Ростислава училась. Разному. Латыни и убийству, математике и плаванью.
— Ростя, ты умеешь плавать?
— Плавать? Господин хотел сказать "купаться"?
— Понятно.
Утром, ещё до рассвета, "Ласточка" осторожно выплывает в Волгу. Ростислава в простой рубахе босая присутствует при постановке парусов. Дали и шкот потаскать, и штурвал потрогать. Полный восторг. Парни изображают из себя старых морских волков, а она смотрит на них совершенно влюблённо. Мда… Раздражает.
Подзываю на корму, завязываю на щиколотке пеньковую верёвку.
— Знаешь как учат щенят плавать?
— А? Ну… кидают в воду и, если выплывут…
Толчок в грудь. Ростислава ахает и спиной падает за борт. Рулевой вскрикивает, открывает рот и… садится на место. Матрос от мачты кидается к корме:
— Человек за бортом!
— Стоять! Где ты видишь человека? Девка.
Внимательно разглядываю взволнованного, мгновенно смутившегося парня:
— Вот поэтому капитан — он (киваю на рулевого). А ты — матрос.
В метрах пяти за кормой медленно идущей "бермудины" выныривает голова Ростиславы. Беспорядочно машет руками, выплёвывает заглоченную сдуру воду. Едва она начинает издавать звуки, тяну верёвку. Девчонка пытается инстинктивно держаться в воде вертикально — верёвка переворачивает её, утягивает под воду. Снова панически болтающиеся ручонки на поверхности и снова вытягивание каната. С третьего раза она догадалась ухватиться за верёвку. Задыхающаяся, захлёбывающаяся, была подтянута к борту, ухвачена за одежду и вытащена на палубу. Где, встав на четвереньки, принялась блевать за борт, содрогаясь и выворачиваясь всем телом.
— Ты испугалась.
— Ы-ы-ы…
— Хотя обещала "никогда-никогда".
— Ы-ы-ы
Раздеваю, вытираю, отношу в каюту, заворачиваю в свою старую рубаху. Она, прижавшись к моему боку, вволю наплакавшись, согревается, затихает. Отлежалась бы, отоспалась, собралась бы с силами… Время уходит.
— Повторим?
— Нет! Нет!
И, вздохнув и всхлипнув:
— Как будет угодно господину.
Стащив с себя и с неё рубахи, вывожу на палубу. Солнышко взошло. Греет. День будет жаркий. Подвожу к борту, показываю, рассказываю, присев на корточки, о блоках. Она внимательно слушает, нагибается. И ойкает, сразу присев: таким вздохом нашей команды "мореплавателей" можно наполнять паруса фрегатов. А взглядами кипятить котлы пароходов.
Сидит рядом, вся красная, слов не слышит.
— Ты снова боишься?
— Нет! Просто… ну… стыдно…
— Тебе стыдно слуг? А собак, птичек, ангелов божьих…?
Она вздыхает, багровеет. И снова встаёт "в наклонку".
— Эй, на руле! Не спать! Дерева валять собрался?!
Рулевой так увлёкся зрелищем, что чуть не загнал яхту в береговой мыс.
— Вот видишь: тебе достаточно просто встать правильно, а я чуть не потерял целый корабль. По пристани прогуляешься — пол-флота на дно пойдёт.
Ещё красная, но уже улыбается. Отвлекаю внимание деталями крепежа рангоута и, когда она уже успокоилась, негромко требую:
— Не поворачивайся. Наш матрос. Сидит на борту. Подойди сзади. Улыбнись. Пни ногой в спину.
— Но… он же свалится в реку!
— Он умеет плавать. Тебе будет полезно посмотреть. В помощь кинешь конец.
— "Конец"? Чего?
— Вон там — бухта… э-э-э моток. Верёвки. Кидай изо всех сил.
— А… а за что? Ну… пнуть?
— За то. Что ты так решила. Княгиня выкинула в реку не понравившегося ей слугу.
— Но… Он же… хороший.
— Он смотрит на тебя. С вожделением. Мне не нравится. Достаточно?
Не понимает. Поняла. Расцвела.
— Тебя… тебе это… ты… заметил?
Вот так, радостно подошла к парню на борту, встала рядом, спросила о причине всплеска посреди реки, и когда тот, совершенно одурев от вида, от близости нагих девичьих ляжек… и всего… ну… между, выше и рядом… перед носом… машинально отвёл глаза — пнула. Парень только булькнул. Без звука.
— Человек за бортом!
— Вот теперь ты прав. Только не уточнил: глупый человек. Который вздумал пялиться на мою девку.
Ростишка, чуть ли не с хохотом кидает канат. Не долетает, но матрос уже "охолонул", глотнув волжской водицы. Вспомнил производственные навыки, догнал сажёнками конец. Вытаскиваю утопленника на борт. "Морские выражения", готовые сорваться с его языка, умирают, не покидая прямой кишки. Видимо, от предупреждающих гримас шкипера за моей спиной.
Укладываемся на ряднине перед мачтой — загораем. Совершенно не людское занятие: никто в "Святой Руси" не загорает. А уж женщина из вятших… этого не может быть никогда. Загорелая княгиня — визуальное выражение тотальной военной катастрофы. Разгром, набег, полон… Бедствие.
Она лежит рядом, закинув руки за голову, раздвинув коленки навстречу поднимающемуся солнцу, чему-то улыбается с закрытыми глазами.
— Солнышку радуешься?
— А? Да. Нет. Оказывается, я могу нравиться.
— Что удивительного?
— Раньше… такого не было. Все либо кланялись, либо в пол смотрели, либо… как на курёнка, когда ему голову скручивают.
— Ты выросла.
— А ещё… я для тебя… ну… значу. Ты замечаешь. Кто как на меня смотрит. Тебе это… ну… не всё равно.
Повернувшись к ней, осторожно провожу ладонью по её телу. Горячая. Жаркая снаружи от солнца, жаркая от чувств изнутри.
— Ты выросла. И становишься красавицей.
— Становлюсь. В твоих руках. В "лапах Зверя Лютого".
И не открывая глаз, чуть нервно:
— Возьми меня. Здесь. Сейчас. Пожалуйста.
Точно — выросла. И не только в мышечной массе.
— А… парни увидят…
— Мой господин боится? Слуг, птичек, ангелов?
Насмешница. Вздумала меня передразнивать. Осторожно переваливаюсь на неё. И под нижними реями поставленных парусов вижу ошалевшие лица моим морячков. Ростя, закинув голову, тоже их видит, и начинает "звучать". Громко, страстно и разнообразно комментируя вслух наши движения и её ощущения. Парни, оба красные, старательно отворачиваются, разглядывают проходящие мимо берега. Один — левый, другой — правый.
Факеншит! А вперёд никто не смотрит! Поймаем топляк или влетим на мель. Остаётся только надеяться на божью помощь.
Бог — помог. В смысле: мы с Ростишкой кончили одновременно и выразительно. А морячки-речники не утопили кораблик. Чисто случайно, по воле божьей.
Потом пикник на лесном берегу тихого речного залива. Уроки плаванья. Захожу в воду, кладу её животом на мои вытянутые руки:
— Давай. Лягушкой.
Брасс. Самое простое и самое экономичное. На скорость ей не плавать. Но выплыть — обязана. Из любой ситуации. Я так хочу. Опять же: судьба Саксонии и прочей там… Германии.
Захожу всё глубже. Она визжит. Не то от восторга, не то от страха. Лезет по мне вверх, уцепившись за шею. При нашей разницы в росте, не достаёт дна. И не надо. Плавать следует в приповерхностном слое. Там, часто, ещё и теплее.
— Отпусти мою шею и плыви к берегу.
— Н-н-н…
— Буду кидать с борта на верёвке. Ты — можешь. Всё. По моей воле. Плыви.
Плывёт. Безобразно, "грязно", не технично. На грани контролируемой паники. Измученный восторг, когда смогла встать ногами на дно.
Повторяем. В разных вариантах. Навык становится с каждым разом лучше, но мышц — нет. Дыхалка устанавливается, а грести нечем.
— На сегодня всё. Завтра повтор. У меня дела — возьмёшь Цыбу. Повторять будешь сама — так никто не умеет.
— А можно… маму взять?
Факеншит! Эта змеюка… Софочка нынче дерьмо за лежачими в больничке убирает. Уход за болящими и смердящими — исконно-посконное занятие дам из высшего общества. Они это подвигом называют. И балдеют. Как от сладкого. Типа: наливаются благочестием по самые ноздри. Глядишь, и Софочка на билет в "кущи небесные" заработает. Хотя вряд ли: по её грехам… у нас столько дерьма не сыщется.
— Зачем?
— Я хочу… ну… чтоб она увидела. Что я умею такое… Она же тоже никогда так…
— Хорошо. Тогда ещё Трифу. Ей отдохнуть надо. Книжку почитаете. И Ивашку. Для безопасности.
Парням, по прибытию, я выдал по жетону. Для посещения элитного "весёлого дома". Они так там "сбросили пар"… Был бы пароход — взорвался бы. Софья, донельзя обрадованная "милостью дочки", вела себя "тише травы, ниже воды" — не жаловалась, не командовала, даже пыталась услужить. Ивашко обойдя округу и убедившись в отсутствии опасностей, дремал на берегу, дамы плескались, а Ростислава показывала новое умение. Похвалы и восторги товарок возбуждали её честолюбие, она заплывала всё дальше и дальше. Дважды чуть не утонула. Я её обругал, конечно, но не сильно — иначе не выучится. Большую реку не переплывёт, но на воде продержится.
Я ошибся. Тот побег по карнизу башни из заточения, о котором я вспоминал, привёл её к Лабе. Ростислава сумела осилить эту, весьма не маленькую, реку. Не такую, как у Гамбурга, конечно, но тоже вполне. Когда по берегу рыщет смерть, сил у пловца прибавляется. Для успеха нужны минимальные навыки. И — бесстрашие.
Каждый раз способность моей бюрократии отрабатывать экстремальные ситуации меня удивляет. Этого ж ничего не было! — А вот…
"Заработало!" — в восторге кричал кот Матроскин.
Собрать торговый караван за тридевять земель — занятие очень… изощрённое. С учётом всеобщей неопределённости, с необходимостью предусмотреть разные варианты развития событий… "Домашняя дума — в дорогу не годиться" — русская народная мудрость. А другой — нету.
Причём "Саксонский проект" не был единственной "головной болью". Одновременно мы осваивали огромное пространство между Волгой и Сухоной, продвигались вниз по Северной Двине.
Отчего я временами впадал в панику: на западе, к югу от Ильменя шла уже война. Если наши действия будут восприняты как исполнение воли Боголюбского, то по нам так вдарят…! Пять сотен гридней городового полка Новгорода пробьют Волгу насквозь. До Всеволжска включительно. Это не ватажки ушкуйников, их и суздальские остановить не смогут. А если хотя бы полсотни — выжгут все мои погосты в том регионе. Возможность такого удара определяется их внутренним состоянием и их представлениями о моих силах и намерениях. То и другое известно крайне смутно и непрерывно меняется. Единственное чётко понятное: моё желание выбить новгородцев из Заладожья, закрыть им северный торг. В ближайшие три-пять лет.
Одновременно шло присоединение обширных территорий эрзя. Где теперь нужно построить, организовать, сделать кучу… разного. Нарастало напряжение во внезапно обнищавшей Булгарии. Что должно было дать отдачу и по нам. Вопрос — какую? Не решалась тема Приволжской орды. Кыпчаки безобразничали, а без покоя на Волге я не мог начать поставки коранов в халифат и, соответственно, не получал денег.
Накатывали внутренние технические пробемы. Пришлось скандально выйти из булатов. Не складывалась новая амальгама на зеркалах. Постоянного внимания требовала семеноводческая работа. У Прокуя случился прорыв в турбиностроении. Он визжал, ругался и плакал. То — от успехов, то — наоборот.
Короче: "Саксонский проект" был важным для меня, но в общем ряду текущих забот — один из десятка. Так что я не мог проводить с Ростиславой всё своё время. Только "свободную минутку". Показал как плавать — дальше с помощниками. Но начинать новый курс нужно самому.
— Росток, ты мне нужна. Раздевайся.
— О… вот так сразу? Я… не готова…
— Ты обязалась исполнить по слову моему. Делай.
Смотрит выжидательно. Потом начинает себя поглаживать, потягивается, поворачивается, кокетливо улыбается через плечо… Занятия в зеркальном зале не прошли даром. Кое-чему, и не только танцевальным па — выучилась. Увы, не сейчас.
— Вот костюм для верховой езды — одевай.
***
Есть три варианта женской езды на лошади. Боковая посадка в дамском седле. Такого седла в природе пока нет. Верховая посадка с продёргиванием заднего подола между ног на переднюю луку. Так будут ездить европейские аристократические дамы до времён Екатерины Медичи. Потом эта королева Франции введёт для своих фрейлин панталоны. Чем очень огорчит придворных кавалеров. Третий вариант — мужской костюм. Замечу, дело не в штанах: женщины у степняков, у арабов, китаянки — штаны носят, но верхом массово не ездят.
В России отношение к явлению "баба на коне" — очень отрицательное. Столетиями. Уже и в 19 веке воспринимается как крайняя форма разврата:
"Музыку ездят слушать, верхом на лошадях катаются.
— Как же это верхом, Михайло Данилыч? — спросила Аксинья Захаровна. — Это мне, старухе, что-то уж и не понять! Неужели и девицы и молодицы на конях верхом?
— Верхом, Аксинья Захаровна, — отвечал Снежков.
— Ай, срам какой! — вскрикнула Аксинья Захаровна, всплеснув руками. — В штанах?
— Зачем в штанах, Аксинья Захаровна? — отвечал Михайло Данилыч, удивленный словами будущей тещи.
— Платье для того особое шьют, длинное, с хвостом аршина на два. А на коней боком садятся.
Девушки зарделись. Аграфена Петровна строгим взглядом окинула рассказчика".
Оценки староверов 19 века, помимо чисто традиционных стереотипов, имеют медицинскую составляющую. Верховая езда приводит к ритмичному приливу крови в область малого таза. Что вызывает возбуждение тамошних нервных окончаний. В 21 веке выездка используется для лечения фригидности, в "средневековых" романах аристократки, практикующие верховые прогулки, частенько вступают в любовную связь с сопровождающими их кавалерами. Или — слугами. Размявшись и разогревшись, высокородные дамы, не всегда, но достаточно часто, принимали "на десерт" конюха или грума. Для комплектности мероприятия. Эти категории слуг ("около-конские") упоминаются в любовных романах наряду с "около-постельными" пажами, лакеями и менестрелями. А не, например, сторожа, дворники или плотники.
Конечно, эффект наблюдается после лёгкой прогулки уже освоившей седло пациентки. После 12-часовой непрерывной скачки отвращение вызывает сама мысль о… Нет, не только о том, о чём вы подумали. Сползая с седла просто думать о необходимости стоять, сидеть, лежать, ходить, говорить, существовать… вызывает ненависть.
Коллеги! Если вам хочется "быстрой и частой любви" — осваивайте конкур. Хотя, конечно, прежде чем вам дадут доступ к телу лошади госпожи, столько навоза перетаскать придётся!
У меня тут "особого платья с хвостом" не предвидится. Облегчённый вариант "костюма степняка": кафтан с разрезом сзади, довольно короткая рубашка с косым воротом, шаровары, сапожки, шапка. Ростишка с любопытством рассматривает комплект одежды, облачается. Переход на мужской костюм для неё прошёл незаметно — слишком много в тот момент было других потрясений. В нормальных условиях… срам и позор. Ни одна нормальная русская женщина мужскую одежду не оденет — сгорит со стыда.
Напомню: одно из обоснований сатанизма Жанны Дарк — ношение ею мужской одежды. Это же — средство психологического давления. Ей то выдавали женскую одежду, то отбирали, оставляя только мужскую. Отчего главная героиня Франции плакала.
Коллегши! Если вы принародно "вскочили и поскакали", то клеймо "б…дь" появляется, по общему мнению, на вашем лбу незамедлительно. Вне зависимость от ваших добрых или недобрых дел. Дальше придётся долго и нудно доказывать, что "я не такая, я жду трамвая". Поскольку оппоненты сильны, изобретательны и многочисленны, то… они смогут доказать свою правоту.
***
— Вот тебе, Росток, лошадка. Игрушечная. Деревянная. Седло высокое немецкое. Десять раз влезть-слезть. А вот тебе конюх. Салманом звать.
Поворачиваюсь и ухожу. Но — недалеко. Я её — вижу, она меня — нет. Внешность Салмана… головка домиком, зубки заборчиком… видно, что девушка боится его страшно. Не удивительно: от его оскала матёрые мужики разбегаются. А он неотрывно смотрит на неё и начинает гадко улыбаться. Вчера пол-вечера тренировал, по моему приказу, мерзко-похотливую ухмылку перед зеркалом. Результат я принял только с третьей попытки. Дэв. Пылающий сладострастием… Б-р-р… В кошмаре приснится — уписаешься.
Юная княгиня решительно подходит к деревянному конику. И в недоумении замирает: это не пони, не тарпан, это скорее, аналог чего-то типа шайра или ардена. Першеронов ещё в природе нет. Но и эти — метр шестьдесят в холке. А у неё — "полтора метра с кепкой". Всего. Стремена высоко подвязаны: по её росту, когда она будет сидеть в седле. Есть способы влезть. Надо знать "как". А она просто пытается задрать повыше ногу, вставить в стремя, уцепиться, не видя, за высокие луки седла.
— Э… Позволит ли юная госпожа помочь?
Салман уже стоит рядом, вполне сдержано предлагает помощь. А иначе — никак! Не влезть. Она скупо кивает, снова поворачивает лицо к седлу.
Сзади, сквозь щель в двери, через которую я подсматриваю, хорошо видно движение Салмана: его левая ложиться на плечо наездницы, а правая… проскакивает под ягодицу задранной, вставленной в стремя ноги. Промежность "юной госпожи" оказывается в ладони здоровенного "конюха-урода". Который начинает размеренно сжимать руку. Инстинктивный девушки рывок вверх, блокируется. Чуть сместившись, он прижимает её всем телом к боку "лошадиного тренажёра".
"Слуга стал шарить попадью
— Ах, что ты делаешь?
— Да я клопа давлю".
Здесь — не "дедушка Крылов". Не попадью, не клопа. Но давит хорошо. Ладонь большая, массирует у юной госпожи всё, от лобка до копчика.
Маленький дворик, где происходит это занятие, залит солнцем, слышны голоса людей из-за забора, где-то гремит по мостовой телега, птички щебечут, собаки загавкали, женщины смеются… А здесь солнце, тишина, две неподвижные молчаливые, как эта деревянная лошадь, человеческих фигуры. Чуть заметное ритмичное движение рукава чекменя Салмана: бицепс напрягся, бицепс расслабился. Намертво вцепившиеся в луки седла, поднятые на коня её кисти. И — тишина.
Всё, факеншит уелбантуренный! Больше я этого видеть не могу!
Подхожу к скульптурной фигуре. Салман, с остановившимся взглядом, устремлённым на крашеную вороную гриву деревянного коника, медитирует. А Ростислава… Прижатая щекой к попоне, она плачет с закрытыми глазами.
— Великолепно. Каждый конюх волен запустить свои лапы тебе между ляжек. Ты всем собираешься дать пощупать? Балдеешь и наслаждаешься? Курвина дочь — курва? Отпусти её. (Последнее — Салману)
Салман отпустил, отодвинулся. А она как стояла, так и стоит. С задранной и подвёрнутой в стремени ногой. И плачет. В эту дурацкую попону.
— Джигитка сопливая. Смотри в чём ты ошиблась.
И подробненько. Как надо подходить к коню, как надо становиться, что говорить слуге, как это по-немецки. Что должен делать "правильный" конюх и как поправить "неправильного".
— Ладно. Представь, что ты всё-таки попала. Вот в такую ситуацию. Что ты можешь сделать?
И пошли основы. От самого элементарного — пяткой по стопе топнуть..
— Ещё вопрос: почему ты молчишь? Сопишь, плачешь, не кричишь.
— Сты-ы-ыдно-о-о…
— Твою ж едрить-кудрявить…! Дальше что?! Лучше будет?! Ты — госпожа. Он — холоп! Раб, скотинка двуногая, быдло! Ты кошки или собаки — стыдишься?! Рявкни на него!
— К-как… Ч-чего… сказать?
— Не сказать! Рявкнуть! Что хочешь. Пшёл вон. Пасть порву, моргалы выколю! Тазиком накрою! Доннер веттер, гинг хинаус… О чём вы с Фрицем разговариваете, если до сих пор не знаешь десятка немецких ругательств?!
— Я… я спрошу.
— Хорошо. И ещё. Это — первичная отрицательная реакция. Но возможно продолжение. Вытащила ножик и вогнала хаму в глазик. В бок, в руку, в ногу. Потом обернулась к зрителям и вежливо улыбнулась.
— К-к каким з-зрителям?!
— А ты уверена, что хозяин двора, где ты будешь садиться на коня, не будет с интересом наблюдать, с толпой прихлебателей, за этой сценкой? Исполняемой по его приказу? Вспомни, как император проверял Евпраксию.
Отрабатываем. Недопущение ситуации. Контроль конюха, контроль других возможных персонажей. Три реакции с членовредительством. Использование лошади как оружия. Четыре варианта при наличии "зрителей". Контр-игра с "положительной" реакцией. Вариации последействий…
Такое ощущение, что я готовлю девочку не к счастливому супружеству, а к работе в тылу врага.
Ну, типа, да. Мне нужно, чтобы эти две женщины уцелели и были счастливы. А для этого — изменились и изменили. Изменились сами, изменили мир. Историю, Германию, Саксонию… Они столкнуться с огромным количеством людей, которые будут против. Против них, против изменений. Именно верхушка, в среде которой княгини и будут общаться, более всего и будет против. Им и так хорошо. Каждый католик, каждый аристократ, каждый тамошний немец, итальянец или славянин — потенциальный враг. И может стать врагом "кинетическим" в любой момент.
Бедный Салман уже хромает: удар пяткой по лодыжке оказался эффективным. А Ростишка раскраснелась, чуть запыхалась и уже сама командует:
— Подойди… помоги… а теперь я его — пальцем в глаз! И сказать, так это брезгливо… как же это по-немецки…
На другой день я увидел её на спокойной кобылке, которая спокойно трусила по кругу на корде. Джигитовка с вольтижировкой ей не нужны, но в седле — удержится.
Несколько тренировок и я, с небольшой свитой, включая вестового Ростю, отправляюсь вниз по Волге на сотню вёрст с инспекцией. Туда же пригоняют коней. В табуне и мой новый конь Сивка.
"Сивка-бурка, вещая каурка, встань передо мной, как лист перед травой…".
Конь — реально сивый. Серебристо-сизоватый. Редкая у нас масть. Но главное не экстерьер, а характер. Очень сдержанный, спокойный. Бьёт без истерик — сразу наповал. Еле увернулся. Ничего не боится и ни во что не ввязывается. Первый раз вывез меня за ворота и лёг. Посреди улицы. Не по злобе, а лень ему. Причём бить его нельзя — злопамятен. Пострадавший объезчик, после того, как ему рёбра собрали, матерясь и чертыхаясь уже уехал из города крестьянствовать.
Со своими зверями, от которых зависит моя жизнь, как и с таковыми же людями, я предпочитаю договариваться лично. Вот пойду я, к примеру, в бой. На коне. А он передумает. И меня из-за него заколют. Зарубят, зарежут, затопчут. Оно мне надо? Так что, сам. Всё сам: кормить, поить, чистить. Коня и денник.
А время? У меня там металлургия…! Саксония…! Народ русский! Прогресс! — Нафиг. Конь — важнее. Мёртвому наезднику — прогресс не интересен.
Признал он меня не сразу. Хотя, конечно, поменьше времени на него потратил, чем на Ростиславу.
Кроме масти и характера, у Сивки есть стати. Довольно невысокий, он имеет длинное мощное тело, широкую грудь, большие копыта и толстые бабки. Не прыгун, не скакун — бегун. Шаг-другой-третий и он уже на рыси. Достаточно резвой и, при том, удивительно мягкой. Будто стелется над дорогой.
"Выездная сессия". Напряжённый трудовой день, наполненный разговорами, советами, спорами и осмотрами, закончен, солнце село, жара постепенно спадает.
— На сегодня всё. Всем отдыхать. Посты — как обычно. Вестовой Ростя — на проездку.
Свита расползается на ночёвку, Курт, целый день пролежавший в теньке с высунутым языком, выбирается из-под куста, фыркает в жаркую ещё степь, Сухан выводит засёдланных лошадей: своего каурого, моего Сивку и белую кобылку княгини-вестового.
— На конь. Марш-марш.
Рысью. Быстрее. В галоп. Вязкая томная духота долгого жаркого дня сменяется "горячей жарой" — быстрым ритмическим напряжением мышц, толчками степного воздуха в лицо. В полчаса "умылись потом". И люди, и кони, и князь-волк. Курт первым добегает до цели: до скрытой в лощине рощи, в центре которой проточное озерцо. Раздеваемся, рассёдлываем лошадей, все толпой лезем мыться и мыть.
Курт, оживший в воде, всё пытается поиграть, но я выгоняю его сторожить окрестности. Выводим коней, вытираем, снова седлаем. А княгиня, оказывается, и этому выучилась. Не столь уж велика мудрость, но есть тонкости. Нужен мышечный навык — как сильно тянуть, где затягивать не следует.
Ростислава собирается взять одежду, но я останавливаю:
— Только сапоги. Луна взошла. Покатаемся.
Два соболиных манто ложатся на сёдла, её и моё. Затягиваются ремнями, расправляются. После Самборины мне понравилось… на соболях. Куда лучше, чем голой кожей тела по голой коже седла… Потёртостей мне не надо. Ни у меня, ни у неё. А ещё этот удивительный мех волшебно щекочет. Просто принуждая… к получению удовольствия.
Залитая лунным светом степь. Качающиеся под ночным тёплым ветром травы. Огромное, чистое, пустое пространство под бескрайним звёздным куполом. Пьянящий воздух с ароматами разнотравья, толчками накатывающий, выпиваемый всем обнажённым телом. Рядом нагая белая женщина на белой лошадке. Совсем не потупившаяся всем телом леди Годива с картины Джона Кольера. Другое седло, стремена, узда, попона. Главное — прямая спина, поднятая голова, уверенная посадка. Не отстаёт. Не боится. "Ничего-ничего".
Придерживаю коня.
— Перелезь. Ко мне.
Перебраться с одной лошади на другую, без спуска на землю, без полной остановки, даже если тебя ловят знакомые крепкие руки… Надо быть уверенной. В конях, в руках, в себе. Сажаю верхом на седло перед собой.
Когда-то давно, на смотре, будучи в "смоленских прыщах", я, утомлённый нытьём проверяльщика, воображал себе крепкую попочку виртуальной девицы передо мной в седле. Как я её придерживаю за бёдрышки и…
Признаю: был глуп и неопытен. Реальность значительно богаче. А уж в сочетании с мягким скоком Сивки, который задаёт лейтмотив, со сказочным лунным светом, заливающим волшебные поля от веку непаханных степей, с уходящим ароматом дневных трав и наступающим ночных, с ноткой речной свежести от Волги, вдруг прорывающейся между холмами лёгким ветерком…
"Секс вчетвером": жеребец под седлом чуть взлетает на каждом своём скоке, "жеребун" в седле напрягается, "держится задницей", влипает в седло. А дама "вспархивает". На долю секунды зависая в верхней точке конячей траектории. Затем конь возвращается. На землю. А дама — куда ей и положено. По геометрии. А Исаак — работает. Тот самый. Своими законами.
Эффективные у меня нынче подсоблятники: два женских аха на каждом конском шаге.
Я чуть прижимаю каблуками конские бока и умный Сивка, прибрав на время свою лень, разгоняется. Всё длиннее шаг, выше подскок, резче толчок. Женщина уже бьётся в моих руках. Уже, поймав темп начавшегося галопа, движется навстречу, усиливая ощущения контакта, ритмично, в темпе скока, кричит. Всё громче, всё чувственнее. От восторга. От степи, коня, меня. От себя. От чувств. В себе — о себе, в себе — о мире вокруг.
Круто. "И пропотел" А ветер сразу высушил.
Она снова плачет.
— Я сделал тебе больно?
— Нет… просто… я же могла всю жизнь прожить и никогда такого…! Не увидеть, не узнать… тебя… Теперь… можно умереть. Всё равно, лучше уже…
Явная склонность к суициду. Довольно типичный результат средневековья вообще и женской святорусской жизни — в частности. И как бы это… придавить?
— Ты по небу летала?
Полное изумление. Слёзки высохли, глазки выпучились.
— А… но… по небу только птицы и ангелы. А мы же…
— Чем мы хуже? Не торопись умирать. Ты ещё многого не попробовала.
Снова город. Покос. Что княгиня не умеет литовкой работать — нормально. На "Святой Руси" никто не умеет. Но она и граблями не может. "Страшно далеки они от народа" — про аристократов, хоть и не здешних.
Здесь она девушкой. Рубашонка, передничек, платочек. Очередная новенькая служаночка при дворе Воеводы. Полевой стан, тяжёлый труд на жаре. Напрягайся. Весь день, тысячи раз. Поворачиваясь или подтягивая к себе — граблями, втыкая или "беря на пупок" — вилами.
Одновременно с физкультурой — психология. Разные люди с разными манерами. На покос я вывожу под сотню душ. Четверть — женщины. Мужские и женские компании инстинктивно разделяются. По технологии, по интересам, по проблемам. В каждой идёт общение. Неформализованное. Никто не знает, что она княгиня. А уж тем более — грядущая "Герцогиня Саксонская". Все равны. Неравенство "голое", чисто психофизическое, не замутнённое социальными статусами. Что ты есть? Эз из? Бабы болтают о себе, о детях, о болячках, о мужиках. Выстраивается иерархия: кого — слушают, кого — гнобят. Вспыхивает ссоры, формируются коалиции, раскручиваются интриги. В отличие от аристократов, простолюдины, при реализации своих интриг, не часто убивают друг друга, не отнимают владения, не посылают людей толпами в бой на смерть. Такой… "тренировочный режим": типажи — есть, проявления — есть. Но — не смертельно.
Смотри, примечай, думай. Ты увидишь сходных. В другой одежде, с другим языком, границами допустимого, с иными декларируемыми целями. Но глубоко внутри у каждого — такое же, как отсюда, с покоса.
Взгляд со стороны народной. Откуда она никогда не только не смотрела, даже не задумывалась. О том, например, что обязательная для аристократки процедура раздачи милостыни, сопровождаемая благодарением, умилением, припаданиями и восхвалениями перед лицом дающей, часто сменяется злобным шипением в спину, завистью, общим озлоблением.
— Одна там… сказывала, что поп ей каравай подал, а она у него курицу утащила. И в колодец нагадила! Господине, это ж грех!
— Да. Но люди не ценят полученное даром. И презирают, насмехаются над подающим. У меня бесплатно только могилы.
Надо ей столько рассказать! Показать, научить.
"Научить человека нельзя. Он всегда учится сам. Но ему можно помочь".
Время. Времени нет.
Покос для меня и отдых, и работа. Элемент формирования "кадрового резерва". Две трети людей попадают сюда в первый раз. Я смотрю на них, они смотрят на меня. Все делают выводы. Ростислава — свои. Обо мне, о людях, о себе.
— Ты чего такая довольная?
— А ко мне сегодня парень приставал! Вот! Ты тут с мужиками всё разговоры разговариваешь, на меня не глядишь. Смотри, Воевода, уведут.
Шутит. Но радует: приступы паники при общении с мужским полом, прошли. После опыта замужества, после стриптиза перед "павианами" в моих подземельях, после молчаливых слёз в ладони Салмана. Она снова способна принимать "знаки внимания". Без ужаса и рвоты. Пытается кокетничать. Уже не только со мной. Уроки Цыбы дали некоторую технологическую основу, общение с товарками — оттенки эмоций.
Хорошее дело, хорошее время. Но мало. Пора в город.
В городе Софочка. В который раз я пожалел о том, что она не сгорела в Москве.
"О том, что раз вас пожалел я,
я пожалел уж много раз".
Возвращённая во дворец в качестве прислужницы при своей дочке, она начала "выходить из тени". Сперва услужливостью, после — советами, она вновь "всплывает" в обществе. И, элегантно стравив Цыбу и Гапу, принялась обеим "душевно сочувствовать".
"Повязать косами" — русское народное выражение.
"Обезьяна сидит на пальме и смотрит как внизу дерутся тигры" — выражение китайское.
Мирить повздоривших дам — занятие противное и бесполезное. На всунувшуюся "с добрыми пожеланиями, исключительно от чистого сердца" Софью я рявкнул в раздражении. И получил неожиданный наезд в ответ. По теме: как я бессердечно мучаю ребёнка. Особенное возмущение вызвал покос.
— Ты её как смердячку какую! В чёрном теле держишь! Она ж, бедненькая, аж загорела! Будто чернавка какая безродная!
З-змеюка! Уловила мою привязанность к её дочке и принялась дёргать за эту ниточку. Исключительно из благих побуждений, от материнской заботы о бедной девочке.
Я психанул. Остыл. И понял: пора объяснять дамам мой план. Добиться их полного, искреннего, душевного согласия. Форсировать подготовку каравана: как бы не была приятна для меня Ростислава, но дальше тянуть времени нет.
Э-х… А как хорошо было….
Говорить нужно одновременно с обеими. "Очная ставка". Я велел позвать дочь с матерью к себе. В баню. Для катарсиса. Заодно и помоемся.
…
Наконец, вернулись из парилки, чему-то хихикая, мои дамы. Чистенькие, намытые, завёрнутые в большие белые мягкие халаты, в тюрбанах из полотенец на распущенных волосах, они выглядели очень довольными, утомлёнными и домашними.
Ростишка искоса на меня поглядывала, пытаясь, видимо, уточнить мои намерения, а Софья томно потянулась, зевнула и вежливо поинтересовалась:
— Хорошо погрелись. Дальше-то чего? Мы пойдём теперь?
— Нет. Садитесь.
Мой напряжённый тон, едва прикрытый привычной вежливостью, встревожил её сразу. Ростислава непонимающе перевела глаза с матери на меня и обратно. Потом уселась рядом с матушкой. Как примерная девочка выпрямила спинку, сдвинула коленки и запахнула отвороты халата.
Э-эх… Как вспомню… Всем телом, всей кожей… как она… на галопе… на вышке… на покосе… Скромница. Только реснички подрагивают.
Софья уверенно налила из стоящего на столике кувшина кружку травяного отвара, оценила взглядом открывшийся, при её наклоне над столом, вид собственного бюста в распахнувшемся вороте халата, проверила наличие моего взгляда на всё это… богачество. Всё — на месте. Показано и оценено. Довольная уселась на лавку возле дочери и, отхлебнув чаёк, даже не пытаясь прикрыться, одарила меня подчёркнуто недоумевающим взглядом. Типа:
— Ну и…?
"Сказать чего хотел или попросить об чём?".
— Софья, ты правильно спросила: "что дальше?". У тебя есть предложения?
Чистопородный наезд: задать даме вопрос с требованием конкретизации. Она об этом, наверняка, много думала. Но высказать прямо… А тут может и сорваться с языка.
Физиогномические игрища прекратились. Она перестала изображать передо мною особо опытную женщину, которую ничем нельзя удивить, которая во всяком проявлении собственной женской сущности далеко превосходит бесстыдством любые помыслы юнца в моём лице.
"Выпороть ты меня можешь. Но пристыдить… Не напрягайся. Мальчишечка".
Она начала думать. Ещё, по инерции, пытаясь изображать превосходство, держала двусмысленную улыбку на лице, но уже чисто автоматически запахнула халат, отдала кружку дочке и, сцепив руки, но — контролируя голос, пытаясь удержать в нём бархатистость, спросила:
— А ты потянешь? А то… упс… знаешь ли, бывает. У мужичков-то… п-ш-ш-ш… И — никак. Глядь, а кудрявенький и вовсе — нос повесил…
Она пыталась изобразить непристойность, намёк, потянулась ко мне через столик. Я ухватил её за руку.
— Софья, не играй — думай.
Без раздражения, без намёков, без подтекста, без оттенков и эмоций… Просто доброжелательный совет, просто просьба.
Диссонанс? Контраст? Неожиданность? Она бы с удовольствием пошла спать. Думать…? Собраться с силами, с мыслями…
— И об чём же мне думать велено? Господин мой Ванечка.
Тон ещё фривольный, игривый. Но взгляд, разворот плеч, выпрямленная спинка… она готова к схватке. Словесной, смысловой, думательной.
— Ты привезла Ростиславу во Всеволжск. И тем открылась. В том, что ты жива, в том что ты здесь. Об этом знает Андрей.
А вот это уже ужас.
— От… откуда?!
— Я сказал.
Она схватилась за голову, сжала виски.
— Зачем?!
— Ты думаешь здесь нет его соглядатаев? Лучше уж от меня.
Такой оборот совершенно выбил её из колеи. Давние расчёты и планы рухнули. Она же была уверена! А тут два страшных тигра сговорились. Против бедной обезьянки на пальме.
— Он… он потребовал выдачи?
— Да.
— Р-р-р…
У Андрея этот звук чётче. Нет нотки безысходной паники. Но созвучность очевидна. "Муж да жена — одна сатана". И рычат сходно.
— Я тяну время. Есть… способ. Но… "Заспать" заботу… даже если бы он и хотел — не дадут.
Добавляю оттенков и подробностей, напоминаю о главном: Андрея она, может, и уболтает. А вот "народ святорусский" — нет.
— Узнают и другие. Твои… недоброжелатели будут каждый день рассказывать ему, как… как мы тут развратничаем. Мы — трое.
— Вот как? А что ж ты тех доносчиков не изловишь да не утопишь? А, воевода?
"Доносчиков" мы выявили. "Прошлись частым гребнем". Но ей это знать не нужно — пусть боится.
Испугалась. Заистерила. Обиделась. За то, что я понял смысл её провокации, стремление столкнуть нас с Андреем. Разрушил её планы. Обломал.
Осознать последствия нужно время. Сейчас обида по инерции, стандарт.
Столкнувшись с проблемой, женщина первым делом обвиняет своего мужчину. Некоторые хомнутые сапиенсом самцы в ответ пытаются думать. Оправдываться, доказывать, "я — не верблюд"… Бессмысленно. У женщин это базовая реакция. Ещё с до-обезьяньих времён. Самец должен быть защитником. Суешь? — Защищай. Общее правило, к конкретной ситуации — отношения не имеет.
— Дело — не в послухах. Князю так и так будут говорить про тебя гадости. Нет настоящих — придумают. В меру своего воображения. К примеру: ты сношаешься с моими жеребцами на конюшне. А дочь свою заставляешь их сперва ласкать… непотребно. А после — держать под уздцы. Пока ты под конём подмахиваешь.
Ничего нового. Случка человеческих женщин с разными копытными лежит в основе мифа о Минотавре, "Золотого осла" и других. Широко известна аналогичная сплетня, пущенная обиженными поляками о Екатерине Второй. Человеческая фантазия ограничена, вариантов сказать о женщине гадость — не так много.
Софью такие выдумки… просто поморщилась. А вот Ростислава… представила картинку, ахнула, вспыхнула. Прижала ладони к мгновенно покрасневшим щекам.
— Как… Как они могут?! Это же… Ложь же! За это же на том свете гореть!
О санкта симплицитас! В смысле: святая простота! Чистый, наивный Росток. Не смотря на все наши… экзерцисы. Наверное, дело не в том, что ты делаешь, а для чего. Сколько мы с ней не кувыркались, а веру в людей она сохранила. Тяжело ей будет.
Софья несколько пренебрежительно взглянула на дочь. Она что, ещё не поняла, что ложь, клевета, сплетня для придворных, холопов, слуг, бояр — среда обитания? Воздух, которым они дышат. Восемь лет просидела княгиней, а простых вещей не знает!
— Но мы же… Мы же можем батюшке написать! Чтобы он всех этих клеветников прогнал! Что это всё неправда!
"Батюшке"… Она упорно не хочет отказываться от этой иллюзии. От детского символа высшей силы, справедливости, могучего защитника.
***
В моё время достаточно чётко различаются понятия "биологический отец" и "отец по закону". Здесь это различие ещё более распространено и чётче выражено. Даже на уровне терминов: отец и отчим.
В средневековье вплоть до 18 века средняя продолжительность жизни супругов в браке — семь лет. Дело не в "эпидемии разводов", а в обычных эпидемиях, в смертности. Церковные клятвы супругов "в верности до гробовой доски" имеют хоть и неопределённый, но довольно короткий срок действия. Следствие: большинство подростков воспитываются мачехами и отчимами. Часто сравнимыми по возрасту со своими воспитанниками. Отсюда масса имущественных и сексуальных коллизий. Например, статья в "Уставе церковном":
"Аще и с мачехою кто съблудит, митрополиту 40 гривень".
***