— Ничего страшного!.. — живо откликнулся отец Василий. — Я сам должен был сообразить. Я ведь знаю, как он реагирует на запах грязного тряпья. А я как раз собирал одного славного парнишку… Его старая одежда у меня в мешке. Хочу найти место, где можно сжечь всю эту пакость.

Эти слова прояснили многое — хотя мне, в моём ошеломлении, ещё понадобилось дополнительное время, чтобы их осмыслить. Отец Василий постоянно занимался спасением детей из «трудных» семей — попросту говоря, у которых родители были алкоголиками — хлопотал об устройстве их в школы-пансионаты, переодевал перед отправлением во все чистое… А у Топы был «пунктик» — он терпеть не мог людей в грязной и пропитанной запахом алкоголя одежде, и даже сам запах подобных обносок, пусть и не надетых в данный момент на владельца, мог свести его с ума. Он рвал и метал — и тут его надо было только держать, потому что человека, от которого пахло спиртным и немытостью, он готов был разорвать на куски. Разумеется, он учуял в машине отца Василия вонючее тряпьё, как бы плотно они не было запаковано в полиэтиленовый мешок, и решил сделать священнику возмущённый выговор: зачем, мол, он таскает с собой эту гадость?

— Спокойней, Топа! — ещё раз сказал отец, сразу все понявший из коротких объяснений отца Василия. — Ах ты, олух царя небесного, неужели ты не понимаешь, что отец Василий всего лишь хочет побыстрее избавиться от шмотья?

Топа внимательно слушал и наблюдал, наполовину виновато, наполовину недоверчиво. Он, конечно, понимал, что опростоволосился, обвинив отца Василия в том, что тот давно бросил мыться и шляется по окрестным самогонщикам — но, с другой стороны, какой разумный человек станет таскать в своей машине такое, что у любого порядочного пса в голове помутится?

— Ничего, ничего, — живо откликнулся отец Василий. — Генерал Топтыгин своё дело знает. Хуже было бы, если бы он не отреагировал… Верно, Топа?

Топа, окончательно признавший священника, подошёл к нему и осторожно обнюхал его протянутую руку, а потом вильнул хвостом.

Я заметил, что полковник Юрий что-то шёпотом спросил у Михаила, и Михаил ему таким же шёпотом ответил. Очень мне это не понравилось! Если мы пришли к выводу, что Топа может обвинить своим лаем похитителя ружей — то опытному полковнику это тем более в голову пришло! Он, разумеется, наводил у Михаила справки, что за человек этот местный поп, и насколько можно ему доверять. Михаил, конечно, его успокоит — но все равно полковник будет приглядываться к отцу Василию с большим подозрением, и мало ли что может из этого выйти…

— Я вижу, вы тут справлялись с небольшой неприятностью, — сказал отец Василий, созерцая извлечённую машину.

— И справились! — бодро ответил министр. — Теперь бы чайку горячего… Не откажетесь, батюшка? Жаль, что вас с нами не было! Кучу удовольствия получили бы.

— Не откажусь, — согласился отец Василий. — Вот только избавлюсь от этого барахла.

— Лучше всего сжечь его за рекой, во впадине между барсучьими холмами, — сказал отец.

— А доберусь я туда? — с сомнением спросил отец Василий.

— Мы проводим! — сразу вызвался Ванька. — Там снег плотный, хороший, и мы знаем, как можно пройти!

— Я бы, пожалуй, тоже прогулялся с вами, — сказал Михаил. — Вот только не знаю, не случится ли чего с машиной.

— Можно Топу оставить охранять, — предложил я.

— А что, ещё что-то стряслось, кроме того, что машину в канаву занесло? — полюбопытствовал отец Василий.

— Ружья у Степана Артёмовича свинтили из багажника, пока машина без присмотра оставалась! — объяснил отец.

— Надо же!.. — отец Василий покачал головой, удивлённо и неодобрительно. — Ну, что за народ! И как только успевает прибрать всё, что плохо лежит?.. А что ж вы ружья-то оставили?

— Сами знаете, как бывает, — сказал министр. — Я ружья никогда не оставляю, но ведь обо всём забудешь, когда машина в обочину кувыркнётся!

— Оно понятно, — задумчиво кивнул отец Василий. — Я бы и сам в такой момент все на свете забыл. Странно, что в заповедник забрались, и вскрыть машину успели… Может, следили за вами?

— Нет, следить точно никто не мог! — не без обиды сказал охранник Влад. — Мы бы обязательно заметили!

— Серьёзная история, — вздохнул отец Василий. — Нехорошая.

— Чего уж хорошего, — сказал отец. — Так вы сожгите вашу ветошь и присоединяйтесь к нам. Ладно, батюшка?

— Лады, как говорят мальчишки! — ответил отец Василий. — Ну, кто со мной?

Министр тем временем сел за руль своей спасённой машины.

— Залезайте, кто возвращается! — крикнул он. — Уж я-то довезу без происшествий.

Отец, охранники и дядя Серёжа сели в машину министра, и через минуту на дороге остались лишь мы с отцом Василием и Михаилом и Топа. Я оставил снегокат возле УАЗика Михаила и велел Топе:

— Топа, охраняй! Все охраняй!

Топа покорно уселся между двумя УАЗиками, так, чтобы в любую секунду задержать злоумышленника, с какой стороны он ни подойди.

— Он не возмутится, когда я этот пахучий мешок достану? — осторожно спросил отец Василий.

— Ни в коем случае! — заверил я. — Он уже понял, в чём дело!

— Что ж, тогда пойдём, — отец Василий открыл заднюю дверцу, извлёк мешок, который оказался не полиэтиленовым, а холщовым, и мы отправились в путь.

Некоторое время мы шли молча, и лишь когда почти спустились к реке, Михаил заговорил.

— Хорошо-то здесь как, а?..

— Хорошо, — согласился отец Василий — как нам показалось, чуть насмешливо. — Но давайте уж без околичностей, говорите, что вам от меня надо. Подозреваете в чём?

— Ну… Я думал, чуть попозже… — Михаил смущённо оглянулся на нас.

— Не беспокойтесь, мы знаем, в чём дело! — бодро вклинился в разговор я. — Видите ли, отец Василий, ружья попёр кто-то, кого знает Топа, и кто был на машине. Этот человек ехал к нам в гости, и не доехал, потому что не удержался от того, чтобы вскрыть багажник и утащить ружья, которые безумно дорогие! А Топа поднял панику лишь когда ружья были украдены, и стал показывать всем видом, что вором оказался человек, от которого Топа не ждал ничего дурного — но что теперь Топа обличит этого человека, как только он появится!.. И теперь Михаил хочет у вас спросить, не ездили ли вы вчера по нашей дороге и есть ли у вас алиби на время кражи!

— Откуда вы все это знаете? — изумился Михаил.

— Сами додумались! — гордо (хотя не совсем правдиво) сообщил Ванька.

— Вон оно что… — протянул отец Василий. — Что ж… — он обернулся, в его глазах плясали весёлые огоньки. — Да в таких обстоятельствах я бы сам себя стал подозревать! Угораздило ж меня взять с собой эти тряпки!.. А вдруг, — выражение его глаз сделалось ещё озорнее, — я их взял для отвода глаз, а? Знал, понимаешь, что Генерал Топтыгин начнёт меня изобличать — вот и прихватил мешок, чтобы было правдоподобное объяснение. Ведь вы и об этом подумали, а?

— Ну, вы, батюшка… — Михаил замялся.

— Да вы не волнуйтесь! — обратилась Фантик к отцу Василию. — Они всех подозревают! Даже, по-моему, моего папу!..

— Сергея? — удивился отец Василий. — Его-то почему?

— Ну, это идея полковника, — быстро проговорил Михаил, довольный, что можно на время увести разговор от личности самого отца Василия. — Того охранника, что постарше, я имею в виду… Видите ли, перед тем, как появиться здесь, Сергей Егоров был в приёмной министра — и, не дождавшись приёма, сразу же уехал в заповедник. А дело, по которому он хотел обратиться, этот несчастный кусочек леса в аренду… Ну, не того масштаба дело, с которым обращаются аж к министру, и немножко это выглядит как надуманный предлог… Вот и получается, что Егоров словно преследует министра все эти дни… Но тогда, выходит, он знал строго секретные сведения, куда отбывает Степан Артёмович… Откуда, если даже в заповеднике ничего не знали до новогоднего вечера? Возможность быстро взломать багажник и вынуть ружья у него была. Зачем? Понятно! Чтобы министр не мог обороняться, если на него вдруг будет совершено нападение… Вот я и выболтал вам все секретные сведения! — вздохнул он. Но, мне показалось, он «выбалтывал» их нарочно, чтобы увидеть нашу реакцию. — Правда, чего таиться, если дети сами до всего додумались… И, повторяю, это версия полковника, а не моя!

— Он сам и виноват! — сказал я. — Вот и придумывает версии, чтобы было на кого вину свалить!

— То есть? — спросил Михаил. И, опять-таки, мне показалось, что при всём его внешнем недоумении он отлично понимает, что я имею в виду. — Зачем полковнику красть ружья?

— Чтобы не пустить министра на охоту! — заявил Ванька.

— Ну-ка, давайте поподробнее! — сказал Михаил.

Мы остановились посреди реки, на запорошённом снегом льду. Взрослые внимательно слушали, пока мы рассказывали наперебой, почему мы подозреваем в краже ружей самого полковника. Отец Василий с его мешком, перекинутым через плечо, был очень похож на Деда Мороза (а может, и на самого Святого Николая), из-за нехватки красных облачений надевшего чёрное.

— И мы считаем, что очень скоро полковник вам скажет: мол, ружья в целости и сохранности, поэтому не удивляйтесь, когда от министра придёт благодарность за то, что вы их нашли! — закончил я. — Это сам полковник достанет ружья оттуда, где они спрятаны, и отдаст министру, сказав, что это вы прислали!..

— Ну, а как же тогда сломанный замок багажника? — спросил Михаил.

— С замком все понятно! — сказал я. На меня снизошло вдохновение, и я готов был объяснить что угодно. — В суматохе вокруг завалившейся набок машины полковник мог десять раз незаметно испортить замок, ковырнув в нём чем-нибудь металлическим, никто бы и не заметил. Он это сделал, чтобы создать ложный след — чтобы все думали, что ружья из машины украли только тогда, когда она осталась без присмотра. А может, он испугался, что сейчас министр полезет за ружьями, чтобы забрать их с собой — и обнаружит их пропажу! Тогда искалеченный замок все бы «объяснил»!

Все слушали меня затаив дыхание, а я развивал свои идеи.

— Он в любом случае собирался испортить замок, чтобы запорошить всем глаза! И, может быть, ему совсем не на руку оказалось, что машина завязла в снегу! Ведь пришлось действовать быстро, кое-как! А если бы он пошёл сам таскать вещи министра в дом, когда машина стояла бы во дворе, у него было бы время испортить замок более «качественно» — а потом прибежать с выпученными глазами и сказать, что ружья пропали!

— Ну-ну!.. — усмехнулся Михаил. — А как же реакция Топы? Когда он вдруг занервничал?

— Топа и впрямь мог занервничать из-за чего-то другого, — сказал я.

— М-да, — отец Василий покачал головой. — Столько подозреваемых, что прямо страшно становится! В доме, наверно, от этих подозрений густой туман висит. Так ведь и жить нельзя, когда все друг друга подозревают, а?

— Сложная ситуация, — согласился Михаил. — Но что делать, когда практически у всех, включая полковника, могли быть и поводы, и возможности…

— И у вас могли быть, да? — осведомился отец Василий.

— И у меня могли быть, — признал Михаил. — Мне ведь тоже надо обеспечивать безопасность министра, так что сорвать охоту на кабана мне тоже на руку. Допустим, я еду в заповедник, убедиться, что министр добрался благополучно, что с ним всё в порядке, и вообще узнать, не надо ли ему чего. Вижу брошенную машину. Вскрываю багажник… Нет, с чего бы я встал его вскрывать? Ну, скажем, мне показалось, будто в багажнике что-то тикает и я решил проверить, не бомба ли там. И вижу ружья! Вот оно, думаю я, если ружья исчезнут, то охоты не будет, и не придётся трястись, что при встрече министра с кабаном произойдёт какая-нибудь неожиданность! И я удираю с ружьями! Возвращаюсь к себе, получаю из заповедника известия о краже — и несусь назад!

— А почему тогда Топа на вас не залаял? — полюбопытствовала Фантик.

Михаил на секунду задумался.

— Ну, конечно! — широко ухмыльнулся он. — Топа — очень умный пёс, и после первого смятения он понял, что я действовал не во зло, и во благо. Вот он и не стал лаять, показывая мне этим, что одобряет мои действия!

— Так вы правда спёрли эти ружья? — недоверчиво спросил Ванька.

Все расхохотались.

— Да нет же! — ответил Михаил. — Я лишь набросал картинку, как это могло быть и почему меня тоже нужно подозревать. Честно вам скажу, я бы чувствовал себя намного спокойней, если б сам попёр эти ружья, или твёрдо знал, что их припрятал полковник. Ведь тогда бы к концу отдыха министра эти ружья обязательно «нашлись»!

— Нехорошо это, — сказал отец Василий. — Взаимные подозрения — это отрава. Надо вам с этим кончать.

— Как? — с грустной усмешкой спросил Михаил.

— Очень просто, — ответил отец Василий. — Не подозревать.

Он произнёс это с особым упором, так что его речь даже для нас прозвучала очень округлённо и окающе — а ведь у нас все «окают», и оканья мы обычно не замечаем, приезжие из Москвы из Санкт-Петербурга иногда даже подтрунивают над этой особенностью говора наших краёв. У отца Василия последнее слово, из-за этого упора на оба «О», прозвучало как бы с тройным ударением: «не пОдОзревАть». Вот так, приблизительно. И оттого вся его фраза получилась особенно убедительной, хотя, вроде, ничего такого он не сказал.

— Вам легко говорить, — возразил Михаил. — Но ведь в нашей работе без подозрений не обойдёшься.

— А вы не думайте о том, что так надо, — сказал отец Василий. — Вы не подозревайте, вот и все. Вы по-человечески судите.

— Это как? — Михаил, похоже, совсем растерялся. К такому повороту разговора он не был готов.

— Да вот так, — ответил отец Василий. — Ведь по-человечески вы чувствуете, что никто из подозреваемых ружья не брал, разве нет? И про себя вы знаете, что вы их не брали, но не знаете, поверят ли в это другие, так?

— Допустим, так, — согласился Михаил.

— Так вот и не надо подозревать по обязанности. Я не говорю, что надо быть совсем доверчивым, но лишнее недоверие — это такое же издевательство над данным Богом разумом, как и лишняя доверчивость. По людям смотрите, а не мимо людей. Ведь по сумме прикладных фактов кого угодно можно к делу подверстать. Не то, простите уж меня, станете вы похожим на этого полковника… Который так всех начал опутывать подозрениями, что сам к этой паутине прилип.

— Вы считаете, что ружья стащил полковник? — Ванька, не выдержав, встрял в разговор взрослых.

— Вот уж нет! — ответил отец Василий. — Я в другом смысле… Он, понимаете, из тех честных служак, которые кроме службы ничего не видят. Не в его характере ружья прятать, чтобы охранить того, кто ему вверен. А вот всюду злые козни видеть — это в его характере. Натерпелся я от них… Если б не был таким упорным, то, может, давно бы в Москве служил…

— Не любите вы нас, да? — спросил Михаил.

— При чём тут «нас»? — сказал отец Василий. — Нет двух одинаковых людей. Относиться ко всем по-христиански — мой долг, а уж больше или меньше мне нравится человек, так ведь сердцу не прикажешь. Я о том, сколько я с вашим ведомством в прежние годы намучался. Сколько меня приглашали, сколько подкатывались, то с кнутом, то с пряником — «Вам, ведь, батюшка, многие исповедуются, так вы бы намекнули разок, кто нехорошие антисоветские мыслишки подумывает или ещё в чём перед законом грешен, а то, может, и отчетик бы представили, о настроениях среди вашей паствы». «Нет, — говорю, — тайна исповеди свята, и отчётов писать не буду, потому как я священник, а не докладчик». «Зря вы так, — говорят мне, — сколько ваших коллег и пишет, и намекает — и ничего. А вот вы… Вы думаете, почему на ваш перевод в Москву или в другой крупный город мы „добро“ не даём? Ну, сами посудите, зачем нам в Москве лишнего несговорчивого священника иметь?» Сейчас-то времена изменились, но я давно к здешним местам душой прикипел, меня отсюда и калачом не выманишь! И ведь искренне они недоумевали, как же так можно не пересказать полномочным органам, если человек тайными мыслями с тобой поделился…

— То есть, если б к вам на исповедь сейчас пришёл человек и рассказал, что украл ружья, вы бы его не выдали? — спросил Михаил.

— Ни в коем случае! — твёрдо ответил отец Василий. — Убедил бы его вернуть ружья, епитимью бы на него наложил, но раскрывать тайну исповеди никогда бы не стал! И я хочу, чтобы вы меня поняли. Потому что полковник — тот уже никогда не поймёт. Возникни у него подозрение, что мне кто-то на исповеди в преступлении признался — он меня и мытьём и катаньем донимать будет, мол, выложите, батюшка, наконец, что вам известно. И будет удивляться, как же это я следствию не хочу помочь, и будет мою упертость поповской блажью считать. Вот это понимание надо иметь, что не все вам и вашему миру принадлежит. Вы паренёк хороший, и если вы это понимание в себе сохраните, то и отношения у нас будут самыми добрыми. Вот только, боюсь… Видите ли, в вашей должности очень легко это понимание растерять. Поэтому я не в осуждение полковника призываю вас быть на него непохожим — полковника пожалеть надо, его вся жизнь таким выковывала, уже не перекуёшь. Хотя всякие чудеса случаются… Но, честно вам скажу, очень грустно мне будет, если не удержитесь вы, и превратит вас ваша служба в такого вот… — отец Василий задумался, подбирая слова поточнее и помягче. — В сеятеля подозрений, не ведающего, какую он бурю пожнёт.

— Может, и в лоб мне тогда врежете? — рассмеялся Михаил, припоминая предновогодний разговор.

— А и врежу, если пойму, что этим вас вовремя вразумить возможно! — в тон ему ответил отец Василий. — Но что мы все о грустном? Давайте спалим эту нечисть — и пойдём чай пить! Ведите в ложбинку, ребята!

— Чур я буду спички зажигать! — сразу закричал Ванька.

— Гм… — Михаил последний раз вернулся к теме расследования. — Вы ведь здешний народ хорошо знаете… Как по-вашему, что с ружьями могло случится?

— Есть у меня догадки, — сказал отец Василий. — Но мне самому их надо проверить, так что не будем покуда тень на плетень наводить. Одно скажу: есть у меня такое чувство, что всё, что Бог сейчас ни делает — всё к лучшему. Не исчезни эти ружья — не расхлебали бы вы с ними горя!

Как очень скоро выяснилось, отец Василий оказался удивительно прав.