Напротив устья Клязьмы — Мещерский остров. На нём и стоит войско князя Андрея. А нас по левому окскому берегу поставили. Гнилые места. Вот чуть выше, где ниже устья Тезы по правому берегу Клязьмы пошёл Гороховецкий отрог Цнинского вала, где берег в 90 метров высотой — вот там суше было. А тут последние версты Клязьма такие петли закладывает… будто бычок прошёл. Пивком упившийся.

– Иване, а как этот… как его… Бряхимов-городок, брать будем?

Охренеть! Ванька-плешивый — оракул всепогодный и повсеместный? Вот тут я раз! — и все карты российского генштаба из рукава веером!

– Откуда я знаю?! У нас князей полно, воевод всяких. Придумают чего-нибудь.

– Однако ж суждение у тебя есть. Расскажи. Что там за местность, как дело повернуться может…

Лазарь проснулся. Вспомнил, что ему людей в бой вести. Начал окружающей средой интересоваться. Хотя сегодня, вроде, суббота.

Беда в том, что я оперативной обстановкой не владею совершенно. Да и прочее…

В первой жизни бывал в Нижнем один раз. Проездом… Помню, как в поздних сумерках долгого майского вечера, женщина, провожавшая меня на пароход, утомлённая длинным, первым в ту весну настоящим жарким днём, и моими неугомонными разнообразными… интересами, устало махнула рукой в сторону:

– Бряхимов? А это вон там было.

И пошла потихоньку назад. В гору, к Кремлю, к мужу, к детям…

Лазарю всё это рассказывать… Поэтому — географичнее:

– Вот так течёт Волга. Вот так — устье Оки. Здесь, внизу у воды, холм. На нём крепостица.

Потом, уже в 14 веке, на этом месте поставят женский Зачатьевский монастырь. Ещё через сотню с лишним лет в нём насильно постригут в монахини знаменитую новгородскую посадницу — Марфу Борецкую. Потом на тот же холм положат правобережное оголовье самого нижнего на Оке моста.

– Место там… из береговой стены родники бьют, долго там крепостице не простоять.

Это было причиной переноса монастыря наверх, к Кремлю. А уж Крестовоздвиженским он стал в другое время и в другом месте.

– Теперь смотри как забавно получается. К крепостице — не подойти. Стена стоит. Дятловы горы называются.

* * *

Стена борта окской долины в этом месте не уступает по высоте Старо-Киевской горе и Смоленским кручам. Но хуже: более крутая, так что на ней деревья не держаться — только трава и мелкий кустарник. Нет широких пологих подъёмов. Как Крещатик в Киеве или Резничка в Смоленске. И нет широких ровных мест у подножия стены. Как Подол в Киеве или Рачевка в Смоленске. В моё время в Нижнем — 19 оврагов. Ещё половину этого и знаменитый Чёрный (Поганый) пруд — люди засыпали.

От уреза воды — песчаный пляж, узенькая, метров десять, нижняя береговая терраса, и — почти вертикальная стена материкового берега. Ниже по Оке береговая терраса чуть расширяется. Но — за этим холмом! На этом расширении потом речной порт посадят.

«Сложные оползневые склоны Окско-Волжского косогора имеют вогнутую форму. Крутизна склонов — переменная по профилю. Наибольшую крутизну имеет верхняя часть склона — от 25® до 48®. В нижней части крутизна склона значительно меньше за счёт накопившихся у подножья оползневых масс. По длине склона наблюдаются многочисленные террасы (денудационного, эрозионного, и оползневого характера). Вдоль подошвы Окско-Волжского склона на участке от Малиновой Гряды до Лагерного оврага и от слободы Кошелевка до восточной окраины Печер узкой полосой тянется бичевник, который отделяет коренной склон от реки. На участке от Лагерного оврага до трамплина бичевник прикрыт искусственной насыпной и намывной террасой шириной до 22 м».

«Лессовидные суглинки интенсивно размываются поверхностными водами, прибрежно-склоновая территория отличается густой овражно-балочной сетью. Глубина эрозионного вреза достигает 100–150 метров. Овраги нагорной части глубокие, характеризуются относительно большими уклонами тальвегов и V-образной, почти каньонообразной формой, находятся в стадии глубинного вреза. Устья их, как правило, висячие и расположены на несколько метров выше уровня воды в реках. В поперечном разрезе овраги имеют асимметричную форму — правые борта (солнечных экспозиций) круче левых (теневых экспозиций). Расстояние между оврагами от 200 до 600 м. Некоторые из оврагов (в центральной части города) засыпаны, многие используются под съезды (Зеленский, Комсомольский, Почтовый, Лагерный и другие)».

* * *

Искусственной терассы — нет, оползневых масс… ещё не случилось, съездов — нет. Есть каньоны в 100–150 метров и почти вертикальные борта «солнечных экспозиций». На которые мы лезть будем. А поганые нам сверху… чего-нибудь ласковое скажут и чем-нибудь тяжёлым приветят.

Напомню: основная ударная сила средневековой армии — тяжёлая конница. Где резаться-то будем? — А нигде! Потому как — негде.

«Редут» — и строить не надо. А вот «разгуляться»…

– Смотри, Лазарь. Лезть лодками с реки… нет. Лодейный бой мы не потянем.

– Почему это?

– У нас в хоругви сколько лучников?

– Ну… добрых — ни одного. Но мы ж не одни!

– Умница. «Добрых»… Десантирование на береговую полосу при активном противодействии заблаговременно подготовившегося противника без интенсивной предварительной огневой обработки и полного подавления основных узлов обороны… Ладно. Лодейный бой — занятие специфическое. У нас мастеров нет. И другие — такие же. Если с реки на берег вылезем, булгары нас там на песочке… И биться они будут люто: сзади стена, не убежать.

Я поставил на нарисованную на песке линию правого берега Оки сапог, пальчиками изобразил бегущего из Оки к сапогу человека и высыпал ему на голову — себе на запястье — пригоршню песка.

Предполагаемый «пол-пи» приобрёл особенную наглядность. Подтянувшиеся однохоругвенники переглянулись и пытливо уставились на меня.

«Ублюдок лысый» — оракул дельфийский? Нет, я лучше: я, в отличии от пифии, ещё ничего химически активного не нюхал. Прорицаем дальше.

– Бить их вдоль берега… Через «ушко» ровного места между водой и стеной… Дурость. Вывод: бить ворога надо сверху. По верху береговой стены — сосновый бор. Пройти сквозь него, выйти на самый край над Бряхимовом… и кидай вниз чего ни попадя. Сверху-то далеко летит.

– Они ж супостаты, а не идиоты! Они и сами это понимают.

– Правильно. Вот представь себе, что ты эмир Ибрагим… Ну что ты смотришь?! Сделай важную морду. Скажи «аллах акбар» и повелей своим мурзам и подханкам… чего-нибудь разумное.

Лазарь, отчаянно смущаясь, напыжился.

– Эта… Аллах акбар… Да… А полезли-ка вы все на гору. Сыщите-ка тама опушку. И стойте там накрепко. Иншалла, мать вашу.

И тут же прыснул от смеха. Слава богу: после Новожеи — первый раз смеётся.

– Примерно так и будет. На гребне в лесу, поперёк от берега, построят засеку. За версту-две от городка. По опушке… может быть — тоже. Эта стена береговая, Дятловы горы — верст 10–12. Ну-ка прикинем-ка: отсюда до Бряхимова вёрст 70. Ага… Наверное так: завтра с утра — рывком проскочим вёрст 60, найдёт на берегу удобное место, где подняться можно. Разгружаемся, лезем вверх, выходим куда-то к лесной опушке, Бряхимову в затылок. И с утра — аля-улю! — лезем на засеки. Побиваем супостатов, гоним их сквозь лес, закидываем крепостицу сверху дерьмом и шапками. Всё — наша взяла. Мда… Ежели бог даст.

– А ежели… ну…

– Тогда нам писец. Полный и пушистый. Потому что от Оки нас отсекут, прижмут к оврагам, к Волге… и будет нам… секир-елдыр. Со всем из нас вытекающими, вылетающими и вываливающимися… подробностями.

Я внимательно осмотрел сгрудившихся вокруг одностяжников.

Мальчишки. Ещё — ни усов, ни бород. У большинства — единственная женщина в жизни — Новожея. Да и та… — «по ускоренной программе». Пороха не нюхали. Хотя здесь… никто пороха не нюхал. Целое, никогда не нюхавшее ни — пороха, ни — клея, войско…

Последняя мысль меня несколько развеселила.

– Потому запомнить крепко-накрепко: держаться вместе. Своих не бросать. По кустам не разбегаться. Как бы страшно не было. Сдохнуть — каждый и в одиночку сможет. А выжить… только купно. Жить хотите?

Нестройный шум юношеских голосов желающих жить был мне ответом:

– Тогда взялись друг за дружку, и не на шаг. Хоть бы и твердь земная разверзлась и хляби небесные прорвалися. Теперь — на горшок и спать. Дружно!

* * *

Я им ещё кое-чего не сказал. Почайна. Это не только речка в Киеве с торговой пристанью. Про которую вспоминала Святая Ольга, ругая византийского императора: «Говорить с ним буду когда он у меня в Почайне настоится, как я у него в Суде настоялась».

Речка с таким названием есть во Владимире: Боголюбский старательно воспроизводит даже топонимику столицы государства. Но будет Почайна и здесь, на Стрелке. Когда русские придут и заселят это место. А пока есть безымянный овраг. По которому течёт безымянная речка.

Между верховьями Почаинского оврага и Повалихинского съезда — метров сто. Пробиться туда, чтобы обойти укрепление с севера… ну очень вряд ли.

Между верховьями Большого Красного оврага и левым бортом Повалихинского съезда, на окончании которого и сидит Бряхимов, метров 20. Всего-то!

Если эти верховья — «каньонного типа»… Фермопилы, блин! И мы — в роли персов. А выше по Оке ещё очень узкое место: перемычка между Большим Тобольским и Изоляторским оврагами. Если там поставят засеку…

Этих названий здесь ещё нет. Но рельеф-то уже есть! И мне тут, в этих… «складках местности» — умирать и убивать.

Конечно, все эти складочки преодолеваемы. Как, например, складочки у женщины. Но не строем же!

Построились в линию, выставили свои… копья, натянули… шлемы и побежали. «Ура, даёшь!»… Она тебе так даст…! Я имею ввиду — неровности рельефа. А действовать поодиночке… как и положено при встрече со складчатостью…

Какой может быть бой в россыпном строю с этим воинством?!

Не зря при введении егерей в имперской армии было указано:

«В егеря выбирать людей самаго лучшаго, проворнаго и здороваго состояния… Офицеров назначать таких, которые отличаются особою расторопностью и искусным военным примечанием различностей всяких военных ситуаций и полезных, по состоянию положений военных, на них построений».

А этим бы… друг возле дружки удержаться. Мне, кстати, тоже. Настоящего боя я здесь не пробовал. Все мои прежние… подпрыгивания и закидоны… — шалости взбесившегося одиночки. А как оно в реальном бою… Сдохнуть от сабли какого-то средневекового волжского булгарина… Скажи кому из коллег-попаданцев — на смех поднимут. Несправедливо будет.

Так. Что я такое недавно насчёт справедливости по-Чернобыльски проповедовал? Оно самое, но — по-Бряхимовски — ничем не отличается.

Изображать из себя стратега, сидя хоть на диване, хоть на песочке — занятие глупое. Пользы в моём случае — чисто укрепление боевого духа соратников. Придание иллюзии осмысленности происходящему.

Я угадал важный, но лишь один из элементов той тактической игры, которую князь Андрей устроил под Бряхимовом. При всей своей вере в промысел божий, в благоволение Богородицы, Боголюбский вполне владел собственным разумом, умел добиваться от окружающих исполнения своих планов. А уж дурить противника — было ему не меньшей радостью, чем самому прорубаться сквозь вражеский строй.

Я думал, что князь Андрей будет гнать нас вперёд с превеликим поспешанием. А он время тянет. Или традиционный бардак в штабах? Обычное русское расп… мда… нерасторопность.

Мы так привыкли за эти дни вскакивать затемно, просыпаться уже в лодке с вёслами в руках… А тут… побудки не было, пока солнышко не встало. Потом — приём пищи. Так это… фундаментально. Потом начальство забегало: велено привести всё в наилучший для показу вид.

Лазарь туда-сюда бегает, щёки горят, саблю на поясе придерживает — чисто подпоручик перед первым боем. Только «под козырёк» не берёт. За неимением оного.

– Ваня! Сам! Приехал! С сыном, с братом! С муромцем и рязанцем! С епископом муромским! Смотр будет! Ребятки! Братцы! Не подкачайте! Не осрамите!

Чисто для знатоков: епархия ещё Муромская, в Рязань её перенесут несколько позже.

Резан уже не кричит, не материт — только шипит:

– Ты…! У тя озям…! Рукав… ш-штопай!

Озям — такая верхняя мужская одежда. Вроде армяка.

– Едут! Едут! Скачут! Скачут!

– Да нет же! Повороти е…ло! Зенки-то, зенки разуй! Вона же! Лодия княжеская!

Толпа, вопя, пиная, задевая друг друга оружием, разворачивается к реке лицом.

– Стяг! Мать вашу! Кто стяг в грязь завалил?! Шкуру спущу!

Классическая «святорусская» манера проведения войсковых смотров: войско строят на берегу реки, князь проезжает мимо на лодочке и благосклонно кивает. Так осматривал свои полки Креститель на Десне под Черниговом, начиная свой Булгарский поход.

Хорошо, что кричать «троекратное ура с перекатами» здесь ещё не модно. По бережку, по затоптанным куширям, лежат наши лодейки. Шагов за двадцать друг от друга. За ними на сухом стоят группки воинов и прочего сброда. Над каждой точит треугольная косица — стяг.

Мы и тут по-выпендривались. Я как-то с тоски выговаривал нашему стягоносцу:

– Чего оно у тебя висит как тряпка? У тебя и в штанах всегда также? Сделай, чтобы торчало.

Ну, он и сделал — прут под верхний край вставил. Теперь — у всех висит, а наш «петух» — лошадиным хвостом помахивает.

Вижу с берега — князья на лодке внимание обратили, пальцами в нашу сторону тыкают. А оно мне надо?

Глянул влево-вправо… Опять же — факеншит. Все соседи, как нормальные люди — толпой стоят. Как обычно люди становятся: впереди самые уважаемые да наглые. Дальше кучей по мере статуса и взаимной неприязни. Понятно, что в куче щиты — у кого не видны, у кого и не взяты. Копий — половины нет, остальные — веером в стороны подняты, шлемы — на затылок сдвинуты.

Стоит такое чудо, хлебало раззявивши, с саблей на брюхе, на яйца сползшей, дивуется на господу в лодке, судорожно дёргается: то ли шапку — снять, то ли — нет, в носу ковыряет да с соседями об начальстве в голос сплетничает:

– Гля! Гля! А муромский-то князь — мелковат. А то что за фрукт сопливый слева?

– А хрен его знает. Княжьё какое-то. Бают, Изяслав Андреевич, сынок нашего Китайца Бешеного. Помогай ему Пресвятая Дева.

Вот такие кучки народу по всему берегу. Впереди — золото надраенное, позади — сермяга драная. А у нас-то… Достали мы с Резаном ребят. Своей строевой и физкультурной. Теперь — «пожинаем плоды».

На правом фланге — бледно-бордовый Лазарь ушами мерцает. Стяг торчит. В один цвет с ушами. Оттуда непрерывное шипение идёт: Резан пытается «перед смертью надышаться». И других… «надышать». Ребятки встали по росту. «Пятки вместе, носки врозь». Строй выровнен и сомкнут. Щиты подняты, шеломы надвинуты. Во второй шеренге нестроевые. А таких как-то… мало у нас. В отличие от большинства других хоругвей. После «замены» с участием ярославских, довооружения всех гожих в Ростове… ох, и цены там были… Но — одел всех. И мы с Суханом — на левом.

Лазарь саблю выдернул, вскинул, салютуя кучке плывушего мимо княжьего корзна. И фальцетом:

– Равняйсь! Смирно! Копья-я… На руку!

«Хоругвь к бою готова!»… Ну, хоть выглядит на таковую похожей.

Факеншит! Опять нарываюсь… А ведь есть же опыт! Из первой жизни, из службы в доблестной СА.

Прибывает как-то инспекция. Из самой Москвы. С проверкой боеготовности нашей славной танковой дивизии. Сплошные папахи. Ну и само собой устраивает смотр.

Построили всех в парке (не в том, где народ гуляет, а в том, где танки живут). Смотрят на готовность господ офицеров. У тех тревожные мешки в ногах. (У танкистов именно тревожные мешки — с тревожным чемоданом в танк как-то хреново забираться. Не влезает чемодан-то. Хоть сзади к бревну самовытаскивателя его привязывай.) Сами офицеры, понятно, в форме для строя — в сапогах и портупеях. Возле каждого мешка вывалено его содержимое — носки, завернутые в пакетик с надписью «носки», мыло в бумажке с надписью «мыло» и так далее по списку. Что там в пакетике с надписью «полотенце» — действительно полотенце или портянки грязные — не важно. Важен — порядок.

Бредёт это папашное стадо вдоль строя и упирается в начальника разведки. Тот стоит мало того, что без тревожного мешка и в «пьяных» брюках — так и из вещей у него только планшет по мышкой. Но зато какой планшет! Такая папка размером метр на метр!..

Нас дальше и смотреть не стали. Зато все остальные полки получили таких пизд… мда… за отсутствие этих самых планшетов!

Князь здесь — самый главный военный начальник, логика у него не сильно отличается от тех папахнутых. И все остальные рати должны будут получить достойных пизд… мда… за отсутствие правильного построения и висящие хоругви.

А потом — в ответку — и Лазарь от пострадавших нахлебается — чтоб не высовывался.

Проплыли. И флаг им в руки. А мы… Ага, уже визг стоит. Я думал — Резан воинам морды ровнять начнёт, а он им ухи крутит. За нечищенное, за неподшитое, за… за всё «хорошее». Во, и ко мне подступил. Оглядел тяжко — прицепиться не к чему.

– Сабля — точена?

Блин! Сквозь ножны углядел!

– Виноват. Исправляюсь.

У соседей — кто куда, а у нас — вжик-вжик. И я, чисто как недавно Будда — мне самому, новикам нашим проповедую: как стачивать «в бритву» режущие кромки… всего имеющегося. По личному опыту из оружейной смоленского князя.

Ностальгия, блин. Как мы там с Еленой Ростиславовной…

Ближе к обеду прибегает княжий отрок:

– Тама! Эта! Боярич! Срочно! Ну! Княжий военный совет! Быстро!

Лазарь сперва подскочил как ошпаренный. Потом на месте покрутился и ко мне:

– Иване, а давай вместе пойдём?

И краснеет ушами. Да понятно всё — ты уже один раз по княжьему зову сбегал.

Делать мне там, конечно, нечего, но… Пойдём «мордой торговать» — может чего и сыщется. Из полезного.

Перебрались на остров. У князя Андрея здоровенный полотняный навес поставлен. Начальство — туда. А начальников — под сотни полторы. Хоругвенных бояр с сотню, да прочих — ещё пол-столько.

Суздальская стража за сотню шагов всех тормозит. Сопровождающих… — «ждите отстоя пены». В смысле: «вам сообщат». Ну и фиг с вами.

Лазарь под навес пошёл, а я народ разглядываю.

Муромские тут рядом вдоль берега стоят. Я, честно, чисто для прикола от безделья спросил:

– Эй, братья-славяне. Илью Иваныча не видали?

– Которого?

– Который из села Карачарова.

– Так их тута семеро. У них половина мальцов — ильи, другая половина — иваны. А девки все до одной — марьи. Гы-гы-гы…

Тут поднимается от костра такой… мужичина. Косая сажень в плечах. И во всех других направлениях. И говорит мне. Человеческим голосом:

– Ну.

У меня… вся прикольность сразу пропала. А тут подходят ещё двое. В бородах густых как братья-близнецы. У них косой сажени только в росте нет. И спрашивают:

– Искал чё?

А сзади дёргают чего-то. Оборачиваюсь — малёк стоит. Лет 13–14.

– Тебе Илью Муромца надо? Вот он я, Илья Иваныч с Карачарова. Хочешь спросить чего — спрашивай. А ежели за бездельем обеспокоил — ставь ведро зелена вина.

Хорошо устроились ребята. Сами понимаете: ни один пришлый без вопроса об Илье Муромце мимо муромских не пройдёт. А уж штраф за беспокойство в русских артелях издавна заведён.

– Тю! Таким добрым молодцам — и три ведра поставить не в натяг! Но дело у меня серьёзное. Для скорого боя с супостатами — просто необходимое. Напойте-ка мне, разлюбезные Ильи Муромцы, посвист Соловья-разбойника.

Призадумались добры молодцы. Загрустили они, опечалились. Вопросили они в размышлении:

– А на цо?

– Ну вы, ребята… вовсе не догоняете. Вспоминайте:

– У булгар-то кони, поди, послабее Ильиного Бурушки. Хоть бы вполовину тот свист Соловья-разбойника повторить — у них кони не спотыкаться будут — на сыру-землю попадают. Ну что, богатыри святорусские, насвистите мелодию?

Озаботились богатыри, закручинились. Взговорили они таковы слова:

– Всяких дурней видывали, всяку дурость слышали. А дурней тебя — ещё не было. Вчерась один всё допытывался: чего Илья с тремя дочерьми Соловья, Одихматьего сына исделывал? Но чтоб разбойничий посвист насвистеть, покрик евоный накричать… Да ещё для святого дела, для боя смертного с басурманами…

Муромцы, как оказалось, близко знакомы с медведями. В смысле: «хозяин леса» — каждому по ушам сплясал. Каждый из них выдал собственную оригинальную аранжировку. Разброс… от «Вы жертвою пали» до «Танец с саблями».

Тут малой притащил ведро бражки. За мой счёт, естественно. И мы заговорили за жизнь. За тяжёлую жизнь потомков односельчан великого русского богатыря.

– Он, бл…, пращур, мать его… Прости господи, что худое слово сказал — добрая у него матушка была. Да вот же вырастила на свою голову… и на наши все. Он-то — в Киев ушёл, а мы-то — тута! Какая морда прохожая не заявится — всяк норовит переведаться. Заколебали, Ваня! То насмешки шутят, то глупости спрашивают, то драться лезут. Всякому, вишь ты, лестно хвастаться: Я, де самого Илью Муромца из Карачарова уделал. Ваня, блин! Ни пройти, ни проехать! Как, ить ять, на речке той, на Смородине.

Мужики приняли ещё по одной, всплакнули над своей тяжкой долей и запели. На разные голоса, в разных тональностях, не попадая в ритм, такт и размер, но демонстрируя хорошую память — слова помнили все:

Последняя строчка вернула их к моей идее боевого применения оружия массового поражения из арсенала противника их пращура. Идея была воспринята благосклонно. А вот дальше возникли разногласия: половина толковала о том, что надо стариков в селе порасспросить. Другие предлагали сразу пойти в Мордву, набить там морды, и вызнать у тамошних петушиных племён про их свист.

Готовность переправиться через реку и приступить к активному сбору этнографического материала, танцев, песен и прибауток — постепенно нарастала в коллективе. По мере усиления ощущения недопития.

Тональность высказываний всё более отдавала былинностью: «Развернись рука, раззудись плечо». И, конечно: «Как махнём слегка — будет улочка. Отмахнёмся мы — переулочек».

Приближающийся апофеоз градостроительства вызывал опасения. Пришлось раскошелиться ещё на два ведра. Карачаровцы и примкнувшие к ним ильи из других муромских селений, занялись увлекательнейшим делом потребления халявы, а я слинял по-английски.

Настроение было хорошее, а тут ещё знакомая физиономия замаячила.

Встретить здесь, за тысячу вёрст от дома, знакомого по Пердуновке… Как к родному! Полный восторг и расслабление!

– Боже мой! Кого я вижу! Маноха! Вот уж не ждал — не гадал! Радость-то какая! Здрав будь палач княжеский!

Маноха аж растерялся. Всё-таки, бурная радость при встрече с личным палачом Бешеного Китайца — явление не типическое. Несколько недоуменно разглядывая меня, он теребил свою густую чёрную бороду лопатой.

– Чего, не признал? Так это ж я — боярич Иван, сын славного сотника храбрых смоленских стрелков Акима Рябины! Да вы ж у нас в Рябиновке на постой останавливались! Там ещё князь Андрей с мачехой своей спорился. Когда ты её арфиста утопил. Потом я ножички кидал, а князь меч свой показывал. Там ещё мы с тобой насчёт грамотки говорили.

К концу монолога мой энтузиазм несколько спал. Можно сказать — умер. Поскольку я, хоть и с запаздыванием, но сообразил, что воспоминание о той грамотке Манохе могут быть весьма неприятны.

Тема, вроде бы, была закрыта. Но… «только мёртвый — не проболтается».

Он узнал меня, вспомнил. Теперь, пропуская бороду сквозь пальцы, соображал: чего со мной следует… сделать. Но начал не с той давней истории, а с особенностей текущего момента:

– И много вас здесь таких?

– К-каких? Рябиновских? Слуга мой до я.

– Смоленских. Сам князь подослал или кто из ближников?

Факеншит! Идиот! Я, конечно.

Я про себя думаю: «ах, какой я уникальный! Ах, какой я единственный, неповторимый, ни на кого не похожий!». А посторонние видят «ещё один из…». Из наброди, из бояр, из смоленских… Член множества. И распространяют своё отношение к данному множеству — и на члена. В смысле — на меня.

«Все мужики — козлы!» — типичный пример.

Смоленские с суздальскими не в ладах. Десятилетия княжеских усобиц. «Горячая война» — лет шесть как закончилась, но осталась взаимная подозрительность, ожидание гадостей с той стороны, готовность сделать такое же — со своей. Сдерживание, давление, работа с оппозицией… И, прежде всего — шпионаж.

И для защиты, и для нападения — нужна информация. А уж оставить без присмотра такое грандиозное мероприятие как Бряхимовский поход… Где ещё оценить реальную боеспособность и мобилизационные возможности? Смоленские соглядатые просто обязаны здесь быть.

Для Манохи я очень подходящий кандидат на эту роль. Типа, смоленские думают: сопляк, боярич — не боярин. Попадётся — взятки-гладки: молодь неразумная. Сынок Акима Рябины, который, типа, в опале. Мне позволительно даже намекнуть:

– Ребята! Я сам обиженный! Мы, молодая Пердуновская оппозиция, все как один, дружными рядами, спим и видим…

И войти к суздальским в доверие.

А что полез прямо к Манохе… Так княжеский палач — очень для сопредельной разведки интересный объект разработки. А что так вот прямо… — так наглый недоросль. Да ещё и выпивши.

Вот если взять этого петушка, кукарекнувшего не подумавши, в застенок… да расспросить… В войске и другие лазутчики быть должны…

Осознав собственную ошибку, я несколько задёргался. И попытался исправить совершённую глупость ещё большей: совершением благодеяния в форме предсказания.

Я ж прогрессор! Мне ж их будущее — далёкое прошлое! Да я всю их судьбу по учебнику истории знаю! Сща как предскажу!

– Никто не подсылал! Я сам пришёл! Кстати, ты ж к князь Андрею вхож? Ты бы предупредил государя, чтобы он сына своего, Изяслава Андреевича, в бой не пускал.

– С чего это?

– Ну… Сердце вещует. Вроде бы, будет княжич ранен. Мнится мне — стрелой или копьём.

– Ваши в спину ударят или из наших воров кто осмелится?

Мать моя женщина! Да что ж я сегодня одну глупость за другой леплю?!

Ведь понятно же: человек, который может такие вещи предвидеть — в деле. Член ОПГ, близкий к руководству. Или — член ДРГ. Вражеский агент, обладающий частичной информацией о готовящейся диверсии в форме покушения на убийство члена правящего дома. А вовсе не чудак-отличник по истории очень средних веков в высшей мере средней школе.

Взять да припечь. Огоньком по пяткам. Глядишь, что и интересное выплывет.

– Нет, что ты! Там же басурманы будут! В бою княжича ранят. Блазнится мне…

Тут из-под полога, где происходил воинский совет, густо повалил народ. Я старательно честными глазами «ел» Маноху, когда меня вдруг крутануло, и ко мне на шею кинулся восторженный Лазарь.

– Ваня! Спасибо тебе! Я всё как ты сказывал — князь Андрею выложил! Они там все… хаять меня. Дурень, де, молоко, де, не обсохло, едва из-под мамкиного подола, де, а уже войско вести…! А князь говорит: умно сказано, зерно есть, голова светлая. Только, говорит, мозгов добавить надобно.

Лазарь в восторге закружил меня на месте.

– Ваня! Князь! Сам! «Голова светлая»! Это ж ни кто-нибудь! Это ж сам Боголюбский! Пойдём, Ваня, нашим сказать надо, порадовать!

И он потянул меня к перевозу. Я извиняюще развёл руками и осторожненько, на каждом шагу ожидая Манохиного оклика:

– Стоять! Имать!

потопал за возбуждённым Лазарем.

В нашем лагере рассказ о военном совете был повторён раз двадцать. Каждый раз обрастая всё новыми подробностями. Подходили слушатели из других хоругвей, и Лазарь снова и снова пересказывал «в лицах».

Как многочисленное собрание «вятших» провело молебен перед чудотворной иконой:

– Она такая… чудотворная! Я даже расплакался!

Как начали спрашивать мнения, по обычаю начиная с младших:

– А я из хоругвенных — самый младший. А государь и говорит: что, по разумению твоему, боярич Лазарь, делать нам надобно, как победить супостатов безбожных? А я, с духом собравши, тайком перекрестивши, Богородицу поминувшии, ему в ответ, как Иван прежде сказывал…

Вставка: «как Иван сказывал» пропала из повествования с третьего раза.

Но я не в обиде. Другая забота сердце гложет. Как я теперь понимаю свою бабушку! Весь 37 год они не спали: по улицам ездили «воронки», и каждую ночь кого-нибудь увозили. Из соседнего дома, из их дома, из их квартиры, где жило 14 семей…

Вот и я сижу-жду: придут за мной, или нет? Не пришли. Маноха посчитал мою эскападу подростковым пьяным бредом? Вернее, просто вынужден отложить разработку — времени нет. Завтра утром раненько войско сдвигается со стоянки. Как я говорил: идёт к верхнему краю этих Дятловых гор.

 

Глава 327

Утром, ещё затемно, завыли охотничьи рожки, забегали начальники, войско стало вываливаться в Оку. Впереди маленькие лодочки на два-три человека — охотники из мещеряков. Потом большие княжеские ладьи-насады, по полсотни гребцов в каждом, потом и наши «рязаночки» россыпью.

И пошло-понеслось: кто молебны затягивает, кто — «срамные» песенки.

Здесь ни — Варяга с Ермаком, ни — пушек со штыками… А смысл тот же.

Ока, конечно, несёт хорошо. Но и самим пришлось гребануть. К ночи поставили в удобном месте. Лодейкам указано лежать по берегу плотненько, костры велено палить высокие, на обрыв часовых выставили, по реке лодочки гоняют. Несколько штук с факелами поперёк реки ниже лагеря встали.

Народ… нервничает. Команды не было, но половина хоругвей уже и брони вздели: а ну как басурманы среди ночи сверху кинутся? Или — с реки подойдут?

Я сплю чутко: в самую глухую ночную пору, когда костры уже поуменьшились, начали княжьи гридни коней тихонько седлать, да вверх по оврагу выводить. А чуть раньше несколько муромских отрядов без всякого шума тоже вверх сдвинулись.

Егерей, конечно, из наших мальчишек не сделать. Но Русским князьям служит и часть местных племён: мурома, мещера. А они охотники знатные. Похоже, их вперёд послали — узости разведать.

«Если место сражения не станет военачальнику лучшим другом, оно станет его худшим врагом» — древняя полководческая мудрость. Очень хочется надеяться, что эти Дятловы горы с Боголюбским — в дружбанах.

* * *

В темноте мучительно размышляю: а бывал ли князь Андрей в Швейцарии?

Не! Я не про Альпийскую! Я про Комсомольскую. Есть на этих Дятловых горах такое место… потом Комсомольской Швейцарией назовут.

Ну что тут непонятного?! Северная Пальмира — у нас есть, Кавказская Ривьера — имеется. Комсомольская Швейцария? — Да запросто!

Вот джунгли Габона воспроизвести… Климат, знаете ли… Хотя если будет команда — всегда!

Элементарно: выпускаем в Волгу кайманов… Что? Не выживут? — Ерунда! Наши кайманы — выживут везде!

И выразительно щёлкает челюстями, согласно последним полученным ценным указаниям и внутри-ведомственным инструкциям.

Воспроизвести Габон для нас — не проблема. А уж Швейцарию и вовсе — «как два пальца…».

Рельеф местности, узости и дефиле, градиент высот и извилистость тальвегов… Прикрыть их существенными воинскими соединениями… Про швейцарские баталии слышали? А они ведь ещё и камни сверху на австрийцев катили!

Очень не хочется попасть под «The Rolling Stones» в мордовско-булгарском исполнении. При всём моём к ним ко всем уважении.

Столь пересечённая местность вполне может быть успешно защищаема даже малым числом бойцов от весьма многочисленной армии. А у нас-то…

Слухи о численности средневековых армий… сильно преувеличены.

Ксеркс, собравший к Фермопилам огромное войско, пожелал узнать число своих воинов. Для чего были построены плотным строем 10 тысяч его «бессмертных», место построения — очерчено, и на эту площадку стали загонять воинов из других отрядов. Насчитали миллион с гаком.

Следующий раз это числительное — «миллион», применительно к действующей армии, появляется в Западном мире при описании окружённой французской армии под Седаном во время франко-прусской войны.

В обоих случаях речь идёт о мобилизационных армиях больших империй.

В средневековье картинка другая: отряды викингов в 6–8 сотен берут Равенну и Париж. Уже в этом 12 веке ликвидация отряда в восемьсот воинов — норманнов из Сицилии, прорвавшихся на Савву, потребовала сотрудничества двух императоров: Византийского Мануила и Германского Конрада Третьего.

Важнейшие битвы следующих веков: Куликовская, Косовская, Грюнвальдская, при Креси… дают численность армий в 10–30 тыс. максимум. Но это — общенациональные армии. На «Святой Руси» десяток «исторических земель» — дели на 10. Рассуждения о многотысячных русских полчищах… из серии «игр в солдатики».

Относительно достоверное число воинов можно определить только по заполненной платёжной ведомости. А общие косвенные оценки упрощённо выглядят так.

На «Святой Руси» — 700 тыс. крестьянских хозяйств. Здешнее экономика устроена так, что семь крестьян могут прокормить одного «дармоеда».

Для сравнения: сотня колхозов-кибутцев (2 % населения) обеспечивают продовольственную безопасность 8 миллионов израильтян. 320 миллионов американцев кормятся с 3 % фермеров. Которые ещё получают компенсацию в 80 % стоимости потенциального урожая. Чтобы не пахали и не кормили.

Конечно, это не все формы хозяйствования, в отрасли крутится ещё куча народа… Но соотношение — понятно: «Один — с сошкой, семеро — с ложкой».

Здесь принципиально другое: «У семи нянек — дитя без глазу» — семь крестьян кормят одного «дитятю».

Вся потенциальная численность «дармоедов» — 100 тыс. хозяйств. Включая горожан, купцов, ремесленников, попов, монахов, нищих, паломников, бродяг, татей, разбойников, проституток, ярыжек, мытарей, писарей, бояр, князей, гридней, слуг… И попаданцев — в том числе.

Собственно княжеские дружинники-гридни в этом наборе… составляют несколько тысяч бойцов.

Грандиозный поход Андрея Боголюбского это, примерно, полторы сотни лодеек. Что-то около 2.5 тысяч воинов. Ещё 1.5–2 тысячи — нестроевые. А гридней их них — сотни три. Включая рязанскую, муромскую, суздальскую, тверскую княжеские дружины. Включая личные дружины безудельных сына и брата Боголюбского.

Вне зависимости от рода войск и госпринадлежности, каждый из этих 4–4.5 тысяч: «жрёт как лошадь и гадит как конь». Я уже описывал особенности «минной полосы» вокруг всякого воинского отряда. Кстати, коней в русском войске — сотни две. У противника — меньше.

Оцените расклад: 200 — полноценных — конных, профессиональных — бойцов. Общая численность сборища — больше 4000. Вопрос: какова численность армии?

«У противника» — Резан с кем-то из своих старых знакомых словцом перекинулся, «народ всё знает» даже без всяких разведданных — супостатов раза в полтора-два больше. До восьми тысяч, нестроевых — значительно меньше. Но…

У булгар не больше 4 сотен из гвардии эмира. Коней — сотня-полторы. Есть ещё меря, мари, черемисы, суваши, чудаки в бело-синих полосатых штанах — называют себя «удмурт». «Мурт» — красивый, изящный. «Уд»… — и так понятно. Хотя у них этим словом называют мужчину вообще. Типа нашего: «эй, ты, хрен горбатый».

Ещё видали, говорят, каких-то буртасов, мишарей и печенегов.

– Резан, как это печенегов?! Они ж… вымерли уже! Их же ещё Ярослав Мудрый в Киеве разгромил. Овхо.

– Хто?! Увидишь — сразу узнаешь. Овчинные безрукавки на голое тело и елда дубовая на шее болтается.

– Что?! Где?!

– От же неуки! Печенеги вырезают себе из дерева подобие мужеского уда. По размеру как у батюшки своего. И вешают на верёвочке на шею. Вроде креста у христиан. На него молятся, им же и клянутся. Как им начинают про Отца Небесного рассказывать, про Создателя и Творца, они смеяться начинают. Показывают на эту палку и говорят: — А мы знаем своих отцов. И чем нас творили — ведаем. — Язычники поганые, что возьмёшь…

Но основная часть булгарского войска — мордва.

* * *

Мордва… она разная. Типа негра из Алабамы и китайца из Калифорнии: оба — американский народ. Но те хоть говорят на одном родном языке — английском. У эзри и мокши — и языки разные. Да ещё долгое время существовал запрет на браки между этими народами.

Собственно слово «мордва» — внешний идентификатор. Как во времена СССР всех советских — от эстонцев до чукчей и грузин — за рубежом называли русскими.

«Мордва», пожалуй, древнейший народ на этих землях. Наблюдаемы с, примерно, 2 века нашей эры, после краха культуры «рогожной керамики».

Первое письменное упоминание — у византийца Иордана. Перечисляя племена, покоренные вождем готов Эрманарихом, Иордан называет и народ Mordens, под которым исследователи разумеют мордву.

Эрманарих подмял под себя ещё славян и эстонцев:

«Умом своим и доблестью он подчинил себе также племя эстов, которые населяют отдалённейшее побережье Германского океана. Он властвовал, таким образом, над всеми племенами Скифии и Германии, как над собственностью».

Иноземная оккупация для гордых эстонцев — знакомое состояние с 4 века.

«Эрманарих двинул войско против венетов, которые, хотя и были достойны презрения из-за [слабости их] оружия, были, однако, могущественны благодаря своей многочисленности и пробовали сначала сопротивляться. Но ничего не стоит великое число негодных для войны, особенно в том случае, когда и бог попускает и множество вооруженных подступает. Эти венеты… происходят от одного корня и ныне известны под тремя именами: венетов, антов, склавенов».

Забавно наблюдать столь древнее проявление закономерности: неудачные попытки предков славян противопоставить численное превосходство («шапками закидаем») оружейному и организационному превосходству предков германцев — готам («ничего не стоит великое число негодных для войны») закончилось с появлением «третьей силы».

А ведь сказано в Писании: «возлюби ближнего своего». И народная мудрость добавляет: «а то придёт дальний и полюбит обоих. Больно».

Потом пришли гунны. И… «полюбили» всех. Кроме эстонцев — им любви в тот раз не досталось.

«Поражённый силой этой внезапной бури, Эрманарих в течение долгого времени старался дать им решительный отпор и отбиться от них; но так как молва всё более усиливала ужас надвинувшихся бедствий, то он положил конец страху перед великими опасностями добровольной смертью».

Самозарезался в возрасте 110 лет. Около 375 года от РХ.

Мордовские земли стали частью империи Аттилы. Потом сюда ещё всякие… приходили. Получилось два разных народа. Разных по внешности и языку.

«… всё это по большей части народ крупный, высокого роста, видимо, хорошо питающийся, здоровый, с открытым и чистым лицом, смелым взглядом, с свободными, непринуждёнными движениями».

«…материалы антропологического обследования мордовского и соседних народов дают основание заключить, что в формировании мордвы участвовало, в основном, два расовых компонента: светлый массивный широколицый европеоидный тип, прослеживаемый особенно у мордвы-эрзи; тёмный грацильный узколицый европеоидный тип, преобладающий среди мордвы-мокши на юго-западе Мордовии; и небольшой компонент-примесь субуральского типа».

«Этнос является бинарным. Бинарными являются и другие поволжские этносы: марийцы (горные и луговые), чуваши (верховые и низовые), удмурты (северные и южные)…».

Эрзя и мокша сохранят свои языки.

Почти 2 тысячи лет — два государственных языка в одном народе! Даже при отсутствии государства. Или при вхождении в иные государства с иными государственными языками.

Это не предел: у народа сиу, например, выделяют 4 языка, каждый — со своей группой диалектов.

Внутренняя вражда в этом народе сильнее вражды внешней. В полной мере это проявится меньше чем через 80 лет, при приходе в эти места Батыя. Одни «лягут» под Орду. Их монголы обманут и перережут под Сандомиром. Другие, вместе с булгарами, буртасами, половцами, русскими, алтайцами завалят своими и монгольскими трупами верховья Суры.

Выжившие — и те, и другие — станут подданными улуса Джучиева.

В 1236 году венгерский монах Юлиан, воочию наблюдавший практику «этнических чисток» монголов, подробно описал, как это происходило:

«Во всех завоеванных царствах монголы без промедления убивают князей и вельмож, которые внушают опасения, что когда-нибудь смогут оказать какое-либо сопротивление. Годных для битвы воинов и поселян они, вооруживши, посылают против воли в бой впереди себя. Других же поселян, менее склонных к бою, оставляют для обработки земли, а жен, дочерей и родственниц тех людей, кого погнали в бой, делят между оставленными для обработки земли и обязывают тех людей впредь именоваться татарами».

Гийом Рубрук в своём «Путешествии в восточные страны» в 1253 пишет:

«К северу находятся огромные леса, в которых живут два рода людей, именно: Моксель, не имеющие никакого закона, чистые язычники. Города у них нет, а живут они в маленьких хижинах в лесах. Их государь и большая часть людей были убиты в Германии. Именно Татары вели их вместе с собою до вступления в Германию, поэтому Моксель очень одобряет Германцев, надеясь, что при их посредстве они ещё освободятся от рабства Татар… Среди них живут другие, именуемые Мердас, и они — Сарацины».

Вражда-враждой, но булгары сумели собрать к Бряхимову отряды обоих племён. Князьки, у мордвы их называют «панки» — получили кучу красивых тряпок, преимущественно — красного цвета. И повели своих людей красить в тот же цвет приокские берега.

Кроме богатых подарков булгарского эмира, у эрзя есть и другие причины не любить русских. Летопись ещё в 1103 году указывает:

«бися Ярослав с Мордвою месяца марта в 4 день и побежден бысть Ярослав».

Это муромско-рязанский князь, внук Ярослава Мудрого. Вместе с братцем Олегом Гориславичем воевал против Мономаха. Отданное ему в удел Муромское княжество с Муромом, Рязанью и Пронском вот только что, два года назад, его потомки развалили, наконец, на два.

Эрзя преимущественно Волжский народ, в отличие от мокши. Собственно, и сама Стрелка — сейчас их земля. Местное племя называется «петухи» по тотему, или «терюхаи» по имени легендарного прародителя — Терюш.

«Во времена стародавние, в месте, где стоит ныне Нижний Новгород, жил сильный мордвин по прозванию Скворец. Был он друг и товарищ другому столь же знатному и сильному мордвину — Соловью. Тому самому, которого былины связывают с Ильёй Муромцем. Женился Скворец на 18 жёнах, которые родили ему семьдесят сыновей.

В ущелье на берегу Оки обитал тогда колдун Дятел. И спросил Скворец Дятла о судьбе сыновей своих.

Отвечал Дятел: „ежели будут сыновья твои жить в мире между собой — будут обладать этим местом. А поссорятся — возьмут эту землю русские. Поставят город камень, зело крепкий. И не одолеют его силы вражеские“. Сказав это, Дятел просил Скворца о честном погребении.

Умер Дятел в глубокой старости, и похоронил его Скворец на горе, в устье Оки-реки. А место с тех пор зовётся Дятловы горы.

Потомки Скворца размножились и стали враждовать друг с другом. И свершилось предсказание чародея: Андрей Боголюбский согнал их с устья Оки, другой русский князь — святой князь Георгий, поставил на Дятловых горах Нижний Новгород.

В иных же сказаниях Скворца называют Соколом. И поныне в Нижнем, выше „Гребешка“, есть, отделяемая от него оврагом гора, называемая Соколом. У некрещёной Мордвы и по сю пору сохраняется обыкновение давать новорожденным имена птиц: Торай (Гусь), Тырпыр (дикий голубь) и пр.»

«Птенчики» «скворечник» не сохранили — получили город, русский и «зело крепкий». А чего ещё можно ожидать под управлением «панков»? «Панкура» до добра не доведёт. В драку-то они ещё туда-сюда, а вот градостроительство…

Легенды утверждают, что после нашего похода на Дятловых горах построит себе город ещё один… «панк». С характерным прозванием Абрашка. Что не удивительно в бывшей «зоне ответственности» Хазарского каганата. Если уж «Ильяшка» с-под Мурома стал святорусским богатырём и православным святым, то почему «Абрашке» нельзя быть мордовским панком?

Тут уже будет другой подход: и укрепление крепкое, и двое ворот, и тайный ход. А ещё умелое затягивание времени и обращение к общественности.

По легенде, Абрашка выторговал у осадившего его русского отряда 4 дня перемирия, созвал соседей, которые прошли в крепость через тайный ход и, имея пятикратное численное превосходство, навалился на русских. Увы, русские дружины были на конях, они пробились сквозь мордовское воинство и те, пешие, их не догнали.

* * *

Дятловы Горы… Хорошее название. Как раз для меня — ДДДД, долбодятел длительного действия. Один Дятел здесь уже дожил до глубокой старости…

Ванька, уймись! «На чужой каравай рот не разевай» — русская народная мудрость. Ты тут — никто, и звать тебя — никак. То есть, конечно, боярский сын. Но беглый и чуждый. И вообще, Стрелка сейчас — даже не Русь.

Плевать. Главная беда — я сам себе цели не вижу. Сохранить в завтрашнем бою голову — понятно и достойно. А дальше? А послезавтра? Маноху с дыбы веселить? Хрень какая-то…

Жизнь — процесс типа русского бунта. В смысле: «бессмыслена и беспощадена».

Бродский верно сказал: «На самом деле жизнь — это битва не между хорошим и плохим, а между плохим и наихудшим».

Всякая жизнь — вообще. А моя нынче — особенно.

Погон — нет, пуль — нет. А главное — ещё не осень, ещё — весна. И как сказано в давнем тосте: «Дай бог, чтоб не последняя. А если последняя, то не дай бог».

Вот завтра и… «будем посмотреть».

«Завтра» — уже наступило, а смотреть некуда — темно. Тихо, без рожков и команд, пинками и зуботычинами поднимают хоругви.

– Тихо! Мать… Бараны! Оружие взять, брони вздеть, припас оставить, прислугу оставить. Не греметь! Мать…! Вон туда тихо… Мать…!

Всё понятно:

Ночной марш — отвратительное занятие. Дневной — тоже, но не настолько. Хоругви сбились в кучу, толкались, тихо матерились. Чей-то испуганный детский голос вдруг возопил:

– Де?! Де мои?! Де?!!!

И резко умолк. Со звуком удара и всхлюпа.

Топаем, факеншит. Слева в темноте опять вода какая-то плещет. Что, блин, уже Волга?! Нет, озерцо какое-то. Дорога вверх пошла. Как мне нынче щит… пригодился! Когда какой-то хрен вздумал кулаками на меня махнуть. Ишь, нежный какой — я ему только раз каблук оторвал, на пятку наступил. А нечего свои кракозябки на дороге раскорячивать! И выговаривать мне — незачем! В озерке полежи-остынь. Судя по чавкающим звукам, там… грязи. Лечебные, наверное. Успокаивающие.

Топаем-топаем… Как-то не туда мы топаем. Как я догадался? А очень просто — дерьмо липнуть перестало. Перед нами же коней провели. Ну, и всё войско, в темноте, по их следам… «Кони в яблоках» — видел. Теперь: «воины в яблоках». В конских. Не вижу — нюхаю. И тут как-то… запах есть, а дерьма нет. Видать, разошлись у нас с конями пути-дорожки. Видать, их в сторону повели. Или — нас.

Я думал: Боголюбский погонит пехоту по водоразделу, по гребню этих самых Дятловых гор. А нас поперёк гонят. Прошли высокое место и снова вниз. Какие-то колдоё… виноват: вымоины. И — выбоины. А теперь — промоины. И — проё… мда…

И мы в этом во всём… начиная с темноты и амуниции… и кончая недоумением и воодушевлением… прыг-скок, прыг-скок… Щито-копье-мече-сабле-мордо… носцы.

Как восторженно-этуазистически поёт Шаов:

«Край земли» — не видно. Поскольку вообще ничего не видно. И коней нет — седлать нечего. Ну, «хоть помру не на печи»! Вот, блинский факеншит, достижение!

О! Среди нас и умные есть!

Это я к тому, что скорость движения колонны, когда солдаты через чего-нибудь перепрыгивают, падает втрое, по сравнению с перешагиванием. В таких случаях колонну надо дробить и препровождать к нескольким разным… перепрыгивалкам.

Прибежал какой-то… не, не удмурт. Но из русского — только матюки. И препроводил нас к тому месту… где надлежит нам спуститься в то место… где нам всем и место.

Съезжая на заднице по глинистому склону, позволю себе отвлечь ваше благосклонное внимание и напомнить общеизвестную средневековую воинскую мудрость: «Не лезь, блин, нахрен!». В смысле: на поднятое копьё впереди съезжающего.

Дело уже к рассвету, а мы в этих оврагах… блукаем. Или правильнее: блуждаем? Или — блудим? Ну, если это блуд, то я в евнухи подамся! Там хоть тепло и кормят… Хотя, с другой стороны, зачем мне тогда еда?

Некоторые живут чтобы есть. И я даже знаю сколько они берут за час их «жизни». А я ем, чтобы жить. Жить красиво, часто и регулярно.

Чего-то жить захотелось. В обоих смыслах этого слова. Но есть препятствия: вот сейчас встанет солнышко и поганцы всякие нас сверху… чем ни попадя по чём ни попало.

* * *

Я такую историю слышал. Именно применительно к этой эпохе. «Последний бой императора» — называется.

Мануил Комнин сдуру влез в какое-то ущелье. Ну, сельджуки греков и раскатали. Позору было…! Европейцы перестали называть Мануила Императором Римской империи — исключительно по-простому: «король греков». Мануил страшно расстроился и ушёл. В астрологию. Вернулся оттуда — только перед самой смертью.

Кстати, у Боголюбского сегодня тоже… «прощальная гастроль». Последний бой с его личным участием. Дальше полки сынок его будет водить. Андрей сложит с себя и личную рубку в бешеной конной атаке, которой неоднократно прославился в предшествующих войнах, и функции главнокомандующего. Будет осуществлять общее политическое руководство. Интересно бы посмотреть.

Факеншит! Интересно бы дожить до «посмотреть»!

Успокаивает то, что, судя по летописям, нас не побьют. Типа: дружина — «вся здраву». А вот пехота… «Стояху же пешци съ святою Богородицею на полчище, подъ стягы»… Но — все ли? И где — конкретно я буду?

* * *

Тут где-то наверху заорали. Зашумели, застучали, зазвенели. Бой у них там какой-то? «Эй вы там, наверху. У вас опять потехи час?». Дудки какие-то противно засвистели. Рожки наши русские завопили… «Не-удмурты» зашипели громко. И мы побежали. Веером. На стенку оврага. Как на вражескую крепость. Только без лестниц.

Тут уж как кому чего выпало. Или — попало. Мне попало… тьфу, блин, не отплеваться… суглинистая крутая узкая промоина. Заросшая кое-каким овраго-борто-укрепительным… еле выговорил… кустарником. По которому мы, как стая наших предков по пальмам… Но — со щитами, мечами, копьями… и матюками.

Точно, от «правильной» обезьяны произошли. Все 22 человека нашей хоругви.

Не зря я ребятишкам намедни мозги промывал: ни один не потерялся, ни один не отлучился. Держат друг за друга за штаны, как дитятко за мамкину титьку. Все добежали, оглядываются — стяг наш с петухом высматривают.

* * *

Тут тоже нельзя терять чувство меры. Стяг, конечно — место сбора. Но с учётом обстановки. А то была лет 17 назад такая Теребовольская битва. Молодой Остомысл с Изей Блескучим схлестнулись. Изя галичан поразгонял, а потом поднял брошенные ими на поле боя стяги. И галицкие к стягам — дружно прибежали. Где и были взяты в плен. Как дети малые!

Количество пленных превосходило численность Изиной дружины. Изя обеспокоился возможными… «негораздами» и велел пленных перебить. Не всех — бояр оставил.

Оцените чувства простого молодого воина из Галича, который всё сделал правильно: стоял, пока все стояли, побежал, когда все побежали, увидел свой стяг, и, как с детства вбивается, потопал к нему. А его — хвать, и горло режут! Насмерть! Свои же! Такие же киевские и волынские гридни! В какой-то местной войне, в какой-то мелкой битве, в мартовских туманах 1147 года…

* * *

Только посчитались — снизу орут:

– Посторонись… тебя… и мать твою… Другие лезут. Или вы там сами поганых бить будите? Так мы домой пойдём.

Сдвинулись. Наверху уже видно — светать начинает. Вот и поле сыскалось. Летопись говорит: «полчище».

Пейзаж… — типичный. Впереди — лес, справа — лес. Слева — тоже лес. И за спиной… полоса лиственного леса по краю оврага. За правым лесом где-то далеко — пустое пространство. Там Волга и низкий левый её берег. Впереди, чуть выше — сосновый бор, «Гребешок» этих Дятловых гор. За ним должна быть Ока и тоже огромный распахнутый простор её левого берега. Но отсюда, снизу через «Гребешок» — не видать.

Слева, за версту-полторы в лесу идёт бой. Оттуда на открытое пространство вдруг вываливается несколько… деятелей. Удирают во весь дух. Следом выскакивает пара-тройка конных и начинает их рубить. Это называется — «в капусту»? Кто-то кого-то… а хрен его знает. Войсковой формы нет, стягов нет, чего там на щитах нарисовано — отсюда не понять.

Наши лезут из оврага, воеводы бегают вдоль толпы и растягивают её в двухшеренговый строй. Пытаются выровнять в прямую линию. Но…

Строй… три ягодицы в ряд представляете? Мы — прыщом на самой выдающейся точке крайне правой. От меня до леса передо мной шагов сто — сто двадцать. И никаких врагов! Вот бы тут бы я бы как побежал бы! Как бы захватил поганых с басурманами врасплох…!

Не велено: стоять ровно, держать строй.

Дурни! Идиоты! Вот же: броском через лес! Овладеть господствующими высотами! Сметая кинжальным огнём…! Или — навесным… Или ещё чем…

Не велено. Стоять. Поднять стяги. Держать строй.

Командиры… Уелбантурить бы вас всех тройным факеншитом! Вот же: враг не готов! Удачный момент! Атаковать немедля! Стометровка — и я в лесу. Ещё одна — и я уже на гребне над Бряхимовом…! Та-та-та… пулемёт, миномёт, подствольничек…

Не велено. Держать строй. Снять шапки, перекреститься — Владимирскую чудотворную из оврага подняли, в середине, за строем поставили.

Хорошо стоит. Высоко подняли. Блестит ярко. Как раз между «ягодицами» наших построений. Так и зовёт, так манит. Своими сорока фунтами золота в окладе. Супостаты точно туда полезут.

И тут мы их… с двух сторон нашими ягодицами… В смысле — хоругвями.

Какой-то брюхатый начальник, придерживая саблю у бедра пробегает мимо и тычет в меня пальцем:

– Хуиви! Застебни!

Что?! Да за такие слова…! Факеншит! Угро-финны… «Хуиви» — шарфик или какая-нибудь ещё хрень на шее. У меня ворот кафтана распахнут: пока лезли наверх — согрелся. Спасибо, дядя, «застёбываюсь».

Всё, поздно. Кретины. Проспали.

В лесу напротив видны толпы вооружённых людей. Они бегом прорываются сквозь молодую поросль по краю леса, растягиваются в линию напротив нашей. Дистанция — сто шагов, 60–70 метров. Хорошо видны черты лиц, кисти рук, детали вооружения.

Ранним утром слышимость хорошая, с той стороны — разговор, кашель, бряканье оружия.

Это тебе не «Градом» где-то кого-то. Это — «лицом к лицу». Знакомого. С сегодняшнего утра. Визуально и предсмертно.

Страшно. До дрожи. Пока — не от того, что они тебя хотят… А что ты сам вот-вот… вон того. Или — вон того… Зарезать. Или — вспороть. Или — раскроить. И как он потом будет… распоротый. Или — проколотый. Или — порубленный.

Последнее — вряд ли. У меня топора нет. А саблей я… Плевать. Буду колоть. «Огрызками». И резать — ими же. Вон того длинного. Или вон того, рыжего. А вон тот… сильно здоровый. Лучше… пусть его другие.

«…по большей части народ крупный, высокого роста, здоровый, с смелым взглядом…» — вот таких сейчас и будем резать. Или — они нас. «Свободными, непринуждёнными движениями».

 

Глава 328

Лица открытые — личин, забрал нет. На голове круглые шапки без нащёчников и назатыльников. Вроде бы матерчатые. Но что внутри — хрен знает. Гнутый крест на всё темечко? Держалка для черепушки.

Круглые щиты с умбоном в середине. Диаметр 60-100 см. Толщина… ну-ка поверни дружок… Ага. Ерунда — 1 см. И вес у него… если из ясеня — килограммов 3–5. Фигня. Топора — не удержит. Игрушка. Для бегуна.

Ну и правильно: лесовики хорошо дерутся из засады. На поле — не стоят, по полю — не ходят. Только бегают. В атаку — быстро бегом вперёд, из атаки… — ещё быстрее.

Строя не держат — бой поединком. Трое на одного со всех сторон. А вот строем, «лицом к лицу»… оружие у них на это не рассчитано. И с копьями так же — рогатин нет. Обычные охотничьи копья среднего размера. Значит, будут не только от бедра тыкать, а и сверху колоть, и сблизи помётывать.

Луков много, через одного. Луки — дрянь. Слабенькие. Ни вставок, ни накладок, ни рогов. Просто небольшие палки с верёвкой.

Сабель, мечей — не вижу, топоры — у каждого. На наши плотницкие похожи.

Корпусных железных доспехов не вижу. Ни — кольчуг с панцирями, ни — чешуи. Про ламилляры… не здесь. Хотя у кого-то из их вятших — могут быть.

Стёганки-безрукавки. Вроде — льняные. Чем-то пропитаны — тёмные. Не от Версачи? Фигня вопрос. Главное — сколько слоёв? Чем проложены? Как они на прокол?

Интересно: из-под верхней безрукавки — торчат широкие рукава белых рубах. И чёрные кожаные рукавицы с раструбами. Так они что, локти — не защищают?!

На шеях какая-то… ошейник. А сам плечевой сустав голый! В смысле — без брони.

А на ногах? Под безрукавкой торчит длинная рубаха, чуть выше колен, кайма шитая, штаны домотканые мешком висят, онучи, лапти. Лапти фирменные — мордовские восьмиугольные.

Всё ребятки, хана вам — солдата без сапог не бывает!

Герои лесных племён, извините за выражение. Воюют исподтишка, впятером на одного. Как в сказании об Абрашкином городке (Обран ош).

Противники выбегали из леса, утаптывали росший по краю кустарник, разворачивались в линию, поднимали оружие и щиты. Щиты раскрашены, часто — белым геометрическим орнаментом. Но один меня просто взбесил — свастика!

Ну, арийцы мордовские, вы сами виноваты! У меня на этого паука… идиосинкразия. Ещё с до-рождения. С 41. Когда батя мой под Киевом таких отстреливал. Понимаю, сочувствую — у вас вполне может быть другой смысл. Но у меня — отношение генотипическое. Нехрен было такую цацку сюда притаскивать.

В «Севастопольскую страду» французы прислали в Крым свои отборные войска — зуавов. Эти туземные солдаты из Алжира были прекрасно обучены и вооружены. Лучшими на тот момент нарезными штуцерами. По дальнобойности — втрое-вчетверо против русских ружей. Но каждое столкновение зуавов с русской пехотой неизбежно заканчивалось поражением элиты французской армии.

Причина — в фесках. Русские из-за этих шапок были твёрдо уверены, что перед ними турки. А не побить турок — нельзя. «Прежде такого не бывало и начинать — не надь». Ну есть у русских такой стереотип! Очень давний. Я про Молодинскую битву уже вспоминал? Из 3 тысяч янычар в Стамбул не вернулся ни один.

Я к зуавам… никак. А вот к свастике… Однозначно.

* * *

Правее, уже по самому краю вражеского построения вывалился из леса другой отряд — какие-то чудаки с клюками сложной формы, с медвежьими головами в качестве шлемов. Звероподобны. Рты постоянно разевают, а там у них… офигеть! Зубы красным крашены! Кирпичей наелись?! Придурки.

Левее, там центр, напротив нашей чудотворной иконы, повалила ещё толпа. Ростом помельче, шапки типа канотье от «Я — Буба, я из Одессы. Здрась-с-сте», очень миленькие длиннополые жилеточки, вроде гуцульских. Наверное — бронированные. С меховой опушкой.

О! Эти — в сапогах. Много их. Мари. А дальше — меря. Мери — немерено.

Вдруг из леса выехали всадники. Большой отряд, с сотню голов. Все в белом.

Мы все — в поту, «в шоколаде» по самые ноздри, а эти — в белом! И в блестящем. Все, блин, в кольчугах, в шлемах, с саблями, с копьями. Большое белое знамя с каким-то вышитым золотом арабским завитком. Вот ежели они сейчас на нас ударят…

Рядом со мной Божедарова хоругвь образовалась. Мужик его какой-то стоит. Вроде — бывалый. Может — объяснит?

– Это чего?

– Сам эмир. Вон он, в серёдке. Ибрагим, мать его. А это — белые булгары. Самые, значит, сильные бойцы из булгар. Юноши из древнейших родов. А это уже по нашу душу. Счас стрелы метать начнут.

Началось…

По счастью — не все.

Конные тронулись неспешно влево. Где поднялся разноголосый вой. Не то задавили кого-то, не то войско энтузиазм от вида командующего проявляет. А отряды, стоявшие прямо напротив, двинулись на нас. Чего-то… многовато их как-то…

Идут не спеша, вразвалочку, растянутой по фронту толпой, на ходу перебегают. Половину прошли, тут какой-то чудак в высоком меховом колпаке с разноцветными лентами, шедший чуть сзади, за воинами, с бубном и колотушкой, что-то заорал, стукнул в бубен. Остановились. И так интересно встали, что щитоносцы сзади, а спереди — лучники. Луки в небо уставили…

Во, блин, я такого и не видал никогда… «Стрельба в молоко» — доводилось. А вот стрельба по восходящему солнцу… У нас за спиной солнышко вот-вот появится…

Вопль Резана:

– За щиты!

Успел поймать. И исполнить.

Та-та-та…

– Ё! Ай! Убили!

Как град ударил. В моём щите — штуки три стрелы торчат. А в целом… фигня, ребята. Навесом стрелять — это надолго. «Русский миндаль» против вашего щита — вдесятеро тяжелее. Его так не пробьёшь. Если люди обучены. Мы с Резаном провели со своими только три урока. Но хватило: по команде все присели и наклонили на себя щиты.

Один, всё-таки, поймал. На бицепс правой. Стрела воткнулась и торчит. Качается. А паренёк глаза вылупил и вопит. А чего вопит-то? Подскочил к бедняжке — оказал «первую помощь» — пощёчину наотмашь.

Потом — «вторую помощь» оказал: ухватил за стрелу и дёрнул. Не смертельно — только рукав ватника пробит.

У меня все — в ватничках стёганных. С рукавами, с набивкой из льняного или пенькового очёса. А стрела и вовсе… охотничья. Ромбовидная, плоская. Вот у Акима стрелы…

Мать ити! Опять луки в гору тянут! На место, под щит.

Из леса продолжал подходить к врагу народ. Строй напротив нас, и вообще — по всему полю, постепенно уплотнялся. И не только стрелками — добавлялось ещё и чудаков во второй линии с копьями и щитами.

Наша молодёжь явно трусила. Строй без команды начал дрожать и прогибаться в середине. На том конце, под стягом — Резан с Лазарем. Они не сдвинутся. Здесь я с Суханом. А вот в середине…

– Ты! Хрен сопливый! Ты куда пятишься?! Шаг вперёд! Живо!

– Побьют! Побьют нас! Полягем все! Вона их сколько! Отходить надо!

– Ты! Бл…! Сейчас без всяких басурман поляжешь! Сам закопаю!! Шаг! Вперёд! Ну!!! Молодец. Отходить нам некуда — сзади овраг. Дрогнем — эти нас сверху… как перепёлок. Никто не выберется. Стоять. Крепко.

Манера русских князей ставить ополчения перед естественной преградой, а не за ней, отмечается, например, в Куликовской битве. Неопытный воин должен твёрдо знать — сзади смерть. Страшнее ворога. Хоть — Дон-река, хоть — заградотряд.

Мне это стояние под вражескими стрелами… Как-то безответно…

Двое наших стрелков пустили по стреле и спрятались. Под щитами — целее.

Выберусь — набью соплякам морды. За недоиспользование боезапаса. Как в 41.

После боя у бойцов на фронте проверяли боекомплект. У кого был полон — получал бяку. Смысл: кто стреляет хоть куда — привлекает внимание противника. Поэтому трус — не стреляет. Отлёживается, отбывает. Отбывать время на поле боя…? Чего только в жизни не бывает.

«Они и завтра еще не пойдут в атаку, а будут продолжать бомбить и бомбить — эта мысль страшила Серпилина. Нет ничего трудней, чем гибнуть, не платя смертью за смерть. А именно этим и пахло».

У меня тут отнюдь не «юнкерсы», как в «Живых и мёртвых», по головам ходят:

«Тяжелые полутонные и четвертьтонные бомбы, бомбы весом в сто, пятьдесят и двадцать пять килограммов, кассеты с мелкими, сыпавшимися, как горох, трех- и двухкилограммовыми бомбами — все это с утра до вечера валилось с неба на позиции серпилинского полка».

Этого здесь нет. Просто палки с железками прилетают. Но «не платя»… Нет, не могу. Был бы хоть какой завалящий лук… У меня-то нет, а вот…

– Сухан, отдай рогатину назад, возьми сулицы. Без разбега, из-под щита — сможешь?

«Знал бы где упасть — соломки постлал бы» — русская народная мудрость. Я из неё, из мудрости нашего народа — черпаю, хлебаю и жлуптаю. Непрерывно.

«Лучше иметь оружие, не желая того, чем желать, не имея». Вот я и «подстелил соломки»: ещё с до-Твери тащим пук сулиц. Сухан их подстругивал, балансировал, затачивал. Перед боем я эту вязанку одному из ярославских пареньков в руки сунул:

– Потеряешь — голову оторву.

Теперь парнишка, стоя во второй шеренге за Суханом, принял от «зомби» рогатину и отдал сулицы. Дистанция уже сократилась — можно эффективно метать и без разбега.

Тут нас накрыло очередной волной «града». В строю снова завопили: Резан громко и выразительно указал нашим лучникам на… на недостойность их поведения. Они и высунулись. Одному руку распороло, другому… другого наповал — в глаз.

Жаль, зря я о них нехорошо думал…

– Сухан! Бубнового. Э… который с бубном.

Порядок выбора целей — вбито в меня накрепко. Манера отстреливать в первую очередь медиков на поле боя, как проявилось в войне в Донбассе — это эмоции, ненависть войны добровольцев. У меня, пока ещё, чистый функционал: командиры, связь, корректировщики, снайпера. А отнюдь не рядовые стрелки. Которые, собственно, нас и убивают. Их — «на сладкое».

Из всего первоочередного — вижу только чудака с ленточками. Из знаков различия — бубен с колотушкой. Ну и на…

Сухан… он же мёртвый! Как он может ошибаться?! На 30 метрах, на пологом склоне от «Гребешка» к нам, через две линии рядовых бойцов… Бздынь!

Шапка с ленточками — в одну сторону, бубен с колотушкой — в другую.

Там сразу завопили, стали оборачиваться, посмотреть на терпилу-начальника… У противника щиты малые, опущенные к ноге или на спину заброшенные… А тут они ещё и в сторону смотрят… И Сухан методично и успешно вогнал 9 оставшихся дротиков в сплошную двойную стенку супостатов.

Там страшно орать стали. Как-то… не по-человечески. И побежали на нас. А с другого фланга завопил Резан:

– Стоять! Мордва пошла! Стоять!

Я же мордву уже резал! Когда прохожие купцы у меня на Угре девок воровали.

Там другие были: мелкие и чёрные. Конечно, в тот раз пришлось понервничать. Елица тогда голой перед теми гребцами плясала. Но мы ж их всех одолели! При явном их численном превосходстве!

Эти какие-то другие. «Крупные, высокого роста, здоровые, с открытыми лицами, смелыми взглядами, с свободными, непринуждёнными движениями»… Но мордва же! Значит — такие же. А уж чудаки со свастикой… батя под Киевом проверял — дохнут нормально даже в 41.

Эти быстро промелькнувшие мысли, заняли, однако, некоторое время. За которое и моя хоругвь справа, и Божедарова слева, без команды, просто от вида набегающей, орущей, вопящей, скалящейся, размахивающей топорам, копьями, щитами… толпы противника чисто инстинктивно, не осознавая, не отрывая взгляда от приближающихся… просто переступили, просто чуть перетоптались. На пару шагов назад.

А мы с Суханом остались. Я — от тугодумия, он — из-за меня.

Процесс поиска решения странного противоречия между прежде виденном мною на Угре и ныне наблюдаемым на Оке — успешно завершился воспоминаем о бинарности этносов. Тут я перестал думать и начал энергично выживать.

Помню, что справа на меня кинулся чудак с копьём. А мне — никуда!

У меня на левой руке эта чёрная смолёная дура — «миндаль русский». И какой-то псих со всего маху уже всадил в него копьё. Где и застрял.

А другой… тоже псих. Рубанул топором через верх. Мать…! Они ж не шутя железяками рубят!

От топора я успел присесть. А этот его зацепил за верхний край щита, визжит и тянет! А который копьё в щит воткнул — визжит и толкает. И пока они там, с той стороны моего щита, орут по-зверячьему и решают кто из них сильнее, вот этот, третий — справа прибежал и тычет.

Единственное, что я сумел — развернуться в полу-приседе в пол-оборота. Его копьё прошло вскользь у меня по груди — слава Прокую и его паровичку! — ко мне под правую руку. А моё копьё, даже без доворота, просто выносом локтя — пробило его стёганку. Глубоко.

Так я же зануда! Я же — всё точил! И наконечник копья — «в бритву» выводил!

Кто?! «Кто штык точил, ворча сердито? Кусая длинный ус?».

Я! Я точил! Ванька-ублюдок! Псих лысый!

Только «кусая длинный ус» — не делал. Ввиду отсутствия наличия объекта кусания.

Тут меня дёрнуло сзади так, что я упал.

Я стараюсь падать как кошка — на четвереньки. Поэтому моё копьё осталось в той, в глубоко пробитой стёганке. А я оказался лежащим на брюхе, на своём щите, к которому я плотно принайтован левой рукой, на «топорнике», который доказал, что он сильнее соседа-копейщика — завалил-таки мой щит своим топором. Прямо на себя.

И вот лежим мы с ним, нос к носу. Разделённые только досками моего смолёного «миндаля». И судорожно соображаем: кто тут кого победил? И у нас с «топорником» несколько разные на этот счёт мнения.

Похоже на то, как Пьер Безухов взял в плен французского офицера. Просто с испугу сильно сжав его шею.

Мордвин был, видимо, бывалее меня. Или, в отличие от того наполеоновского офицера, очень не хотел к русским в плен. Поэтому он вдруг страшно оскалился, завизжал и начал биться. Пытаясь дотянуться зубами до моего носа и откусить.

Я чётко знаю, что надо делать, когда лежащее подо мной начинает ерепениться и кочевряжиться. Но такая злобная бородатая морда… да ещё через толстые доски моего щита…

Злоба из него прёт, а деваться ей некуда. Дядя совершенно ошизел и, вместо моего носа, начал грызть край моего щита. Да, этот здоровый народ хорошо питается — привыкли к большим кускам. Попортит, гад, казённое снаряжение. Во какую щепку откусил! И — выплюнул! Брезгует, падла, нашим, просмоленным…

Тут рядом с нами что-то жидко упало. В смысле: упало и стало поливать. Морда передо мной захлопнула глазищи. Потому что их залило. Кровью. Фонтанирующей из разрубленного затылка полуобезглавленного тела.

Мой весьма бессмысленный взгляд влево и вверх явил зрелище активно уничтожающего живую силу противника Сухана. Который как раз перерубил топором ногу следующему мордвину, пока ещё двое чудаков наперегонки тыкали в его щит копьями.

Когда же я возвратил свой взгляд в прежнее положение, то обнаружил, что злобная морда передо мной обрела свободу — высвободил одну руку, протёр глаза и утратил злобность. Когда человек пытается проморгаться, он выглядит задумчиво.

Я не стал дожидаться результатов его размышлений. Сунул руку за плечо, вытянул «огрызок» и воткнул «мыслителю» за ухо.

А больше ничего нет! Сабля — подо мной болтается, копьё — в предыдущем чудаке осталось.

Тут на меня что-то упало. Тяжелое и верещащее. Оно елозило у меня на спине и пыталось там чего-то… сделать.

Когда неизвестно что падает вам на спину и там топочется… совершенно паническое состояние. Попытался оглянуться через плечо. Нос к носу — ещё один мордвин. Точь-в-точь как был первый. Воскрес?! Нет — первый на месте.

Тут по второму, и по моей спине, соответственно, кто-то тяжело пробежался. Сначала в одну сторону, потом обратно.

И я понял, что пора вставать. А то место для отдыха мне досталось… как у доски в полу танцплощадки.

Захребетника-то я скинул. Но он придавил мой щит. Пришлось выдирать руку из креплений.

Тут над головой раздался треск и слева полетели доски. А справа налево побежало… несколько придурков с выставленными копьями.

Какой я молодец! Что тренировал «кувырок через голову»! Из-за «захребетника» я уже сгруппировался — кувыркаться… возможно, а выпрямившись во весь рост, стоя на голове, так и лёг на крайнего придурка с тыкалкой.

Думаю, он просто испугался. От неожиданности. От болтающихся на уровне его лица подошв моих грязных сапог.

Никто! Никогда! Ни в одной армии мира! Не отрабатывает «боевую стойку на голове». «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Но я ж не знал!

А он свалился и сшиб ещё двоих. На которых я и лёг. Плашмя поперёк.

Никогда в жизни… Никогда! Не приходилась тыкать остро-заточенным со всей дури себе между коленей. А что делать, если вражеская спина в этом… льняном доспехе — именно там?!

Обратный кувырок позволил мне подняться на ноги и оценить обстановку. Летающие доски — от щита Сухана. И от ещё трёх мордовских. Я был прав: слишком тонкие — просекаются «на раз». Вместе с удерживающей щит рукой. Но Сухану щит тоже выкрошили.

Им же хуже! У Сухана в руках уже оба топора, и он крутит ими мельницу имени Чимахая. Отчего щепки и летят. Безо всякого лесоповала. Уже развернулся ко мне спиной. Типа — я ему спину прикрываю. А вокруг на земле — несколько представителей противника разной степени порубленности, шевелённости и ползанутости. В смысле — шевелятся и отползают.

Дальше интересовать обстановкой стало неуместно: опять набежало чудаков с копьями. И с этими… «смелыми взглядами, с свободными, непринуждёнными движениями». Аполлоны мордовские, оскаленные.

* * *

Отвратительное ощущение. Есть проработанные тактики группового боя на основе единоборств в формате «один против многих». Общее правило: бей руками, двигай ногами. Как показывает опыт — наиболее эффективны боксёры.

Главное преимущество одиночки — подвижность. Главный недостаток — узость коридоров восприятия. Поля двух глаз образуют зону бинокулярного зрения около 120®. С обоих боков от нее — поля периферийного зрения примерно по 30®. Далее — мертвая зона, где единственным свидетелем происходящего является слух.

В зоне периферийного зрения можно регистрировать факт опасности, но не определить дистанцию и степень угрозы. Еще сложнее атаковать и контратаковать. Удары в боковой коридор на порядок менее эффективны, их сложно поддержать движением тела и вложением веса в удар.

«Мертвая зона» практически исключает возможность увидеть удар и защититься от него.

Как вы относитесь к женскому телу? Я — с восторгом! Какая связь? — Актуальная!

У женщин хорошо развито периферийное зрение, «мёртвая зона» примерно на 30®-60® меньше. Ещё: женская шея более подвижна. Когда её окликают, женщина, как правило, поворачивает голову. Мужчина поворачивается всем телом. Энергоёмкость, задержки… А уж разница в гормонах… Повышенные уровни прогестерона, кортизола и эстрадиола усиливают у женщин ощущение беспокойства и чувство опасности. Женщина интуитивно лучше, чем мужчина чувствует угрозу.

Но есть недостаток: женщины хуже ориентируются в пространстве. Параллельная парковка с первого раза удается у 71 % мужчин. У женщин — только 22 %.

Основная задача при подготовке бойцов-одиночек — сделать их гермафродитами: чтобы обзор — как у женщины, а глазомер — как у мужчины.

В единоборстве выход в боковой коридор, а тем более заход в мертвую зону можно считать крупным успехом бойца. Подобная ситуация в групповом бое — норма и основа тактики боя дуэта против одиночки.

Мы это отрабатывали в Пердуновке в нескольких вариантах: «работа в треугольнике сам за себя» — в момент атаки боец разворачивается к цели лицом, и второй противник оказывается в зоне периферийного зрения. Нужно не только атаковать, но и позаботиться о защите бокового коридора, научиться замечать и реагировать на движение в этой зоне.

«Атака на четыре коридора» — один в центре, четверо с оглоблями вокруг. Палки прячутся за спинами. По сигналу (хлопок, команда) чья-то палка выставляется вперед. Задача центрального — среагировать на сигнал, развернуться и атаковать палку.

«Защита на четыре коридора» — один в центре, четверо вокруг. Удары наносятся в голову в любой последовательности по сигналу. Защититься атакуемому руками в такой ситуации практически невозможно, придется двигаться и вращаться.

Я рассказывал, как мы усложняли эти типовые методики. До 8 человек в кругу, удары разным оружием — не только рукой, не только в голову, атака по сигналу, недоступному центральному…

В дополнение к обычному вращению, вариантам «качания маятника» для перемещения «коридоров внимания», тренировки «женского» качества — периферийного зрения, у меня выработался комплекс приёмов противодействия. Не сколько «уход и оборона», сколько «атака». Движение навстречу противнику.

С несколькими… «деталюшками». Захват оружия противника собственным (например — рогами перекрестья «огрызков») и перенаправление на другого противника, смена горизонтали (например — удары с колен, уходы перекатам), прорыв из кольца и немедленная контратака, поскольку оставшиеся противники в первый момент все оказываются в «прямом коридоре» моего восприятия.

Отрабатывали и более экзотичные вещи: удар, метание и стрельба на звук, идентификация по сотрясению почвы и движению воздуха…

* * *

Ерунда! Вся эта премудрость в реальном бою — смысла не имеет! Хуже — вредно и опасно!

«Подвижность»… Какая подвижность у зуба в челюсти?! У вас зубы шатались? Правильный русский воинский строй — как реклама стоматолога. Все стоят рядком плотненько и блестят. Иное, как при цинге — скорая смерть.

Но и без строя, в микро-группе, подвижности… как у пальца в кулаке. Можно чуть отпустить, можно сильнее сжать. Вот и всё ваше пространство для манёвра. Мизинец на место указательного встать не может. Стой и лови.

Потому что у меня за спиной Сухан!

Я не могу! Я не могу «сплясать» на пару шагов в сторону, пропустить очередного придурка и воткнуть ему «огрызок» в задницу. Потому что придурок успеет махнуть топором и раскроит Сухану череп.

А я не могу стоять на месте! Их много! И это «народ крупный, высокого роста…». Не норвежцы, слава богу. Но они старше! Не в уме дело — в весе! Если на том конце копья пять пудов взбешённо вопящего живого мяса в амуниции… Закон сохранения импульса никто не отменял!

«Если вы стоите на рельсах и на вас едет паровоз — сойдите с рельс».

Гениально! Только я — не могу! Гляжу на очередной «паровоз» и плачу. В душе. Я-то сойду и этот… «паровоз» «наедет» на спину товарищу.

«Сам погибай, а товарища выручай».

Не хочу!

В смысле: «сам погибай» — не нравится.

«Какой камень ваш оберег? — Какой под руку попадает».

В этот раз мне «под руку» попались мои «огрызки». А «под мозгу» — маленькое уточнение насчёт «методики группового боя».

«Бей руками, двигай ногами» — для спецов по руко- и ного-машествам. А здесь таких нет! У ворогов — ручки заняты! Ихними палками-железками.

Сделать мне захват оружия… у меня железки короткие: чтобы хватать — надо очень близко подойти. А я и укусить могу!

Бой ногами… Понятно, что я в своём панцирном кафтане пяткой ему в нос… есть опасность поймать что-нибудь режуще-колющее в паховую область. Как я Зуба… Но пнуть-то в щит! На уровне пояса… Сам бог велел!

Говорят о трех правилах боя:

– Правило человеческой глупости — противники никогда не будут действовать настолько же слаженно, как один человек.

– Правило человеческого страха — каждый из противников не хочет оказаться на «вертеле».

– Правило человеческой лени — каждому хочется, чтобы его работу сделал другой.

Зря говорят. Кроме первого — не здесь. Здесь полно психов, залитых под горлышко адреналином. Мечтающих «о доблести, о гордости, о славе». Рвущихся «сделать работу»:

– Отойди, отойди! Дай я вдарю!

«Аля-улю! Гони гусей!»… Маразм восторга боя. Это пройдёт, но надо перетерпеть. А вот глупость… — объективна, повсеместна и постоянна.

Выплясывая на пятачке с радиусом в шаг, стараясь не приближаться сильно к Сухану — он крутит свою мельницу не оглядываясь, сам двигается, и не отдаляясь — в щель между нашими спинами вражьи умники сразу лезут, я ловил тыкаемые в меня копья, преимущественно рогами одного «огрызка» и отводил в сторону.

Преимущественно — правым вправо. У противника его правый бок оказывался открытым, и я втыкал левый «огрызок» ему в печень.

Нормально! Удар «в силу» — прокалывает их стёганки аж по самую рукоять.

Разворачивался на пяточке и ловил следующего. Если левым… то, лучше уколом в его щит. Остриё «огрызка» пробивает доску, сам клинок дальше не идёт, но позволяет толкать его щит в бок, от меня ещё левее и выше. Топором в правой, через собственный щит… он меня не достаёт. А левый бок его… — открывается.

Медики говорят, что с этой стороны брюшины — ничего интересного нет. Наверное, правильно говорят — я особо не присматривался. Но кровь — хлыщет.

Когда-то я, показывая свой оригинальный щит с переделанными креплениями Якову в Пердуновке, проталкивал его руку щитом и заставлял развернуться ко мне открытым боком. Оказывается, аналогичный приём возможен и при использовании вражеского щита. Только щит должен быть лёгким, деревянным, «угол атаки» остриём — правильным, а противник — атакующим. Набегающих разворачивать легче, чем стоящих.

В промежутках между тыканьем «огрызками», я ухитрился поклониться. «Ой ты мать сыра земля…» — до земли. На одной ноге. Поскольку другая пинала щит. А не фиг ко мне со спины подкрадываться! Щит, вместе с его хозяином, унесло шагов на пять.

И врубить сапогом другому. Очень удачно попал под коленку чуть выше онучей. У меня сапоги кованные, а солдат без сапог… Так, это я уже говорил.

Все эти «танцы на месте» должны были бы быстро кончиться грустным для меня образом, но… лесовики.

Попёрли бы они втроём в ряд на меня разом — фиг бы я чего сделал. Но у охотников срабатывают навыки охоты на крупного зверя: один — тычет в морду, зверь дёргается, «подставляется». Тогда другой — бьёт копьём сбоку между рёбер. Спереди, в лоб — что медведя, что кабана — не пробить.

Похоже на тактику дуэта против одиночки: первый провоцирует и защищается — «защитник», второй обходит сзади или сбоку и бьёт — «боец».

Но я же — не кабан или медведь! Я же человек! Я же это знаю! Опережаю одного, ловлю на «огрызки» другого. А синхронного, одновременного удара с разных сторон — у охотников нет.

В запредельный, рвущий уши ор вокруг вдруг ворвалась новая нота. Кто-то совершенно истерично завизжал на русском матерном:

– Ура-а-а-а-ля-а-а-а…!

Тоненький голос хрюкнул и оборвался, но тут же дополнился более низким и более… разнообразным:

– Куда?! Е. ть! Вперёд! Нах…! Все! Мать… Говноеды обосравшиеся! Уперёд! Е…ть! Твою… Разъе…ть тебя Богородицей!

Последнее показалось мне несколько странным. С точки зрения характерного набора гендерных признаков.

Но сразу разобраться не удалось: один из пострадавших противников, валявшихся под ногами с распоротым брюхом, придерживая левой рукой вываливающиеся кишки, полз к Сухану. Подтягивая за собой другой рукой топор. Как связку гранат под вражеский танк.

Безвестного героя пришлось останавливать, наступив на его топор и проведя лезвием по шее.

Молодой безбородый парень завалился на спину, уставился в небо двумя широко распахнутыми ртами: где обычно и поперёк шеи. Кровь выплёскивала из обоих. Но — по разному.

 

Глава 329

Наша хоругвь пошла вперёд вслед за выскочившим Лазарем и под командой Резана. Прямо в этот момент нашего стягоносца с той стороны, с открытого правого фланга, зарубил топором какой-то молодой здоровый мордвин. Которому Лазарь тут же отсёк саблей руку с топором.

С другой стороны в толпу мордвы врубились двое. Шух с Божедаром. Парни интенсивно отмахивались саблями, а вокруг густо клубилась мордовцы.

По всему полчищу, по всей линии хоругвей кипела схватка. Особенно сильно сеча шла во впадине русской линии между двумя «ягодицами» нашего строя, там, где чуть отодвинутая от края овраг блестела золотом поднятая на высоком помосте икона Богородицы и торчали хоругви Владимирского городского полка. Ещё левее, где полоса леса вдоль оврагов за нашей спиной, смыкалась с лесом по «Гребешку» шёл конный бой — видны были белые халаты белых булгар.

Тут мне стало не до… рекогносцировки: вокруг нас чудаки с копьями и топорами как-то рассосались. А в десяти шагах вдруг образовалось десяток-два-три… фиг посчитаешь… с луками.

Они, факеншит уелбантуренный, в нас стрелять собираются! Толпой! Залпом! Или ещё чем… А меня щита нет! На нём дохлый придурок разлегся.

Ребята! Я не готов! Я не одет! Стоп зе файя! Нихт шиссен! Доннер веттер! Лож в зад!

И я побежал к стрелкам. А куда ещё?!

Всё-таки некоторые из них успели. В смысле — пустить стрелы. Потому что две я сшиб на бегу «огрызками». Как Эрик на «божьем поле» отбивал мои «штычки». Ещё одна стукнула меня по шлему и одна застряла в поле кафтана.

Боевое ранение! Мать… Оказывается, у них есть типа бронебойные — с длинным шильцем-наконечником. Застряла и колется.

Остальные тоже успели. Убежать.

Вот же ж гады: бегут и оглядываются! А наложенные на луки стрелы — не снимают! Чуть встану — они развернуться и с трёх-пяти шагов…

Я истошно орал — чисто для их страху. И для собственной храбрости. И бежал за ними следом. Чтобы они из меня своими оперёнными — не сделали пернатого ёжика.

Двоих распластал топорами Сухан. Двоих догнал я.

А куда их колоть-то?! Добивание убегающего противника мы не проходили!

Один, к счастью, остановился и развернулся. И получил лезвием по лицу наотмашь. А второй… факеншит! Ничего не придумал — уколол в задницу. Ка-ак он потом побежал…!

Тут мы влетели в лес, и стало нехорошо. Потому что… супостаты между толстыми соснами… как зайцы — во все стороны мелькают. Если бы у них был толковый командир — нас из-за стволов просто перестреляли бы. Но первыми с поля боя побежали самые трусливые. А у самых храбрых — мы «на спине» сидим. Главное — «не спешиваться», не дать им оторваться.

Снова завопил «Ура!» и прочие матюки, и зигзагами между деревьями — а вдруг стрельнут?! — так ведь и стреляют же, гады! — кинулся вдогонку.

Куча народа бежала через лес одном направлении. Топча реденький подлесок, хрустя опавшими сучьями, пиная отползающих. Лесок был полон ранеными и сопровождающими их лицами.

* * *

Мао мог решить, что набор новых солдат в революционную армию в китайских условиях дешевле лечения раненых бойцов, и приказать не собирать раненных на поле боя. И его армия этот приказ исполнила.

В регулярной армии можно скомандовать:

– Раненых соберём после.

Или выделить специальных ополченцев, как сделал Кутузов при Бородино, для выноса раненых и брошенных ружей.

Племенные ополчения думают и действуют иначе. Тот чудак, которому я воткнул «огрызок» в задницу, для меня — просто очередной чудик. А для своих — живой человек. Кому-то отец. Или — сын, или — брат. Они же все друг другу родня! Друзья, приятели, соседи, односельчане…

Помочь родному человеку важнее всех этих воинских забав. Важнее и привычнее. Стоит одного из них ранить, стоит такому завопить от боли, как куча народа выходит из маразма боевого безумия, перестаёт грызть, рубить и дырявить наши щиты, вспоминает про возможных вдов и сирот в соседских жилищах в родных селениях, бросает всю эту тяжёлую, неудобную хрень — славное боевое оружие, и кидается помогать болезному. Встаёт возле павшего на колени, интересуется самочувствием, причитает и успокаивает, накладывает повязки, разглядывает раны, пытается поднять и оттащить в безопасное место.

Обстановку — не оценивают, к отражению ударов — не готовы. Резать их в этот момент — одно удовольствие.

* * *

Всё это тащилось, отползало, бежало и ковыляло к Оке. Группы мордвы, уже вперемежку с русскими из нескольких ворвавшимися в лес хоругвей, катились к краю Дятловых гор.

Справа вдруг стали вопить сильнее. Ага, «камнеедов-медвежатников» прижали к верховью Почайнинского оврага. И сбросили туда. Сейчас и мы своих… прижмём и сбросим.

Орали со всех сторон. Отчего-то сильно возопили далеко слева. И как-то… сзади. Факеншит? Обошли?! Окружают?!

Рядом со мной вдруг оказался Лазарь. В совершенно безумном восторге:

– Ваня! Живой! Ура! Победа! Руби их! Ура!

Он вопил, кажется не видя меня, и яростно потрясал обломком своей сабли.

– Лазарь, у тебя сабля сломалась.

– Ура! Я рубился! Я зарубил! Ура! Сабля — вдрызг! Ура! Голова — вдрызг! Мордва — вдрызг! Ура!

Интересно: у меня тоже такой же безумный взгляд? Как после тяжёлых наркотиков. Это даже не героин. Типа ЛСД? «Вкус победы» — называется.

Я выдернул свою. Постоянно мешающую, бесполезную саблю Зуба.

– На. Эта целая.

Мгновение Лазарь недоуменно разглядывал клинок. Потом кинулся мне на шею, беспорядочно размахивая своим обломком:

– Ваня! Ты — друг! Ура! Мы победили! Теперь их всех…! Ура!

Так, размахивая двумя клинками, он ринулся к обрыву, и, издавая победоносный клич в форме длинного «И-и-и…!», устремился вниз.

Перед нами была Ока.

Огромное светлое пространство, освещаемое косыми лучами встающего у нас за спиной ясного утреннего солнца. Простор низкого левобережья, поросшего густым лиственным лесом с проглядывающими кое-где оконцами озерков и проплешинками болот, был накрыт ещё тенью высокого правого берега.

Правее — распахнутая на десятки километров Волга. С низкими здесь берегами, с чуть шевелящимися от приречного ветерка ивами и берёзами. С десятками лодок на реке вдали, выше Окского устья, среди которых глаз сразу ухватил характерные очертания ушкуев, идущих с поднятыми прямыми парусами.

Слева, выше по Оке, значительно ближе к нам, тоже двигались лодки. Большой дугой они перегораживали реку. Дальний край дуги постепенно загибался, грозя окружить всё вражеское воинство, всё множество разномастных лодеек, в беспорядке лежащих по речному пляжу прямо под моими ногами.

По пляжу в разные стороны суетливо метались отдельные фигурки и группки людей. Некоторые подбегали к лодкам, стягивали их в воду, впрыгивали, и судорожно выгребая, пытались уйти вдоль берега вправо, в Волгу.

Густая толпа, в которой выделялись белые халаты гвардейцев эмира и разноцветные яркие одежды каких-то… ихних вятших, вдруг повалила из крепостицы с холма чуть слева. Они бурно вбивались в несколько больших лоханок барочного типа, стоявших в реке на якорях. С берега к ним вели сходни. На сходнях кого-то били и выкидывали в реку. Эвакуация белой армии из Новороссийска? Из Севастополя? — Похоже.

Жаль — нечем устроить им продолжения. Типа исхода Красной Армии и Флота из Таллина в 1941. Два дошедших транспортника из двадцати вышедших… Бомберов и подлодок — у меня тут нет. Хотя… если те ушкуи на Волге спать не будут…

Из крепостицы на холме вдруг густо повалил чёрный дым. Следом взметнулось хорошо видимое в тени берега высокое пламя. Жгут напоследок. Чтобы врагам, не досталось. «Варяг», однако.

Метрах в десяти от нас на край обрыва выскочила очередная группа супостатов, чего-то возопила и кинулась вниз. Очень быстро их спуск превратился в качение кубарем.

Следом выскочили пара парней из нашей хоругви. Ну что, «пехота — царица полей, болот и косогоров» — поехали? И мы тоже попрыгали вниз.

Всё-таки, если очень быстро перебирать ножками… и не спотыкаться об придурков по дороге… и ножны от этой дурацкой сабли держать на заднице… и иметь с детства кое-какой навык «овражной жизни»… то «кубарем» — не обязательно.

Мы с Суханом бежали очень быстро. Потому что с середины склона я увидел внизу… Там убивали Лазаря.

Два каких-то чудака с топорами энергично наступали на парня, а тот несколько неуверенно от них отмахивался. Преимущественно обломком своей сабли в правой. Иногда помогая моей саблей в левой.

Идиот! Я.

Мой прокол: надо было забрать у него обломок, так, чтобы он взял целый клинок в правильную руку. Не подумал. Видел же, что парнишка не в себе, а не сообразил.

Вообще, его нельзя было вниз пускать! Одурел я, отупел от всего этого… шума сражения и восторга победы.

Тут Лазарь рубанул левой по руке одного из противников, споткнулся и сел на задницу. А я заорал, громко и матерно как Иерихонская труба, потому что второй чудик — врубил топором Лазарю как раз в открытый левый бок.

И я на него сверху как коршун… и кубарем через голову… и стою я на коленях на этих, прости господи, оползневых массах у подножия обрыва… как Ункас в последнее мгновение своей последней могиканской жизни…

Очень похоже, потому что сволочь напротив — от моего ора топор упустил, вытащил ножик и собирается меня зарезать. Даже уже совсем собрался. Так это, с удовлетворённой злорадостной улыбкой на лице тычет меня клинком в грудь.

И задумывается.

Потому что не пробивается.

У него — не пробивается. А у меня — пробивается.

Аж по самые рога правого «огрызка». И, мать твою, доворачивается! Во всех трёх плоскостях. С расширением входного отверстия при использовании его в качестве выходного.

Юбку с разрезом — видел. Выход с разрезом… — сам сделал.

После чего — все падают. Он — от болевого шока и быстрой смерти, я — от «равновесие потерял».

Но полежать-отдохнуть мне не довелось. Рывком перевернули, морду от налипшего песка с кровью — отряхнуть не дали, сразу начали лапать. В смысле — хлопать по груди.

– Сухан, блин, не тряси, факеншит. Твой палец, мать его, мне как родной двадцать второй. Всё на месте, не дёргай.

Тут он отвлёкся, срубил какого-то чудака неопределённой национальности, которому не повезло свалиться со склона в радиусе действия его топоров, и стал осматриваться. Я — присоединился.

Только что лежало 4 почти мёртвых тела. Потом пришёл «зомби» и одно «почти мёртвое» встало и стоит. «Почти живое». Всего-то — один рывок и пара пощёчин.

Интересно: а если он ещё и пописает? «Мёртвая вода», говорят — лучшее лекарство от тяжёлых травм.

Пописать на Лазаря было бы очень полезно. Удар топора пришёлся вскользь, причём не по рёбрам, а по бедру — парень в последний момент инстинктивно пытался закрыться ногой.

Распорол на Лазаре штаны — наружного кровотечения нет, топор лёг плашмя, но… Похоже — кость раздроблена… Боли ещё не чувствует, но стоять не может…

Ё! Мать! Чудом успел пригнуться! Какая сука копья в меня кидает?!

А ты думал, Ванечка, ты один такой умный? Насчёт того, что выбивать «братьев милосердия» — очень увлекательное занятие?

Из устья спуска, шагах в двадцати от нас, начали вываливаться на берег группы разодранной туземной пехоты. Судя по «канотье» — мари. И нахрена вам было с устья Ветлуги лезть в устье Оки? За-ради красивых тряпок?

С другой стороны, у береговой стены торчали две испуганных мордашки парней из нашей хоругви. Они спускались за нами следом, но передумали. Прижались чуть выше к обрыву и сидят там на корточках. Как птенчики.

– Вы! Там! Сюда! Живо! Копья! Кафтан! Проколоть! Вдеть! Боярича… Осторож-ж-жно! Мать! Ремнями к носилкам примотать! Хватай задние концы! Сухан — передние. Мягче! Мать! Боярича — наверх. К богородице — там лекарь должен быть. Сухан, командуй! Вперёд! Я — следом!

Думаете — это из меня героизм попёр? Типа: ценой собственной жизни прикрывая отход боевых товарищей, спасая раненного командира… А что — похоже? Ну, извините.

Всё просто и очевидно: от парней толку в бою… немного. Сухан — единственный по настоящему здоровый мужик, который сможет вылезти наверх с грузом. Если даже ребятишки отвалятся — он и один вытащит. А то и ребятишек вытянет за компанию. Он же такой трактор… Я ж знаю! Я ж сам его тренировал!

Было бы во мне мощи побольше — сам бы, в первых рядах… А убираться отсюда надо быстро. Потому что из устья того, что позднее назовут Похвалихинский съезд, валит вражья пехота. И густеет на глазах. А подняться по тому месту, откуда мы свалились… Нет, с носилками не получится. Тогда убираемся вперёд, там должен быть ещё… Как же его… А, Почтовый съезд. Там и поднимемся. Если сзади не догонят и не… не зарежут.

– Сухан! Топоры — за пояс, концы — в руки! Вперёд! Я прикрываю.

– Нет.

– Я тебе, зомбятина ходячая, покажу «нет»! Шкуру спущу! Бегом! Стоять!

Понимаю: его душа у меня в пальце, палец на шее. Голову мою срубят, костяшку заберут, его душа в чужие руки попадёт. Нехорошо.

Пришлось втыкать «огрызки» в песок, выскрёбывать гайтан с пальцем из-под кафтана, из-под бармицы, через мисюрку…

– На, держи твою душу.

– Нет.

– Твою в бога душу мать едрить еловиной через коромысло! На время. Только поносить. Сберечь моё имущество. Ну!

Сухан осторожно убрал костяной палец с собственной душой за пазуху, не обращая внимания на ошарашенные взгляды наших бойцов, внимательно осмотрел стену берегового обрыва над нами, подхватил концы носилок с Лазарем, затихшего в ошеломлении от наглядности подтверждения «зомбячности» моего слуги…

Так-то все слышали, но вот собственными глазами костяшку с душой человеческой увидать…

И попёр вперёд. «Пристяжные» едва успели ухватиться за концы палок со своей стороны.

Я отпустил их шагов на пять, внимательно осмотрелся, и двинулся следом. Чего мне тут оставаться? Героизмом мучиться в одиночку?

Мы уже пробежали метров пятнадцать, когда сверху снова посыпались… разные чудаки. Как и большинство предшественников, они вопили и махали. Руками, палками и железяками.

Какая-то туша сшибла меня в бок, я снова скатился вниз, к подножию обрыва. Очень неудачно: лицом в землю.

Какой-то… слонопотам оказался у меня на спине. И принялся, утробно трубя, молотить кулаком меня по затылку.

Странно: не оружием молотит — кулаком. Лопух какой-то?

Умирать от руки «лопуха» показалось мне стыдно. Я извернулся и вывернулся. Мужик свалился на бок и, тяжко дыша, тупо уставился на остриё моего «огрызка» у своего глаза.

– Илья?! Твою мать! Ты чего не видишь — кого молотишь?!

Это был один из моих недавних «со-ведёрников» — ильёв муромцев.

– Эта… ну… во блин… не признал… извини.

Я всегда говорил, что «с людьми надо жить». Ну, там, пить, есть и… и прочее. А то — голову оторвут. Или, как тут — вобьют в землю по… по самые гланды. Просто от восторга победы.

Илья Муромец отдышался, высморкался, вытряс из бороды и из-за ушей песок, подобрал из валяющегося вокруг топор.

– Вот же… хрень. Лёгкий — не ударить нормально. Как же они ими…?

Тут на нас снова накатила мордва толпой. Сразу — и сверху, и сбоку. И мы побежали он них по бережку вперёд. Отмахиваясь от случайно приближающихся к нам групп противника, присоединяя и теряя одиночек и мелкие группы соратников.

* * *

Только позже я понял, что Боголюбский переиграл Ибрагима вчистую. Практически на всех этапах.

Не имея изначально стратегической инициативы — противник начал первым. Существенно уступая в численности армии. Не имея возможности опереться на подготовленные укрепления. Без поддержки местного населения…

«Чем дальше командир от линии боя, тем раньше принимает он значимые решения, тем выше цена ошибки».

Андрей выиграл и Бряхимовский бой, и вообще всю кампанию в тот день, когда наши лодейки прошли мимо устья Нерли Волжской. Эта новость сбила мысли у эмира и его окружения. Сразу вспомнили поход Долгорукого, когда русские рати шли по Волге. Но Долгорукий-то сидел в Ростове, а Боголюбский — во Владимире!

Булгары посчитали эту разницу — мелочью: «эти русские вечно там с место на место перескакивают. Как вши голодные. Княжество-то — то же самое».

Конечно, о нашем повороте в Которосль, в Бряхимове знали. Но эта речка имеет здесь смысл рокады. Дойдут русские до Ростова, отпразднуют Пасху и, усилившись и умножившись, покатятся быстренько назад. Вниз-то по течению грести легче. А русские-то гяуры — такие ленивые!

Разведка булгар, составленная преимущественно из местных мери, выдвинулась на полста вёрст выше по Волге к Городцу и донесла о подходе русской эскадры.

Новгородские ушкуи на Волге хорошо и очень неприятно знакомы. Их количество было преувеличено. Многократно претерпевшие разнообразных бедствий от таких корабликов местные меряне, просто не могли назвать точное число, не удвоив и не утроив его. «У страха глаза велики».

Конечно, это не само войско. Но если авангард такой мощности, то сколько же идёт следом?

Русские лихо отогнали от Городца первый отряд меря. Встревоженный Ибрагим послал усиление. К русским тоже продолжали подходить отряды из волжских городов.

Похоже на сражение под Малоярославцем: последовательная посылка подкреплений сражающимся соединениям обеими сторонами.

Только здесь — хуже: туземные союзники могут в любой момент изменить. Булгары-то уйдут в свой Булгар, а мерянам — рядом с русскими жить. Или — не жить.

Лодейный бой имеет свою специфику. Существенным элементом такого боестолкновения является активное использование дальнобойного метательного оружия.

Проще: у русских — мощные пехотные новгородские луки. Которые вполне уместны в лодейном бою, которыми новогородцы умело владеют. А меря… они лесовики. В лесу стрелу далеко не кинешь, мощных метательных средств нет. Да и сами стрелы… Одно дело — тупым наконечником сблизи белку в голову валить, другое — издалека да бронного латника. Ну, не водится в здешних лесах такой дикий зверь, чтобы в шлеме, в доспехе, со щитом…

Пришлось Ибрагиму посадить в лодки половину своей дружины. Его нукеры обучены конному лучному бою — сходство есть.

Но второе русское войско стоит у устья Клязьмы. Чего они ждут?

Тут, вдоволь помурыжив неизвестностью и неопределённостью командиров противника, Боголюбский снова переиграл Ибрагима.

Насчёт «вдоволь помурыжив» — не преувеличение. У эмира — армия наёмная, у князя — казённая.

Эмир не заплатил — народишко разбежался. Его войско идёт в бой за «пряником»: подарками, нынче и после, за добычей.

У князя — от «кнута»: не пойдёшь — голову снимут. Вместе с шапкой у кого есть.

Понятно, что набор мотивов в обеих армиях у разных людей и подразделений — разные. Но относительный вес… у эмировских — жадность, у княжеских — страх.

Пока войско стоит без дела в нём нарастают всякие… «негоразды». Эмир вынужден их гасить подарками, улещиванием.

Боголюбский… Прозвище — «Грозны Очи» употребляется в летописях к двум другим, более поздним русским князьям. Про Андрея говорят проще: «Китай брови сведёт — всяк на колени падёт да ползком поползёт».

Как ни нервничали воеводы на Мещерском острове, а помалкивали:

– Начальству — виднее. Как государь скажет — так и будет.

Третий раз Андрей переиграл Ибрагима, поставив лодейный лагерь в десятке вёрст от Бряхимова. Эмир до последнего не мог решить: будут ли русские бить с лодей, от реки, или пойдут верхом, по «Гребешку». Поэтому не делал ничего: войско и гвардия, кроме немногочисленных обсервационных отрядов, оставались внизу, у воды, ожидая десантирования прямо под стены городка.

Два разных способа организации армии: «демократия» — у Ибрагима, «тирания» — у Боголюбского.

Эмир, не смотря на все «припадания и преклонения» в восточном стиле, должен был постоянно стремиться к консенсусу. Каждый отряд был, по сути, независим. Ну что ты сделаешь тому же удмурту?! Он сюда пришёл своей волей. И уйдёт также. Когда захочет. А найти его потом, в его лесах… Нет, можно, конечно, погрозить пальчиком, ввести торговые санкции… и оставить своих купцов без мехового товара.

У каждого из племенных отрядов — свои «отношения» с соседями. Если эрзя говорили — «да», то мокша начинали с — «нет». По любому вопросу.

В обеих армиях людям довлели три приоритета: сохранить свои головы, захватить добычу, добиться победы. Любой племенной князёк именно так, в такой последовательности, строит и своё отношение к любому предложению на совете, и к действиям своего отряда на поле боя. А это — причина для конфликта. Потому что всегда есть места опасные и бесприбыльные. А у эмира нет инструментов заставить. Только уговоры да подарки.

Напомню: катастрофа, описанная в «Слово о полку Игореве» началась с того, что Игорю (Полковнику) в предыдущем походе не дали место в авангарде. Где он мог бы безбоязненно грабить половецкие кочевья.

Едва мы прошли устье Нерли Волжской, как в стане булгар появилось… разномыслие. Без консенсуса они ничего сделать не могут, а консенсус недостижим, потому что интересы племён — различны. Мери с Вологды нужна обязательно победа — иначе их русские потом в одиночку вырежут. А печенегам, например, вообще, кроме добычи, ничего не интересно.

Ибрагим тратил всё время и силы на «демократию» — поиск баланса интересов групп участников. В результате, его армия, как та сороконожка, которая задумалась о том, как же она ходит — не могла сдвинуться с места.

Все эти мотивы присутствовали и в русской армии. Но победа, «слава» — были важнее. Потому что, «бесславие», «бесчестие» — эквивалент «сложить голову». Потому что — Боголюбский. И он — «оторвёт голову». Тиран, однако. Деспот эз из.

«Демократия» Ибрагима чётко проигрывала «деспотии» Боголюбского.

Четвёртый раз Андрей просто испугал Ибрагима, последовательно чередуя удары. Эмир постоянно опаздывал, постоянно оказывался должен следовать за тактическими инициативами Боголюбского.

Сперва Андрей малыми силами лесовиков-егерей ударил по аванпостам в лесу на узостях «Гребешка». Эмир отправил им достойное подкрепление. Достойное для отвлекающей стычки в лесу. Поскольку, очевидно — это просто обманка. Настоящей битвы в «лесных дебрях» быть не может. Ясно же — основной удар будет с воды: в русском лагере горят густо костры, толпы народа таскают там лодки. Что этот народ нестроевые — издалека не видно.

И тут вдруг из непроходимых оврагов в тылу Бряхимова полезла русская пехота!

Овраги — непроходимы! Но…

Основная сила в полевом сражении — конница. Пехота — вспомогательный подвижной говорящий деревянный забор. Это знают все. Сызмальства. Особенно — у бывших кочевников.

В Первой конной приданные стрелковые дивизии были предназначены для решения вспомогательных задач: обеспечения прочности обороны, зачистки укрепрайонов…

Любой здешний аристократ строит бой от конной атаки. И Боголюбский — тоже. Но он видит и возможности пехоты. И отличия русской пехоты от племенных ополчений лесовиков.

Как пехотинцы-копейщики мы пролезли по оврагам и поднялись на «полчище». А как «тупые русские» — построились и не сдвинулись

Эмир перепугался и спешно погнал своих союзников и вассалов наверх. В суете и волнении.

Строить собственные войска в непосредственной близости, на виду у изготовившегося к бою противника — верная дорога к поражению. Это все знают!

Но «ленивые русские», вместо того, чтобы атаковать отряды, полезшие на гору в суматохе «по тревоге — бегом!», непостроенные, в неудобном, небоеготовом состоянии, позволили мари и мордве спокойно подняться и развернуться в боевые порядки.

Ну не тупые ли?!

Тревога эмира, ожидание беды сменилась надеждой на победу.

Взамен расчётов:

– Всё идёт по плану, мы сильнее, храбрее, многочисленнее…

в тревожной психике предводителя затрепетало слабенькое пока, но очень сладостное предвкушение удачи. Не закономерность, но выигрыш. «Счастливый случай», «джекпот», «птица счастья»…

– Только бы не упустить…

Эмир послал войска в атаку, ввел в действие резервы… Остался последний ресурс: «личным примером».

Как и положено благородному государю, явился он на поле боя во главе верных нукеров, воодушевил своим видом воинов и лично повёл отборную правоверную конницу против левого фланга русских. Имея ввиду оторвать русское войско от «Гребешка», сбросить в овраги и там, используя численное преимущество, многочисленность своих лучников и превосходство в высотах — безопасно истребить гяуров.

Но когда Муромский городовой полк и суздальские хоругви, стоявшие на левом фланге, подались под ударом «белых булгар», из леса ударила русская конница под личным командованием Боголюбского.

«Конница по оврагам не пройдёт» — истина. Через овраги прошла пехота.

«Конница не может сражаться в лесу» — истина. В лесу сражались отряды муромы и мещеры.

А вот фраза: коней нельзя провести через лес, коней нельзя провести по крутым подъёмам — не истина. Можно. Пешком, держа под уздцы, осаживая и поддерживая. На конях можно не только ездить — их ещё и вести можно.

Для местного аристократа — такая мысль непривычна. Такой идеи — просто нет. Что князь, что эмир — они на конях только ездят. Только!

«Взять лошадь под уздцы и отвести её к водопою…» — это делают слуги. Коня подвели — государь всел в седло. Поскакал. Коня остановили, придержали — государь спешился.

«С порога юрты кочевник садится в седло. Даже если ему надо проехать десяток шагов до порога другой юрты». «Вести коня в поводу…» — совершенно смердяческое, рабское занятие! Степняки никогда так не делают!

Эмир даже возможности такой не допускал! Даже помыслить о таком не мог! А Андрей заставил гридней идти пешком, вытащить коней наверх, пройти сквозь лес, скрытно накопиться на опушке за спиной лесовиков-егерей, и сесть в седла уже перед самим боем.

Получив во фланг и в тыл кавалерийскую атаку превосходящих сил противника «белые булгары» побежали. А бежать-то им некуда! Всё поле в ширину — версты полторы-две. Свернуть некуда: лес и овраги. И они понеслись. Галопом. По тылам собственной пехоты, атаковавшей так и не сдвинувшиеся с места русские хоругви. По отползающим в лагерь раненым союзников.

Этот-то вой — смертный вой беспомощных, затаптываемых насмерть своими же — я и слышал, стоя на гребне Окского обрыва, у себя за спиной.

Следом за нукерами покатились княжеские дружины, рубя в спину «прилипших» к русскому строю лесовиков. Побежавшие племенные отряды попадали под копыта своих и чужих, под мечи и сабли русских.

«Самое страшное — рубка бегущей пехоты».

И плевать, что пехота бежит не «от» конницы, а поперёк. Так даже лучше — больше зарубить можно.

Это-то и нужно было Боголюбскому! В этом-то и состоял его замысел!

Выманить лесовиков в чистое поле. Выманить туда, где их основные боевые навыки — малополезны, а необходимые — отсутствуют. Ударить по ним. Ударить тяжёлой конницей, с которой лесовики ничего сделать не могут. Ударить с тыла, отчего и опытные воины теряются. Вырезать, вырубить, затоптать…

Потому что, выковыривать союзников булгар, «друзей эмира» из их лесов — тяжко и кроваво.

«Бенгальский тигр — прекрасный и опасный зверь. Но выгони 40 тысяч тигров на эту пустынную песчаную равнину… Жалкое беспомощное существо».

Великолепные охотники, прекрасные следопыты, мастера лесных засад… стали просто бегающим по полю двуногим орущим мясом.

Русская конница прогнала булгарскую через всё «полчище», прижала к северному концу, к обрыву над Волгой. И скинула туда.

«Белые булгары» дрались отчаянно, спасая своего эмира. Эмир и несколько его спутников — съехали на задницах по склону. Чуть позже их подобрали лодочки с беглецами.

Андрей «сам ис?коша множьство. а стягъ? ихъ поимаша и едва в мал? дружин? оутече князь Болгарьскъ?и до Великаго города».

Летопись говорит: «эмир в сильном страхе убежал с малой дружиной в Булгар, где и затворился».

Дело не только в личном страхе, дело в заваленном порубленными трупами воинов союзных племён «полчище», в мордовских, марийских, буртасских, удмуртских… мертвецах, качаемых окской и волжской волной вдоль всего берега.

Дело в «правде». Которая — сила.

«…князь же Ондрей воротися с победою, видевъ поганыя Болгары избиты, а свою дружину всю сдраву. Стояху же пешци съ святою Богородицею на полчище, подъ стягы; и приехавъ до святое Богородици [и до пешець] князь Андрей, с Гюргемъ и со Изяславомъ и съ Ярославомъ, и со всею дружиною, удариша челомъ передъ святою Богородицею, [и почаша целовати святу Богородицю] с радостью великою и со слезами хвалы и песни въздавающе ей…»

Бряхимовский поход переломил ситуацию на Волге. Через 7 лет здесь же, на Окской стрелке, сын Андрея с сыновьями муромского и рязанского князей будут поджидать боярское ополчение, будут ругаться: «едучи не едут!». Чудом выскочат своими малочисленными дружинами из мордовско-булгарского окружения. Но этот эпизод не остановит закономерности: Русь пересилила Булгар.

Следующие походы будут удачными или очень удачными, неудачных — не будет. И уже через 60 с лишним лет, очередной Владимирский князь, заключая новый мирный договор с перепуганными булгарами скажет: «а ряду быть как с отцом и дядей моим были». «Дядя» — Андрей Боголюбский.

Волжская Булгария «закуклится» — перестанет ходить на Русь, будет постепенно сдавать своих союзников из племенных князьков. Сосредоточится на строительстве мощных крепостей, на укреплении пограничной стражи по Яику.

Потом придёт Батый… И всё станет прахом.

* * *

Сухан с носилками свернул в устье очередного оврага. Дальше овраг раздваивался. Носильщики взяли вправо, а мне прямо в лицо из другого ответвления оврага вдруг вывалилось несколько знакомых воинов из хоругви Дворковичей. За ними, вереща, пёрли «медвежьи головы с кирпичными зубами». Пришлось отскочить назад на Окский пляж. Там тоже топталось несколько десятков враждебных индивидуев. Справа поднималось стена берегового обрыва. А слева…

В данный момент «право на лево» было важнее. Прямо-таки — жизненно необходимо. Мы кинулись к валявшимся на песочке лодочкам, подхватили ближайшую с вёслами и побежали в Оку. Недалеко. По самые… мда. «Вам по пояс будет».

С берега метнули пару копий, нам не понравилось и мы выгребли дальше.

 

Глава 330

А дальше, оказывается, уже Волга.

Вдоль левого берега Оки медленно загибается дуга русских лодеек, вдоль правого, в тени береговой кручи, несёт клубы дыма от горящего Бряхимова, панически угрёбывают лодочки «друзей эмира». По бережку — панически уё… мда… убегают те же друзья, но — россыпью.

«Т-образный перекрёсток» видели? Похоже. По левой стороне перекладинки шустро приближаются лодки булгарского отряда, ходившего под Городец.

«Кто справа — тот и прав» — автомобильная народная мудрость. Они такого и не знали никогда, а тут и вовсе позабыли. Пропускать они точно не будут. Потому что за ними видны квадратные белые паруса ушкуев. А по правой палочке перекладинке, вниз по Волге…

– Мужики! Мля буду! Век церквы не видать! Эмирова лодейка бежит! С казной! Христом-богом клянуся!

А глазастый мне Илья Муромец попался. И — азартный.

Главный из Дворковичей завопил:

– Даёшь! Мать! В золоте-серебре ходить! Итить! Догоним, отберём и навставляем! Нах…яривай! На вёсла! Навались!

Мысль: «а на фига мне это надо?» — мелькнула и затихла.

«Остановите самолёт — я сойду». Сойду — куда? В воду? В толпу озверевших перепуганных придурков с остро-заточенным на берегу? Я уж не говорю про общую эмоциональную оценку — «струсил». И вообще: казна булгарского эмира… понятно, что не государственная, а чисто походная, но в хозяйстве…

И мы занялись неакадемической греблей. В смысле: быстро и матерно.

Хватило ума выгрести на середину, на стрежень. Большая часть булгарских корыт тянула вдоль берега, так что мы начали их лихо обгонять, устремляясь к издалека заметным четырём большим баркам под полосатыми парусами. Одна из них вдруг вильнула к берегу, где у уреза воды крутилась группка белых халатов и сгрудились лодочки поменьше. Остальные упорно пытались поймать под высоким берегом попутный ветер.

Гонка становилась уже утомительной. Мы постепенно догоняли высокие пузатые лайбы, когда у нас образовались конкуренты: четыре ушкуя, в полной мере используя превосходство своего парусного вооружения, нагоняли нас, обходя… я бы сказал мористее, но тут моря нет. Да им и пофиг: прут как по пустому, прямо на нас.

Я бы, честно говоря, бросил бы уже эту… греблю. Нахрена нам казна эмира? Денюжку я себе и так насрублю. И кушать уже хочется…

Но мои со-лодочники и одно-грёбники демонстрировали неувядающий энтузиазм в деле неупускания единственного шанса в жизни отобрать и поделить много.

Волга здесь не такая широкая, как по песням представляется. Куча всякого плывущего наполняла её правую полосу довольно густо. Постоянно что-то происходило, что-то тонуло, орало и утопало. Какие-то придурки башкиро-татарского мордовыражения вдруг начали кидать в нас стрелы. Нам ответить нечем, только вёслами.

Интересно: если на Королевской регате на Темзе оксфордцам с кембрижцами под задницы включённые паяльники сунуть — они нас обгонят?

Справа вдруг заверещали: одна из эмировых барок, атакованная сразу двумя ушкуями, наклонилась, легла на борт и стала тонуть. Значительно дальше, у выступающего мыса, ещё один ушкуй пытался в одиночку атаковать другую барку. На ней мгновенно вспыхнул парус, за секунды съёжился и опал чёрными хлопьями. Из барки вылетел клуб чёрного дыма, её как-то боком понесло к берегу, где она и застряла на отмели, круто задрав нос и наклонившись на борт. Оттуда горохом сыпались в воду какие-то люди в развевающихся одеждах.

Впереди маячила последняя лоханка. С нашей мечтой об эмирской казне. За ней гнался последний ушкуй. Ещё один левее горел, вместе с взявшими его на абордаж двумя лодьями поволжской национальности.

Тут наш Илья Муромец сказал:

– Ну них…

Посмотрел на вдруг образовавшуюся у него в груди стрелу, тяжко вздохнул и рухнул за борт. И мы все за ним. Поскольку лодка сделала… А называется это… оверкиль. Да, именно так он и называется. Очень, факен его шит, неприятный на вкус. Потому что приходиться всё выплевывать. В смысле — воду.

Только высунулся, только выплюнул — бздынь. Стрела пробила голову парню, который вынырнул на вытянутую руку от меня. Ё… ни… них… назад.

Я сразу ныркнул обратно. И — под лодку. Ухватился за скамейку и завис.

И затих. Под воздушным колоколом. Лодка перевернулась и плывёт.

В воде видно плохо. Под лодкой — темно. Разок стрела в днище ударила. Что там снаружи? ХЗ — хрен знает.

Сначала, вроде, крики были. На нерусском языке. Потом… стихло.

Как-то, идучи на рать с утра, «утопизма» я не предусматривал. Ладно — нет спасжилета. Но и свистка — акул отпугивать — тоже не взял! Впору «Варяга» вспоминать:

Висю. Тихо.

Посмотреть? — Лодка качаться будет, заметят.

Висю. Считаю.

Не одержанные победы, не уничтоженных врагов, а время.

Считал сначала до двух. Потом — до трёх. Тысяч. Потом… терпелка кончилась — высунул голову из-под-за борт.

Несёт вдоль берега. Дистанция… приличная, но реальная. Надо сваливать, а то воздух из-под лодки выходит, днище к воде опускается.

Скинул сапоги с портянками — как они мне за сегодня надоели! Надеюсь — не вся рыба в реке потравится.

Кушак с ножнами от сабли Зуба. Так она мне и не пригодилась. Зря таскал-тренировался.

Извиняюсь за подробности, штаны с подштанниками — туда же. От себя оторвал.

Теперь — видишь. Лови. «Презент-сюрпрайз». Жертвую своё родное и близкое. Не княжна персидская — куда как полезнее.

На дно пошли. Жертвоприношение — принято. А вот кафтан с панцирем, котелок с намордником и портупею с «огрызками» — не отдам. Штаны я себе везде найду, а такие приспособы — вряд ли.

Ну что, Ванюша? Пора сваливать. А то занесёт меня река да в далёкие края. С недружелюбным туземным населением.

Отпустил ставшей родную деревяшку и поплыл. Стараясь не думать о всех возможных… Нет, не о всех — кайманов в Волге пока нет.

Баттерфляй в портупее не проходит. Проверено. А наплечные пластины — очень мешают кролю. Очень хочется побыстрее убраться с открытого, но… приходится тихонько, методично, брассом.

«Я — лягушка. Я маленький зелёненький лягушонок. Раз-два, раз-два, ква-ква, ква-ква…». Позванивая «бубенчиками», прополаскивая… пропотевшее, поджидая судорог… Раз-два, раз два…

Хорошо, что в Волге пираньи с акулами не водятся — никто не откусит болтающееся. Хотя, говорят, сомы…

Всё-таки — широко. И вода холодная. Я столько в ней провисел под лодкой! А потом ещё и грести… Добрался до отмели и упал. Выдохся. Редкий случай в жизни генномодифицированной белой мыши.

Разделся догола, что можно — выкрутил. Но кафтан с панцирем… У него же войлочная подкладка! В смысле — поддоспешник. Тяжёлая зараза! Особенно — мокрая.

С берега убрался — там чудаки разные греблей занимаются. Зашпындорят в меня чем-нибудь остреньким… не хочу. Нашёл повыше затишек, разложил тряпьё на просушку, лежу-загораю.

Хорошо-то как! Солнышко тёплое, водичка недалече плещет. Где-то далеко придурки орут, дым валит. А у меня тут… пчёлки жужжат. Мир и покой.

И чего люди всякой хренью занимаются? Бегают, суетятся, тычут друг в друга чем ни попало… Мозги себе сушат, хитромудрые планы придумывают — как бы друг друга побольше уелбантурить… А тут вот: цветочек цветёт, пчёлка жужжит. Ползает по нему. Делает ему удовольствие. В смысле — опыляет.

«— Как вы относитесь к сексу?

– Я обязан ему жизнью! А вы?».

И почему люди опылением не занимаются? Это ж так… увлекательно! Вот и ещё пчёлка появилась. Лазают вдвоём по одному цветочку… всовывают свои… хоботочки между дрожащих… тычинок и пестиков… одновременно с разных сторон… О! Ещё и третья прилетала! По верхушке… опыляет. Энергично так. Три хоботка… синхронно всовываемые… с разных сторон… в одном цветке…

Интересная мысль, надо будет попробовать.

И все участники вполне довольны процессом. А хомнутым сапиенсам… вечно им чего-то не так, вечно они…

Я поднялся и сел, прислушиваясь. Где-то недалеко раздался истошный, уходящий в ультразвук, вопль. Мужчина? Женщина? Даже вообще: человек или животное?

И чего я подскочил? Это ж нормально, это ж мир и покой! Кто-то кого-то кушает. Или — режет. Или — насилует. Жизнь. Благорастворение и умиление. Под божьим благословением. Ибо — естественно! Ибо — создания божие исполняют ГБешные замысел с промыслом. «Даже волос не упадёт с головы человеческой без Его воли». Едят? — Значит так и было задумано. Предвечный — он же того… всю вечность прозревает. Режут? — Значит — по Его промыслению. Кто ты такой, чтобы воспрепятствовать замыслу Божьему? Так надо, зарезайся.

Обитатели джунглей проявляют свои исконно-посконные кайманские навыки. «У нас кайманом становится любой». В смысле — в наших, Окско-Волжских недо-габонских джунглях…

Очередной вопль прервал моё неторопливое возвращение в горизонтально-расслабленное состояние.

Так, поспать не дадут. Пульта дистанционной «погонялки»… нету. Придётся вставать, одеваться, идти к… источнику акустических возмущений и… и выдернуть его из розетки.

Единственная уже высохшая вещь — бандана. Сыроватая рубаха, завязанная юбкой на поясе, приятно холодила… чресла. И дырку в ляжке: «мордовская бронебойная» — отметину оставила. Всё остальное, вместе с портупеей и «огрызками» — скомкал в узел, ухватил в руку.

Ну, Ванюша, пойдём-позырим — кого там местные кайманы… кушают?

«Кайманы» занимались своим исконно-посконным делом — «кушали» жертв кораблекрушения. Хотя здесь это называют — «потрошить». Выглядело это… грязно.

В ближайшем распадке, по характерным ритмическим по-ахиваниям, повизгиванием и пошлёпываниям удалось определить разновидность организмов: хомо сапиенсы сношающиеся. Совершенно типическое для сапиенсов проявление их хомнутости.

А по потоку обесценной лексики идентифицировал этническую принадлежность. Не-мордва. В части самцовой компоненты процесса — соотечественники. Гипотеза незамедлительно подтвердилась открывшимся мне пейзажом.

Пейзаж… — обычный послевоенный. Полянка, с одной стороны два русоволосых мужичка насилуют… фиг разглядишь… маленькую женщину с длинными чёрными косами.

Виноват: насилует один. Второй — «обувщик-мародёр» — занимается обувью: стаскивает с неё туфли. Хорошие вышитые туфли с загнутыми носам.

Ближе ко мне третий откинул в сторону обширный халат весёленькой желтенькой расцветки, и вытряхивает из залитой кровью рубахи обезглавленный женский труп. Почему женский? — А вы что, женщин только по головам отличаете?

Вытряхивает так долго и упорно потому, что у покойницы был при жизни большой избыток живого веса.

Парадокс: и жизнь — кончилась, и вес — уже не живой, а избыток остался.

Мда… к смерти надо будет похудеть. А то родным и близким все эти лишние пуды и килограммы кантовать…

– Бог в помощь, православные.

Мужики подскочили, схватили оружие.

– Эй, ушкуйники! Чего, не признали? Это ж я, Иван. Мы ж прям впереди вас в караване шли. Пока вы ту девку, Новожею — не прибрали. А я её у вашего старшего откупил.

Моя бандана ускорила опознание. Приметный, ещё по истории с Новожеей, «весельчак-вегетарианец» заулыбался:

– А, мать, тверяк смолненский, итить тебя. Аж перепугал. Показалось — опять поганые лезут. Да, лихо ты нас тогда с бабой… Ни чё. Во, новая сыскалась. Из-под самого эмира. Тощая, бл… Да нам без разницы — лишь бы селёдку ела. Гы-гы-гы…

Построение гипотезы об особенностях сексуального поведения Анки из анекдотов о Васильваныче на основании логического вывода из факта употребления в пищу данным персонажем селёдки — широко известно. Как и то, что подавляющее большинство анекдотов ещё питекантропы рассказывали синантропам. Перед взаимным употреблением.

– Не, ну ты, бл…, глянь! Какую не возьми — всякая в штанах. Экое бесстыдство! Одно слово — басурманы. Помоги-ка перевернуть.

Мой собеседник удручённо разглядывал холщовые штаны, остававшиеся на ногах обезглавленной, колышащейся от каждого пинка, липкой от крови, туши женщины с избыточным весом и обширными вторичными половыми признаками.

Тем временем солирующий исполнитель акта совокупления забился на втором теле. Завершение произошло успешно — он удовлетворённо отвалился в сторону на травку, проветривая своё перегревшееся, от энергичного трения, хозяйство. На его место, повизгивая от нетерпения, кинулся «обувщик», справившейся, наконец, со второй туфлей.

С некоторым удивлением я узнал в нём того малька, который стукал по лодыжкам Новожеи. В процессе «вбивания в девку ума-разума деревами». Как стремительно взрослеют дети в ходе освободительного похода под благословением Богородицы… И в сексуальном смысле — тоже.

Мы оба смотрели на «замену игроков на поле», когда я боковым зрением поймал странное движение моего визави-вегетарианца. Он сдвинул саблю на поясе и взялся за её рукоять.

– Получай, гадёныш плешивый!

Он рывком выхватил клинок из ножен, разворачиваясь ко мне и вздымая саблю. А я…

На голове — косынка, на поясе — завязанная рукавами рубаха, в руках — узел со шмотками. Ни доспеха, ни шелома, ни меча булатного. Как Добрыня Никитич перед Змеем Горынычем в ходе того достопамятного речного купания.

Но есть разница. Две. Но маленьких. Из шмотья выглядывают.

У меня — не мечи полуторные, не сабли харалужные в метр двадцать ростом. У меня — «огрызки», которые посторонним не видны. Ибо засунуты вместе с портупеей в общий узел. А вот рога-то их… никуда не сунешь — торчат снаружи.

Я швырнул узел в лицо противнику, одновременно выдёргивая другой рукой зажатые между пальцами оголовья своих «огрызков». Тот лихо отмахнулся, отбивая узел в сторону, инстинктивно отступил, наступил на объёмную, хорошо тронутую целлюлитом нижнюю конечность обезглавленного тела и завалился.

Я всегда говорил, что женские ноги — страшное оружие. Вот пример: ещё — ничего, а уже — лежит. Два шага, укол… Всё, уже и не встанет.

Отдыхавший после получения удовольствия чудак со спущенными штанами, был слишком увлечён успехами своего юного «сменщика на посту». Запоздалая попытка скрыться от меня на четвереньках…

Как известно от «Армянского радио»: изнасиловать женщину на бегу — невозможно. Ибо мужчина со спущенными штанами бегает медленнее, чем женщина с задранной юбкой. А уж убежать со спущенными штанами от мужчины в юбке из рубахи…

Я достиг финиша первым. Его финиша. Одним уколом под левую лопатку. Даже без укола в уносящуюся задницу, как было сегодня утром с мордвой. Вот что значит опыт!

Малёк, бившийся в пароксизме предвкушения экстаза на даме — там и остался.

Как барана. Шею перерезал. Глядя в широко распахнутые голубые детские глаза. Разрывающиеся между собственными ощущениями. Ощущениями своей головы, подпёртой моим «огрызком» и собственной головки, впёртой… мда…

Ши-и-ирк. Но — не полностью. Что в резники меня с этими железками… я уже грустил.

У меня ощущение, что я эффективнее режу своих, чем чужих.

Интересно, а новгородские ушкуйники для смоленского боярича, идущего в тверской хоругви с войском суздальского князя… свои?

Сукин сын с саблей! Развалил мне поддёвку под кафтан. Теперь зашивать придётся. И сам кафтан попортил…

Тут баба застонала.

«О поле, поле! Кто ж тебя усеял? Мёртвыми костями…». Плохо провели посевную — некачественно. Некоторые кости ещё не мёртвые.

Пинком отбросил мирно поливающего своей кровью ещё, кажется, шевелящегося юного героя Господина Великого Новгорода и окрестностей и пригляделся к… к «посевному материалу».

Баба была не бабой.

Ой, это не то, что вы подумали! Просто она не тянула на настоящую бабу! Так… максимум — девка. Лет 12–13. Но уже… при всём. Но только-только. Черноволосая, черноглазая, довольно смуглая, с тощими ручками и ножками, но с вполне наблюдаемой грудью, талией и… и всеми остальными признаками. «Всеми» в смысле — голая.

«— Мужчины такие странные! Для них все платья — одинаковые, а отвёртки — все разные!».

Вот не поверите, но я чуток в женской одежде понимаю! Могу отличить рубаху от шаровар. Даже женские! Даже когда оно всё — разодрано вдрызг. Просто клочками.

Кроме клочков одежды, кое-где к её телу прилипли песчинки. В других местах — травинки. То ли — её таскали по пляжу и полянке, то ли — сама каталась. В непросохшем состоянии.

Всё это сверху было обильно полито кровью последнего посетителя.

Вы думаете — первое, что пришло мне в голову, была эрекция? Увы, должен разочаровать. Это было только второе. Первой же была постоянно актуальная в жизни мужчины простая мысль: «как заставить молчать эту дуру?».

Вот! Вот до чего довела меня «Святая Русь»! До полного извращения и подавления естественнейших желаний и устремлений! Как я изменился! Как я поплохел и похудел! А всё — предки! Со своими всякими… «Русскими Правдами»!

Однако воинское преступление я совершил: убил трёх боевых соратников. Что они — гады, и сами на меня напали… Свидетелей нет, подтвердить некому. Девка эта… она ничего не видела. А если начнёт рассказывать… лучше не надо.

– Ты кто?

Она так и не смогла нормально разлепить слипшиеся ресницы, залитые кровью новгородского мальчишки, и просто негромко заныла. Подрагивая торчащими кверху сосками небольших круглых грудей, трясясь нежной кожей юного животика, в пупочке которого плескалось небольшое озерцо ещё не успевшей свернуться подростковой крови, неуверенно елозила пятками, пытаясь сдвинуть, наконец, широко раздвинутые ляжки.

Зрелище… Тут самый первый чудак резко захрипел, стал выгибаться, поёрзал по травке и… и успокоился.

Ты ж уже зарезанный! Чего суетишься?

Дошло. Хоть и с задержкой.

Заново осмотрев доставшийся мне… трофей, я понял — или дорезать, или отмывать. Уж больно она грязная. Отчего скинул с чресел своих завязанную рубаху.

Девка всё сразу поняла. Ещё бы не понять! И заново раскинула коленки. То есть — поняла, но по-своему.

В своей неправильности понимания она пребывала и дальше: пока я переворачивал её на живот и вздёргивал, за связанные локти, на ноги. Только когда потащил вниз по овражку к реке, она удивилась. Но в таком виде… Факеншит! Совершенно непригодна к употреблению! Она же вся грязная и липкая!

Узкую полосу пляжа проскочили бегом. И присели в воде.

По Волге ещё происходило интенсивное движение. Хотя пробок, как пару часов назад, уже не было. Несколько лодочек старательно угрёбывали вниз, определить их воинскую принадлежность я затруднился.

Слева за мысом что-то дымило. От мыса по пляжу валялось барахло и несколько человеческих фигур. Неподвижных. Штатско-мусульманского вида — в неподпоясанных халатах.

Я выдернул из воды за косы бьющуюся у меня в руке, захлебнувшуюся от полоскания, девкину голову, набрал с мелководья песок и начал оттирать измазюканную мордашку, поглядывая на поднимающийся из-за мыса дымок.

Похоже, ушкуи догнали какую-то лоханку эмира. Прижали к берегу и запалили. Пассажиры попрыгали в воду и побежали по бережку. Ушкуйники дорезали экипаж и, частью — занялись грабежом багажа, частью — отправились ловить живой груз. Для превращения в товар типа «полон».

На «Святой Руси» человека ценят: его можно продать.

Эта троица покойников — увлеклась и далеко отошла. Но искать их будут. Надо сваливать.

Я нервно размышлял о путях уклонения от наказания за совершённое мною тройное убийство. Механически вращая и поворачивая эту сопливку, отдраивая и начищая её речным песочком. Школа оружейной смоленского князя никуда не делась: как только мозги заняты — сразу руки сами тянутся чего-нибудь надраить.

Как вдруг поток повизгиваний — всё-таки, синяков и ссадин у неё немало — сменилось более глубоким дыханием.

Пока я полировал ей спинку с песочком, она начала характерно прогибаться и прижиматься ягодицами к… к моему «очень хор-р-рошему приятелю»!

Однако…! Ну, живуча! Её чуть не утопили, спутницу — убили, саму — избили, изнасиловали, а она… ещё напрашивается!

Хотя тут чисто инстинкт собственного выживания. «Мужчина платит браком за секс, а женщина — сексом за брак». Здесь: за надежду дышать ещё и завтра.

Холодная вода прекрасно остужает не только горячие головы, но и головки. «Приходи — третьим будешь» — меня не очень… Да и вообще — дура. Открытое место, зона боевых действий, явится вдруг какой-нибудь… Вот ежели в каком укрытии…

Выволок из воды, перебежками по открытому, снова полянка в овражке. Из её прежней одежды — одни ошмётки. А ткань-то тонкая, недешёвая. Девка из непростых. Стоит, дрожит. Тряпьём вытер, туфли ей надел — всё равно трусится. Халат покойной толстухи сверху — как мешок. С головой, в три оборота.

Какой-то поясок… шёлковый? Поводком на шею. Бегом в гору — здесь оставаться нельзя.

Мы отскочили с полверсты от берега в гору, когда она захрипела и упала. Всё — выдохлась. Дышит с всхрипом, взахлёб. Аж корёжит бедняжку. Я сдёрнул с неё халат, чтобы чуть остыла, но она никак не могла продышаться.

Только когда взял за горло — вздохнула глубоко, глаза закрыла и затихла. Под моими руками. По всему телу. Дрожащему от едва сдерживаемого желания дышать. И — страха. Страха дышать без разрешения. Ожидая в тревоге. Моих действий и своей боли. Моей воли. На себе. Горяченькой. Пропотевшей. Влажной. Спереди и сзади. Снаружи и изнутри. Готовой ко всему. Согласной со всем. Везде. Лишь бы не били. Или — били, но — не сильно. Или — сильно, но — не насмерть. Молчит. Подставляется. Предлагается. Чувствует. Как я её…

Вот это ей понятно: самец, хозяин осматривает новую игрушку. Несколько жестковато. Но это — неважно! Важно — понравиться!

Понравится игрушка владельцу — будет игрушка жить. Может, и проявить себя позволят. Угодишь — может быть, как-нибудь потом… чего-нибудь сладкого-вкусного, дорогого-красивого… Но сначала — просто попасть. К хозяину. Который предыдущих хозяев убил. Который может защитить. Приглянуться, подольститься, отдаться, зацепиться, стать принадлежностью, массажным ковриком, постельной грелкой, частью обихода, тапочки приносить… Тогда игрушку не сломают, не выкинут на помойку.

Я чуть дёрнул её на себя, она умело упала передо мной на колени.

«Умело»… В меня это Саввушка в Киеве вбивал, могу оценить профессиональный уровень проявления этого навыка.

Качающаяся перед её лицом «кобра»… «кобёр»…

Зрелище… не вгоняет её в ступор — визуально знакома…

Ещё не веря себе, боясь ошибиться в понимании моих намерений и быть наказанной за ошибку, потянулась, готовая в любую секунду отшатнуться, отодвинуться… или быть обруганной, отшвырнутой ударом, пинком… дрожа нервно облизываемыми губами, прикоснулась, чуть обхватила… дёргая лицом, уголками рта, подышала, согревая неровным, жарким, влажным дыханием… своим выдохом, собственным духом… уже внутри себя… коротко, будто случайно, будто невзначай прижалась языком… провела, будто ощупывая, будто удивляясь диковинке…

Пришлось надавить на затылок. Давай-ка, детка, по-простому, без игр и прелюдий, по-настоящему, на всю глубину. С захлёбом и проглотом. У меня, конечно, не пчёлкин хоботок с 7.2 мм в самом длинном кавказском варианте, ну так и здесь — не тычинки.

Она не пыталась сопротивляться, иметь собственное мнение, рассуждать о предпочтениях и пожеланиях. Старалась, всей своей трепещущей душой, уловить и предвосхитить все мои намерения. И немедленно исполнить, угодить.

Похоже, что для неё такая, несколько резковатая техника, была новой, но какой-то бэкграунд имелся.

Главное — у неё было желание. Острое желание доказать свою ценность.

Если у «орудия говорящего» есть потребительская ценность, то… «орудие» имеет шанс остаться целой. А уж в чужом краю… эти страшные гяуры…. эти дикие русские…

Проще: жить — хочется. «Хочешь жить — умей вертеться». Хочешь хорошо жить — умей «вертеться»… изощрённо.

А уж навык подстраиваться под желания господина… угадывать его поползновения… «Это ж не трудно! Мужчины — такие примитивные и однообразные!»… видимо, воспитывали с детства. Как неотъемлемый элемент психики «правильной» женщины.

В какой-то момент она закашлялась, захлебнулась. Пришлось дать отдышаться, милостиво простить неловкость и неумелость и, не давая ей затягивать испуганно-виноватую улыбку — «продолжить с той же цифры» — с корня языка, гланд и далее.

Я-то думал, что после сегодняшней суеты и нервотрёпки, после первого в моей жизни настоящего воинского боя… Но девка хорошо попадала. «В такт, в тон и в размер». И получилось очень даже… вполне.

Она пыталась отдышаться, а я присел рядом и, наконец, поинтересовался:

– Аденуз недир? (Как твоё имя?)

– Ой. Сахиби келиме степ союгунцилари билир?! (Хозяин знает слова степных разбойников?!)

«Степные разбойники»… мда… какой именно народ имеется ввиду: кыпчаки, печенеги, торки? По моему корявому произношению определить конкретное наречие…

Интересно: она понимает тюркские диалекты, но, явно, для неё — не родной.

– Измим Ану. Бен буюук бе санли Эмир Беюаз Булгаристан севгилим цариюеси вар. (Моё имя — Ану. Я любимая наложница Великого и блистательного эмира Белой Булгарии)

Врёт. Цену себе набивает. А может и нет. В смысле — не врёт.

– Была. Была наложницей эмира. Э… Олду. Цариюе олду.

– Бен генсим. Бен гузел бир юуз бе вуцут вар. Бен динленмек — Егер алтин бир суру ичин бени сатабилирсиниз. (Я молода. У меня красивое лицо и тело. Если я отдохну — ты сможешь продать меня за много золота).

Цинично, прагматично, реалистично. Красивое молодое мясо можно выгодно продать. Выгодно — себе, выгодно — ей.

Заплатить «много золота» может только богатый человек. С богатым и хорошим домом. Где «игрушке» будет сытнее и теплее.

Она аккуратно вытерла пальчиком уголки губ, искоса разглядывая меня. Прямой взгляд на господина недопустим. Но… про периферийное зрение у женщин я уже…

Несколько раз недоуменно переводила взгляд с крестика на моей груди на моего опавшего «приятеля» и обратно.

– И — ит вар! Сен — гизли муслуман! Сен суннет гизлемек зарунда! Бана юардим ет ве сана юардим едецегиз! Куртар бени! Эмир готур, ве о сизи одуллендиресектир! Сен зенгир бие еве, алтин бир суру, алтар ве цариуелек, цок олацак! (Я — поняла! Ты — тайный мусульманин! Тебе приходится скрывать обрезание! Помоги мне и я помогу тебе! Спаси меня! Отведи меня к эмиру и он наградит тебя! У тебя будет богатый дом, много золота, много коней и наложниц!)

Что за жизнь?! Едва разложишь женщину — она сразу разворачивает… блестящие перспективы. Прошлый раз это делала Рада в Твери. До того — княжна в Смоленске. Теперь эта… «жертва многопользовательского режима».

Стоит дотащить её до Великого Булгара, и я сразу стану богачом и вельможей. Меня признают единоверным, единокровным, благородным и особо близким. «Потерянный брат» из индийских фильмов. Может быть, эмир возвысит меня даже до… до главного евнуха. Просто потому, что кожа с меня слезала неравномерно.

Покажи дуре член, и она сразу признает в тебе брата. В смысле — по вере.

А как же любовь?! Типа: она так же старалась! Она же восторженно, всеми наблюдаемыми и озвучиваемыми телодвижениями выражала свою радость и искреннюю признательность от… от того, что мы с ней делали. Типа: «Ваня! Я ваша навеки!». И тут же хочет сменить меня на эмира, наверняка толстого и старого. У которого всех достоинств… с учетом особенностей моего кожного покрова — только одно: небольшой и уже битый эмират.

«Все бабы — …». Нет, не буду обобщать — разные бывают.

– Гитти (пошли)

 

Глава 331

Связал ей локти, замотал в этот, размеров на восемь и роста на четыре больший халат, накинул сверху поводок, и, прихватив свой узел и снова замотавшись в подсыхающую рубаху, потопал в сторону «полчища». Надо найти своих, узнать — что с Лазарем. А с этой… видно будет.

В благодарность эмира — я не верю. В благодарность правителей — вообще.

Воздаяние, добром или злом, нужно начальнику не «за прошлое», а «на будущее». Чтобы и впредь, чтобы и другие впоследствии… Что делали? Спасали брошенных при полном разгроме, изнасилованных гяурами-победителями, наложниц?!

Она глупа и не может ещё понять — назад дороги нет. Наложницы, гарем — это, в значительной мере — статусные вещи. А какой у неё теперь может быть статус?

Типа пафосной футболки. Была да вывалилась. Потом где-то валялась. Её кто-то носил, какие-то бомжи-алкаши-придурки, сопли ею вытирали… или ещё что… щели в окнах затыкали… или ещё где… валялись в ней… не пойми по чём. Потом приволокли с мусорки — «на, носи, твоё» и награды требует…

Она будет постоянным напоминанием эмиру о позоре поражения, о пережитом страхе. Занозой стыда. И кто такую «красоту» будет в доме держать? В лучшем случае — бросят как милость какому-нибудь князьку в заштатном стойбище. А вернее — просто придушат. И меня — за компанию.

Девка занервничала от моего нежелания принять её столь блестящее предложение. Принялась хвастать — как много у неё влиятельных знакомых в окружении эмира. В смысле — их жёны. Какие они все богатые и приближённые. Как мне хорошо там будет…

Тюркские слова и имена заставляли напрягаться, царапали слух… Некоторые — застревали.

Мы топали через большую поляну, когда откуда-то сбоку выскочил отряд конных. Меня они испугали, но на открытом месте — от верховых не убежишь. На красной попоне у одного вышиты белые кресты. Мне белые кресты… но не немецкие же танки! Всадники подскакали и закружили вокруг нас:

– Эй ты. Кто таков? Почему голый? Что в мешке тянешь?

Молодые парни горячили лошадей вокруг, наезжали на нас, один с седла попытался сорвать халат с головы Ану — она завизжала. Несколько более матёрых всадников держались чуть поодаль.

– Здрав будь государь Андрей Юрьевич!

Княжеское корзно, высокомерно вздёрнутое широкое лицо, круглая короткая борода… Всадник повернулся на моё приветствие. Взглянул, явно не узнавая.

Я стукнул себя в грудь кулаком, коротко поклонился и, пока он не переключился снова на своих собеседников, понёс в голос:

– Желаю тебе здравствовать! Многие лета! Во славу господа нашего Иисуса Христа и Царицы Небесной! Во одержание побед славных над супостатами безбожными! Во всякое Святой Руси нашей богоспасаемой благоустроение и в вертоград превращение. В человецах повсеместное и разливанное благорастворение!

Он рассматривал меня, пытаясь вспомнить: кто я, видел ли он прежде такого наглеца, который безбожно смешивает и перевирает величальный чин. Да ещё стоя полуголым посреди поля.

– Княже! Аль не признал? Ясно дело — у тебя перед очами тысячи проходят. Два года назад был ты, проездом с караваном своим по пути в Киев, в вотчине моего батюшки, славного сотника смоленских стрелков Акима Яновича Рябины. Я ж сын его, Иван! Может помнишь — мы ж с тобой там беседовали, я ножички в стенку метал, ты меч свой чудесный, от святого князя Бориса доставшийся, обещался подержать дать.

Несколько мгновений он разглядывал меня, пытаясь вспомнить. На всякий случай сурово поинтересовался:

– Почему голый?

– Увлёкся преследованием противника. В составе сборной муромско-тверской группы пытался догнать и захватить лодию с достоянием эмира. В ходе лодейного боя… понесли потери. Дальше пришлось выгребать самому. Доспехи и оружие сохранил. Тут они. А вот тряпки… Виноват, одет не по уставу. По возвращению в лагерь — незамедлительно исправлю.

Как у них тут за непорядок в форме ношения обмундирования…? Автоматически попытался переключить внимание:

– В ходе преследования противника захвачен трофей.

Я сдёрнул поводок, размотал халат и вывернул девку на колени перед копытами коня Боголюбского.

Ану взвизгнула. Но от моей руки на её голове затихла.

Картинка — классика жанра: малолетняя, но уже оформившаяся девица, стоит, полная страха и любопытства, покорно склонив голову, голая, со связанными за спиной локотками, на коленях, перед конной толпой чужих, страшных, весёлых и суровых инородцев. Что-то похожее я видел в учебнике истории насчёт «Сбор русской дани ордынскими баскаками».

Хотя… там же — «для средней школы». В смысле — девка одетая.

Я потянул её за волосы вверх, заставил встать, ещё сильнее развернуть плечи, демонстрируя хоть и небольшой, но увлекательный бюстик. И нервно дрожащий животик.

– Говорит — любимая наложница эмира. Звать Ану.

Как говориться: «товар — лицом». Впрочем, лицо её особого внимания не привлекло, и я, чуть нагнув, развернул полонянку, позволяя славному святорусскому князю, будущему православному святому — полюбоваться её задком.

Князья — тоже люди! Пусть порадуется.

Всадники восторженно зашумели, а вот Андрей… Огладил бороду, прищурился, чуть ухмыльнулся.

– Хороша у тебя добыча, воин. Продай-ка мне.

Он разглядывал Ану, не обращая внимания на меня. А я судорожно соображал. Как бы не продешевить… сколько же запросить? А полученное — куда девать? А я, вроде, всегда считал, что людьми торговать — гадость и мерзость, что я сам — никогда… А тут сказать «нет» — без головы запросто…

Боголюбский уловил затянувшуюся паузу, повернулся в седле всем корпусом ко мне, презрительно хмыкнул:

– Ну. Чего — продешевить боишься и запросить трясёшься?

Презрение ко мне, к моей жадности и трусости, прямо лилось в каждом его слове. А я ж — я ж не такой! Я ж и сам — парнишечка с гонором! Ну и на:

– Я, государь, людьми не торгую. Ибо всяк человек — подобие божие. Посему прошу принять эту девку в… в подарок. В знак моего глубокого уважения и восхищения. По случаю одержания. В благодарность за великую победу во славу Богородицы и веры христианской.

Сказал и замер.

Наглость. Наглость несусветная. Рядовому делать подарки военачальнику…

«За успешно проведённую операцию — правительство наградило маршала орденом, а ефрейтор — талончиком в бордель».

Боголюбский хмыкнул, мотнул головой, и они поскакали дальше. В полусотне шагов двое гридней развернули коней и направились к нам.

Вот это мне сейчас будет полный…

Отнюдь-с.

– Эй, ты. Иван, как там тебя. Князь велел девку забрать. Принял он твой подарок.

А вот это успех! Редкостная удача.

Я уже говорил о «подарочной» культуре на «Святой Руси». Ценность подарка зависит не от товарной стоимости, а от социальных позиций дарителя и получателя. От их личных репутаций. От их удачливости, успешности.

Как бы объяснить… Вот портянка из сапога Боголюбского, в которой он был в Бряхимовском бою. В ней — отсвет победы, удачи. Её можно одеть в сапог, завязать на руке или на шлеме. Что ты отдашь, собираясь в сечу, за победу, за возвращением живым и целым? Как Боголюбский.

Общее правило — отдариваться. Равные — равным. А вот неравные… Разброс — в два порядка в любую сторону. Ты ему — жеребца племенного, а он — от своего мерина грызло старое. А то — жизнями отдариваются. Часто — чужими.

Ану была испугана внезапной переменой в своей судьбе — новым хозяином. Да ещё таким старым и суровым…

Как мог успокаивал, заматывая в тряпки. Тихонько надавал советов:

– Конусмак юок. Юкаланди, кацис, гетирди. Дигер — дегирди. Бенимле — дегирди. Денеуин. О — сетвел. (Не болтай. Убежала, поймал, привёл. Других — не было. Со мной — не было. Старайся. Он — правитель).

Один из гридней подхватил замотанную с головой девушку в седло, и они весело поскакали в сторону, где скрылась в перелеске княжеская кавалькада. Ну, наверное, и мне туда.

Я не знаю, чем именно обратила на себя внимание Боголюбского эта девочка в реальной истории. Да и эта ли? Летописи не сохранили её имя. Известно только, что после возвращения из Бряхимовского похода князь Андрей повелел своей первой жене Улите (Софье) Степановне Кучковне постричься в инокини, и взял в жёны привезённую из похода полонянку. Родом не то из алан, не то из яссов («ясыня»). Через год она родила ему сына Юрия. Который, через десятилетия, оказался на Кавказе, в становище половцев. Там юношу и нашли сваты грузинской царицы Тамары.

Ану была из алан. Союз между половцами и аланами был утверждён ещё Шаруканом, бежавшим от Мономаха и его сыновей за Кавказ, при посредничестве грузинского царя Давида Строителя, и продержался до Калки. Первой акцией Субудея, после прорыва из Закавказья, стал обман половцев и алан, позволивший расколоть этот союз и уничтожить союзников поодиночке.

Здесь же мне доподлинно известно, что, когда после «пира победы» князь Андрей повелел позвать к себе на ложе юную полонянку «на пробу», и, ожидая её, заснул, то Ану, вспомнив об опыте общения со мной, решила, что у здешних неверных, такие обычаи повсеместны. Андрей был пьян и устал. Поэтому не успел испугаться, обругать, воспрепятствовать. А после… ему было уже хорошо.

Ану сделала редкостную карьеру: «русский поцелуй» в исполнении юной аланки из булгарского гарема произвёл на православного князя потрясающее впечатление. Пятидесятитрёхлетний Андрей, весьма активный в этом «поле» по-молоду, вдруг столкнулся с прежде невиданным. Взволновался и «воспылал страстью» — занимался этим делом с Ану по три раза на день. Её постоянная готовность и относительная лёгкость получения удовольствия — восхитили его. Это было причиной, почему Ану, за которой не стояла богатая и могущественная родня, стала его женой. Её крестили под именем Анна. Когда Андрей стал Великим Князем, она стала Великой Княгиней. Первой государыней Святой Руси после переноса столицы из Киева во Владимир.

Карамзин, говоря о последнем десятилетии жизни Андрея Боголюбского, указывает на нарастающее высокомерие, жестокость, веру в собственную исключительность, богоизбранность. В какой мере это было следствием влияния Анны? «Ночная кукушка всех перекукует»…

Впоследствии я весьма сожалел, что не наложил на Ану «Заклятия Пригоды». Это позволило бы не допустить ряда совершённых ею глупостей. В реальной истории вторая жена Боголюбского была казнена его приемником, братом Михалко, за участие в заговоре Кучковичей против князя Андрея. Свойства же её характера имели проявления и прежде.

Но увы… Да и не получилось бы: акустическое внушение должно идти на родном, свободно используемом языке участников. А тюркский был для нас обоих… иностранным.

Боголюбский должен был «отдариться». Но сразу — не до того было. Потом — ценность моего подарка в его глазах возрастала еженощно. Он никак не мог подобрать достойного «ответа»… Доказывая вскоре, что отрубить голову мне будет… «неправильно», я не говорил Андрею: «Должок за тобой, княже». Он и сам об этом помнил. Насколько это помогло мне не попасть на плаху… «Вятшие отдариваются жизнями. Часто — чужими». Например: моей собственной.

Надо понимать, что и мой глупый разговор с Манохой на Мещерском острове, и нынешний наглый — с Боголюбским вполне могли окончиться для меня смертью. Одна из причин моего сохранения «в числе живых» — «отдаривание». Их давешнее пребывание у нас в Рябиновке, исполнение Акимом и мною «долга гостеприимства», ныне, в войске, где Боголюбский был «хозяином», создало некоторые, хоть бы и весьма слабые, «паутинки» отношений. Я не был им ни врагом, которого надо убивать, ни неизвестным пришлецом, которого можно убить по любому поводу. Теперь и им следовало «отдариться» гостеприимством. Это не было жёстким обязательством. Но чуть расширяло границы допустимости, чуть смягчало их реакцию на мою глупость и наглость.

То, что я оказался весьма вовлечён в дела этого семейства — стечение обстоятельств. Просто хотелось остаться в живых. А дальше «храповик» — одно за другое цеплялось.

Я много слышал рассказов о подготовке к бою, о ходе боя. «О подвигах, о доблести, о славе». И очень мало о — «после боя».

«В темноте как будто текла невидимая мрачная река, все в одном направлении, гудя шепотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из-за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи — это было одно и то же…

Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него…

Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, и раненые и нераненые, — это они-то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтоб избавиться от них, он закрыл глаза».

Я не был ранен в руку, как Николай Ростов под Шенграбеном. Дырка от «мордовской бронебойной», хоть и горела и дёргала, но ходить, пока, не мешала. Солнце было ещё высоко. Главное: мы победили. Хотя особого восторга… как-то не было.

Забавно: войско на марше похоже на жидкость. Течёт, разливается, заполняет впадины и неровности. Как жидкое стекло. Потом, при построении на поле боя, пытается выглядеть твёрдым. Даже, местами, кристаллизуется. Как бывает со старыми стёклами. А после боя — становится газообразным: люди пытаются, подобно молекулам газа, заполнить всё пространство, не держатся рядом большой массой, но наоборот — отодвигаются, разделяются на малые группы, распыляются.

«…эти солдаты… — это они-то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы…».

Видеть, слышать соратников после боя… — противно. Слишком многим собственным эмоциям они служат наглядным напоминанием. Не важно как ты вёл себя в бою. Важно, что ты — чувствовал, волновался. И вспоминать это сразу, пока эти чувства не затуманились, не «замылились»… Изнурительно.

Силы взаимного отталкивания преодолевают силы притяжения. Пока не придёт ночь, пока темнота снова не заставит людей сблизится, собраться вместе, защититься от тьмы мира кострами, хмельным, разговорами, друг другом.

По «полчищу» бродили отдельные люди и маленькие группки. В середине блестела Владимирская чудотворная, окружённая богатыми ризами причта, видны были хоругви Владимирского городского полка, ещё несколько стягов.

Но остальная часть линии, на которой пару-тройку часов назад кипел смертный бой, была пуста. Она ещё была видна, отмечаемая редким пунктиром лежащих человеческих тел и, более часто — обломками оружия, брошенными, расколотыми, сломанными щитами и копьями, «ежиком» воткнувшихся в землю стрел…

У иконы рядками лежали наши погибшие. Однообразно положенные на спину, с одинаково сложенными на груди руками, они казались одним воинством. Отрядом, выровнявшим своё построение в ожидании атаки. Предожидающих новых врагов с той стороны, куда были обращены их спокойные лица. С голубого жаркого неба.

Чуть в стороне, в куда большем беспорядке, на земле лежали тяжелораненые. Между ними ходили попы и несколько странно и разнообразно одетых фигур лекарей. Периодически четверо мужичков поднимали кого-то из этой части за руки-ноги, и перетаскивали к уже отмучившимся.

Левее, в глубине оврага, шевелились землекопы. Они копали длинную канаву на дне под «теневой экспозицией». Имея в виду устроить там братскую могилу погибшим воинам, с тем, чтобы заполнив её телами покойников, обвалить часть боковой стены оврага.

Где-то тут должен быть Сухан с ребятами, носилками и Лазарем.

Ой! Я же ему дал команду только до богородицы! Он же встанет там и не сдвинется!

Тут моё внимание привлекла странная процессия, вышедшая из леса. Четыре бойца тащили… каяк? Байдару? Какую-то кожаную лодку с закрытым верхом. Среди них была видна и знакомая фигура Сухана.

Несколько прислужников кинулись к ним навстречу, радостно вопя и размахивая разными ковшиками и глечиками. Я подошёл поближе. Точно — мой зомби.

– Сухан, ты чего тут делаешь?

– Воду ношу.

Ну, «зомбяра»! Ну и ответил! Хотя… настоящий математик — абсолютно истинно: кожаная лодка была полна холодной речной воды.

Какой-то монашек, предположив последующий выговор с моей стороны, кинулся защищать:

– Они воду принесли! Воды-то нет! Прочие-то грабить разбежались! Никому ни до чего! Страдальцам и пот-то смертный смыть…

Тут он замер с раскрытым ртом: Сухан вытащил из-за пазухи костяной палец на ленточке и протянул мне. Я уверенно надел его на шею, рядом с болтающимся «противозачаточным» крестиком.

– Ты, паря, рот-то закрой. На лежачих мертвецов, поди уже нагляделся, а ходячего — первый раз видишь? Тут, в пальце — его душа. Вот так и живём. А Лазарь наш где?

Лазарь был плох. Левое бедро опухло как бревно и посинело. Парню было больно. Так-то он молчит и чуть стонет непрерывно, но что — я своего человека не пойму? С которым столько уже бок о бок…

Пробегавший мимо попец и говорить о Лазаре не хотел. Пока «огрызок» к его глазу не приставил и не рявкнул. Так это… по люто-зверски. Потом… смысл понятный: «Много вас всех. Не напасёшься».

Костоправа бы мне, знахаря-травника ещё. Мараны нет. А сам я… сдуру ногу по бедро откочерыжить? Убью, нахрен, парня.

Разлили по кувшинам и ведёркам воду из байдары, отвязали фартуки, положили беднягу в лодку и понесли к Оке. Ребята говорят — лодейки с места стоянки сюда переставили. Наших видели. Хоругвь там собирается. Остатки хоругви.

Картинка… страшненькая. Из 22 человек, пришедших на «полчище» под стягом «чёрного петуха с лошадиным хвостом на кровавом поле» — четверо убитых, шестеро — «тяжёлых», десять — средних и лёгких. Целых — аж двое! Сухан и Резан. Что не удивительно: личное воинское искусство, боевой опыт — лучшая защита.

После, из разговоров, понял странную закономерность: почти все из «двухсотых» и «трёхсотых» — не убили ни одного противника.

Вот ребятки шли, гребли, трудились, учились, старались… Ни одного врага! Зачем?! Зачем было тащить их сюда?! В поход, в битву, на полчище?

Сухан, со своими сулицами и топорами, уничтожил десятка полтора. Ладно, он — «мертвяк ходячий», на него тяжело равняться… Я сам — зарезал троих. Ещё, наверное, вдвое — серьёзно ранил. Не зря мозолил руки веслами. Ладно я — попадун, нелюдь. Но вот же Резан! Он пятерых положил. Афоня, хоть и новик, а двоих завалил. Басконя парочку приколол. Если не врёт.

А остальные-то здесь зачем?! Численность изображать?! Чтобы на «полчище» — линия строя видна была?!

Воин должен убивать врага. А мы своих убитых хороним. Большинство из которых ни одного врага не убили. То есть — не-воины. Так зачем они здесь?!

Неправильно это…

* * *

Неся эту… байдару с раненым командиром, обходя трупы, над которыми уже стояли столбами рои мух, пиная прибежавших откуда-то собак, жадно слизывающих лужи крови с песка, отгоняя обнаглевших ворон, норовящих выклёвывать мёртвым мозг через глазницы, посматривая, как мужички «на счёт три» выкидывают в Оку трупы язычников и мусульман, очищая приглянувшийся кусочек пляжа, я всё чётче понимал, что эта катастрофа — безвозвратная потеря половины личного состава хоругви — моя личная вина. Следствие моего… идиотского героизма.

Моя храбрость, явленная в Бряхимовском бою, была князем Андреем замечена и оценена. Публичная милость государя подняла мой авторитет, упрёков — не было. Но я и сам понял собственную глупость. Такой уровень потерь в личном составе нашей и соседних хоругвей были следствием моей личной слабости.

Я, лично и конкретно, не выдержал обстрела стрелами противника. Неприятного, но не разгромного. Просто — безответного. От чего и взбесился.

Прямо скажу — испугался. Страшно стало. Не совладал с собой. Как солдат в окопе перед танками. Хочется бежать. Хоть куда. Но сзади — овраг. А впереди — враг. И нестерпимо хочется двигаться, делать хоть что-то! Такая… храбрость от трусости.

Задёргался, засуетился. Велел Сухану метать сулицы. Указал убить какого-то местного «панка». И положить насмерть кучку простых воинов. Чем спровоцировал атаку противостоящего мордовского отряда.

Потерпел бы — они ещё с полчаса вялым стрелометанием позанимались бы. Лезть в драку, головы свои подставлять… никому особо не хочется.

После внезапной, массовой, «нечестной» гибели своих — они просто обязаны были отомстить. Начался настоящий, ближний, кровавый бой. Сеча. И тут я просто проспал! Пропустил момент общего, всего-то на пару-тройку шагов, отступления общей линии войска. «Потерял строй»! По нерасторопности, по невнимательности — оказался в окружении.

Там бы меня и должны были прирезать. Но я, со своими сильно крутыми воинскими навыками и «ходячим мертвецом», побил несколько много мордовских воинов. Потянув за собой в атаку хоругви Лазаря и соседей. Личным примером провоцируя обострение. Втягивая в «сечу лютую» именно моих людей!

Именно на такого «идеалиста без опыта» как Лазарь, мой пример и подействовал. Соседний-то командир — стрый Божедара — хоругвь в атаку не пустил. Лазарь полез вперёд — «наших бьют!». А Резан не мог оставить его посреди супостатов. Хоругвь пошла вперёд, сломала строй… Эти ж парни… Они ж копейщики-щитоносцы! Их же ничему другому толком не учили! Ведь сам же втолковывал: выжить — только купно. А их оторвало, разнесло в стороны.

«Топорники» мордовские возле меня — повалялись или разбежались, лучники — набежали. Когда бьют в упор, с 5-10 шагов… Мне ничего не оставалось, как кинуться на них. Потом народ, увлёкшись преследованием, ссыпался на бережок и резался уже там.

А это всё — не надо! Надо просто стоять, просто терпеть! Пока замысел князя Андрея реализуется. Противостоящие нам отряды мордвы были бы, после относительно спокойного, дистанционного по преимуществу, линейного боя, порублены и затоптаны с тыла. И мы смогли бы спокойно добить раненых врагов, поймать бегающих…

Анализ средневековых битв показывает, что потери сторон в бою — примерно одинаковы. Кратная разница возникает тогда, когда бой переходит в избиение. Когда одна из армий обращается в бегство, и их просто режут как овец.

Причин бегства три: существенное превосходство в вооружении (как у Кортеса против ацтеков), удачное тактическое решение (как у Ганнибала под Каннами), просто паника у врага. Или — их сочетание.

По тактике Боголюбский переиграл эмира. Дальше неизбежна резня «друзей эмира». Нужно было просто не мешать! Наши потери были бы значительно меньшими, у противника… пожалуй и побольше.

Вот же — и храбрецом меня зовут, и в воинском искусстве — умельцем, а это — во вред!

Просто явил я эти качества — не вовремя. Неуместно. И никто мне слова худого не скажет. Даже и матери через мою глупость убиенных мальчишек:

– Ты ж бился яро, старался. Ворогов множество посёк-порубил.

Просто никому невдомёк, что ненужный это был героизм, эти ярость да храбрость.

А князь Андрей, который понимает — тоже не скажет. Он от воина ума не ждёт. Были бы стойкость да ярость. Хоть что яви из этого — уже хорошо. А что не вовремя, не в лад… Победа-то за нами? — Ну и ладно. Герой? — Прославим. Как пример. Может, в другой раз пригодится.

* * *

Бряхимовский бой был моим первым воинским боем. Заставил прочувствовать, примерить на себя долю рядового бойца. С огромным количеством тяжёлой, тупой, кажущейся бессмысленной, работы. С состоянием беспомощности, когда от тебя ничего не зависит. Даже и сама жизнь твоя. С постоянным дерьмом вокруг, неустроенностью, тревогой, страхом… С острым непониманием вокруг происходящего, с ненужностью даже и лучших чувств человеческих в походе, в бою.

Посидев на лодейной банке с веслом, постояв на полчище с копьём, потыкав в супостатов «огрызками», выкопав могилы для погибших и наслушавшись стонов раненых… Своих. Одностяжников. Ребятишек. Я напрочь избавился от… от «игры в солдатики», от радости при виде: «реют стяги над полками», от восторга выровненных, слитно, ровно марширующих парадных «коробок» военных отрядов.

Просто воображение позволяло представить себя самого — там, внутри, в …ом ряду, … цатым слева. И предвидеть, предчувствовать: они/мы, в большинстве своём — погибнут, они умрут впустую — не убив ни одного врага. Измучившись сами, испортив многое в себе и вокруг себя. Без пользы.

Солнце поднялось высоко, заливая своим теплом уже и Окское правобережье. Было жарко и тяжко. Тошнотворно-сладковато пахло кровью, тревожно-горьковато — пожарищем.

Надо было помочь нашим раненным и похоронить убитых. Вычистить оружие, найти новые штаны и сапоги, какую-то замену потерянному щиту и копью… Как-то вытащить Лазаря — я же обещал! Объясниться с Манохой. Не пропустить делёжку хабара и полона, что-то делать с полу-уничтоженной хоругвью, определится с собственной судьбой…

Бой закончился. А жизнь — нет. Даже этот день — ещё нет.

Сладковатым тянет — от мертвецов.

В этот раз — не от меня.

Конец шестидесятой части