Ранним утром следующего дня я проснулся из-за шелеста – это был звук поливаемой травы в садике Инженера. Полюбовавшись зеленью и красно-розовыми гроздьями цветов бугенвилий, вдохнув фонтанной свежести полива, я оделся и перешел в кабинет хозяина дома, чтобы внимательнее разглядеть портрет г-на Либермана на стене. Легкий наклон головы при таком разглядывании (влево-вправо или наоборот) – странный человеческий инстинкт. Не прибавляя никакой информации, это качание позволяет все же каким-то образом размять мускулы и шеи, и ума, особенно, как в данном случае, – после беспокойного сна, какой бывает обычно после чревоугодия и возлияний. И вот, когда я уже приблизил голову к правому плечу, в кабинет вошел Инженер. Лишь быстро оглянувшись на него для короткого утреннего приветствия и продолжая изучать портрет, я сказал, что изображение любого политика в фас малоинформативно, поскольку на такой фотографии он во всеоружии и напоминает конную статую рыцаря с опущенным забралом на вздыбленном коне. Стоя перед таким монументом, видишь прежде всего угрожающе нацеленные на тебя медные копыта, а на фотографии политика глаз притягивает прежде всего его галстук.

– Официальный портрет политического деятеля в демократическом государстве должен представлять народу последнего прежде всего со спины, – сказал я Инженеру. – Спина человека с необычайной точностью отражает его характер, подделать выражение спины несравненно тяжелее, чем напялить на лицо маску, которая понравится избирателю.

Спохватившись, я обернулся к Инженеру, ожидая увидеть скабрезную улыбку, но таковой на лице его не обнаружил, так как, по-видимому, он еще не догадался ознакомиться с моей биографией в Интернете. Ведь судя по тому, с помощью какой угрозы ты, Господи, побудил его определиться ко мне в проводники, он вряд ли отличается от других русских, которые в большинстве своем сохраняют представление о гомосексуалистах как о существах зачумленных и если позволено так выразиться (оттолкнувшись от наименования индийской касты), – «прикасаемых», но лучше – посредством палки, желательно, увесистой и суковатой. Поэтому гораздо лучше будет для меня, если окажется в распоряжении нашем довольно времени, чтобы Инженеру постепенно обвыкнуться в моем обществе, дабы обнаружившееся, в конце концов, мое «уродство» не перевесило накопленного им к тому времени человеческого расположения ко мне.

Огромной удачей путешественника, с которой началось мое знакомство с Россией в далеком 1839-м году, было общение с ее императором – Николаем Первым. В духе новых времен первоначальное ознакомление с местными русскими мне показалось уместным начать с чтения биографии г-на Либермана в Интернете. Меня смущало опасение, как бы Инженер следом, тут же при мне, не вознамерился отыскать сведения о моей жизни, но я решил, что в этом случае сумею отвлечь его и попросил Инженера набрать в строке поиска нужное имя.

Текст статьи в Википедии сообщал, что юный Либерман после окончания школы поступил на гидромелиоративный факультет Кишинёвского сельскохозяйственного института. Я спросил Инженера, говорит ли что-нибудь ему, выросшему в той же стране, этот факт. Подумав, прибавив к дате рождения г-на Либермана семнадцать лет, Инженер сказал, что речь идет, видимо о примерно 1975-м годе. Немного помявшись, прибавил он, что если молодой человек в этом возрасте в то время выбирал научную или техническую карьеру, он прежде всего должен был загореться желанием быть принятым в одно из московских элитных высших учебных заведений. Если амбиции его или способности были скромнее, и он готов был удовлетвориться местным техническим заведением, то наиболее престижными по тому времени считались факультеты электроники и вычислительной техники. Изучать механику шли преимущественно ребята из деревни, представить себе городского еврейского юношу, желающего посвятить себя вопросам гидромелиорации, Инженер затруднился, но стараясь найти выгодное для своего кумира объяснение и, найдя и просияв, сказал, что раз семья собиралась в Израиль, то юный Авигдор, возможно, мечтал о карьере, повторяющей жизненный путь героев новейшей еврейской истории – Моше Даяна и Ицхака Рабина, например, закончивших сельскохозяйственные школы и ставших впоследствии прославленными полководцами.

Инженер продолжил чтение и перевод. В 1978-м году, говорилось в статье, Авигдор с родителями репатриировался в Израиль. Он прошел службу в армии, дослужившись до звания младшего сержанта, а затем поступил на отделение обществоведения и политических наук Иерусалимского университета. Инженер признал, что предположение его не подтвердилось, и был этим, похоже, немного расстроен, но меня очаровали и его искренний энтузиазм и его честность, которую он явно ставил выше своих политических пристрастий. Признаюсь, он показался мне очень мил в эту минуту и вообще – нравился все больше и больше.

В приложенной к статье ссылке на публикацию о студенческих годах Либермана сообщалось о его причастности к столкновениям еврейских и арабских студентов, при этом свидетели евреи утверждали, что видели Либермана в гуще потасовок, арабский очевидец утверждал, что сам Либерман от драк увиливал. В глазах Инженера я прочел, как мне показалось, двухходовую мыслительную комбинацию:

а) араб всегда врет;

б) значит, имеется два свидетельства о героизме и мужестве нашего лидера.

Начало общественной карьере г-на Либермана положила жалоба еврейских студенток на приставания их арабских сокурсников в молодежном клубе. Молодой Авигдор был принят в него охранником-селектором и вскоре стал управляющим этого заведения. Далее в течение нескольких лет начинающий обществовед и политик руководил отделением больничной кассы.

Я уловил волны неловкости, излучаемые душой Инженера, в глубине которой плескалось близкое к пренебрежительному отношение ко всякому, кто не есть представитель полезной профессии, то есть, к примеру, – не инженер, и не врач, и желание, несмотря ни на что, выстроить вокруг образа г-на Либермана некую словесную ограду апологетического характера. Я уловил его затруднения в поиске подступов к разрешению поставленной перед собой задачи, и не колеблясь, пришел на помощь своему новому другу, заявив, что не нахожу тут ничего странного и тем более предосудительного – всякий человек вправе вольно избирать свою стезю.

Далее следовало описание головокружительной политической карьеры г-на Либермана – от его ведущей роли в победе на выборах кандидата от Национальной партии и последовавшего занятия им должности генерального директора канцелярии главы правительства до нескольких значительных министерских постов и не оспариваемого никем единоличного лидерства в созданной им же партии. Инженер счел нужным сделать от себя добавление, смысл которого заключался в том, что в коллективном сознании народа навечно сохранится благодарная память о выдающемся достижении г-на Либермана на посту министра инфраструктуры, который он занимал в течение целого года, – о судьбоносном для жизни страны решении, имеющем, между прочим, заметил Инженер, отношение к вопросам мелиорации, в соответствии с которым была принята многолетняя программа строительства опреснительных установок. В голосе его слышались явственно интонации упрека и порицания, хотя заслуживал их по-настоящему – его инженерный снобизм, а вовсе не я.

Я понимаю, почему еще было важно для Инженера подчеркнуть это деяние г-на Либермана: карьера партийного функционера, комсомольского вожака, в глазах русского человека – занятие, относящееся скорее к числу подлых, нежели достойных. В этой связи и я Инженеру, и он мне, должно быть, не затруднились бы процитировать чеканно сформулированное Ерофеевым русское кредо: «Я остаюсь внизу, и снизу плюю на всю вашу общественную лестницу. Да. На каждую ступеньку лестницы – по плевку. Чтобы по ней подниматься, надо быть жидовской мордой без страха и упрека, пидором, выкованным из чистой стали с головы до пят. А я – не такой». Но слова эти хоть и по-разному, но задевали и меня, и Инженера, и потому, должно быть, оба мы промолчали и не стали хвалиться друг перед другом знакомством с поздней русской литературной классикой. Совсем другое дело – организаторские способности и хозяйственная сметливость. И Иван Грозный, и Петр Первый, и Иосиф Сталин снискали в глазах многих и многих русских если не полное прощение своей жестокости, то уж во всяком случае заслужили того, чтобы отворачиваться с презрением от их поношения или оскорбления памяти о них иностранцем или хотя бы даже отечественным инородцем.

В статье отмечалось далее, что двухлетний перерыв в политике Либерман использовал для занятия бизнесом, связанным с торговыми операциями в Восточной Европе. Его фирма, утверждали авторы статьи, некоторое время была одной из крупнейших в своей сфере.

Оказалось очень непростым делом отыскать в русскоязычном Интернете информацию о характере бизнеса господина Либермана. Попалось известие о проведенной им в начале своей короткой предпринимательской карьеры операции по спасению от банкротства некоего австрийского банка, за что он был якобы вознагражден тремя миллионами долларов. Сообщалось и о других напоминающих работу миксера процессах, в которых перемешиваются деньги и воздух, и в результате которых как в коктейле «Кровавая Мэри» в одном слое остаются деньги, а в другом воздух, так как эти два ингредиента не вступают в реакцию между собой. Наиболее внятные сведения удалось почерпнуть из журналистского расследования, проведенного сотрудниками газеты «Гаарец», из которых следовало, что г-н Либерман создал компанию, чье название по всеобщей моде таких предприятий было похоже на «Черный супрематический квадрат» Малевича – минимум информации в битах, максимум всеохватного значения: «Натив эль Мизрах Исраэль». Совместным с Инженером усилием мы перевели это название на русско-немецкий лад: «Дранг нах Остен Исраэль». Компания должна была работать в Восточной Европе и республиках бывшего СССР. По свидетельству работников компании, вначале Либерман и сам не знал, чем будет заниматься его компания. Была предпринята попытка экспорта хлопка из среднеазиатских республик, потом последовала проба приобретения крупной плантации в Кении, однако в итоге в 1999 году компания Либермана занялась поставкой древесины и стройматериалов из Румынии, Украины и России. Тогда же, по утверждению авторов, на Кипре была создана еще одна компания, «Натив эль Мизрах Кафрисин» («Дранг нах Остен Кипр»), позднее переименованная в «Терсимано». В последнем названии, наверно, тоже заключен совершенно определенный смысл, но нам, несведущим в делах международного бизнеса Инженеру и маркизу, оно виделось схлопыванием супрематического «Черного квадрата» в простую «черную дыру».

– Отлично, – сказал я Инженеру, – положим, интерес его к среднеазиатскому хлопку и кенийским плантациям объясняется юношеским увлечением гидромелиорацией, но где учат спасать от банкротства австрийские банки и, тем более, торговать древесиной? В больничной кассе?

Мне хотелось бы использовать здесь избитый литературный штамп: «Инженер хитро усмехнулся в густые усы», – но никаких усов (ни густых, ни редких) у Инженера не было. Он просто хитро улыбнулся.

Еще два вопроса задал я Инженеру: зачем было Либерману прерывать столь удачно начатую политическую карьеру и как удалось ему мобилизовать начальный капитал для столь широкой коммерческой деятельности. Во втором вопросе мы достаточно быстро пришли к удовлетворившему нас обоих заключению, согласившись, что политический капитал вполне способен заменить начальный, уход же г-на Либермана из партии, для реанимации которой он столько сделал, Инженер с выражением задетого достоинства на лице (русского коллективного в данном случае) объяснил вспыхнувшей завистью к «русскому выскочке» со стороны старой партийной бюрократии.

В следующем разделе статьи сообщалось об инциденте, когда г-н Либерман «заехал по физиономии» (формулировка Инженера) двенадцатилетнему мальчику, ударившему его сына. Оплеуха, надо полагать, была достаточно увесистой, если сбила с ног малолетнего хулигана. В голливудском фильме «Казино» разгульный образ жизни доводит героя Джо Пеши до того, что ему уже не удается, как бывало раньше, сбить с ног человека одним ударом. Но здесь у тяжеловесного министра национальной инфраструктуры в противостоянии с неполовозрелым щенком, разумеется, не должно было возникнуть никаких проблем. Инженер никак не комментировал этот эпизод, но не требовалось быть великим физиономистом, чтобы прочесть в его заскучавшем взгляде пассивное сопротивление либеральным западным догмам воспитания. И опять я промолчал. В тот же вечер нам случилось посмотреть по телевизору передачу о девочке, от которой в Москве сразу по рождении отказалась мать. Поскольку в своем заявлении последняя указала, что отец ребенка – еврей, десятилетняя девочка была вывезена волонтерской организацией в Еврейское государство, где продолжалось ее сиротское детство в местных приютах. В двадцать пять лет она решила разгрести палую листву своего прошлого, и при содействии телевидения попала в тот детский дом, где провела последние семь лет в русской столице. Встретили ее там доброжелательно и приветливо, но она в десять минут устроила дикий скандал, напомнив, как избивали ее здесь и обнимая и целуя единственную за все детство воспитательницу, подарившую ей ощущение бескорыстной любви. Она вспоминала, как та взяла ее однажды домой, чтобы показать, как лепят русские пельмени. Это был все тот же эффект столкновения культур, действие какового на собственном примере испытал я в России 170 лет назад. С горечью вспоминал я позже, как проведя в России совсем недолгое время и привыкнув к тамошним, как ныне говорят, культурным кодам, сам стал соучастником жестокого обращения с ребенком и животным. Что говорить об ошарашенных воспитателях и администраторах? Они честно и искренне были возмущены тем, что хлеб-соль их так грубо отвергнуты, что из всех семи лет она помнит лишь меры физического воздействия, с помощью которых оберегались беззащитные существа от собственной детской разнузданности, агрессии и эгоизма. И когда, вообще, пара синяков служила в России серьезным поводом для широкой общественной дискуссии? Я не стал обсуждать с Инженером новейшие подходы к вопросам детского воспитания.

Последними были разделы об уголовных расследованиях против г-на Либермана и обвинения его в антиарабском расизме. Уголовные расследования были так растянуты во времени, обвинения так мелки, что все это сильно смахивало на петушиные бои, в которых вместо металлических наконечников, надеваемых на шпоры настоящих боевых петухов, используются наконечники юридические, которыми только и можно ранить до крови носорожью кожу настоящего политика. Что же до расизма, то я надеюсь исследовать сей аспект мировоззрения г-на Либермана в дальнейшем. Мне он интересен еще и тем, что во времена давнего моего путешествия в Россию и собственный мой подход к проблеме был совсем иным и весьма отличался от ныне принятого. И тогдашнее мое утверждение, что русским позволено покорять отсталые народы, но недопустимо завоевывать поляков, опередивших русских в продвижении на пути цивилизации, ныне решительно отвергается Господом и под незримым влиянием его – мировой общественностью.