Баронесса задумывается. Увлечение  Елинек отличается от обычных его увлечений, которым она не придает большого значения. Он так необычно суетлив. Он, расшаркиваясь, предлагает ей место между Флобером и Чеховым. Он утверждает, что “Пианистка” – это “Мадам Бовари” 20-го века. Он восхищается удивительным узором слов и симфонией действия. И взглядом со стороны. Со стороны, но не из кресла Господа Бога, откуда взирают на мир литературные титаны, пока хозяин кресла спит.

  Нет, она здесь же, в комнате, притаилась запятой или даже точкой на краю сдвинутого к двери серванта. Она следит, как танцуют парами мать и дочь, мамочка с дверью, дверь с сервантом и снова мать, но теперь – с телевизором. И лишь одинокой тоненькой балериной на цыпочках, в белом платьице, трогательной в своей щемящей беззащитности, выходит на сцену картонная коробка из-под обуви со своим содержимым – плетьми и жгутами для истязания плоти.

  Учительница музыки так раздражающе нереальна, но жива, говорит он, что если успеть, когда она садится за рояль, выбить из-под нее эту вращающуюся попо-поддержку, она непременно грохнется на пол, цепляясь за инструмент. А если притаиться за ее спиной у раскрытого шкафа, видно, как жмутся в панике друг к другу платья, однажды побывавшие на ее плечах, как цепляются за свои вешалки, чтобы погибнуть, но не даться чужаку в руки.

  Он сравнивает Елинек с киллером, притаившимся на чердаке и разглядывающим через оптический прицел случайных прохожих. Никто не уйдет от влепленной в затылок убийственной фразы. Желчь этих фраз зовет его  к самоотверженности, утверждает он. Это как? Физиология у Елинек – лишь несущая волна, модулированная ее завораживающим видением мира, объясняет он. И ненависть ее – термоядерный взрыв любви. Достоверность невозможного соблазняет и манит его в этой книге, утверждает он.

  Иногда, говорит Я., ему кажется, что это из его мозгов, как из бочки, выбита пробка, и это его слова, предварительно сдавленные,  выплеснулись на экран, с которого он порой читает, или на страницы книги, разделенные случайной закладкой. Баронесса смотрит на него с опаской и удивлением. Не он ли рассмешил ее однажды, заявив что любит мужскую прозу и женское пение? Она осматривает сундук. Он цел, как цел и висящий на нем замок. Если его открыть, то можно убедиться, что и содержимое сундука невредимо. Стоит ли беспокоиться из-за теней? Из-за призраков, поселившихся в доме? Она умна и хорошо знает – не все в жизни можно направить по твердым маршрутам, как паровозик с вагончиками в игрушечной железной дороге.

  Хотя стол в гостиной сдвинут к самой стене и место осталось только для спинок двух стоящих вплотную к ней кресел, Баронесса ощущает, что неожиданная соперница сидит именно там. Да, именно на одном из двух кресел у стены восседает странная гостья – высокая строгая австриячка с двумя косами вокруг надменной головы и наблюдает за ними – за ней, за ее мужем, за членами Кнессета. Баронесса, отворачиваясь от стола, инстинктивно защищает затылок ладонью.

  Она решает еще раз прочесть “Пианистку”.