У меня нет профессиональной таможенной службы. Не выросло ещё. Как с моими стекловарами или металлургами: есть, где-то, когда-то, какие-то ошмётки знаний и умений. Системы — нету, приходиться создавать, учить.

На «Святой Руси» нет такой профессии. Конечно, всегда есть любители сунуть свой нос в чужой багаж. Но чтобы профессионально… На Руси — нет таможни. Нет товаров, «запрещённых к ввозу». Или, там, «к вывозу». Есть мытари. Которые работают по другим правилам. Типа: «десятина от всего». Или: «полугривна с лодки, ногата с головы».

В средневековье слишком большой разброс цен. Ткнуть в кувшин и сказать:

– Цена горшку — три куны, таможенный сбор 10%

мытарь не может.

Поэтому берёт натурой. Не — «таможня даёт добро», а — «таможня берёт добро». Как делал Аламуш. Либо по транспортным единицам: с лодки, воза, вьюка.

Мне сбор мыта на Стрелке запрещён князь-эмирским соглашением. А вот досмотр — предписан. По моему разумению. В рамках поручения: «выбить шишей речных».

«Везти…? — Вези что хочешь. Лишь бы человек был хороший». Как у того кирпича на крыше.

Та пара ребят, которые поставлены сюда для досмотра, получили лишь общее представление по теме да несколько чисто учебных примеров: «отличи среди караванщиков раба», «найди оружие», «составь описание грузов»…

Главное: оцени человека.

Эта задача — учебниками не решается. Свод правил, рецептов и примеров — помогает, но не обеспечивает. Нужна интуиция. Которая порождается опытом. Который выкристаллизовывается из практики. Которая требует времени.

Практики — не было. Плотникам помогают, территорию до ума доводят… Смогут ли?

* * *

Монахи бубнили и бурчали. Чимахай неотрывно смотрел мне в глаза. Что, «железный дровосек», подзабыл «Зверя Лютого»? Про «лыко в строку» запамятовал? Как я «цаплянистов» казнил-резал — из ума вышибло? Как с Толстым Очепом и его бандой обошёлся? Как во тьме ночной во дворе воровской заимки меня князь-волк обнюхивал-облизывал? И прочие тогдашние… пр-р-риключения.

Ты изменился, заматерел в иночестве. Я тоже — не прежняя сопля плешивая, заматерел в «зверстве».

«В чём сила, брат? — Сила в правде».

Фигня. Сила — в духе.

У тебя — твоя правда. В форме инфекции из твоего Свято-Георгиевского монастыря.

У меня — своя. Зараза из 21 века.

Вот стоим мы друг перед другом. И кому-то надо уступить. Ну, или резаться будем.

Мы знаем друг друга. Мы знаем, что каждый пойдёт до конца.

Не в искусности дело — дело в душе, в готовности убивать и умирать.

При любой правде.

Которую «здесь и сейчас» — считаем своею.

Четыре года назад наши «правды» были схожи. Теперь — разошлись.

Спокойно, Ваня. Первым к примирению делает шаг более сильный. То есть — я.

А не хочется. Хочется ломать, крошить и курочить. За «свою правду». Но моя — сильнее. Потому что на 8 веков старше.

«И носки у меня дырявее».

– Вы — вон туда. В той избушке — личный досмотр. Худа никакого делано не будет. Но если кто дёрнется, буянить начнёт… Запомните иноки — здесь моя земля, здесь — не-Русь. И взыскиваю я… больно. Он подтвердит.

Чимахай угрюмо кивнул.

По-мявкали, но пошли. И посохи оставили.

Монахи не берут в руки железного оружия. А вот дубинками этими — не худо бьются. Они-то и так-то… кулачки по булыжнику. Но им теперь — не так уверенно. Было что-то, ощущалось — «оружие». Хоть — что, хоть пёрышко голубиное. Теперь — нет. А мои… осторожненько.

С предварительным объяснением.

С паузами на каждом шагу.

На возмущения, отказы — не реагировать.

Не убеждать, не упрашивать, не уговаривать. Не бабы, не дети — на успокаивающие интонации реагируют… иначе.

Подождать, повторить. Время есть — не толпа стоит.

– Войти в сени. Одному. Снять одежду. Всю. Положить на лавку. Войти в избу. Открыть рот. Шире. Закрыть. Залупить. Заложить руки за голову. Присесть. Встать. Поднять бороду. Отогнуть уши. Дотронуться указательным пальцем до своего носа. Другой рукой. Посмотреть на божницу. В другую сторону. Повернуться. Встать на лавку на четвереньки. Раздвинуть ягодицы. Это — клизма. Терпеть. Вот горшок. Выйти из избы. Испражняться за углом. Горшок — мне на показ. Следующий.

Никаких эмоций.

Минимум движений.

Минимум звука.

Ничего личного.

Улыбка — оскорбление, вежливость — слабость.

Это всё — провокации. Не надо.

Я это проходил неоднократно. В первой и второй жизнях. На этом, по сути, я и с прошлогодним Окском караваном разошёлся. Начал бы пальцы гнуть да понты толкать — так бы и остался. С ножиком в горле. Теперь эту науку мои малолетние мари из глухих ешей показывают.

Сам учил. По своим прежним, до «вляпа» ещё, воспоминаниям о тонкостях этого занятия. Опыта у ребят — ноль. С другой стороны — пакет с героином, в желудке, на нитке, привязанной к зубу, здесь никто тащить не будет.

Во-первых, нет героина…

Самое большое возмущение у «посетителей» вызывает клизма. И внимательное разглядывание результата. А как ещё быстро провести хоть какой-то «анализ на глисты»?

Пока «лекарь» — ищет язвы вблизи лимфатических узлов и на слизистых, ставит клизму в горнице, «таможник» — пропускает через пальцы личные вещи в сенях, ещё один — в лодке копается. И — находит. А что ж не найти, когда и не прятано толком? В смысле — от таможни. Поскольку такой невидали — «таможенный досмотр» — и в уме нет.

Находит не героин, не алмазы — куда как ценнее. «Смерть Кащеева». В смысле — моя.

В вещичках обнаружилась замотанная в грязные подштанники рекомендательная грамотка: брат Сосипатр действует от имени и по поручению епископа Смоленского, оказать всяческую помощь. «И да пребудут с нами Силы Господни и милость Царицы Небесной». Несколько многовато серебра. Для бедных странствующих монахов. И, в общем багаже… факеншит уелбантуренный! — елейник с мышьяком!

Маленькая керамическая лампадка с узором. Заполняется маслом, вешается перед иконой и горит. Здесь — заполнена белым порошком и заткнута тряпицей.

Ни один нормальный русский человек священные сосуды без спроса трогать не будет. Что идёт при причастии — только руки священнослужителей касаются. Елейник — не потир или дискос, но тоже — церковная утварь.

Это ж надо быть ненормальным, у меня недо-выученным вчерашним язычником-мари, чтобы вытащить из ящичка все четыре, бывших там, одинаковых, замотанных в тряпки лампадки, размотать полностью и из каждой выдернуть затычку!

«Любопытство — не порок, а…».

Вот тут народные мудрости расходятся. Например: «… а основа для карьерного роста в таможенной службе».

Неуч! Бестолочь! Святотатец!

Безусловно. Больше скажу — идиот. Сунул палец и облизнул.

Факеншит! Он что — там сахар хотел найти? Так сахара на Руси вообще нет!

Хотя… все химики до конца 18 века именно так и поступали. Увидел новое вещество — лизни. В описании обязательно нужно указать вкус. При получении синильной кислоты… у шведов были потери в личном составе.

Здесь я толокся на берегу и уловил этот момент. Понял что случилось. А как не понять? От парня вдруг несёт чесноком за версту.

Сразу прибежал с криком «блин маслянистый». Приглядывал со стороны за барахлишком? Особо заинтересованный?

– А-а-а! Кто посмел наши священные сосуды трогать?!

Первым делом — свои. Умника-таможенника — к лекарю:

– Промывание желудка. 2 чайные ложки соли на литр воды. (Факеншит! Чайных ложек здесь нет!) С пальцев — смыть с мылом. (Слава богу, хоть мыло у меня есть) Клизму — вне очереди! Бегом! Теперь с тобой. Это — что?

Опять… зудёж, звиздёж и юлёж.

«Я — не я, корова — не моя» — старинная русская стратегия. Когда попался «на горячем».

Лампадки — ихние, но вот внутри… «Не знаю, не ведаю». Врёт. Хорошо видно облегчение, когда я взялся за другие сосуды. Знает, что с начинкой — только один.

Чимахай голый прибежал, в одной руке — срам, в другой — горшок. Пока пустой. Ему первому клизму вкатили.

– Ты пошто сосуды церковные опаганил?!

– Я опоганил?! Это что?

– Елейник. Внутрь наливают елей…

– Что внутри сейчас?

– Да ничего! Пустые они! Как с епископского двора принесли, так и не трогали. О-ой… я… погоди тут, надобно мне…

Чимахай бычился-бычился, да и убежал. Понос-то… не переспоришь. А «блина» я взял жёстко.

– Так ты, значит, брат Сосипатр? Сщас ты у меня своего «патра»… попробуешь.

Повязал, разложил и предложил ему продегустировать. Наполнителя с того елейника.

О как… А субъект-то из другого монастыря — Борисо-Глебского.

Я про это уже… На месте убийства святого князя Глеба возле Смоленска стоит монастырь. Одна из самых почитаемых обителей «Святой Руси». Соответственно — богатая. И насквозь «блатная». Попасть туда нормальному человеку со стороны — нереально. А уж удержаться… Или — «лапа волосатая», или — «ума много».

Дурдом. У меня здесь. С одной стороны моего таможенника крутым рассолом из всех отверстий выворачивает, с другой — три здоровых мужика за углом избы на горшках сидят.

Тужатся, орут, будто рожают кого-то. А звать его… Катарсис.

Аристотель так и описывал: трагедия, вызывая сострадание и страх, заставляет зрителя сопереживать, тем самым очищая его душу, возвышая и воспитывая его.

Вот сели они в рядок и… со-переживают. Одновременно воспитываясь и очищаясь.

Тут, под руками, этот визжит. Жрать, понимаешь, своё порошковое добро — не хочет. Обделался… фундаментально. Я, честно, думаю, что клизма такого бы результата не дала. Запах…

Я ему по-хорошему:

– Колись, падла. Зачем отраву притащили?

А он мне, нагло так, «дурочку включил». Вздумал «Священным Писанием» от меня отбиться. Эх, дядя, ты бы лучше чем-нибудь фугасно-осколочным попробовал…

Как я уже неоднократно докладывал, наличие бороды делает человека чрезвычайно ухватистым. В смысле — есть за что ухватить. И я ему так это, от души, столовую ложку прямо в грызлице. И отпустил. Сижу-разглядываю. Как он в наручниках застёгнутых, к бревну пристёгнутый, по двору елозит.

Объяснил спокойно. Что жить ему — полчаса времени. Со всеми предшествующими симптомами. От головной боли и тошноты, до судорог и комы. Есть время помолиться и оправится. Впрочем… актуально только помолиться.

* * *

Стратегия поведение объекта на допросе зависит от его представления о месте в простейшей классификации: допрос — конвенциональный или нет?

Если допрашивающая сторона ограничена конвенциями, то можно послать. Целенаправленного причинения вреда здоровью или убийства не будет. Понятно, что будет запугивание, психологическое давление, создание… неудобств. Однако ваша смерть может случиться лишь в силу некомпетентности или бюрократических нестыковок. Типа: на вас гавкнули, вы испугались и умерли. Сердце слабое. А следак — полено — предварительно не поинтересовался состоянием вашего здоровья.

При неконвенциональном допросе, впереди — ваша смерть. Болезненная или не очень. Тут правильнее «включить дурочку». «Чистосердечное признание приближает убивание». Оно вам надо?

Однако понять в какую половину классификации попал… очень не хочется.

* * *

Монахи на «Святой Руси» традиционно пользуются уважением. «Блин», выдернутый из «сладкой жизни» в одной из самых уважаемых обителей, был, возможно, «мастером обмана». Но готовностью к насилию над собой, к своей собственной смерти — не обладал. «Бесогон» так бы не раскололся. Просто из свойственного этой категории людей упрямства. Этот же вздумал пойти на сотрудничество — откупиться от меня словами.

Дальше он в десять минут, живенько так, изложил всю трёхслойную конструкцию их миссии.

Внешний уровень: коли смоленский боярин Аким Рябина, со своими смердами в большом количестве, отправился на новые земли, в местности, светом веры Христовой доныне не осиянные, то архипастырь послал вослед добрых пастырей для окормления и от происков диавольских отвращения. Чисто забота о душевном здравии прихожан Смоленской епархии. Свои ж люди — как не порадеть?

Средний уровень: то, о чём я толковал Ионе в Муроме. Стрелка ни к чьей епархии не относится. «Новая земля», «пустое место». Смоленский епископ шлёт своих людей вести проповедь, создавать общины христианские. А там и приходы церковные явятся.

На мой вкус — далековато от Смоленска. Но решаемо. Появляется тема для торга с тем же Антонием Черниговским или Федей Ростовским. «Ты — мне, я — тебе». И — обменялись.

Внутренний уровень: Ваньку извести.

Оп-па.

А поподробнее? — Тут — мутноватенько.

«Блин» бился в истерике, брызгал слюнями, требовал противоядия — очень не хотел умирать. Перспектива близкой встречи с высшим судией — его пугала. Почему-то. Нагрешил, видать, много. А я продолжал интересоваться. Подробностями и деталями.

Причина — ему неизвестна. Приказали и благословили.

Предполагаю — мои давние игры с «самой великой княжной» и «частицей Креста Животворящего» — не забыты. Смоленский князь Ромочка Благочестник — благостен и злопамятен.

Прямых инструкций ни от князя, ни от епископа — «блин» не получал. Вообще, княжеская служба в подготовке миссии не засвечивалась. Чисто епархиальные дела. Причём и сам Мануил Кастрат, человек уже весьма преклонных лет, ничего такого… Допустил к ручке, благословил на подвиг и отпустил с богом.

Нехорошо, непонятно. «Извести» — прозвучало из уст чудака из старшей братии Борисо-Глебского. Исключительно ему, особо доверенному Сосипатру. Остальная команда — из Свято-Георгиевского.

Свести их вместе мог только владыко…

Я епископу, вроде, на мозоли сильно не наступал. Или Ромочка перед владыкой исповедался, и тот решил наказать «забавника»? Или — решение уровнем ниже? «Потьмушники» напрямую с духовными снюхались?

Если своеволие подчинённых — можно «стукнуть» Кастрату. Во избежание повторов. Если с самого верха — устроить скандал. С участием других епископов. Типа:

– А Кастрат-то того. Нехороший человек, отравитель. Собрат ваш по сану и цеху.

А доказать чем? Грамоткой да елейником?

Разборки между иерархами… ввязываться туда…

К этому моменту у «блина» начались острые боли в животе. От которых его сворачивало. В позу пружины часов, когда ключик — до упора. И приступы рвоты. От которого разворачивало. Как рессору под пустым кузовом.

Тут прибежал опроставшийся Чимахай. В одной руке — полено на изготовку, в другой — срам в кулаке. Интересный обоерукий бой может получиться.

Мда… А вот этой заросшей дырки в рёбрах под левой рукой — у него раньше не было.

Я ожидал криков, визгов, риторических вопросов… Подзабыл я своего «железного дровосека». Да и монастырская «огранка» даром не прошла.

Чимахай посмотрел на корчившегося у забора сотоварища, на меня — сплошная любезность и доброжелательность. А чего ж нет? Ножки подобраны — готов к движению в любом направлении. Чуть в стороне, как раз у Чимахая за спиной, Алу стоит, коней оглаживает, сабелька уже на живот сдвинута…

– Что с ним?

Чимахай кивнул в сторону корчащегося, стонущего, воняющего «блина».

– Переваривает. Угощение. Твоё?

Я показал ему елейник.

– Ну… наше. А с ним-то что?

Я наклонил сосуд, чтобы Чимахай увидел белый порошок внутри.

– С ним — вот это. А теперь ответь: зачем вы притащили ко мне яд?

Не его. Видно по реакции. Для него — неожиданность. Обиделся. Разозлился.

– Что ты околесицу несёшь?! Какой яд?! Нет у нас никакого яда…!

– На.

Я протянул ему елейник.

– Откушай. Сам узнаешь.

Дошло. Поверил. С одного раза. С одного перевода взгляда с моего лица на елейник, на собрата и обратно. На моё, доброжелательное, сочувствующее, интересующееся личико. Скушай-скушай, мил человек. А я полюбопытствую. Как тебя тут выворачивать будет. Или — нет.

Я ни в чём не убеждаю, не предполагаю, не обвиняю. Я — предлагаю.

Проверь. Убедись. Сам.

«Опыт — критерий истины». Твой собственный опыт.

Это тебе не «правдами мериться» — это «познание истины». Процесс… увлекательнейший. Увлекает вплоть до летального…

Веришь своим, в «свою правду» — откушай. И Господь Всемогущий спасёт слугу верного от любых напастей и болестей. Он же так и зовётся — Спаситель! МЧС — «мировой чего спасти». Тебе в моей ложке дать или за своей сбегаешь?

Стоит, переминается с ноги на ногу. Злой, голый, растерянный.

– Ты мне не поверишь, но я этого не знал.

– Поверю, Чимахай. Я всегда верю людям. Пока они не врут. Богородица наградила меня… чутьём на ложь. Ты давно уже знаешь об этом. Поэтому я сам никогда не лгу. И чувствую ложь других. Иногда — делаю вид. Что поверил. Один раз.

«Обманешь меня единожды — стыд тебе и позор. Обманешь меня дважды — стыд и позор моим дофаминовым нейронам».

Нейроны адаптируют выделение дофамина при исполнении предсказания. У меня с нейронами — порядок.

И с другими мозгами — аналогично. Первое «главное» сделано: жив остался. «Порошок наследника» — не стрельнул.

Теперь «главное» — он.

Это не раскалывание, «момент истины». Это — «смена правды», перевербовка.

– Тебя, мил дружок, поимели, использовали и подставили. Не тряси тыковкой. Вот, чти.

Кинул ему «рекомендательную грамотку».

– Ты думал, что ты в команде старший. Обман.

Перевари это Чимахай. Помнится, ты был очень чувствителен к обману. Опыт жизни под «цаплей». Обман с чертовщиной. У меня в Пердуновке сперва тоже сильно дёргался — не верил, что Ванька-боярич не может лгать.

– Ему, Сосипатру этому, дана грамотка, ему подмога да заступничество епископское обещано. Он — главное дело делать шёл. Он-то знал — что в елейнике. Как ребятки барахло тронули — сразу прибежал. Ты про грамотку знал? Во-от… Главным был он. А ты так, «отмычка по старой памяти», прикраса для отвода глаз. Так тати бабёнку, сдобную да вертлявую, к купчику толкают. Пока сами кошель режут. Тут шлюшкой воровской — тебя приспособили.

Стоит — головой мотает. Красный от стыда. Закрепляем.

– Лови. Это что?

Кинул ему кошель найденный.

– Это? Не знаю. Серебро тута…

– Это твоего Сосипатра киса.

– Как?! У нас же серебра не было! Нам же только сухарей на дорогу…! Милостыню собирали! Игумен же… Та-ак… С-суки…

Теология — это здорово. «Мы — воины христовы» — звучит.

Социализация — хорошо. «Я — главный, веду своих — в бой праведный» — героически.

А вот заначка, от своих спрятанная, это… наглядно? Покойный перед смертью тушёнкой под одеялом не обжирался?

Монастырское общежитие повсеместно предусматривает общность имущества. Чем жёстче устав, тем личного имущества меньше. Портки у монаха — могут быть персональными, куны — только общие. Спрятанная от братии киса — предательство. Измена не тебе лично — всему. Братство предал, самого Иисуса… Иуда Искариот.

Что, Чимахай, противно, когда один из твоих «братьев во Христе» — корыстный обманщик? Ты с ним трапезу разделял, хлеб преломлял, а он… иуда. А другие в вашем братстве? — Тоже денежку под себя гребут, с тобой не делятся? Слова-то они говорят правильные, все сплошь бессребреники. Только у тебя «в кармане — вошь на аркане», а у них… За лоха тебя держат, за дурня бессмысленного. Полёгай кису, Чимахай. К чему слова, когда вот: серебришко обманное — руку тянет.

Не тебе серебро дадено, не проповеднику, не бесогону. Ему — отравителю, лжецу.

– Садись, рассказывай.

Рассказ Чимахая был неровен, петлист… Он не знал с чего начать, прыгал по деталям своего пребывания в монастыре. Перешёл к подготовке этой миссии… и снова вернулся к своему послушничеству.

Забавно: его научили говорить. Но не научили рассказывать. Он может яростно проповедовать, обличать. Есть накатанные трафареты. Как словарные, так и интонационные, мимические. Его сносит в стиль «вероучителя», с обильным цитирование «Святого Писания», «отцов церкви», но моё:

– Не надо «Апостолов», не надо Иеремию. Сам. Скажи своими словами.

мгновенно останавливает поток красноречия. Сбивается, блеет. Замолчал.

– Ты понял что случилось? Тебя подставили. Тобой прикрылись. Ты — отмычка воровская, муть в заводи, чтобы рыбку поймать. Не за-ради веры христовой, не для света воссияния, а для злодейства исполнения. Обман, Чимахай. Как у той ведьмы, у «цапли», было. Лжа, воровство. И ты той лжи — наконечник острый.

* * *

«Блин» затих. Только слюна через губу течёт. У уже мёртвого монаха.

Забавно. Я только что убил человека. Ни за что — он ничего против меня не совершил. А кое-какой обман братии… Разве я сторож монаху православному? Да и, наверняка, у него было благословение на этот подвиг.

Я убил человека в тот момент, когда всыпал ему в рот ложку мышьяка. Не только до преступления, но даже до обнаружения улик, указывающих на преступный замысел.

Просто — не понравилась морда, показалось подозрительным поведение. Исходя из своих, нечётких, весьма возможно — ложных, представлений предположил, что он — «комиссар». И что он знает истинную цель миссии.

Любые его вздохи, суета и переживания — могли иметь вполне мирное, вовсе не диверсантское обоснование.

Если бы он не признался в задании: «извести Ваньку-лысого» — я бы считал, что убил невинного человека? Обман христовой братии — не преступление передо мной. Горсть мышьяка, горсть серебра, епископская грамотка — не улики.

Следовало подождать, пока он сыпанёт яду мне в щи?

Если бы он не признался, я бы мучился от «невинной души погубления»? Ночей бы не спал, молебны покаянные отстаивал? «И мальчики кровавые в глазах»? В смысле — «сосипатры».

«Признание — царица доказательств»? И всё? И расстрельная команда — уже не убийцы, а суровые рыцари справедливого возмездия?

Мы, попандопулы, много проще сталинских судилищ. Даже «особые тройки», сотнями тысяч отправлявших «врагов народа» на расстрел, действовали с бОльшим уважением к закону.

Мы проще Ивана Четвёртого, называемого Ужасным. Он казнил своих противников, но потом каялся. Осознавал, что совершил преступление, грех смертный. У него была совесть.

Не у нас.

«Пришёл, увидел, победил» — для цезарей. Для нас: «увидел, предположил, казнил». — Чего переживать? Они ж туземцы. Показалось — враг. В расход его! По нашему чутью. Исконно-посконному. Классовому, национальному… Тут особо извращённая форма — по попандопулопинскому.

Геймеры. Ценность своей жизни — ещё как-то… «Другой не будет никогда». До перезагрузки. Остальные… А сколько маны мне будет с его смерти?

Мы не в игре. Где всех чужих надо «мочить». Мы в жизни. Где «чужие» — мы. Где мы не можем, по сущности попадизма, понимать туземцев. Влезть в их мозги и души. Не дано. Не от рождения — от «вляпа». Аутизм попандопулы, отягчённый незнанием стереотипов.

Наше «хорошо» здесь — часто тяжкое преступление. Когда Вышинский — вершина гуманизма: он хоть признания требовал. А мы просто бежим по этой альтернативной жизни.

Как один мой приятель:

– Бегу, вижу: хам.

– Ну и?

– Подбегаю и бью в морду.

Следует, наверное, добавит, что приятель — КМС по карате в тяжёлом весе.

Всякое попандопуло — преступно. Своей деятельностью оно нарушает законы «принимающей стороны» — социума «вляпа». До такой степени, что, по действующему здесь закону, заслуживает немедленной «высшей меры». «На поток и разграбление» — многократно.

При этом попаданец — преступник и по законом «своей родины», мира «старта». С тем же вердиктом, если без моратория.

Коллеги, у вас есть опыт «преступления законов»? Любых — государственных, воровских, моральных…? — Готовьтесь, тренируйтесь — вам в этом жить. Ежедневно. Любые законы — не для вас.

Кроме, конечно, закона сами знаете какого Исаака.

И будьте уверены, что, в случае вашего успеха, от вас будут проистекать «обвинительный уклон», «неправосудные решения», «казни неповинных»… В таких объёмах, что практика «р-революционных трибуналов» покажется детской игрой в песочнице.

Мемуары начальников расстрельных команд почитывали? Что у них с психикой происходило — запомнили? Ищите симптомы у себя. И учтите: палачам было легче — они чужие решения исполняли. Вы — свои.

* * *

Суть миссии монахов — понятна. Непонятно кто что в этот супчик добавлял. А надо знать. Не во всяк день у Гнедка чуйка сработает, и он привезёт меня в нужное место. Таможня может оказаться не столь дотошной, форма может быть более изощрённой. А откушать мышьяка или чего сходного… не хочется. Надо «обратиться к первоисточнику» и «придавить в колыбели».

Лучшая защита — нападение. Надо знать — на кого.

Внешний уровень миссии публично провозглашался Кастратом при благословении «на дело». Средний, тоже публично — игуменом Свято-Георгиевского монастыря. Правда, без перспектив будущего торга за новые земли между епископами.

Упор для Чимахая и его товарищей делался на проповедничестве в языческих племенах, на изгнание местных божков, которые для христиан — разновидности бесов диавольских. Этот оттенок чертовщины и обосновывал участие в походе монахов-бесогонов. Для окормления уже крещённой паствы такие мастера не нужны.

Вот если цель — силовая поддержка «комиссара» при ликвидации «объекта», то ребята типа Чимахая, при использовании «в тёмную» — уместны.

Странно, что никто не обратил внимание на несоответствие между заявлениями епископа и игумена. У первого цель — «свои люди, окормление», у второго — «чужие бесы, изгоняние». А вот третья цель: «Ванька-лысый, отравление»…

Когда я задал прямой вопрос:

– Сколько получил монастырь за ваши головы?

Чимахай взвился. Понёс с пеной у рта о братстве во Христе, о чистоте душ и кристальности помыслов… Потом… что-то он видел, что-то слышал. Теперь сложил.

– Да ладно. Продали тебя. Как холопку сисястую. Употребили дуру бессмысленную. Дурака. Ты думал: идёшь крест в пустынях языческих воздвигать. А цель-то была — Ваньку-лысого в гроб положить. Только посылальщики ваши… дурковаты. И с верой христовой не в ладах.

– Неправда! Игумен наш — святой человек! За веру — воитель!

– Значит — святой дурак. Или — купленный. Про то, что мне Богородица щастит — широко сказывают. Про плат мой… ты сам видал. Ну и куда хоть какому игумену против Царицы Небесной? Или вас просто на убой погнали? Досадили властям чем-то?

Чимахай глубоко задумался, угрюмо смотрел в землю, вспоминал, наверное, прошедшие четыре года, кому он на мозоль наступил, какие правила, монастырские, церковные, княжеские… нарушил.

Пару раз порывался от всех этих… открытий — отказаться. Вообще!

«Фигня! Неправда! Выдумки!..».

Я молча протягивал ему елейник.

«Откушай дитятко».

Хочется крыть, очень хочется. А — нечем. Вот оно — перед глазами, в ручках-ручёнках. Не словесное — материальное. Опровергнешь? Скушаешь? Или — примешь «мою правду»?

Лицо его злобно перекосилось:

– Назад пойду. Вызнаю доподлинно. И взыщу. За обман.

Это — хорошо. Это — «придавить в колыбели». Но… нынче нереально.

– Вернёшься. Вызнаешь. Взыщешь. Не сейчас. Сейчас — они власть. Ты им — довидчик неудобный. Прирежут. Или вон — порошку подсыпят.

Я кивнул на отставленный в сторону елейник. Очень… наглядное пособие. От всего можно отпереться. Грамотка — не так поняли. Киса — жадюга хитрая. Но не вор же, не душегубец! А вот спрятанный в церковной утвари смертоносный порошок… Смертоносность подтверждена валяющимся слюнявым трупом. Наглядно и… наносно? Нанюхно?

– Не убережёшься. И спутники твои, братия. Что с ними будет? Их ведь тоже… под нож.

Спутники Чимахая, потрясённые внезапным принудительным очищением кишечников, поглядывали на нас с крыльца избы, постепенно свыкаясь с новым для них чувством «бездерьмовости».

Не надолго. Но — запомнится.

– Назад идти — правды не сыскать, а голову сложить. А более идти тебе некуда. По Руси бродить бестолку?

Я пытался представить себе его будущее. Как-то… не складывается.

– Был у тебя монастырь. Он тебя продал. Был у тебя епископ — он тебя обманул. И остался у тебя один Иисус Христос… А, ещё Пресвятая Богородица. Да аз, грешный.

– Ты?!

– Я своих людей не продаю. Своих людей, Чимахай. Ты — мой человек?

* * *

Напомню: в средневековой Европе есть клятва вассальной верности — «оммаж». Восходя к ритуалам ещё древнеримским, она породила несколько форм. По-разному обеспечивался телесный контакт между сторонами, разные слова они произносили. Но всегда вассал говорил сюзерену:

– Я — твой человек.

Именно эти ритуальные звуки, произнесённые королём Английским Эдуардом Третьим, вставшим на колени и вложившим свои руки в руки короля Франции Филиппа Шестого 6 июня 1329 года, позднее столетиями вспоминали французы, рассуждая о лживости англичан.

Оммаж бывал не только рыцарским. Известны унизительные формы, использовавшихся для принуждения подчиняться. При этом, очень жестком, с ярко выраженным «подчинительным» элементом, оммаже, упомянуты веревка или ремень.

Оставим клятвенные садо-мазо европейским рыцарям и их прекрасным дамам. Мы оба понимаем: Чимахай добровольно передает себя «в мою волю». Элемент «вверения» — обязателен. Древнейшее название оммажа — коммендация — восходит к римскому обычаю препоручения себя — старшему и сильнейшему.

Встать на колени, вложить руки, произнести слова… Экая фигня! Да мы, в нашем либерально-демократически-прогрессивном…

Там — да. Здесь это — навсегда. Оммаж не мог быть принесен в качестве обязательства служить какой-то определенный срок — пожизненные отношения зависимости.

Я не требую от Чимахая чего-то унизительного. Верёвки, ремешки… мелочь мелкая, дешёвые игры с живым мясом в его краткосрочном пребывании в мире дольнем.

Я требую всё. Весь комплект — тело, разум, душу. Волю. И он, зная меня, это понимает.

«Мой человек» — только мой. Не «божий». Никто в мире, ни Иисус, ни Богородица, ни ангелы небесные — не смогут перебить мой приказ своим.

«Вестовые» — будут. Епископ, игумен… Они-то и донесут «мнение из высших сфер». Я, наглый ерник-атеист — уверен в «испорченном телефоне». Не Чимахай.

Отказ от «слова божьего» в пользу «слова лысого»… Уровень такого «вручения себя» — представляете?

Нужно пройти смерти родных, гибель общины, пожить под прямым управлением «высшей силы» в форме «цаплянутой ведьмы». Нужно пережить новое крушение общины от моего набега, гибель своего прежнего «идола». Нужно своими глазами увидеть, своей душой прочувствовать разговор двух душ — человеческой Ваньки-плешивого и чудища лесного — князь-волка в глухой лесной ночи на воровской заимке. И не испугаться — захотеть. Такого же. Себе. Нужно отринуть суету мирскую, пройти обучение «бесогона», получить опыт выявления и низвержения «ложных пророков» и «бесовских отродий». Нужно «воспылать огнём истинной веры», воодушевиться «на подвиг праведный», исполнять волю «пославшего мя».

И вновь убедиться в лживости. В обмане иереев и архиереев, наполненных благодатью божьей, уста которых изрекают волю Всевышнего.

Нужно раз разом искать, находить и вновь утрачивать смысл жизни, смысл существования в этом мире.

Нужно очистить в себе веру от… от всего. От наносного, изобразительного, ритуального, привычно-ассоциативного, организационно-административного… Оставить «голые» сущности. «Разложить по полочкам». И, выбрав необходимое себе — не попу, не Христу — самому себе! — проверяя на каждом шагу «на укус», «на вшивость», «на благо и разум», последовать своей дорогой. Которая, наверняка, будет иной, не общепринятой.

Не потому, что ты так сильно вспзд… Да, именно это слово, которое с пятью подряд согласными. А потому, что выбор своего пути — тяжкий труд. Человечеству, в массе своей, не свойственный. «Как все — так и мы» — легче.

Автобан хомнутых сапиенсов. Многополосная магистраль душ.

Это — нормально. «Все так живут». Соблазняются. Блестят. Глохнут. Добровольно.

«Верить нельзя никому. Мне — можно».

Сколько раз нужно пережить «личную катастрофу доверия», чтобы понять «матрёшку смыслов» этой фразы? Ты, Чимахай, уже вдоволь наелся обмана людей? — Тогда поверь. Не мне — себе.

И ты пойдёшь со мной, с «нелюдью».

В чём сила, брат? — Сила — в правде.

В моей правде, которая стала твоей.

Богоискательство, богостроительство… У нас это, как городки или лапта — национальные виды спорта.

* * *

– В бога-то верить… позволишь?

– Да. Там, так и тогда, когда… позволю.

– Э-эх… Я за тебя молиться буду. Чтобы Господь через тебя… силу свою являл. Да. Я — твой человек.

«Таможенник» отлежался и выздоровел. Получил мою публичную благодарность и повышение в чине. Его пример воодушевил коллег, и они с совершенно волчьим азартом накидывались на хотули приходящих.

«Блина» отпели и закопали, серебро и мышьяк — оприходовали. Точильщик и Драгун по-расспрашивали монахов. Некоторые элементы из монастырских методик оказались полезными. Типа: надави на глаз. Если не раздвоится — глюк. А если «да», то… надо смотреть.

Мы потолковали с Точильщиком, и начали собирать «информационный мусор» о связях между «бесогонами» и «потьмушниками». Здесь не было каких-то громких операций по засылке или перевербовке. Просто смотрели внимательно. Через четыре года, когда суздальские, смоленские, черниговские… заплелись в Киеве в косу не расплетаемую, я имел представление — кто как может «ужалить», как с кем разговаривать.

Через три дня Чимахай чуть не убил Аггея. Пришлось разводить «драчунов христолюбивых». Я дал Чимахаю с сотоварищами лодку, мальчишку-картографа и отправил вверх по Волге. Приводить тамошних жителей на путь веры истинной. Одного из его спутников убили язычники, второго — христиане. Картограф сумел сбежать, Кострому сожгли. Сам он чудом спасся.

У Чимахая сложилось в душе какое-то… очень воинственное православие. Он предлагал всем встречным уверовать в Христа, Троицу, Богородицу. Отказавшихся — убивал. Его тоже пытались убить. Он был силён, искусен и подозрителен. «Попытчиков» — хоронили.

От согласившихся требовал исполнения базовых ритуалов и жизни «по правде». Не исполнявших… наказывал.

Во многих случаях его «правоприменительная практика правды» была близка моему ощущению «правильно». Например, насаждение «нестяжательства». Особенно — в церковной жизни. Вдоволь натерпевшись в детстве от «ведьмы», пройдя «школу бесогонов», выжив в походах в дебрях лесных среди язычников, он ничего и никого не боялся. Громко возмущался иереями «Святой Руси», их многостяжанием, немилостивым отношением к своим ближним, сребролюбием: «Многостяжание далеко устраняет нас от иноческого завета, делает преступниками своих обетов». И взыскивал за это беспощадно. Потом — и с моей помощью.

Именно от него я впервые услышал «правило трёх вин»: церковник, совершивший преступление, должен быть наказан втрое. За само деяние, за дурной пример, показанный пастве, за бесчестие, причинённое почивающей на нём благодати божьей.