Смит умер. Был отличный день с солнцем и легким ветром. Такой день, если он выходной, грех пропустить, не выехав на природу, и с ним трудно расстаться, если он уж выдался таким прозрачным и свежим, хотя знаешь, что от непривычного обилия воздуха позже заболит голова. Был пикник в рощице, был синий раскладной столик, с которого поднял Смит граненый стакан и выпил всего только грамм семьдесят водки. Закончив пить, он собирался поставить на столик стакан, но промахнулся мимо его непрозрачным дном, зажав в руке дружелюбные, не острые грани, и умер.

Мы звали его Смит не только потому, что так переводилась его фамилия, но больше оттого, что он был силен, резок, основателен и повернут спиной к эстетической стороне жизни. Он генерировал мысли крупные, смелые. Когда очередная идея захватывала воображение, он становился безразличен к рутинным обязанностям, демонстративно забрасывал текущие дела и обсуждал свое изобретение с теми, кого считал равными. Мании величия он был лишен, и круг его «равных» был широк.

Однажды он вернулся с испытаний нахохленный, мрачный. Кровь, достигая лица, казалось, останавливалась на обратном пути к сердцу, упираясь в плотину. Он рассказал, как всегда, прямо и точно, почему его оригинальная, легкая система «отделения груза» чуть не стала причиной разрушения самолета и гибели экипажа. Только один раз я видел его до этого в таком состоянии. Это было, когда в отдел заглянула его бывшая жена. В ней было много упругости. Правда, чуть жестковатым было миловидное лицо. Но черты ее внешности, привлекавшие обычно внимание, тогда как будто стерлись и стали неважны на фоне поразившей всех нас, видевших эту сцену, ненависти, зажегшейся в ее глазах, когда она увидела Смита.

Узнать, почему они развелись, было невозможно и казалось бессмысленно — все равно такое остервенение нельзя ни объяснить, ни понять, но кто-то из женщин все же спросил у Смита, зачем он вообще женился. Мне теперь никак не вспомнить, какой именно глагол употребил, отвечая на этот вопрос, Смит, чтобы остаться в пределах приличий.

— Хотелось…, — сказал он коротко, явно стараясь, чтобы его ответ, несмотря на лексические ограничения, прозвучал дерзко и грубо.

Я не верю в цельность характеров. Тем более не верю, что смерть человека может быть похожа на его жизнь.