Макиавелли, говоря о римских папах своего, более позднего, средневековья, отмечает, что средняя продолжительность пребывания на «престоле святого Петра» составляет 7 лет. Есть исследования 20 века, показывающие необходимость раз в 7–8 лет существенного изменения поля деятельности. Есть наблюдения Паркинсона в части оптимальной скорости карьерного роста и деформации человеческой психики при отсутствии таких своевременных изменений. В «Святой Руси» у приходского священника нет, как правило, проблем «карьерного роста» или «смены рода деятельности». Они решаются «условиями среды обитания» — есть продолжительность жизни.

В приходские попы в русском православии предпочитают ставить женатых, взрослых, бородатых мужчин. Понятно, что «дожить до бороды» по здешним условиям — уже удача. Средняя продолжительность жизни — меньше. Соответственно, ограничен и период профессиональной деятельности приходского священника. По моим прикидкам — в среднем как раз те самые 7–8 лет.

Раскол тянется уже пятнадцатый год. Подавляющее большинство попов, рукоположённых в этот сан до Раскола — уже умерли. Заменившие их, в значительной части — рукоположены «схизматиками». То есть — не обладают этой пресловутой «божьей благодатью». Новые епископы, установленные Климентом взамен умерших — аналогично. Всё, что они творят, в смысле «творят молитвы и обряды» — контрафакт.

Повенчал такой «безблагодатный» поп жениха с невестой — не работает. Имеет место быть не «святое таинство брака», а разврат и блудейство. Дети, соответственно, незаконнорождённые. И некрещёные — «благодати» же нет! Некрещёные же души по смерти тел своих идут в пекло на адские мучения. «Отпетые покойники» отпетыми не считаются, отпущенные грехи — не отпущены…

Я тут «Устав» Ярослава Мудрого вспоминал. Так вот: все решения церковных судов за 15 лет — незаконны. Соответственно — все взысканные штрафы надо вернуть. С процентом. Все отсиженные в «церковных домах» епитимьи — оплатить. Как больничный — по среднему. Как быть с порками? Никто ещё не придумал — чем отдавать.

На «Святой Руси» примерно 7 миллионов жителей. Средняя продолжительность жизни — 20 лет. Вот и прикиньте, сколько миллионов людей надо заново окрестить, заново повенчать и заново отпеть. И сколько тысяч церковников нужно заново рукоположить.

Вот об это и бьются сейчас, в эти августовские дни этого 1160 года, два умных серьёзных человека в великокняжеских палатах в Киеве — Ростик, Великий Князь всея Руси, и Фёдор, присланный митрополитничать из Царьграда.

Это уже не вопрос — кому на княжеском столе сидеть, с чего, собственно, раскол и начинался. Это уже вопрос существования всего русского народа. Да и не одного его. Ежели «правильная благодать» может проистекать и из раскольников, то всё восточное христианство, и так-то не очень единое, мгновенно превратится в конгломерат враждующих церквей.

Так вот, лицензионный поп у нас есть. Точнее — бывает. Приходит из прихода. Там, ниже по Угре село есть. Село — это селище с церковью. «Благодать божья» у него — прямо «от производителя» — грек он. Но рукоположён — на Руси. Где раскол. Но — епископом Смоленским Мануилом, который в раскол не пошёл. Так что, вроде бы — всё законно и совсем не «пиратская копия». Когда Храбрита с Корькой хоронили — за попом лодку посылали. Приехал, отпел, помянул и уехал. Я ему постарался на глаза не попадаться, так — издалека видел.

А потом хоронили не отпетыми. И в Рябиновке, и у «пауков», и в Пердуновке. Нехорошо, неправильно, не по ритуалу. А что делать? За попом каждый раз не набегаешься. А морозильника здесь нет — мертвецов на третий день надо закопать.

Есть богатые приходы, есть бедные. А есть — обширные. Такие места, где попа видят раз в три-четыре года. Объезжает пастырь паству и сразу всё делает. Детишек, что с прошлого «круиза» родились — крестит. Парней с девками, что сошлись — венчает. Умерших — отпевает. При здешней детской смертности бывает так, что над могилкой сперва идёт крестильный обряд, потом тут же сразу — поминальный. Ересь конечно. Не по канону. Но как можно сунуть разложившийся детский трупик в купель? Или исполнить елеосвящение? А «последование мертвенное» без соборования… А что делать? Обречь душу невинную на муки адовы вечные?

Получается, что мне в хозяйстве, кроме всяких печников-скорняков, нужен ещё и поп. Где взять? Нанять попа на свободном рынке труда — невозможно. Ещё первые Вселенские соборы установили, что службы не в своём приходе — служить нельзя. Поэтому — только местный приходской поп. Такая вот «неестественная монополия». Ну и ладно — тоже ведь живой человек — договоримся. Буду нанимать его «на исполнение разовых работ». Аутсорсинг ритуальных сервисов. Это же не индийских программеров подряжать — живём недалеко, законодательство одно… Да мало ли какие сервисы в моё время в моей России на стороне заказывают! Раз население нуждается в таких «двух притопах, трёх прихлопах» — наймём на наш корпоратив сертифицированного исполнителя этих… экзотических танцев.

Но есть некоторые… личностные проблемы. Здешнего попа местные называют «пресвитер». Пресвитер Геннадий. У меня на это имя — идиосинкразия. Не знаю почему, но в первой моей жизни не было ни одного Геннадия из моих знакомых, который какую-нибудь подлянку мне не устроил.

Я не говорю, что они плохие. Или что имя определяет характер человека, или антагонизм с носителем конкретного имени. Моего, например. Я вообще ничего о связи имени и подлости не говорю. Просто есть такой факт.

Вот этот Гена и припёрся.

И меня это очень тревожит. Не потому, что он ритуалы проведёт, а потому что начнёт нос свой совать. Задавать вопросы, на которые и я ответов не знаю.

Вот честное слово — последний к кому бы я навстречу побежал — к попу. Русские народные приметы на этот счёт однозначны: попа встретить — не к добру. «Оборотень дорогу перебежал. Поп дорогу перешёл». А ещё говорят: «Попу да вору — все впору». Много чего «доброго» про это сословие на Руси сказано. Есть у Даля и про меня лично: «Поп Ваньку не обманет, а Ванька попу правды не скажет». Мда… Хорошо бы.

Прибежали с Суханом в «Паучью весь», и сразу в глаза бросилось: на берегу лодейка лежит. Явно не местная. У «пауков» — лодок мало, и сами они маленькие. А тут… как беременная корова — размером в обычную «рязаночку», но вдвое шире. Заскочил к Хрысю во двор. У того нынче семь девок, две бабы и он один гоголем ходит. Бурчит, но видно — без зла.

– Хрысь, я смотрю — тебе это бабьё по сердцу пришлось?

– Да с чего ты взял?! Глупость говоришь, боярич! Толку от них… — одна суета и разорение. Хотя… Вишь ты, прежде — тихо было. Будто пустой дом стоял. За день, бывало, парой слов с женой не перемолвимся. Да и об чём говорить-то? А теперь вот эти… день-деньской щебечут. Смысла-то, конечно, никого…

– Хрысь, а что это за лодка такая широкая на берегу лежит? Прежде не видал.

– Так то — поповская кошёлка. Покуда этот долгогривый её доверху не набьёт — не уйдёт.

Вот такие дела. Я, конечно же, народную мудрость помню: «Поповское брюхо из семи овчин сшито». Но чтоб столь нагло и наглядно… Это ж мои люди! Их же тут этот… служитель культовый — обдерёт как липку, а зимой они ко мне придут: «Помоги, владетель! Спаси от глада и мраза». В смысле: на дворе холодно и кушать очень хочется. И что мне тогда? Посылать их прямиком к Спасителю? Чей человек проблему создал, тот пускай последствия и расхлёбывает?

– Хрысь, а с какого дуба вы ему такой оброк платите?

– То — не оброк, то — за требы. Как требы класть — он цену дерёт… как похочет.

Опять не понял. «Треба» — слово славянское, языческих ещё времён. Тогда речь шла о жертве какому-нибудь местному божку. Подношении в форме еды или вещи. Такие «требы клали» в «святых местах» — под священными деревьями или у заметных камней.

В Осетии, в Дигорском ущелье, в советское время видел здоровенную чинару. На каждой ветке по пустой бутылке из-под водки надето. Когда очередной парень из аула должен был уходить в армию — он забирался на дерево и одевал очередную водочную бутылку на свободный сучок. Тут сразу и «треба на возвращение» и демонстрация молодецкости: ну-ка, слазил быстренько на такую высоту посреди сабантуя на сто четыре тоста.

Когда пришло христианство, обязательные ритуалы получили то же название — «требы». Только в церкви их «служат» или «исполняют». Но у нас сохранилась архаическая форма — «кладут». Не то — потому, что в церкви надо кланяться — «поклоны класть», не то — из-за необходимости «класть в карман» священника.

Тема вознаграждения за обязательные церковные службы — болезненная и в 21 веке. Фраза «размер минимального ожидаемого добровольного пожертвования при исполнении обряда…» — годится для налоговой инспекции. А реально — прикрывает весьма примитивную торговлю вот той самой «божьей благодатью». Переходя, временами, в простое вымогательство.

«Властолюбие и стяжательство — две главные проблемы в жизни современной Церкви, два препятствия на пути людей, приходящих в храм, так что многие из них соблазняются и уходят, не находя сил двигаться дальше». Слова эти сказаны православным священником в 21 веке. В веке 12 — то же самое. Только уйти — некуда.

Это общая проблема всей христианской истории. У иудеев, мусульман, части протестантов — священник ставится общиной. И ей же изгоняется. Поэтому обе стороны вынуждены находить «баланс интересов». В тех же конфессиях, где «святой отец» — назначенец «сверху»… о неприятии русским народом всякого рода «лиц начальствующих» я уже говорил.

Православный священник не может отказать в исполнении треб даже и при полном отсутствии вознаграждения. Ибо «окормление паствы» — есть его долг пастыря. Равно как и получатель этой услуги не может не пожертвовать церкви столь много, сколь позволяет его вера и материальное благополучие. Пока ожидания обеих сторон в отношении суммы совпадают — все довольны. Но так бывает очень редко. В реале кормящиеся околоцерковные «сомнища» проявляют обычное наше российское хамство, поддержанное верой в приближённость свою к начальству. К самому главному начальнику во Вселенной — к ГБ.

Смиренная просьба о представившейся мирянину возможности поспособствовать добрым делам, внеся любую посильную лепту в храм божий, сменяется наглым попрошайничеством, мелочной торговлишкой да унтер-офицерскими окриками.

Одно из самых ярких собственных впечатлений по этой теме — Свято-Троицкий Серафимо-Дивеевский монастырь. «Четвёртый земной удел Пресвятой Богородицы». Как-то занесло меня в те края, присел я на лавочку и понаблюдал картиночку.

Молодая, просто — юная пара с новорождённым младенцем на руках, собралась, было, поклониться и приложиться. Но тут выскочила одна из монастырских прислужниц и наехала на молоденькую мамашку:

– Отдай дитё мужу да пошли полы в храме мыть.

– Да как же ж… Да ребёнок-то маленький, ещё и головку не держит…

– Ничего. Вот тебе платок на голову, другой — на пояс, швабра. Вперёд.

– Сыночек плакать будет. Его кормить скоро.

– Давай-давай. Преподобный Серафим, коли надобно будет, и успокоит дитятю, и напитает. За труды твои праведные во храме его.

Девчушка, заматываясь платками и подталкиваемая этим «омоновцем от святыни», постоянно оглядывалась на своего столь же юного, явно ещё никогда в жизни не брившегося, мужа, беспомощно замершего с младенцем на руках. Потом мы вместе с этим парнем искали в коляске бутылочку, соску, качали младенца…

Сказано в Писании: «Не судите о господах по слугам их». А почему же ещё судить? Как-то вспоминается Владимир Ильич: «Правящая партия всегда становится желанной целью для разного рода карьеристов, проходимцев и мошенников».

В средневековье духовенство — второе, после наследственной аристократии, высшее сословие. Естественно, смотри выше Ленина. В этом, 12 веке, в «Святой Руси» на общие закономерности типа «желанная цель проходимцев и мошенников», накладываются дополнительные проблемы. Основной корпус священничества формируется из греков, причём, в большой степени, высланных из Византии за различные проступки.

Вот с такими размышлениями я вступил на подворье покойного Степана Кудри, куда меня привёл Хрысь. Недоумение моё по поводу:

– А чего это этот Гена на вдовьем дворе встал?

разрешилось даже без озвучивания. Женское повизгивание:

– Ой, да што ж ты делаешь! Ой, да больно жмёшь же!

в сопровождении урчащего мужского баса:

– Ни чё, дурёха. Стой спокойно. Сейчас я тя…

достаточно однозначно описывали ситуацию и место её проявление — курятник. Два мужика и мальчишка лет 10–12 сидели на завалинке во дворе, флегматично прислушивались к дамскому визгу и ковыряли в зубах. Видимо, здесь и на завтрак дают мясо.

В курятнике меня ожидала предсказуемая картина: одна из вдов сыновей Кудри была переброшена животом через загородку и прижата к ней. Сзади к ней плотно пристраивался невысокий, но весьма широкий и брюхастый черноволосый и чернобородый мужик в длиннополой одежде. Брюхо ему мешало, он всё пытался посильнее ухватить даму за ягодицы и бока, от чего, собственно и происходил услышанный мною визг, и задрать ей подол повыше. А также — ещё дальше наклонить её для удобства размещения своего выпирающего живота, но жерди загородки ограничивали свободу наклонения и перемещений дамы.

– Бог в помощь, православные.

– И тя спаси Христос. Да стой ты!

Мужик при нашем появлении повернул голову, продолжая весь комплекс своих поползновений без каких-либо изменений ритмики. Бабёнка при звуках голосов задёргалась, но хватка у дяди крепкая.

– Погоди тама, во дворе. Кончу — выслушаю.

– Нет уж, поп. Ждать покуда ты своё блудодейство доделаешь — мне недосуг.

Я подхватил у порога насторожено заглянувшего внутрь курятника петуха — «кто это тут, в моём царстве, моё дело делает?» — и кинул его в лицо «батюшке». Петух предсказуемо заорал и замахал крыльями. Поп от неожиданности шарахнулся, спущенные штаны оказались существенной помехой прямохождению, и он завалился в угол. Бабёнка вырвалась и, суетливо отряхивая платье и поправляя подол, выскочила мимо нас на двор. Следом вышли и мы.

Хрысь старательно отворачивался, посмеиваясь в сторону. Сидевшие на завалинке равнодушно проводили глазами спасающуюся из курятника бабу. А меня начало трясти. Да что ж этот гадский Гена делает?!

Наконец и поп, поправляя одежду и щурясь на солнечном свете, выбрался из сараюшки. Невысокий, длинноносый, длинноволосый, довольно смуглый дядька с оплывшим лицом и здоровым брюхом. Небольшие, тоже заплывшие глазки с мощными мешками. И странным, цепко-равнодушным взглядом. Отряхнув мусор с рукава, не глядя нас, поп объявил:

– Ну, чего надо-то? Ты, как тебя там, подойди под благословение.

Продолжая сковыривать птичий помёт левой рукой с правого плеча, он протянул, не глядя в мою сторону, свою десницу. Предполагается, что я преклоню колени и припаду губами к его ручке. Такой исконно-посконный ритуал. Здесь это — постоянно и повсеместно. Как «здрасьте». Многим нравиться. Просто в восторг впадают. В экстаз. Религиозный, конечно.

Вот только не надо на основании этого древнего, глубоко национального обычая, строить теории о природной гомосечности или руколизии исключительно русского народа! Такую же манеру я наблюдал, например, в Италии — каждая моя ночная прогулка по Бергамо включала в себя туземца, который коленопреклонялся, прикладывался и лобызал. Когда прикладываются к твоей руке — чувствуешь себя дураком. Но здесь к этому привыкли. Как я сказал: многим нравится.

– Слышь ты, пресвитер. Ты руки-то помыл? После того как бабёнку за срамные места щупал?

Отец Геннадий дёрнулся. И медленно развернулся в мою сторону. Игру эту — «кто кого пересмотрит» — я не люблю. Переходим к следующему этапу.

– Хрысь, дом общинный пустой стоит? Всё барахло попа и людей его перетащить туда. Корма давать — в зачёт платы за требы. Это что за мужички без дела сидят? Поповы прислужники? Из селища… отпустить. Если до полудня сами не уйдут — имать и волочь ко мне в Пердуновку. Я им занятие найду. Баб и девок к попу поодиночке не пускать. Только с отцами или мужьями.

– Ты гля, сопля кака говорливая. Чтой-то ты, малёк, развоевался. Эй, мужики, вложите-ка недорослю науки. Для уразумления — каково оно, вежество. Чтоб неделю сидеть не мог.

Мужички поднялись с завалинки и неторопливо двинулись ко мне. Парнишка, оставшийся сидеть, разглядывал происходящее с искренним восторгом, в ожидании забавного явления: научение отрока вежеству. Чем больше я вникал в ситуацию, тем больше меня трясло от бешенства. Пожалуй, я был бы рад подраться. Выразить свои эмоции в кинематике. Но влез Хрысь и всё испортил:

– Сей отрок есть пасынок Акима Яновича Рябины, нашего владетеля и господина.

– Вона чего. Так это тебя, отроче, «Зверем Лютым» кличут? Не похож. Мелковат. И — не звероподобен. А вот гонору-то, гонору… Это, дитя моё, грех смертный. «Грех гордыни» — называется. Доброму же христианину надлежит пребывать в смирении, изгоняя страсти наши человеческие и уповая лишь на милость господа нашего.

– «Дитя моё»?! Мать моя была, как я слыхал, женщиной не особо строгих правил. Но — брезгливой. Так что не ври — в отцы мне ты точно не попал. Ты лучше скажи — зачем, от какого такого упования, ты эту дуру — под монастырь подвести пытался?

Он, что, не знает что творит, или ему просто плевать, или у него какие-то дальние планы?!

– О чём ты, боярич? Ни какого худа я не сотворил. Ну, поговорил со вдовицей ласково.

– О чём?! О «Церковном Уставе князя Ярослава Владимировича»! Сказано: «Аще же девка блядеть или дитяти добудеть у отца, у матери или вдовою, обличившее, пояти ю в дом церковный».

Ещё со времени Владимира Крестителя в ведение церкви были переданы различные богоугодные заведения: больницы, богадельни, приюты, странноприимные дома. Всё это называлось одним словом: «церковный дом». Владимир, а позднее — Ярослав Мудрый со своим митрополитом Илларионом — самым первым «русским раскольником», ибо был он «из русин», воспроизводили «митрополиту и епископом те суды, что писаны в правилех, в Номоканонах». То есть, следовали византийским образцам в этой области. Однако перечисленные разновидности «церковных домов» на Руси распространения не получили — родовая система в «Святой Руси» была куда более мощной, чем у греков, функции социальной защиты, исполняемые в Византии церковью, на Руси реализовывались более привычными, светскими, родственными способами.

Ситуация изменилась после Батыева нашествия. Треть населения погибла, многие — перебрались на новые земли. Прежние родовые отношения ослабели. Не в этом ли причина явление, отмеченного Карамзиным: «большая часть наиболее прославленных русских монастырей основана во времена золотоордынского владычества»?

Пока же, в здешней практике, «церковный дом» означает, прежде всего, женский монастырь. Практически «обители невест христовых» превращаются в «исправительно-трудовые заведения для преступниц против нравственности». Точнее — против того, что под этим понимает «Устав Ярослава».

Видимо отсюда, из тюремно-каторжного значения термина «церковный дом» и возникла старинная русская идиома: «подвести под монастырь», используемая как во время действия «Устава», так и позднее — в 18, 19 и 20 веках.

«Устав» почти без изменений действовал до времён Петра Великого. При таком подходе волны разного рода «блудниц и развратниц» несколько раз в русской истории захлёстывали эти островки «смирения и благочестия».

Один из иностранцев, рассказывая о Москве в 1668 году, замечает: «У москвитян, у вельмож особенно, существует старая и очень подозрительная дружба и свобода сношений с монахинями. Оттого некоторые из них девицы лишь по названию, а на деле — бесчестные матери. Своих преступно зачатых и позорно рожденных детей они воспитывают так, чтобы, выросши, они обрекли себя затем на монашество…».

Монастырское заключение, как одна из разновидностей церковного наказания — епитимьи, может доходить до 14 лет. Этот срок применяется при связи женатого мужчины и замужней женщины. К женщине, естественно. Обычно, однако, сроки меньше. В зависимости от «преступления» и поведения «преступницы». Например, при добровольном соблюдении обета молчания или особо сурового поста, срок может быть сокращён. Родня может выкупить женщину («а ю род окупить») — взять за мзду на поруки. Часть наказания может реализовываться и под родительской крышей, например, запрет на посещение церкви, на причастие. Часто — пожизненный обет безбрачия. В отличии от обычных наказаний светских властей, епитимья может включать в себя и избиение женщины кнутом или плетью.

Такая система обеспечивает церковь, и, прежде всего, женские монастыри, непрерывным потоком дармовой рабочей силы для принудительного труда. Женщины оставались в монастырях вечными прислужницами, послушницами, изредка — инокинями. Ибо, и отбыв срок, не могли, часто, возвратиться в мир, где им — безмужним, бездетным — просто не было места.

Может, зря я так разозлился на храмовую прислужницу в Свято-Дивеевском? Может, это не её личное хамство, а традиция? Такая… исконно-посконная. Использование церковью женского рабского труда на Руси — это не просто так, а с «дедов-прадедов». Сам преподобный Серафим любил посылать женщин на земляные работы. Выкопанная по его приказу знаменитая «Канавка» вполне годится в качестве противотанкового рва.

Впрочем, вера окружающих в «божью благодать» позволяла этому «районированному накопителю» — Серафиму Саровскому проводить и более сложные манипуляции.

Между прочих инокинь, пребывающих в опекаемом им монастыре, была одна, именем Елена, по рождению своему происходящая из благородного сословия. Искренне уверовав в святость преподобного Серафима, состояла она в ближайших ученицах и помощницах его. Восхищение и воодушевление своё, производимое на неё величием духа преподобного, сумела она через письма передать и брату своему, коий пребывал небогатым помещиком в одной из северных наших губерний. Сей дворянин, непрерывно побуждаемой письмами любимой сестры своей, отправился в столицы, где и сыскал немалые успехи, радея за нужды преподобного и наставляемой им общины. Однажды сия инокиня явилась к преподобному Серафиму в слезах. Ибо получила она письмо от брата, в коем извещал он сестру свою о своей тяжкой болезни и неминуемой скорой смерти. Тогда наставник сих сестёр во Христе сказал ей:

– Нет, рано ему ещё. Он мне для дела нужен. Пойди и умри за него.

Сия Елена, услыхав слова наставника своего, пришла в крайнее волнение, ибо смерть пугала её чрезвычайно. Однако же долгая добрая отеческая беседа пастыря успокоила её душу. Тотчас пошла она в уединённую келью свою, где в тот же день и умерла. Брат же её чудесным образом немедля же выздоровел.

Женщина, рассказывавшая нам с женой эту историю, захлёбывалась от восторга и умиления при явлении сего «божьего чуда», произошедшего от молитвы преподобного Серафима Саровского. Мы же, при всём уважении и понимании необходимости лоббирования корпоративных интересов и перенаправления финансовых потоков, увидели здесь, прежде всего, преднамеренное убийство неповинной женщины. Неповинной ни в чём, кроме веры своей.

Я никак не могу оценить силу религиозных чувств той «юной вдовицы», которой поп подол задирал. Но если она от него «понесёт», то у неё впереди замаячит «церковный дом». Хочется думать, что мир разумен, и дело ограничится какой-нибудь лёгкой епитимьёй. Типа: отработать полгода в хозяйстве священника задарма. А может просто: попугает и простит. Для вербовки, в форме искреннего раскаивания, надёжного источника информации в данной общине?

Я уже говорил, что нормы сексуального поведения в «Святой Руси» весьма фрагментированы. И «подлые сословия» более следуют традициям, «как с дедов-прадедов заведено», а не законам. Но над всем этим разнообразием висит топор «Устава». Который в любой момент может быть применён к любому из нарушителей. Которые и составляют основную массу туземного населения.

Ситуация достаточно хорошо знакомая и по моей Демократической России: «Виноваты — все. А дальше — как договоримся».

«Устав» на «Святой Руси» — второй закон. Не менее действенный, чем «Русская Правда», но значительно более жестокий. И — «жадный». Если в «Правде» максимальная установленная вира — 80 гривен кунами, то в «Уставе» — 10 гривен золотом, что соответствует 480 «кунских» гривен. По нескольким статьям — 100 гривен митрополиту. При том, что вира даже за убийство свободной женщины — 20. «Согрешив, бабу впятеро дешевле убить, чем попу заплатить».

Почти везде дополнительно — епитимья. И тут очень широкие возможности для власть имущих. Пара месяцев сурового поста — и мужик просто косу не потянет. Про соху и говорить нечего. В сезон, когда «день — год кормит», так можно загнать семейство в нищету вплоть до вымирания от голода.

Развод расценивается как преступление, и церковь берёт штраф. Причём, не только 12 гривен за расторжение церковного брака, но и 6 за развод невенчанных. Такая интересная практика: жить невенчанными — грех, разойтись — тоже преступление.

Мне надо развести две семейные пары своих холопов. Цена соответствующим ритуальным танцам — 24 гривны. За такое серебро можно неплохой косяк лошадей купить…

– Значит, ты, боярич, грамотный больно? Законы тебе сведомы? Ну, так ты должен тогда знать, что при прохождении иерея по приходу, прихожанам надлежит приветствовать оного с искренней любовью, послушанием и смирением. Ибо…

– Ты, иерей Геннадий, стоишь на моей земле, среди моих людей…

– Неверно глаголешь, отроче. Вся — земля божья. И люди все — божьи. И мне, слуге божьему, надлежит исполнить должное перед Господом нашим и во имя его…

– Хрысь! Попу, кроме хлеба и воды с «искренней любовью» — ничего не давать. Голодный поп лучше служит. Вся плата — как дело сделает. Почему барахло не перетащили? Живо!

Полагаю я, что человек, свершивший худые дела за сиё зло казнями должен быть казнён. И втрое казней — пастырю. Ибо первая — по самим злым делам его, вторая — ибо пастве своей зло за образец показал, третья — за поношение Господа нашего. Как по «Русской Правде» господин отвечает по долгам слуг своих, так и славе Господней от худых попов — урон.

Три беды было на «Святой Руси»: худые соседи, худые князья да худые попы. Первые две — я придавил. А вот третья… И конца-края не видать.

Несколько местных мужиков, заглядывающих в ворота на наш крик, по команде Хрыся двинулись в избу. Поп открыл, было, рот, подумал, с нескрываемой ненавистью оглядел меня и двинулся за ними. Что-то он такое знакомое произнёс вполголоса… Типа: «Ну, погоди!». Окстись, дядя, я — не зайчик из мультфильма. Хотя… на «Святой Руси» и из волков шубы шьют.

Конец двадцать восьмой части