— Я в куполе?

— Сама, что думаешь?

— Я не знаю… здесь пустота и тихо-тихо…

— Как жаль… Ты не увидишь… Прости нас…

Сквозь тишину внезапный свист врезался в барабанные перепонки. Звук усиливался, казалось, раскаленные спицы медленно входят сквозь ушные раковины прямиком в мозг:

— Нет! Нет! За что? — образ молодой женщины с ребенком мелькнул в голове. С ней был мужчина. Он наклонился к сыну. — Будьте вы прокляты! Идиоты!!! — ненависть и презрение к воспоминаниям отдались привкусом горечи во рту, ее стало тошнить. Кашель не давал вздохнуть, и она с силой сжала голову ладонями. От напряжения в суставах заледенели пальцы, в них быстро нарастала боль. Мука становилась невыносимой, но разжать пальцы женщина не могла. — Фуууу! Хватит!!! — Вдруг, словно электрический разряд, боль выстрелила в виски — Нееееет! — Взрыв, и, в мгновение, вновь разлилась тишина.

— Почему так случилось? — раздался вопрос в пустоте.

— Она не подошла. Она другая, — с грустью излился чей-то голос.

— Печальная мечта, — молвил некто.

— Я сожалею, — сокрушился мужской бас.

Десятки, сотни голосов вступили в разговор. Каждый раз звучал новый мотив, ни разу не повторяя предыдущий:

— Я плачу.

— Она успела промечтать?

— Не точно.

— Успела к сожалению…

— Беда.

— Мы виноваты.

— Все как есть.

— Не стоит сокрушаться.

— Очень стоит.

— Жизнь стерпит все…

… и разговор не утихал годами, пока не высказался каждый, кто здесь был…

* * *

Последней февральской ночью, как раз на исходе зимы, из родильной палаты Воллдримской лечебницы, по пустым коридорам, эхом пронесся первый вскрик Элфи. В миг ее рождения мир словно замер: ветер вдруг обуял свою мощь и затаился в узкой подворотне, отчего благодарная ему тишина уютно опустилась на город и лишь слегка пошевелила серебристые сугробы, когда устраивалась поудобней. Свод чистого неба с сотнями причудливых созвездий, осветила серебряная дуга. Это молодая луна улыбалась своему возрождению.

В просторной палате роддома, всего час спустя, Магдалена Смолг смотрела на свою малышку. Ее родители и муж, Генри, находись здесь вместе с ней. Магдалена нежно поцеловала новорожденную в крохотную щечку:

— Посмотрите, у нашей Элфи глаза — чистый изумруд!

— Невероятно. Зеленые, они действительно зеленые! — изумилась бабушка.

— О, чудная мечта! Моя единственная на свете, зеленоглазая девочка. Моя Элфи! Я верю: ты будешь счастливой! — Генри Смолг поднял малышку вверх, а потом аккуратно опустил: кроха уместилась на его ладонях, — малютка, а глазки такие выразительные, — улыбнулся новоиспеченный отец.

Спустя несколько дней, Элфи, в сопровождении близких, отправилась домой. Цветки незабудок в такт дорожным ухабам, качались в руках у Магдалены. Генри вырастил их в зимнем саду специально для любимой жены. Голубые лепестки зацвели в ночь перерождения луны, будто специально к рождению Элфи, хотя привычно открывались лишь солнечным лучам. Иные посчитали б такое невероятным, однако в этой семье подобные чудеса порой случались. Автомобиль катился по дороге прямо к воротам роскошного особняка на окраину Воллдрима, в Зюжно, район богатства и достатка.

Еще никто не знал, что на шершавом полу в доме семейства Дриммернов, всего за 12 минут до рождения Элфи, что-то произошло. За окном метался снег, будто рой микроскопических осколков. Сквозь него едва различались соседские окна. Суровые тучи бил ураганный ветер, вырисовывая страшные узоры. Но небеса словно пытались вырваться из плотного строя облаков, пробивались, зная, что должны встретить появление зеленоглазой Элфи. В этой яростной битве стихий недалеко от центра Воллдрима родился мальчик. Младенца подняли с пола, завернули в коричневую наволочку и положили на старый матрац.

— Как мы его назовем?.. Ты куда? Не уходи… — Ольга позвала своего мужа.

Константин обернулся:

— Потом… Я подумаю потом… — и вышел прочь.

Минул год, но малыш оставался безымянным. Февральским днем, под ругань и дворовую суету соседей, однако, все изменилось. День был особенным, именно тогда окончил свой отсчет первый год жизни младшего Дриммерна. Однако никто из домочадцев не вспомнил об этом, а соседка, ругавшая во дворе свою собаку, истошно кричала:

— Замолчи глупая! Что с тобой? Харм ив дудиг! Харм! Харм!

Ее ворчливый муж вторил:

— Уйми эту тупую собаку, в конце концов! Да заткнись же ты, псина!

Крики соседей испугали малыша и тот заплакал. Он кричал, захлебываясь слезами, но никто не брался его пожалеть, успокоить. В конце концов, не выдержав, мать сказала:

— Ты прямо как Харм: визжишь без причины! Харм!

С тех пор ребенка стали звать «Хармом», поначалу, чтобы выказать недовольство его плачем, но позже имя приросло к нему навсегда.

На старофроландском языке, ныне почти позабытом, слово «харм» означает — «тихо». Из уст родни прозвище звучало как унижение или насмешка, но мальчик принял его, ведь другого отношения он и представить себе не мог. Отчего вел себя тихо, как «харм».

Шли годы, малыш Харм грустил в своей комнате, напоминавшей кладовую. В тусклом помещении два на три метра действительно раньше, в банках разных размеров, красовались сладкие варенья и пряные засолы, а под потолком висели вяленая рыба и куски говядины. Как же давно это было… Все изменилось задолго до рождения нынешнего хозяина кладовки. Сейчас об этом ничто не напоминало, можно сказать больше: об этом давно позабыли даже его родители. Теперь казалось, что в этом доме вечно царила нужда.

Единственное окно в помещении, выходило на дорогу, пыльную и шумную. Летом оно пропускало солнечный свет согревающий, но, из-за своего южного расположения, порой такой знойный. Зимой щели в оконной раме не были преградой для лютой стужи. В некоторые из них Харм легко мог просунуть пальцы. Проникающий в комнату холод, заставлял Харма скручиваться в комочек и греть своим дыханием замерзающие ручонки. Грусть с новой силой вонзалась в детское сердце в моменты радости мира, находящегося по ту сторону ограды его унылого пристанища. Мира, к которому он не имел никакого отношения. Праздники и торжества проходили мимо Харма, пролетали прочь, вместе с многочисленными автомобилями и ленточками, шарами и радостными вскриками горожан по дороге за оградой. Крохотная комната и бесконечное одиночество — это все, что начертала Харму судьба.

Детство Элфи складывалось иначе. В любви, заботе близких, она расцветала и наслаждалась жизнью. К шестилетию каштановые волосики Элфи превратились в роскошные черные локоны. Вьющиеся кудри и непослушный, шоколадного цвета, вихор на правом виске, который выбивался из общей гармонии кудрей, были в точности как у ее мамы. Элфи во многом походила на нее: смугловатая кожа, ровные губы и тонкие длинные пальцы на руках — все это дочь унаследовала от прелестной Магдалены. Но было и нечто необычное для Смолгов — зеленые глаза и ямочки на щечках. Без того миловидное лицо Элфи при улыбке становилось настоящим оружием, и все окружающие безропотно исполняли прихоти милых ямочек. Круглый нос и родинка на щеке, напоминающая крохотного, с один миллиметр, ежика, скрутившегося для защиты, а также озорной характер и неумная энергетика — принадлежало единолично ей, индивидуальность Элфи была неоспорима.

Премилое сокровище семейства Смолгов, в объятиях отца, сидя у камина, слушала как бабушка, в прошлом актриса, читала книжку о волшебниках, гномах или маленьких эльфах, полюбившихся Элфи больше всех. Она представляла себя их королевой, доброй повелительницей, красивой и справедливой. Бабушка виртуозно изображала сказочных героев, и скромных, и бойких. У нее выходило невероятно правдоподобно и так захватывающе!

Маленький птенчик заставлял бабулю присесть на корточки и причирикивая клевать зернышки из рук эльфийской королевы. Но лишь она оказывалась в роли прекрасной царевны-лебедя, тут же горделиво вскидывала голову и грациозно проплывала, шелестя многочисленными юбками. Да, так плавно, что казалось, она скользит не по полу, а по воде, и ноги ее в этот момент будто превращались в воздушные лапки, как у лебединого семейства.

Дед Элфи, Пётр Либель, слыл заядлым путешественником. Он гордо рассказывал о приключениях, пережитых им вдали от дома. Отец Магдалены успел посетить отдаленные уголки Африки, Южной Америки, Австралии и Азии. Часто, в странствиях, его сопровождала жена, Елизавета Либель. Та самая, известная уже нам актриса, лучшая в мире царевна-лебедь! Актерское мастерство бабули превращало рассказы о путешествиях в настоящее театральное зрелище. На такое представление приходили посмотреть даже соседи.

А что же Харм? Он никогда не слышал об эльфах, колдунах и феях, и даже не знал, что есть на свете сказки! Мир так огромен: путешественнику не хватит жизни, чтобы улицезреть каждый его закоулок. Для Харма же все ограничивалось небольшим куском земли вокруг старой развалины, в которой он когда-то родился. Дальше двора Дриммернов Харм не выходил.

В своем крохотном мирке, он бродил, поглощенный угрюмыми мыслями. Что происходило за его границей, мальчишку не интересовало.

Пытливый взгляд давно потух. Никто из Дриммернов не смел мечтать, о чем-то невероятном, наверняка существующем где-то там, куда взору не добраться. Мы здесь и никуда не деться! Хоть провались! Заройся глубоко, в тьму недр под ногами, прочь от бесконечных мук.

Мама Харма, Ольга Дриммерн, боялась, что все может стать еще хуже. Она высказывала опасения. И вскоре беда, действительно, приходила и перекраивала ход их жизни на свой лад. Быт и отношения в семье сворачивали в худшее русло, только в еще большие проблемы. Посему Харм давно свыкся с тем, что жизнь — страдания, и принимал это как само собой разумеющееся.

Часто мама говорила, что именно Харм причина всех бед в доме. Впрочем, она могла сказать это любому из своих четверых детей. Однако Харм мучился от упреков матери и однажды решил: только его отстраненность убережет всех от новых несчастий. С тех пор он больше ни с кем не разговаривал. Он исполнял поручения, но сам стал избегать любого общения.

Однако не только мать предвидела ухудшения, порой Харму казалось, что он притягивает плохое. Все страхи и тревоги неизменно воплощались и испытывали его. Он смирился. Что ж поделаешь, если такая жизнь ему досталась? Вероятно, поэтому он отдался пустоте.

Харм жил в доме полном людей. Мать, отец, два брата и младшая сестра — большая семья, но посторонние люди. Возможно Харм был красив или хотя бы мил, но разве тут разберешься? Никто не научил его следить за собой. Отрастающие волосы, Харм отпиливал тупым ножом, если они начинали свисать на глаза, когда он чистил картофель к обеду. Ногти отгрызал лежа в постели, пытаясь уснуть. А ветхая дырявая куртка и брюки, наконец, сравнялись с его ростом и теперь, в ветряную погоду, не трепетались на нем, как знамя на флагштоке. В его доме все так ходили: дырявые штаны и юбки легко пристраивались на Дриммернах. Порой казалось, вся семья скиталась годами или жила в лесу, и только недавно выбралась в мир людей. Новые штаны и рубашки мирно покоились в шкафах и сундуках, как говорится: «на потом». Однако «потом» никогда не наступало. У Харма, неухоженного и вечно погруженного в тяжелые мысли, все же было чему позавидовать: большие синие глаза и длинные ресницы. Только не хватало в них света надежды.

Конечно, в семье Дриммернов любили порядок. К уюту и красоте, правда, это не имело отношения. Важна была сама работа: уборка, чистка посуды, раскладывание и перекладывание всего, с места на место, по полочкам, по шкафчикам. А на дворе: лопаты, грабли, — работа, работа, бесконечная работа. И что удивительно трудовая круговерть у Дриммернов никогда не заканчивалась. Всегда находилось нечто, не дающее покоя матери, требующее немедленного исполнения. Как можно в таком темпе выделить минутку на Харма и других детей?

Так взрослели два человечка, Элфи и Харм, неподалеку друг от друга. Один счастливый, другой в бесконечной печали. И разве можно сказать, что жизнь несправедлива? Ведь мир станет удивительным, когда ты в это поверишь. Элфи пока не знала столь очевидных законов мироздания, но она чувствовала красоту, во всем и всегда и, наполненная прекрасным, она пролетала по жизни, оставляя позади себя умиленные улыбки и тонкий аромат незабудок.