Когда все разошлись, Николай задал свой, ставший уже стандартным вопрос:

– Куда я всё это дену?

Умница. Уже понял. Обошлись без глистообразных медведей с хрустальными бусами.

* * *

Мы получили от Боголюбского почти всё «железоделательное дерьмо» Суздальского княжества. Не смотря на все визги тамошних вятших, купчиков и примкнувших, Боголюбский своё обещание выполнил.

Другой бы князёк пошёл навстречу народным чаяниям:

– Зверю Лютому — ничего кроме верёвки намыленной да топора острого!

Но Боголюбский чётко движется в сторону самодержавия. «Моё слово — закон». Он слово дал и «вопль массы народной»… акустическое явление. Не основание для государственных решений.

Князь-то у нас того… Клёвый пацан — за базар отвечает.

Итого: три учана отходов, четыре тысячи пудов металлургического шлака. С содержанием железа на уровне 50 %. Мы его обогащаем и выводим за 90 %. Сама печка выплавляет примерно 80 % из имеющегося.

Вывод: будет полторы тысячи пудов металла.

Напомню: вся годовая выплавка Суздальского княжества — тысяча. А там населения — шестьсот тысяч душ.

Печка завалилась? — Очень не хорошо. Но Николай прекрасно понимает: меня это не остановит. Через пару недель печку поставят заново, лучше прежнего. Прогреют, подготовят. И мы вгоним её в непрерывный режим. Когда 50 пудов железа будут каждые 12 часов.

Каждые!

Через три недели такого «трудового героизма», а по сути — намёка на нормальную технологию, у нас кончится Суздальский «мусор». И что тогда? Не в смысле: что грузить в печь. В смысле — куда девать «пирожки»?

Напомню: норма потребления железа в эту эпоху — от полуфунта до фунта на человека. На жизнь.

Под властью Всеволжска, нет и тридцати тысяч душ. Большинство — лесовики. Которым железо не нужно. У мари, например, после их потерь последнего года, железа в избытке — осталось от погибших, своих и унжамерен. «Избыток» — по их собственным, сиюминутным представлениям.

Слитки, чушки — не нужны никому. «Шеломы» — обжатые молотом крицы из варниц — ходят внутри своих земель. Недалеко.

«Сертифицированный товар от сертифицированных поставщиков».

Нужны готовые изделия. И для своих, и на экспорт. «Полный цикл». Включая поковку, штамповку, закалку и заточку.

* * *

– Та-ак. С водозабором придётся погодить. Прокуй соберёт нашу турбину с бабой и накуёт чего надобно.

«Потребности народные» — водопровод — отступают перед потребностью индустриальной — штамповкой. Однако есть надежда: следующую турбину Прокуй сделает сильно быстрее, чем первую.

Потому, что у нас решилась главная проблема средневековой металлургии — есть куски достаточно однородного металла. Однородного! А не скачки типа: 2 см в сторону — в 2 раза по твёрдости. И, конечно, уже наработан инструмент. Одни его бронзовые зеркала для балансировки валов чего стоят!

«Следующая» будет не одна. Мне нужен двигатель для водопровода, для металлообработки, для «фурункулёра», и, наверное, для воздуходувки. А ещё я в Боголюбово захотел аэросани… и катер… и паровой требушет… и первый самолёт Можайского — на пару летал и….

Спокойно, Ваня, только спокойно. Где твоя личная губозакатывательная машинка?

Одновременно, штампы-то сменные, наштампует нам много всякого простенького, в хозяйстве полезного….

– Чего?! Чего надобно?! Ты когда «надобное» считал?!

Факеншит… И правда.

Прикинули.

Из известного слогана:

«Экономика должна быть экономной»

я больше нажимаю на первую половину: «Экономика — должна быть!».

Вторая часть — «быть экономной» — получается автоматически, от нашей общей нищеты и неустроенности.

Крестьянский двор со всеми нашими инновушками, прежде всего — с печной гарнитурой, плугом и литовкой, укладывается по железу в полпуда. Это вдвое-вчетверо больше обычного «святорусского». При ожидаемой тысяче дворов новосёлов — полтыщи пудов. За глаза и выше крыши. Индустриальный сектор — столько же. Вояки в этом счёте — просто незаметны. Всего — две трети ожидаемого железа из «Суздальского мусора». Излишек — полтыщи пудов. Два стотридцатых зилка. Это что — сильно много?

– Николай, что ты бесишься? Продашь.

Он аж захлебнулся. Начал руками махать, губами мало не пузыри пускать. «Тыр-пыр» — лесной голубь по-эрзянски.

Потом хлебнул кваску, успокоился, перекрестился троекратно на святые иконы:

– Продать можно тому, кто хочет купить. С Русью у нас торга нет. Булгар — не купит наше железо.

Волжская Булгария плавит железо из каменных руд. Русское, из болотной руды — не берут. Причина — избыток фосфора. Об этом избытке в 16–17 веках писали иностранцы. Следствие — хладоломкость. Южан, типа хорезмийцев, это не волнует. А вот сами булгары… избегают.

– Даже если Русь это железо примет… Ваня, ты ж сам считал — на всю Русь в год — десять тысяч пудов. А у нас с одного раза — полста! Ты ж сам говорил: десятая доля избытка товара на рынке — торг останавливается! Ты что делаешь?! Ты же Русь — всю! — в труху рушишь!

«Нашему бы теляте — вашего волка съесть». Большая часть нашего железа — внутреннее потребление.

Но он — прав. Умён Николашка, умён. Способен к предвидению даже в нестандартной ситуации.

Сижу, смотрю в его злые и, одновременно, панически испуганные глаза. И сам начинаю заводиться. От… размера проблемы.

– Делаю? Я делаю должное. Восстановим печку и закончим с этим «мусорным» железом. К тому времени пойдут дожди, по воде привезут железо болотное. С рудных полей от верховьев Ватомы. Сколько… Считай — ещё столько же. Треть всего русского железа — здесь. И ещё рудные места есть — я знаю где. Плавить будем — каждый день, круглый год. Железный рынок на Руси — рухнет. И не поднимется. Отсюда, со Стрелки, пойдёт втрое больше, чем всё русское железо. Тамошнее… отомрёт. За ненадобность.

– Ваня! Это ж люди! Это ж тысячи семейств! Ведь им же жить не с чего будет! Ведь по миру ж пойдут!

Улыбаюсь. Всё злее, чуть показывая зубы, чуть вздрагивая губами над кончиками клыков. Злюсь. На себя. На этот мир. На безысходность ситуации. На тысячи людей, которым я сломаю жизни.

Как это не ново! Очередные луддиты…

Ванька-прогрессор. Терминатор. Хренотипический.

За милостью — не ко мне. Не в ту кассу встали.

– Пойдут. Туда им и дорога. Ходить по миру. По собственной глупости. Умные — другое ремесло делать будут. Кто ко мне придёт — поставлю в работу. Бестолочи да лентяи… Разве я сторож народу русскому? Мы — вольные люди.

Николай прав: тысячи семейств на «Святой Руси» потеряют существенную часть своего дохода.

* * *

В средневековье мало кто из ремесленников живёт исключительно с ремесла. У каждого — своё хозяйство, хлев со скотом, кусок покоса, надел земли. Самые успешные, наиболее специализированные — больше всего и пострадают. Не только плавильщики. Куча народа вокруг них: рудосборщики, углежоги, возчики.

Достанется и кузнецам. Не всем: оружейникам, например, прибыль будет — я не собираюсь делать оружие для вятших, а цены на сырьё снизятся. Или, к примеру, замочники — слишком замороченное изделие, частичное омеднение, трудоёмко — мне не интересно. А вот серпы и косы, топоры, ножи, иголки… массовые продукты для моего кузнечного пресса — милое дело. Большинство людей, кто с этого жил — впадут в нищету. Или поищут себе другие источники дохода.

В «Святой Руси» различают полтора-два десятка кузнечных специальностей.

Серпники-косники, ножовники, секирники, гвоздочники… отпадут. А, например, бронник, шлемник, щитник… наоборот — будут процветать.

Щитники нынче вообще выходят из металла. Есть в Новгороде Щитная улица. Из тамошней рекламы:

«Имеем дома материал: древо, кожи, клей и можем за малу цену, а со многою пользою щиты делать».

Пока на «русский миндаль» ещё ставят умбоны, оковки. Но в ближайшие тридцать лет объёмные металлические части из щита уберут.

Кузнецы-универсалы в боярских усадьбах будут кушать и дальше. Боярин такого кормит, потому что свой — вдруг понадобится.

Кузнецы в глухих местностях. Не побежит крестьянин чинить жёнкин серп за полста вёрст — пойдёт к соседу. А вот новый — купит в городе. Мой, стальной. И от этого многим сельским кузнецам придётся «закрывать лавочку». И доход уходит, и мастерство менять надо: почти все изделия на «Святой Руси» составные — стальное лезвие в железном корпусе. Операции «наварка», «вварка» — отпадут.

Точно не скажу, но пять-десять тысяч семейств по всей Руси моя печка — сдвинет.

«Жертвы прогресса».

Мужичок, который «в свободное от основной работы время» — между севом, покосом и жатвой, вышел на болото, наковырял там руды, вдруг обнаружит, что его труд — не нужен. Вот лежит во дворе это дерьмо комковатое и… и лежит.

Обозлится. Выместит свою обиду на жене, на детях. Морды набьёт, за волосы потаскает. Но дерьмо-то… никуда не делось. А без него — не свести концы с концами. И ты, дядя, вдруг стал бестолочью. Несостоятелен. Как глава семьи — не можешь обеспечить прокормление домашних.

Проходили. После развала Союза.

Дядя будет нервничать, пить, бить с тоски домашних и соседей. Сдохнет. Вдова и сироты пойдут по миру. Кому-то повезёт. Возьмут в батраки, в прислугу, в холопы. Остальные… смерть в канаве, в горячечном бреду под осенними дождями — благо. Хуже — когда оголодавшие волки живьём в лесу рвут.

Типовой вопрос русской интеллигенции: «кто виноват?».

Ответ? — Несколько… не типичный для интеллигенции.

Я.

А ведь просила меня мама!

– Ванечка, всякое твоё слово — лишнее! Веди себя прилично, интеллигентно!

Простите, маменька, не могу.

Я лишаю людей источника средств существования. И все последствия — на мне. Их вдовство, сиротство, нищета, ранняя смерть…

Альтернатива? — Не делать этого. Не пытаться обжелезить всю Россию. Пусть дохнут, как дохли. По сто тысяч детских трупиков в год. Зато душа моя — чиста и непорочна. Для верности — помолиться и причаститься.

«Да весь мир познания не стоит… слезок ребеночка…».

Фёдор Михалычу — верю. Только ведь «слёзки» — и с той, и с другой стороны. И у тех кто умрёт от этой моей «бля…», и у тех, кто помирает от её отсутствия. Что важнее: уменьшение общей суммы? Или — именно в вот этой группе — углежогов, рудосборщиков…? Или — личное участие в изменении баланса «слёзок»?

Попандопулы! Понимаете ли вы, что наша деятельность хуже нарезки свежего лука? От нас не просто плачут, от нас — умирают. Вы, лично, готовы видеть, как ваши предки, русские люди, мрут от вашего «прогрессизма»? Как мухи в первые холода — трупики россыпями.

Мрут от голода, от нищеты. Повсеместно. «В полях под снегом и дождём».

Заплакать, закрыть глаза и убежать в стенаниях?

Они будут сопротивляться. Будут бить торговцев, моих и своих, кто привезёт моё железо. Будут буянить или умолять власти. О протекционизме, о том «чтоб было как раньше». Увы, печка — заработала. Что прогорела — фигня. У меня хватит упрямства сделать эту «бляу…» — постоянным элементом пейзажа «святорусской» жизни. А вам — из этой жизни придётся уйти. Технологически, социально или совсем, физически — ваш выбор.

Прогрессизм эз из. Изменись или сдохни. Делайте свой выбор, господа-соотечественники.

«Вы — свободные люди».

* * *

– Господь всемилостивейший! Спаси и помилуй! Что ж это деется?! Ведь ты всё… будто пожар лесной… всё снесёшь, всё сожжёшь… Ведь я всю жизнь — торговал. Хитрил, убеждал, улещивал… Нюхом ловил, намёком понимал… А теперь… Это ж не торг! Это ж… будто ледоход — всё своротит, вывернет! К чему таланты мои, умения редкостные, коли ты весь русский торг… словно ураган прошёлся… всех нынешних торговцев, кого я знаю, с кем дела вёл, за столом сидел… всех в нищету, на паперть, христарадничать, милостыню просить…

Николай смотрел на меня с ужасом. Как-то я с этой стороны… А ведь он прав: кроме несколько тысяч семейств, которые существуют с изготовления и обработки чёрного металла, есть с сотню семейств, для которых торг железом — основная специализация.

Николай плачется не только о ремесленниках, которые продают продукты своего труда в своём селении, о коллегах — купцах, которые возят эти изделия по Руси и за её пределы.

Это немногочисленное, довольно устойчивое, «насквозь знакомое» сообщество. Большинство — наследственные. Занимаются этим бизнесом целыми родами, несколько поколений. «С дедов-прадедов». Они в этом — «собаку съели». «Железную собаку». А не, к примеру, «полотняную».

Купцов-универсалов — мало. Куда меньше, чем, например, кузнецов-универсалов. И переменить область деятельности, перейти, к примеру, в верёвочники (торг верёвками) или восковики (торг воском) — крайне тяжело. Нужно начинать снизу, с младшего приказчика, нужно заново пробиваться на рынок, подлизываться и кланяться матёрым торгашам, прислуживать на подхвате, проситься в долю, набивать шишки…

Николай — из универсалов. Дальние купцы, «заморские гости» вынуждены работать с более широкой номенклатурой товаров. Далеко не все, но больше, чем купцы местные. Так — диверсификацией — уменьшают риски непредсказуемости удалённого торга.

Хотя он сам из «ткачей» — по тканям, но многих «железячников» — знает, как-то общался, торговался. Он «умеет найти подход», «выбрать момент», «показать товар лицом»… Все эти отточенные таланты, накопленные знания, устоявшиеся связи… Часть его личности, его жизни… — в труху. Репутация, которую он зарабатывал годами. Иногда — в ущерб сиюминутной выгоде.

Кого из «железячников» ты знаешь в Орше? С кем из них как разговаривать? К кому с пивом идти, к кому — с бражкой?… — Стало не надо. Пошёл «снос по площади». Если из его знакомых в этом бизнесе уцелеет один из десяти — уже много.

Отпадает нужда в куче специальных знаний. Ты можешь отличить хорошую косу по звону? — Не надо. Оно все одинаковы. Ты знаешь куда и как смотреть, чтобы оценить качество наварки лезвия на топоре? — Не надо. Лезвия не навариваются. Стандартизация, унификация. Весь рынок изделий — мои изделия. Одинаковые. По моему ГОСТу.

Конечно, остаются игры с транспортными расходами, хранением, с «объегориванием» партнёра или конечного покупателя. Но куча вариаций товара, поставщика, изготовителя — большая часть профессиональных, интеллектуальных, душевных проявлений конкретного торговца — пропадает. Не просто «здесь и сейчас» — навсегда, в масштабах «всея Руси».

Это всё — пока не «нынче к вечеру», не в «любом-каждом домушке». Есть и долго будут разные… отдельные случаи. Но это — мейнстрим. Который накатывает на всю страну. Навсегда. Неизбежно. Неотвратимо.

А по сторонам — ошмётки. Брызги. «Щепки летят». Из вытолкнутых, выдавленных. Скулящих и шипящих. Уцелевших. Сумевших выскочить из-под волны. Волны научно-технического, переходящего в социально-экономический и, неизбежно, политически-мордобойный. Прогресс, естественно.

Это — люди. С их чувствами. С их ненавистью, злобой, проклятиями, которые, взамен прежнего приязненного, дружелюбного отношения, обрушатся на наши головы. На его голову — в первую голову: ему продвигать товары на рынок.

Николай это понял. Ощутил громадность последствий нашей «бляуфены». И впал в панику.

– Эх, Коля-Николаша… Или забыл прозвание моё? «Зверь Лютый». Или ты мне плакаться вздумал? Вспомни, как мы с тобой повстречались. Как я тебя, всего в кровище, на дороге подобрал. Как от родни твоей спасал, как ты ко мне в закупы пошёл… Нас с тобой — судьба свела. Воля господня. Ныне увидел ты плоды дел наших. Чуть заглянул за край дня сегодняшнего. И — струсил. Я тебя не корю. Мне и самому страшно. Русь — всю! — на рога поставить… боязно. Только я со своей дороги не сверну. Как не сворачивал и когда тебя в крови под разбитыми возами нашёл. Как пугал шишей лесных, твою камку из них выворачивая. А ведь могли и голову оторвать… Хочешь уйти — неволить не буду. Подарков дам достойных. Хочешь на землю осесть — дам дом. Хочешь спокойной службы… дам место тихое. Ты для себя реши — чего ты хочешь. А надумаешь со мной остаться в ближниках, взять на душу… моих дел долю — тогда держись. Я ведь свернуть со своего пути не могу. Хоть бы и Сатану повстречаю — его же вилки ему в задницу загоню, а тебя, бедного, погоню к чертям в пекло — об сковородках торговаться.

При упоминании Сатаны Николай широко распахнул глаза и начал часто креститься. Однако картинка возможной торговой сессии в преисподней его несколько отвлекла. Особенно, при попытке представить себе аукцион «по Гарварду» в исполнении чертей, бесов и демонов. Тут такие интересные варианты прорисовываются…

Он вспомнил, где находится и чем занимается. Попыхтел, посопел. Принял стопарик сорокоградусной «клюковки» на пару со мной. Покрутил кусок «чугуния», который я таскал в кармане.

– Э-эх… Куда я от тебя денусь? Тута я весь, Ваня. В воле твоей.

– Вот и славно. Теперь прикидывай. Как будем «ставить на уши» всю «Святую Русь». И — не-Русь. В ту же позу — само собой.

«Попаданец — глаз урагана». Я ощущал это с самого начала. Но — на личностном, человеческом уровне. Здесь это ощущение было озвучено и обосновано применительно к сообществу. К железоделателям, к кузнецам, к Святой Руси в целом.

Прогрессор — всегда разрушитель, терминатор. Тот, кто обрывает одну линию развития и, если повезёт, начинает новую. «Линия» — не царапина на песке — жизни тысяч людей. Им всем — от этого больно. Страшно, голодно, обидно… Потом-то… Но «потом» — будут другие люди. Может быть — их дети или внуки. А вот этим, живущим сейчас — муки, несчастья, страдания.

Мы, попаданцы, несём в миры «вляпа» — боль и ужас. «Всадники Апокалипсиса». Втягиваем в эту «скачку страха» — своих новых друзей, близких. Превращаем их в «пособников терминатора». Не все это понимают. Не все — согласны понимать.

Николай — смог. И понять, и осмелиться.

Не надо думать, что выплавив полста пудов чёрного металла, мы решили наши проблемы в этой части.

Скорее наоборот — проблем стало больше. Одно литьё железа чего стоит. Нету такой технологии на Руси!

Игры с тиглями. На «Святой Руси» цементацию в тиглях ведут. В Новгороде — прямо в обычных круглых горшках. На Кубенском озере — в каких-то подпрямоугольных. Почему? Что к железу добавляют? Теофил — даёт пяток разных рецептов, Бируни — других.

У нас есть кузнечные горны, но нет вагранок.

Рассказываю ребятам — что это такое, на самом простом уровне: 5 аршин высоты, аршин нижним диаметром, слабо сужающийся к верху цилиндр.

«Площадь суммы всех сопел должна относиться к площади сечения вагранки, как 1:80».

Факеншит! Откуда это?! Я ж вагранку-то реально только один раз в жизни видел!

Довольно беспредметный разговор о легировании. Никель, хром, молибден… Здесь — пустые слова. Здесь нужно сказать типа:

– На Волчьей горке с полуночной стороны лежит красный камень. Выломать, растереть, обжечь.

И всем будет хорошо. Никелировано. Или, там, «молибденнуто».

* * *

Близ Дамаска существовала гора, состоящая из самородного железа с примесями углерода (около 1 %) и вольфрама (8–9 %). Природнолегированная сталь, из которой местные мастера выковывали мечи и сабли.

Император Диоклетиан в конце III в. приказал построить в Дамаске главные оружейные мастерские римской армии. Вплоть до конца XIV столетия в Дамаске изготовляли лучшие в мире оружие и доспехи.

Увы, легирование — не по моему сегодняшнему тезаурусу.

* * *

Миленькое рассуждение об азотистых сталях. На основе саги о древнем кузнеце от Якова и некоторых других примерах использования различных видов дерьма в металлургии.

Из существенного: диаграмма состояния железо-углерод. Феррит, аустенит, цементит…

«Влияние на механические свойства сплавов оказывает форма, размер, количество и расположение включений цементита, что позволяет на практике для каждого конкретного применения сплава добиваться оптимального сочетания твёрдости, прочности, стойкости к хрупкому разрушению…».

Всё понятно? — Мои… открыли рты. Для лучшего проникновения знаний. Куда-то… Наверное — в кишечник.

Сама мысль, что чёрные сплавы состоят из зёрен, что эти зёрна даже в одном куске — разные, что у них есть граничные слои… что там есть графит то хлопьями, то пластинами, то шариками…

Показать нечем. Шлиф можно протравить, но показать… нужно увеличение от сотни крат.

Идея, что свойства металла зависят не от его состава, но от невидимой структуры — казалась моим металлургам странной. «Чего не вижу — того и нету». При том, что всевозможные булаты и дамаски, у которых слои видны невооружённым взглядом — знакомы.

«Вижу, но не разумею».

Не ново: так же думали и европейские металлурги середины 19 века.

Меня манили златоустовские булаты. Будучи по составу чугунами, булаты не уступают по ковкости низкоуглеродистым сталям, существенно превосходя их по твёрдости после закалки.

Придётся Прокую повторить опыты Аносова. С применением микроскопа в металлургии. Когда «мелькоскоп» сделаю. Левши-то у нас на Руси — завсегда. Но разглядеть структуру цементита… вряд ли.

Индийский рецепт «прямого» получения булата сорта «акбари» из руды — надо попробовать.

В тигель вместе с древесным углем и флюсом засыпать смесь мелких частиц двух руд — бурого (две части) и магнитного (три части) железняка. Металл из частиц разных руд восстанавливается с разной скоростью. Восстановившийся первым металл за время плавки (около суток) успевает сильнее науглеродиться от контакта с древесным углем и расплавиться, а выделившийся из трудновосстановимой руды остаётся менее науглероженным.

Попробуем. Как магнитный железняк найдём.

Надо бы двухванные печи поставить. У них производительность в 2–4 раза выше, чем у мартена, а расход топлива в 10–15 раз меньше. Но нужна продувка кислородом. Разделение воздуха… Факеншит! Не сейчас!

У нас уже были довольно прочные печки, шли приличные огнеупоры с добавлением графита, мы активно играли с тигельными процессами. И со стеклом, и с металлами. Собственное железо позволило полностью обеспечить существующие кузнечные горны. Как в самом Всеволжске, так и в растущих городках: Усть-Ветлуге, Балахне… Стремительно росла металлообработка. И объемами, и разнообразием. Скачком развивалась стекольная отрасль.

Раздавались молодожёнам и продавались насельникам прялки-самопрялки. Запустили и непрерывно усовершенствовали ткацкую фабрику.

Тут придётся подробнее.

Нонсенс! Парадокс! Во всём мире капитализм начинается с «производства средств потребления». С текстильных мануфактур — особенно.

Ткачи — долгое время главный и передовой отряд пролетариата!

С текстиля поднялись Фуггеры. Фламандские ткачи громили королевские французские армии. Они же вынесли на себе основную тяжесть почти столетней войны вокруг Нидерладской революции, бойню Тридцатилетней войны. Луддиты — ткачи. В основе Английской революции — огораживание, причина огораживания — труд ткачей. Даже первая прокламация «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» обращена к ткачам. За что Ленина в Сибирь сослали? — За требование оплаты «казового конца».

Так — везде. Но не у нас. У нас первые мануфактуры — 30-е годы 17 века, железоделательные. При Петре Великом построено 230 мануфактур. После его смерти осталось тридцать. Потому что нам — нафиг не нужны «средства потребления». Необходимое — сами сделаем. Из палочки, из верёвочки, соплёй прилепим… Купить-то — не на что.

«Нет хлеба. Понимаете ли вы это?».

Главный, часто — единственный платёжеспособный покупатель — власть. Властям простое полотно — мало нужно. И вот, в каждой крестьянской избе есть прялки, в каждой — ткацкий стан. Каждая крестьянская девушка на «Святой Руси» — сама ткёт себе приданое.

Коллегши! Попандопулопинки! Вы как? Челнок в руках летает? Маленький рушничок — работать от зари до зари, безостановочно, из руки в руку. Что «грудница» не только болезнь, а и брусок поперечный со стороны товарного навоя — в курсе?

Страшно становится, когда думаю о судьбе нормального менеджера из «офисного планктона» или сисьадмина оттуда же, ненароком сюда вляпнувшегося. Делать текстиль надо, а как? Половина слов — просто непонятна.

Челнок — это не баба с кравчучками, а приспособа деревянная. Летает от края до края станка. В зёве основы. Вот как основа зевнула, так она и полетела. Летает, понятно, не сама. Она ещё разных типов бывает.

Зачем у ткачихи колотушка? — Не, мух она полотенцем по глазам бьёт. Уток — не утка мужского пола, а ряд ниток поперёк. Батан — не от «ботаника», а подвешенная вертикальная рама. Она скрипит и качается.

Не Петров, не электрик, без провода, поскрипывает. А так — похоже.

Нитченки работают своими галями и крепятся к ремизкам. Которыми раскрывают зёв.

Всё понятно?

Я когда услышал первый раз, что в ткацком стане есть бердо, то очень обрадовался. Послышалось — бедро. А я ж в бёдрах понимаю! Особенно — в женских. Увы. Не только буквы перепутал, но смысл другой. Хотя тоже — им бьют.

Фиг бы я чего в этом деле уелбантурил. Но в Паучьей веси ткацкие станы были. Потом Звяга в Пердуновке делал. Сперва — по образу и подобию. После — с модификациями.

На «Святой Руси» уже давно ушли от вертикального ткацкого станка. Но сколь много можно рацухернуть и в нынешнем! Тут, на ткацкой фабрике во Всеволжске, каждый стан был новый, на других непохожий.

У нас изначально было мало ниток, поэтому станы первоначально делались и работали… в познавательно-экспериментальных целях. Едва у одного стана загрузка приближалась к максимальной, как делали следующий — с очередной порцией рацухи.

Воспроизводить новгородские ткацкие станки для полушерстяных тканей на 4 нитки мы не стали — простейшее полотняное плетение, пара ремизок без фокусов. Но уже замена коромысел блоками существенно облегчило работу ткача и снизила число отказов.

Заплетать людям мозги — моё ремесло.

– А почему у нас две ремизки? Давай сделаем три. На одном коромысле.

– Как это?!

Показываю. Есть здесь такой приём, с асимметричным коромыслом, делают ткань с повышенной плотностью основы. Дальше — больше. Довели число ремизок до двенадцати. Монстр такой получился.

– А почему коромысла вдоль основы? А давай-ка построим их вдоль утка.

Подумали, сделали.

При изготовлении саржи 2/2, двухосновных тканей, 1-го и 2-го сортов полотняного переплетения для увеличения плотности ткани используются четыре ремизки, подвешенные на двух коромыслах. Каждая пара — к отдельной подножке.

Основная часть материи на «Святой Руси» имеет рисунок не вышитый, а изначальный, тканный. Уток в основу набивают, забивают, приколачивают. Не просто в основу, а конкретно в «опушку».

Так делают не только простые геометрические полосы — сложнейшие пейзажи с цветами и птицами. Вот этими ремизками да ещё доской-бральницей. Да не — «бранильницей», а — «бральницей»!

По сути — гобелен. Ещё чуток с бральницой поработать, ремизок и челноков добавить и… Рафаэль Санти. Папизма на Руси нету — обойдёмся.

Чтобы уток в ткани ложился ровнее, применяют гребень. Многие станки на Руси не имеют берд, прибивание утка — гребнем или колотушкой. Такой гребень найдут на Райковецком городище.

Это мы пропустили изначально: хотя гребённая архаика на «Святой Руси» повсеместно, но мои «пауки», в силу своей специализации, «почёсыванием» уже не занимаются. У них уже бердо в ходу.

Видел в 21 веке бердо тростниковый — из зубьев-тростей, соединенных сверху и снизу планками, тростинки-палочки длиной 13–14 см, шириной 0,8 см. Вставляют в пазы двух планок шириной 2 см, толщиной 0,5 см, закрепляют веревкой.

Расстояние между зубьями равно толщине веревки. Для увеличения расстояния между зубьями — обвязывают несколько раз. Такая… редкозубая конструкция. «Ажурные ткани» — известны из археологии на Руси в нескольких местах. «Паутинка» моих пауков — из этой серии. «Марлёвка» из мешковины на голом женском теле… Но мне-то надо другое! Мне-то нужны ткани простые, плотные.

Бердо вкладывают в батан — раму для придания берду веса, необходимого для прибивания нитей утка. Его-то ткач (на Руси — ткачиха) и дёргает целый день ручками. Туда-сюда, туда-сюда… А ножками давит на подножки-педали — левой-правой, левой-правой. Педали опускаются — тянут ремизки, растягивают нити основы вверх-вниз (зев), между ними кидает челнок, дергает на себя батан, бердо в нём приколачивает нитку утка… Во, ещё миллиметр ткани получила.

Напомню: на рубаху — 15 м ткани. На жизнь… Крестильная (детская), обычно — конопляная. Две взрослых: повседневная и выходная, чистая — чтобы в гроб положить. Ещё — назадник, нагрудник, передник, панева, рушники… Постельное бельё отсутствует. Мужику своему — рубахи чуть короче, но ещё порты надо. Детям…

Фремовер, тётя.

«Святорусское» бердо тяжелее этнографического из 21 века — не из тростниковых зубьев, а из деревянных.

Длина ремизок задаёт ширину тканей: от 37 см до 155 см. Меньше — портативные устройства. Подобно тому, как здесь есть прялка для работы на ходу, с упором в бедро, так есть ткацкие станки с поясным креплением. Бабе заняться нечем? — Опоясалась этой штукой и ткёт. Буквально — на коленках. Без берда — с деревянным ножом. Основа заплетена в косу, привязана к колышку. Сходно, без заднего навоя, ткут здешние племена.

На Руси так делают узкие изделия — пояса, например. Здешние пояса — не ремни кожаные, а кушаки — тканые полосы.

Для поневных двухосновных тканей применяют широкие берда «понешницы». На четырех подножках в две ремизки заправлялись холщовые нити (изнанка), в две ремизки — шерстяные нити (лицо).

Коллеги, у вас коробка-автомат? По двум педалям попадаете? Здесь — надо по четырём. Путаешь педали? — Получаешь по уху.

В каждый зуб берда заправляют по две нити, с чередованием холщовых и шерстяных. Узор получают перебором нитей основы бральницей: часть шерстяных нитей опускают на изнаночную сторону, а часть белых — холщовых — поднимают на лицевую.

Широкие берда необходимы — поочередно открываются два зева и прокидываются два утка.

Какая координация движений, какой сложный рисунок… да не на ткани! Рисунок движения! Топ, кидысь, дёрг, тот-топ, кидысь-кидысь, дёрг-дёрг… И не перепутай!

Напомню: панева — парадная юбка. У хозяйки в обеспеченном доме — одна-две. На жизнь.

Коллеги! Вы в этом во всём — как? Учите матчасть — в нормальном обществе с этого, с нашей «лёгонькой» промышленности и начинается индустриализация.

Сквозной полый челнок сохранится в крестьянском быту до начала XX в. 27 см длины, ладьевидный силуэт, сквозное отверстие в середине, конусообразные углубления для крепления шпульки и отверстие в боковой части для пропускания нити утка. Шпулька состоит из веретена и надетого на него, свободно вращающегося, берестяного цилиндрика-цевки. Свободное вращение — для быстрого раскручивания нити, увеличивает скорость работы.

Повторюсь: вляпнувшись сюда, я всего этого не знал. Но один из базовых инстинктов — любопытство — заставлял совать нос во всякое… непонятное. И задавать глупые вопросы. Типа:

– А вот у вас нитченки — палочки деревянные с навязанной нитяной петельной. Через петельку пропускают нить основы. Петелька — понятно. А вот зачем деревянная палочка? Их же много, это ж тяжело. Давай взамен палочки — ниточку навяжем. Ремизка сразу легче станет, на педаль так сильно давить не надо.

Вокруг меня в Пердуновке были люди, которые во всём этом понимали — было у кого учиться. Мне это интересно. Просто послать меня они не могли — боярич. И Звяга, непрерывно матерясь себе под нос, делал полочки для ремизки и раздавал подзатыльники ученикам — у самого заскорузлые пальцы не позволяли вязать ниточки.

Здешние «вятшие» — не дураки. Но рацухераторством — не занимаются. Они «с конца копья вскормлены» — мозги в другую сторону повёрнуты. Ну, там, честь, доблесть, слава, полон, хабар, «княжья милость»… А «меньшие люди» не имеют ресурсов для экспериментов — им пропитание каждый день добывать надобно.

Когда наша «бляуфена» дала железо, мы заменили нитченки стальной проволокой. Ни один «вятший» на такое не пойдёт, даже мысли такой не возникнет, а у ткачихи просто нет стали.

Тема истирания, разрыва, аварии в этом месте стана — отпала полностью.

Аналогично поставили стальные зубы на бердо. И сразу удвоили плотность основы — мне нужны прочные простые ткани. Выкинули коромысла и поставили блоки. Выточенные на токарном станке, смазанные колёсной мазью, они уменьшали усилие ткача. Высоту станка довели до 4 аршин, стойки и перекладины соединили намертво железными угольниками.

Вибрация — болезнь ткацкого станка. Один американец, оказавшийся в концу 50-х 20 века в Китае на должности механика ткацкой фабрики, вспоминал, как в ходе исполнения исторических решений тамошних съездов и пленумов постоянно поднимали скорость работы станков. «Марксизм с китайской спецификой» теорией надежности не интересовался, а руководство предприятия было сплошь идеологически грамотным. Пятиэтажное здание фабрики не выдержало энтузиазма строителей нового общества. И, от тряски, развалилось.

* * *

– Товарищи! А почему у нас масла сливочного нет?

– Дык… масло-то из коров.

– И что?!

– Ну… мы ж идём… вперёд семимильными шагами. А коровы того… не поспевают.

А сопромат, ить его ять, даже с места не сдвигается! Контрреволюционная теория!

* * *

Периодически я «извлекал» Звягу и задавал вопрос:

– Ну, придумали, как ткачеству помочь?

Звяга фыркал, пыхтел, потом тыкал в одного из своих помастерьев:

– Сказывай.

У подмастерьев пошла специализация по этой теме, вчерашние парни из ешей, которые прежде вообще никогда не видели станка с полной станиной, сперва смущенно, а после — всё более уверенно, выдавали очередную новизну.

Сообразили вариант «цены». Это — не деньги, это две планочки, располагаются между навоем и ремизками. Смысл: обособляют нити основы, не позволяет им сцепляться; располагаются поперек основы так, что четные нити проходят над первою и под второю планкою, а нечетные — наоборот, под первою и над второю. Позволяют легко обнаруживать, где разрываются нити основы при работе.

Придумали и сделали «шпарутку» — применяется для расправления ткани, даёт ей у товарного навоя постоянную ширину: уточная нить, образовывая у края ткани кромку, стягивает ткань поперек не всегда равномерно. Поэтому ткань следует (особенно если она широка) растягивать за кромки поперек.

В их варианте — две дощечки складываются посредине на петле, по концам маленькие вертикальные штифтики. Оные вкладывают в края ткани и выпрямляют шпарутку во всю ее ширину. По мере выработки ткани, шпарутку переставляют, держа ее все же поближе к товарному навою.

Разобрались с вариантами удара бердом. Удар при открытом зеве даёт ткань гладкую. Так мои «пауки» работают. Удар же при закрытом зеве даёт ткань толстую, пушистую. Так ткут на Руси верхнюю одежду типа панёвы.

А вот с челноком-самолётом и склизом пришлось самому повозиться.

Рушничок или кушак можно нормально соткать, перекидывая челнок из руки в руку. Широкую ткань — тяжелее, ткачиха почти ложится грудью на станок, на ту самую «грудницу» — не хватает длины рук. К 18 веку в Англии пойдут широкие станы на двух ткачей: стоят мужики с разных сторон станка и кидаются друг в друга челноком сквозь зев. Гандболисты, извините за выражение.

Чем пинг-понг хуже гандбола?

Сначала сделали склиз. Верхняя поверхность нижнего бруса батана скашивается — чтобы при открытом зеве опущенные нити основы лежали на нём, образовывая дорогу для прогонки челнока.

Сажаем челнок на ролики и катаем туда-сюда по этой доске. По бокам стана делаем челночные коробки с погонялками-ракетками. С одной стороны ракеткой стукнул, челнок на другую сторону по склизу покатился. Пинг — прошёл. Батан передернул, с другой стороны стукнул, челнок — обратно.

Фокус в том, что ракетку-погонялку можно не в руке держать — можно к ней шнурочек привязать. И отойдя подальше — за шнурочек дёрнуть. Длина рук ткачихи перестаёт быть главным ограничителем ширины полотна.

Тут есть тонкость: для наших льняных и конопляных тканей такая штука годится, для шерстяных — нет, обрывность, знаете ли, велика.

Джону Кею, который запатентовал такое устройство в 1733 году, несколько раз пытались оторвать голову, разорили, сожги дом, заставили бежать во Францию. Он — изобретатель и коммерсант, я — Воевода. Я сам кому хочешь голову оторву. А производительность труда с этой штукой поднимается вдвое-вчетверо.

«Простой крестьянский станок, на котором издавна ткали, очень неудобен. Работа на нем тиха, устаточна и неспора.

Тихо и трудно ткать на нем от того, что челнок нужно каждый раз брать в руки, чтобы бросить в зев, потом отводить его в сторону и вытягивать из челнока нитку такой длины, чтобы ее хватило на ширину основы; прибивать бердом уток приходится по два раза и еще выправлять кромку, чтобы она не выходила петлями. Все это отнимает много времени, а руки от размахивания устают.

Между тем на этом же простом станке, с теми же нитченками и бердом, можно ткать втрое и даже четверо скорее и не уставая, „играючи“… Для этого нужно только переменить набилки, сделать их такими, как у станка-самолета.

…челнок от легкого движения правой руки легко катится на колесах; вынимать и вкладывать каждый раз его не нужно, как простой челнок; прибивать уток приходится одной левой рукой по одному разу, иначе холст выходит уж очень плотен. Выправлять кромку тоже не нужно, потому, что челнок утягивает нитку и гладкая кромка выходит сама собой».

Цитата — из земской брошюры конца 19 века. Горизонтальный станок на Руси — тысячу лет. В каждой избе. Десятки миллионов человек работу челноком видели, сами туда-сюда кидали. Важную часть дохода получали, спины рвали, глаза портили… И? — И ничего.

«И они еще борются за звание дома высокой культуры и быта!».

В смысле — называют себя «человек разумный»…

Теперь бы надо было сделать следующий шаг: убрать от станка человека. Механически засинхронизировать движения всех элементов, «выбрать» задержки, поднять скорость, подцепить двигатель, перейти к бесчелночным станкам…

Азарт изобретательства, радость очередного решения инженерной задачи проходили, и я снова представлял себе вопрос Николая:

– Куда я всё это дену?

В триаде «сырьё-переработка-сбыт» я вытягивал среднее звено. Получаю от этого кайф. А остальные?

У нас нет достаточно сырья для эффективного использования таких установок.

Это решаемо: весной остригут овец, мои крестьяне и соседи что-то продадут. Будет куча… негораздов, но раз мы собрались шерсть покупать — продадут. Осенью прикупим льна и конопли. Не мгновенно, не «по щелчку», но мы получим необходимое количество сырья, чтобы загрузить мой… прототип ткацкой фабрики. К следующей зиме можно сделать что-то пристойное, на пару десятков станков, с полным комплектом вспомогательного функционала.

Тянуть нельзя — мои поселенцы могут сами построить себе в каждом доме ткацкие станы, «как с дедов-прадедов», засадят за них своих жён. И будут бабы, как и везде, убиваться, изготавливая барахло. Виноват — продукцию народных промыслов. Которая значительно уже, хуже и дороже моей продукции индустриального производства. «Дороже» — в человеко-часах женского труда. Который здесь никто не считает.

– Не ленися! Трудися! Тки!

А не, к примеру, детишек воспитывай или, там, вышивай болгарским крестом.

«…для того, чтобы в одиночку соткать за шесть месяцев три холста по 50 м длиной, нужно проводить за ткацким станком по двенадцать-пятнадцать часов в день».

Понятно, шесть месяцев по 12–15 часов в день — никто крестьянке работать не даст. Есть дом, семья. Корову — доить, полы — мести, кашу варить, пестом — колотить… Хорошая мастерица ткёт в год 30 метров, мой стан даёт 30 см/час. Вдвое плотнее и по утку и по основе, вдвое-вчетверо шире. Целые сутки, круглый год. Посчитайте скачок производительности труда. И — прослезитесь.

Вытянув первое и второе звено триады, я ничего не могу сделать с третьим — со сбытом.

Мои новосёлы получают полотно сразу — не ходить же им голыми! Прежнее-то я забираю для проварки-прожарки. У поселенцев ткани входят в состав товарного кредита. Дальше необходимое они могут прикупить по твёрдым ценам, дёшево и хорошего качества. Запретить им заниматься маразмом домашнего ткачества я не могу, но, надеюсь, что, не имея нужды, они и сами не захотят.

А вот выйти на текстильный рынок «Святой Руси»…

Ткацкие станы стоят в каждом крестьянском доме, 95 % населения. «Натуральное хозяйство». В городах — свои мощные центры. Сбить цену… Даже если я буду отдавать полотно купцам здесь на Стрелке даром — пока довезут — золотым станет.

«Экспорт капитала»? — Поставить десяток таких фабричек по «Святой Руси»? — Отберут. Либо сами установки, либо налогами. Власть понимает одно — «отъём прибавочного продукта». Всего.

– Без этого с голоду не помрёшь? — Отдай.

Этого «прибавочного продукта» на Руси мало. Поэтому обдирают как липку. Крестьянин «любуется» как его жена бьётся грудью об «грудницу» не от садо-мазо, а от чёткого понимания: если он хоть что купит, власть поймёт, что у него есть «деньги». Не обязательно серебро — любой ликвидный ресурс. И отберёт.

Платёжеспособный спрос — вблизи нуля. На кой чёрт хоть что для Руси делать, если заплатить никто не может? — Только вятшие. А их мало, сидят они… реденько.

Сочетание нищеты, малой плотности населения, дурного климата, «грабиловки властей», транспортных расходов, консерватизма общества…

Я снова начинал чувствовать «асфальт на темечке».

Понятно, что тут, на Стрелке, у меня было совсем не та позиция, что была в Пердуновке, и уж тем более, в самом начале в Киеве. Но останавливаться, превращаться в пусть и продвинутого, с хрустальными привесками по всему костюму, «золочёного крысюка на куче дерьма»…

Сначала меня раздражали бытовые мелочи: темнота в помещении, тараканы в супе… Потом общественный маразм в форме сословий, рабовладения, церковных и народных суеверий… Теперь раз за разом бил по глазам, рукам, мозгам идиотизм экономического базиса.

«Платёжеспособный спрос» — понятно. «Натуральное хозяйство» — понятно. Но их же совместить — невозможно!

Какая-то наша «Святая Русь»… корявая. Чего-то в этой «консерватории» неправильно.

А вокруг кипела нормальная человеческая жизнь. Шли стройки в городках и селениях, копали котлованы под фундаменты моего «дворца», водонапорной башни и храма, расширялись расчищенные территории под пашни и пастбища, пошла уборочная по весной распаханному и засеянному, закрутилась молотилки, улучшались рыбалка и усилилась заготовка «плодов дикой природы» на зиму…

«Люди, хлеб, железо» — три сосны в которых я блуждаю всю жизнь свою. Снова стало не хватать людей.

Конец восьмидесятой первой части