Доктор Зильберштейн решил остаться. Он обдумал свое решение.
Рано утром он вышел из дому с рюкзаком за спиной. Это был не огромный, возвышающийся над головой рюкзак, любовно прильнувший к спине туриста, обняв его за плечи. Рюкзак был небольшой и очень неудобный, потому что из него будто рвалась наружу кошка, которую несут топить. Только эта кошка не билась в мешке, потому что эта кошка была — книги. Зильберштейн нес топить книги.
Вот и холодная, серая гладь воды. Продрогшие, слишком легко, не по погоде одетые берега. Зильберштейн не был хирург и он понимал, что после второго броска заноет рука, поэтому первым он выбрал самый тяжелый том. Это была нежно-зеленая «Повесть о любви и тьме» Амоса Оза.
Самое гнусное, что он может сделать в такой ситуации, — это тянуть резину. Зильберштейн размахнулся, тяжелая повесть взлетела, трепыхнула страницами, освободился один край суперобложки, загнутым краем пытаясь уцепиться за ветер. Книга летит в воду не так, как кошка, без потери ориентации, она корячится и барахтается в воздухе.
Следующая. А.Б.Йегошуа. «Пять времен года». В реку!
Все тот же Оз. «Познать женщину». Ну, этого не жалко. В реку!
Гроссман. «Смотри статью „Любовь“». Тяжелая. Ее нужно было бросить второй. В реку!
Еще одна зеленоватая книга малоизвестного автора. В реку!
Меир Шалев. «Русский роман». Жалко… В реку!
На «Катерине» Аппельфельда у Зильберштейна дрогнула рука. Поколебавшись секунду, он оставил ее в рюкзаке.
Последними летели новеллы Агнона. Черный том с отливающими черным историями. В реку!
С тоненькой «Катериной» в рюкзаке Зильберштейн решительным шагом возвращался домой, на улицу Пионерскую, дом 60. Он начал планировать наступающий выходной день, пока только самое его начало. Он сбросит в прихожей на пол рюкзак, куртка привычно пересядет с его плеч на плечи вешалки во встроенном шкафу. Потом завтрак — пирожки с мясом и чашка растворимого кофе. А потом, может быть, он посмотрит «Ежика в тумане» Норштейна. Зильберштейн ускорил шаг.
Резкий, прохладный ветер решил, что это из-за его порывов пролег по щеке Зильберштейна влажный след. Он промокнул короткую соленую дорожку, затем оставил Зильберштейна в покое и уже над его головой сделал беспечный, невидимый глазу тройной аксель.