре.

— Заповедник? — осведомился хрипатый голос.

— Да, дом лесника, — ответил я. Голос показался мне смутно знакомым.

— Ты, что ль, Борис? С Новым годом!.. Не признал?

— Нет… — я пытался сообразить, кто бы это мог быть.

— Ну, значит, богатым буду, — рассмеялся мой невидимый собеседник. — Батяню позови… То бишь, хозяина!

Я догадался, что, скорее всего, со мной говорит наш бывший шофёр, а нынче самый крутой «новый русский» наших мест.

— Одну секунду, — сказал я. — Сейчас позову! И вас тоже с Новым годом!.. — я мучительно пытался вспомнить, как его зовут. Помнится, в детстве я называл его «дядя Петя»… Или «дядя Миша»? Столько лет прошло, что вылетело из головы. Отец называл его по фамилии — Степанов. Но мне обращаться к нему по фамилии было не очень удобно.

Я кинулся на кухню.

— Папа, тебя Степанов к телефону!..

Отец, аккуратно перекладывавший салат из кастрюли в красивую керамическую миску, поднял голову и ухмыльнулся.

— Поздравить хочет… — он не спеша направился к телефону и взял трубку. — Да, слушаю… И тебя, Степанов… Дай Бог тебе всех благ и дальнейшего процветания… Ну, это уже лишнее… Ты о чём?.. Нет, ничего не понимаю… Так… Так… Представь себе, не знал!.. Да, вот так получается, что все новости я узнаю самым последним — вот что значит в глуши сидеть!.. Да, я учту, спасибо… Да, у меня одна просьба… Ведь твои «сборщики дани» на рынке… Ну, согласен, не «сборщики дани», а охранники, сути дела это не меняет… Так вот, они ведь смогут отличить лосиное мясо от любого другого… Да, кто-то завалил лося в заповеднике, и, скорей всего, мясом будет торговать кто-то из крупных мясников, понемногу подкладывая его к говядине и свинине… Нет, «самому разбираться» не надо, и портить ни с кем отношений тоже не надо… Пусть охранники тихо известят милицию, а милиция якобы случайно заглянет с проверкой… Чтобы ты был ни при чём… Нет-нет, если бы этого мясника надо было «наказать по-своему», я бы так и попросил… Заранее спасибо… Да, твою информацию я учту… Очень странно, согласен… Хотя понятно, да… Ещё раз счастливого Нового года!

Он положил трубку и покачал головой.

— Надо же!..

— Что такое? — спросила мама, вышедшая из кухни и слушавшая разговор, стоя в дверях. Догадаться, что разговор был о чём-то серьёзном, можно было хотя бы потому, что отец и Степанов разговаривали на «ты». Вообще они старались обращаться друг к другу на «вы», особенно при людях, и на «ты» переходили лишь тогда, когда проблема была достаточно серьёзной и они обсуждали её, отбросив весь «напускной политес», как это называла мама, которую немножко смешили периодические попытки грубоватого Степанова держаться с джентльменской светскостью.

— Ну, во-первых, всем поздравления от нашего старого друга. Он отправил к нам машину с подарками, вот-вот подойдёт. А во-вторых, к нам едут знатные гости — о чём меня почему-то никто не удосужился предупредить заранее.

— Какие знатные гости? — спросила мама.

— Наш министр.

— То есть?

— Ну, Степан Артёмович, министр лесного хозяйства. Приедет дня через два, чтобы встретить здесь и Рождество, и Старый Новый год, а заодно и на кабана поохотиться.

— Ну, в новогодние праздники никогда не обходится без больших гостей и больших хлопот, — вздохнула мама.

— Ничего! — сказал отец. — Степан Артёмович — мужик нормальный. Мы с ним всегда ладили. Хороший человек, и без особых претензий, так что лучше он, чем кто-нибудь другой… Меня удивляет, что я узнаю об этом от Степанова, а не из Москвы…

— Может, Степанов ошибся?..

— Он редко ошибается… Правда, и сам сейчас сказал, что прослышал стороной, и не знает, правда это или нет, но на всякий случай предлагает свою помощь. Если, мол, надо будет министра по высшему классу обслуживать… Что ж, я поблагодарил, и сказал, что учту его предложение.

— Так что, возможно, никаких гостей ещё и не будет, — сделала вывод мама.

— Возможно, но маловероятно, — ответил отец. — Ладно, это все дела завтрашнего дня, а пока что давайте закончим приготовления и сядем за стол. Ребятки, проверьте, все ли накрыто, и помогите нам носить блюда из кухни.

Он на секунду посерьёзнел, словно задумавшись о своём, потом рассмеялся, обнял маму за плечи и пошёл с ней на кухню.

— Не фига себе! — выдохнул Ванька. — Сам министр к нам едет!

— А что нам, впервой? — откликнулся я. — Сколько их к нам переездило! Кстати, и этот министр у нас был однажды, года два назад. Ты разве не помнишь?

— Погоди!.. — Ванька задумался. — Тот здоровый мужик, который подарил нам шоколадных зайцев, а потом все ругался на свою охрану, что она ходит за ним по пятам и не даёт свободно вздохнуть?

— Он самый.

— А, ну, тогда, порядок! — заявил мой брат. — Он действительно нормальный мужик. И не наглый. Помнишь, как он с утра один ушёл в лес на лыжах, а когда отец стал его ругать, что он отца не предупредил и не позвал с собой, потому что с лесом шутки плохи, стал объяснять, что не хотел зря тревожить отца, ведь у хозяина заповедника и так забот полно, и что вообще он вырос в Сибири, поэтому знает, что такое лес…

— Вот-вот, — кивнул я. — И вообще они с отцом друг другу тогда понравились… Но хватит болтать, пошли помогать родителям!

Ванька ещё раз придирчиво поглядел, красиво ли мы уложили под ёлкой наши подарки, и вслед за мной направился в кухню. В это время с улицы послышался шум подъезжающей и тормозящей машины.

— Подарочки от Степанова приехали! — хмыкнул Ванька.

— Это не подарки, — сказал отец, спеша к двери. — Это какая-то другая машина, я по звуку слышу. Неужели министр?.. Топа, стоять! — открывая дверь правой рукой, левой он придержал отчаянно залаявшего Топу за ошейник. (Вообще-то, Топа почти всё время жил на улице, но в честь Нового года ему позволили побыть в доме).

Но это был не министр. Ночь была ясная-ясная, а снег — таким чистым, каким никогда не бывает в городах, и вся площадка перед домом, вплоть до забора с большими воротами и тёмных очертаний леса за забором, так отсвечивала холодным серебром, что было совсем светло, почти как днём. Поэтому мы отчётливо видели даже цвет остановившейся машины: изумрудно-зелёный. И из этой машины вылезали трое человек: два силуэта побольше и один — совсем маленький, казавшийся круглым пушистым шариком.

Топа лаял довольно весело — как будто узнав давних знакомых. Для посторонних его глубокий бас в любом случае прозвучал бы грозно и устрашающе, но мы-то отлично разбирались в интонациях нашего пса.

— Свои, Топа, свои! — закричал весёлый голос. — Семеныч, принимай гостей!

— Серёга, ты, что ли? — вгляделся отец.

— Я, Ленька, со всеми своими дамами!..

Тут и мы поняли, кто это. Это был дядя Серёжа Егоров, уже гостивший у нас вместе с семьёй, и прошедшим летом, и в позапрошлые осенние каникулы, а иногда наезжавший в одиночку. Он был старым другом отца, вместе с ним учился в университете, а потом долго работал в разных питомниках и научных центрах, прежде чем много лет назад не бросил все и не завёл ферму пушного зверья, где разводил всяких песцов и чернобурок. Его жену звали тётя Катя, а их дочку, на год младше меня, Фаиной — естественно, мы сразу стали называть её «Фантиком», а она жаловалась, что в школе её дразнят, кроме того «Фантой» и «поросёнком Фунтиком».

Она была худой и стройной девочкой, почти щепочкой, и, увидев пушистый комок, я в первый момент удивился, когда она успела так потолстеть. Но всё объяснилось очень быстро, когда в прихожей она освободилась от шуб и свитеров и предстала перед нами такой же худышкой, как прежде.

Едва раздевшись, она потянула меня за рукав.

— Быстро, пока взрослые не видят! — возбуждённо прошептала — почти прошипела — она мне в ухо. — Мне надо положить подарки под ёлку!

— Пошли!.. — мы с Ванькой быстро повели её к ёлке, пока со двора доносились голоса отца и дяди Серёжи: они разгружали машину, которую дядя Серёжа, насколько мы поняли, основательно загрузил всякими продуктами и подарками для всех, и пока наши мамы ахали и охали, приветствуя друг друга.

Фантик открыла свой рюкзачок и быстро пристроила под ёлку несколько красиво запакованных свёртков.

— Порядок! — облегчённо сказала она.

Мы с Ванькой растерянно переглянулись. Разумеется, у нас с ним не было никаких подарков ни для Фантика, ни для её родителей. Родители, в конце концов, обойдутся, подумали мы, раз приехали так внезапно, когда уже ничего нельзя придумать. Но вот для нашей подруги что-то надо было сообразить… Однако, для того, чтобы изобрести подарок, нам с Ванькой надо было на какое-то время запереться наедине — а бросать только что приехавшую гостью было не слишком прилично. Впрочем, до Нового года ещё оставалось какое-то время, и наверняка мы улучим несколько минут, чтобы пошептаться и что-нибудь придумать.

Со двора донёсся шум ещё одной подъезжающей машины.

— У вас будут и другие гости? — спросила Фантик.

— Нет, — ответил я. — Это, наверно, приехали подарки от нашего местного «крутого». Он очень уважает отца…

— Или это министр! — вставил Ванька.

— Какой министр? — живо заинтересовалась Фантик.

— Министр лесного хозяйства, Степан Артёмович, — объяснил я. — Нас предупредили, что он может приехать. Впрочем, вряд ли он появится раньше завтрашнего дня, ведь гостевой дом, в котором он всегда останавливается — тот, рядом с сауной — заперт и не протоплен, и надо часов десять, чтобы он прогрелся, да и прибраться в нём, наверно, не помешает, ведь…

— Погоди! — Фантик перебила меня, не дав закончить мои подробные объяснения (я всегда считал себя обязанным объяснять подробно все, связанное с устройством жизни в нашем «поместье» — чтобы у гостей потом не возникало недоразумений и вопросов). — Какой такой Степан Артёмович? Угрюмый, что ли?

— Совсем он не угрюмый! — возмутился Ванька. — Он весёлый и добрый, нормальный мужик!..

— Да нет! — объяснила Фантик. — Угрюмый — это его фамилия.

— А ведь верно, — сказал я. — Так его и зовут. Помню, он ещё сам шутил над этим… — его фамилия вылетела у меня из головы, потому что более неподходящую фамилию для этого славного человека трудно было придумать.

— В общем, он занимается лесами, так? — подытожила Фантик.

— Разумеется, раз он министр лесного хозяйства!

— Значит, это тот самый, кого хотят убить! — заявила Фантик.

У нас челюсти отвисли и глаза вылезли на лоб. Увидев выражение наших лиц, Фантик рассмеялась:

— Вы, что, ничего…

Но тут наш разговор прервался: в гостиную вошли посланцы Степанова, коротко стриженые плечистые ребята, сгибавшиеся под тяжестью коробок и огромного рулона.

— Складывайте все вот сюда! — отец, возглавлявший шествие, указал им на угол возле дивана.

Дюжие хмурые парни составили в угол коробки, сверху аккуратно пристроили рулон, и удалились, отказавшись от предложения отца выпить по рюмочке, в награду за их труды: мол, у них работы полно, они на машине, и вообще им пока нельзя. Видно, Степанов здорово вышколил своих мордоворотов.

— Ты не послал ему подарок в ответ? — удивлённо спросил вошедший в гостиную дядя Серёжа.

Отец покачал головой.

— Нет… Не тот случай. Ведь эти подарки — в знак особого уважения. Если бы я послал ему что-нибудь в ответ — он бы решил, что я начал заискивать перед ним и что со мной можно меньше считаться. Так уж у этих людей устроены мозги.

Дядя Серёжа секунду подумал — и понимающе кивнул головой.

— Да, конечно. Ты абсолютно прав. Я должен был и сам сообразить.

— Разочтусь с ним как-нибудь потом… — заметил отец, распаковывая рулон. — Я… — он, видно, хотел сказать, что у него всегда найдётся, чем отблагодарить Степанова: отличной охотой на заранее прикормленного лося или чем-нибудь подобным, но осёкся и ахнул. — Мамочки!..

Интересно, почему он так ахнул? Тогда придётся подождать следующего письма. Отец собирается город и торопит меня, чтобы я отдал ему письмо. Поскольку в следующий раз он окажется на почте лишь дней через пять, я сейчас заканчиваю — а сегодня вечером начну новое письмо, чтобы они шли регулярно. Ну, словно еженедельный журнал, печатающий детектив с продолжением. Привет!

 

ПИСЬМО ЧЕТВЁРТОЕ. ОТЕЦ ВАСИЛИЙ ПРОПОВЕДУЕТ МИЛИЦИИ

В рулоне оказался большой настенный ковёр. Но какой! Степанов, конечно, расстарался, выбирая ковёр по своему вкусу. На ковре была изображена охота на кабана, причём вместе с охотниками в тирольских шляпах и со старинными ружьями на заднем плане присутствовали нимфы-охотницы: в коротеньких туниках, наподобие сильно обрезанных ночных рубашек, и с золотыми колчанами, из которых торчали золотые стрелы… Но главное — всё это было каких-то кошмарнейших тонов, таких ярких и ядовитых, что невозможно представить! Кабан был огненно-рыжим — такими рыжими иногда изображают тигров на глянцевых новогодних открытках и плакатах, но даже китчевые тигры уступали в ослепительности несчастному кабану, истекавшему багрово-малиновой кровью! Не менее кричащими были розовые лица охотников и розовые тела нимф, салатовая зелень травы и изумрудная зелень крон деревьев, а над кронами сверкало небо цвета медного купороса. По всей видимости, материал, из которого был сделан ковёр, был очень дорогим — похожим на плюш, но на ощупь более мягким и толстым.

— Господи!.. — мама так и застыла в дверях с блюдом пирожков с капустой, которое несла на стол, в руках. Из-за её плеча выглядывала тётя Катя, державшая миску с салатом «оливье». — Что это за кошмар?

— Подарок Степанова, — сообщил отец. — Я так понимаю, он послал нам самое дорогое, что только мог найти.

— И ты хочешь сказать, с этим «вырви-глаз» нам теперь предстоит жить, чтобы не обидеть Степанова?

— Мы что-нибудь придумаем, — успокоил её отец. — В крайнем случае, будем вешать ковёр на стену, когда Степанов будет заезжать к нам в гости. Ведь это случается не чаще одного раза года в три…

Это было верно. Я не видел Степанова уже лет пять, а то и побольше. Даже когда он со своими гостями бывал в заповеднике, в одном из охотничьих комплексов, он к нам не заглядывал — то ли излишне докучать не хотел, то ли боялся, что кто-то из нас может ненароком упомянуть лишний разик, как он когда-то шофёрил на отца. Степанов этого не стеснялся, но и слишком рекламировать не желал. Так что с ковром можно было поступать как угодно.

— Давайте посмотрим, что там ещё есть, — сказал отец.

Другие подарки оказались более практичными: набор тефлоновых сковородок для мамы, немецкий стругально-резальный станок со сменными насадками отцу и немецкий же детский двухместный снегокат для нас с Ванькой. Кроме того, в коробку со снегокатом были аккуратно пристроены и завёрнуты в пластик, типа тонкого белого поролона, несколько шоколадных яиц с сюрпризом. А ещё там лежала упаковка петард и фейерверков, стреляющих разноцветными огнями, с большим грохотом, а иногда свистом — если в ракеты, которые из них вылетают, вделаны крохотные свистульки.

— Разбушевался, мужик, — покачал головой отец.

Мне показалось, что мама заметно напряглась: она всегда побаивалась подарков от Степанова, был у неё страх, что в виде ответной услуги Степанов может попросить отца о чем-нибудь противозаконном. Но Степанов достаточно хорошо знал отца, чтобы и не заикаться о сомнительных делишках. Ссориться с настоящим лесником — не с тем, который охраняет «цивилизованный» лес возле дачных посёлков, а с таким, который является полным хозяином огромной заповедной территории — было бы накладным для самого крутого гангстера. Я уже говорил о том, что во все времена лесников побаивалось и уважало самое высокое начальство, так повелось ещё сотни лет назад… При случае я расскажу вам некоторые легенды о лесниках, которые собирал отец: о том, например, чем кончался конфликт с лесниками даже для самых знаменитых разбойников, главарей крупных банд. За лесниками существовала слава колдунов, да и слишком многие были заинтересованы в их работе, чтобы дать их кому-нибудь в обиду… Впрочем, как я уже сказал, у отца и Степанова вообще были не те отношения, чтобы они когда-нибудь пошли друг на друга в штыки. Хотя определённую осторожность отцу, конечно, соблюдать приходилось. Как он говорил, «смелость не в том, чтобы попусту зверя дразнить».

Отец подмигнул маме, показывая, что всё в порядке, и что не надо искать в подарках какой-то особый зловещий смысл.

— Это я ему услугу оказываю, принимая подарки. Тем более, перед приездом министра. Он на что надеется? Увидит министр этот ковёр на стене и спросит: «А кто вам такой ковёр подарил?» «А Степанов», — ответим мы. «Ну-ка, подать сюда Степанова, я тоже такой ковёр хочу!..»

— Так ты министра ждёшь? — спросил дядя Серёжа. — Может, мы не вовремя?

— Очень даже вовремя! — заверил отец. — Министр — хороший мужик, и жить он будет отдельно, в доме для особых гостей. Мы славно отдохнём все вместе, и детям будет веселей…

— Что за министр? — поинтересовалась мама Фантика.

— Степан Артёмович, моё, можно сказать, начальство, — объяснил отец.

— Степан Артёмович?! — воскликнул дядя Серёжа. — Так вот он куда…

И умолк, перехватив строгий взгляд, который отец исподволь на него метнул. Мы тоже заметили этот взгляд. «Вот оно что! — подумалось мне. — Отец знает о том, о чём начала говорить Фунтик… И все знают, кроме нас с Ванькой и мамы. Интересно, отец знал что-то загодя или его Степанов предупредил во время недавнего звонка? Отец сказал: „Спасибо, учту“. Может, Степанов вовсе не предлагал свою помощь, а по своим каналам узнал, что министру угрожает опасность, и поспешил предупредить отца — чтобы отец был начеку и не лопухнулся? Может, поэтому министр и едет к нам так втайне? Но кого можно бояться самому министру?»

Слова дяди Серёжи чем-то насторожили и его жену, тётю Катю.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она. — Хочешь сказать, что министр прячется?

— Вовсе нет! — ответил дядя Серёжа. — Я имел в виду, что буквально вчера я ведь был в министерстве — из-за этого участка леса, примыкающего к нашей ферме — и зря прождал, потому что мои документы попали на подпись к самому министру, и лишь к концу рабочего дня мне удосужились сообщить, что он уже уехал и вновь появится на работе лишь после всех праздников, аж через две недели!

Мне показалось, что дядя Серёжа сказал неправду — или, по крайней мере, не всю правду.

В общем, понял я, нам надо поскорее остаться наедине с Фантиком и расспросить её поподробней.

Тем временем Ванька задумчиво пересчитывал шоколадные яйца.

— Шесть штук, — сообщил он. — Хорошо, что на три делится. Мама, можно мы съедим их прямо сейчас? Чтобы поглядеть, какие сюрпризы у них внутри?

— Нет, — ответила мама. — Я думаю, лучше будет, если вы съедите их после полуночи, когда наступит Новый год, или, ещё лучше…

Она не договорила, потому что с улицы опять донеслось тарахтение автомобиля.

— Кого там ещё чёрт несёт?! — непроизвольно вырвалось у отца.

Дядя Серёжа расхохотался.

— Хочешь сказать, и нас чёрт принёс? Смотри…

— Да нет! — отец мазнул рукой, досадуя на собственную оговорку. — Вы ж знаете, мы всегда вам рады. Это я из-за ковра… — он с большим отвращением взглянул на это чудо ткацкого искусства. — И вообще…

От этих нескладных объяснений все расхохотались ещё пуще.

— И вообще, — продолжил отец, тоже борясь со смехом, которым он заразился от остальных, — я, кажется, знаю, кто это, так что поминать рогатого вообще было не к месту…

— Точно! — шепнул я Ваньке. — Ведь так тарахтит только старый УАЗик отца Василия!

Про отца Василия мне тоже надо сказать несколько слов. Он уже давно был настоятелем церкви в ближайшем к нам городе — который мы называли просто «Город» — и с отцом был в самых хороших отношениях. По-моему, отцу нравилась его энергия, которая равнялась только его незлобивости. Причём его внешность, при всей его незлобивости, была самая воинственная: длинные и встрёпанные седые волосы, горящие чёрные глаза, резкие движения — такие резкие, что он постоянно путался в своей рясе — и резкая речь, казавшаяся ещё резче на фоне округлого говорка наших мест. При первой встрече с ним люди обычно робели и даже его побаивались и лишь потом разбирались, что он и мухи не обидит. А он вечно носился с устройством горячих обедов для бедных при своей церкви, устройством сирот в пристойные детские дома и разными другими идеями, которые он называл «моя партизанщина». Отец помогал ему, чем мог, и всегда бывал в его церкви, когда наезжал в город, поэтому отец Василий числил его среди самых активных своих прихожан, хотя не скажу, что отец проявлял особое усердие в вере или обращал особое внимание на церковь там, где дело не касалось отца Василия.

Вот вам и ещё один человек, оказавшийся в наших краях в тот памятный вечер. Здорово у меня получается, прямо как у Агаты Кристи, да? Все съезжаются и съезжаются, и вот-вот должно что-то произойти, и все окажутся невольными свидетелями, а кто-то, возможно, преступником… Мне самому нравится, как все складывается — то есть, нравится теперь, когда все позади, а тогда, конечно, мы ещё не знали, что будет, и даже с Фантиком мне никак не удавалось переговорить, чтобы выяснить, откуда она взяла, будто «министра хотят убить». Ведь это были бесценные сведения, которые очень помогли бы расследованию, верно?

Но сейчас нам было не до того. Топа зашёлся от лая, и мы поняли, что отец Василий не один. Отец придержал Топу, мама открыла дверь и впустила отца Василия и ещё двух человек, нашего инспектора милиции Алексея Николаевича, которого мы все хорошо знали, и незнакомого нам молодого человека.

— Ба! Откуда вы? — изумился отец.

— Да вот, подобрал на дороге, возились около застрявшей в сугробе машины, — со своими обычными энергией и напором стал объяснять отец Василий. — Мир этому дому!.. — он размашистым жестом благословил всех присутствующих. — Хорошо, я решил срезать путь и поехал через край заповедника, иначе бы так и сидели до утра…

— Так ведь не так давно по нашей дороге должна была проезжать машина Степанова, — сказал отец. — Что ж вы не попросили о помощи? Или они мимо промчались? Тогда надо поговорить со Степановым, чтобы он всыпал им по первое число…

— Да останавливались они!.. — махнул рукой Алексей Николаевич. — Даже помощь предлагали… Но вот он… Да, позвольте представить вам, Зозулин Михаил Дмитриевич, новый начальник нашего местного ФСБ.

В Городе было своё отделение ФСБ — старое двухэтажное здание, возле которого всегда стояли две-три машины и мелькали молодые ребята. Но Михаил Дмитриевич казался моложе всех своих нынешних подчинённых.

— Да, вот, понимаете… — он несколько смущённо развёл руками. — Нехватка кадров, так сказать… Меня направили к вам на полгода… Ну, если в гражданских терминах, то в виде преддипломной практики… Так что буду стараться оправдать доверие.

— Очень приятно. Леонид Семёнович, — отец протянул руку. — И всё равно не понимаю, почему вы не воспользовались помощью проезжающей машины?

— Ну… — Михаил Дмитриевич совсем зарумянился. — Алексей Николаевич успел сказать мне, кто это, и я подумал… Ну, ведь, нельзя пользоваться помощью людей, которых, возможно, тебе придётся арестовывать.

— Вот! — с каким-то весёлым торжеством провозгласил Алексей Николаевич. — Понимаете? Серьёзный начальник у нас появился!

— Вообще-то, нехорошо, что вы не дали этим людям сделать доброе дело, — строго заметил отец Василий.

— Ну… — Михаил Дмитриевич немножко оправился от смущения и рассмеялся. — Я понимаю, что в каждой местности есть свои особенности жизни и уклада, с которыми нужно считаться. Надеюсь, за полгода я их узнаю. Но, пока я ещё человек совсем новый, я хотел бы избегать любых ложных шагов. Ну, которые могут быть неправильно поняты…

Отец кивнул.

— Вы вообще откуда? — спросил он.

— Из Санкт-Петербурга, — ответил Михаил Дмитриевич. — Но я родился и провёл детство в Белозерске, поэтому меня и направили сюда, практически в родные места.

— Так что, можно сказать, не чужой здесь? — улыбнулся отец.

— Можно считать, что так, — согласился розовощёкий Михаил Дмитриевич.

— Ну, это главное, — сказал отец. — А остальное приложится, и опыт в том числе… Вы, значит, ехали, чтобы познакомиться со мной?.. Но вы проходите в гостиную, что в дверях-то стоять!

Все стали перемещаться из прихожей в гостиную.

— Господи Иисусе Христе! — воскликнул отец Василий, первым вошедший в гостиную и первым увидевший ковёр, так и лежавший развёрнутым на диване. — Прости, меня, Господи, что поминаю имя твоё всуе! — истово перекрестился он на висевшую в углу икону, которую сам когда-то подарил нашей семье. — Но помилуйте, откуда у вас это чудище обло и озорно?

— М-да, прямо глаза выжигает, — заметил вошедший следом Алексей Николаевич. А шедший за ним Михаил Дмитриевич просто молча уставился на ковёр, будто не веря, что такое ядовитое полыхание может существовать воочию.

— Подарок Степанова, — сообщил отец. — Как раз решали, как с ним быть…

— Может, он поблекнет и станет приемлее и красивее, если его промыть и прочистить разика два-три? — предположил Михаил Дмитриевич.

— А это идея! — заметила мама. — Но что мы все стоим? Я так понимаю, что вы никуда отсюда не денетесь, раз машина сломана, так что давайте все сядем за стол! Новый Год на носу!

— Право, не знаю… — с сомнением ответил Михаил Дмитриевич. — Мои подчинённые приготовили новогодний стол у нас на работе, и ждут меня… Собирались посидеть все вместе, познакомиться толком… А у Алексея Николаевича, насколько мне известно, семья, которая тоже его ждёт…

— Я могу вас отвезти! — предложил отец Василий. — А за машиной завтра вернётесь и вытащите её. Сейчас начало десятого — не позже одиннадцати мы будем на месте, даже если кое-где придётся ползти на черепашьей скорости по заснеженным дорогам.

— Тогда, может быть, отведаете что-нибудь? — спросила мама.

— Не могу, — покачал головой отец Василий. — У меня ведь пост, до самого Рождества.

— Так ведь Новый год!.. — вставила тётя Катя.

— Новый Год — праздник сугубо светский! — сурово возразил отец Василий. — Календарный, но не главный, так бы я сказал. А вот на Рождество и погуляем… — усмехнулся он.

— Смутили вы нас, — заметил дядя Серёжа. — Вы пост держите, а мы пировать будем.

— Вот и попируйте, вот и попируйте, — как-то очень живо откликнулся отец Василий, словно боясь, что своим назиданием может спугнуть в других праздничное настроение. — Только помните, что главный праздник впереди.

— Так ведь Дед Мороз приходит на Новый год!.. — не выдержала Фантик.

— А кто такой Дед Мороз? — сурово вопросил отец Василий. — Во все века на Руси разносил подарки Святой Николай, покровитель нашей страны. И разносил он их в свой день — девятнадцатого декабря по новому стилю — и на Рождество…

Я заметил, что отец поманил Михаила Дмитриевича в соседнюю комнату, воспользовавшись тем, что все внимательно слушают отца Василия — и они быстро удалились. Ну, понятно — новый начальник ехал к отцу поговорить с ним о чём-то срочном и важном, иначе бы с чего он пустился в путь за несколько часов до Нового Года! Поговорить о министре и об опасности, которая ему угрожает?.. Я чувствовал, как вокруг нас все плотнее сгущается нечто неведомое — завеса тайны и опасности, если хотите!

— Все это безобразие началось, когда пришла безбожная власть! — бушевал тем временем отец Василий, сверкая на всех своими чёрными глазами. Видно, вопрос про Деда Мороза и Святого Николая был для него очень болезненным (может, его слишком часто спрашивали об этом и, что называется, «достали», при всей его кротости? — подумалось мне). — Какой там Святой Николай с подарками, когда одно время даже ёлки запрещали ставить! Вот и придумали Деда Мороза, который ходит на Новый год, а не на Рождество!.. Только шапку сменили — Святой Николай ходил в красной шубе и в красной епископской митре, а Деду Морозу нахлобучили такой головной убор, что и не разберёшь, на что он похож! А знаете, почему считается, что с рождественскими подарками ходит именно Святой Николай? Были в его городе три юные девушки-красавицы, и настолько они были бедны, куска хлеба у них не было, что их отец согласился выдать их замуж за трёх стариков — богатых, но злых и уродливых! И когда Святой Николай прослышал об этом, он в канун Рождества — в Рождественский Сочельник — забрался на крышу их дома и сбросил в их печную трубу три мешочка с золотом! Сам забрался, хотя к тому времени уже был епископом — а представляете, как сложно лазить по крышам в полном епископском облачении?

Мы представили — и невольно рассмеялись. Отец Василий тоже улыбнулся, понемногу остывая.

— Так Деда Мороза нельзя встречать? — растерянно спросила тётя Катя. — Но как же…

— А вот так! — ответил отец Василий. — Святой Николай — он большой хитрец. Надо было — и прикинулся обычным Дедом Морозом, чтобы детей без подарков не оставить. Потому что детей обижать нельзя… Но вы всё-таки помните, от кого на самом деле все эти подарки. И лучше было бы дарить их в Рождество, а не в последние дни поста. Но раз уж привыкли, то пусть будет и так и так…. В конце концов, чем больше подарков, тем лучше, — добавил он после паузы, как бы стараясь помягче закруглить свою суровую проповедь. — Правда, не таких… — он покосился на несчастный ковёр, который во всех вызывал такие сильные чувства.

— Ну, вы, батюшка, чудак! — покачал головой Алексей Николаевич. — Неужели и в детстве вы ждали не Деда Мороза, а Святого Николая? Ни за что не поверю!

— Так у нас и детство было другое! — резко повернулся к нему отец Василий. — А если нам в нашем детстве врали, то это не значит, что мы должны врать нашим детям! И враньё-то было убогое! Я на всю жизнь запомнил, как на ёлке в Доме Культуры, когда мне было пять лет, пьяный Дед Мороз рухнул, не дойдя до середины зала, где он должен был раздавать подарки детям!

— Актёр всегда актёр, — резонно возразил Алексей Николаевич. — Если уж он начал отмечать праздники, то ему всё равно, кого он играет на детском утреннике — Деда Мороза или Николая Святителя. Так и так упадёт!

— А вот и нет! — яростно заспорил отец Василий, явно собиравшийся доказывать, что если актёр обряжен не кем-нибудь, а Святым Николаем — это налагает слишком большую ответственность, чтобы он стал дозволять себе лишнее и падать при детях. — Хороший вы человек, но взгляды у вас чисто советские, сплошное безобразие в мозгах! Если человек надевает красную шубу и епископскую митру, да ещё берет в руки не что-нибудь, а епископский посох, то… — он осёкся, потому что увидел, что вернувшиеся из другой комнаты отец и Михаил Дмитриевич стоят в дверях и Михаил Дмитриевич знаками сигналит инспектору, что, мол, ехать пора. — Не будем смущать хозяев нашим несогласием. Поехали, по дороге доспорим.

— Что вы, это очень интересно! — сказал дядя Серёжа.

— Интересно-то интересно, только нам ехать пора! — ответил отец Василий. — И вообще, вразумление невежествующих есть дело приватное, а не на потеху окружающим, будто театр или цирк какой! Так что вы ужо у меня!.. — он погрозил кулаком Алексею Николаевичу, а заодно и Михаилу Дмитриевичу, хотя тот в споре не участвовал и вразумлять его, вроде бы, было не за что.

— Неужели, батюшка, вы и кулаком вразумить можете? — осведомился Михаил Дмитриевич, скрывая улыбку.

— А что? — живо отозвался отец Василий. — Вразумил же Ария Святитель Николай…

— Это как? — с большим любопытством спросил Ванька.

— А вот так! Была в своё время, в начале христианства, арианская ересь, названная так по имени человека, эту ересь придумавшего — Ария. И столько сторонников эта ересь завоевала, что сам византийский император — Святой Константин, сделавший христианство главной религией империи — велел призвать пред свои светлы очи две… две делегации, как сказали бы мы сейчас. Защитников ереси, во главе с Арием, и её противников, во главе со Святым Николаем. Мол, кто убедительней докажет свою правоту — по пути того и вся церковь пойдёт! И вот спорят они день, другой, третий… Никак друг друга переспорить не могут, а император Константин то в одну, то в другую сторону склоняется. И кончилось тем, что Святитель Николай вышел из себя — характером бывал он сердит и крут — и как следует врезал Арию в лоб!.. И Святой Константин счёл это настолько убедительным доказательством, что арианскую ересь сразу запретил, признав правоту Святителя Николая, епископа Мирликийского, и его сподвижников!.. Так что и я могу этот довод в нашем споре использовать… А сдачи мне будет дать нельзя, потому как, во-первых, я лицо духовное, неприкосновенное, а во-вторых, и самое главное, я за рулём буду — а водителю в лоб дать, чтобы он управление потерял, это себе дороже обойдётся!..

— Хитрый вы, отец Василий, — смеясь, заметил Алексей Николаевич, отлично знавший, что отец Василий никогда и ни при каких обстоятельствах не поднимет руку на ближнего своего. Ну, может, если доведут его, как Святого Николая довёл Арий, буквально оправдавший присказку про то, что «этот святого из себя выведет». Но ни Алексей Михайлович, ни Михаил Дмитриевич не были из тех людей, разногласия которых с отцом Василием могли бы зайти столь далеко. По всему было видно, что они уважают священника, и что инспектор больше поддразнивает его из мальчишеского озорства, чем из-за действительного желания поспорить.

— Как лис хитрый! — ответил отец Василий. — Всех вокруг пальца обведу! Ну, поехали, дети мои!.. — и, подбирая рясу, чтобы она не мешала его размашистым шагам, направился прочь.

Отец вышел их проводить, после этого отпустил Топу, которого посадил на цепь, увидев вместе с отцом Василием ещё двух людей, в том числе одного незнакомого, и, в виде компенсации за понесённый моральный ущерб, позволил Топе (который всё это время рвал, метал и лаял так, что под конец его лай стал совсем хриплым) вернуться в дом, а не оставаться на улице.

— Все! — торжественно объявил он. — Суматохе конец! Через пятнадцать минут садимся за стол! Чтобы все были готовы и при параде!

— Мне нужно переодеться, — сказала Фантик. — Моя комната там же, где всегда?

— Да, рядом с комнатой ребят. Помнишь, где это?

— Разумеется, — ответила она, и, выловив среди горы вещей в прихожей свою сумку, стала подниматься по лестнице на второй этаж.

— Мы тоже удалимся! — шепнул я отцу. — Нам надо быстро придумать подарки для гостей!

Отец кивнул, и я тоже помчался на второй этаж, а Ванька — за мной следом.

Фантика мы догнали уже возле двери её комнаты.

— Постой! — я схватил её за руку. — Объясни, наконец, что ты имела в виду, когда сказала, что нашего министра хотят убить?

 

ПИСЬМО ПЯТОЕ. НОВЫЙ ГОД!

— Я имела в виду то, о чём писали газеты, — ответила Фантик. — Да и по телевидению что-то было — насчёт того, что министр завернул какую-то сделку, касающуюся огромного леса — «лесного массива», как они это называли — где-то за Уралом. Этот лес хотела купить то ли шведская, то ли французская компания, которая заключила договор с посредниками, а посредники оказались какими-то сомнительными. В общем, сначала всё было согласовано, а потом министр заподозрил там какое-то мошенничество и все остановил. А если всё не будет оформлено до пятнадцатого января, то все вообще развалится. Комментатор сказал, что министр — очень мужественный человек, раз решился пойти против этой посреднической компании, особенно после истории с нефтеперерабатывающим заводом… Мама спросила у папы, на что намекает комментатор — мы сидели за ужином, и новости были включены, понимаешь? — и папа ответил, что приватизацией этого завода занималась та же посредническая фирма, которая сейчас затеяла сделку с лесом, и там тоже дело было нечисто, но несколько человек, которые могли вмешаться и все остановить, очень вовремя погибли… И что если теперь им удастся убить министра до пятнадцатого января, то тот, кто будет назначен временно исполняющим обязанности министра, подпишет им все необходимые документы — чтобы не связываться… То есть, может и не подпишет, но, всё равно, убрать министра — для них последний и единственный шанс спасти сделку. Но если они не успеют избавиться от министра до пятнадцатого — то министр будет вне опасности, потому что сделка будет окончательно сорвана. А вы этого не знали?

— Да мы не очень смотрим телевизор, а газет вообще не читаем, — ответил я. — Значит, получается, министр решил на время скрыться в нашем заповеднике?

— Получается, так, — согласилась Фантик. — А теперь извини, мне надо переодеться. Потом все обсудим, ладно?

— Лады, — ответил я, и мы с Ванькой направились в нашу комнату.

— Ты слышал? — спросил я у брата.

— Ещё бы! — ответил он. — Представляешь, что у нас тут будет? Небось, столько охраны набьётся, что не протолкнуться!.. Ты что делаешь?

Я стоял на коленях у нижнего выдвижного ящика нашего большого шкафа и рылся в великом множестве всяких мелочей, которые мы умудрились туда напихать.

— Пытаюсь быстро придумать подарок для Фантика. У нас есть буквально пять минут, чтобы подобрать что-нибудь интересное и красиво запаковать… — ответил я. — Я так думаю, что этот новый начальник ФСБ, Михаил Дмитриевич, приезжал из-за министра. Хотел заранее обсудить с отцом, где и как министр будет проводить время, что стоит ему позволять и что не стоит, чтобы не подвергать его лишней опасности.

— Разумеется! — горячо поддержал меня мой братец. — Я тебе скажу, что ему не позавидуешь: он ведь ещё студент, или как это там у них называется, курсант, что ли, в общем, совсем зелёный, толком недоучившийся — и уже такое испытание!.. Кстати, погляди вон в той жестяной коробочке из-под чая, в которую мы собирали красивые камешки. Может, найдётся что-нибудь подходящее?

— Есть! — радостно воскликнул я, последовав его совету. — Смотри, какая роскошная штука! — я показал ему большую перламутровую раковину, которую мы в середине лета нашли на мыске у дальнего озера. — Эх, нам бы ещё найти английскую булавку!..

— Зачем? — спросил Ванька.

— Мы бы приклеили её с тёмной стороны раковины — и получилась бы отличная брошь! А? Как ты думаешь?

— Верно! — идея моему брату очень понравилась. — По-моему, у нас где-то был запас английских булавок… Послушай, а если попробовать отодрать застёжку от какого-нибудь старого поломанного значка?

— А как мы её потом присобачим к раковине? — спросил я. — Ведь она очень маленькая, и к тому же…

В общем, после некоторых — занявших всего лишь несколько минут — споров и прикидок мы придумали, как превратить раковину в хорошую брошь. Мы взяли кусок тонкой жести, большими ножницами вырезали из него овал, чуть побольше раковины, изогнули по форме раковины, а по краям настригли жестяную бахрому. Раковину мы вставили в эту жесть, а «бахрому» загнули — получились лапки, держащие раковину, и теперь раковина не только не могла никуда выскочить, но жесть к тому же защищала её, так что она теперь никак не могла треснуть или сломаться. В середине жестяной подкладки мы заранее пробили две тонкие небольшие щели, сквозь которые продели английскую булавку, и, когда мы закрепили раковину, булавка тоже оказалась прижата и прочно сидела на месте. Мы прошлись по жести самой мелкой наждачкой, и жесть засияла так, что было полное впечатление, будто перламутр оправлен в серебро!

Когда мы заворачивали брошь в цветную бумагу и приклеивали прямоугольничек белой бумаги с надписью «Фантику», я опять вернулся к визиту министра и к опасности, ему угрожающей — эта тема не покидала моих мыслей, и лишь временно отошла на задний план, когда мы решали проблему подарка.

— А ведь отец знал об опасности, которая угрожает министру! — сказал я. — Ты видел, он нисколько не удивился, когда увидел милиционера и фээсбешника, приехавших с ним побеседовать. Мне кажется, его Степанов предупредил. Ведь до звонка Степанова отец понятия не имел, что к нам может нагрянуть министр! Степанов не только об этом ему рассказал, но и посочувствовал: «Мол, так и так, беспокойные дни тебя ждут хозяин!» Ведь отец все эти дни был жутко занят, и даже новости не смотрел, а без него никто их не смотрит — мы смотрим только приключенческие фильмы и «Поле чудес»! — я-то, кроме того, любил хоккей, но поскольку телевизор был один, а хоккей часто попадал на передачи, которые хотели поглядеть все остальные, мне редко удавалось его посмотреть. — Вполне естественно, что отец пропустил мимо ушей все эти слухи вокруг нашего министра!

— А может быть… — Ванька задумался.

— Что «может быть»? — поинтересовался я.

Мой брат махнул рукой.

— Так, мыслишка промелькнула и пропала! Вот додумаю её — тогда скажу. Давай поспешим — а то Фантик вот-вот спустится вниз, и мы не успеем тайком положить наш подарок!

— Поспешим! — сказал я. Если бы Фантик вышла из своей комнаты и спустилась вниз, мы бы услышали скрип двери, а потом лестницы. — Интересно, и во что можно так долго наряжаться?

Мы-то давно были готовы — сразу по возвращении с ёлкой из леса переоделись в «парадные» джинсы (то есть, такие, которые родители купили нам совсем недавно, для выездов в город и других торжественных случаев, и которые мы ещё не успели замызгать) и в чистые рубашки: для нас этого было вполне достаточно.

— Не знаю! — ответил мой брат. — Девчонки — они все такие! Но нам-то сейчас это на руку!

Я согласился с ним, и мы, стараясь ступать потише, чтобы Фантик не выглянула до времени, спустились вниз.

Внизу было так здорово, что дух захватывало! Взрослые погасили большой свет и включили разноцветные электрогирлянды на ёлке, да ещё полоска света падала из коридорчика между гостиной и кухней. В конце этого коридорчика была спальня родителей, и ещё «каморка» — отцовский кабинет, вход в который был под самой лестницей на второй этаж. И ещё наверху было три комнаты — наша и две гостевых, которые мы использовали для самых разных надобностей, когда гостей не было, и которые теперь стали комнатами Фантика и её родителей. А если гостей наезжало слишком много, отец отпирал один из гостевых домиков поближе к нашему…

Да, так вот… Я отвлёкся на рассказ о комнатах в нашем доме, потому что вовремя их не описал, и на полуслове перестал рассказывать о том, как чудесно было внизу. Значит, горели разноцветные электрогирлянды, и ещё из коридорчика падал свет, да светился экран телевизора (звук был приглушён), и получался прямо-таки колдовской полумрак, окрашенный жёлтыми, красными, синими и зелёными отсветами, и в этом полумраке обеденный стол, покрытый белой-белой скатертью, словно парил в воздухе. И накрыт этот стол был на славу! Мама приготовила и пирожки с разной начинкой, и салаты, и клюквенный морс, и тонкими ломтиками была нарезана копчёная ветчина — которую отец делал из диких кабанов, и копчёная лосятина, и роскошная рыба домашнего засола… Егоровы, как мы поняли, привезли «городскую» часть стола — пакеты апельсинового и яблочного сока, сыры, мочёную кукурузу, свежие помидоры… Все то, словом, что не добудешь в лесу или на своём огороде. (Правда, отец давно подумывал завести теплицу с паровым отоплением, чтобы свежие огурцы, помидоры и зелень были у нас круглый год, но ему всё было недосуг).

Голоса взрослых слышались из кухни, так что мы спокойно положили наш подарок под ёлку и уселись смотреть телевизор. Минут через пять все взрослые появились в гостиной.

— Ну, все! — мама поглядела на часы, которые показывали половину одиннадцатого. — Ждём Фаину — и садимся за стол!

Фантик не заставила себя ждать. Не успела мама договорить, как на лестнице послышались шаги — звучавшие очень чётко и дробно.

Почему они так звучали, мы поняли, едва Фантик появилась в дверях — и тут мы все ахнули! На ней было роскошное белое платье, все в кружевах, стянутое на теле тугим корсетом и пышно расширявшееся от талии — колоколом, кончавшимся чуть пониже колен, а на ногах были белые чулочки — и серебряные туфельки с тонкими острыми каблучками! Волосы она заплела в косу, змеёй уложенную на затылке, а украшал её причёску огромный бант из таких же полупрозрачных серебристо-белых кружев, из которых была сделана вся отделка её платья! Ну, прямо, маленькая фея, как будто не по лестнице спустившаяся, а прилетевшая на крыльях!

— Ну, как? — спросила Фантик, нарушая общее молчание.

— Фантастика! — вырвалось у меня. — Я никогда не думал, что ты можешь быть такой красивой!

Взрослые покатились от хохота, а отец хлопнул меня по спине и, задыхаясь от смеха, проговорил:

— Вот уж правду говорят, что искренний комплимент — самый ценный!.. Фаина, ты нас всех потрясла!

Фантик сделала полный оборот перед нами, чтобы лишний раз продемонстрировать великолепие своего наряда. При этом не упустив случая показать, насколько легко ей даются любые вращения на носочке одной ноги и другие сложные фигуры. Что было неудивительно: Фантик занималась фигурным катанием лет, по-моему, с пяти, и даже теперь, когда её родители в основном жили при своём питомнике («на ферме», как они говорили), её мама находила время и силы, чтобы три раза в неделю возить её в ближайший город с большим ледовым дворцом и хорошей секцией фигурного катания для детей.

— Потрясающе! — сказала моя мама. — И где вы купили такую красоту?

— Это моя мама сама сшила! — гордо сообщила Фантик.

— Не может быть! — стали изумляться все взрослые.

— Верно, сама, — кивнула тётя Катя. — Но это было нетрудно. Покрой довольно прост, главное было — подходящий материал найти…

— Мама сшила мне это для выступлений на районных соревнованиях, по итогам которых кого-то обещали перевести в группу повышенной сложности, кого-то оставить в прежней, а кого-то вообще отчислить! — сообщила Фантик, вдоволь насладившаяся произведённым эффектом и севшая за стол. — А потом мы решили, что это может быть и роскошное праздничное платье, настоящее бальное!

— И как ты выступила? — поинтересовался отец.

— Третье место, — сообщила Фантик. — Могла и на первое выйти. Первое, второе и третье места закончили с минимальной разницей. Мне просто самую чуточку не повезло.

— Но в любом случае, ты выступила достаточно удачно, чтобы перейти в группу повышенной сложности? — спросила мама.

— Разумеется, — ответила Фантик. И самоуверенно добавила. — Но в этом-то я заранее не сомневалась!

Взрослые опять рассмеялись, и мы приступили к праздничному ужину.

Я, Ванька и Фантик больше молчали — лишь изредка перешёптывались между собой, а вообще предпочитали наворачивать за обе щеки и прислушиваться к разговорам взрослых.

— Так вот, — рассказывал дядя Серёжа, — я и решил взять в аренду кусок леса рядом с нашим питомником. Все равно лес стоит бесхозный, и шурует в нём кто ни попадя, а так бы хоть я за ним следил. И взамен срубленного дерева обязательно сажал бы новое, как это во всём мире принято. Но тут пошли такие согласования, волокита, канцелярщина… В общем, из-за такой мелочи я все выше и выше поднимался, и кончилось тем, что записался на приём к министру. Потому что каждый чиновник тебе в карман глядит, — дядя Серёжа выразительно потёр друг о друга большой и указательный пальцы, — и чтобы разорвать этот заколдованный круг бесконечных согласований, надо или такие деньги иметь, которых у меня не водится, либо подниматься до самого верха. А про Угрюмого все говорят, что он мужик дельный и порядочный…

— Совершенно верно, — кивнул отец.

— Вот я и подумал, что если уж у него ничего не добьюсь, то махну на все рукой. Хватит, надоело стены лбом прошибать!

— А для чего вам нужен этот участок леса? — спросила мама.

— Новая идея у нас родилась, — объяснил дядя Серёжа. — Делать сборные срубы для банек и жилых домов. Так, чтобы люди могли выбрать то, что им подходит, по объёмам и по цене, а мы бы привозили на место и собирали за один день… Сделать разом по десятку срубов каждого вида про запас — и потом только пополнять эти запасы, по мере надобности. Такого количества на год хватило бы, потому что народ сейчас живёт небогато, в наших окрестностях дай Бог пять банек обновили за прошедшие годы. И лесу такая вырубка была бы не во вред, а на пользу, мы бы только проредили его, очистив для молодых деревьев путь к свету и воздуху. А сейчас ведь лес рубят безобразно, сплошняком, кому не лень… Жалко. Лес хороший — и сосна, и осина, словом, всё, что для баньки надо. Был бы я хозяином — всем безобразиям заслон поставил бы. Конечно, с местными мужичками и дачниками повоевать бы пришлось, но нам не привыкать.

— Разве пушнина вам даёт недостаточно? — поинтересовалась мама.

— Ну, как сказать… — дядя Серёжа задумался. — Заключены у нас договоры с несколькими ателье, так они пользуются тем, что всем живые деньги нужны, и если вы думаете, что они платят за меха хоть треть того, сколько стоит готовая шуба, то вы ошибаетесь. А ведь зверя выходить надо, выкормить правильно, чтобы мех был хороший. Это, я вам скажу… — он покачал головой. — У меня образование есть, и я все по науке делаю, так что, не бахвалясь могу сказать: мех очень качественный. Но приезжали тут итальянцы, охали, качеством восхищались, давайте, говорят, договор заключать на эксклюзивные поставки, мы, говорят, чуть ли не самая крупная пушная фирма в Европе. Сунулись мы туда-сюда — так столько, оказывается, надо рогаток преодолеть, чтобы получить лицензию на право экспорта пушнины, и потом такие налоги платить с международных сделок, что на том все пока и заглохло… Нет, жаловаться грех, мы не бедствуем, и наше дело нас кормит, но хотелось бы поосновательней на земле закрепиться.

— Вот и поговоришь с министром, когда он тут будет, — сказал отец.

— Не знаю… — дядя Серёжа покачал головой. — Нескладно как-то получается… Ещё подумает, что я за ним шпионил, специально в гости к вам напросился, чтобы с ним поговорить… Ему ведь отдохнуть спокойно хочется. Разозлится, что ему нигде покоя не дают… И к тому же вся эта суета вокруг него… На лишнего человека, тем более с делом к министру, охрана будет коситься с таким подозрением, что мне легче будет на пулемёт грудью кинуться, чем к нему подойти! Нет уж, постараюсь держаться подальше.

Отец, вроде, хотел что-то сказать на это, но промолчал.

— Что это за рыба? — шёпотом спросила у меня Фантик, беря на хлеб ещё два ломтика рыбы домашнего засола.

— Форель, — ответил я. — Чуть к северу отсюда есть несколько рек, в которых она водится. Отец всегда делает запасы, он её отлично засаливает, но на всю зиму нам ещё ни разу не хватило.

— Вполне вас понимаю! — сказала Фантик. — Она такая нежная и вкусная! Я сама могла бы съесть тонну в один присест…

— Обопьёшься потом, — практично заметил мой брат. — После солёной рыбы знаешь как пить хочется?

— Соков полно, — ответила Фантик.

— Эх ты! — мой братец поглядел на неё с лёгким презрением. — Соки тут не помогут. Горячий несладкий чай — вот то, что надо!

— Не беспокойся, я это знаю! — буркнула сразу надувшаяся Фантик.

— А если знаешь, то чего мелешь чепуху про соки? — спросил мой «вежливый» братец. С ним вообще случалось, что он, как говорится, рубил сплеча. Но не дай Бог было задеть его самого! Он был очень обидчив и мог впасть в такой приступ ярости, что бросался на обидчика с кулаками и молотил его, словно ветряная мельница — при этом ни возраст, ни сила противника роли для него не играли. У нас было несколько случаев, когда он вот так бросался на ребят постарше не только его самого, но и меня. Если обидчик был слишком рослый и сильный, Ванька молотил его руками и ногами, зажмурив глаза! И, надо сказать, даже ребята тринадцати-четырнадцати лет боялись с ним связываться. Ведь если «малявка» поставит тебе синяк под глазом, тебя потом засмеют и задразнят так, что хоть топись! И даже если вздуешь потом малявку — от вечных насмешек всё равно не избавишься. Надо сказать, я даже чуть-чуть завидовал буйному характеру моего брата, потому что сам я никогда не терял головы и не мог броситься в бой с таким неистовством, как будто тебе всё нипочём. А иногда это могло бы помочь выпутаться из трудной ситуации.

Но тут я сам разозлился на него.

— Тц! — прицыкнул я. — Думай, что говоришь! С гостями так не разговаривают!

— А с девочками — тем более! — шепнула Фантик краем рта, смешно скривив для этого губы, да ещё и ладошкой прикрывшись, чтобы взрослые не слышали нашей перепалки.

Ванька насупился, но промолчал. Он ненавидел признавать, что был не прав, но тут ему крыть было нечем. Правда, он взглянул на меня и Фантика так, что у меня, хорошо знавшего моего братца, сердце ёкнуло. Ой, отыграется он на нас, подумалось мне, за то, что мы вздумали учить его хорошим манерам! Все эти дни надо быть начеку, потому что какую пакость он придумает в ответ — этого предсказать невозможно!

Мы не слышали, о чём говорили взрослые, пока мы препирались, но тут зазвонил телефон, и отец поспешил к нему и взял трубку.

— Алло!.. И вас с наступающим, Степан Артёмович, от всей души! Похоже, вы к нам собираетесь?.. Да вот уж знаю, разведка донесла… Да, разведка у меня хорошо поставлена!.. — ухмыльнулся отец. — Так когда вас ждать?.. Завтра днём? Отлично! Может, и баньку заранее раскочегарить, чтобы вы с дороги попарились?.. Нет, что вы, никакого труда не составит!.. И я буду очень рад!.. Ждём, спасибо!..

И он положил трубку.

— Значит, слухи оказались верными? — спросила мама.

— Выходит, так! — пожал плечами отец.

— Завидую я тебе! — сказал дядя Серёжа. — И как это у тебя получается?

— Что получается? — не понял отец.

— Да вот, и с министром ты разговаривал, как разговариваешь со всеми — вежливо, с уважением, с готовностью всем угодить, но не теряя достоинства, без единой лебезящей или льстивой нотки.

— Достигается упражнением! — весело ответил отец. Я знал, что это одна из его любимых цитат, вот только не помнил, откуда. — Батюшки! — спохватился он. — Чего ж мы заболтались? Уже без четверти двенадцать, вон уже заставка появилась перед обращением президента! Серёжка, открывай шампанское! — и он прибавил звук в телевизоре.

Мы прослушали новогоднее обращение президента, потом бой курантов, и после двенадцатого переливчатого удара все дружно сдвинули бокалы — взрослые с шампанским, а мы с морсом — и все дружно закричали «Ура!»

— Ну, — сказал отец, — вот и год миновал, со всем плохим и хорошим, что в нём было. Давайте плохое оставим позади, а хорошее заберём в новый год! А теперь можно и подарки посмотреть!

Мы с Ванькой поглядели под ёлку. Подарков сильно прибавилось! Но ведь всё время праздничного ужина мы были рядом с отцом и мамой — и обязательно бы заметили, если бы они наклонились к ёлке что-то положить или бы что-то передвигали! Опять они нас обхитрили — но как, так и оставалось для нас загадкой!

 

ПИСЬМО ШЕСТОЕ. ОБЩЕЕ ВЕСЕЛЬЕ — И ПОДГОТОВКА К ПРИЕЗДУ МИНИСТРА

Подарки оказались замечательными. В моих свёртках я нашёл карманный ножик со множеством лезвий — такой, о котором давно мечтал (правда, не настоящий швейцарский, это я понял: хоть ручка у ножика и была красная, и крестик на ней имелся, но этот крестик был чуть-чуть другой формы, с загнутыми, а не с прямыми, концами, так что это была хорошая подделка, но оно и понятно — настоящий швейцарский ножик стоит столько, что хватило бы накупить роскошные подарки на две семьи — главное, что лезвия у него были из хорошей стали, это я сразу попробовал), собрание сочинений Фенимора Купера и тёплый свитер (от бабушки, маминой мамы: она сама его связала и прислала). У Ваньки тоже был свитер среди подарков, а ещё ружьё-»хлопушка», стреляющее пластмассовыми пробками, и набор фломастеров. Это что касается подарков от родителей, а в свёртках, которые положила под ёлку Фантик, мы нашли по банке шоколадного крема и по махровому полотенцу, на одном из которых были изображены Чип и Дейл, а на другом — дядя Скрудж со всеми тремя своими племянниками. А ещё мы нашли подарок для нас обоих от тёти Жени, папиной сестры: огромный «паззл» на тысячу кусочков. Ну, знаете ведь, что такое «паззл»? Это такая глянцевая картинка на картоне, которая разрезана на мелкие, очень неровные, кусочки и которую надо собрать заново. Причём извилистые выступы и впадины кусочков совпадают только тогда, когда место каждому кусочку находишь абсолютно правильно. Самый большой «паззл», который у нас был до этого, был на двести кусочков, и мы провозились с ним дня два или три. Так что «паззла» на тысячу кусочков нам должно было хватить до конца каникул. На большой красивой коробке этого «паззла» был изображён рыцарский замок, стоящий над озером и окружённый лесами и горами, а по мосту этого замка двигалась красивая конная кавалькада: блестящие доспехи, яркие щиты с рыцарскими гербами, разноцветные лошадиные попоны и разноцветные флаги.

Фантик тем временем распаковывала свои подарки. Наш подарок ей безумно понравился.

— Ой, какая красота! — восхитилась она, сразу наколола брошь на платье и завертелась, чтобы все могли ей полюбоваться. — Спасибо, ребята!

Мы стали смотреть дальше. Егоровы всем нам четверым подарили по роскошной меховой шапке, и, кроме того, отличные тёплые рукавицы на меху — отцу и широкий куний воротник, застёгивающийся на крючки, чтобы можно было плотнее закрывать горло — маме. Ещё отец получил обалденные старинные часы-»луковку», серебряные и на серебряной цепочке, а мама — красивый набор из серебра и малахита: кулон и серёжки. Мы поняли, что это те подарки, которые родители приготовили друг другу. (Я, кстати, припомнил, как мама говорила по телефону одной из подруг: «Да, я их нашла в комиссионном и сдала в мастерскую… Они будут просто прелесть, если их починить…» — теперь я понял, к чему относились эти слова).

Наши подарки тоже привели родителей в восторг. Отец тут же подпоясался нашим ремнём, заправил нож в футляр и стал похож то ли на удалого пирата южных морей, то ли на самого капитана Гранта, а мама повесила нашу дощечку с изображением Топы над телевизором, сказав, что она слишком хороша для того, чтобы резать на ней даже хлеб, не говоря уж о мясе и овощах.

Подарки Егоровым родителям пришлось придумывать на ходу, но они выкрутились с честью. Дяде Серёже подарили отличный мужской одеколон и большой набор слесарных инструментов в твёрдом плоском чемоданчике, тёте Кате — красивую кружевную скатерть и салфетки в единой «подарочной» упаковке и чайный сервиз, расписанный изображениями осенних листьев и спелых гроздьев рябины, а Фантику — набор для вышивания бисером и «Энциклопедию для девочек» (все это, насколько мы поняли, из «неприкосновенного запаса» для подарков, который всегда имелся у родителей и складывался и из того, что им самим дарили большие шишки, приезжавшие поохотиться, и из того, что они сами покупали, когда вылезали в город, и из того, чем с отцом порой расплачивались в городе — многие там месяцами сидели без зарплаты, и, например, дирекция большого универсама, в котором были разные отделы, расплатилась с ним за бочонок брусники и бочонок солонины из лося, которые они хотели распределить к Новому году между продавцами и другими сотрудниками, стопкой энциклопедий «для девочек» и «для мальчиков», двумя чайными сервизами и комплектом слесарных инструментов — теми самыми, как вы понимаете).

Был подарок и для Топы — огромная мозговая кость, с довольно большими ошмётками мяса. Топа сразу отправился на кухню смаковать свой подарок — во-первых, когда он находился в доме, кости ему разрешали грызть только на кухне, потому что там пол был покрыт линолеумом, который легко мылся и отчищался, а во-вторых, он и сам предпочитал грызть кости в сторонке от скопления народа — мол, хоть все и свои, но мало ли кому что в голову придёт. Он был приучен отдавать кости и мясо по первому требованию, и отец иногда повторял с ним этот урок, особенно при гостях, когда хотел показать, какой Топа идеальный пёс. Топа отдавал самую сочную кость абсолютно безропотно, но, хотя знал, что через секунду ему отдадут назад его сокровище, все равно немного нервничал: а вдруг хозяину что-нибудь взбредёт в голову и он выкинет лакомство, вместо того, чтобы вернуть? Вот он и старался удалиться подальше, чтобы избежать нервотрёпки.

Когда всеобщие восторги поутихли, Ванька закричал:

— А теперь айда на улицу, пускать петарды и фейерверки!

— Погоди, — одёрнула его мама. — А самое главное?

— Что? — удивился Ванька.

— Как что? — удивилась в ответ мама. — Чай с тортом!

— Разве у нас есть торт? — в один голос спросили мы с Ванькой.

— Разумеется, есть! — вмешалась Фантик. — Моя мама испекла, а я ей помогала! Все украшения сделала! — гордо добавила она.

Тогда всё стало понятным. Мы ж знали, что мама не пекла торт.

Мы вернулись за стол, оживлённо переговариваясь. Вроде, Ванька перестал дуться на Фантика, хотя кто его знает… Как говорит отец: «Больше всего обижаешься на тех, кого сам обидел»… Но перспектива торта всех примирила.

Торт оказался роскошным. Высокий, с несколькими разноцветными слоями крема, с розочками и фигуркой наверху. Розочки и фигурку, как мы поняли, делала Фантик, и эта фигурка из цветного теста должна была изображать животное, год которого наступал. Но фигурка получилась похожей на всех животных разом (мне бы не хотелось говорить, «не очень получилась»), поэтому сказать, кто это — кролик, кот, лошадь или тигр, было довольно сложно. Можно было сказать только, что это животное рыжеватое и все изогнувшееся. При желании в нём можно было разглядеть даже дракона огненного цвета или рыжего бычка.

Но в любом случае, с этой фигуркой торт смотрелся только красивее. И вкусным он был обалденно! Я даже пожалел, что не знал о торте заранее. Тогда бы я не так налегал на все другое и оставил побольше места в животе.

Когда мы отвалились от торта, Ванька вернулся к прежней теме:

— А теперь пошли запускать фейерверки! Какой же Новый Год без них?

— Может, завтра? — с улыбкой предложил отец. — Посмотри, у Фантика уже глаза слипаются. Не забывай, день у неё был тяжёлый, она ведь несколько часов провела в машине…

Ванька поглядел было с ненавистью на Фантика, которая и тут подгадила своё усталостью, но Фантик живо откликнулась:

— Нет-нет, что вы! Без фейерверков нельзя! И нисколечки я не устала!.. — добавила она, с трудом разлепляя закрывающиеся глаза.

— Ну, смотрите, — сказал отец. — Не засните только прямо в снегу!

Но какое там спать! Мы чувствовали себя вполне бодрыми и готовыми ещё хоть всю ночь веселиться! Словом, мы быстро оделись и вышли на улицу, взяв с собой пакет с пиротехникой, которую прислал Степанов.

Ракеты и хлопушки оказались самыми разными. Одни просто взрывались с громким шумом и яркой вспышкой, когда их поджигали, другие начинали свистеть и носиться, подскакивая и петляя в воздухе, третьи выпускали высоко в небо от трёх до десяти разноцветных огней, вспыхивавших не сразу, а когда они улетали выше макушек деревьев. Вот летит и летит маленький золотой огонёк, от скорости кажущийся золотой ниточкой, летит, потрескивая — и вдруг в нём что-то срабатывает и он с громким «бабахом» превращается в зелёный, синий, красный или лиловый искрящийся шар, и этот шар с медленным шипением начинает по широкой дуге опускаться на землю…

Мы пускали фейерверки и кричали «ура!» Все, кроме Топы — который отчаянно лаял и возмущался этим безобразием. Он вообще не любил излишнего сверкания и грохота, и словно говорил нам: «Вы, что, спятили? Добро бы на охоте из ружей палили — это дело полезное, а обстреливать небеса — на такое только люди способны, с их закидонами!» Ну, а мы веселились вовсю. Я говорю, мы готовы были всю ночь «бабахать» ими, но в пакете оставалась почти половина от того, что было, когда отец сказал:

— А теперь хватит, всем спать! По-моему, Фантик сейчас просто упадёт, да и вы еле на ногах держитесь. Остальное пустим завтра или на Рождество!

— Я не… — начала Фантик, но её мама её перебила.

— Не пыжься! У нас впереди ещё несколько дней, все успеете. Пошли, я тебя уложу.

— Но нам-то можно погулять ещё немного? — взмолился я. — Честное слово, у нас сна ни в одном глазу!

— Ещё немного можно, — согласился отец. — Но учтите, все самое интересное уже кончилось. Я сейчас пойду в домик министра, чтобы начать его протапливать, сделаю там все — и сам отправлюсь на боковую. Мне завтра рано вставать — надо ехать вытаскивать из снега милицейскую машину. Думаю, Алексей Николаевич, да и наш новый молодой начальник тоже, будут не позже девяти-десяти утра.

— Так это здорово! — заявили мы с Ванькой. Растапливать и отогревать пустующие домики перед приездом гостей всегда очень интересно. — Мы с тобой!

— Пожалуйста. Но после этого я все равно загоню вас в кровать.

Тётя Катя увела Фантика, которая из последних сил пожелала нам спокойной ночи и счастливого Нового года, а мы вместе с отцом и дядей Серёжей отправились к дальнему домику, возле которого стоял деревянный сруб русской бани.

— Вот такие срубы ты хочешь ставить? — спросил отец, кивая на баньку. Он достал ключи и начал отпирать дверь.

— Именно такие, — сказал дядя Серёжа. — Может, побольше, может, поменьше. В зависимости от кошелька заказчика. Я хочу, чтобы были разные варианты… Да, новый молодой начальник, — задумчиво добавил он, возвращаясь мыслями к одному из последних замечаний отца. — Горячий и неопытный, как водится, так? И, похоже, абсолютно несведущий в «правилах местного этикета»… Сразу дать понять крупнейшему местному бандюге, что не примет от него никакой помощи и не пойдёт ни на какие переговоры — это, знаешь… Абсолютно не считаться с реалиями российской провинции. Как бы он себе шею не сломал, на своём максимализме.

— Как говорится, «вы будете-таки очень смеяться», но я считаю, что он прав! — возразил отец, отперев дверь и распахивая её перед нами. — Надо уметь с самого начала себя поставить. Нельзя соваться в воду, не зная броду, и нельзя связывать себя даже самыми косвенными обязательствами перед людьми, расплата с которыми может потребовать от тебя поступиться слишком многим…

— Все это так, но не наломал бы дров! — заметил дядя Серёжа. — Сам знаешь, эти молодые идеалисты, которые слишком ревностно стараются исполнять свой долг, но при этом ещё не очень разбираются в людях…

— Он разбирается! — усмехнулся отец. — По нему видно. А что до того, что где-то может ошибиться… От ошибок никто не застрахован, но ошибки ошибкам рознь. Нет-нет, хоть я и отношусь ко Степанову с определённой симпатией… которую даже этот ковёр не смог уничтожить, — с усмешкой добавил он, — но я считаю, что Михаил Дмитриевич прав. Ему нельзя допускать даже намёка на междусобойчик со Степановым и подобными…

Мы уже были в доме. Отец нашарил выключатель и включил свет. Как всегда бывает в помещении, где долго никто не жил, свет показался каким-то холодным, хотя светильник в прихожей был точно таким же, как у нас, и вся прихожая была точно такой же — но у нас она казалась по вечерам на удивление золотистой и тёплой, а здесь почему-то все представало синевато-серым. Не знаю, почему на обычную электрическую лампочку так влияет, живут в доме люди или нет…

Отец держал все пустующие домики на «экономном» отопительном режиме, чтобы они совсем не промёрзли и чтобы в любой момент можно было накачать воду в бак и как следует раскочегарить паровой котёл, не боясь, что где-то что-то рванёт. С тех пор, как у нас появился новый телевизор с режимом «стэнд-бай», мы и этот режим минимального отопления пустующих домиков стали называть режимом «стэнд-бай».

Отец на всякий случай включил насос и подкачал немного воды в бак — чтобы не было неприятностей, когда он растопит паровой котёл на полную мощь. Потом он подкинул дров в еле тлеющее пламя топки котла, а когда дрова разгорелись, добавил два совка угля. Закрыв дверцу топки, он прошёлся по комнатам, всюду включая свет и проверяя, все ли в порядке. Мы следовали за ним.

— После твоего дома здесь кажется зябко и сыро, — сказал дядя Серёжа.

— Эти дома хорошо построены, — ответил отец. — Через несколько часов дом прогреется и сырость уйдёт, — он приложил руку к чугунной батарее. — Тепло уже пошло, правда, еле заметно, — заглянув на кухню, он включил холодильник. — Утром надо будет загрузить его всем необходимым, — прокомментировал он.

Мы с Ванькой тем временем сновали по комнатам, осматривая всю их обстановку и содержимое. В гостевых домах все внутри было несколько иначе, чем в нашем. У нас всё было просто и удобно, без больших изысков. А в гостевых домах и ванные были отделаны очень красивым кафелем, и английские камины были сложены в гостиных, с красивыми мраморными полками и с витыми каминными решётками, и дерево в прихожих было проморено особым образом, чтобы получался переливчатый тёмно-золотистый оттенок «под старину», и многое другое было сделано так, чтобы отдыхать было приятно. Бывало, мы сами сиживали у этих каминов — обогреть ими дом было нельзя, но так здорово было глядеть на живое пламя!

Отец и тягу в камине проверил. Поджёг газету — и весь дым и пламя понеслись в трубу. Слегка поправив зеркало, висевшее над камином, он повернулся к нам.

— На сегодня, пожалуй, все. Когда министр приедет, здесь будет тепло и чисто, и все оборудование в рабочем состоянии.

— Знатный домик, — одобрил дядя Серёжа. — Это когда его так отделывали?

— Давно, ещё в семидесятых, — ответил отец. — Когда деньги на охотничьи базы в заповеднике отпускали мешками, потому что к нам приезжали отдыхать даже из ЦК, и ещё зарубежных гостей привозили… Историй в то время было!.. — он усмехнулся. — Но, как видишь, если поддерживать всё в порядке и постоянно следить, то кажется, будто сделано только вчера. Все, братцы, по койкам! Завтра будете гулять и веселиться.

— Смотри! — потянул меня Ванька. — Вот бы всё-таки нам такой столик, а?

В «гостевых» домах его приводили в особый восторг низкие сервировочные и журнальные столики с крышками из подтемненного толстого стекла, вставленные в рамы из резного дуба. Он всё время просил, чтобы отец один из таких столиков отец забрал для нас — пусть будет в нашей гостиной хотя бы тогда, когда нет гостей. Отец резонно возражал, что с двумя сорванцами в доме стеклянная крышка может не прожить и двух дней. И особенно Ваньке нравились «двухэтажные» столики на колёсиках — как тот, на который он сейчас указывал. Он раза два катнул столик туда и сюда и поплёлся из дома со вздохом разочарования.

Мы покинули гостевой дом, который отец, на всякий случай, тщательно запер.

Был уже третий час ночи, когда мы с Ванькой заползли в свои постели. Ванька последний раз осмотрел свои подарки, примерил меховую шапку, забрался под одеяло и сообщил мне, что можно выключать свет. Я выключил ночник над моим изголовьем — и комната погрузилась в темноту.

Я уже засыпал — и, по-моему, даже сны начинал видеть — когда Ванька меня вдруг окликнул:

— Борь, ты спишь?

— Сплю… — отозвался я. — И ты спи!

— Не могу, — ответил он. — Я думаю.

— О чём? — спросил я.

— Вот об этих шапках, которые нам подарили… Их ведь делают из живых животных?

— Ага, берут какого-нибудь соболя и живьём кладут под швейную машинку! — иронически ответил я.

— Да нет, я не о том, — ответил он. — Я о том, что это были их живые животные, а потом они их на шапки пустили, ведь так получается?

— А что тебя смущает? — огрызнулся я. — Кабаны и лоси, которых мы едим, тоже не сами сдохли. И дикие гуси, кстати, и рыба.

— Это другое, — серьёзно возразил Ванька. — В том-то и дело, что они дикие, а рыба вообще ни то ни сё. А ведь эти животные… они пушистые!

— Не были бы пушистыми, не годились бы на шубы и шапки! — ехидно заметил я.

— Как будто ты не понимаешь, о чём я говорю! — рассердился Ванька. — Когда животное пушистое, и тем более при доме выросло, и ты его кормил — то это совсем другое дело получается! Всё равно, что из Топы шапку сделать!

— Ну, это ты загнул! — сказал я. Признаться, начиная беспокоиться. Если эта идея засядет у него в голове и он начнёт излагать её Фантику — считай, все каникулы будут испорчены!

— Вовсе я не загнул! — ответил Ванька. — Это ж получается… самое настоящее живодёрство! Вот завтра я все ей скажу, чтобы не зазнавалась!

Всё стало ясно. Ванька, так и не успокоившись, лежал и придумывал, как бы побольнее уколоть Фантика, чтоб ей неповадно было… Я совсем разволновался — так разволновался, что сон начал улетать куда-то далеко-далеко.

— Послушай! — я присел в кровати и включил ночник. — Мало того, что ты не даёшь мне спать, ты ещё из-за глупой обиды собираешься испортить всем настроение! Завтра ты смертельно обидишь Фантика, она в слезах побежит жаловаться родителям, что их всех обозвали «живодёрами», наши родители будут готовы от стыда сквозь землю провалиться — и кстати, влетит по первое число не только тебе, но и мне, а я вовсе не собираюсь отдуваться за то, что тебе взбрело в голову наговорить Фантику гадостей!

— Это будут не гадости, а правда! — заявил мой упрямый братец.

Я знал, что он не прав, но вот как ему хоть что-то втолковать?

— Ты пойми, — сказал я, — во-первых, с гостями так не разговаривают, а во-вторых, про подарки вообще дурно не говорят! Знаешь пословицу, что «дарёному коню в зубы не смотрят»? Так вот, приспичило тебе жалеть ондатр и норок — не носи свою шапку, но к другим при этом не приставай!

— И не буду носить! — сказал Ванька. — А если меня спросят…

— Если тебя спросят, ты скажешь, что тебе жалко новую шапку, что ты не хочешь её сразу испортить, и поэтому решил её поберечь! — твёрдо проговорил я. — И, пожалуйста, если тебя так волнует этот вопрос, поговори сначала с отцом!..

— А если он скажет, что можно сказать Фантику всё, о чём я думаю? — осведомился Ванька.

— Тогда говори ей всё, что душе угодно! — ответил я. То, что отец никогда ему такого не скажет, было совершенно очевидно — но если б я так и заявил Ваньке, он ведь мог бы и уклониться от разговора с отцом… А я исчерпал все доводы, которые могли бы его образумить и предотвратить катастрофу.

— Вот тогда и скажу! — буркнул мой братец.

— Решено, — сказал я. — Теперь можно гасить свет?

— Можно, — разрешил он. — Я и в темноте могу думать.

— Может, хватит? — спросил я, выключая свет. — А то ты такого надумаешь…

— А?.. — откликнулся Ванька, недорасслышав.

— Думай, говорю, сколько угодно, только меня больше не буди. А ещё лучше — спи. А то завтра не встанешь.

— Так куда спешить? — отозвался он.

— Как куда? Степановский снегокат опробовать. Или тебе не хочется?

— Хочется, конечно! — возмутился Ванька. — Только посмейте уйти его пробовать без меня!

— И уйдём, если тебя нельзя будет даже пушками разбудить! — не без лёгкого злорадства сказал я. Любит подковыривать других — пусть сам испытает, каково это!..

— Я сам проснусь, — сказал Ванька. И замолк. Видно, перспектива проспать первую пробу снегоката ему всё-таки не очень улыбалась — и он решил заснуть, а все свои взрывоопасные мысли додумать завтра.

 

ПИСЬМО СЕДЬМОЕ. КАК МЫ ВСТРЕТИЛИ МИНИСТРА

Утром я проснулся от лёгкого постукивания в дверь.

За окном стояли синеватые сумерки — но уже вполне прозрачные. Не скажешь, что день наступил, но и ночью не назовёшь. Около девяти утра, прикинул я.

Я встал и на цыпочках, босиком подошёл к двери.

— Кто там? — спросил я громким шёпотом.

— Это я, Фантик, — раздался шёпот из-за двери. — Вы ещё спите?

— Я уже нет, — ответил я. — А Ванька дрыхнет. Подожди секунду, сейчас я к тебе выйду!

Я быстро оделся и выскользнул за дверь. Ванька сладко похрапывал, и я решил пока что его не тормошить. Ещё когда я просыпался, во мне витала какая-то смутная мысль, или, скорей, воспоминание, о том, что среди вчерашней бочки мёда имелась и ложка дёгтя, чуть-чуть отравившая вкус праздника. Услышав голос Фантика, я сразу вспомнил, что это была за ложка дёгтя: размышления перед сном моего брата, решившего заделаться защитником прав пушных животных. Я не знал, насколько это у него серьёзно — может быть, это был просто сонный бред от усталости и перевозбуждения, и, проснувшись, Ванька не припомнит толком, что он нёс — но решил, что чем дольше удастся держать его сегодня подальше от Фантика, тем лучше. Вообще-то, мой братец — парень добрый и покладистый, но заводится с пол-оборота, а завести его может любая фигня. И когда ему, как говорится, вожжа под хвост попадает — тут уж держись! Он становится упрямей ста ослов и бронебойней танковой дивизии. Если он воображает, что его обидели — тогда он тем более становится неуправляем.

Фантик ждала меня у окна перед лестницей на первый этаж.

— Смотри, — она показала вниз. — Твой папа уже выезжает, и мой вместе с ним.

— Это они едут милицейскую машину из завала вытаскивать, — сказал я, подходя к окну.

Отец вывел из сарая мощный «Буран» и теперь заводил его. Вот он сел, дядя Серёжа пристроился позади, одной рукой держась за снегокат, другой придерживая стальной трос, и они с треском выехали за ворота. Топа залаял и рванул вслед за ними, но отец что-то крикнул ему, и он отстал.

— Это хорошо, что они Топу не взяли, — сказал я. — Он нам скоро понадобится.

— Зачем? — спросила Фантик.

— Запряжём его в снегокат, — объяснил я. — Ты ведь видела этот роскошный детский снегокат с рулём, который подарил нам Степанов?

— Видела, — кивнула Фантик. — Неужели Топа его потащит.

— Ему это раз плюнуть! — заверил я. — Вот увидишь! А у него есть упряжная шлейка. Отец сам сделал, чтобы Топа мог катать нас на санках. Ему это только полезно, развивается грудная клетка и лапы.

— Он, по-моему, и так достаточно развит, — заметила Фантик, разглядывая Топу, который покрутился во дворе, переживая, что его не взяли, а потом улёгся возле сарая и положил голову на лапы.

— Все равно ему нужны постоянные нагрузки, — сказал я. — Он, конечно, будет отлынивать. Возить санки он умеет, но не очень любит. Но мы с ним договоримся. Доедем на нём до холма у реки, а там будем гонять вниз.

— Наверно, нам надо Ваньку для этого подождать, — сказала Фантик.

— Подождём, — сказал я. — Пусть продрыхнется. А то он бывает в кислом настроении, когда не выспится, и может всем испортить жизнь, — я решил, что лучше мне исподволь подпускать экивоки на то, что Ванька просто не в себе и за себя не отвечает, когда он недоспал — чтобы потом легче было погасить любой конфликт, списав все Ванькины наскоки на его временное помешательство от недосыпа. — Ты уже завтракала?

— Нет ещё, — ответила Фантик. — Я проснулась и лежала, пытаясь сообразить, какой может быть час. Потом услышала голоса взрослых, выглянула — и до меня донеслись запахи кофе и пирогов. Я слышала, как звякала дверца духовки, в которой разогревали пироги. Вот я и решила, что пора вставать… Оделась — и на всякий случай постучалась к вам. Легонько, чтобы не разбудить вас, если вы ещё спите.

— Тогда пойдём завтракать! — заявил я. — А там решим, что делать дальше.

Мы спустились вниз, где наши мамы пили кофе и беседовали. Нам тоже разрешили выпить немного кофе, сильно разбавленного горячим молоком. Завтрак состоял из «доедалок» — так мы называем то, что остаётся после праздника: всякие вкусности, которые так приятно доедать на следующий день. Мы взяли себе пирогов с капустой, по куску гуся с подливкой из протёртой брусники, и ещё — по куску торта. Солнце поднималось медленно и сонно, будто ему тоже хотелось отдохнуть после встречи Нового года, но, когда мы закончили завтракать, уже совсем рассвело, и нам предстояло решить сложный вопрос, будить Ваньку или не трогать его, чем-нибудь занявшись, пока он спит.

Для меня этот вопрос был тем сложнее, что я абсолютно не знал, чего можно ожидать от моего братца, когда он проснётся. Он мог разозлиться, что его разбудили и не дали выспаться всласть. Но точно так же он мог разозлиться, что его не разбудили и он проспал полдня — время, за которое можно было сделать столько замечательных дел! Если бы он только на меня при этом взъелся — то плевать, я привык к его взрывам, и утихомирил бы его в конце концов, не став обижаться на любые слова, которые он мог мне наговорить. Но вот если бы он вылил ведро словесных помоев на голову Фантика — тут не избежать было большой разборки! Легче всего было бы плюнуть на всё и умчаться с Фантиком гонять с горы на снегокате — мол, будь, что будет. Но это было бы то, что отец называл «страусиной политикой» — то есть таким поведением, когда ты долго делаешь вид, будто никаких неприятностей и проблем не существует, а потом выходит только хуже.

Быстренько прикинув все это, я решил, что наименьшим злом будет разбудить моего братца — и, если он встанет в дурном настроении, принять первый удар на себя.

Попросив Фантика немного подождать, я поднялся наверх и присел на краешек Ванькиной кровати.

— Эй!.. — негромко позвал я.

Мой брат открыл глаза.

— Просыпайся, — сказал я. — Уже почти десять утра.

— А я и не сплю, — уведомил меня Ванька. — Я просто лежу.

— Мы уже позавтракали, — сообщил я. — И только тебя ждём, чтобы пойти кататься на снегокате.

— Я буду мигом готов! — воскликнул Ванька, соскакивая с постели.

Быстро одеваясь, он мне сообщил:

— Я давно проснулся. Наверно, сразу, как ты вышел из комнаты. Но так здорово было немного поваляться после вчерашнего веселья! Я лежал и думал мои вчерашние мысли.

— И что ты надумал? — внутренне холодея, спросил я.

— Что шапку носить я не буду. Но Фантику ничего не скажу. Мы будем действовать иначе, — сурово известил меня мой братец.

— Мы?! — в испуге отозвался я. — Я-то тут при чём? Если ты собираешься впутывать меня в свои…

— Никуда я тебя впутывать не собираюсь, — ответил Ванька. — А без твоей помощи тут не обойтись. Смотри, они ведь разводят этих животных, потому что только так могут заработать деньги на жизнь, верно?

— Совершенно верно. Дядя Серёжа — тоже бывший биолог, поэтому про зверей все знает лучше, чем про всё остальное. Если бы он пошёл работать бухгалтером или, там, как его, автослесарем, то он бы ничего не сумел заработать!

— Вот и я о том же. Но ведь он хочет делать срубы, так?

— Так.

— И если он будет делать срубы, и они станут хорошо продаваться, то можно будет убедить его больше не убивать животных на мех, так?

— А куда он их денет? — осведомился я. — Отдаст на другие пушные фермы? Так их все равно убьют!

— Зачем отдавать? — возразил Ванька. — Он может изучать их поведение и писать диссертацию…

— А если его срубы не будут покупать? Ведь у народа сейчас почти нет денег!

— Ну, кому нужно обновить дом, тот купит… И, в конце концов, можно придумать что-нибудь ещё!

— Например?

— Например?.. — Ванька задумался. — Ну, например, пусть разводит крокодилов! Их не жалко, потому что они гадкие твари и людей жрут, а один крокодил ведь даже схватил за нос Любопытного Слонёнка, чтобы им пообедать, а сумки и сапоги из крокодиловой кожи стоят о-го-го! Побольше любых мехов!

Я просто ошалел.

— Спятил?! Крокодилы в нашем климате?! Да ты представляешь, о чём ты говоришь?

— Дядя Серёжа — учёный, он что-нибудь придумает, — мой братец не собирался сдаваться. — Раз можно выращивать в теплице зимние помидоры и огурцы, значит, можно сделать и теплицу для крокодилов… Но это все потом можно решить, дело сейчас не в этом. Ты ведь слышал, что сказал дядя Серёжа? Что от министра зависит, сможет он начать делать срубы или нет!

— Ну?

— Вот тебе и ну! Мы должны убедить министра, чтобы он отдал дяде Серёже этот кусок леса — что угодно придумать, но убедить! А когда министр отдаст лес дяде Серёже, и дядя Серёжа узнает, что все это сделали для него мы, мы попросим взамен больше не убивать животных на мех! Как тебе моя идея?

Я продумывал, что ему сказать. У меня были сильные сомнения, что из этой идеи что-нибудь выйдет, но, пока Ванька будет землю носом рыть в этом направлении, со своей обычной энергией, можно будет считать его обезвреженным.

— Нормальная идея, — сказал я. — И в любом случае, это лучше, чем просто возмущаться и становиться в позу.

— Вот-вот, и я решил точно так же! — отозвался довольный Ванька. — Это будет… как его… альтивная акцурнатива…

— Активная инициатива? — догадался я.

— Да… И ещё, как говорят по телевизору… — Ванька наморщил лоб. — Реальная альтернатива, вот как! Мы не просто будем требовать, чтобы они прекратили заниматься тем, чем зарабатывают на жизнь, мы предложим взамен нечто не менее выгодное, чтобы и животным было хорошо, и людям!

— Согласен, — кивнул я. — Но поторапливайся. Фантик, небось, заждалась нас, пока мы тут треплемся! И светлого времени у нас остаётся не так много…

— Уже бегу! — откликнулся Ванька и, вырвавшись за дверь, понёсся вниз, громко топая по ступенькам.

Я перевёл дух. Чем бы ни кончилась затея моего братца — но от большого взрыва мы, вроде, избавлены.

Когда я спустился вниз, Ванька за обе щеки уплетал «доедалки» и очень мирно трепался с Фантиком о том и о сём.

— Топа помчит нас как зверь! — говорил он, чуть неразборчиво, потому что как раз отправил в рот большой кусок торта, и вместо «зверь» у него, например, получилось «жвер-р». — Главное, уговорить его, чтобы он не стал садиться посреди дороги и выпутываться из шлейки. Знаешь, как он смешно выпутывается! Садится, изгибается вот так боком, и начинает чесаться, вот так, задней лапой…

— Осторожно! — крикнула мама, вовремя пресекая Ванькину попытку вскинуть ногу вверх, чтобы показать, как Топа орудует задними липами, чтобы избавиться от шлейки. — Ты сейчас весь стол перевернёшь!

— Больше не буду, — присмирел Ванька. — Ничего, сама увидишь! — успокоил он Фантика. — У Топы это получается ещё лучше, чем у меня.

Словом, Ванька всячески демонстрировал своё миролюбие, и, по-моему, Фантик, которая была немножко напряжена после вчерашней стычки, совершенно расслабилась и осталась очень довольна.

Через пять минут Ванька дожевал последний кусок торта, допил морс — и мы, быстро одевшись, поволокли снегокат на улицу. Фантик, естественно, была теперь не в своём роскошном платье — она надела тёплый зимний комбинезон.

— Мальчики, а вы не хотите надеть ваши новые шапки? — спросила мама. Чтобы Ванькино нежелание красоваться в новой шапке не слишком бросалось в глаза, я тоже надел старую вязаную шапочку — эти шапочки были особенными, они были связаны из шерсти Топы: мы вычёсывали эту шерсть и мешками отправляли бабушке, а бабушка пряла её и вязала. Нитки получались толстыми и чуть-чуть лохматыми, и шапки и носки выходили теплее некуда. По нашей с Ванькой просьбе бабушка не красила шерсть — натуральный цвет Топы нравился нам больше всего.

— Они такие красивые, что нам их жалко, — ответил я. — Представляешь, во что они превратятся в первый же день, если мы будем в них кататься с горки и валяться в снегу?

— Какие вы молодцы! — восхитилась тётя Катя. — Фантик, вот тебе бы научиться так ценить вещи.

По-моему, она была даже польщена — ведь получалось, что их подарки нам безумно понравились, раз мы так над ними тряслись.

Вот только почему взрослые никогда не могут обойтись без всяких воспитательных комментариев? Фантик сразу надулась и поглядела на нас… Да, я бы сказал, с таким осуждением и презрением, словно мы были самыми настоящими предателями. Если она знала, что и замечание ей сделано абсолютно незаслуженно — поскольку истинные причины того, что мы не надели новые шапки, были совсем иными — то представляю, как бы она вскинулась!

Я побыстрее поволок снегокат на улицу — чтобы взрослые не успели сказать ещё что-нибудь благоразумное. Фантик и Ванька выскочили за дверь вслед за мной.

— Топа! — крикнул я. — Иди сюда!

Увидев в моих руках шлейку, Топа сделал вид, будто у него внезапно испортился слух. А при повторном оклике встал, недоуменно поглядел на нас: мол, вы, кажется, меня звали, или я ослышался? — но в любом случае, извините, подойти не могу, у меня срочные дела, — и бочком-бочком стал отступать за сарай.

— Топа! — крикнул Ванька. — Неужели ты бросишь нас одних? Не волнуйся, ехать совсем недалеко, а на горке мы тебя отпустим!

Топа с подозрением поглядел на нас, вздохнул и сделал несколько шажков в нашу сторону.

— Давай, Топа! — подбодрил я. — Ты не имеешь права нас бросать! И неужели тебе не хочется похвастать Фантику, как много ты умеешь?

Топа поглядел на меня долгим взглядом, в котором читалось: я, знаете ли, не из хвастливых, так что, может, вы всё-таки оставите меня в покое? Но, поняв, что мы не отступимся, подошёл и подставил шею и туловище. В конце концов, нельзя ведь бросать эту мелюзгу без присмотра! — наверно, утешал он себя, наполняясь важностью от сознания собственного долга.

При этом нельзя сказать, что Топа не был наделён чувством юмора. Вполне догадываясь, что мы ждём от него демонстрации всех его фокусов, чтобы он предстал перед гостями — в данном случае, перед Фантиком — во всей красе, он исполнил все номера своей клоунады, увёртываясь, отворачивая шею, якобы ненароком виляя задом так, что я или Ванька — в зависимости от того, в чьих руках была шлейка — вверх тормашками летели в снег, а потом резко прекратил сопротивление, чутко уловив тот момент, когда спектакль уже грозил слишком затянуться и начать надоедать.

Снегокат был двухместным, и оба сиденья — детского размера, но, поскольку эти сидения были достаточно просторными, а мы все трое — худенькими и не очень большими, мы вполне нормально устроились втроём. Ванька — спереди, он хотел рулить, да и вообще было лучше, чтобы его подстраховывали сзади, потом Фантик, а потом — я. Я сел позади всех как самый старший, который и держаться в седле умеет лучше, и должен видеть всех остальных, чтобы вовремя их поддержать.

— Ты думаешь, Топа свезёт нас троих? — с сомнением спросила Фантик.

— Наш вес для него — тьфу! — ответил я. — То есть, может быть, по свежему снегу ему было бы тяжеловато, но по накатанной дороге он промчит нас как пушинку, даже не заметит. Только иногда будет останавливаться и возмущаться шлейкой… Ну, Топа, пошёл!

Топа так рванул с места, что мы чуть не полетели кубарем — Ванька и Фантик даже завизжали, да и я вскрикнул — и вырвался за ворота. За воротами он чуть-чуть сбавил скорость и пошёл ровной рысцой. Мы ехали хорошо и плавно, и Ваньке лишь оставалось лишь вовремя крутить руль на поворотах дороги, чтобы нас не занесло в сугроб.

— Едем!.. — кричал восхищённый Ванька.

— Едем! — в тон ему орала Фантик.

Это и впрямь было здорово. Мы с Ванькой ездили на санях, запряжённых лошадьми, и это высший класс, но, честное слово, ехать на собственной собачьей упряжке, сделанной из собственного «кавказца» и собственного снегоката — это ещё лучше!

Справа от нас был лес, а слева — достаточно крутой склон, уходящий к реке. Когда мы выезжали, этот склон был отделён от дороги полоской леса, но дорога подходила к нему все ближе и ближе.

— Ещё немного — и доедем до нашей горки! — прокричал я в ухо Фантику.

Она кивнула.

В это время за поворотом послышалось тарахтенье «бурана» и шум машины. Топа повернул к обочине и остановился, а в следующую секунду нам навстречу выехал целый караван: «буран» отца, милицейская машина и машина отца Василия. Видно, Алексей Николаевич и Михаил Дмитриевич опять обратились за помощью к отцу Василию, чтобы добраться до своей завязшей машины и сразу, как только её извлекут, перегнать её в город.

— Привет, герои! — сказал отец. — Куда вы? На горку?

— Ага, — ответили мы.

— Здорово придумали! — сказал дядя Серёжа. Остальные выглядывали из машин, тоже любуясь нашим изобретением. Топа, чувствуя себя в центре внимания, принял нарочито невозмутимый вид.

— Ишь, хвастун! — расхохотался отец Василий, выглядывавший из окошка своей машины. — Мол, мне, что, такой груз — игрушки, я вам фургоны возить могу! Вот кого надо было взять, чтобы он нам машину вытаскивал!

Топа посмотрел с таким довольным видом, как будто отец Василий точнёхонько прочитал его мысли. Взрослые поехали дальше и скрылись за поворотом, а Топа всё ещё сидел, разинув пасть, свесив набок язык и как будто улыбаясь.

— Но, Топа! — крикнул я. — Пошёл, родимый!

Топа встал и с достоинством затрусил дальше.

Ехать нам оставалось совсем ничего, и через две минуты мы были на месте. Топу распрягли и пустили погулять, а мы повезли снегокат на самую вершину нашей горки.

— Ух ты!.. — выдохнула Фантик, глядя вниз.

Это было самое высокое место над рекой. Ко крутому склону здесь добавлялся холмик, поднимавшийся над дорогой и словно округлой шапкой увенчивавший этот склон. Благодаря холмику, спуск удлинялся где-то на треть. Было у этого холмика и ещё одно преимущество. Как раз в этом месте река делала поворот, поэтому, съехав с горки, ты скользил наискосок её руслу, а не врезался с разлёту в противоположный берег. Для санок — и для снегоката, разумеется, тоже — такое столкновение было ещё ничего, а вот на лыжах было совсем мало приятного — можно было и лыжи сломать, не говоря уж о том, что расшибиться по высшему классу!

— Я первый!.. — закричал Ванька.

— Нет, — ответил я, — первый раз мы съедем все вместе, чтобы никому обидно не было! А потом разберёмся.

Спорить никто не стал, признав это решение вполне справедливым и заранее устраняющим все споры.

Мы устроились втроём на снегокате на самой верхушке холма.

— Внимание, отталкиваюсь! — сказал я. — Ванька, крепче держи руль и рули внимательней! Готовы?..

— Готовы… — ответили Ванька и Фантик.

И я оттолкнулся…

Ух ты, что это было! В первый раз было ощущение совершенно подобное тому, которое бывает, когда летишь с американских горок — только ещё покруче! Фантик визжала, вокруг нас висело облако снежной пыли, Ванька отчаянно сжимал руль, чтобы он не завихлял у нас в руках, но в самом конце спуска всё-таки не выдержал, крутанул его — то ли нечаянно, то ли что-то ему померещилось — и мы влетели прямо в снежный занос на льду реки — видно, образовавшийся там, где при ледоставе лёд слегка ломало и образовался бугорок, задерживавший снег… Мы словно ухнули в надутый парус — с нашей стороны занос и был похож на парус — и, барахтаясь, стали выбираться из-под снегоката и из снега.

— Здорово! — орал Ванька. — Давайте ещё раз так?

— Может, теперь прокатимся по очереди? — предложил я.

— Я — ни за что! — ответила Фантик.

Ванька тоже отказался.

Мы стали и дальше кататься все вместе. С каждым разом мы все больше привыкали к головокружительному спуску — на второй раз он уже не казался смертельным, на третий — и скорость начала казаться нормальной, на четвёртый — стало совсем, ни чуточки, не страшно. Хотя сердце продолжало ёкать и в пятый, и в десятый, и в пятнадцатый раз.

Мы по разику прокатились по отдельности, но нам это не очень понравилось. Во-первых, стоять и ждать уехавшего, когда он поднимется, было довольно скучно. И, во-вторых, гнать с горки одному оказалось совсем не так весело, как всем вместе, когда все дышат друг другу в ухо и орут наперебой.

Топа сначала принял участие в общем веселье, но потом утомился, бегая вверх и вниз по склону и, вырыв себе яму в снегу, устроился в ней. Иногда он вставал, по-хозяйски обходил ближайшие участки леса, оставлял свои метки, и возвращался в лежбище. Мы и подзабыли о нём, когда вдруг услышали его лай.

Мы как раз все вместе поднимали снегокат в гору, толкая его сзади, поэтому наши головы были опущены. Да мы бы всё равно не разглядели, почему он лает — Топу закрывала от нас верхушка холма. Лишь добравшись до самого верха, мы увидели, в чём дело: на дороге остановились машины с милиционерами и с отцом Василием — надо понимать, возвращались в город, попив у нас чаю — и Михаил Дмитриевич вылез из машины и пошёл в нашу сторону. Теперь Топа стоял перед ним и предупреждающе лаял — он знал, что этот человек был у нас в гостях и, по всей видимости, его надо считать другом, но, поскольку новый начальник городского ФСБ был ему ещё совсем мало знаком, счёл долгом остановить его и дождаться нашего возвращения, чтобы мы сами решили, как быть дальше.

— Топа, свои!.. — крикнул я.

Топа отошёл и улёгся в своё снежное логово, но глаз от Михаила Дмитриевича не отрывал.

Михаил Дмитриевич рассмеялся и помахал нам рукой.

— Хотел сказать, что с таким охранником вам ничего не страшно, но, наверно, вы слышали эту фразочку уже тысячу раз… Он у вас и швец, и жнец и на дуде игрец — и катает, и охраняет, и играет с вами… Наверно, все его таланты я ещё не знаю!

— Это точно! — сказал Ванька. — Он столько всего умеет!

— Как вы думаете, он не возмутится, если я попрошу вас дать мне прокатиться на снегокате?

— Нет, что вы! — ответил я. — Ведь он увидит, что мы сами вам даём снегокат. Вот если б вы попробовали отнять его у нас — тогда другое дело!

— Отнимать не собираюсь! — с шутливой поспешностью заверил Михаил Дмитриевич. — А он меня выдержит? Не хотелось бы испортить!

— Он выдерживает нас троих… — я оценивающе поглядел на худенького Михаила Дмитриевича. — Так что можете не волноваться!

— Здорово! — начальник ФСБ сел на самокат и крепко взялся за руль. — С детства мечтал прокатиться на такой штуковине!.. Ну, с Богом!..

Он оттолкнулся ногами и понёсся вниз. Мы смотрели с верхушки холма, как он на бешеной скорости летит по крутому склону. Как и мы в первый раз, он слишком поздно повернул руль, чтобы обогнуть снежный занос, и перевернулся прямо туда, где виднелись вмятины от наших тел.

Выкарабкавшись их снега и отряхнувшись, он полез вверх.

— Мне надо было сесть за руль впереди вас, — сказал Ванька, когда Михаил Дмитриевич опять оказался на вершине. — Я уже знаю, как надо огибать эту снежную кучу.

— Так было только интересней, — сказал Михаил Дмитриевич. Он подмигнул нам и Топе, который с большим интересом, чуть склонив голову набок, наблюдал за полётом фээсбешника вниз и за его возвращением. — Спасибо, ребята! Давно не получал такого удовольствия!

— Может, ещё раз хотите прокатиться? — предложил я.

— Нет, спасибо. Спешу, к сожалению. Да и моих спутников не стоит заставлять ждать. А то бы целый день катался, честное слово… Но как-нибудь в следующий раз. А теперь второе дело, из-за которого я хотел с вами побеседовать.

— По поводу министра? — догадался я.

— Вот именно. Как вы знаете… — он внимательно поглядел на всю нашу троицу. — Охране министра мы придаём особое значение. Сейчас мы ещё раз все проверили, я осмотрел дом, в котором он будет жить, прикинул, какие могут быть проблемы, с точки зрения охраны… Сегодня утром я уже связывался с Москвой. Думаю, всё должно быть нормально… Но… Я вас очень прошу, если вам что-нибудь покажется подозрительным или странным — любая мелочь, любая нелепость, всё, что хоть чуточку выбивается из обычного порядка жизни в заповеднике, который вам так хорошо знаком — немедленно сообщите мне. Глазки у вас острые, шныряете вы повсюду, и вы можете заметить то, чего не заметят взрослые. Мой телефон легко запомнить. Два-три-четыре-пять-шесть. Считать до шести, начиная с двойки, а не с единицы. Ладно?

— Ладно! — хором откликнулись мы.

— Вот и отлично! Ну, будьте здоровы!

И он заспешил назад к машине.

— Волнуется… — заметил Ванька, когда машины отъехали.

— Ещё бы ему не волноваться! — сказала Фантик. — Ведь он только начал работать. Представляете, если с министром что-нибудь случится? Мы должны ему помочь!

— Для него лучше всего было бы, если бы министра действительно попытались убить — а он бы это вовремя предотвратил и схватил убийц! — сказал я. — Ему бы точно поставили «пятёрку» за преддипломную практику и направили бы служить в хорошее место — может даже, в Москву. А то и в звании сразу повысили бы.

— Вот мы и постараемся вовремя заметить все подозрительное! — сказал Ванька. — Чтобы помочь этому Михаилу Дмитриевичу. А то ещё выгонят его из училища, если он не справится.

— Наверно, он здорово волнуется, — сказала Фантик. — Представляете, каково ему? Временно назначили в «тихое место» — и тут на тебе, такая история!

— Мандражит, это точно! — с уверенностью заявил Ванька. — Что до меня, то я буду смотреть в оба! От меня ни один подозрительный тип не ускользнёт!

— Подозрительный тип ни от кого не ускользнёт, — заметил я. — В заповеднике присутствие любого лишнего человека сразу становится заметным. Вспомни этих браконьеров… Поэтому если здесь появится посторонний — взрослые и без нас его засекут! Нет, нам надо приглядываться ко всему мелкому и случайному — к тому, что взрослые могут и не заметить!

— Что за браконьеры? — живо спросила Фантик.

— Перед самым вашим приездом мы наткнулись на следы браконьеров! — объяснил Ванька. — Они убили лося!..

— Так что ж вы до сих пор не рассказывали? — возмутилась Фантик.

— Так времени не было! — ответил я. — Вчера мы Новый год встречали, а сегодня…

— Ну, ладно, понятно! — нетерпеливо одёрнула меня Фантик. — Теперь-то вы можете рассказать?

Я увидел, что Ванька напрягся — требовательный тон Фантика очень ему не понравился. Ваньку вообще раздражал малейший намёк на то, что им собираются помыкать и «командирствовать над ним», как он выражался.

— Все очень просто, — поспешно сказал я. — Мы отправились за ёлкой… — и я рассказал ей, как вчера мы проследили браконьеров до шоссе.

— Угу… — Фантик присела на снегокат, в задумчивости положив подбородок на ладони. — Это надо обдумать.

— Чего тут думать? — брякнул мой братец. — Ловить их надо!

— Без думания ничего не получится, — возразила Фантик. — Ведь и твой папа думал и сопоставлял, прежде чем решить, где и как лучше всего ловить браконьеров… Кстати, что бы он с ними сделал, если бы поймал?

— Это зависит от того, кем бы они были, — ответил я. — Если б это оказались местные мужики, отец всыпал бы им по первое число и отобрал бы всю добычу, но в милицию сдавать их не стал бы. Не стал бы даже акт составлять и штраф им выписывать — какой штраф, когда у местного народа денег нет? Отец говорит, что они по дурости и от голодухи в заповедник прутся, но что спускать им нельзя, потому что если они хоть чуть-чуть почувствуют, что он их жалеет и готов на что-то сквозь пальцы смотреть, как они на шею сядут. И его, кстати, окрестные деревни очень уважают. Там говорят, что он хоть и даст такой втык, что небо с овчинку покажется, но зато подлянку никогда не подложит. Это в том смысле, что не капнет втихую в милицию, хотя и дружит с ней… С Алексеем Николаевичем, я имею в виду.

— А если он каком-нибудь остолопу один раз даст втык, другой, а тот все равно в заповедник будет лазить? — спросила Фантик.

— Таких остолопов нет, — ответил я. — Отец всех предупреждает: кто в третий раз попадётся, тому сам скручу руки за спиной и отвезу в милицию, чтобы хороший срок вломили… И все знают, что он своё слово сдержит.

— Ясно… — она опять задумалась. — Это, значит, с местными он так… А с теми, кто бьёт зверя по-крупному, на продажу?

— Тут никаких поблажек! — ответил я. — Отец называет их «торгашами» и не переваривает. Говорит, их только большой дубиной гвоздить, потому что человеческого языка они не понимают. Что от них лесу такое разорение, которого сотня местных мужиков не учинит. — Так что со вчерашними гадами отец разберётся! — уверенно дополнил Ванька. — Они у него попляшут!

— Мне вот что кажется странным, — сказала Фантик. — Почему эти браконьеры попёрлись в лес как раз накануне приезда министра? Может, это и не браконьеры вовсе? Может, они прикинулись браконьерами, потому что понимали, что все равно следы после них останутся? А если б увидели по следам, что здоровые мужики просто шастали по лесу и даже не попытались зверя убить — это бы показалось в двойне подозрительным! А?

— Ну, ты даёшь! — Ванька аж поперхнулся.

— Да брось ты! — поддержал я брата. — Не накануне приезда министра они попёрлись, а под Новый год — вот в чём их мысль была! Понимали, что все готовятся к празднику, а значит, надзор за заповедником ослабнет. И потом, если бы они хотели оправдать своё присутствие в лесу, то срубили бы ёлочку или две, и вся недолга! Зачем лося-то валить? Ещё и показывая при этом, что у них есть огнестрельное оружие… И зачем пригонять фургон, привозить большие сани, на которых звериные туши перевозят? Я думаю, наоборот — если б они хоть краем уха услышали, что едет министр и охрана заповедника будет усилена, они бы ни за что не полезли!

— Вот-вот, и я всё это самое сказать хотел! — не без наглости заявил Ванька. — Так что тут ты загнула, это как пить дать!

— И все равно, — Фантик не сдавалась. — Согласитесь, что здесь есть совпадение, которое можно отнести к странностям.

— К странностям можно отнести всё, что угодно, — сказал я. — Например, почему в этот раз Степанов прислал нам такие дорогие подарки, каких никогда раньше не присылал? И ведь Степанов знал о приезде министра, непонятно откуда! Он был первым человеком, который предупредил отца — ещё до визита Алексея Николаевича с этим новым начальником ФСБ!

Фантик хихикнула.

— Ой, это я так!.. Как вспомню, как он мчался на этом снегокате!.. — она посерьёзнела. — Погоди, ты хочешь сказать, что все могло быть не просто так? Что этот ваш Степанов мог узнать о приезде министра от людей, которые хотят его убить? И которые, выследив, куда едет министр, обратились за помощью к Степанову? А он взял и прислал дорогущие подарки — ну, словно извиняясь заранее, что должен будет убить вашего гостя?

— Вы, что, совсем с ума сошли? — взвился Ванька. — Хотите сказать, что на этом снегокате не то, что нельзя ездить — даже притрагиваться к нему нельзя, чтобы не замараться? Не верю я вам! Если бы хоть что-то было не так — отец бы немедленно отправил назад все подарки! Да ещё и сказал бы Степанову такое, что Степанов позеленел бы как… — он поискал подходящее сравнение. — Как скотина!

— Ваш папа мог и не догадаться, — сказала Фантик.

— Это отец не догадался бы? — совсем завёлся Ванька. — Он обо всём на свете догадывается! А если говорить о странностях, то почему вы приехали накануне министра? И твой папа перед самым Новым годом пытался попасть к нему — и не попал? Он, что, гоняется за ним?

— Ну, знаешь! — Фантик вспыхнула и вскочила со снегоката. — Соображай, о чём говоришь!

— Я-то соображаю! — парировал мой братец. — А вот вы оба ни черта не соображаете!

— Погодите, — вмешался я, — дайте мне сказать…

Черт, угораздило же нас затронуть эту тему! Такой хороший день получался испорченным!

— Не хочу годить! — огрызнулась Фантик. — Что он говорит про отца? Пусть извинится!

— Фиг тебе я буду извиняться! — заорал Ванька. — Это ты должна извиняться!

Топа с большой скорбью переводил взгляд с одного из нас на другого, и не знал, рявкнуть ему или нет, чтобы прекратить этот отвратительный галдёж.

— Извиняться всё-таки должен ты, — твёрдо сказал я. — Понятно, что ты хотел сказать совсем другое, но получилось у тебя невесть что.

— Ага, защищай её, защищай! — Ванька напустился на меня. — Отца обижают, а тебе хоть бы хны! — в его глазах появился нехороший, этакий желтоватенький, почти кошачий, огонёк — который появлялся, когда во время ссор Ваньку осеняло, чем он может меня пронять. — Влюбился, да? «Тили-тили-тесто, жених и невеста!» — запел он противным голосом. — «Тесто усохло, а невеста сдохла!»

— Убью!.. — ринулся я на него.

Ванька, не медля ни секунды, кинулся улепётывать во все лопатки.

В отличие от моего братца, который заводился, только палец ему не так покажи, я выходил из себя редко. «Редко, но метко», как говаривали наши родители. Остывал я быстро, не больше, чем за минуту, но в эту минуту под мою руку лучше было не попадаться — и Ванька это знал.

Итак, Ванька понёсся прочь, я за ним, а Фантик, выйдя из оцепенения, пустилась нас догонять. Топа, вскочив, обогнал и меня, и Ваньку и стал с громким лаем приплясывать вокруг нас.

— Мальчики, остановитесь! — кричала перепуганная Фантик. — Куда вы? Это же глупости, перестаньте!..

Топа лаял, Фантик визжала, Ванька ревел от испуга, а я — от бешенства, и вот так мы все вместе выбежали на дорогу, где Ванька поскользнулся и спланировал мне под ноги, я перекувыркнулся через него, пытаясь всё же поймать его за шиворот, Топа резко притормозил рядом с нами, Фантик, налетев на Топу и перевернувшись через его могучую спину — Топа при этом столкновении даже не дрогнул — рухнула на нас сверху. Мы барахтались на дороге — и тут раздался отчаянный визг тормозов. Появившаяся из-за плавного поворота машина ехала довольно тихо — и всё-таки водителю пришлось так круто взять вправо, чтобы не наехать на нас, что машину выкинуло на обочину и она, чудом не врезавшись в огромное дерево, нырнула носом вниз — в прикрытую сугробом, который просел под её тяжестью, водоотводную канаву…

 

ПИСЬМО ВОСЬМОЕ. «СОЮЗ ДИКИХ»

Топа чуть подался назад и на всякий случай рыкнул, обнажив клыки.

— Топа, стоять! — крикнул я, пытаясь выбраться из кучи малы.

— Ну, вы, ребятки, даёте!.. — услышал я басовитый голос. Из прочно севшей в канаву и завалившейся набок машины вылез здоровенный мужик в толстом пальто и каракулевой шапке. Для нас, распластавшихся на земле, он вообще казался великаном. Но узнать министра, Угрюмого Степана Артёмовича, я сумел. Из машины тем временем выбрались ещё три человека, два здоровяка с бесстрастными лицами, наверно, охранники, и один — худой и подтянутый, с совсем молодым лицом — наверно, секретарь или что-то подобное.

Пока они вылезали, и я успел встать на ноги. Фантик и Ванька тоже поднялись, тяжело дыша.

— Здравствуйте, Степан Артёмович! — сказал я.

— Вы, что, с ума сошли? — опередив министра, набросился на нас один из охранников. — У вас есть голова на плечах? Играть на дороге! И сами могли погибнуть, и…

— Спокойней, Владик, спокойней, — сказал Угрюмый. — Это мы здесь чужаки, а они в своём праве.

— Как же спокойней? — вопросил Владек. Второй охранник и секретарь лишь лупали на нас глазами — видно, не вполне оправившись от шока. — Если бы мы ехали хоть немного быстрее…

— Если бы мы ехали хоть немного быстрее, тем более перед поворотом лесной дороги, то нарушили бы все правила езды по заповеднику! — перебил его министр. — Тебя я помню, — обратился он ко мне. И звать тебя, кажется, Борис, так? А тебя — Ванька. Ну, а вашего замечательного пса вообще трудно забыть! Здравия желаю, Генерал Топтыгин! А вот с этим юным существом мы ещё незнакомы. Судя по белокурым локонам… — пряди волос выбились из-под тугой шапочки взъерошенной и раскрасневшейся Фантика, и вообще вид у неё — как и у нас с Ванькой — был что надо! Ну, сами понимаете, какой может быть вид после катания на снегокате и возни в снегу. — Да, судя по белокурым локонам и очаровательной мордашке, это девочка. Как вас зовут, юная леди?

— Фаина, — церемонно представилась Фантик. — Но вы можете называть меня Фантиком, — милостиво добавила она.

Угрюмый расхохотался так, что от его басовитого хохота чуть ли не верхушки деревьев закачались. Мне показалось, что Топа поглядел на него с одобрением: ему нравилось, когда люди лаяли громко и солидно.

— Настоящая женщина, от макушки до кончиков ногтей! — сказал он. — Принимаю вашу снисходительность как разрешение служить вам и угождать! — похоже, Угрюмый был в настолько хорошем настроении, что даже история с машиной его не подпортила. — Ну, юные герои, из-за чего весь сыр-бор?

— Из-за снегоката, — коротко ответил я. — Мы…

— Не надо ничего объяснять, — министр махнул рукой. — Снегокат они не могли поделить, понимаешь! Для чего вам ваша юная богиня, как не для того, чтобы своею властью разрешать все споры? Даже если её решение капризно и своевольно — оно все равно должно считаться самым правильным. Так? — спросил он у Фантика.

— Ну… — Фантик замялась, но было видно, что эти шутливые комплименты ей приятны.

— Да, но что нам теперь с машиной делать? — вмешался второй охранник, обретший наконец дар речи.

Министр повернулся и критически осмотрел машину, сделав два шага в ту и другую сторону вдоль неё.

— Нисколько не пострадала, — заключил он. — Только увязла, но это поправимо. Доберёмся пешком, тут ведь, насколько помню, недалеко… — он вопросительно взглянул на меня.

— Минут пятнадцать пешего хода, — подтвердил я.

— Вот и прогуляемся, воздухом подышим, — он расправил могучие плечи. — А то в Москве совсем лёгкие закисли. Еле вырвался, да и то… — он кивком головы указал нам на охранников. — Этих приставили. Как будто я младенец, который без мамкиного ухода пропадёт! — Но ведь это необходимо, — рискнул заметить секретарь. — Вы сами знаете…

— Знаю я, знаю, — досадливо проворчал министр. — Но только посмейте мне охоту испортить! Как тут жизнь, ребята?

— Нормальная жизнь, — ответил я. — Отец готовился к вашему приезду, даже баньку с утра затопил.

— Это хорошо! — с довольным видом пробасил Угрюмый. — Задал я хлопот батьке твоему, да уж ладно, как говорится, свои люди — сочтёмся, — он ехидно поглядел на охранников. — А вас проверим, насколько вы мужики. Это вам не кроссы бегать и из пушки палить! Если не продержитесь в парной хоть вполовину столько, сколько я — то мы ещё посмотрим, кто кого должен охранять!

Я понял, что охрана его раздражает. Угрюмый привык делать то, что хочет, и ему казалось, что охрана стесняет его свободу — мол, туда не ходите, этого не делайте, и это тоже небезопасно. Но он, с его весёлым характером, изливал своё раздражение в шутливой форме, как бы сам посмеиваясь над ним.

— Ладно! — сказал он. — Двигаемся пёхом! Сейчас всех огорошим, как постучимся под окнами, словно нищие побирушки. «Сами мы не местные…» — затянул он своим густым басом. — Можем репетировать по пути, чтобы пропеть в унисон. Тем более, — он хмыкнул, — что это будет полная правда!

— Лучше всё-таки мы вас обгоним и предупредим о вашем приезде! — предложил я, заметив, что на лицах охранников и секретаря отразилось лёгкое смущение от идеи подобного розыгрыша, выдвинутой Степаном Артёмовичем.

— Это как вы нас обгоните? — полюбопытствовал министр.

— На собачьей упряжке! — гордо ответил Ванька.

— Гм… — министр оглянулся на охранников и секретаря. — Интересно поглядеть.

— Мы мигом! — отозвались мы все разом.

Мы быстро приволокли снегокат, запрягли Топу — который, видя, что все внимание сосредоточено на нём, дал запрячь себя с таким самодовольным видом, как будто никогда не выкидывал фортелей и не бунтовал против упряжи — ну, прямо, знаменитый актёр перед публикой! И с места он рванул в карьер, так что снежная пыль поднялась столбом, и пошёл ровно и весело — и нам вслед все восхищённо заахали и зааплодировали.

Мы в две секунды домчались до дому и ворвались в гостиную, где сидели взрослые, с диким криком:

— Министр приехал! Он идёт по дороге!

— Идёт? — удивился отец. — Разве он не на машине?

— Понимаешь… — объяснил я. — Мы с ним столкнулись!

— Как это — столкнулись? — не поняла мама.

— Очень просто, — объяснил Ванька. — Мы выкатились на дорогу, а там как раз ехала его машина!

— Вы хотите сказать… — у тёти Кати округлились глаза, да и остальные взрослые выглядели несколько ошарашенными. — Вы хотите сказать, что мчались с такой скоростью, что подбили его машину?

— Нет, — объяснил я. — Его машина успела вильнуть и попала в кювет, — перехватив вопрошающий взгляд отца, я добавил. — Она очень крепко засела. Но, наверно, «Бураном» её всё-таки можно вытащить.

— Господи, у нас какие-то дикие дети! — ахнула мама. — Отправить в кювет машину министра!

— Нормальные дети, — отец встал, достаточно поняв из наших обрывочных объяснений. — Пойду встречать Степана Артёмовича, а потом мы с Сергеем сгоняем на «Буране» и попробуем вытащить его драндулет.

— У него не драндулет, — сообщил Ванька. — У него машина новая и красивая. Вся лакированная и лак ни капельки ни ободран. Если, конечно, сейчас не ободрался… — задумчиво уточнил он.

Я яростно наступил ему на ногу: мол, не трезвонь лишнего, нам и так могут всыпать, так что не заостряйся на подробностях!

— Ну, не драндулет, так лимузин, — спокойно согласился отец. — Сути дела это не меняет. Таскать вам не перетаскать, вот как это называется.

Все это он проговорил уже на ходу, пройдя вместе с дядей Серёжей в прихожую и надевая полушубок.

— Как ты думаешь, министр будет обедать с нами? — окликнула его мама.

— Думаю, что да, — ответил отец. — Вряд ли после дороги у них будет большое желание пытаться что-то сварганить отдельно. Так что накрывай стол на всех, не ошибёшься!

И отец с дядей Серёжей вышли.

— Сколько человек при министре? — спросила мама.

— Трое, — ответили мы.

— Значит, их четверо, и нас семеро… Будьте добры сами накрыть стол на одиннадцать человек, за все хорошее! Борис, ты вместе с Иваном раздвинь стол, а Фаина пусть начинает носить тарелки и другую посуду. Собственно, вы знаете, что делать.

Мы бодро взялись за работу, очень довольные, что обошлось без большого нагоняя. Я подумал, что, наверно, это потому что отец вполне понимал: все случившееся — это не наша вина, а несчастное стечение обстоятельств, ведь всякий имеет право кувыркаться на лесной дороге. А родители Фантика, видя достаточно мягкую реакцию отца, предпочли не вмешиваться.

Мы сновали из кухни в гостиную и обратно, и через десять минут стол был накрыт. И в это же время в ворота вошли министр со свитой и отец с дядей Серёжей. Мы увидели в окно, как министр что-то оживлённо рассказывает, и даже показывает, широко разводя руками, а все остальные внимательно слушают.

— Охотничьи байки травит, — сделал вывод Ванька.

— Или изображает в лицах, как мы выкатились ему под машину, — пробормотал я.

Как оказалось, было верным и то, и другое. Министр, в предвкушении охоты, действительно повествовал о былых подвигах — особенно он любил рассказывать, как охотился в родной Сибири в те далёкие времена, когда и думать не думал, что его когда-нибудь переведут в Москву — а также успел исполнить в лицах юмористическую сценку «мы ныряем в канаву».

— Здравствуйте, милые хозяюшки! — прогудел он в прихожей. — Познакомьтесь с моими спутниками! Влад и Юрий — моя охрана, и Анатолий Максимович, мой секретарь!.. — выходит, мы правильно угадали, подумал я. — Говорят, у вас нежданных гостей даже обедом потчуют? Просто быть такого не может!

— Потчуют, потчуют! — заверила мама. — Будьте добры за стол!

Пока министр освобождался от верхней одежды, отец заглянул в гостиную, все ли мы успели. Тётя Катя как раз наводила последний лоск, поправляя ножи и вилки, чтобы они лежали совсем ровно, передвигая маслёнки так, чтобы до одной из них было удобно дотянуться любому сидящему за столом, и отслеживая все подобные мелочи.

— Так вы, выходит, без всякого снегоката подшибли Степана Артёмовича? — осведомился отец. — Ну, мощны!

— Без снегоката? — удивилась тётя Катя. — Что же они делали на дороге?

— Дрались из-за этого снегоката, устроив кучу малу, — с ухмылкой сообщил отец.

Тётя Катя всплеснула руками.

— Дикие, я ж говорю, как есть дикие!

— Ну, тогда все дети дикие, потому что все когда-нибудь дерутся, — резонно заметил отец.

— Другие не так, — задумчиво покачала головой тётя Катя. — Не знаю, как у вас, а у нас имеются проблемы, из-за того, что Фаина на ферме дичком растёт. В итоге, витает в своём мире, плохо сходится с другими детьми, и очень часто при первом общении у неё доходит до драки — она просто не умеет общаться!

— Ну, у вас Фаина хоть в школу регулярно ходит, в отличие от наших, — заметила мама, вносившая в этот момент кастрюлю с супом.

Поскольку даже ближайшая школа была безумно далеко от заповедника, мы занимались дома, а в школу ездили раз в две недели и, сдав учителям все пройденное и все домашние задания, получали оценки.

— Мы ведь устроили Фаину в школу для талантливых детей, по справке, что ей необходимо много заниматься фигурным катанием, — напомнила тётя Катя. — Там занятия два раза в неделю и по субботам зачёты по пройденному. Так что со сверстниками она тоже общается недостаточно. Да и характер… Словом, у неё часто доходит до стычек с другими детьми, потому что она не знает, как себя надо вести.

— Наши тоже бывают как ёжики колючие, — вздохнула мама. — Особенно младший.

— Надо им побольше общаться друг с другом, и всё будет в порядке, — подытожил дядя Серёжа, вошедший в гостиную минуты две назад и внимательно слушавший разговор. — Раз подерутся, другой, и в итоге притрутся друг к другу.

К счастью, тут в дверях появились министр и его спутники, помывшие руки после дороги, и обсуждение наших «достоинств» — от которого мы беспокойно переминались с ноги на ногу, не зная, куда деться — прекратилось.

Мы спокойно пообедали, а после обеда взрослые охотно разрешили нам удалиться наверх, пока они будут пить кофе.

— Вы слышали? — возбуждённо спросил Ванька, когда вся наша троица устроилась в нашей с Ванькой комнате. — Мы все дикие, вот! Поэтому нормально, что мы дерёмся!

— Ничего нормального в этом нет, — возразил я. — И диким, кстати, был только ты. А в итоге и Фантика «умыли», объявив драчуньей.

— А что, с тобой тоже случается? — спросил Ванька у Фантика — с тем сочувствием, с которым спрашивают, когда находят родственную душу.

— Ну… — Фантик пожала плечами. — Бывает. Но, честное слово, я никогда не бываю виновата, просто так получается… Мама часто говорит, что я «дикая».

— Наша мама тоже нам твердит, что мы «дикари», — сказал я. — И… — я выпрямился. Меня осенила блестящая идея. — Вот что, раз мы все дикие, то давайте поклянёмся больше не сцепляться друг с другом, а создадим «Союз диких». А?

— Здорово! — воскликнул Ванька, а Фантик, тоже горячо поддержавшая мою идею, спросила:

— А чем будет заниматься наш союз?

— Чем угодно! — ответил я. — Сейчас, например, мы можем охранять министра, следить за всем подозрительным… А уедет министр — ещё какое-нибудь дело найдётся!

— Вон, кстати, папа и дядя Серёжа выводят «Буран» из гаража, — сказал Ванька, сидевший на подоконнике.

Уже начинало немного смеркаться. То есть, ещё нельзя было сказать, что наступили сумерки, но свет уже сделался бледно-голубым, и лишь кое-где в нём просверкивало холодное золото. И в этом бледно-голубом свете громко взревел «Буран», а потом его тарахтение стало быстро удаляться, становясь все тише.

— Надеюсь, они быстро справятся, — сказал я.

— Не знаю, — покачал головой мой братец. — Ты ж видел, как она подсела. Набок, да ещё нырнув носом вперёд…

— И какого хрена ты вообразил, будто у тебя хотят отнять снегокат? — спросил я.

— Разве ты такое вообразил? — удивлённо спросила Фантик у Ваньки. — По-моему, речь шла о другом.

Ванька, слегка надувшись, промолчал. Ему очень хотелось заявить, что ничего подобного он не воображал — но в глубине души он чувствовал, что это будет неправдой, а говорить неправду, после того, как мы заключили союз, у него язык не поворачивался.

— Мы ведь строили догадки, почему Степанов прислал нам такие дорогие подарки, — объяснил я. — И пришли к выводу, что это неспроста. А если б мы решили, что дело нечистое — то, конечно, мы должны были бы отказаться от снегоката — если не вернуть Степанову, то, по крайней мере, убрать в чулан и больше им не пользоваться, потому что иначе мы бы чувствовали себя по уши замаранными, всякий раз, когда прикасались бы к нему. А Ваньке стало жалко снегоката, вот он и покатил бочку на нас… И абсолютно зря. Потому что Степанов — какие бы мысли у него не были — ничего дурного после министра не замышляет.

— Откуда ты знаешь? — спросил Ванька — надо сказать, с видимым облегчением: видно, мысль о том, что от снегоката придётся отказаться, исподволь угнетала его до сих пор.

— Сопоставляю факты, — ответил я. — Наш фээсбешник, который отказался принять помощь от людей Степанова, ведь прокатился на снегокате, так? Хотя он знал, чей это подарок… Они с отцом долго беседовали наедине, так? Выходит, отец знал, что имеет в виду Степанов, присылая такие подарки, и успокоил на этот счёт Михаила Дмитриевича. А ведь отец не стал бы успокаивать начальника ФСБ, если бы сам не был уверен, что все эти подарки никак не связаны с приездом министра, так? И ты ведь знаешь отца — он не будет уверенным, пока не отмерит семь раз и не убедится, что прав!

— Да, и ведь ваш папа ответил, что эти подарки — в знак особого уважения и благодарности, когда мой папа спросил, будет он что-нибудь посылать в ответ Степанову или нет! — припомнила Фантик. — Выходит, Степанов благодарил за что-то, что уже было, а не хотел заранее расплатиться за то, что будет! Так?

— Так, — решительно сказал Ванька. — Иначе бы отец не принял подарки… Или отправил бы Степанову в ответ что-нибудь особенное, чего Степанову ни за какие деньги не достать!

— Разве такую штуку можно найти? — удивилась Фантик.

— Ты не знаешь леса! — ответил я. — В диком нетронутом лесу можно найти что угодно.

— Ага! — кивнул мой братец. — Отец однажды приволок такой кусок кривого ствола с наростами — ну точно бегун на старте! Когда отец его ошкурил, так что все изгибы волокон стали видны, а потом покрыл красивым лаком — никто поверить не мог, что это не скульптором сделано! И выражение лица, и мускулы и кроссовки — все как есть, до мельчайших подробностей!

— А где теперь эта статуя? — с довольно большим интересом спросила Фантик.

— Довольно долго стояла у нас в гостиной, — ответил я. — А потом её выпросил один банкир, который купил путёвку и лицензию на отстрел одного лося. Отец расстался с ней довольно охотно, потому что этот бегун слишком много места занимал. А банкир был на седьмом небе! Он потом прислал нам фотографию — поставил эту статую в большом холле конференц-зала своего банка, в самом центре. И написал, что все принимают её за работу какого-нибудь знаменитого художника и спрашивают, неужели ему было по карману приобрести такую вещь — даже ему, понимаешь? А он всем отвечает, простенько этак, что по карману, и у всех лица вытягиваются… Это я к тому, что в лесу можно настоящие сокровища нарыть! В начале оврага, который раньше был руслом реки, мы нашли костяные иглы двенадцатого века, которыми шили паруса… А ещё… Но если начать рассказывать — то это на несколько дней. И про старинные скиты отшельников с их могилами, и про старинные смоловарни, где швы речных судов конопатили, и про пещеры… Но, знаешь, лучше один раз увидеть, чем десять услышать. Вот приедешь летом — мы просто покажем тебе все! Сейчас много не разглядишь — все под снегом. Так сейчас давайте о другом подумаем. О том, как мы будем охранять министра.

— Да, надо припомнить все-все странное и подозрительное, что было за последние дни! — сказал Ванька.

И мы стали припоминать — и скоро совсем сбились и запутались. Просто обалдеть можно, сколько, оказывается, каждый день происходит странных вещей — или, по крайней мере, таких, которые без натяжки можно назвать странными и не совсем обычными. Например, следует ли считать странным, что у мамы пирожки чуть-чуть перестояли в духовке — ведь это случилось после того, как она узнала о приезде министра? Известие о его визите никак не могло выбить её из колеи — к знатным гостям мои родители привыкли. Так может отец поделился с ней чем-то таким, связанным с приездом министра и звонком Степанова, из-за чего мама начала нервничать? Или это произошло просто-напросто в запарке подготовки к празднику. В любом случае, не мешает по-хитрому расспросить маму — вдруг она проговорится?

В общем, мы с изумлением обнаружили, что когда мы говорим «день прошёл как обычно», то, по большому счёту, это неверно. В каждом дне можно углядеть целые тысячи мелких странностей и необычных событий, которые делают его непохожим на любой другой. Это если брать самый заурядный день, а что уж говорить о днях, когда действительно что-то происходило — таких, как тридцать первое декабря! Да ещё со всем наворотом вокруг нынешнего Нового года!

— Так мы далеко не уйдём! — заявил я. — Нам надо сосредоточиться на главном, и принимать во внимание только те странности, связь которых с этим главным для нас совершенно очевидна!

— Да, наверно… — согласился Ванька. — О, смотрите, «Буран» возвращается… И оба наших папы на «Буране», значит, машину им вытащить не удалось!

Мы с Фантиком тоже подошли к окну и увидели, как в сгущающихся сумерках наши папы остановили «Буран», пошли в сарай, выволокли оттуда несколько досок, подлиннее и покрепче, что-то обсудили с вышедшими охранниками и принялись пристраивать доски на «Буране». Топа, видя всю эту суету, вылез из-под своего навесика у сарая и стал бродить вокруг «Бурана» и нюхать воздух, как бы с любопытством читая по оставшимся запахам, насколько удалось вызволить машину и где работа застопорилась. Потом он насторожился — его вообще возмущали любые неполадки и неудачи — и метнулся к воротам, громко залаяв.

— Да, Топа, да! — крикнул отец. — Безобразие! Мы здесь, а машина до сих пор там! Ничего, скоро все уладим!

Топа воспринял одобрительную интонацию отца как разрешение лично проинспектировать состояние дел на месте происшествия — и рванул за ворота.

— Стой, Топа, куда ты! — остановил его отец. — Не вольничай!

Топа с лёгкой обидой поглядел на отца и громко залаял, пытаясь что-то объяснить.

— Да-да, конечно, мы и сами понимаем, что без твоей помощи нам не обойтись, — согласился отец. — Так что можешь пойти с нами. Но не лезь поперёк батьки в пекло!

Топа замялся, словно не зная, удовлетвориться этим или нет. Тем временем папа с дядей Серёжей пристроили доски на «Буране» и выехали со двора.

— Пошли с нами, Топа, коли хочешь! — крикнул отец.

И Топа помчался вслед за «Бураном».

Мы проводили их взглядами.

— Сегодня могут и не вытащить, — заметил Ванька.

— Типун тебе на язык! — возмутился я. — Тогда лучше на глаза взрослых не попадаться! Они будут раздражены на нас и обязательно за что-нибудь всыплют!

— Давайте лучше вернёмся к нашему заседанию «Союза диких», — предложила Фантик.

В этот момент снизу донёсся рык министра — мы аж подпрыгнули. Но тут же сообразили, что это он так смеётся — и его могучий смех эхом разносится по всему дому, сотрясая стены.

— Интересно, что его так насмешило? — сказал я. — Давайте посмотрим!

Мы быстро сбежали вниз и осторожно заглянули в гостиную.

Министр стоял перед ковром Степанова и хохотал. Со вчерашнего дня ковёр стоял в углу, свёрнутым в рулон, и, видно, министра заинтересовало, что же такое изображено на нашем ковре. Охранники и секретарь тоже разглядывали ковёр — с такими лицами, словно они тоже хотят последовать примеру Степана Артёмовича, но сдерживают смех, боясь, что дом может обрушиться, если и они присоединятся к громовым раскатам своего начальника. Наши мамы взирали на них и на ковёр чуть ли не с гордостью: в каком ещё доме можно найти такое чудо, способное доставить столько радости гостям?

— Да… — сказал Угрюмый. — Такое стоило поискать! Мой дед был бы в восторге — он обожал всякие ковры и занавески расцветок «вырви-глаз» и фарфоровых кошечек. Как и многие в моей деревне…

— А его ведь надо на стену повесить, чтоб не обидеть человека… — заметил охранник Юрий.

— Может, его можно как-нибудь спасти, приглушив цвета? — предположил секретарь, Анатолий Максимович. — Скажем, сначала постелить на полу, чтобы по нему походили ногами, а потом почистить — или в снегу выбив или специальным средством? Если цвета поблекнут, то он может быть совсем ничего!

Идея показалась всем вполне разумной.

— Я готов лично принять участие в его вытаптывании! — заявил Степан Артёмович. — После баньки можно этим заняться. А может, в баньку его взять — вдруг от жары он потускнеет, а?

Послышалось приближающееся тарахтение «Бурана».

— Что-то машину опять не слышно, — обеспокоено проговорил охранник Влад. — Неужели так и не удалось её вытащить?

Всё объяснилось очень быстро. На снегокате был только дядя Серёжа. Мы увидели в окно, как он слезает со снегоката и направляется к дому — с таким лицом, что мы сразу заподозрили неладное.

— Сергей, где Леонид? — кинулась к нему мама.

— Всё в порядке, — ответил дядя Серёжа. — Они с Топой… Степан Артёмович, я привёз ваши вещи… Всё, что было в багажнике… И было бы очень хорошо, если бы вы сразу проверили, все ли на месте…

Министр побледнел.

— Ружья! — воскликнул он. — Кроме двух чемоданов, там должны были быть ружья и коробки с патронами!..

Дядя Серёжа медленно покачал головой.

— Ни ружей, ни патронов в багажнике не было!.. — сообщил он.

 

ПИСЬМО ДЕВЯТОЕ. УКРАДЕННЫЕ РУЖЬЯ

В тот момент я первым делом подумал о нашей собственной шкуре: ведь, по сути, ружья пропали из-за нас!.. Если бы мы не подвернулись под колёса, то машину не пришлось бы бросать, а значит, у воров не было бы никакой возможности вскрыть багажник и упереть ружья! Да ещё и патроны к ним!..

Но кто ж знал, что в заповеднике могут находиться какие-то люди!.. Тем более, первого января, когда вообще жизнь вымирает почти до вечера, после полуночных празднований!..

Допустим, наши родители — отец, в первую очередь — понимают, что мы нисколько не виноваты в случившемся. Действительно, несчастное стечение обстоятельств… Но все равно на нас будут поглядывать хмуро и косо. Ведь ружья — это не шутки. И, скорей всего, нам надо будет несколько дней ходить по струнке, чтобы над нами не грянула гроза из-за какого-нибудь нашего проступка.

Думая обо всём этом, я лишь вполуха слушал несколько сбивчивый рассказ дяди Серёжи о том, как они обнаружили пропажу.

— Мы, значит, подвели доски, и опять взяли машину на буксир. Её тряхнуло — и она пошла… Да, Топа очень нервничал и всё время порывался убежать, но Леонид его не пускал… По слишком беспокойному поведению Топы Леонид решил, что он учуял где-то течную суку — он их, то есть, Топа, а не Леонид, это Леонид сказал про Топу — за пятнадцать километров чует, во всех окрестных деревнях, а можно себе представить, что будет, если этакий зверь вломится на деревенский двор со своими ухаживаниями… Вот Леонид все это и говорит, пока управляет «Бураном», а я машину сзади подталкиваю, и чувствую, что она, вроде, встала на доски и все легче начинает идти… И тут у меня под руками багажник дёрнулся — и открылся. Я еле успел отскочить, так всё это было неожиданно, край багажника мне чуть под челюсть не заехал. Леонид выключил «Буран», подошёл поглядеть, в чём дело. И мы с ним разглядели, что замок багажника, вроде, погнут, словно машину вскрывали — и совсем недавно, а потом не смогли или не успели толком закрыть назад. Тогда Леонид велел мне забрать все оставшиеся вещи и увезти их на «Буране», чтобы вы проверили, что пропало, а сам велел Топе искать, сказав, что теперь понимает: Топа чуял не даму сердца, а воров, Топа тут же рванул по следу, и Леонид пошёл за Топой… А я отцепил трос и приехал… Вот, пожалуй, и все…

— Сурово, — вздохнул министр.

Я потянул Ваньку и Фантика прочь — хорошо, мы стояли в самых дверях. Они покорно отошли за мной в коридор, но, когда мы уже скрылись из поля видимости взрослых, Ванька прошипел:

— Куда тянешь? Пропустим самое интересное!

— Ага, пропустим, как нас будут пороть, если мы на глаза попадёмся! — съехидничал я.

— А ведь верно! — ахнула Фантик. — Ружья-то, получается, пропали из-за нас!

— Вот-вот, — сказал я, настойчиво подталкивая Ваньку и Фантика к лестнице. — Поэтому лучше нам отсидеться в наших комнатах, пока страсти чуть-чуть не остынут. Когда приедет отец, мы услышим все разговоры с площадки второго этажа. Но до самого ужина нам лучше и носа не высовывать!

Когда до Ваньки дошло, чем лично нам угрожает пропажа ружей, он в два прыжка взлетел по лестнице и оказался в нашей комнате — мы с Фантиком еле поспевали за ним.

Мы угрюмо расселись кто куда: Фантик на Ванькину кровать, Ванька на мою, а я на стул у окна.

— До чего неудачно всё вышло! — после долгой и тягостной паузы сказал Ванька. — Что теперь будем делать?

— Ждать, пока отец вернётся, — хмуро ответил я. — Больше нам делать нечего…

— А они тоже хороши! — фыркнула Фантик. — Ружья — это такая штука, которую нужно было в любом случае забрать с собой, даже если они были уверены, что ничего не случится! Министр, а до такой простой вещи допереть не мог!

— Наверно, костерят сейчас себя на чём свет стоит! — проговорил Ванька. — Особенно охранники. Ведь это они должны думать о таких вещах…

Опять наступило молчание. Говорить никому не хотелось. Сидя у окна, я напряжённо вглядывался в густеющий мрак, чтобы не упустить момент возвращения отца и Топы. Погода была ясная, и снег отсвечивал, и на фоне мерцающего снега, дополнительно озарённого отблесками света из окон, можно было различить все достаточно чётко.

— Пока не видно? — спросил Ванька.

— Пока нет, — ответил я.

И мы опять притихли.

Да, редко у нас на душе бывало так погано. Я думаю, любой из нас сейчас согласился бы отдать очень много, чтобы не было этой глупой истории и машина министра благополучно доехала…

— Вот и отец с Топой, — сообщил я наконец. — Отец с пустыми руками, и Топа, похоже, не в самом радужном настроении…

Мы прокрались на лестничную площадку и тихо присели у самых перил, чтобы лучше слышать.

— …Мы прошли до шоссе, — говорил отец в прихожей. — И все… Похитители уехали на машине. Ведь они ружья взяли, так?

— И ещё патроны, — донёсся голос охранника Юрия.

— Я сразу так и подумал, что вряд ли вы, Степан Артёмович, едете к нам без ружей, рассчитывая воспользоваться имеющимися здесь…

— Да, ружьё, пристрелянное под свою руку — это великая вещь для охотника, — сказал Угрюмый.

— В общем, надо срочно звонить в милицию и нашему новому фээсбешнику, — сказал отец. — Дорогие были ружья?

— Очень, — сообщил министр. — Льежское, богемское и сделанное в Туле к моему юбилею — сослуживцы преподнесли. Уж не знаю, во сколько им это обошлось, ведь особый заказ делали… Кстати, на тульском серебряная юбилейная табличка со всякими поздравлениями…

— Ну, если ружьё будут продавать, то табличку, конечно, снимут, — сказал отец. Его голос доносился теперь из гостиной, из того угла, где стоял телефон.

— Следы от вывинченных шурупов останутся, — заметил охранник Влад.

— Тоже верно, — согласился отец. — Значит, надо известить милицию, чтобы на городской барахолке выслеживали ружьё с четырьмя следами от шурупов на прикладе… Алло, Михаил Дмитриевич? У нас тут вот какое дело… — отец коротко и ясно описал случившееся. — Да, ждём… Мне известить Алексея Николаевича или вы сами его прихватите?.. Да, хорошо… До скорого.

— Приедут? — спросил министр.

— Да. Будут часа через полтора.

— Выходит, банька нам сегодня не светит… — вздохнул Степан Артёмович. — Что-нибудь ещё сказали?

— Да. Просили до их приезда машину не вытаскивать. Может, ещё какие-нибудь следы найдут. А потом сами помогут её извлечь.

— Подсуропили детки… — раздался мамин голос.

— Дети-то тут при чём? — возразил отец.

— Вот-вот, не надо на детей валить! — пробасил Степан Артёмович. — Они делали всё, что детям положено — что им теперь, сложа руки сидеть? Я-то в их возрасте ещё и не такие коленца отмачивал! Несчастное стечение обстоятельств — и мы сами хороши, лошадиные головы! Огнестрельное оружие нельзя оставлять никогда и нигде!

— Только тише, — сказал отец. — А то дети услышат и поймут, что мы на них не сердимся. Пока они будут опасаться, что им может нагореть, нам всем будет дышаться намного спокойней!

Мы восторженно поглядели друг на друга: ура, гроза миновала!

— Значит, нам можно спуститься вниз? — прошептал Ванька.

— Ни в коем случае! — таким же шёпотом ответил я. — Пусть думают, будто мы ничего не слышали!

— И вести себя тихо всё равно не помешает… Хотя бы до завтрашнего дня! — прошептала Фантик.

— …А я все равно сегодня попарюсь в баньке! — донёсся до нас упрямый голос Угрюмого. — Раз такая нескладень с самого начала путешествия, то надо переламывать невезуху — паром её вышибить! И зря вы, что ли, с самого утра баню топили? Нельзя допустить, чтобы ваш труд пропадал!

— Баню-то можно и по новой раскочегарить, — сказал отец. — Для нас сейчас важнее как можно быстрее схватить воров, чтобы ружья не уплыли. И чтобы, не дай Бог, с ними каких-нибудь дел не успели натворить.

— Ну, народ! — прогудел министр. — Оглянуться не успеешь, как слямзят всё, что плохо лежит! Взять бы этих мерзавцев да… Честное слово, поймал бы — сам бы проучил! Прочёл бы им мораль, чтобы надолго запомнили!

— Ну, моралями их не проймёшь, — сказала мама.

— Смотря какими, — возразил министр. — Я-то имел в виду присказку моего друга юности, который, по-моему, мог в одиночку медведя заломать. «Я, — говорил он, — признаю только моральные средства убеждения. А лучшее средство морального убеждения — это мой кулак!» и огромный кулачище показывал.

Взрослые внизу рассмеялись.

— Сколько у нас времени до их приезда? — продолжил министр. — Не меньше часу? До чего противно вот так сидеть и ждать!.. Ладно, пошли, что ли, устроимся пока в нашем доме…

Поняв, что больше ничего интересного ожидать не приходится, мы удалились в нашу комнату.

— Интересно, почему отец сказал «воров», а не «вора»? — вопросил Ванька.

— Это понятно, — ответил я. — В одиночку в заповедник мало кто сунется.

— Как по-твоему, — спросила Фантик, — это могли быть те самые браконьеры, которые вчера здесь орудовали?

— Могли, — сказал я. — Но с их стороны это просто невероятная наглость — наведываться два дня подряд, и так близко к центральному комплексу… Обычно так только дураки поступают, так что, я думаю, их поймают довольно быстро.

— Хорошо бы… — вздохнул Ванька. — А то и правда… С самого начала года все наперекосяк получается!

— Само собой ничего на свете не получается, — возразил я. — Если бы ты не начинал брызгать от бешенства слюной по любому поводу, то ничего бы не было!

— А иди ты!.. — огрызнулся Ванька. Но довольно вяло огрызнулся, надо сказать. Хоть он и обожал спорить против очевидного, но тут был не тот случай.

— Скажите лучше, что мы сейчас делать будем? — быстро вмешалась Фантик.

— Можно погулять, — сказал я. — Или с Топой пройтись, или начать строить снежную крепость, чтобы завтра в снежки играть. Но если мы решили, что лучше не вылезать из комнаты, то… — я задумался.

— Чего тут голову ломать? — сказал мой братец. — Мы за всей этой суматохой совсем про наш «паззл» забыли!

— Правильно! — вспомнила Фантик. — Вам ведь подарили «паззл», и большой!

— Расчищайте стол! — распорядился я.

Мы убрали со стола подарки и всё остальное, и достали «паззл».

— С чего начнём? — спросил Ванька, когда мы вскрыли коробку.

— По-моему, сперва надо разобрать все по цветам, — предложила Фантик. — Голубые кусочки неба в одну кучку, серые и коричневые кусочки замка в другую, зелёные — в третью, и так далее. Так потом намного легче будет собирать.

— Верно! — ответил я. — И ещё выбирайте отдельно все крайние кусочки, чтобы мы сразу составили рамку картинки. Двигаться от краёв к центру будет намного удобней…

Мы с таким увлечением взялись за дело, что забыли обо всём на свете. Мы даже не слышали, что творилось внизу и как приехала милиция.

Мы очнулись только тогда, когда к нам в дверь постучали. Больше двух часов пролетело незаметно, и за это время нам удалось собрать только рамку картинки и малюсенький кусочек неба.

— Войдите! — крикнули мы.

В комнату вошли Михаил Дмитриевич и охранник Юрий.

— Ещё раз привет! — сказал Михаил Дмитриевич. — Опрос свидетелей.

— Вам удалось что-нибудь выяснить? — спросил Ванька.

— Выясняем, — усмехнулся Михаил Дмитриевич. — У меня ведь нет волшебной палочки… Или волшебного зеркальца, чтобы увидеть в нём преступника. Но до истины мы докопаемся!

— Боюсь, свидетели из нас фиговые, — сказал я.

— А вдруг! — сказал Михаил Дмитриевич. — Ничего нельзя упускать, иногда такая полезная мелочь может выскочить… Итак, с чего всё началось?

— Ну, мы поспорили из-за снегоката, стали гоняться друг за другом и выскочили на дорогу… — начал я.

И, все втроём, мы достаточно подробно — хотя и чуть-чуть сумбурно, потому что перебивали друг друга — описали, что произошло на дороге.

— Скажите, а как вёл себя ваш замечательный пёс? — спросил Михаил Дмитриевич.

— Нормально себя вёл, — ответил я, оглянувшись на Ваньку и Фантика, и они закивали, подтверждая мои слова.

— Вам не показалось, что он нервничает так, будто кроме находящихся в машине где-то поблизости есть ещё посторонние?

— Нет… — ответил я, чуть подумав и опять оглянувшись на Ваньку и Фантика, и опять они закивали.

— А насколько далеко он вообще может учуять присутствие чужих? — поинтересовался Михаил Дмитриевич.

— Довольно на большом расстоянии, — ответил я. Как-то получилось, что весь разговор предоставили вести мне — как самому старшему. — Километра за три точно.

— То есть, в окружности как минимум три километра никого подозрительного быть в тот момент не могло? Особенно вчерашних браконьеров, ведь пёс уже знал, что их запах — это запах нехороших людей, о которых надо немедленно предупредить?

— Я думаю, что и в большей окружности, — сказал я. — Бывали случаи, когда на резкий запах он реагировал километров за десять.

— А шоссе? — вдруг спросил охранник Юрий.

Я хлопнул себя по лбу.

— Правильно! От того места до шоссе приблизительно два километра по прямой. Просто дорога, по которой вы въезжали в заповедник, идёт наискосок. Но дело в том, что все, происходящее за границами заповедника, Топу не касается. Он знает, что там постоянно и люди, и машины, но что это не входит в охраняемую зону. Он, кстати, и на людей в заповеднике — на тех же грибников или лыжников — может не реагировать, если от них не исходит запах опасности.

— А запах опасности он чует всегда? — спросил Михаил Дмитриевич.

— Всегда — и безошибочно! — заявил Ванька.

— Выходит, если бы в тот момент кто-то находился на обочине шоссе, то Генерал Топтыгин не стал бы на него реагировать?

— Только не вчерашние браконьеры! — уверенно сказал я. — Топа знает, что их надо задержать, как только он их учует. А значит, он поднял бы шум, даже учуяв их на шоссе — или далеко за шоссе. И, возможно, немедленно кинулся бы их «арестовывать».

— Вы всё-таки следите, чтобы он не проявлял излишней самостоятельности, — с беспокойством сказал охранник Юрий. — А то ведь такие бандюги и пристрелить могут…

— Топу не пристрелишь! — с жаром заверил я. — Но ему ведь никто и не позволяет самовольничать. Вот и вчера — он явно чуял чужих, но отец запретил ему отправляться на разведку в одиночку, и Топа послушался, как слушается всегда. Он знает, что хозяин понимает больше, и если запрещает что-то делать, то, значит, неспроста.

— Но ведь твой отец потом решил, что Топа нервничал из-за чужих, так? — спросил охранник. — А сперва он считал, что пёс учуял даму, разве нет?

— Если бы он почуял даму, его не так легко было бы обуздать, — объяснил я. — Это был бы тот единственный случай, когда Топа мог дать дёру, на все наплевав. Во всяком случае, не послушался бы с первого оклика. Я думаю, когда отец понял, что он учуял не даму, а чужих, то перестал удивляться его покладистости.

— Но, всё равно, нельзя исключать, что пёс всё-таки нервничал из-за дамы? — вопросил охранник.

— Нельзя, — согласился я. — Но это маловероятно. И потом, Топа ведь взял след похитителей и провёл отца до самого шоссе…

Охранник на это ничего не ответил, но как-то недоверчиво покачал головой.

— Вы не верите, что Топа шёл по правильному следу? — возмущённо спросил Ванька.

— Работа у нас такая, что надо учитывать все вероятности, — ответил охранник.

— Но разве вы не нашли следы? — спросила Фантик.

— Со следами есть небольшая загвоздка… — пробормотал охранник. — И уже слишком темно, чтобы их искать. Завтра с утра все как следует проверим — лишь бы ночью снегопада не было…

— Но ведь можно медленно ехать на машине и светить фарами, — заметил Михаил Дмитриевич. — Я могу вести машину, а вы пойдёте перед ней, выглядывая следы…

— Да, пожалуй, так и стоит сделать, — кивнул охранник. — У меня вопросов к ребятам больше нет. А у вас?

— Тоже не имеется, — сказал Михаил Дмитриевич.

— Благодарю вас, — кивнул нам охранник. И направился вниз.

Михаил Дмитриевич чуть задержался, и я окликнул его, когда он был уже в дверях.

— Михаил Дмитриевич!..

— Да? — обернулся он. — Кстати, называйте меня просто Михаилом. Или Мишей, как вам больше нравится. Я до сих пор никак не привыкну к этому торжественному обращению по имени-отчеству, — он слегка поёжился. — Будто тебя надувают через соломинку, чтобы ты казался важнее… И потом, я ведь не намного старше вас.

— Хорошо, — сказал я. — Я вот чего не понял… Раз вдоль следа воров можно проехать на машине, то, выходит, они удирали по дороге? Ведь напрямки машина к шоссе не пройдёт…

— Верно, по дороге, — подтвердил Михаил. — Разве отец вам не сказал?

— Он просто сказал, что прошёл по следу, а мы не спросили, как шёл этот след. И мне сначала вообразилось, что прямо через лес и русло реки…

— Нет, шёл по дороге — если это вообще был тот след. Может, я открою вам служебную тайну, но всё-таки скажу: полковник подозревает, что Топа мог неправильно понять вашего отца и пойти по обратному следу собственной машины министра, которую вы так здорово отправили в канаву…

— Полковник?! — все втроём воскликнули мы.

— Ну да. А вы не знали? — удивился Михаил. — Очень опытный офицер. Абы кому охранять министра не доверят.

— Поэтому вы с ним и были так..? — Ванька искал подходящее слово, но никак не мог найти.

— Так почтителен? — Михаил сам пришёл на помощь моему брату. — Конечно! Ведь я всего лишь лейтенант, так что должен соблюдать субординацию. Пока он здесь, решающее слово всегда будет за ним.

— В общем, преступники были на машине, так? — сказал я. — И тогда понятно, почему они так быстро появились и быстро исчезли. Но со следами машины… Да, действительно, это не следы в чистом снегу. На дороге снег утрамбованный, да ещё в последние дни ездили по нему много, так что отличить следы одних колёс от других…

— Очень трудно, особенно в темноте, — согласился Михаил. — А разобраться желательно ещё сегодня.

— А второй охранник министра — тоже полковник? — полюбопытствовал Ванька.

— Нет, майор. Но тоже заслужил это звание не просто так, как вы понимаете.

— Как вы думаете, можно их расспросить про всякие ихние приключения? — спросил Ванька.

— Думаю, можно. В конце концов, за спрос денег не берут. В крайнем случае, откажутся вам что-нибудь рассказывать, вот и все.

И Михаил вышел.

— Может, он и опытный, — проворчал Ванька. — А все равно дурак. Не может наш Топа ошибаться, и это любому ёжику должно быть понятно!

— Да, мне тоже Михаил нравится больше, — сказала Фантик.

— Не волнуйтесь, все они знают, что делают, — вмешался я. Мне не очень хотелось продолжать разговор на эту тему. — Этот Юрий, который оказался полковником, ведь ясно сказал: они должны учитывать все, даже то, что вряд ли может быть.

— Ну… — протянул Ванька. — Наверно, обязаны. Но это ж свихнуться можно, если всех подозревать.

— По-твоему, они и наших родителей могут подозревать? — спросила Фантик.

Вот это мне уже совсем не понравилось. Ещё немного — и они додумаются до того, до чего уже додумался я. Всё-таки, я был самым старшим, поэтому соображал немножко быстрее. И я чувствовал, что мне надо как можно быстрее посоветоваться с отцом.

— Глупости! — сказал я. — Им просто надо восстановить все по минутам, чтобы было легче поймать воров… Дай-ка мне вон тот кусочек неба, на самом углу стола. Кажется, он должен подойти вот сюда.

Ванька машинально протянул мне нужный кусочек, продолжая размышлять над услышанным и полный обиды за Топу. Но через пять минут и он, и Фантик опять втянулись в собирание картинки, и мы собирали её до самого ужина.

 

ПИСЬМО ДЕСЯТОЕ. ЗАТИШЬЕ ПЕРЕД БУРЕЙ

Остаток вечера прошёл без особенных событий. Мы видели в окно, как уезжали Михаил Дмитриевич и Алексей Николаевич, как полковник Юрий подсел к ним в машину и через некоторое время вернулся пешком. Мы поняли, что они искали следы воров при свете фар, как и собирались. Потом министр всё-таки отправился париться в баню — «всем злам назло» — прихватив с собой охранников и секретаря, да и застрял там. Нас позвали ужинать и покормили отдельно, а взрослые готовились сесть за стол позднее, когда министр напарится. После ужина о нас как-то забыли, и мы воспользовались этим, чтобы довольно значительно продвинуть вперёд собирание «паззла». Раза два мы слышали крики и подбегали к окну. Это министр выскакивал из бани, обмотавшись полотенцем, и растирался снегом, заставляя проделывать то же самое и трёх своих сопровождающих. Охранники выдерживали неплохо — ещё бы, по их профессии им полагалась крепкая закалка — а вот секретарь совсем сломался, и из бани к ужину охранники буквально его доволокли через двор, потому что шевелить ногами он уже не мог. Потом снизу донеслось звяканье посуды, весёлые голоса и долгие разговоры.

Словом, лишь расходясь спать — это было около двух ночи — взрослые обнаружили, что и мы ещё не спим. Нас быстро разогнали по кроватям, но особенно не ругали — ведь, в конце концов, они сами на этот вечер махнули на нас рукой.

А мы не сопротивлялись — не только чтобы не раздражать взрослых, но и потому что у нас уже слипались глаза. Я и не помню толком, как добрался до кровати и как заснул.

Утром я проснулся от каких-то странных звуков: будто большая птица била крыльями. Секунду я соображал, что это может быть, потом прошлёпал к окну.

Посреди двора сияло в белом снегу яркое прямоугольное пятно замечательного степановского ковра, а вокруг него ходил секретарь министра, молотя по ковру выбивалкой. Время от времени он зачерпывал рукой пригоршню свежего снега и тонкой серебристой пылью рассыпал по ковру. Надо сказать, что когда цвета подёргивались серебристо-белой дымкой, ковёр начинал выглядеть значительно лучше. Во-первых. Приглушеннее, а во-вторых, в них появлялся изысканный и благородный оттенок.

Жаль, этот оттенок нельзя закрепить и сохранить, думал я, наблюдая за трудами секретаря: снежная пыль взвивалась облачками под его выбивалкой, улетала прочь, и там, где она развеивалась, глаза опять начинало жечь нестерпимо ядовитое сияние.

Я припомнил, что ведь да, вчера министр забрал ковёр в баню, осуществляя свой замысел попробовать привести его в божеский вид. Теперь, во исполнение второй части плана, секретарь с утра пораньше чистил ковёр. Наверно, исполняя распоряжение министра, пока сам министр только вставал после вчерашнего утомительного дня. И это при том, что ему досталось больше всего — из бани «мёртвым» вынесли — а министру и охранникам, здоровым бугаям, перегрузки в парной были хоть бы хны! Но пойди ослушайся приказа начальника… Да, подумал я, хоть министр — мужик весёлый и добродушный, но привык, чтобы все плясали под его дудку и с полуслова кидались исполнять любое его желание, так что работать под его началом, наверно, несладко…

Впрочем, вполне возможно, подумал я, что секретарь отправился спать намного раньше других. Его голоса вчера вообще не было слышно во всё время затянувшегося взрослого ужина, и очень вероятно, что министр пощадил его и отпустил, наказав взамен встать пораньше. Точно сказать я не мог, ведь вниз мы не спускались, и могли судить обо всём только по приглушённо доносящимся голосам.

Секретарь обошёл ковёр и стал выбивать ярко-зелёную траву. Над травянистыми бугорками поднялись лёгкие облачка — будто, подумалось мне, туда попадают пули охотников, летящие мимо цели. Проследив, куда направлены ружья охотников, я увидел, что они и впрямь направлены мимо кабана — в довершение ко всем другим глупостям изображённой на ковре картины. Попасть в кабана не мог ни один из них, так что кровь, хлеставшая у кабана из бока, была конечно, от раны, полученной раньше. А ранение в бок для кабана всё равно что царапина… Ну, не совсем так, конечно, но оно не только не смертельное, а к тому же скорее способно разъярить его, чем лишить сил. А разъярённый кабан, способный сражаться — это зверь пострашнее любого другого. Кабан может задрать медведя, если ему удаётся встать так, чтобы прикрыть свой тыл, а в книжке одного индийского охотника (в библиотеке отца было полно всяких записок охотников, охотившихся в разных частях света), описывается, как этот охотник стал свидетелем яростной битвы кабана и огромного тигра — битвы, в которой победителей не оказалось, потому что от полученных ран и кабан и тигр умерли прямо на месте сражения… Но, сами понимаете, со зверем, который может тигра убить, если его «рассвирепить» (одно из словечек моего братца), шутить не стоит. То, что он вот-вот поднимет на клыки одного из этих глупых мазил на ковре (я даже мог показать, какого), сделалось для меня очевидным. Художник, видно, даже не представлял себе, что такое охота на кабана, иначе его охотники не стреляли бы так неудачно.

С первого этажа до меня слабо донеслись голоса и звяканье посуды. Значит, родители встали, и можно спуститься позавтракать. Я оглянулся на Ваньку. Он спал без задних ног, и я решил его не будить. Может, после завтрака мне удастся поговорить с отцом. А если нет, то я наконец-то заберусь в тихий уголок и открою первый том Фенимора Купера. Когда родители дарили мне собрание его сочинений — они знали, чем мне угодить. Как-то так вышло, что я прочёл лишь «Последнего из могикан» и «Прерию», а ведь были ещё и «Зверобой», и «Следопыт», и «Пионеры», и «Шпион»… Я заранее предвкушал наслаждение, когда смогу найти несколько часов, чтобы поваляться на диване и полностью погрузиться в мир американских первопроходцев — в мир диких лесов и озёр, так похожий на нашу природу. Может быть, поэтому мне так понравились те вещи Фенимора Купера, которые я уже прочёл.

В общем, я тихо спустился вниз и застал всех наших родителей за завтраком.

— Проснулся, ранняя пташка? — приветствовала меня мама. — А где остальные?

— Ещё спят, — ответил я. — Я решил их не будить.

— Надо бы их поднять, — озабоченно сказала тётя Катя. — А то у них весь режим собьётся. Ложатся за полночь, встают невесть когда…

— Пусть расслабятся на праздники, — сказал отец, а дядя Серёжа кивнул головой в знак согласия. — Уже сегодня жизнь начнёт входить в норму. Какие у вас планы? — спросил он у меня.

— Ещё не знаю, — сказал я, делая себе бутерброды. — А у вас?

— Скоро поедем машину вытаскивать, — сказал отец, поглядев на часы. — Вот только Михаила дождёмся… Он хочет последний раз осмотреть место происшествия, при дневном свете. Кстати, министр со своими охранниками уже там!

— Да ну? — удивился я. Я-то воображал, что министр ещё только глаза продирает. — Сам хочет во всём разобраться?

— Сказал, что дикий лес для него — дом родной, — сообщил дядя Серёжа. — Что он в молодости и охотился, и по тайге бродил, поэтому лесные следы умеет читать почище любого сыщика. Что он всей своей охране нос утрёт!..

— А секретарь с ними не пошёл, потому что министр велел ему ковром заняться? — спросил я.

— Да, — сказала мама. — Да он и сам заявил, что ему легче ковёр выбивать, чем таскаться по лесу. После вчерашней баньки он всё ещё сам не свой.

— М-да, ухайдокал его Степан Артёмович! — усмехнулся отец.

— И всё-таки, нельзя так над человеком измываться! — сказала мама. — Когда человек, едва сев ужинать, от одной рюмки валится с закрытыми глазами, и охранникам приходится на плечах уносить его в постель… Степану Артёмовичу не подтрунивать над ним надо после этого, а оставить в покое! Ну, не создан организм секретаря для таких перегрузок — что теперь, совсем ничтожеством его считать?

— Да не считает его ничтожеством Степан Артёмович, — возразил отец. — В секретари бы не взял, если б считал… А что подтрунивает — так ведь добродушно.

Мама, по-моему, не совсем была с этим согласна, но промолчала.

— Похоже, мне удалось найти с ним контакт, — задумчиво сказал дядя Серёжа. — Спасибо тебе, что ты так естественно навёл разговор на мои занятия и проблемы. Сам бы я ни за что не решился об этом заговорить.

— Да брось ты! — сказал отец. — Хорошо будет, если твоя проблема вдруг решится, вот и все… — он встал из-за стола. — Я буду у себя в каморке. Мне надо ответить на несколько деловых писем. Дела, к сожалению, не ждут… Когда приедет Михаил, покажите ему, где меня найти.

Вот он, подходящий случай, подумалось мне! Но я не стал сломя голову кидаться вслед отцу, на ходу дожёвывая завтрак, а чинно посидел ещё минут десять. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь, даже мама, догадался, как срочно и настоятельно мне надо поговорить с отцом.

Поэтому я выждал, пока взрослые опять увлекутся своими разговорами и перестанут обращать на меня внимание, а потом тихо выскользнул из-за стола.

Комнатка, которую отец называл своей «каморкой», была по сути его рабочим кабинетом. Там он занимался всеми «бумажными» делами, составлял таблицы и графики, по которым было видно состояние всего его лесного хозяйства — от численности бобров до интенсивности нерестового хода форели в разные годы, от времени прилёта утиных стай до схем с участками больного леса и новых лесных посадок (больные участки заштриховывались красным, новые посадки — зелёным) — расшифровывал и переносил на бумагу всё то, что наговаривал на диктофон во время своих долгих инспекционных походов, делал выписки из книг и справочников по своей тематике; словом, как он это называл, «подтягивал болты». «Это подводная часть айсберга, — говаривал он. — Невидимая работа, благодаря которой я могу предвидеть жизнь леса на много лет вперёд и вовремя определять, где надо будет вмешаться.»

Эта «каморка» находилась в конце коридора первого этажа, и лестница на второй загораживала её дверь так, что комната получалась совсем уединённой. Я тихо прошёл туда и так же тихо приоткрыл дверь. Отец сидел ко мне спиной и писал.

— Папа, — проговорил я, — можно мне с тобой посоветоваться?

— Да? — он поднял голову от бумаг и повернулся ко мне. — Заходи, не бойся. Что случилось?

Отец знал, что если я вторгаюсь к нему во время его работы, то по пустякам отвлекать его не собираюсь.

— Много чего, — сказал я, заходя в каморку и аккуратно затворяя за собой дверь. — Ну, во-первых, мне не нравится этот охранник, который оказался полковником. Он всё время давил на то, что ружья украл кто-то из своих — иначе бы, мол, Топа с его нюхом поднял тревогу намного раньше. Он явно подозревает дядю Серёжу — ведь больше некого подозревать. Но зачем дяде Серёже воровать ружья? Да и как бы он сумел это сделать?

Отец нахмурился. Видно, он думал о том же самом, и эти мысли не давали ему покоя.

— Допустим, — сказал он. — И что ты предлагаешь сделать? Побыстрее поймать воров? Мы и так делаем всё возможное.

— Нет, — ответил я. — Я понимаю, что поймать воров — это то, что не совсем от нас зависит. Но мне кажется, мы могли бы придумать что-нибудь, чтобы объяснить этому полковнику Юрию, что нельзя смотреть на всех так, будто все в чём-то виноваты и всех надо побыстрее схватить. Ведь так в нашем доме жить будет нельзя, пока министр не уедет!

— По-твоему, он именно так смотрел? — с лёгкой улыбкой спросил отец, откидываясь на спинку своего вертящегося кресла.

Эта улыбка слегка смутила меня, и я замялся.

— Ну…

— Не стесняйся, говори, что думаешь, — подбодрил меня отец.

— Прежде всего я думаю о Фантике, — сказал я. — Каково ей будет, если она поймёт, что её отца подозревают? Ну, и всем нам будет кисло.

— Разумеется, с Ванькой ты об этом не говорил? — осведомился отец.

— Нет, — ответил я. — И не только потому, что он ещё мал для таких разговоров. Ванька — как раз вторая проблема, о которой я хотел с тобой поговорить. Понимаешь…

— Ну? — чуть подстегнул меня отец.

— Ванька решил заделаться защитником животных, — сообщил я. — Видишь ли, до него вдруг допёрло, что шапки и шубы делают из живых животных.

— Гм… — отец почесал подбородок. — Ясно, чем это пахнет. Ты, надеюсь, объяснил ему, что нашим гостям нельзя устраивать никаких демонстраций?

— Объяснил.

— Вот и хорошо. Смотри, чтобы Фантик сама ничего не заподозрила. Она умная.

— А сам ты что об этом думаешь? — спросил я.

— О защите животных?

— Да.

— Это трудно объяснить, — сказал отец. — Но попробую. Во всём нужна разумность. И отсутствие… ну, того, что называют или рвачеством, или жлобством. Ты помнишь историю про деда Мазая и зайцев?

— Помню, разумеется!

— Что дед Мазай говорил зайцам, когда их отпускал?

— Ну… Бегите, мол… «Слушайтесь, зайчики, деда Мазая»…

— Не совсем так. Он им говорит: «Только уж не попадайтесь зимой!» И добавляет: «Я их не бью ни весною, ни летом: шкурка плохая, линяет косой!»

— То есть… — я задумался. — Он их спасал, чтобы зимой ему побольше шкурок было?

— Вовсе нет! — ответил отец. — Он их спасал, потому что ему было их жалко! Но для него это не исключало, что зимой он будет заготавливать заячьи шкурки. В данном случае, он проявил себя самым что ни на есть разумным человеком. А ведь были в его времена, да и сейчас есть, такие горе-»охотники», — отец непередаваемым презрением в голосе закавычил это слово, — которые во время половодья подплывают к кочкам, на которых спасаются зайцы, и бьют их десятками, веслом или прикладом ружья… Понимаешь, в природе все взаимосвязано. Если зайцев становится слишком много, они начинают губить лес. Но волки не дают зайцам размножиться так, чтобы они стали опасными для всего окружающего. С волками тоже бывает очень по-разному. Есть места, где волки находятся под охраной закона, как исчезающий вид. А есть места, где за волчью шкуру платят премию, потому что волки слишком расплодились. И с кабанами то же самое. Мы охраняем кабанов, но при этом стараемся сдерживать их численность. Ведь если кабанов станет слишком много, они перероют весь заповедник так, что лес начнёт болеть и умирать. Словом, что ни возьми — одно сдерживает другое, и вся природа состоит из таких сдержек и противовесов. И человек как часть природы изначально участвовал в этом цикле. Если бы мы не были нужны природе, нас бы здесь, на этой земле, не было. Другое дело, что люди часто берут намного больше того, что им полагается, особенно в наши времена… Но если устроено так, что мы едим мясо животных и согреваемся их мохнатыми шкурами — значит, это нужно не только нам.

— Но вот ты говоришь, — сказал я, — что поддерживаешь равновесие в заповеднике. Но разве это не искусственно? Ведь лес, вроде, должен жить сам, и сам решать, куда ему… ну, расти, что ли, или развиваться.

— О, это совсем другая тема! — рассмеялся отец. — Видишь ли, если бы наши леса были бескрайними, как в старину, то они бы, так сказать, «самосохранялись». Но, хоть наш заповедник и кажется огромным… Нет, он действительно огромен, без всяких «кажется»… И, всё равно, это только малая часть былого, со всех сторон окружённая цивилизацией, с её городами, заводами и прочим. Поэтому у леса нет бесконечных резервов, которые были прежде. Вот и приходится помогать ему. Иначе бы и заповедники — и заказники, и национальные парки, в мире по-разному называют эти охраняемые остатки нетронутой дикой природы — были не нужны… — он помолчал немного и вернулся к прежней теме. — Жаль, вы с Ванькой вчера не слышали, как Сергей рассказывал министру, с чего начиналось его хозяйство. Он ведь сначала занимался исследованием поведения пушных животных как учёный, а потом их… ну, можно сказать, лабораторию, хотя вернее было бы назвать экспериментальным хозяйством… перестали финансировать. Сергей не мог смотреть, как звери умирают от голода. Он ушёл. Ему позволили взять нескольких самых слабых зверей — мол, все равно доходяги, так пусть лучше у Сергея помирают, чем в хозяйстве. Но Сергей — отличный специалист, и он их выходил. Буквально ночей не спал, пока его выздоровевшие звери не начали давать здоровое потомство, и дело пошло.

— Об этом надо рассказать Ваньке, — заметил я.

— Обязательно. Я сам постараюсь с ним поговорить. Главное — быть разумным. Жалость без разума — это… — он махнул рукой. — Если ребёнка всё время жалеют по поводу и без повода и бесконечно причитают над ним, то что из него получится?

— Нытик и плакса, — сказал я. — А может, и ябеда.

— Верно. В общем. Получится слабый человек, которому в жизни придётся очень трудно. Этакий вечно раскисающий эгоист, который ни с кем не считается, а в своих бедах и неудачах винит всех других. С природой то же самое… Но я понимаю Ивана Леонидовича, — добавил отец после паузы. Он частенько называл Ваньку по имени и отчеству — я бы сказал, с полушутливым уважением к его бронебойному характеру. — Мне самому бывает жалко тех или иных зверушек. Это необъяснимо, это просто пристрастие. Ты, может быть, заметил, что я никогда не стреляю белок? Рука не поднимается, и все тут, хотя и воротники и шапки из белок выходят отличные… В общем, — он усмехнулся, — помнишь один из ценных советов, которые Атос дал Д'Артаньяну?

— «Потребляй, но не злоупотребляй»? — отец часто цитировал этот совет, в числе других цитат из «Трёх мушкетёров», поэтому мне не трудно было догадаться, что он имеет в виду.

— Вот именно. Я постараюсь объяснить это Ваньке, но и ты меня поддержи, заведи разговор при случае. Ведь и мы в заповеднике потребляем, но не злоупотребляем. Охотимся ровно в тех пределах, которые для леса не только не вредны, но даже полезны… — отец вздохнул. — Да, насчёт охоты… Вот наша главная проблема.

— Из-за пропавших ружей? — спросил я.

— Наоборот. Я бы сказал, что в данных обстоятельствах ружья пропали очень кстати.

— Почему? — изумился я.

— Ты ведь видел, как охотится Степан Артёмович? Всем должен показать, какой он охотник! Встаёт на точке, на которую гонят кабана, и ни-ни, не вздумай помогать ему или его подстраховывать. Он должен уложить кабана сам, без посторонней помощи!

— Но ведь у него это всегда получалось!

— Получалось. Но всё равно он неоправданно рискует. Один неудачный выстрел — и он попадёт на клыки. Если попробовать стрелять одновременно с ним, затаясь где-нибудь, то с ним такая штука не пройдёт, он слишком опытный охотник! Такой разнос устроит, что костей не соберёшь! Он ведь даже охране не позволял держаться рядом с ним, когда ждал поединка с кабаном — мол, настоящий охотник должен действовать в одиночку! Мы все и раньше тряслись, что с ним что-нибудь произойдёт и тогда нам головы не сносить — а теперь тем более! Представь, что будет, если на охоте с ним случится что-нибудь нехорошее! Мафия, которой он перешёл дорогу, будет плясать от радости, а нас до скончания века будет мурыжить следствие, пытаясь окончательно разобраться, несчастный случай это был или хитрое убийство!

— Но ведь сейчас можно было бы его убедить…

— Что ты! Даже заикаться нельзя! — отмахнулся отец. — Вот почему и я, и охранники вздохнули с некоторым облегчением, когда ружья пропали. Это не значит, что мы их не будем искать. Но лучше всего было бы, если бы они нашлись к самому отъезду министра — а то и после его отъезда. То есть, охота может быть вообще отменена — что в данных обстоятельствах было бы самым лучшим. А если и состоится, то вот тебе повод убедить Степана Артёмовича, что одному ему ждать кабана нельзя: мол, ружьё не ваше, не пристрелянное вам под руку, не знакомое вам — мало ли что может быть, поэтому пусть лучше при вас будет человек для подстраховки. Мол, пощадите наши головушки, чтобы нас не записали с сообщники мафии, если вы промахнётесь из незнакомого ружья и кабан на вас нападёт!

— Выходит, пропажа ружей выгодней всего тебе и охранникам? — удивлённо спросил я.

— Да, — отец рассмеялся. — Так что, как видишь, у меня был повод — а возможностей вскрыть багажник и тихонько забросить ружья в снег за кусты, чтобы потом забрать, у меня тоже было навалом! Но я этого не делал, даю тебе честное слово!

— Ты-то не делал, а вот этот полковник… — с сомнением проговорил я. — У него возможностей было ещё больше. Может, он вынул и спрятал эти ружья ещё до того, как ехать к нам! И лежат они себе спокойненько в Москве, в каком-нибудь шкафу… А замок багажника он слегка попортил, чтобы выглядело, будто машину вскрывали. И при этом попортил очень аккуратно — чтобы багажник открывался лишь при сильном нажатии, и не распахнулся бы даже от сильной тряски по ухабам!

— В любом случае, он бы распахнулся, когда машина вылетела в кювет, — указал отец. — Но ведь этого не произошло, ты сам видел. Значит, багажник взломали уже позже — скорей всего, между двумя нашими ездками к машине.

— Этот полковник Юрий мог придумать какую-нибудь хитрость, — упёрся я. — Он, по-моему, на что угодно способен!

— Пропажа ружей — и для него крупное ЧП! — сказал отец. — Даже если ружья найдутся, он получит такую чёрную метку в послужном списке, которую трудно будет стереть! Хочешь сказать, он мог бы рискнуть карьерой, и даже званием, ради безопасности своего подопечного?

— Почему нет? — вопросил я. — Ведь если с министром что-нибудь случится, ему будет ещё хуже! Вот он и выбрал меньшее из двух зол!

— Он искренне хочет найти эти ружья. Видишь, даже Сергея стал подозревать…

— Для отвода глаз! — уверенно заявил я. Полковник Юрий нравился мне все меньше, и я не сомневался: он вполне может навести тень на невинного человека, если ему это будет надо.

— Не думаю, — отец покачал головой. — Он обязан подозревать, вот и подозревает. Надо сказать, ему не позавидуешь! Министр — из тех людей, которых очень нелегко охранять. Степан Артёмович во всём видит попытки стеснить его свободу, и в итоге не выполняет того, чего требует элементарное благоразумие. А ведь случись что, с охраны будут спрашивать по всей строгости, никто не примет в расчёт, что охраняемый не внимал требованиям безопасности! На то они и профессионалы, чтобы преодолевать даже такие трудности! Охранник одного из наших высоких гостей, похожих на министра, когда-то обмолвился мне в сердцах, что такое поведение — это неуважение к охране, создание лишних проблем в их и без того сложном труде. Могу его понять. Как понял бы и этого полковника Юрия, если бы у него вырвалось то же самое.

— Мне вообще показалось, что министр иногда не очень считается с людьми, — рискнул заметить я.

— Ну… — отец задумался, ища слова, чтобы получше мне объяснить. — Степан Артёмович славный мужик. Это как раз тот случай, когда говорят, что недостатки человека являются продолжением его достоинств. И вообще, идеальных людей не существует. Если бы министр не чувствовал себя крепким хозяином того дела, которое ему доверено, и не болел бы за него душой, он никогда бы не пошёл наперекор мафии, у которой все и повсюду схвачено и куплено. Но эти же его качества — умение требовать, умение не бояться и делать то, что он считает правильным, умение все держать в руках — порой чуть-чуть превращают его в деспота, решающего за других людей и просто не находящего времени подумать, что у них могут быть совсем другие желания, и не обязательно им должно нравится то, что нравится ему. Он… — отец опять задумался. — Помнишь, когда ты был маленький, мы звали тебя «Сам Самыч»? Потому что по любому поводу ты кричал: «Сам, сам!» Не давал кормить тебя с ложки, не давал одевать, бежал со всех ног, чтобы, опередив нас, включить телевизор? И жутко обижался, когда тебе что-то не позволяли делать самому. Так вот, министр из таких же «Сам Самычей». И как тебе бывало сложно объяснить, что какие-то вещи тебе пока делать нельзя, потому что для тебя они просто опасны — например, вести Топу на поводке или пытаться выбирать из воды тяжёлую сеть — так и Степан Артёмовичу порой ничего нельзя объяснить. Это надо иметь в виду, вот и все.

— Но ведь он не маленький! — сказал я.

— В том-то и главная проблема, — со вздохом сказал отец. — Если с маленьким ребёнком можно поладить, то как угомонить взрослого мужика, ведущего себя в каких-то ситуациях совсем по-детски? Да ещё когда этот мужик — высокое начальство, и ты должен слушаться его и уважать? М-да… — он мотнул головой, словно в некотором недоумении. Может, он бы и ещё что-нибудь добавил, но в это время со двора донёсся шум подъехавшей машины и лай Топы — громкий, но незлобный, оповещавший, что приехал кто-то из знакомых. — Похоже, Михаил добрался. Надо же, заболтались мы с тобой! Беги, а то Фантик и Ванька будут тебя искать. Если уже не хватились… — он поглядел на часы. — Ух ты! Неужели они ещё спят?

— Вполне возможно, — сказал я. — Сам видишь, какой день, сонный и тихий. Мы два дня подряд ложились невесть когда — вот, наверно, они и отсыпаются за все праздники.

— Да, сонный день… — согласился отец, глядя в маленькое окошко своей каморки на заднюю часть двора. На окно падала вечная тень от высокой поленницы под навесом, а на краю навеса сверкал пушистый снег, на фоне чистого голубого неба, и было видно, что день стоит прекрасный — морозный и солнечный. — Тихо, очень тихо. Как бы это не оказалось затишьем перед бурей.

 

ПИСЬМО ОДИННАДЦАТОЕ. В ТУМАНЕ ПОДОЗРЕНИЙ

Я тихо выскользнул из отцовской «каморки» и поднялся наверх. Оказалось, что Ванька и Фантик уже давно встали — и торчат в нашей комнате. Сперва у меня сердце ёкнуло, когда я увидел, что они уже давно вдвоём, но, как я понял с первого взгляда, ссорой между ними и не пахло. Они увлечённо складывали «паззл» — как я тут же выяснил, занялись этим, едва проснувшись, Фантик заглянула нас разбудить и, пока Ванька выбирался из постели, отвернулась к столу с разложенным «паззлом», чтобы не мешать моему брату одеваться; ей показалось, что она видит кусочек, который точно встанет в один из пробелов, попробовала положить его, потом другой… И пошло-поехало. Быстро натянувший джинсы и рубашку Ванька присоединился к ней — «только одну детальку помочь добавить», как он мне объяснил — и тоже втянулся. Забыв о завтраке и обо всём на свете, они стали собирать картинку.

— Быстро бегите вниз завтракать! — сказал я. — Все уже давно встали… — я подошёл к окну. Отец беседовал с Михаилом Дмитриевичем, поглаживая по голове Топу, присевшего рядом и, казалось, с большим любопытством слушавшего разговор. Дядя Серёжа, готовый помогать в извлечении машины, вышел из дома и присоединился к ним. — Вон, и Михаил уже приехал. Мы ещё успеем прогуляться к машине и посмотреть, как Михаил будет искать следы при свете дня и как потом эту машину будут вытягивать!

Это предложение оторвало их от «паззла». Фантик и Ванька рванули вниз — и чуть не кубарем покатились по лестнице.

Я спустился за ними вслед. На кухне наши мамы угощали секретаря кофе, а в гостиной был аккуратно расстелен вычищенный им ковёр. То ли баня и чистка снегом ковру действительно помогли, то ли у нас глаз начал привыкать, но ковёр выглядел не таким ядовитым, как прежде.

— Здорово вы его обработали! — сказал я.

— Не я один, — с лёгкой улыбкой сказал секретарь. — Степан Артёмович и охрана вчера здорово похлестали его берёзовыми веничками, так что сегодня мне оставалось только последний лоск навести.

— Клаш-ш! — проговорил Ванька с набитым ртом. — Выш-ший клаш-ш! Теперь его можно и на штенку вешать!

— Насчёт стенки сомневаюсь, — сказала мама. — Уж больна сладенькая картинка, со всеми этими охотниками, нимфами и удивлённым кабаном.

Мы хихикнули. Мама нашла самое точное слово для того, чтобы определить выражение на морде кабана. Он действительно словно удивлялся: а что это вокруг него происходит?

— Так что теперь можно гулять и развлекаться, — продолжил секретарь. — А вообще… — хмыкнул он. — Работа по спасению ковра прошла настолько удачно, что хоть праздничный салют устраивай!

— Можно устроить! — живо откликнулся Ванька. — У нас ещё остались праздничные фейерверки! Давайте запустим вечером!

— Я с радостью, — сказал секретарь. — Всю жизнь обожал пускать фейерверки. Да кто ж их не любит, а?

— И Степан Артёмович? — спросила Фантик.

— И Степан Артёмович, — подтвердил секретарь. — Думаю, мы всем доставим кучу удовольствия.

— Тогда после ужина устроим салют! — сказал Ванька.

— А я буду поджигать фейерверки, — сказал секретарь. — Если, конечно, вы не против. Я ведь понимаю, что поджигать фейерверки всем нравится.

Мы великодушно согласились уступить ему право поджигать фейерверки — если не все, то хотя бы половину. Он это заслужил.

Фантик и Ванька управились с завтраком, мы быстро оделись и вышли, прихватив снегокат. К сожалению, Топа отправился вместе с отцом, поэтому запрячь его мы, разумеется, не могли. Но на всякий случай я прихватил шлейку — ведь если Топа не улизнёт, то обратно можно будет прокатиться с ветерком! А пока что, мы сами покатили снегокат за ремни шлейки, которую пристегнули к его рулю.

— А ты чем занимался все утро? — спросила Фантик, когда мы вышли на дорогу.

— Нашим расследованием, — ответил я. — Ведь нельзя, чтобы наш «Союз диких» застаивался без дела.

— И удалось тебе что-нибудь выяснить? — спросила Фантик.

— Кое-что, — ответил я. — Я побеседовал с отцом, и он мне рассказал интересные вещи.

Разумеется, выкладывать весь разговор с отцом я не собирался, но кое-что им надо было рассказать.

— Ну! — Ванька ткнул меня кулаком в бок. — Рассказывай побыстрее!

— Знаете, кто чуть ли не больше прочих был заинтересован в том, чтобы у министра пропали ружья? — осведомился я.

— Кто? — в один голос спросили Ванька и Фантик.

— Его охранники!

— Брось! — недоверчиво воскликнул Ванька. — Как такое может быть?

— Очень просто. Во время охоты на кабана министр всегда требует, чтобы кабана гнали на него — и не позволяет никому находиться рядом для подстраховки. Он, видишь ли, должен в одиночку уложить кабана, с единого выстрела. Теперь представь, что будет, если он вдруг промахнётся или ружьё даст осечку? И, в нынешних обстоятельствах, кто после этого поверит охранникам, что «несчастный случай» не был подстроен по заказу мафии? А нет ружей — нет и охоты. А если даже затеют охоту — министру придётся воспользоваться отцовскими ружьями, и тут даже его получится убедить, чтобы рядом с ним кто-то был — ведь ружьё будет ему не знакомо, а с незнакомым ружьём даже самый опытный охотник может дать промашку! Так что, с точки зрения охраны министра от всех опасностей, лучше, чтобы ружей при нём не было!

— «Спички детям не игрушка!» — фыркнула Фантик. — Приблизительно так получается, да?

— Да. Спрятать ружья от министра, как от ребёнка прячут опасную игрушку.

— Но ведь этот полковник прямо когти рвал, чтобы найти любой след вора!.. — задумчиво проговорил Ванька. — Как он нас вчера допрашивал! Хочешь сказать, всё это было для отвода глаз?

— Вполне возможно, — сказал я. — И очень возможно, что они потихоньку вынули ружья ещё в Москве. А когда министр вернётся в Москву, они достанут ружья и вернут ему: мол, Михаил нашёл и прислал.

— Да, очень похоже на правду, — согласилась Фантик.

— Похоже, — поддержал Ванька. — Но мне сейчас пришла в голову ещё одна идея. Смотрите, похитители были на машине, так?

— Так, — согласились мы с Фантиком.

— Но ведь по этой дороге можно проехать только к нам, так?

— Так.

— Значит, если кто-то ехал по этой дороге, он ехал к нам, логично?

— Логично, — кивнул я. — Ты хочешь сказать, ехать мог кто-то знакомый?

— Разумеется! Поэтому Топа и не заволновался сначала! Он узнал запах, понимаешь? И только когда машина со знакомым запахом остановилась на дороге, а потом развернулась и умчалась, не доехав до нас, он понял, что происходит что-то не то — и заволновался! Может даже, он учуял, что человек, вылезший из машины, что-то делает с машиной министра — а ведь Топа знает, что когда кто-то тайком прикасается к чужому, то это плохо! Вот он и поднял шум!

— Логично, — сказал я. — Но кто это мог быть?

— Кто угодно! Можно будет сравнивать отпечатки шин этой таинственной машины с шинами всех машин, которые будут к нам приезжать. И ещё внимательно следить за тем, на кого из знакомых, к которым Топа давно привык и встречает дружелюбно, он вдруг, ни с того ни с него, начнёт рычать и лаять!..

— Словно обвиняя? — уточнила Фантик.

— Вот именно! Ведь раз этот человек ехал к нам и не доехал — значит, у него есть дело, по которому он всё равно доедет в ближайшие дни!

— Скорей всего, ехал поздравить с Новым годом и вёз какие-нибудь подарки… — начал я. И остановился. — Постойте!.. Подарки!..

— Начал — так договаривай! — понукнул меня Ванька.

— Да, не тяни резину! — поддержала Фантик.

— Я подумал о том, что с новогодними поздравлениями к нам ездят люди честные и порядочные… Кроме парней Степанова. Допустим, вчера Степанов послал их ещё раз. Или доставить дополнительные подарки, или узнать, приехал министр или нет. Вот они едут — и видят роскошную машину на обочине! Топа уловил их запах, но волноваться не стал — ведь он знает, что это люди, которые везут всякие вещи в наш дом, а не тащат из дома! А они не устояли перед искушением вскрыть багажник! Увидели ружья — и смылись с ними! И это было в те пятнадцать или двадцать минут, когда отец и дядя Серёжа возвращались за досками! Ведь когда они в первый раз толкали машину — багажник и не думал открываться! А когда они вернулись и стали толкать по новой — багажник сразу же открылся!

— Гм… — Ванька задумался. — А как они объяснят Степанову, почему не доехали до нас и откуда у них ружья? Он ведь шкуру с них спустит, если узнает, что они попёрли ружья у министра! Ему-то лишние сложности совсем ни к чему!

— Судя по их виду, — заметила Фантик, — они вообще плохо способны думать. Может, они промышляли грабежом машин, до того, как попали в свиту Степанова. И у них на дорогие машины условный рефлекс выработался, которому они не могут сопротивляться! Вот они по привычке и вскрыли багажник дорогой машины — и так обалдели от ружей, что утащили их, а объяснения для своего хозяина стали изобретать потом.

— В конце концов, сказать они могут, что угодно, — заметил я. — Что подъехали, увидели что машина — явно, машина министра — засела в канаве, убедились, что министр приехал, но доезжать до нас и заходить не стали, чтобы лишнюю суматоху не вносить. Мол, неизвестно, как бы охрана министра прореагировала на визит посланцев местного мафиози!.. А ружей они, мол, не видели, и не слышали о них…

— Но ведь Степанов их сразу расколет! — сказал Ванька.

— Разумеется, расколет. Но они-то воображают, что сумеют навешать ему лапшу на уши… Да, если ружья взяли они, то я им не завидую!

— Ужас! — сказала Фантик. — Столько подозреваемых, что прямо глаза разбегаются!

— Ну, если ружья взяли мордовороты Степанова, то их быстро вернут! — сказал я. — Раз мы догадались, что такое могло произойти — то, значит, и отец догадается. Один звонок Степанову — и если его парни вчера действительно ехали к нам, но не доехали, то завтра же Степанов привезёт ружья. «На блюдечке с золотой каёмочкой», как говорит отец. Так что тут нам волноваться нечего. Нечего волноваться и в том случае, если пропажа ружей — это хитрость охранников. А вот если ружья спёр кто-то совсем посторонний…

— Не совсем, — поправил Ванька. — Мы ведь уже решили, что это обязательно должен быть кто-то знакомый.

— А ведь этот полковник ещё намекал, что ружья могли взять наши папы!.. — припомнила Фантик. — Точно, он сам ружья и прибрал! Поэтому и старается теперь валить с больной головы на здоровую!

— А вдруг ружья и впрямь взяли наши папы? — вопросил Ванька.

— Спятил?! — вскинулась на него Фантик. — Они не воры!

— Я и не говорю, что они их украли! — возмутился Ванька. — Я о том, что ведь и нашему папе придётся несладко, если с министром что-нибудь случится на охоте. Вот он и договорился с твоим папой, что они спрячут ружья, чтобы охота не состоялась — а потом вернут!

— Ага, и взломали при этом багажник, — язвительно сказал я. — Может, отец и спрятал бы ружья, понимая, что без них министр будет в большей безопасности, но калечить чужую машину ни он, ни дядя Серёжа не стали бы. Это просто исключено! И потом, не забывай, Топа занервничал, когда ни наших пап, ни охранников рядом с машиной не было!.. И следы колёс посторонней машины появились в те пятнадцать минут, когда отец с дядей Серёжей ездили за досками! Так что мы достаточно точно знаем время преступления, — стараясь говорить посолидней, закончил я, — и теперь надо проверять, есть ли на это время алиби у всех потенциально подозреваемых.

— У каких подозреваемых? — спросил Ванька.

— Ну, у всех, кто даст нам повод их заподозрить, — объяснил я.

— Так бы попросту и говорил… — проворчал Ванька.

Нам пришлось прервать разговор, потому что мы миновали поворот дороги и увидели машину, завязшую в снегу, и людей, которые её тащили. Она уже почти подалась. Михаил сидел за рулём УАЗика, к которому автомобиль министра был прицеплен стальным тросом, а остальные толкали сзади — министр не слабее остальных. УАЗик рычал мотором, а его колеса чуть заметно поворачивались.

— Давай!.. — покрикивал Степан Артёмович. — Давай!.. Ещё чуток!..

Он налёг своим могучим плечом, машина дрогнула и как-то совсем легко пошла по доскам из канавы. УАЗик рванул — и через несколько секунд машина стояла на дороге, совершенно целёхонькая (если, разумеется, не считать сломанного замка багажника, но ведь это не было заметно).

— Вот так-то! — министр поглядел на свои кулачищи, расправил плечи и глубоко, всей грудью, вдохнул морозный воздух. — Учитесь, пока я жив!

У полковника Юрия лицо слегка скривилось, будто он хотел сказать «Типун вам на язык, Степан Артёмович!» — но сдержался. Похоже, на любой намёк, что министр может когда-нибудь умереть, охрана реагировала очень болезненно. И неудивительно.

— Здорово, ребятки! — замахал нам рукой Михаил, заметивший нас первым. — Как видите, мы спасли вашу честь!

— А, наши герои! — пробасил министр. — Что ж, долг платежом красен! Теперь спасайте честь взрослых — найдите ружья и исправьте то, что напортачили эти разини! — он добродушно рассмеялся и хлопнул отца по плечу. Думаю, менее крепкий человек, чем отец, присел бы от этого дружеского хлопка. — Вы ж понимаете, что это шутка? Так что не обижайтесь на «разиню»!

Вряд ли министр так деликатничает со всеми подряд, подумал я. Характер министра был мне теперь понятен намного больше чем раньше, когда он приезжал в прошлые разы — ведь тогда я был младше и не замечал многого, на что обращал внимание сейчас. И то, что он счёл нужным попросить отца не обижаться, говорило о многом. Да, отец с кем угодно умел себя поставить — при том, что его все любили.

— Ну, не знаю, насколько это шутка, — весело откликнулся отец.

— То есть? — министр слегка нахмурился.

— Я насчёт того, что эти хлопцы и эта гарна девица вполне могут взять да найти вора — и утереть нам всем нос! Они ещё те проныры!

— Хорошо, — серьёзно сказал министр. — Будем считать, что веру в их способности я выразил совсем не в шутку! Так что вы уж не подкачайте меня! — подмигнул он нам.

Мы прямо растерялись — то есть, мы, конечно, понимали, несмотря на все торжественные заверения, что с нами шутят, но всё равно было очень приятно и немного страшновато: раз на нас возлагают такие надежды, то теперь мы просто не имеем права ударить в грязь лицом!

Все взгляды были теперь обращены на нас, и мы почувствовали лёгкое замешательство, не зная, что говорить, и что делать. Нас спас шум приближающейся машины. Из-за поворота дороги на тихой скорости появился УАЗик отца Василия. Священника спасло то, что ехал он очень медленно, потому что, вынырнув из-за поворота, он — как вчера министр — оказался в двух метрах от людей на дороге, и ему пришлось резко крутануть руль, чтобы никого не сбить. УАЗик понесло к обочине…

«Неужели и он?..» — мелькнуло у меня в голове.

Видно, остальные подумали о том же самом — судя по напряжённому выражению их лиц и отвисшим челюстям, с которыми они, оцепенев на месте, следили, как отец Василий сражается с управлением. Ему повезло больше, чем министру — он умудрился остановить машину на дороге, лишь краем колеса задев обочину. Когда УАЗик замер, раздался общий оглушительный хохот.

— Не обижайтесь батюшка! — крикнул министр растерянно выглянувшему из машины священнику. — Мы над собой смеёмся!.. Оказывается, вы водите машину получше, чем мы!

Отец Василий взглянул на глубокую яму в снегу, на доски, на трос, которым машина министра до сих пор была прицеплена к фээсбешной машине — и разом все понял. Он открыл рот, собираясь что-то сказать — но тут вмешался Топа, о котором все подзабыли. Он вдруг бросился к машине священника с таким бешеным лаем, что отец Василий, собиравшийся было вылезти, поспешно захлопнул дверцу.

— Топа! — гаркнул отец. — Сидеть! Ты, что, с ума сошёл? Своих не узнаешь!

«Как же мы не обратили внимание, что Топа подозрительно притих? — подумал я. — Когда „кавказец“ притихает — это не к добру, это значит, что ему что-то не нравится и он готов к атаке… Но отец Василий?..»

— Простите, батюшка, — сказал отец. — И что ему в башку взбрело, ума не приложу…

Мы с Ванькой и Фантиком обменялись понимающими — и одновременно донельзя растерянными — взглядами. Да, Топа в чём-то обвинял отца Василия. Да, отец Василий был из тех людей, кто вполне мог ехать к нам в гости вчера вечером… Но представить его взламывающим багажник и похищающим ружья?.. Невозможно!.. И, однако…

Я почувствовал себя так, будто до одури накатался на карусели — когда в голове все вращается и звенит, и ноги заплетаются так, что шагу по твёрдой земле ступить не можешь. По-моему, и Ванька с Фантиком испытывали то же самое. Глаза у них были «поплывшими» — то, что отец называл «состоянием грогги».

И было от чего «поплыть»…

 

ПИСЬМО ДВЕНАДЦАТОЕ. РАЗГОВОР НА ЛЬДУ РЕКИ

— Ничего страшного!.. — живо откликнулся отец Василий. — Я сам должен был сообразить. Я ведь знаю, как он реагирует на запах грязного тряпья. А я как раз собирал одного славного парнишку… Его старая одежда у меня в мешке. Хочу найти место, где можно сжечь всю эту пакость.

Эти слова прояснили многое — хотя мне, в моём ошеломлении, ещё понадобилось дополнительное время, чтобы их осмыслить. Отец Василий постоянно занимался спасением детей из «трудных» семей — попросту говоря, у которых родители были алкоголиками — хлопотал об устройстве их в школы-пансионаты, переодевал перед отправлением во все чистое… А у Топы был «пунктик» — он терпеть не мог людей в грязной и пропитанной запахом алкоголя одежде, и даже сам запах подобных обносок, пусть и не надетых в данный момент на владельца, мог свести его с ума. Он рвал и метал — и тут его надо было только держать, потому что человека, от которого пахло спиртным и немытостью, он готов был разорвать на куски. Разумеется, он учуял в машине отца Василия вонючее тряпьё, как бы плотно они не было запаковано в полиэтиленовый мешок, и решил сделать священнику возмущённый выговор: зачем, мол, он таскает с собой эту гадость?

— Спокойней, Топа! — ещё раз сказал отец, сразу все понявший из коротких объяснений отца Василия. — Ах ты, олух царя небесного, неужели ты не понимаешь, что отец Василий всего лишь хочет побыстрее избавиться от шмотья?

Топа внимательно слушал и наблюдал, наполовину виновато, наполовину недоверчиво. Он, конечно, понимал, что опростоволосился, обвинив отца Василия в том, что тот давно бросил мыться и шляется по окрестным самогонщикам — но, с другой стороны, какой разумный человек станет таскать в своей машине такое, что у любого порядочного пса в голове помутится?

— Ничего, ничего, — живо откликнулся отец Василий. — Генерал Топтыгин своё дело знает. Хуже было бы, если бы он не отреагировал… Верно, Топа?

Топа, окончательно признавший священника, подошёл к нему и осторожно обнюхал его протянутую руку, а потом вильнул хвостом.

Я заметил, что полковник Юрий что-то шёпотом спросил у Михаила, и Михаил ему таким же шёпотом ответил. Очень мне это не понравилось! Если мы пришли к выводу, что Топа может обвинить своим лаем похитителя ружей — то опытному полковнику это тем более в голову пришло! Он, разумеется, наводил у Михаила справки, что за человек этот местный поп, и насколько можно ему доверять. Михаил, конечно, его успокоит — но все равно полковник будет приглядываться к отцу Василию с большим подозрением, и мало ли что может из этого выйти…

— Я вижу, вы тут справлялись с небольшой неприятностью, — сказал отец Василий, созерцая извлечённую машину.

— И справились! — бодро ответил министр. — Теперь бы чайку горячего… Не откажетесь, батюшка? Жаль, что вас с нами не было! Кучу удовольствия получили бы.

— Не откажусь, — согласился отец Василий. — Вот только избавлюсь от этого барахла.

— Лучше всего сжечь его за рекой, во впадине между барсучьими холмами, — сказал отец.

— А доберусь я туда? — с сомнением спросил отец Василий.

— Мы проводим! — сразу вызвался Ванька. — Там снег плотный, хороший, и мы знаем, как можно пройти!

— Я бы, пожалуй, тоже прогулялся с вами, — сказал Михаил. — Вот только не знаю, не случится ли чего с машиной.

— Можно Топу оставить охранять, — предложил я.

— А что, ещё что-то стряслось, кроме того, что машину в канаву занесло? — полюбопытствовал отец Василий.

— Ружья у Степана Артёмовича свинтили из багажника, пока машина без присмотра оставалась! — объяснил отец.

— Надо же!.. — отец Василий покачал головой, удивлённо и неодобрительно. — Ну, что за народ! И как только успевает прибрать всё, что плохо лежит?.. А что ж вы ружья-то оставили?

— Сами знаете, как бывает, — сказал министр. — Я ружья никогда не оставляю, но ведь обо всём забудешь, когда машина в обочину кувыркнётся!

— Оно понятно, — задумчиво кивнул отец Василий. — Я бы и сам в такой момент все на свете забыл. Странно, что в заповедник забрались, и вскрыть машину успели… Может, следили за вами?

— Нет, следить точно никто не мог! — не без обиды сказал охранник Влад. — Мы бы обязательно заметили!

— Серьёзная история, — вздохнул отец Василий. — Нехорошая.

— Чего уж хорошего, — сказал отец. — Так вы сожгите вашу ветошь и присоединяйтесь к нам. Ладно, батюшка?

— Лады, как говорят мальчишки! — ответил отец Василий. — Ну, кто со мной?

Министр тем временем сел за руль своей спасённой машины.

— Залезайте, кто возвращается! — крикнул он. — Уж я-то довезу без происшествий.

Отец, охранники и дядя Серёжа сели в машину министра, и через минуту на дороге остались лишь мы с отцом Василием и Михаилом и Топа. Я оставил снегокат возле УАЗика Михаила и велел Топе:

— Топа, охраняй! Все охраняй!

Топа покорно уселся между двумя УАЗиками, так, чтобы в любую секунду задержать злоумышленника, с какой стороны он ни подойди.

— Он не возмутится, когда я этот пахучий мешок достану? — осторожно спросил отец Василий.

— Ни в коем случае! — заверил я. — Он уже понял, в чём дело!

— Что ж, тогда пойдём, — отец Василий открыл заднюю дверцу, извлёк мешок, который оказался не полиэтиленовым, а холщовым, и мы отправились в путь.

Некоторое время мы шли молча, и лишь когда почти спустились к реке, Михаил заговорил.

— Хорошо-то здесь как, а?..

— Хорошо, — согласился отец Василий — как нам показалось, чуть насмешливо. — Но давайте уж без околичностей, говорите, что вам от меня надо. Подозреваете в чём?

— Ну… Я думал, чуть попозже… — Михаил смущённо оглянулся на нас.

— Не беспокойтесь, мы знаем, в чём дело! — бодро вклинился в разговор я. — Видите ли, отец Василий, ружья попёр кто-то, кого знает Топа, и кто был на машине. Этот человек ехал к нам в гости, и не доехал, потому что не удержался от того, чтобы вскрыть багажник и утащить ружья, которые безумно дорогие! А Топа поднял панику лишь когда ружья были украдены, и стал показывать всем видом, что вором оказался человек, от которого Топа не ждал ничего дурного — но что теперь Топа обличит этого человека, как только он появится!.. И теперь Михаил хочет у вас спросить, не ездили ли вы вчера по нашей дороге и есть ли у вас алиби на время кражи!

— Откуда вы все это знаете? — изумился Михаил.

— Сами додумались! — гордо (хотя не совсем правдиво) сообщил Ванька.

— Вон оно что… — протянул отец Василий. — Что ж… — он обернулся, в его глазах плясали весёлые огоньки. — Да в таких обстоятельствах я бы сам себя стал подозревать! Угораздило ж меня взять с собой эти тряпки!.. А вдруг, — выражение его глаз сделалось ещё озорнее, — я их взял для отвода глаз, а? Знал, понимаешь, что Генерал Топтыгин начнёт меня изобличать — вот и прихватил мешок, чтобы было правдоподобное объяснение. Ведь вы и об этом подумали, а?

— Ну, вы, батюшка… — Михаил замялся.

— Да вы не волнуйтесь! — обратилась Фантик к отцу Василию. — Они всех подозревают! Даже, по-моему, моего папу!..

— Сергея? — удивился отец Василий. — Его-то почему?

— Ну, это идея полковника, — быстро проговорил Михаил, довольный, что можно на время увести разговор от личности самого отца Василия. — Того охранника, что постарше, я имею в виду… Видите ли, перед тем, как появиться здесь, Сергей Егоров был в приёмной министра — и, не дождавшись приёма, сразу же уехал в заповедник. А дело, по которому он хотел обратиться, этот несчастный кусочек леса в аренду… Ну, не того масштаба дело, с которым обращаются аж к министру, и немножко это выглядит как надуманный предлог… Вот и получается, что Егоров словно преследует министра все эти дни… Но тогда, выходит, он знал строго секретные сведения, куда отбывает Степан Артёмович… Откуда, если даже в заповеднике ничего не знали до новогоднего вечера? Возможность быстро взломать багажник и вынуть ружья у него была. Зачем? Понятно! Чтобы министр не мог обороняться, если на него вдруг будет совершено нападение… Вот я и выболтал вам все секретные сведения! — вздохнул он. Но, мне показалось, он «выбалтывал» их нарочно, чтобы увидеть нашу реакцию. — Правда, чего таиться, если дети сами до всего додумались… И, повторяю, это версия полковника, а не моя!

— Он сам и виноват! — сказал я. — Вот и придумывает версии, чтобы было на кого вину свалить!

— То есть? — спросил Михаил. И, опять-таки, мне показалось, что при всём его внешнем недоумении он отлично понимает, что я имею в виду. — Зачем полковнику красть ружья?

— Чтобы не пустить министра на охоту! — заявил Ванька.

— Ну-ка, давайте поподробнее! — сказал Михаил.

Мы остановились посреди реки, на запорошённом снегом льду. Взрослые внимательно слушали, пока мы рассказывали наперебой, почему мы подозреваем в краже ружей самого полковника. Отец Василий с его мешком, перекинутым через плечо, был очень похож на Деда Мороза (а может, и на самого Святого Николая), из-за нехватки красных облачений надевшего чёрное.

— И мы считаем, что очень скоро полковник вам скажет: мол, ружья в целости и сохранности, поэтому не удивляйтесь, когда от министра придёт благодарность за то, что вы их нашли! — закончил я. — Это сам полковник достанет ружья оттуда, где они спрятаны, и отдаст министру, сказав, что это вы прислали!..

— Ну, а как же тогда сломанный замок багажника? — спросил Михаил.

— С замком все понятно! — сказал я. На меня снизошло вдохновение, и я готов был объяснить что угодно. — В суматохе вокруг завалившейся набок машины полковник мог десять раз незаметно испортить замок, ковырнув в нём чем-нибудь металлическим, никто бы и не заметил. Он это сделал, чтобы создать ложный след — чтобы все думали, что ружья из машины украли только тогда, когда она осталась без присмотра. А может, он испугался, что сейчас министр полезет за ружьями, чтобы забрать их с собой — и обнаружит их пропажу! Тогда искалеченный замок все бы «объяснил»!

Все слушали меня затаив дыхание, а я развивал свои идеи.

— Он в любом случае собирался испортить замок, чтобы запорошить всем глаза! И, может быть, ему совсем не на руку оказалось, что машина завязла в снегу! Ведь пришлось действовать быстро, кое-как! А если бы он пошёл сам таскать вещи министра в дом, когда машина стояла бы во дворе, у него было бы время испортить замок более «качественно» — а потом прибежать с выпученными глазами и сказать, что ружья пропали!

— Ну-ну!.. — усмехнулся Михаил. — А как же реакция Топы? Когда он вдруг занервничал?

— Топа и впрямь мог занервничать из-за чего-то другого, — сказал я.

— М-да, — отец Василий покачал головой. — Столько подозреваемых, что прямо страшно становится! В доме, наверно, от этих подозрений густой туман висит. Так ведь и жить нельзя, когда все друг друга подозревают, а?

— Сложная ситуация, — согласился Михаил. — Но что делать, когда практически у всех, включая полковника, могли быть и поводы, и возможности…

— И у вас могли быть, да? — осведомился отец Василий.

— И у меня могли быть, — признал Михаил. — Мне ведь тоже надо обеспечивать безопасность министра, так что сорвать охоту на кабана мне тоже на руку. Допустим, я еду в заповедник, убедиться, что министр добрался благополучно, что с ним всё в порядке, и вообще узнать, не надо ли ему чего. Вижу брошенную машину. Вскрываю багажник… Нет, с чего бы я встал его вскрывать? Ну, скажем, мне показалось, будто в багажнике что-то тикает и я решил проверить, не бомба ли там. И вижу ружья! Вот оно, думаю я, если ружья исчезнут, то охоты не будет, и не придётся трястись, что при встрече министра с кабаном произойдёт какая-нибудь неожиданность! И я удираю с ружьями! Возвращаюсь к себе, получаю из заповедника известия о краже — и несусь назад!

— А почему тогда Топа на вас не залаял? — полюбопытствовала Фантик.

Михаил на секунду задумался.

— Ну, конечно! — широко ухмыльнулся он. — Топа — очень умный пёс, и после первого смятения он понял, что я действовал не во зло, и во благо. Вот он и не стал лаять, показывая мне этим, что одобряет мои действия!

— Так вы правда спёрли эти ружья? — недоверчиво спросил Ванька.

Все расхохотались.

— Да нет же! — ответил Михаил. — Я лишь набросал картинку, как это могло быть и почему меня тоже нужно подозревать. Честно вам скажу, я бы чувствовал себя намного спокойней, если б сам попёр эти ружья, или твёрдо знал, что их припрятал полковник. Ведь тогда бы к концу отдыха министра эти ружья обязательно «нашлись»!

— Нехорошо это, — сказал отец Василий. — Взаимные подозрения — это отрава. Надо вам с этим кончать.

— Как? — с грустной усмешкой спросил Михаил.

— Очень просто, — ответил отец Василий. — Не подозревать.

Он произнёс это с особым упором, так что его речь даже для нас прозвучала очень округлённо и окающе — а ведь у нас все «окают», и оканья мы обычно не замечаем, приезжие из Москвы из Санкт-Петербурга иногда даже подтрунивают над этой особенностью говора наших краёв. У отца Василия последнее слово, из-за этого упора на оба «О», прозвучало как бы с тройным ударением: «не пОдОзревАть». Вот так, приблизительно. И оттого вся его фраза получилась особенно убедительной, хотя, вроде, ничего такого он не сказал.

— Вам легко говорить, — возразил Михаил. — Но ведь в нашей работе без подозрений не обойдёшься.

— А вы не думайте о том, что так надо, — сказал отец Василий. — Вы не подозревайте, вот и все. Вы по-человечески судите.

— Это как? — Михаил, похоже, совсем растерялся. К такому повороту разговора он не был готов.

— Да вот так, — ответил отец Василий. — Ведь по-человечески вы чувствуете, что никто из подозреваемых ружья не брал, разве нет? И про себя вы знаете, что вы их не брали, но не знаете, поверят ли в это другие, так?

— Допустим, так, — согласился Михаил.

— Так вот и не надо подозревать по обязанности. Я не говорю, что надо быть совсем доверчивым, но лишнее недоверие — это такое же издевательство над данным Богом разумом, как и лишняя доверчивость. По людям смотрите, а не мимо людей. Ведь по сумме прикладных фактов кого угодно можно к делу подверстать. Не то, простите уж меня, станете вы похожим на этого полковника… Который так всех начал опутывать подозрениями, что сам к этой паутине прилип.

— Вы считаете, что ружья стащил полковник? — Ванька, не выдержав, встрял в разговор взрослых.

— Вот уж нет! — ответил отец Василий. — Я в другом смысле… Он, понимаете, из тех честных служак, которые кроме службы ничего не видят. Не в его характере ружья прятать, чтобы охранить того, кто ему вверен. А вот всюду злые козни видеть — это в его характере. Натерпелся я от них… Если б не был таким упорным, то, может, давно бы в Москве служил…

— Не любите вы нас, да? — спросил Михаил.

— При чём тут «нас»? — сказал отец Василий. — Нет двух одинаковых людей. Относиться ко всем по-христиански — мой долг, а уж больше или меньше мне нравится человек, так ведь сердцу не прикажешь. Я о том, сколько я с вашим ведомством в прежние годы намучался. Сколько меня приглашали, сколько подкатывались, то с кнутом, то с пряником — «Вам, ведь, батюшка, многие исповедуются, так вы бы намекнули разок, кто нехорошие антисоветские мыслишки подумывает или ещё в чём перед законом грешен, а то, может, и отчетик бы представили, о настроениях среди вашей паствы». «Нет, — говорю, — тайна исповеди свята, и отчётов писать не буду, потому как я священник, а не докладчик». «Зря вы так, — говорят мне, — сколько ваших коллег и пишет, и намекает — и ничего. А вот вы… Вы думаете, почему на ваш перевод в Москву или в другой крупный город мы „добро“ не даём? Ну, сами посудите, зачем нам в Москве лишнего несговорчивого священника иметь?» Сейчас-то времена изменились, но я давно к здешним местам душой прикипел, меня отсюда и калачом не выманишь! И ведь искренне они недоумевали, как же так можно не пересказать полномочным органам, если человек тайными мыслями с тобой поделился…

— То есть, если б к вам на исповедь сейчас пришёл человек и рассказал, что украл ружья, вы бы его не выдали? — спросил Михаил.

— Ни в коем случае! — твёрдо ответил отец Василий. — Убедил бы его вернуть ружья, епитимью бы на него наложил, но раскрывать тайну исповеди никогда бы не стал! И я хочу, чтобы вы меня поняли. Потому что полковник — тот уже никогда не поймёт. Возникни у него подозрение, что мне кто-то на исповеди в преступлении признался — он меня и мытьём и катаньем донимать будет, мол, выложите, батюшка, наконец, что вам известно. И будет удивляться, как же это я следствию не хочу помочь, и будет мою упертость поповской блажью считать. Вот это понимание надо иметь, что не все вам и вашему миру принадлежит. Вы паренёк хороший, и если вы это понимание в себе сохраните, то и отношения у нас будут самыми добрыми. Вот только, боюсь… Видите ли, в вашей должности очень легко это понимание растерять. Поэтому я не в осуждение полковника призываю вас быть на него непохожим — полковника пожалеть надо, его вся жизнь таким выковывала, уже не перекуёшь. Хотя всякие чудеса случаются… Но, честно вам скажу, очень грустно мне будет, если не удержитесь вы, и превратит вас ваша служба в такого вот… — отец Василий задумался, подбирая слова поточнее и помягче. — В сеятеля подозрений, не ведающего, какую он бурю пожнёт.

— Может, и в лоб мне тогда врежете? — рассмеялся Михаил, припоминая предновогодний разговор.

— А и врежу, если пойму, что этим вас вовремя вразумить возможно! — в тон ему ответил отец Василий. — Но что мы все о грустном? Давайте спалим эту нечисть — и пойдём чай пить! Ведите в ложбинку, ребята!

— Чур я буду спички зажигать! — сразу закричал Ванька.

— Гм… — Михаил последний раз вернулся к теме расследования. — Вы ведь здешний народ хорошо знаете… Как по-вашему, что с ружьями могло случится?

— Есть у меня догадки, — сказал отец Василий. — Но мне самому их надо проверить, так что не будем покуда тень на плетень наводить. Одно скажу: есть у меня такое чувство, что всё, что Бог сейчас ни делает — всё к лучшему. Не исчезни эти ружья — не расхлебали бы вы с ними горя!

Как очень скоро выяснилось, отец Василий оказался удивительно прав.

 

ПИСЬМО ТРИНАДЦАТОЕ. ФЕЙЕРВЕРК

Мы замечательно сожгли мешок с тряпьём, устроив большой костёр из веток. Сами понимаете, просто взять и спалить «пакость» было бы слишком быстро и скучно. Мы даже попрыгали через разгоревшийся костёр, и Михаил тоже прыгал вместе с нами. Отец Василий на предложение Михаила попробовать свои силы, ответил, что всегда бы рад, да вот «в рясе разбегаться несподручно».

Нам, конечно, было бы интересно поподробней расспросить отца Василия о том, что он имел в виду, говоря о «лишней подозрительности», которая «унизительна для разума», и вообще о его жизни — по тому, что он успел поведать о своей «упертости», из-за которой он так и остался в наших краях, хотя мог получить назначение в Москву, вполне можно было догадаться, что ему хватило интересных приключений на его веку. Но мы понимали, что сейчас не время и не место пытать его об этом.

Мы проводили Михаила и отца Василия к их машинам, они уехали, а мы сами отправились кататься на снегокате, прихватив с собой Топу.

— Ну, и что вы обо всём этом думаете? — спросил Ванька.

— Я рада, что отец Василий так приложил полковника, — не без злорадства сказала Фантик. — Я ведь видела, что он подозревает папу. Тоже мне, «не повод, чтобы обращаться к министру»! — фыркнула она. — Как будто им неизвестно, что у нас иногда надо до министра дойти, чтобы решить самое простое дело. Папа часто из-за этого ругается… Кстати, папа сказал, что министр обещал ему помочь, когда вернётся в Москву. Что министр очень подробно его расспрашивал и очень интересовался тем, как папе удалось наладить «такое сложное хозяйство».

— Хоть какой-то толк будет, — сказал я. — А то сплошные неприятности и подозрения. Отец Василий прав — так жить нельзя!

— Эх, знать бы, кто стащил ружья! — вздохнул Ванька.

Мы уже поднялись на верхушку холма и установили снегокат на старт. Я помедлил, прежде, чем сесть на него.

— Нам надо самим подумать, кто мог ехать к нам первого января — из таких людей, я имею в виду, которых Топа знает, но кто не постеснялся бы взломать багажник роскошной машины, в надежде на хорошую добычу — и удрать с этой добычей! Ответ должен быть совсем простой, совсем рядом. Первое, что приходит на ум — это наверняка был кто-то, с кем отец не дружит, но кто часто приезжает к нам по делам. Ведь отец не может дружить с человеком, способным на воровство, так? Он быстро раскусывает таких «махинаторов», как он их называет. И у нас есть ещё одна зацепка — в багаже наверняка были и другие ценные вещи, но ружья прельстили вора больше всего, именно за них он схватился в первую очередь. А вы видели, какой у министра кожаный чемодан? Чемодан, который сам по себе стоит о-го-го! Но чемодана вор не тронул, хотя продать такой чемодан за хорошую цену — раз плюнуть! Не говоря уж о том, что и на содержимом чемодана можно было хорошо поживиться! И что всё это значит?

— Ну, что? — спросила Фантик.

— Что, скорей всего, мы имеем дело с заядлым охотником. С человеком, не очень чистым на руку, но для которого деньги и ценные вещи имеют меньшее значение, чем охотничьи принадлежности. Зачем такой человек мог к нам ехать?

— Чтобы предъявить отцу лицензию на право застрелить какого-нибудь зверя! — провозгласил Ванька. — Получить отцовскую подпись, что отец принял его лицензию, и узнать у отца, в какой части заповедника лучше охотиться.

— Но раз ему нужно предъявить отцу лицензию, он ведь все равно появится очень быстро, так? — спросил я.

— Верно! — воскликнул Ванька. — Первый охотник, приехавший с лицензией, и будет вор!

— Все это очень хорошо, — вмешалась Фантик, — но я одного не понимаю. Неужели кому-то могли дать лицензию на право охоты на те дни, когда в заповеднике находится министр — тем более, такой министр, которого надо особенно охранять?

— Министр ехал к нам в строгой тайне, поэтому они могли не знать, — возразил я.

— Но разве министру не нужна лицензия? — возразил Ванька.

— Да, министр всегда оформляет лицензию, он очень заботится о том, чтобы всё было по закону, — согласился я. — Но, во-первых, он эту лицензию выписывает, так сказать, сам себе, а во-вторых, она вполне может быть оформлена на одного из охранников или секретаря, для того же сохранения тайны приезда к нам.

— В общем, — подытожила Фантик, — если кто-то получил лицензию, а после этого не приехал охотиться — значит, он и есть преступник! А можно узнать, кто получал лицензию за последние дни?

— Элементарно! — сказал я. — Ведь все это регистрируется.

— Надо будет сказать об этом отцу! — заявил Ванька. — Ведь сами мы проверить не можем.

Я задумчиво покачал головой.

— Думаю, отцу это пришло на ум ещё раньше, чем нам. И Михаилу тоже. Согласись, что если даже мы подумали об охотнике с лицензией, то для профессионалов эта идея вообще должна лежать на поверхности. Не удивлюсь, если они уже проверили… и ничего не нашли. Хотя, я согласен, сказать надо.

— Погоди! — сказала Фантик. — Я вот чего не понимаю. Ты сказал, что министр, вроде того, подписывает лицензию сам себе. То есть, кто бы ни обратился за разрешением поохотиться в одном из охотничьих заповедников — эта просьба в любом случае пройдёт через руки министра. Так?

— Так. — согласился я, уже понимая, куда она клонит.

— И как ты думаешь, стал бы он подписывать разрешение на охоту в том заповеднике, где сам собирается поохотиться? Зачем ему присутствие лишних людей? Даже если бы министра не надо было особенно охранять, он бы всё равно не захотел, чтобы у него под ногами путались другие охотники!

— А ведь верно! — сказал Ванька.

— Верно, — согласился я. — Но не надо забывать, что какие-то разрешения отец может выдавать самостоятельно. И, кроме того… Да, ведь многие покупают себе поездки в заповедник заранее, за два-три месяца. Человек мог приобрести лицензию и оплатить охотничий домик на три-четыре дня ещё в октябре, задолго до того, как министр принял решение уехать сюда, пока не минует опасность. А с октября он мог десять раз забыть, какие он там бумажки подписывал… Тем более, что подпись под такими разрешениями он ставит не глядя — ведь раз такое разрешение принесли ему на подпись, значит, все документы у этого человека проверены, и все с ним в порядке.

— И все равно, — сказала Фантик. — Вот сам посуди. Министру надо куда-то исчезнуть, и он решает пересидеть опасное время в одном из охотничьих заповедников. Почему он выбрал именно ваш? Это значит, что его охрана проверила все — в том числе, не приобретали ли путёвки как раз на эти дни какие-нибудь посторонние люди. Если бы кому-то было выдано разрешение на охоту — министр поехал бы в другой заповедник, чтобы не пересекаться ни с кем незнакомым!

— Тоже верно! — сказал Ванька. Он вертел головой, смотря во все глаза на того из нас, кто в данный момент говорил, и каждый новый довод казался ему убедительней предыдущих.

— Пожалуй, ты права, — сказал я Фантику. — Но это не зачёркивает нашего главного вывода: что скорей всего вор ехал к отцу по делу. В ряде случаев отец может разрешать охоту и самостоятельно. А может, к отцу хотели обратиться из-за чего-нибудь другого.

— Например, за разрешением спилить на брёвна несколько деревьев, если человеку надо избу поднимать или менять венец в срубе! — сказал Ванька.

— Зимой ведь избы не ремонтируют… — с сомнением сказала Фантик.

— Но зимой очень часто заготавливают бревна, чтобы к середине лета они поотлежались и пообсохли, — сказал я. — Такое вполне могло быть. Но… Мне трудно представить себе мужика, который первого января уже прекратил бы гулять и занялся делами. Заготовка брёвен к летнему ремонту — дело не такой срочности, чтобы браться за него в первый день нового года. Да и отца постеснялись бы тревожить вы такой день, даже если бы у них руки зудели приступить к работе. И, кроме того, если б ехали за брёвнами, то приехали бы на тракторе или на тяжёлом грузовике, и следы от колёс — или от гусениц — были бы очень броскими. Вора сразу бы выследили.

— Подожди!.. — сказал Ванька. — Вот именно, первого января!..

— Что ты имеешь в виду? — спросили мы с Фантиком.

— Ведь первое января — это тот день, когда многие привозят подарки. Ну, те, кто не успевал заехать перед новым годом. Положим, это какой-то деловой знакомый, который вёз подарки.

— Точно! — я хлопнул себя по лбу. — Топа знает запах этого человека, и знает, что тот часто приезжает по делам или с подарками. Поэтому когда вор остановился на дороге и вылез из машины — и его запах долетел до Топы — Топа не стал нервничать. Мало ли за чем человеку может приспичить остановиться по пути! И только когда Топа учуял, что этот «даритель» делает что-то нехорошее с чужой машиной, он поднял шум! Да, конечно, человек с подарками!.. Значит, круг поисков сужается!

— Значит, нам надо искать человека, который уважает вашего папу и обычно поздравляет его с Новым годом, но при этом бывает нечист на руку… — проговорила Фантик.

— Так ведь… — мы с Ванькой поглядели друг на друга.

— Черт, ведь это ж яснее ясного! — сказал я.

— Нам надо было быть этими, как их… слепо-глухо-немыми дубинами стоеросовыми, чтобы не сообразить! — сказал Ванька.

— Что? — живо спросила Фантик. — Мальчики, не томите, выкладывайте поскорей!

— Есть у нас такой, — объяснил я. — Гришка Торбышев, бывший вор. Три раза сидел, последний раз вышел года два или три назад. Решил начать честную жизнь, обратился к отцу за помощью. Поклялся, что не подведёт. Отец под своё слово пристроил его к знакомому бригадиру шабашников, в бригаду, которая баньки ставит и колодцы роет. Ну, может и ремонт городской квартиры сделать. Они дают объявления в местные газеты и набирают заказы не только в наших краях, но и в Белозерске, и в Вологде, а раза два или три даже в Череповце шабашили. У них это дело крепко поставлено и мужики зарабатывают прилично. Гришка вкалывает на совесть — а уж как отцу благодарен! И по всем праздникам привозит какие-нибудь подарки. Видела красивую дубовую дверь гостиной? Это Гришка сам сделал и привёз седьмого ноября, потому что решил, что у нас дверь рассохлась и надо её заменить. Бригадир потом звонил отцу, рассказывал, ухмыляясь, что Гришка больше недели трудился над этой дверью, оставаясь по вечерам. У бригады есть в городе мастерская с небольшим складом — так они выполняют заказы на дверные коробки, оконные рамы, резные наличники и тому подобное, а потом развозят заказчикам. Гришка даже попросил бригадира вычесть стоимость использованного дерева из его зарплаты, но бригадир, узнав, что Гришка для отца трудится, сказал ему, что дерево на дверь он может брать бесплатно. Вот такая история!

— А у этого Гришки есть машина? — спросила Фантик.

— Есть, — ответил Ванька. — Старенький «москвичок», с которым он вечно возится. Он и дверь привёз на верхнем багажнике этого «москвича».

— Значит, — задумчиво подытожила Фантик, — когда Гришка всё-таки привезёт свой подарок, надо поглядеть, как поведёт себя Топа.

Мы с Ванькой опять переглянулись.

— В том-то и дело, что реакция Топа не будет ничего значить! — сообщил я. — Дело в том, что Гришка жутко боится Топы, а Топа это чувствует и постоянно кидается на него — без злого умысла, просто из вредности, чтобы попугать! Ну, шутит он так. Гришка говорит, что он боится больших собак после лагерей, где заключённых охраняли обученные овчарки, а отец говорит, что вообще у многих, отсидевших по многу лет и не по одному разу, вот такой комплекс — страха перед собаками. А собакам очень нравится пугать тех, кто их боится. Поэтому если Топа начнёт рычать и кидаться на Гришку, это не будет доказательством, что ружья украл Гришка, понимаешь?

— Причём Топа ещё тот гад и хитрец! — добавил Ванька. — На самом деле он относится к Гришке совершенно спокойно, и пока Гришка его не видит, лежит себе смирненько. Но стоит Гришке заметить его и напрячься, как Топа тут же подскакивает и начинает его облаивать!

— В общем, — сказал я, — Гришка сейчас очень хочет жить честно, но он из тех людей, кто при виде роскошной машины, брошенной на обочине, мог и не утерпеть…

— Как ты думаешь, взрослым пришло на ум, что это мог быть Гришка? — спросила Фантик.

— Отцу наверняка пришло, — ответил я. — Но он не будет ни с кем делиться подозрениями, пока сам не проверит. Видишь ли, к «отсидевшим» относятся насторожённо. Первое время после того, как Гришка начал работать, Алексей Николаевич навещал его всякий раз, когда в округе что-нибудь случалось. Просто для подстраховки. Отцу пришлось специально поговорить с Алексеем Николаевичем и попросить не тягать Гришку — потому что из-за лишнего внимания милиции о Гришке опять поползли дурные слухи, а дойди эти слухи до бригадира — он вполне мог бы взять и уволить Гришку. Ну, как бы, избавиться от греха подальше, а то мало ли что. А если б Гришка потерял работу — он бы почти наверняка скатился на прежнюю дорожку!

— А если Гришку хоть чуточку заподозрят в краже министровских ружей, его наверняка арестуют! — сказал Ванька. — И даже если отпустят через два дня, работу он всё равно потеряет!

— Поэтому, — подхватил я, — нам никому, кроме отца, нельзя рассказывать о наших подозрениях насчёт Гришки. Я бы даже отцу рассказывать не стал, пока мы сами все не проверим! Иначе мы можем Гришке всю жизнь испортить — и вовек себе этого не простим!

— Да, этому полковнику только подай кого-нибудь, кого можно подозревать… — задумчиво проговорила Фантик. — Теперь я лучше понимаю, что имел в виду отец Василий, когда говорил, что излишнее недоверие — это издевательство над разумом. Когда можно искалечить человеку жизнь, если поделишься подозрениями насчёт него — это и есть то самое!

Мы с Ванькой были с ней вполне согласны: мы и сами думали о приблизительно том же самом.

— Так что нам делать-то? — практично спросил мой братец.

— Я думаю, что завтра нам надо навестить Гришку, — сказал я. — Он не удивится, ведь мы иногда заходим к нему в гости, когда берём молоко. Поболтаем с ним, и между делом заведём разговор о том, что у министра ружья спёрли, и что из-за этих ружей такая буча поднялась, что ой-ей-ей! Можно спросить у Гришки, нет ли у него подозрений, кто мог спереть эти ружья — он ведь, по старой памяти, знает все жульё округи и кто на что способен — чтобы предупредить вора: милиция землю носом роет, поэтому ему лучше тихо подкинуть ружья…

— А если ружья спёр сам Гришка? — вопросил Ванька.

— Так я об этом и говорю! Получится, что мы, не обвиняя его напрямую, дадим ему понять, что с этими ружьями лучше не связываться, и что его никто не выдаст, если он эти ружья вернёт. А если он их не брал — тем лучше! Он перескажет наши слова всем, за кем знает привычку к воровству — глядишь, через денёк ружья будут лежать у нас на крылечке!

— Возле ворот, — поправил Ванька. — К крылечку Топа не пустит.

— Верно, — признал я. — Но суть дела от этого не меняется.

— Замечательный план! — одобрила Фантик. — Когда мы начнём его осуществлять?

— Завтра с самого утра, — сказал я. — Сегодня мы не успеем обернуться в Гришкину деревню до темноты… Кстати, насчёт темноты, — я поглядел на небо. — Через час начнёт смеркаться, и мы уже не сможем гонять на снегокате. Так что давайте, на старт!

Мы очень здорово покатались с холма — если не считать того, что Ванька умудрился так влететь в сугроб, что набрал снегу за шиворот и полные сапоги. Когда мы весело, «с ветерком», вернулись домой на Топе, Ванька уже совсем вымок и лязгал зубами от холода. Мама быстро отправила его в горячую ванную, а мы с Фантиком проскользнули в гостиную, где взрослые пили чай. Отец Василий мирно беседовал с министром и его охранниками, и вообще настроение у всех было самое благодушное. Отца «раскрутили» на то, чтобы он извлёк гитару — он играл на гитаре очень неплохо, но почему-то в последние годы брал её в руки с большой неохотой, и только когда совсем расслаблялся и хотел угодить компании, отчаянно просившей, доставал «подругу семиструнную» (как он её называл). Да, одно то, что у отца была гитара в руках, свидетельствовало, что всё замечательно и что отец хочет поддержать общее хорошее настроение.

Он пел старую песню семидесятых годов, которую очень любил и которая очень к нам подходила — её можно было бы объявить нашим гимном.

Ваше величество, Хорошо в лесничестве, Кроме электричества, Все в большом количестве!…

— А у нас и электричество есть! — рассмеялся отец. — Вот так-то, ваше величество! — он преувеличенно церемонно поклонился министру, и министр тоже рассмеялся.

— А хоть бы и не было! Я бы с удовольствием пожил при свечах!

Тут из ванной появился мой братец, растёртый водкой, облачённый в шерстяной спортивный костюм, толстый свитер из шерсти Топы и толстые шерстяные носки. Вид у него был красный и сомлевший. Нам вручили тарелки, чтобы мы сами накладывали всё, что есть на столе, и мы с большим аппетитом стали уплетать за обе щеки, слушая разговоры взрослых.

— …А молодец мой Анатолий! — сказал министр. — Как здорово ковёр привёл в порядок, любо-дорого поглядеть!

Ковёр был расстелен на диванчике. Он действительно смотрелся намного лучше.

— Что называется, кровью смыл свой позор! — продолжил, посмеиваясь, Степан Артёмович. — Хоть и сломался в бане, но зато потрудился, в одиночестве и в поте лица, пока мы развлекались, вытаскивая машину!

— У нас был ещё один план, — сказал секретарь. — Но, боюсь, на сегодня придётся от него отказаться.

— Почему отказаться? Что за план? — спросил министр.

— Мы думали запустить фейерверки, в честь победы над всеми трудностями, — сообщил секретарь, поглядев на нас и особенно задержав взгляд на Ваньке. — Но, я смотрю, одно из главных действующих лиц выбыло из игры.

— Вовсе я не выбыл из игры! — запротестовал Ванька. — Я могу смотреть на фейерверки в окно!

— Тогда можно и попробовать, — сказал секретарь. — Если все остальные не против. Можно я погляжу, какие у вас фейерверки?

— Пожалуйста! — сказал я. — Вон они, те, что остались после Нового года, в целлофановом пакете в углу!

— Салют в завершение дня — это будет здорово! — сказал отец, и остальные его поддержали.

— Только, если можно, не позже семи, — попросил отец Василий. — Мне ещё домой ехать. Да и вам тоже? — обратился он к Михаилу. — Вместе поедем?

— Нет, батюшка, — Михаил покачал головой. — Я уже сейчас выезжаю — и мне по делам, в другую сторону.

— Тем более! — сказал отец Василий. — В две машины ехать было бы веселей, а в одиночку я бы не хотел пускаться в путь на ночь глядя.

— Чего-то боитесь, батюшка? — спросил дядя Серёжа.

— Колдобин боюсь, снегом прикрытых, — серьёзно ответил отец Василий. — А ещё кабанов. Вон, недавно водитель врезался в кабана, выскочившего в темноте на дорогу — всю машину покалечил. Правда, и зверю несладко пришлось. Это вам Алексей Николаевич поведать может, он составлял протокол о происшествии. Заодно и одна из кабаньих ног ему досталась на окорок.

— Неужели, батюшка, вы на Божью защиту не надеетесь? — то ли в шутку, то ли всерьёз спросил министр.

— Бог нас больше всего защитил, когда разум дал, — усмехнулся отец Василий. — Так что не надо оскорблять Его неразумием. И, право, не знаю, можно ли уповать на Его защиту, этот бесценный дар отвергая.

Мы невольно взглянули на Михаила — поскольку это замечание напомнило нам его разговор с отцом Василием о разуме и подозрениях. Нам показалось, что Михаил слегка покраснел, тоже припомнив лёгкую выволочку, которую устроил ему отец Василий.

Секретарь тем временем разбирал фейерверки.

— Так… — бормотал он. — Этот — тройной… Этот какой? Ага, зелёный и золотой. Их кладём сюда, а после них пустим синий — так будет красивее всего. А потом — вот этот, опять трехзарядный, после него — одиночный красный, а за ним — вот этот, который «извивающаяся змея»…

Видно, он знал толк в фейерверках, умел составлять их сочетания, чтобы получалось фантастически красочное зрелище. Что ж, такое зрелище должно было стать достойным завершением дня.

 

ПИСЬМО ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ. ПОХИТИТЕЛИ РУЖЕЙ

Фейерверк и правда получился на славу. Проснувшись утром, я с удовольствием вспоминал, как в ночном небе расцветали огненные змеи и фонтаны, перемежаясь одиночными разноцветными вспышками.

Взрослые получили не меньше удовольствия, чем мы.

— Надо бы этому вашему Степанову ещё фейерверков заказать, — сказал отцу министр, вдоволь наоравшийся «ура». — Позвонил бы ты ему, Семеныч, и сказал: «Не для себя прошу, а во исполнение священной воли министра моего!..» — он оглянулся на отца Василия. — Надеюсь, батюшка, вас такие шутки не обижают?

— Нисколько, — ответил отец Василий. — Хотя, — лукаво добавил он, — может, лучше было бы сделать вид, что обиделся. Вы бы тогда, во искупление, пожертвовали бы на храм или на сиротский приют.

— Вам бы, батюшка, дипломатом быть! — совсем развеселился министр.

— Да где уж нам!.. — скромно отмахнулся отец Василий. — А зрелище действительно феерическое. Ваш секретарь, как я погляжу, на все руки мастер.

— Не скажите! — хмыкнул министр. — Насчёт бани или охоты наш Анатолий не мастак. Но вот насчёт того, чтобы обработать корреспонденцию, организовать приём, расшаркаться перед каким-нибудь зарубежным премьером — это всегда пожалуйста.

— Для того секретарь и надобен, — заметил отец Василий, благодушно взирая, как Анатолий поджигает очередную петарду. — Главное — чтобы человек был надёжный.

— Пожаловаться не могу, — признал министр. — Его даже Юрий одобрил, — министр указал на полковника, который смотрел на веселье и фейерверки с довольно бесстрастным лицом, хотя, вроде бы, и ему все это нравилось. — Собственно, он мне его и порекомендовал, изучив кандидатуры. Когда-то Юрий охранял его отца…

— Отец Анатолия был большим человеком, вот как? — поинтересовался отец Василий.

— Да. Давно, ещё в Советском Союзе, вечная ему память. Юрий сохранил о своём подопечном самые тёплые воспоминания.

— Понятно, — кивнул отец Василий. — Надо мне будет его поблагодарить, что ради меня он устроил фейерверки до ужина, а не перед сном, как это обычно делается…

Да, вот это все я припомнил — как с медленным шипением опускались за верхушки деревьев огненные астры и пионы всех цветов и оттенков, как Ванька, прижавшись к оконному стеклу, орал «ура» так громко, что его было слышно не хуже находившихся во дворе…

То ли Ванька переорал и перенапряг горло, то ли вымок и продрог так крепко, что никакие профилактические меры не помогли, но проснулся он никаким: вялым, капризным, и, по всем признакам, с поднимающейся температурой. Мама тут же прописала ему постельный режим, и он жутко расстроился.

— Мы ведь должны идти к Гришке-вору! — обиженно сказал он мне и Фантику, когда мы поднялись к нему после завтрака. — Как же я это пропущу?

— Может, мы и не узнаем ничего интересного, — попробовал я успокоить брата. — Ты, главное, лечись. Чтобы завтра быть на ногах. Ведь, даже если Гришка возьмётся потолковать с теми, кто мог спереть ружьё, результат мы узнаем только завтра.

— Хочешь, мы перенесём стол с «паззлом» к самой твоей постели? — предложила Фантик. — Мы не обидимся, что ты будешь собирать его без нас. А тебе будет веселей!

— Хорошая мысль, — одобрил Ванька. — И ещё, Борька, приволоки мне один из отцовских биноклей.

— Зачем? — спросил я.

— Если мне позволят встать с постели, я сяду к окну и буду наблюдать за двором и всеми окрестностями. Вдруг я увижу что-нибудь интересное, пока вы будете ходить?

— Ладно, — сказал я. — Подожди немного.

Я отправился вниз, в «каморку» отца.

— Что тебе? — спросил отец, как раз уединившийся на полчаса, чтобы проработать очередные бумаги.

— Бинокль для Ваньки, — объяснил я. — Он хочет вести наблюдение, пока мы с Фантиком сходим погулять. А то он помрёт со скуки.

— Возьми вон тот, — отец указал мне на бинокль, которым разрешал нам пользоваться. — А вы куда собираетесь?

— Не знаю толком. Пройдёмся с Топой по окрестностям.

— В Плещево или Стругачи не собираетесь?

Это были две ближайшие к нам деревни.

— Не знаю… — осторожно ответил я. — Если что-нибудь надо, можем сходить.

— Если доберётесь до Стругачей, то загляните к Григорию Торбышеву, передайте ему, что мне надо с ним переговорить.

— Из-за этих ружей? — вырвалось у меня.

— Точно, — отец поглядел на меня с уважением. — Надо же сразу догадался…

— Ты думаешь, он как-то причастен?

— Нет, я так не думаю, — ответил отец. — Но, мне кажется, он должен что-то знать о похитителе ружей. Очень эта кража смахивает на местную работу — а про местных «работяг» Гришка знает все! Мне надо убедить его выложить мне всё, что ему известно, не играя в круговую поруку, иначе милиция к нему прицепится — точно так же, как до сих пор цеплялась из-за любой кражи в радиусе пятьдесят километров.

— Но Алексей Николаевич, вроде, сейчас относится к Гришке хорошо, — заметил я.

Отец покачал головой.

— Алексей Николаевич решает далеко не все. В общем, мне надо тихо встретиться с Гришкой и потолковать. Чтоб его же избавить от лишних неприятностей.

Я задумался. Задать отцу ещё один вопрос или нет? Задать! — в конце концов решил я.

— Следы колёс машины вора были похожи на следы колёс Гришкиной машины?

Отец нахмурился — а потом рассмеялся.

— Схватываешь на лету! Сложно сказать, потому что дорогу порядком укатали и утрамбовали за последние дни, поэтому отпечатки остались смазанные. Разве что, кое-где читались вполне ясно. Шины старые. Машина — легковушка типа «москвича». Гришка сразу пришёл мне на ум, но…

— Но что? — жадно спросил я.

— Во-первых, если бы это был Гришка, Топа мне рассказал бы об этом. И привёл к нему. А Топа всячески давал мне понять, что ни машина, ни её владелец — либо владельцы — ему не знакомы. И, во-вторых, я верю Гришке. Кто знает, наверно, и он может сорваться, но обворовывать людей, находящихся в заповеднике, отлично зная, что это могут быть только мои гости, он бы ни за что не стал. У него есть свои понятия о чести и совести, — отец усмехнулся. — «И если ты вор, то живи как вор, угоняй табуны коней, Но в доме, который тебя приютил, иголки тронуть не смей!» — привёл он очередную цитату из огромного запаса стихов, хранившихся в его памяти. Со студенческих лет, как он говорил. — Это правило только «отморозки» не соблюдают. И, кроме того, Гришка давно не живёт, как вор.

— Так что тебя смущает? — спросил я.

Отец вздохнул.

— Это сложно сформулировать в словах. Может быть, уверенность вора в том, что его не разоблачат — слишком глупая какая-то уверенность. Ведь и стёртые шины, и то, что дорога ведёт только к нашему дому — и вор лишь немного не доехал до нас, когда соблазнился брошенной машиной — и то, что вор взял ружья, не тронув других ценных вещей… Словом, по всем приметам, вор должен жить где-то рядом и неплохо нас знать. Неужели он рассчитывает, что я его не раскушу? Или он лопух или… В общем, Торбышев тут может подсказать.

— Понял, — сказал я. — Не волнуйся, мы дойдём до Торбышева.

— Главное, передай ему, что дело очень серьёзное… Ладно, бери бинокль и беги.

Я отнёс бинокль Ваньке, и мы с Фантиком пустились в путь. Топа немного сник, когда увидел в моих руках поводок и намордник — намордник он особенно не переваривал, но мы, когда ходили в деревню, всё-таки надевали на него намордник и строгач. Топа вряд ли кого-нибудь тронул бы, но ведь его могли и спровоцировать — причём не всегда осознанно. Например, попадались мужики, которые здоровались с нами, очень резко выбрасывая вперёд руку — особенно когда были навеселе. А такую выброшенную вперёд руку Топа воспринимал считал попыткой нападения… Словом, для собственного спокойствия мы всегда брали с собой намордник, если отправлялись с Топой в людные места. Не обязательно при этом надевая.

— Ничего, Топа! — сказал я. — Зато прогуляемся как следует.

— Он так погрустнел при виде намордника, — сказала Фантик. — Жалко его!

— Может, намордник надевать и не понадобится, — ответил я. — Это на случай, если мы завидим человека, которого Топа особенно не любит. И потом, намордник для него — это всего лишь сигнал, что надо быть поспокойней. Вообще-то он избавляется от намордника в два счёта. Как-то вот так повернёт голову туда и сюда — и привет! Он ведь ещё тот хитрец!

— Забавно было бы посмотреть, — рассмеялась Фантик.

— Может, и увидишь, — я пока что не стал брать Топу на поводок, и он носился по лесной дороге туда и обратно. На поводок его придётся взять позже, когда мы подойдём к шоссе.

— О чём ты говорил с отцом? — спросила Фантик.

— Отец дал «добро» на разговор с Гришкой о пропавших ружьях.

— Он тоже подозревает этого Гришку?

— Нет. Но он считает, что Гришка должен что-то знать. Просил передать Гришке, чтобы тот ничего не утаивал. Тогда отец сможет сам разобраться с ворами, не подставляя Гришку и избавив его от неприятностей.

— Значит, мы были правы в своих догадках… — проговорила Фантик.

— Похоже, да. Но сколько времени мы до них доходили! Нам понадобилось почти два дня, чтобы подумать о Гришке. Это просто позор! А отец наверняка подумал о Гришке сразу же — но ни с кем не стал делиться своими мыслями, до поры, до времени. Чтобы лишнюю волну не поднимать.

— Это он правильно сделал, — сказала Фантик. — При этом полковнике вообще не стоит упоминать ни одного лишнего имени. Сразу вцепится как бульдог со своими подозрениями.

Мы и дальше стали обсуждать эту тему — но не буду пересказывать наши разговоры, потому что они больше сводились к переливанию из пустого в порожнее и к обмусоливанию прежних догадок. Ну, знаете, как это бывает, когда какое-нибудь событие слишком тебя волнует и ты готов обсуждать его до бесконечности, перебирая по косточкам, но ничего нового об этом событии тебе пока неизвестно, вот ты и ходишь в разговорах по замкнутому кругу. Для того, кого это событие тоже волнует, такая ходьба по замкнутому кругу кажется безумно увлекательной — но посторонних она быстро начинает раздражать.

Нам понадобилось чуть больше часа, чтобы дойти до Стругачей. Гришкин дом был издалека заметён — недавно выкрашенный в жёлтые и синие цвета, с обновлёнными наличниками и резным крыльцом: начав работать в плотницкой бригаде, Гришка и о собственном доме стал проявлять заботу.

В доме всё было тихо, но из трубы вился дымок, так что Гришку мы должны были застать на месте.

При нашем приближении к Гришкиному дому Топа стал яростно лаять и рваться с поводка. Мне с трудом удалось утихомирить его и привязать к столбу калитки.

— Это он Гришку чует и заранее на него ругается? — спросила Фантик.

— Похоже на то, — ответил я. — Хотя как-то чересчур он завёлся. Вполне возможно, он унюхал что-то важное.

— Связанное с ружьями? — живо спросила Фантик.

— Если так, то сейчас узнаем, — ответил я. — Топа, сидеть!

Топа уселся, но продолжал ёрзать и показывать всем видом, что мы зря не обращаем внимания на то, что он пытается нам сообщить.

Мы подошли к двери и постучали. Нам никто не ответил. Мы постучали ещё раз, потом я толкнул дверь — скорее машинально, чем из осознанного желания проверить, есть ли кто в доме. К моему удивлению, дверь взяла и легко открылась.

Мы заглянули вовнутрь. В прихожей горел свет, и в дальней комнате тоже.

— Гришка! — позвал я.

Никакого ответа.

— Судя по всему, он ненадолго вышел, — сказала Фантик.

— Да, — кивнул я. — Буквально на пять минут, раз печка топится и свет не погашен. Может, он на заднем дворе?

— Давай проверим, — предложила Фантик. — А если его там нет, нам придётся ждать его у калитки — иначе Топа не впустит его в собственный дом!

Мысль была справедливой, и мы прошли за дом, посмотреть на заднюю часть двора. Там мы увидели, что большие ворота, через которые Торбышев выезжал и въезжал на своём «москвиче» (чтобы выезжать на шоссе не по главной улице деревни, а задами, по прямой дороге), широко распахнуты, а «москвича» под навесом нет.

— Куда-то отъехал, — сделала вывод Фантик. — Причём совсем ненадолго.

— Или ненадолго, или в жуткой спешке, — сказал я. — Смотри!… — я указал на следы колёс. — Тут было две машины. Одна стояла перед навесом, потом отъехала, а Гришка пустился ей вслед. Видишь, отпечатки «москвича», идущие из-под навеса, перекрывают следы другой машины! Такое впечатление, что Гришка пустился за ней вдогонку, боясь лишнюю секунду потерять — иначе бы он остановился, чтобы затворить ворота.

— Послушай! — Фантик аж задохнулась от волнения. — Может, это была машина воров? Они по старой памяти заехали к Гришке, поняли, что теперь с ним каши не сваришь и сбыть ружья он им не поможет — а он, догадавшись, зачем они приезжали, помчался за ними вслед, чтобы отобрать украденное?

— Вполне может быть, — сказал я. — Давай ещё разок заглянем в дом. А потом решим, что делать.

Мы вернулись в дом. Обойдя все комнаты, мы обнаружили три незастеленные кровати и гору грязной посуды на кухне.

— Ночевали здесь три человека, и ели тоже, — заметил я. — Причём не один день. Допустим, один из троих — Гришка. Тогда кто остальные двое?

— Его гости, — сказала Фантик.

— Это и так понятно. Наверно, приехали к нему на новогодние дни. Я имею в виду другое — могут они быть ворами ли нет?

— И почему Гришка пустился за ними вдогонку? — дополнила Фантик.

Мы вышли из кухни и заглянули в большую комнату.

— Смотри! — показал я. — Что там, на телевизоре?

Мы подошли поглядеть — и у нас дыхание перехватило.

На телевизоре лежала бронзовая табличка, с гравированной надписью:

Степану Артёмовичу

Угрюмому

от сотрудников министерства

Горячо поздравляем с юбилеем

и желаем

удачной охоты на любого зверя

— Ух ты! — присвистнул я. — Теперь все понятно!

— Выходит, ружья всё-таки стащил Гришка?

— Нет! — твёрдо ответил я. — Ружья стащили его гости. Табличку они свинтили и оставили в доме. Сегодня они уехали. Гришка стал прибираться после них, нашёл табличку, понял, в чём дело, и рванул за ними вдогонку, чтобы отобрать украденное. Он, наверно, в ужас пришёл, когда обнаружил, что они натворили! Ведь милиция наверняка решит, что он был заодно со своими гостями…

— Так что нам делать? — растерянно спросила Фантик. — Возвращаться домой?

— Времени нет! — ответил я. — Нам надо узнать, куда они направились, а то следы могут исчезнуть. Пусть Топа проследит, сколько может, куда поехали машины, а потом мы вернёмся домой. Или лучше позвоним. В соседней деревне есть телефон в медпункте, и до неё нам в десять раз ближе, чем до дома!

— Тогда вперёд! — сказала Фантик. — Не будем медлить!

— Вперёд!.. — откликнулся я.

Мы выскочили из дому, затворили дверь, и я отвязал Топу.

— Топа, ищи! Ищи, миленький! Ты ведь знаешь, что искать?..

Топа знал. Он с такой силой рванул по следу, что мне оставалось бежать за ним, чтобы не полететь кувырком. Фантик с трудом за нами поспевала. Топа проволок нас к навесу и дальше, через распахнутые ворота, по следам машин.

Я не знаю, сколько мы так бежали. У меня сложилось впечатление, что целую вечность. Иногда Топа давал мне передышку, когда притормаживал, чтобы в очередной раз обнюхать след — и устремиться дальше, не успевал я толком перевести дух. Я машинально перебирал ногами, которые словно стали и не моими собственными, я взмок так, что пот застилал мне глаза и периодически я бежал вслепую. Я боялся сделать лишнее движение рукой, чтобы смахнуть пот — такое было ощущение, что если я поднесу к лицу вытянутую назад руку, то потеряю равновесие. Фантик то отставала от нас, то немного нагоняла. Я бы не удивился, если бы она взяла и рухнула в снег — так было искажено её лицо от усталости и напряжения. И при этом её лицо все больше делалось упрямым и злым: она не собиралась сдаваться, не собиралась ссылаться потом на свою девчоночью слабость. Просто удивительно, откуда в хрупкой Фантике брались такие силы. Впрочем, занятия фигурным катанием — это ещё та закалка!

Топа вывел нас на шоссе, и довольно долго вёл по шоссе, вдоль границы заповедника, в сторону, противоположную городу и населённым местностям, все дальше и дальше от нашего дома. Меня мотало из стороны в сторону, и я уже подумывал о том, чтобы выпустить поводок и, сбавив темп, вместе с Фантиком идти по следам Топы — ведь где-то он остановится и будет нас ждать. Но тут Топа резко свернул на просёлочную дорогу, на которой виднелись свежие следы шин.

Ещё две три минуты — и мы уткнулись в две машины, пустые и запертые. Дальше машины пройти не смогли, потому что по дороге давно никто не ездил и метрах в ста от шоссе её совсем занесло снегом. Я налетел животом на багажник задней машины — это был Гришкин «москвичок» — и упёрся в него.

— Топа, погоди!.. — взмолился я. — Передышка… Ждём Фантика…

Топа остановился и оглянулся на меня. Он проявлял явное нетерпение, но вместе с тем понимал, что настаивать на продолжении преследования будет сейчас нехорошо — я, что называется, «вырубился». Вырубилась и Фантик — доплетясь до машины, она просто рухнула животом на багажник, бессильно раскинув руки.

— Не… не прижимайся щекой к металлу… — пробормотал я. — Во-первых… Можешь примёрзнуть… А во-вторых… Нельзя слишком резко остужаться, когда вспотел…

— Знаю… — простонала Фантик… — Но так приятно прижаться к холодному… Ну, Топа даёт…

— Нам надо решить, что делать дальше, — прохрипел я.

— Найти бы кого-нибудь из взрослых… — ответила Фантик. — Сами мы не справимся.

— Ну, не знаю… — пробормотал я. — Я так понимаю, Гришкины гости свернули в лес, чтобы испытать ружья, а Гришка их нагнал. Наверно, сейчас они объясняются где-то неподалёку. Двоих Топа задержит — тем более, что Гришка будет на нашей стороне, а он мужик не слабый. Так что я отпустил бы Топу — а то вдруг они ускользнут. Если они откажутся возвращать ружья — то с двумя Гришка не справится.

— Но ведь ружья, наверно, заряжены… — начала Фантик. — Ой, они не сделают с Гришкой ничего дурного, чтобы он не мог их выдать?

— Тем более надо отпускать Топу ему в помощь, — сказал я. — Если Топа неожиданно выскочит на них, подстрелить его им не удастся. А он в полсекунды свалит с ног обоих воров. Тут главное, чтобы Гришка не растерялся и успел схватить ружья.

— Может, лучше вернуться домой и позвать взрослых? — засомневалась Фантик.

Я покачал головой.

— Они могут смыться. Мне не верится, что они убьют Гришку, если он будет им мешать. Но вот шандарахнуть его прикладом по голове и укатить на машине они могут. И потом ищи их, свищи!

И тут до нас донёсся далёкий крик:

— На помощь!.. Помогите!..

— Это Гришка? — встрепенулась Фантик.

— Не могу разобрать, — ответил я. — Вообще-то, на его голос не очень похоже. Но, может, эхо искажает.

— Помогите!.. Ау!.. — опять донеслось до нас. На этот раз мы определённо разобрали, что кричат два голоса, если не три.

— Похоже, они все вместе попали в какую-то беду, — сказал я. Я поглядел на Топу. Пёс подобрался, ощетинился, и в его горле клокотал нарастающий рык. Топа вёл себя так, когда чувствовал действительно серьёзную опасность или когда собирался расправиться с обидчиком. И я принял решение.

— Вперёд, Топа! — сказал я, отпуская его с поводка. — Иди, разберись, в чём дело. Только будь осторожен. Мы идём за тобой следом.

Почувствовав свободу, Топа с признательностью взглянул на меня — и в два прыжка исчез за деревьями.

 

ПИСЬМО ПЯТНАДЦАТОЕ. МЫ ОПОЗДАЛИ!

Нашу усталость как рукой сняло. Мы оторвались от багажника и, обнаружив, что ноги держат нас вполне нормально, припустили вдогонку Топе.

Мы пробежали метров двадцать, когда услышали крики.

— Прогони его!.. — орал один голос.

— Топтыгин, охолонь! — это явно был голос Гришки. — Не суйся сам! Иди за помощью!

— Кто-нибудь! Сюда! — раздался третий голос.

— Семеныч! — это опять был голос Гришки. — Не ходи сюда без ружья! Отзови Топтыгина, погибнет!

— Что там такое?.. — шепнула Фантик, крепко стискивая мою руку.

— Понятия не имею, — растерянно ответил я. — Кто-то требует кого-то прогнать — наверно, Топу — и Гришка гонит Топтыгина, потому что боится, что пёс погибнет. Но если бы Топтыгин кинулся на них, то все бы уже было кончено! А если Топа почему-то медлит — почему они в него не стреляют?.. Гришка решил, что Топтыгин с отцом — и просит отца не подходить к ним без ружья… Имеет в виду, что его гости готовы на все? Но почему они тогда позволили ему предупредить отца, а не заткнули ему рот?..

— По-моему, голоса звучали как-то странно… — заметила Фантик. — Словно сверху…

— Мы подкрадёмся и осторожно выглянем, что там такое, — сказал я. — Держись за мной, а я буду держаться за стволами больших деревьев.

Короткими перебежками, от ствола к стволу, мы подобрались к тому месту, откуда звучали голоса. И, выглянув из-за очередного ствола, мы обомлели — и замерли, как вкопанные.

На небольшой полянке был утоптан и взрыт весь снег. Три мужика — Гришка и два мне не знакомых — сидели на деревьях с разных концов поляны, забравшись повыше и цепляясь изо всех сил. Их ружья валялись в снегу. А посреди полянки стоял огромный кабан — угрюмо опустив рыло, выпятив клыки и, судя по всему, взбешённый как сто чертей. Видно, он стерёг неудачливых охотников, бродя по полянке и держась так, чтобы в долю секунды настичь и поднять на клыки любого, кто рискнёт спуститься с дерева — или свалится от усталости. Теперь он развернулся к Топе, а Топа — вот молодец, не зря его учили, что с кабанами связываться нельзя! — осторожно перебирая лапами, старался переместиться так, чтобы оказаться у кабана сбоку и тщательно выдерживая расстояние, чтобы всегда успеть отпрыгнуть, если кабан ринется на него. Кабан, в свою очередь, тоже медленно разворачивался, чтобы всё время быть против Топы мордой со страшенными клыками. Так они и кружили друг против друга — двигаясь, как в замедленной съёмке.

Фантик вся побелела и опять стиснула мою руку — так сильно, что чуть запястье мне не сломала. Но я в тот момент этого и не почувствовал! Я лихорадочно думал, что делать.

Кабан громко хрюкнул, а Топа гавкнул в ответ — с какой-то особенной интонацией, словно говоря зверюге: «Слушай, хватит дурака валять, незачем нам ссориться! Уходи и предоставь этих субчиков мне — я сам с ними разберусь!»

И, кажется, кабану немного польстило, что пёс взывает к его разуму, вместо того, чтобы со всей дури бросаться в драку — кабаны вообще жутко умные твари!

Но всё это я сообразил лишь потом — и как же ругал себя, что вдруг разучился понимать нашего пса! Видно, со страху разучился — ведь его речь была для меня так же понятна, как человеческая. Но тогда я прореагировал абсолютно по-идиотски — хорошо, что всё обошлось, а могло быть что угодно!

В общем мне померещилось, что этим лаем Топа предупреждал, что готовится напасть на кабана. И я отчаянно завопил:

— Топа!..

Пёс вздрогнул. Но и кабан — тоже. Он стал щурить подслеповатые глазки и водить пятачком, принюхиваясь, с какой стороны взялись новые враги. Топа повёл себя намного разумней, чем я. Вместо того, чтобы вцепиться кабану в шею, на миг — вполне достаточный для Топы — повёрнутую зверем, и начать отчаянную битву, он предупреждающе зарычал и на шаг отступил в нашу сторону.

Кабан понял все правильно: этот ручной волк мог бы сейчас порвать его загривок, но не хочет, потому что для него важнее всего безопасность вон тех маленьких двуногих тварей, притаившихся за деревом. Наверно, считает их своими детёнышами: у ручных волков бывают странные причуды, да оно и понятно, каких глупостей не нахватаешься, живя с людьми… Суть в том, что за своих детёнышей любой зверь будет биться насмерть, а кабану вовсе не хотелось биться насмерть с таким противником. Может, он и одолеет этого ручного волка, но овчинка выделки не стоит — сам уйдёт весь изодранный. За время противостояния Топе ярость кабана несколько утихла и он мог считать себя вполне удовлетворённым тем, что загнал главных врагов на деревья. Конечно, если б не вмешательство новых лиц, кабан вполне мог бы попробовать подточить одно из этих деревьев — или подождать, пока кто-нибудь из обидчиков сам свалится ему на клыки, закоченев от холода. Но чего нет, того нет. Когда у кабанов проходит приступ ярости, собственная безопасность всегда оказывается для них на первом месте.

Осмыслив все это, кабан медленно, задом, отступил за край поляны — а там развернулся и помчался во всю прыть, с громким треском проламываясь сквозь кусты. Через пару секунд он исчез из виду, а Топа и не собирался его преследовать.

Я облегчённо перевёл дух — и сидевшие на деревьях, по-моему, тоже.

Мы с Фантиком вышли из-за ствола.

— Молодец, Топа! — крикнул я. — Гришка, слезай, он тебя не тронет!

— А нас? — спросил один из незнакомцев.

— Вам придётся немного подождать, пока Гришка соберёт ружья, а я возьму пса на поводок, — ответил я.

Гришка опасливо спустился с дерева.

— Привет, Топтыгин! — несколько заискивающе проговорил он. — Не укусишь? Если бы ты знал, как я рад тебя видеть!.. Даже не думал, что когда-нибудь повстречаюсь с тобой с таким удовольствием!

Топа вильнул хвостом, хитро сощурился, рыкнул в сторону Гришки и раззявил пасть так, что было полное впечатление, будто он широко улыбается: мол, это я тебя дразню!..

— Вот паршивец! — хихикнула Фантик. Чуть-чуть нервно хихикнула, по правде говоря: она всё ещё приходила в себя после всех потрясений.

— Уф!.. — Гришка вытер пот со лба. — Я думал, что, все, каюк нам!

— Что здесь произошло? — поинтересовался я.

— У них спроси, как они умудрились промазать по кабану, — Гришка с мрачным презрением кивнул на сидящих на деревьях. — Я-то лишь к концу разборки подоспел, гнался за ними по их следам. Кабан и меня решил на зубок попробовать — я уж сам не помню, как взлетел на дерево, завидев эту тварь!

— Хотел ворованные ружья у них отобрать? — спросил я.

— Вот именно. Как нашёл эту пластинку, отвинченную с приклада, меня словно током долбануло! Вот гады, думаю, ведь под статью меня тянут! И — за ними на всех парах! Отберу, думаю, эти ружья, и твоему батяне тихо свезу… А эти горе-охотники… — он махнул рукой.

Он подобрал ружья, а я взял Топу на поводок.

— Теперь слезайте! — крикнул я. — Только осторожно, и убегать не вздумайте!

— Охренеть можно! — проговорил мужик, первым рискнувший спуститься с дерева. — чтобы из такого ружья, да промазать! Я из разболтанного старья кабанов бил, а тут…

— Это вам наука, что чужое добро впрок не идёт, — назидательно заметил перевоспитавшийся Торбышев.

— А иди ты!.. — с досадой отмахнулся второй мужик. Отмахнулся слишком резко — и Топа недовольно зарычал. Оба вора тотчас застыли как по струнке.

— Вам ещё повезло, — сказал Гришка. — Лучше уж совсем промазать по кабану, чем легко его ранить. Тогда бы кабан на все пошёл, чтобы вам отомстить, его и свора таких собак не отогнала бы!

— Да у меня было полное впечатление, что я попал! — сказал первый мужик. — А потом гляжу — на кабане ни царапинки, и он на меня прёт! Он бы точно меня задрал, если б не Сенька!

— Ага, — второй мужик тоже не мог сдержать возбуждения. — Я близко был! Хотел подстрелить кабана, нажал на курок — осечка! Ну, как курок щёлкнул, кабан на меня посмотрел. Как раз Пашке хватило времени, чтобы бросить ружьё и на дерево взлететь! Кабан, не будь дурак, на меня! Я — тоже на дерево! Кабан нас сторожить уселся, а тут Гришка идёт…

— Вот дурацкая смерть была бы, если бы из-за вас меня кабан съел! — в сердцах сказал Гришка.

— Так мы ж тебе кричали… — стал слабо оправдываться первый мужик — тот, которого звали Сенькой. — Предупреждали тебя…

— Погодите! — сказал я. Мне припомнился степановский ковёр — с его охотниками, стреляющими мимо цели. — Неужели вы не видели, как пуля попала в кабана или в снег?

— Да где там было смотреть! — ответил неудачливый стрелок. — Хотя, говорю, мне показалось сначала, что я попал…

— Как вы стояли? — спросил я.

— Да возле тех деревьев, на которые потом сиганули.

— А где кабан был?

— Вон там, — указал Пашка. — Он на прикормку вышел. Мы её специально оставляли — и накануне Нового года, и вчера.

— Значит, пуля шла вон оттуда вон туда? — я показал рукой.

— Верно.

— Топа, сторожи, — сказал я, отпуская поводок. — Не двигаться!

Мужики напряглись.

— Слышь, парень, ты бы всё-таки придержал его! А то, неровен час, кинется!..

— Он не кинется, если вы не будете дёргаться, — твёрдо заверил я. И поглядел на Гришку. — Гриш, ты не подержишь его две минуты? Для их спокойствия… Не бойся, он не рванёт.

Я думал, Гришка откажется. Но он, сделав глубокий вдох, нагнулся за поводком — и с глубоким выдохом выпрямился, будто из ледяной воды вынырнул.

— После этого кабана я с Топтыгиным готов под ручку ходить!.. — сказал он. Но поводок он всё равно держал с большой опаской, словно ёжика в руки взял, и, конечно, тут же бросил бы поводок, если бы Топе вздумалось рвануть. Но даже это символическое сдерживание Топы несколько успокоило мужиков. Во всяком случае, они перестали таращить глаза и цепенеть как кролики.

— Что ты хочешь? — тихо спросила Фантик, догнав меня.

— Я вспомнил степановский ковёр, — объяснил я. — Когда я его вчера разглядывал — пока секретарь его чистил — мне стала заметная ещё одна ненатуральная вещь. Все охотники на нём промахиваются. В жизни так не бывает. А ты можешь себе представить, чтобы два раза подряд подвели ружья, принадлежащие такому охотнику, как Степан Артёмович?

— Да, такое представить трудно, — признала Фантик.

— А если вспомнить при этом, что на охоте Степан Артёмович всегда рискует, потому что хочет доказать, что он — лучший охотник в мире? И что об этом знают все — включая, разумеется и мафию, которая хочет его убрать?

Говоря это, я тщательно осматривал снег.

— Ты хочешь сказать… — у Фантика перехватило дыхание. — Хочешь сказать, что кто-то ухитрился специально испортить ружья?

— Скорее, смухлевал с патронами. Одно ружьё дало осечку — вполне можно предположить, что в патроне не было пороха. Если б осечка произошла у министра — все бы списали потом на городской брак. Но вот второе ружьё… Выстрел-то раздался как надо — то есть, с грохотом. И, судя по всему, пуля задела кабана. Если бы она просто просвистела мимо, кабан бы развернулся и убежал. Кабаны впадают в ярость только тогда, когда их больно заденет — тогда они стараются отомстить, понимаешь? И охотник уверен, что попал как надо… Выходит, пуля-то в кабана попала — и ударила его ровно настолько, чтобы он озверел, но при этом ничуть не пострадал. Мы ведь видели его — на нём не было ни капли крови…

— И что ты думаешь?

— Мы тысячу раз читали и видели по телевизору, как в разных странах полиция стреляет резиновыми пулями во время беспорядков. Большого вреда они не приносят, но синяки набивают крутые, иногда человек и сознание теряет. Я думаю, кто-то подсунул что-то вроде такой резиновой пули… Которая выглядела как настоящая, а большого вреда причинить не могла. Надо ещё учитывать, что у кабанов чувствительность намного меньше, чем у людей. И сила жизни огромная! Если кабана не свалишь насмерть, он даже с тяжёлой раной ещё долго может сражаться…

Я тщательно перекапывал снег возле подкормки, с той стороны, откуда стрелял Сенька.

— Ничего не могу найти! — пожаловался я. — Видно, кабан затоптал глубоко в снег, пока метался по поляне.

— Так зачем искать? — спросила Фантик. — Ведь все остальные пули остались у охотников, так? Значит, можно их осмотреть…

— А ведь верно! — я выпрямился. — Мужики! — окликнул я. — Где коробки с патронами?

— В багажнике машины, — ответил Пашка. — Там же, где третье ружьё.

Я подошёл к Гришке и взял поводок.

— Пошли туда. У кого из вас ключи от машины?

— У меня, — широко ухмыльнулся Гришка. — Они оставили ключи в замке зажигания, а я их прибрал, чтобы они удрать от меня не могли, если ружья возвращать откажутся.

— Ах ты, падла!.. — не выдержал его друг Сенька.

— Ага, так я и позволил бы вам под монастырь меня подвести, — возразил Гришка. — Учитывая ещё, что ружья вы спёрли очень ценные — я ведь знаю, кто такой Угрюмый, и понимаю, что барахла он не держит — и что следы привели бы ко мне… Кстати, и багажник их машины открывать незачем. Ружьё и патроны я уже к себе переложил.

— Скотина!.. — сквозь зубы процедил Пашка. И опасливо глянул на зарычавшего Топу.

— Это вы скоты! — парировал Гришка. — Я бы вас на порог не пустил, если б знал, что вы меня в такую историю втянете!

— Поехали!.. — потянул я Гришку.

— А с этими что делать? — спросил бывший вор.

— Пусть катятся на все четыре стороны! — сказал я. — Ты даже не представляешь, как они нам помогли… Потом объясню. Сейчас нам нужно как можно скорее вернуть ружья. Это очень важно!

— Ладно, будем считать, что они достаточно наказаны! — усмехнулся Гришка. — Им кабан стал и судьёй, и прокурором! — он покосился на Топу. — Вот только, выходит, он будет позади меня сидеть? За шею не схватит?

— Нет, что ты! — я даже возмутился.

— Тогда пошли, — Гришка пошёл с полянки в сторону шоссе, на каждом плече — по ружью.

— Эй, ключи от машины верни! — крикнул Пашка.

Гришка повесил ключи на ветку.

— Заберёте, когда мы отойдём! — крикнул он. — Держитесь подальше, глаза не мозольте собаке! Вас никто не выдаст — ни я, ни ребята — если не будете глупить!

Мы почти дошли до машины, когда увидели, что два Гришкиных дружка осторожненько подошли к ветке и забрали ключи. Гришка сел за руль, мы устроились на заднем сидении — и через минуту мы уже мчались по шоссе.

— Нагрянули ко мне на Новый год, — стал рассказывать Гришка, не поворачивая головы. — По старым делам дружки. Кабана завалить им приспичило. Мол, они по пути ко мне и подкормку подбросили, выследив перекрёсток кабаньих троп. Нет, говорю, это дело не для меня, в заповедник охотиться не полезу, чтобы Семеныча — отца твоего, то есть — доверие не обманывать, и вообще я болен. Что-то так поясницу прихватило, что буквально ни сесть ни встать не мог — застудил, наверно. Но, говорю, если вы леснику мой подарок свезёте, то, может, он вам и разрешит зверюгу завалить. Скажите, что, мол, я за вас просил. Вывели они, значит, свою машину, погрузили на верхний багажник балясины для перил вашей лестницы на второй этаж — я ж давно говорил вам, что заменю вам балясины на новые и красивые — и поехали. Как уехали с балясинами, так и вернулись. Что такое, говорю, нелады какие? Да нет, отвечают, ничего особенного, просто огромная собака, о которой ты нас предупреждал, на дороге сидит, близко подъехать не даёт, а докричаться до людей мы не смогли. Ну, я Топу знаю, он ведь суров бывает, так что поверил им. Ладно, говорю, как оправлюсь, сам эти балясины отвезу. Может, оно и к лучшему — установлю заодно, — Гришка рассказывал обстоятельно, с деревенской неспешностью. — На следующий день мои голубчики опять в лес намылились. Надо, говорят, подкормку для кабанов обновить, ты, мол, не надумал охотиться? Нет, говорю. И вообще, говорю, у вас ружей нет, а своё ружьё я вам не дам. Они смеются. С ружьями, мол, говорят, проблема не ахти, а прикормку мы всё-таки подбросим, а там видно будет. И уехали. А сегодня с самого утра их как ветром сдуло. А мне полегчало, я встал, начал по дому прибирать. И на эту пластинку наткнулся! Что Угрюмый в заповеднике уже охотился — я знал, и понял так, что он опять приехал, а что на пластинке ему «удачной охоты» желают — так, значит, ему ружьё на юбилей дарили, а эта пластинка к прикладу была привинчена! Словом, все мне стало ясно — и я рванул вдогонку за ними! Они приблизительно упоминали, в каком месте подкормку оставляли, вот я и ехал по шоссе, пока не увидел свежие следы колёс, в лес, значит, уходящие… Только свою машину рядом с их машиной поставил — выстрел услышал, а потом крики… Ну, остальное вы знаете… — он задумчиво покачал головой. — Это ты прав, Борька, что решил их не выдавать. Так они тише воды ниже травы сидеть будут, а если б мы их в милицию сдали, то или они сами, или другие дружки мне бы потом отомстили. Впрочем, всё равно надо будет Семенычу все рассказать, пусть он решает, сдавать их или нет. Хотя, я думаю, он с нами согласится — он ведь понимает, что мне потом могут крепко насолить в отместку! А теперь вы рассказывайте, что и как, почему такая спешка.

— Министра хотят убить, — сказал я. — Он с мафией сцепился. Вот и отсиживается пока что в нашем заповеднике. Втайне, понимаешь?

— Теперь понятно, почему милиция до сих пор ко мне не пожаловала, — хмыкнул Гришка. — Ведь они из-за любой кражи ко мне бегут. А тут, значит, втихую расследование проводят, чтобы лишний слух не пошёл, что министр в наших краях. Так?

— Наверно, так, — согласился я. — А теперь скажи мне, ты можешь себе представить, чтобы у такого охотника, как министр, ружья два раза подряд сбой давали — одно промазало, второе вообще осеклось?

— Фью!.. — Гришка присвистнул. — По-твоему, кто-то специально мог подпортить?

— И учти ещё одну вещь, — сказал я. — Угрюмый любит быть на точке один, чтобы на него кабана выгоняли, а он укладывал зверя точным выстрелом. Никому не позволяет близко находиться, чтобы подстраховать на всякий случай! Поэтому если бы у министра ружьё сбой дало — рядом не было бы напарника, чтобы хоть на несколько секунд отвлечь кабана и дать министру время забраться на дерево! Все знают, что министр любит рисковать — и, если с ружьями и патронами что-то сделали сознательно, то вариант выбрали почти беспроигрышный!

— Выходит, если б мои дружки не спёрли ружья, министр уже был бы мёртв? — несколько ошалело спросил Гришка. — Ты, случаем, не присочиняешь?

— Нисколько. Вот приедем — можешь у отца спросить. Он тебе подтвердит, что все очень серьёзно. Конечно, надо патроны и ружья осмотреть. Но если с ними что-то не так — то, получается, твои дружки министра спасли! Ведь иначе бы он ещё вчера потребовал организовать ему охоту!

— Тогда им памятник ставить надо, при всей их дури! — сказал Гришка.

Мы уже свернули на лесную дорогу к дому.

— Вот здесь машина министра съехала в кювет, — показал я. — Пока ездили за досками и рядом с машиной никого не было, они и вскрыли багажник. Если б они оказались здесь на пятнадцать минут раньше или позже — то ничего бы не произошло!

— Ясненько! — кивнул Гришка. — Вот ведь правильно говорят: «Что Бог ни делает — всё к лучшему!»

Мы въехали во двор, и я с удивлением увидел, что машины министра нет на месте.

— Странно, куда она могла деться? — пробормотал я.

Но времени размышлять у нас не было. Отец — видимо, завидев Гришкину машину в окно — уже вышел на крыльцо.

— Папа! — я выскочил к нему. — Мы с Гришкой нашли ружья! Но это ещё не все!..

— Догадываюсь!.. — ответил отец. У него лицо просветлело — похоже, у него камень с души упал, когда он услышал, что треклятые ружья отыскались.

— Ты не понимаешь! — возбуждённо проговорил я. — Ружья и патроны кем-то испорчены — и, кажется, намеренно! Из них нельзя убить кабана! Если бы министр пошёл с ними охотиться — он бы погиб!

Отец схватил меня за плечи и встряхнул.

— Что за чушь ты городишь?

— Это вовсе не чушь! — возмутился я. — Мы сами видели, как это было!

— Точно, мы видели, как они на деревьях сидели, — вмешалась Фантик.

— Если бы Топтыгин кабана не отогнал, то всем пришлось бы плохо, — поддержал нас Гришка, выбравшийся из машины и тоже подошедший к крыльцу.

Несмотря на всю бессвязность этих объяснений, отец основное понял.

— Ладно! — сказал он. — Прежде всего можно министра обрадовать, что ружья нашлись, а с остальным потом разберёмся… Юрий! — окликнул он охранника, выглянувшего из баньки на поднятый нами шум. Только сейчас мы заметили, что над банькой вьётся дымок — видно, министр опять решил попариться. — Скажи Степану Артёмовичу, что ружья нашлись!

— В одну секунду! — откликнулся полковник. Его голос прямо-таки зазвенел от восторга. — Влад! — на ходу оглянувшись, крикнул он. — Ружья нашлись! — и через секунду он ушёл в доме министра.

Взволнованный Влад выскочил из бани.

— Ну, слава Богу! — сказал он. — Вроде, наши головы на плечах останутся… Как вы их нашли? — спросил он у отца.

— Григорий привёз, — отец кивнул на Торбышева. — Прошу любить и жаловать. Перевоспитанный вор высшей квалификации. Думаю, в своё время он и Багдадскому вору нос бы утёр!

Гришка, вообще-то, не любил, когда поминали его воровское прошлое, но тут он прямо расцвёл — видно, шутливо преувеличенные похвалы отца всё-таки приятно пощекотали его тщеславие.

— Так это вы ружья увели? — Спросил Влад, созерцая Гришку с хмурым подозрением.

— Наоборот! — сказал отец. — Он выследил воров и элегантно изъял у них ружья. По моему поручению. Я решил, что лучше действовать неофициально — чтобы меньше было трезвона, что министр сейчас в заповеднике. А так он — ни-ни!

Отец подмигнул Гришке, и тот понял: не надо делать круглые глаза на эту версию событий, которую срочно сочинил отец. Эта версия — действительно самая лучшая, и надёжно оградит Гришку от всех неприятностей.

— И вообще, если бы я ружья увёл, я бы замок не взламывал, а отпер бы его так изящно, что вы бы долго ничего не заметили! — сказал Гришка, поддерживая игру отца.

Влад расхохотался.

— Вот что значит местная специфика! — сказал он. — Думаю, это повеселит Степана Артёмовича… Что такое? — он в испуге поглядел на Юрия, который выскочил из дома бледный как смерть.

— Министра нигде нет! — объявил полковник.

— Разве он не уехал на машине? — удивился я.

— Нет, — ответил Влад. — Он велел нам готовить баньку, а поскольку секретарь при слове «банька» скис, Степан Артёмович сжалился над ним и отправил в город, отослать почту. Секретарь уехал один!

— Погодите… — вмешалась Фантик. — Давайте спросим у Ваньки! Он ведь хотел вести наблюдение в бинокль, может, он видел, куда вышел министр!

— Если он что-нибудь видел… — Юрий, не договорив, устремился в наш дом.

— Что такое? — привлечённые шумом, на крыльцо вышли наши мамы и дядя Серёжа.

— Ружья нашлись — зато министр пропал! — ответил я, проносясь мимо них вслед за отцом и охранниками. Все потянулись назад в дом, а напоследок втиснулись Фантик и Гришка.

Я взлетел наверх, перепрыгивая через две ступеньки, и оказался в нашей комнате почти одновременно со взрослыми.

Ванька сидел у окна. Он оторвал бинокль от глаз, когда в комнату ввалилась целая толпа.

— Иван! — сказал отец. — Ты не знаешь, куда делся министр?

— Как куда? — удивился Ванька. — Уехал.

— Уехал на машине? — севшим голосом спросил полковник.

— Ну да! Сначала вышел секретарь и сел за руль, а потом министр выскочил из дому, оглянулся, быстро забрался в машину и они отъехали! У меня ещё мелькнула мыслишка, что он хочет куда-то прокатиться втайне от вас, но я решил, что это не моё дело.

— Неужели он поехал сам искать ружья?.. — пробормотал Влад. — Ведь это…

— Наверно, поехал, — сказал Ванька. — Он получил какую-то записку, которую сжёг в камине, а потом заторопился и о чём-то говорил с секретарём. Наверно, с него потребовали выкуп за ружья!

— Но как с него могли потребовать выкуп за ружья, если ружья уже у нас?.. — растерянно сказал я.

Полковник Юрий безнадёжно махнул рукой.

— Вот, значит, как они его выманили! О, Господи, если бы вы привезли ружья на полчаса раньше! Министр не попался бы в эту ловушку!..

Я почувствовал холодное отчаяние. Если бы знать, что каждая минута на счёту!.. Но нет, это бы ничего не изменило! Мы бы все равно опоздали — считай, безнадёжно!

 

ПИСЬМО ШЕСТНАДЦАТОЕ. НАПЕРЕГОНКИ СО ВРЕМЕНЕМ

Удар для всех оказался очень силён, а для охранников, надо думать, вообще нокаутирующий. Но они, как настоящие профессионалы, сумели его выдержать и не медля взялись за дело, даже не подумав опускать руки.

Полковник вытащил мобильный телефон.

— Алло, Михаил? У нас сбежал министр… Да, и, по всей видимости едет прямо в ловушку… С ним секретарь, но секретарь, как ты понимаешь, не защита. Сигнал всем постам ГАИ — задержать машину министра, если завидят. Всем патрулям в городе смотреть в оба! Словом, ты знаешь, что делать!.. — он отключился от связи и сумрачно поглядел на нас. — Все. Сейчас на ноги будут подняты все, кто возможно, по всей округе. А мы попытаемся разобраться в том, что произошло здесь, — он присел перед Ванькой на корточки. — Ты можешь мне рассказать в подробностях, что ты видел? Ты видел, как министр получил письмо?

— Я не видел, как он его получил. Я видел, как он заходит в комнату, распечатывает письмо и читает. Он так подпрыгнул — даже кофе пролил!

— То есть, он нашёл письмо, которое ему каким-то образом подкинули?

— Наверно, — Ванька пожал плечами. — Я не знаю. Я рассказываю то, что видел. Вот министр заходит в комнату. Конверт держит в руке. Садится на диванчик, вскрывает конверт, начинает читать письмо, держа его вот так, — Ванька изобразил человека, читающего письмо на расстоянии вытянутой руки. — Другую руку протягивает за кофейником. Берет кофейник, приподнимает, и тут вздрагивает так, что кофе выплёскивается на столик — ну, на этот, на колёсиках. Кофе расплёскивается по столику. Министр даже растерялся и промокнул кофе письмом, потом спохватился, скомкал письмо и конверт и швырнул их в камин. В камине горел сильный огонь, и письмо сразу вспыхнуло, хоть и вымокло в кофе, только дыма от него пошло побольше, чем от всего другого. Потом министр позвал секретаря и стал с ним о чём-то говорить. Потом он с вами поговорил, вы пошли затапливать баню, а секретарь стал возиться с машиной. Министр ушёл куда-то вглубь дома, а потом появился уже одетым. Наверно, через полчаса. Ну, может, минут через сорок.

— Ты не видел человека, который подкинул письмо? — спросил полковник Юрий.

— Нет. Но я ведь не всё время торчал у окна. Я ещё и «паззл» складывал.

— Жаль… — вздохнул полковник. — Что ж, пойдём осмотрим комнату, в которой министр читал письмо. И пожалуйста, — обратился он к собравшимся. — Не ходите за нами всей толпой. Дело серьёзное, и вы нам будете только мешать.

Его не очень послушались, но всё-таки вплотную за охранниками ходить перестали. Охранники направились в дом министра, мы за ними. Даже Ванька выскочил, напялив шапку и шубу. Мама хотела было удержать его, но махнула рукой.

Я даже не обратил внимания, что во дворе Ванька от нас отстал — так я был увлечён происходящим и так мне не терпелось поскорее сообщить полковнику важнейшие новости, которые ему обязательно надо было знать.

Полковник быстро и профессионально оглядел комнату.

— Ну, камин нам письма не отдаст. Ага, вот и подсохшая лужица на столике. Министр читал письмо на расстоянии вытянутой руки. Дальнозоркостью министр не страдает, значит, скорее всего, письмо было написано крупными буквами — такие буквы удобно читать, отодвинув листок подальше от носа. Так крупно обычно пишут печатные буквы, а печатными буквами пользуются тогда, когда составляют анонимку и хотят скрыть свой почерк. Да, судя по всему, это было письмо с предложением выкупить ружья…

Да, полковник был асом своего дела — выводы делал чёткие, быстрые и логичные. Я не мог не восхищаться им, хотя не скажу, что он стал мне больше нравиться, со всей его подозрительностью и какой-то ледяной жёсткостью.

— Теперь остаётся молить Бога, чтобы письмо было написано фломастером или чем-нибудь ещё, боящимся воды, — сказал полковник. — Где у нас тут фонарик? Ага, вот он! — он включил фонарик под крышкой столика, так что его свет проникал сквозь тёмное стекло, и восторженно провозгласил. — Есть!

Мы все подались к столику. Действительно, в кофейном пятне виднелись какие-то линии и разводы. Нам понадобилось минут пятнадцать, чтобы более-менее разобрать текст, угадывая недостающие буквы и слова — не надо забывать, что письмо отпечаталось в зеркальном отражении, и это создавало дополнительные сложности.

Вот что у нас получилось:

УВАЖАИМЫЙ МИНИСТР!

Я УВИДЕЛ ТАБЛИЧКУ НА ПРИКЛАДЕ И ПОНЯЛ, ЧТО ЭТО ВАШИ РУЖЬЯ, КОТОРЫЕ Я СТАЩИЛ. Я ХОЧУ ВИРНУТЬ ИХ ВАМ, НО БОЮСЬ. НЕ НАДО МЕНЯ НАКАЗЫВАТЬ. А ЕСЛИ ВЫ СМОЖЕТЕ МНЕ ЗАПЛАТИТЬ ЯЩИК ВОДКИ, Я ВООБЩЕ БУДУ ОЧЕНЬ РАД. Я БУДУ ЖДАТЬ ВАС НА БАРАХОЛКЕ СЕГОДНЯ В ТРИ ЧАСА ДНЯ И ПОТОМ, ПОТОМУ ЧТО ВДРУГ ВЫ АПОЗДАЕТЕ. Я ВАС УЗНАЮ, ПОТОМУ ЧТО ВИДЕЛ ПО ТЕЛЕВИЗОРУ. ТОЛЬКО БУДЬТЕ БЕЗ ДРУГИХ ЛЮДЕЙ, ИНАЧЕ Я СПРЯЧУСЬ И РУЖЬЯ ВАМ НЕ ОТДАМ. Я НЕ ХОЧУ, ЧТОБЫ МЕНЯ ПОСАДИЛИ. ПОЭТОМУ И ЭТО ПИСМО СОЖГИТЕ, ЧТОБЫ МЕНЯ ПОТОМ НЕ ВЫСЛЕДИЛИ.

— Фальшивка! — сказал отец. — Но кому она понадобилась?

— Сразу заявляю, что это не мой почерк, — заявил Гришка. — А то ещё подумаете, что я хотел нажиться на ружьях перед тем, как их вернуть.

— Слушай, а ты уже достал из машины патроны? — спросил я.

— Нет, — ответил Гришка. — Патроны-то тут при чём?

— Сейчас увидите! — сказал я. — Пошли все в мастерскую! Я вам покажу такое, что вы сразу поймёте, кому и зачем надо было писать и подкидывать это письмо!

— А нельзя ли яснее? — резко спросил полковник.

— Нельзя! — твёрдо ответил я. — Это… Ну, вроде фокуса. Но вы не пожалеете!

Отец закусил губу. Вид у него был такой, как будто он сердится, но на самом деле он сдерживался, чтобы не засмеяться. Он отлично понял, что я задумал и что хочу продемонстрировать — и, по-моему, тоже был доволен, что я немножко утру нос полковнику.

Мы через двор направились в мастерскую. Во дворе меня окликнул возбуждённый Ванька.

— Борька! Смотри!..

— Потом расскажешь! — отмахнулся я. — Иди за нами!

Во время этого короткого разговора я успел заметить, что полковник вытащил мобильный телефон, набрал номер и вполголоса сказал несколько фраз. Видно, сообщал Михаилу все последние сведения, чтобы тут был в курсе и ориентировался, что надо делать.

Мы прошли в мастерскую. Гришка вручил мне коробку с патронами, и я стал тщательно их перебирать, взвешивая в руке. Только бы я был прав, только бы не опозориться… Потом я расслабился. Я нашёл то, что мне надо.

— Смотрите, — я вставил патрон с пулей в тиски, пулей вниз и капсюлем вверх, и взял молоток.

— Что ты делаешь! — воскликнул Влад. — Ведь пуля насквозь пол пробьёт! Такой пулей медведя свалить можно!

Юрий сделал ему знак рукой, чтобы он замолчал: полковник понял, что сейчас увидит что-то очень важное. Гришка, Фантик и отец догадались, что я хочу продемонстрировать: они ведь знали, что произошло в лесу. А остальные затаили дыхание.

Я изо всей силы ударил молотком по капсюлю… И ничего, только металл звякнул.

— Не сработало, — сказал я. — И никогда не сработает, потому что здесь нет пороха. А если бы ружьё дало осечку на охоте, то списали бы на заводской брак. Но это ещё не все… — продолжил я, увидев, что охранники собираются что-то сказать. — Вот из этого патрона мы вынимаем пулю, вставляем в тиски и бьём… — я ударил, раздался грохот, запахло порохом. — А теперь кладём на тиски саму пулю… — я изо всех сил ударил молотком по пуле и она, на глазах у моих изумлённых зрителей, взяла и расплющилась. — Там, где патроны не испорчены, в них вставлены полые пули. Практически, муляжи, — объяснил я. — Такая пуля набьёт кабану синяк и разозлит его до бешенства, но даже не продырявит его крепкую шкуру, заросшую грубой длинной щетиной. Все пули и патроны заранее проверены, поэтому никто их не станет проверять по новой перед самой охотой, взвешивая каждый в руке. А в горячке охоты невозможно будет заметить, что пуля намного легче обычной — вес самого патрона все скроет, да и куда там соображать, когда на тебя летит кабан и каждая секунда на счёту! Словом, если бы у министра не украли ружья и охоту затеяли в срок, вчера или сегодня, у него не было бы никаких шансов спастись от кабана. Я думаю, что в нижних рядах коробки патроны хорошие, настоящие — чтобы потом не возникло подозрений. Но ведь естественно, что сперва использовали бы верхний ряд… Да, с министром произошёл бы несчастный случай на охоте — и никаких следов!

— Так… — полковник взвесил в руке один патрон, другой. — Да, вот этот явно легче. Значит, пулей, которая в него вставлена, кабана не убить. А вот этот, тяжёлый, просто даст осечку, так?

— Так, — кивнул я.

— Такие идеальные копии настоящих охотничьих пуль на крупного зверя можно было сделать только по специальному заказу, — сказал Влад, изучая расплющенный мной экземпляр. — Да, очень основательно готовили «несчастный случай». Надо думать, их человек должен был сразу заменить все «муляжные» пули на настоящие, литые. И никто бы ни до чего не докопался…

— Мы тщательно проверяли все охотничье снаряжение перед выездом из Москвы, — продолжил полковник. — Мы — это я и Влад. Ведь мы отвечаем за безопасность министра со всех сторон. После нашей проверки патроны можно брать не глядя. Мы и ружья осмотрели — нет ли повреждений стволов и затворов… После нашей проверки доступ к ружьям имели… Да, жена и сын министра уже улетели к родственникам в Сибирь, значит, доступ имели четыре человека: мы сами, министр и Анатолий.

— Убью гада!.. — сказал Влад.

— Спокойней, — ледяным тоном осадил его полковник. — Сейчас для нас важнее всего безопасность министра. Да, кстати, — повернулся он ко мне, — как ты догадался про пули и патроны?

— Долго объяснять, — сказал я. — А в общем, меня надоумил степановский ковёр. Когда я вгляделся, как нелепо палят по кабану изображённые на нём охотники — я вдруг догадался, что могло произойти.

— Словом, Степанову положена специальная премия, — подытожил полковник, не без сухой иронии.

— Да, Степанов!.. — отец хлопнул себя о лбу. — Извините, я на минутку!

Он быстро удалился.

— Попросить Степанова, чтобы его люди тоже искали министра? — вопросил полковник ему вслед. — Что ж, неплохая идея. Если только Степанов сам в этом не замешан.

— По-моему, он замешан, — выступил вперёд Ванька. — Ведь это он прислал нам фейерверки!

Теперь взгляды всех взрослых обратились на него.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Влад.

— Смотрите! — Ванька выложил на верстак три пустые картонные трубочки. — Я нашёл это в снегу, среди других остатков фейерверка. Но я готов поклясться, что среди наших фейерверков этого не было! Я ведь тысячу раз их перебирал и пересчитывал — так мне нравилось думать о том, как мы их будем запускать! Значит, их секретарь присоединил — причём присоединил втихаря!

Влад взял у Ваньки слегка обгорелые картонные трубочки и внимательно их изучил.

— «Красный одиночный», «Жёлтый одиночный», «Красный одиночный», — прочёл он на них. — Похоже, в фейерверк был вставлен условный сигнал. Но при чём тут Степанов?

— Ну, как же! — сказал Ванька. — Ведь это он подарил нам фейерверки, чтобы удобно было сигнал вставлять!

Даже полковник Юрий, все больше угрюмевший с каждой минутой, не выдержал и рассмеялся.

— Степанов невольно сыграл на руку преступнику, и только! Недаром наш секретарь так рвался устроить фейерверк… И недаром от так расстроился, когда отец Василий попросил начать фейерверк намного раньше того времени, которое планировалось сначала! Может быть… — он осёкся. — Это было бы слишком хорошо, чтобы на это надеяться! Эх, как же мы остались без машины!..

Гришка тут же высунулся вперёд.

— Мой «москвич» к вашим услугам!

— Спасибо, — сказал Юрий. — Ты не обидишься, если я сам сяду за руль, а тебя мы высадим? Дело такое…

Тут вернулся отец.

— Всё в порядке, — сообщил он. — Барахолка надёжно прикрыта.

— А стоило возиться? — спросил полковник. — Барахолку уже Михаил прикрыл, со своими подчинёнными.

— Я так понимаю, — кротко заметил отец, — что Михаил, в отличие от Степанова, не знает исполнителей в лицо.

Полковник поглядел на отца и медленно кивнул. Видно, он отлично его понял, в отличие от нас, не до конца уразумевших, о чём идёт речь.

— Да, конечно. Об этом я и не подумал… Вперёд!

Он взял у Гришки ключи от машины и заспешил к «москвичу».

— Можно мы с вами? — спросил я, перехватив умоляющий взгляд Фантика. Ей до смерти хотелось присутствовать при развязке, но она не решалась попросить. Да и мы с Ванькой сгорали от желания увидеть, чем всё кончится. Что всё кончится хорошо, мы не сомневались. Отчаяние, что мы опоздали, прошло.

— Нет, — твёрдо ответил полковник. — Что угодно может случиться, и детям при этом лучше не присутствовать…

— Да, не лезьте поперёк батьки в пекло, — сказал отец, садясь в машину. Против того, чтобы отец ехал с ними, полковник возражать не стал.

Уже сидя за рулём, он опять извлёк мобильный телефон.

— Алло, Михаил? Новая информация… Секретаря взять… Да… Если на барахолке будут люди Степанова — твои подчинённые наверняка их знают — то не мешать им делать, что хотят. Мы едем прочёсывать тот участок шоссе, где может быть засада. Сейчас без двадцати три, время министру назначено на три ровно, так что начинаем гонки со временем!

И, отключившись от связи, он выехал со двора.

 

ПИСЬМО СЕМНАДЦАТОЕ. И, ПОКА ЧТО, ПОСЛЕДНЕЕ

Мы стояли и смотрели им вслед.

— Ужас!.. — вздохнула мама. Всё это время она и тётя Катя держались чуть поодаль, чтобы не мешать, и ни слова не проронили. — Прямо не знаю, за что браться… Иван! Марш домой, наконец! Хочешь все каникулы проболеть? Ещё и без шарфа выскочил!

Ванька покорно поплёлся домой.

— Не горюй, — сказал я ему. — Сейчас мы к тебе поднимемся.

— Дела! — покачал головой Гришка. — А я-то вам, мальцам, сперва не очень поверил, что такое возможно. Ну и денёк!..

— Словно вихрь пронёсся, — сказала тётя Катя.

— В общем-то, так оно и есть, — заметил дядя Серёжа.

— Давайте я всем кофе сварю, — предложила мама.

— Кстати, насчёт кофе, — сказала тётя Катя. — Не надо ли прибраться у министра? Столик вытереть, и вообще?

— Я бы не стал этого делать, — сказал дядя Серёжа. — Ведь и пролитый кофе, и многое другое является уликами, и может ещё понадобиться для следствия. Не хочется, чтобы нас обвинили в уничтожении улик.

— Это точно! — живо согласился Гришка. — Менты жутко не любят, когда им вещдоки портят!

Взрослые отправились пить кофе и обсуждать все произошедшее, а мы с Фантиком поднялись наверх.

Ванька сидел у окна, пригорюнившись и подперев кулаком подбородок.

— Эх, если бы я следил, не отрываясь, я бы увидел, что этот секретарь сам подкидывает письмо! И, может, догадался бы, в чём дело — и успел предупредить охранников!

— Ничего бы ты не увидел, — успокоил я его. — Я уверен, что секретарь просто отдал запечатанный конверт министру и сказал, что нашёл это странное послание под дверью.

— Если бы Топа был на месте, мы бы твёрдо могли сказать, что никто посторонний не мог подойти близко к дому, и что письмо подбросил кто-то из своих! — сказала Фантик.

— Это бы и министр сообразил! — усмехнулся я. — Разумеется, секретарь подстерегал время, когда Топу возьмут на прогулку. Но если бы Топа был на месте — мы бы вовек не распутали эту историю с ружьями, а Гришка и его дружки так бы до сих пор и сидели на деревьях!

— Расскажите наконец толком, что с вами было! — взмолился Ванька.

И мы стали подробно рассказывать ему, а мой братец охал и переживал, что его не было с нами.

— Так что всё-таки произошло, как по-вашему? — спросил он, когда мы закончили рассказ.

— По-моему, все предельно ясно, — ответил я. — Смотрите, что получается. Мафии надо устранить министра. Она находит слабое звено в его окружении — секретаря. Вспомните, что полковник рассказывал о секретаре отцу Василию. Что рекомендовал его взять из-за родителей, которые были какими-то важными шишками и которых полковник охранял и которых уважал. Вполне возможно, что сама мать этого Анатолия просила полковника — а полковник не мог отказать жене бывшего начальника. Секретарь министра — неплохое начало карьеры, как я понимаю. Но, видно, Анатолий очень высокого мнения о себе, и ему, с его претензиями, этого казалось мало.

— Да ещё, наверно, его избаловали! — сказала Фантик. — Вы бы видели этих детишек всяких «бонз», как их папа называет! У нас в классе учится сын референта депутата, а в секции фигурного катания вместе со мной занимается дочка крупного банкира — и оба так нос дерут, что тошно становится!

— Ну, это, наверно, от человека зависит, — сказал я. — Я уверен, что хоть Степан Артёмович и министр, но сын у него — нормальный парень, и если он когда-нибудь приедет сюда с сыном, то мы подружимся… Но сейчас мы говорим о секретаре. Это, конечно, прокол полковника. Он рекомендовал Анатолия «по родословной», заранее веря в его порядочность — и, конечно, убеждённый, что молодой парень, которому выпала везуха начать карьеру с такого ответственного поста, не подведёт, будет честным и будет стараться изо всех сил.

— Вот, наверно, он сейчас локти кусает! — злорадно сказал Ванька. Неприязнь к полковнику укоренилась в нём очень глубоко.

— Я бы не стал слишком злорадствовать, — сказал я. — Как бы мы ни относились к полковнику, но к своим обязанностям он относится очень добросовестно, и, мне кажется, по-своему предан министру. Если б с министром что-то стряслось по его вине, он бы мог и пулю в лоб себе пустить. Он из таких людей. — Я понял, кого он мне напоминает! — Ванька хлопнул себя по лбу. — Этого сыщика из «Отверженных», который отпустил Жана Вальжана, а потом пошёл и утопился, потому что не мог вынести, что нарушил свой долг!..

Я был не совсем согласен с Ванькой, но спорить мне не хотелось. Спор увёл бы нас слишком далеко.

— Не позавидую Анатолию, когда полковник его поймает! — заметила Фантик.

— Если поймает, — уточнил Ванька.

— Я в этом не сомневаюсь, — сказала Фантик. — А ты? — она повернулась ко мне.

— Я тоже, — ответил я. — В общем, этот Анатолий оказался ещё тем фруктом. И на деньги падкий, и очень самолюбивый. Вы заметили, как его корёжило, когда министр его подначивал? Охранники относились к подначкам министра нормально, потому что они ведь понимают, что Степан Артёмович просто незлобно подшучивает и не хочет никого обидеть… Но у Анатолия сразу становился такой угрюмый вид, и мне даже казалось, что его лицо на долю секунды дёргается от злобы. То в баню волокут, то ковёр выбивать заставляют… Он считал, что его унижают и что он достоин большего.

— Он вообще, наверно, считал, что министр должен ему свой пост отдать… на блюдечке с золотой каёмочкой! — сказал мой братец.

— Очень возможно, — допустил я. — Во всяком случае, он взял и продался мафии. Какой был первоначальный план? Через Анатолия мафия знает о всех замыслах и передвижениях министра. И решает, что удобней всего будет подстроить несчастный случай на охоте. Так всё будет шито-крыто! Анатолий получает порченые патроны, которыми он заменяет часть хороших. Может быть, он даже вызвался бы сам заряжать ружья — это не возбудило бы никаких подозрений! Министр любит приобщать людей к охоте, он даже мне позволил зарядить ружьё, когда был здесь в прошлый раз! А учитывая, что министр пойдёт на кабана один в один — можно почти стопроцентно гарантировать, что план сработает. И если даже министр не погибнет, то всё равно будет сильно искалечен и изранен, ему придётся долго лежать в больнице и уйти со своего поста — а значит, и с пути мафии он будет устранён. Но этот замечательный план лопнул — из-за нас и из-за воров! Из-за нас машина засела в канаве, а воры уволокли ружья… Однако, как мы знаем, мафии надо так или иначе устранить министра не позже десятого января — и в действие вступает запасной вариант.

— Секретарь затевает фейерверк, чтобы подать свой сигнал, да? — спросил Ванька.

— Разумеется! Выходит, его сообщники находились в это время где-то неподалёку. Наверно, подъехали на машине в условленный час поближе к заповеднику. Полковник прав: поэтому Анатолий и заёрзал, когда отец Василий попросил его начать фейерверки пораньше. Ведь те, кому предназначался сигнал, могли ещё не доехать! Но отказывать священнику было нельзя, поэтому секретарь положился на судьбу. Конечно, он мог бы запустить свои сигналы и так — мол, нравится ему пускать разноцветные ракеты, и все тут! — но, конечно, спрятать условные сигналы внутри фейерверка было для него намного спокойнее и безопаснее. Ведь даже у полковника, который симпатизировал секретарю, могли возникнуть подозрения: а чего это ему приспичило выпустить три ракеты над тем местом, в котором прячется министр? И секретарь находит момент, чтобы абсолютно естественно запустить три одиночных огня подряд: два красных и жёлтых. Наверно, у него были и другие цвета, если бы понадобилось сообщить что-то другое. А эти, судя по тому, что было дальше, означали: «Затея с ружьями провалилась. Завтра постараюсь вывести министра в город под каким-нибудь предлогом. Будьте наготове.»

— А потом он подделал это письмо и отдал министру — мол, кто-то подкинул, пока собака гуляет! — подхватила Фантик. — Министр, разумеется, решил ехать за ружьями — тем более, что, судя по записке, какой-то местный пьяница сам перепугался, когда понял, чьи ружья спёр, и готов был вернуть их без всяких, лишь бы выпить дали! Но охранники ни за что не отпустили бы министра одного. И министр сделал то, на что и рассчитывал секретарь: попросил секретаря помочь ему обмануть охранников. И секретарь согласился — якобы только из желания угодить начальнику! Ну, а как они все инсценировали, чтобы совершить побег — это понятно…

— Четверть четвёртого, — задумчиво сообщил Ванька, глядя на будильник. — Наверно, все уже позади. И всех убийц взяли. Я одного не понимаю — при чём тут Степанов? И о приезде министра он знал, и отец ему позвонил, потому что Степанов всех, кого надо, знает в лицо…

— «Исполнителей» он знает, — поправил я. — И должен был «прикрыть барахолку», то есть, среди большой барахольной тусовки опознать тех, кто может попытаться убить министра, и обезвредить их. А отец ещё обронил странную фразу, что, мол, Степанову ничего в ответ дарить не надо, потому что не тот случай, и это он сам оказывает Степанову услугу, принимая его подарки… Ведь как-то так было сказано, верно? И, кстати!.. Помните, мы обсуждали, почему он в этот раз прислал такие богатые подарки, как никогда? И почему отец принял эти подарки без всякой опаски — да ещё и Михаила явно успокоил насчёт Степанова? Мы, в общем, предположили, что Степанов предлагает помощь, но только не знали, какую… Теперь я знаю!

— Ну? — в один голос спросили Фантик и Ванька.

— Ведь такое мы тысячу раз встречали и в книгах, и в газетах, и во всяких фильмах про гангстеров и мафию! Вот есть бандюга, хозяин какого-нибудь там крупного района Чикаго или Москвы. На своей территории он полный хозяин, и сам следит за порядком, чтобы всё было тихо и чтобы ему не мешали делать его дела. Без его ведома и разрешения совершить крупное заказное убийство на его территории — это и оскорбить его, и навлечь на него лишние неприятности, потому что милиция — или, там, полиция, или кто ещё там будет вести следствие — наверняка решит, что он причастен к этому убийству, и его начнут трясти как грушу, и спокойной жизни у него долго не будет. А он давно начал вкладывать деньги в законные дела — во всякие там рынки, банки и строительство домов — и все это теперь оказывается под угрозой закрытия… Уж он постарается по высшему счёту отомстить тем, кто его так подставил! Настоящая война начнётся!

— С автоматными очередями и всем остальным? — не без надежды спросил Ванька.

— Вот именно! Поэтому, естественно, те, кто задумал убить министра, идут на поклон к Степанову. Мол, так и так, разрешите шлёпнуть министра, пока он будет в ваших краях, а то и сами за это возьмитесь, мы вам хорошо заплатим…

Фантик рассмеялась.

— Представляю себе эту сцену! И, ты думаешь, Степанов послал их куда подальше?

— Разумеется! И от любых денег отказался. Он ведь сообразил, чем это для него пахнет — если министра шлёпнут в его краях. Весь налаженный бизнес потерять можно! И не только отказался, но и запретил устраивать любой шурум-бурум в наших местах. Мол, хотите убить министра — убивайте за пределами моей территории, а иначе я восприму это как личную обиду! Но Степанов и на этом не успокоился — он позвонил отцу и сообщил, что в заповедник едет министр, что отцу надо быть начеку, потому что на министра готовится покушение, и что он, Степанов, не только не причастен к этому покушению, но и сделает все, чтобы его предотвратить — во всяком случае, пока за министром охотятся на его территории. Он думает, как бы убедить отца в серьёзности и искренности своих слов — и решает послать подарки подороже. Такое вполне в характере человека типа Степанова: многие прыгнувшие из грязи да в князи убеждены, что чем дороже подарок, тем больше он служит доказательством хорошего отношения. Отец это тоже понял — поэтому и сказал, что оказывает Степанову услугу, принимая его подарки. Ведь теперь Степанову не надо мучиться, поверил отец в его честность или нет… Если бы отец послал ему в ответ что-нибудь дорогое и хорошее — Степанов решил бы, что отец не верит в его искренность! Так уж мозги устроены у этих людей… И, кстати, теперь понятно, почему убийцам позарез было надо, чтобы убийство выглядело как несчастный случай. Не только для следствия, но и для Степанова. Они, конечно, могли прокрасться в заповедник и попробовать застрелить министра во время прогулки — но Степанов велел бы поймать их, едва бы до него дошли известия, что министр убит. У них бы и времени не хватило удрать подальше из наших мест… А что бы Степанов с ними сделал за то, что они нарушили его запрет орудовать на его территории и подкладывать ему свинью, мне даже подумать жутко…

— Но ведь теперь они решились действовать напролом… — заметила Фантик.

— Ставки слишком высоки. Если министр не исчезнет с их пути до десятого января — у них летит такая махинация с лесом, на навар с которой можно купить десять Степановых! Поэтому они пошли ва-банк. И что делает отец? Он звонит Степанову и говорит: «Слушай, эти люди, которые приходили к тебе на поклон, чтобы ты разрешил убить министра в твоих краях, будут сегодня, начиная с трёх, ошиваться на барахолке, чтобы подстрелить министра, как только он там появится. Ты их видел, знаешь в лицо — так что прими меры, чтобы не произошло беды, которая всем нам аукнется!» Степанов звереет и посылает своих мордоворотов схватить «гостей» и доставить к нему. Я думаю, их уже покрутили, и теперь Степанов решает, что с ними делать: отпустить подобру-поздорову, напоследок прочитав назидание, чтобы не ссориться вдрызг с крупными московскими бандитами, или всё-таки наказать их покруче, чтобы всем был урок, как его не уважать!

— Ты думаешь, так всё и было? — спросил заинтригованный Ванька.

Я пожал плечами.

— В фильмах все бывает именно так. Может, на самом деле всё было немножко иначе. Отца и не стоит спрашивать, он нам не расскажет всего, потому что такие дела считает слишком взрослыми, о которых нам лучше не знать до поры, до времени.

В это время внизу зазвонил телефон. Мы выскочили на лестничную площадку. Я услышал мамин голос:

— Да… Неужели?.. Ну, слава Богу!.. Вы уже из машины?.. Но хоть час у нас есть, чтобы приготовить праздничный стол по такому случаю? Замечательно! Ждём!

Она положила трубку.

— Всё в порядке? — крикнул я сверху.

— Да! — ответила мама. — Возвращаются вместе с министром, целым и невредимым! Так что спускайтесь все сюда! Нам надо за час приготовить красивый стол, и основная работа ляжет на вас, потому что я собираюсь испечь быстрый торт!

Мы стремглав спустились вниз, и весь следующий час провели в запарке. Всем нашлось дело, включая Гришку — он очень ловко нарезал хлеб и окорока, пока мама пекла торт, тётя Катя делала салаты, дядя Серёжа жарил мясо, а мы накрывали стол и перетаскивали на него из кухни готовые, красиво оформленные блюда.

Мы едва-едва успели всё приготовить, когда Топа возбуждённо залаял и в ворота въехали две машины: министра и Гришкина, за рулём которой был Влад.

— Ух ты! — ахнул министр, когда вошёл и увидел стол. — И это все ради меня? Ну, знаете, я не достоин — столько переживаний вам доставил по собственной глупости! Но этот… Но этот… — министр вдруг расхохотался и махнул рукой. — Нет, честное слово, стоило увидеть, как Юрий вышел из себя!.. Прости, Юрий, — он крепко хлопнул по плечу вошедшего в комнату полковника, — но я считал тебя роботом, пока не увидел, как ты брызжешь слюной от ярости! «Сволочь! Стервец! Подонок! Я к тебе всегда как к сыну!..» Еле вырвали несчастного Анатолия из его лап!..

— Гм… И на старуху бывает проруха… — виновато пробормотал полковник.

— Не надо казниться! — пробасил министр. — Все хорошо, что хорошо кончается! И ружья нашлись, и от предателя избавились!

— А почему Михаил с вами не приехал? — спросила мама. — Я думала…

— Может, подъедет попозже, а сейчас весь в делах, — ответил министр. — Договаривается с этим вашим местным бандюгой, Степанов, да? Степанов сцапал тех молодчиков, которые должны были напасть на меня по наводке Анатолия, и теперь Михаил договаривается, чтобы тот отдал стервецов ему, а не вздумал судить «по совести»!.. — министр оглянулся на Юрия. — Я, что, секрет какой раскрыл, которого нельзя разглашать? Так ведь и так все знают. Этот секрет — из «секретов всему свету».

Тут в комнату вошёл Влад.

— Вот, пожалуйста, — сказал он. — Окончательные доказательства. Я обыскал сумку секретаря и нашёл в ней хорошие патроны, которыми он должен был заменить те липовые, что могли остаться в коробке, и ещё несколько сигнальных ракет разных цветов. А ещё — фломастер того самого цвета, разводы которого остались на кофейном столике.

— Молодец! — коротко похвалил Юрий.

— Прошу, садитесь за стол, — обратилась мама ко всем присутствующим. — Не стойте в дверях!

— Я с удовольствием! — сказал министр. — И стопарик водки мне! Во-первых, не помешает после всего пережитого, а во-вторых, я хочу тост сказать!

Мы расселись. Фантик села между мной и Ванькой, а с другой стороны от меня оказался отец. Он тихо проговорил мне:

— Кстати, Степанов нашёл того мясника, который заказывал мясо браконьерам. И сдержал слово: не стал «разбираться» сам, а тихо оповестил милицию. Теперь этому негодяю не поздоровится!

Я удовлетворённо кивнул.

Министр уже стучал вилкой по краю стакана.

— Прошу внимания!

Стол притих.

— Я хочу поднять тост за моих маленьких спасителей! — торжественно начал министр, повернувшись к нам. — Всё, что в жизни ни происходит — всё к лучшему, и справедливость этого закона оказалась доказанной ещё раз! Казалось бы, как неприятно и нескладно начинается отдых: дети выскочили под колёса, и машина оказалась в канаве. А потом ещё и ружья украли! Но ведь если бы мы благополучно доехали, если бы не было всех этих неприятностей, то ещё вчера мы отправились бы на охоту — и кто знает, вернулся бы я с неё живым или нет! Отец Василий сказал бы, что сам Бог направил трёх замечательных сорванцов под колёса машины, и я им очень благодарен! Я уж не говорю о том, что они сделали и многое другое, что и ружья ко мне вернулись, и предатель был разоблачён не без их непосредственного участия! Но я хочу поднять этот бокал за то, чтобы они всегда оставались самими собой, потому что, оказывается, все их проказы и выходки оказываются, в конечном итоге только к лучшему!

— Ура! — закричали все. Даже полковник.

Ванька и Фантик покраснели от смущения как раки. Я, наверно, тоже.

Министр опрокинул стопку и перевёл дух.

— А завтра мы все равно отправимся на охоту!.. — сказал он.

Да, подумал я, у нас будет замечательное завтра, и послезавтра, и вообще все каникулы должны быть замечательными, мы будем гонять с холма на снегокате, и складывать «паззл», и придумаем тысячи других игр, а иногда я буду забираться в тихий уголок и читать Фенимора Купера, и вообще жизнь будет такой прекрасной!..

На этом я и заканчиваю рассказ о нашем приключении. Конечно, я и дальше буду писать письма, рассказывая о чем-нибудь ещё — приключений в нашем заповеднике хватает — но что касается «Тайны Неудачного Выстрела», как мы с Ванькой и Фантиком решили назвать эту историю, то это письмо — последнее. Так что ждите других рассказов.

До скорой встречи,

Борис Болдин.

Содержание