Фейерверк и правда получился на славу. Проснувшись утром, я с удовольствием вспоминал, как в ночном небе расцветали огненные змеи и фонтаны, перемежаясь одиночными разноцветными вспышками.

Взрослые получили не меньше удовольствия, чем мы.

— Надо бы этому вашему Степанову ещё фейерверков заказать, — сказал отцу министр, вдоволь наоравшийся «ура». — Позвонил бы ты ему, Семеныч, и сказал: «Не для себя прошу, а во исполнение священной воли министра моего!..» — он оглянулся на отца Василия. — Надеюсь, батюшка, вас такие шутки не обижают?

— Нисколько, — ответил отец Василий. — Хотя, — лукаво добавил он, — может, лучше было бы сделать вид, что обиделся. Вы бы тогда, во искупление, пожертвовали бы на храм или на сиротский приют.

— Вам бы, батюшка, дипломатом быть! — совсем развеселился министр.

— Да где уж нам!.. — скромно отмахнулся отец Василий. — А зрелище действительно феерическое. Ваш секретарь, как я погляжу, на все руки мастер.

— Не скажите! — хмыкнул министр. — Насчёт бани или охоты наш Анатолий не мастак. Но вот насчёт того, чтобы обработать корреспонденцию, организовать приём, расшаркаться перед каким-нибудь зарубежным премьером — это всегда пожалуйста.

— Для того секретарь и надобен, — заметил отец Василий, благодушно взирая, как Анатолий поджигает очередную петарду. — Главное — чтобы человек был надёжный.

— Пожаловаться не могу, — признал министр. — Его даже Юрий одобрил, — министр указал на полковника, который смотрел на веселье и фейерверки с довольно бесстрастным лицом, хотя, вроде бы, и ему все это нравилось. — Собственно, он мне его и порекомендовал, изучив кандидатуры. Когда-то Юрий охранял его отца…

— Отец Анатолия был большим человеком, вот как? — поинтересовался отец Василий.

— Да. Давно, ещё в Советском Союзе, вечная ему память. Юрий сохранил о своём подопечном самые тёплые воспоминания.

— Понятно, — кивнул отец Василий. — Надо мне будет его поблагодарить, что ради меня он устроил фейерверки до ужина, а не перед сном, как это обычно делается…

Да, вот это все я припомнил — как с медленным шипением опускались за верхушки деревьев огненные астры и пионы всех цветов и оттенков, как Ванька, прижавшись к оконному стеклу, орал «ура» так громко, что его было слышно не хуже находившихся во дворе…

То ли Ванька переорал и перенапряг горло, то ли вымок и продрог так крепко, что никакие профилактические меры не помогли, но проснулся он никаким: вялым, капризным, и, по всем признакам, с поднимающейся температурой. Мама тут же прописала ему постельный режим, и он жутко расстроился.

— Мы ведь должны идти к Гришке-вору! — обиженно сказал он мне и Фантику, когда мы поднялись к нему после завтрака. — Как же я это пропущу?

— Может, мы и не узнаем ничего интересного, — попробовал я успокоить брата. — Ты, главное, лечись. Чтобы завтра быть на ногах. Ведь, даже если Гришка возьмётся потолковать с теми, кто мог спереть ружьё, результат мы узнаем только завтра.

— Хочешь, мы перенесём стол с «паззлом» к самой твоей постели? — предложила Фантик. — Мы не обидимся, что ты будешь собирать его без нас. А тебе будет веселей!

— Хорошая мысль, — одобрил Ванька. — И ещё, Борька, приволоки мне один из отцовских биноклей.

— Зачем? — спросил я.

— Если мне позволят встать с постели, я сяду к окну и буду наблюдать за двором и всеми окрестностями. Вдруг я увижу что-нибудь интересное, пока вы будете ходить?

— Ладно, — сказал я. — Подожди немного.

Я отправился вниз, в «каморку» отца.

— Что тебе? — спросил отец, как раз уединившийся на полчаса, чтобы проработать очередные бумаги.

— Бинокль для Ваньки, — объяснил я. — Он хочет вести наблюдение, пока мы с Фантиком сходим погулять. А то он помрёт со скуки.

— Возьми вон тот, — отец указал мне на бинокль, которым разрешал нам пользоваться. — А вы куда собираетесь?

— Не знаю толком. Пройдёмся с Топой по окрестностям.

— В Плещево или Стругачи не собираетесь?

Это были две ближайшие к нам деревни.

— Не знаю… — осторожно ответил я. — Если что-нибудь надо, можем сходить.

— Если доберётесь до Стругачей, то загляните к Григорию Торбышеву, передайте ему, что мне надо с ним переговорить.

— Из-за этих ружей? — вырвалось у меня.

— Точно, — отец поглядел на меня с уважением. — Надо же сразу догадался…

— Ты думаешь, он как-то причастен?

— Нет, я так не думаю, — ответил отец. — Но, мне кажется, он должен что-то знать о похитителе ружей. Очень эта кража смахивает на местную работу — а про местных «работяг» Гришка знает все! Мне надо убедить его выложить мне всё, что ему известно, не играя в круговую поруку, иначе милиция к нему прицепится — точно так же, как до сих пор цеплялась из-за любой кражи в радиусе пятьдесят километров.

— Но Алексей Николаевич, вроде, сейчас относится к Гришке хорошо, — заметил я.

Отец покачал головой.

— Алексей Николаевич решает далеко не все. В общем, мне надо тихо встретиться с Гришкой и потолковать. Чтоб его же избавить от лишних неприятностей.

Я задумался. Задать отцу ещё один вопрос или нет? Задать! — в конце концов решил я.

— Следы колёс машины вора были похожи на следы колёс Гришкиной машины?

Отец нахмурился — а потом рассмеялся.

— Схватываешь на лету! Сложно сказать, потому что дорогу порядком укатали и утрамбовали за последние дни, поэтому отпечатки остались смазанные. Разве что, кое-где читались вполне ясно. Шины старые. Машина — легковушка типа «москвича». Гришка сразу пришёл мне на ум, но…

— Но что? — жадно спросил я.

— Во-первых, если бы это был Гришка, Топа мне рассказал бы об этом. И привёл к нему. А Топа всячески давал мне понять, что ни машина, ни её владелец — либо владельцы — ему не знакомы. И, во-вторых, я верю Гришке. Кто знает, наверно, и он может сорваться, но обворовывать людей, находящихся в заповеднике, отлично зная, что это могут быть только мои гости, он бы ни за что не стал. У него есть свои понятия о чести и совести, — отец усмехнулся. — «И если ты вор, то живи как вор, угоняй табуны коней, Но в доме, который тебя приютил, иголки тронуть не смей!» — привёл он очередную цитату из огромного запаса стихов, хранившихся в его памяти. Со студенческих лет, как он говорил. — Это правило только «отморозки» не соблюдают. И, кроме того, Гришка давно не живёт, как вор.

— Так что тебя смущает? — спросил я.

Отец вздохнул.

— Это сложно сформулировать в словах. Может быть, уверенность вора в том, что его не разоблачат — слишком глупая какая-то уверенность. Ведь и стёртые шины, и то, что дорога ведёт только к нашему дому — и вор лишь немного не доехал до нас, когда соблазнился брошенной машиной — и то, что вор взял ружья, не тронув других ценных вещей… Словом, по всем приметам, вор должен жить где-то рядом и неплохо нас знать. Неужели он рассчитывает, что я его не раскушу? Или он лопух или… В общем, Торбышев тут может подсказать.

— Понял, — сказал я. — Не волнуйся, мы дойдём до Торбышева.

— Главное, передай ему, что дело очень серьёзное… Ладно, бери бинокль и беги.

Я отнёс бинокль Ваньке, и мы с Фантиком пустились в путь. Топа немного сник, когда увидел в моих руках поводок и намордник — намордник он особенно не переваривал, но мы, когда ходили в деревню, всё-таки надевали на него намордник и строгач. Топа вряд ли кого-нибудь тронул бы, но ведь его могли и спровоцировать — причём не всегда осознанно. Например, попадались мужики, которые здоровались с нами, очень резко выбрасывая вперёд руку — особенно когда были навеселе. А такую выброшенную вперёд руку Топа воспринимал считал попыткой нападения… Словом, для собственного спокойствия мы всегда брали с собой намордник, если отправлялись с Топой в людные места. Не обязательно при этом надевая.

— Ничего, Топа! — сказал я. — Зато прогуляемся как следует.

— Он так погрустнел при виде намордника, — сказала Фантик. — Жалко его!

— Может, намордник надевать и не понадобится, — ответил я. — Это на случай, если мы завидим человека, которого Топа особенно не любит. И потом, намордник для него — это всего лишь сигнал, что надо быть поспокойней. Вообще-то он избавляется от намордника в два счёта. Как-то вот так повернёт голову туда и сюда — и привет! Он ведь ещё тот хитрец!

— Забавно было бы посмотреть, — рассмеялась Фантик.

— Может, и увидишь, — я пока что не стал брать Топу на поводок, и он носился по лесной дороге туда и обратно. На поводок его придётся взять позже, когда мы подойдём к шоссе.

— О чём ты говорил с отцом? — спросила Фантик.

— Отец дал «добро» на разговор с Гришкой о пропавших ружьях.

— Он тоже подозревает этого Гришку?

— Нет. Но он считает, что Гришка должен что-то знать. Просил передать Гришке, чтобы тот ничего не утаивал. Тогда отец сможет сам разобраться с ворами, не подставляя Гришку и избавив его от неприятностей.

— Значит, мы были правы в своих догадках… — проговорила Фантик.

— Похоже, да. Но сколько времени мы до них доходили! Нам понадобилось почти два дня, чтобы подумать о Гришке. Это просто позор! А отец наверняка подумал о Гришке сразу же — но ни с кем не стал делиться своими мыслями, до поры, до времени. Чтобы лишнюю волну не поднимать.

— Это он правильно сделал, — сказала Фантик. — При этом полковнике вообще не стоит упоминать ни одного лишнего имени. Сразу вцепится как бульдог со своими подозрениями.

Мы и дальше стали обсуждать эту тему — но не буду пересказывать наши разговоры, потому что они больше сводились к переливанию из пустого в порожнее и к обмусоливанию прежних догадок. Ну, знаете, как это бывает, когда какое-нибудь событие слишком тебя волнует и ты готов обсуждать его до бесконечности, перебирая по косточкам, но ничего нового об этом событии тебе пока неизвестно, вот ты и ходишь в разговорах по замкнутому кругу. Для того, кого это событие тоже волнует, такая ходьба по замкнутому кругу кажется безумно увлекательной — но посторонних она быстро начинает раздражать.

Нам понадобилось чуть больше часа, чтобы дойти до Стругачей. Гришкин дом был издалека заметён — недавно выкрашенный в жёлтые и синие цвета, с обновлёнными наличниками и резным крыльцом: начав работать в плотницкой бригаде, Гришка и о собственном доме стал проявлять заботу.

В доме всё было тихо, но из трубы вился дымок, так что Гришку мы должны были застать на месте.

При нашем приближении к Гришкиному дому Топа стал яростно лаять и рваться с поводка. Мне с трудом удалось утихомирить его и привязать к столбу калитки.

— Это он Гришку чует и заранее на него ругается? — спросила Фантик.

— Похоже на то, — ответил я. — Хотя как-то чересчур он завёлся. Вполне возможно, он унюхал что-то важное.

— Связанное с ружьями? — живо спросила Фантик.

— Если так, то сейчас узнаем, — ответил я. — Топа, сидеть!

Топа уселся, но продолжал ёрзать и показывать всем видом, что мы зря не обращаем внимания на то, что он пытается нам сообщить.

Мы подошли к двери и постучали. Нам никто не ответил. Мы постучали ещё раз, потом я толкнул дверь — скорее машинально, чем из осознанного желания проверить, есть ли кто в доме. К моему удивлению, дверь взяла и легко открылась.

Мы заглянули вовнутрь. В прихожей горел свет, и в дальней комнате тоже.

— Гришка! — позвал я.

Никакого ответа.

— Судя по всему, он ненадолго вышел, — сказала Фантик.

— Да, — кивнул я. — Буквально на пять минут, раз печка топится и свет не погашен. Может, он на заднем дворе?

— Давай проверим, — предложила Фантик. — А если его там нет, нам придётся ждать его у калитки — иначе Топа не впустит его в собственный дом!

Мысль была справедливой, и мы прошли за дом, посмотреть на заднюю часть двора. Там мы увидели, что большие ворота, через которые Торбышев выезжал и въезжал на своём «москвиче» (чтобы выезжать на шоссе не по главной улице деревни, а задами, по прямой дороге), широко распахнуты, а «москвича» под навесом нет.

— Куда-то отъехал, — сделала вывод Фантик. — Причём совсем ненадолго.

— Или ненадолго, или в жуткой спешке, — сказал я. — Смотри!… — я указал на следы колёс. — Тут было две машины. Одна стояла перед навесом, потом отъехала, а Гришка пустился ей вслед. Видишь, отпечатки «москвича», идущие из-под навеса, перекрывают следы другой машины! Такое впечатление, что Гришка пустился за ней вдогонку, боясь лишнюю секунду потерять — иначе бы он остановился, чтобы затворить ворота.

— Послушай! — Фантик аж задохнулась от волнения. — Может, это была машина воров? Они по старой памяти заехали к Гришке, поняли, что теперь с ним каши не сваришь и сбыть ружья он им не поможет — а он, догадавшись, зачем они приезжали, помчался за ними вслед, чтобы отобрать украденное?

— Вполне может быть, — сказал я. — Давай ещё разок заглянем в дом. А потом решим, что делать.

Мы вернулись в дом. Обойдя все комнаты, мы обнаружили три незастеленные кровати и гору грязной посуды на кухне.

— Ночевали здесь три человека, и ели тоже, — заметил я. — Причём не один день. Допустим, один из троих — Гришка. Тогда кто остальные двое?

— Его гости, — сказала Фантик.

— Это и так понятно. Наверно, приехали к нему на новогодние дни. Я имею в виду другое — могут они быть ворами ли нет?

— И почему Гришка пустился за ними вдогонку? — дополнила Фантик.

Мы вышли из кухни и заглянули в большую комнату.

— Смотри! — показал я. — Что там, на телевизоре?

Мы подошли поглядеть — и у нас дыхание перехватило.

На телевизоре лежала бронзовая табличка, с гравированной надписью:

Степану Артёмовичу

Угрюмому

от сотрудников министерства

Горячо поздравляем с юбилеем

и желаем

удачной охоты на любого зверя

— Ух ты! — присвистнул я. — Теперь все понятно!

— Выходит, ружья всё-таки стащил Гришка?

— Нет! — твёрдо ответил я. — Ружья стащили его гости. Табличку они свинтили и оставили в доме. Сегодня они уехали. Гришка стал прибираться после них, нашёл табличку, понял, в чём дело, и рванул за ними вдогонку, чтобы отобрать украденное. Он, наверно, в ужас пришёл, когда обнаружил, что они натворили! Ведь милиция наверняка решит, что он был заодно со своими гостями…

— Так что нам делать? — растерянно спросила Фантик. — Возвращаться домой?

— Времени нет! — ответил я. — Нам надо узнать, куда они направились, а то следы могут исчезнуть. Пусть Топа проследит, сколько может, куда поехали машины, а потом мы вернёмся домой. Или лучше позвоним. В соседней деревне есть телефон в медпункте, и до неё нам в десять раз ближе, чем до дома!

— Тогда вперёд! — сказала Фантик. — Не будем медлить!

— Вперёд!.. — откликнулся я.

Мы выскочили из дому, затворили дверь, и я отвязал Топу.

— Топа, ищи! Ищи, миленький! Ты ведь знаешь, что искать?..

Топа знал. Он с такой силой рванул по следу, что мне оставалось бежать за ним, чтобы не полететь кувырком. Фантик с трудом за нами поспевала. Топа проволок нас к навесу и дальше, через распахнутые ворота, по следам машин.

Я не знаю, сколько мы так бежали. У меня сложилось впечатление, что целую вечность. Иногда Топа давал мне передышку, когда притормаживал, чтобы в очередной раз обнюхать след — и устремиться дальше, не успевал я толком перевести дух. Я машинально перебирал ногами, которые словно стали и не моими собственными, я взмок так, что пот застилал мне глаза и периодически я бежал вслепую. Я боялся сделать лишнее движение рукой, чтобы смахнуть пот — такое было ощущение, что если я поднесу к лицу вытянутую назад руку, то потеряю равновесие. Фантик то отставала от нас, то немного нагоняла. Я бы не удивился, если бы она взяла и рухнула в снег — так было искажено её лицо от усталости и напряжения. И при этом её лицо все больше делалось упрямым и злым: она не собиралась сдаваться, не собиралась ссылаться потом на свою девчоночью слабость. Просто удивительно, откуда в хрупкой Фантике брались такие силы. Впрочем, занятия фигурным катанием — это ещё та закалка!

Топа вывел нас на шоссе, и довольно долго вёл по шоссе, вдоль границы заповедника, в сторону, противоположную городу и населённым местностям, все дальше и дальше от нашего дома. Меня мотало из стороны в сторону, и я уже подумывал о том, чтобы выпустить поводок и, сбавив темп, вместе с Фантиком идти по следам Топы — ведь где-то он остановится и будет нас ждать. Но тут Топа резко свернул на просёлочную дорогу, на которой виднелись свежие следы шин.

Ещё две три минуты — и мы уткнулись в две машины, пустые и запертые. Дальше машины пройти не смогли, потому что по дороге давно никто не ездил и метрах в ста от шоссе её совсем занесло снегом. Я налетел животом на багажник задней машины — это был Гришкин «москвичок» — и упёрся в него.

— Топа, погоди!.. — взмолился я. — Передышка… Ждём Фантика…

Топа остановился и оглянулся на меня. Он проявлял явное нетерпение, но вместе с тем понимал, что настаивать на продолжении преследования будет сейчас нехорошо — я, что называется, «вырубился». Вырубилась и Фантик — доплетясь до машины, она просто рухнула животом на багажник, бессильно раскинув руки.

— Не… не прижимайся щекой к металлу… — пробормотал я. — Во-первых… Можешь примёрзнуть… А во-вторых… Нельзя слишком резко остужаться, когда вспотел…

— Знаю… — простонала Фантик… — Но так приятно прижаться к холодному… Ну, Топа даёт…

— Нам надо решить, что делать дальше, — прохрипел я.

— Найти бы кого-нибудь из взрослых… — ответила Фантик. — Сами мы не справимся.

— Ну, не знаю… — пробормотал я. — Я так понимаю, Гришкины гости свернули в лес, чтобы испытать ружья, а Гришка их нагнал. Наверно, сейчас они объясняются где-то неподалёку. Двоих Топа задержит — тем более, что Гришка будет на нашей стороне, а он мужик не слабый. Так что я отпустил бы Топу — а то вдруг они ускользнут. Если они откажутся возвращать ружья — то с двумя Гришка не справится.

— Но ведь ружья, наверно, заряжены… — начала Фантик. — Ой, они не сделают с Гришкой ничего дурного, чтобы он не мог их выдать?

— Тем более надо отпускать Топу ему в помощь, — сказал я. — Если Топа неожиданно выскочит на них, подстрелить его им не удастся. А он в полсекунды свалит с ног обоих воров. Тут главное, чтобы Гришка не растерялся и успел схватить ружья.

— Может, лучше вернуться домой и позвать взрослых? — засомневалась Фантик.

Я покачал головой.

— Они могут смыться. Мне не верится, что они убьют Гришку, если он будет им мешать. Но вот шандарахнуть его прикладом по голове и укатить на машине они могут. И потом ищи их, свищи!

И тут до нас донёсся далёкий крик:

— На помощь!.. Помогите!..

— Это Гришка? — встрепенулась Фантик.

— Не могу разобрать, — ответил я. — Вообще-то, на его голос не очень похоже. Но, может, эхо искажает.

— Помогите!.. Ау!.. — опять донеслось до нас. На этот раз мы определённо разобрали, что кричат два голоса, если не три.

— Похоже, они все вместе попали в какую-то беду, — сказал я. Я поглядел на Топу. Пёс подобрался, ощетинился, и в его горле клокотал нарастающий рык. Топа вёл себя так, когда чувствовал действительно серьёзную опасность или когда собирался расправиться с обидчиком. И я принял решение.

— Вперёд, Топа! — сказал я, отпуская его с поводка. — Иди, разберись, в чём дело. Только будь осторожен. Мы идём за тобой следом.

Почувствовав свободу, Топа с признательностью взглянул на меня — и в два прыжка исчез за деревьями.