Глава 481

Весна идёт, солнышко пригревает, у нас коров во дворы выгонять начали — на свету постоять, загару поднабраться.

Тут заявляются Кастусь с Елицей. Они, как я понял, до самого порога моего между собой спорили. То Кастусь хотел, чтобы она сама ко мне пошла, то, взревновав, решил один идти, то…

Заявились. От морозца да от ссоры красные. Сели по углам, друг на друга не глядят, пыхтят, носы воротят… Дети. Обиженные, раздражённые, испуганные.

— Ну, мóлодец с красавицей, с чем пожаловали?

— Пыф-пыф… Я учение закончил, уговор наш — исполнил. Теперь давай мне землю. Княжить буду.

— А ты что скажешь?

Елица щёчками розовеет, нос в потолок уставила. Потом понесла скороговоркой:

— Да что он выдумает! Не того просит! Это ж глупость явная! Ты ж никаких уделов у себя давать не будешь! Хорошо ещё — сунешь посадником! В болота, в чащобы глухие! Ну почему нельзя понять! Лучше бы в службу просился! Был бы на коне, с сабелькой! Как Чарджи…

— А! Так тебе тот чёрный торк — глаза застит?! Говорили мне, что ты на него облизываешься! Ты… ты…!

* * *

— Сарочка! Ваш муж гуляет!

— И что? Пусть гуляет — он тепло одет.

Это — доверие. Но Кастусь до этого ещё не дорос.

* * *

— Стоп! Всем — молчать!

Сейчас они сгоряча друг другу такого наговорят… Потом всю жизнь каяться будут. Но осадочек останется….

Сидят, дуются друг на друга. С чего они так сцепились? То ли — она не дала, то ли — у него не встал… С этим — ко мне припёрлись.

Чего это я так, чисто физиологически? Нет, я понимаю: секс — основа жизни. Человечество почкованием — пока не умеет. Но я-то чем могу помочь? Добрым словом? — В смысле — морально-политически?

Морально… получается так. Князь Московской Литвы Кестут довольно типичный придурок… э… виноват: образчик.

Я к нему — хорошо отношусь. Несмотря на некоторые… особенности. Поэтому говорить «придурок» — даже в мыслях — неправильно. Хотя, конечно, и умником называть… преждевременно.

Так вот, образчик социальной группы: военно-феодальная наследственная знать. Господин от рождения. Хуже — с зачатия. Ещё в околоплодных водах плавал, а уже примерялся ручонками — скипетр да державу держать. Господинничать для него — как дышать. Ничем другим он быть не может — так «судил рок»:

Свой кусок здешнего «Судебного рока» он отхватил. Доли княжеской. Потерял отца с матерью, угробил сводных братьев. Были и «житейские испытанья», и «смерти дух» мимо виска — не один раз. Потерял свою Родину, свой народ. Но внутреннего стержня «я — князь» — не утратил. Поменять на что-то другое — не только не хочет — не может.

Это для него — как перемена пола. «Фу, гадость какая! Что за идиотские выдумки?!».

Попробовал у себя на Поротве власти и теперь без этого допинга — никак. Захиреет, помрёт. В ходе процесса захиревания — вынесет мозги себе и мне.

А Елица… хорошая девочка, но простолюдинка. Для неё власть — средство. Для безопасности, свободы, радости любимого человека… Она — нормальная, корзна в душе с внутриутробных времён — у неё нету.

Ей — что бусы с платьями, что ножики с палашами, что феоды с аллодами… Ножики ей — интереснее всего.

Ага. А ведь у меня уже есть человек… Для которого аллод — цель жизни и смысл существования. И зовут его — ярл Сигурд.

Тоже предполагал стать владетелем на моих землях. Но — передумал. Без топанья на меня ножкой и публичных ссор со своей любовницей. Умный, потому что. А ещё потому, что я предложил ему другую достойную цель — Гданьск. Цель и помощь. Сразу и после.

Я слишком пристально разглядывал Кастуся. Парень смутился. Заволновалась и Елица:

— Господине… мы ж не… Кастусь никогда… Нет! Ты не думай! Мы никакого… злого чего… Нет!

Она в панике прижала молитвенно руки к груди, вся наклонилась вперёд, пытаясь отвести «гибель неминучую» от своего мужчины. Который, исключительно по глупости, по недомыслию… просто не так поняли, не то слово вылетело… никакой злобы-вражды! Мы ж чисто по ошибке… мы пойдём… А ты не думай! У нас даже и в мыслях…

— Сядь.

Интересно, с чего они так перепугались? Это как же они про меня думают? — Как-как… как про «Зверя Лютого». Труды мои не пропали даром — люди меня боятся.

Обидно.

Оттого, что поставленная цель — достигнута.

Хорошие же ребята, так-то общаемся нормально. Без всяких коленопреклонений и припаданий. Я ж — дружелюбен, дерьмократен и либерастичен. А вот… чуть прижало — страх вылез.

Жаль. А может — и нет.

— Князь Кестут. Князь Московской Литвы. Твои земли — отобрали. Твой народ — погиб.

Мда… Отобрал у князя главное — его народ. Кто — в земле гниёт, кто — дровами в топку этногенеза.

— История Московской Литвы — закончилась. Но не закончилась история князя Кестута. Раз есть князь — должно у него быть и княжество. Сделать тебе княжество в этих чащобах… нельзя. Ты — князь прирождённый. Тебе смердам указывать как поля пахать да канавы копать… Не княжеское это дело. Твое дело — володеть и княжить. Не пустой землёй, не дикими лесовиками — богатым племенем, славным народом.

Кастусь отзывался лицом на каждое моё слово. Грустью, расстроенностью при упоминании о гибели своего племени. Недоумением, надеждой — на «история не закончилась».

Елица вцепилась в меня взглядом. Недоверчивым, напряжённым. Лишь бы её Кастуся не обидели.

— Твой дед по матери — господин сембов, владетель Самбии, один из князей пруссов. Прямой потомок великого Видевута. Ага… Великий Видевут перед самосожжением разделил земли между двенадцатью сыновьями и тремя дочерьми — наследование идёт и по женской линии. Твоя мать имела право на долю в имении твоего деда? А ты? Ты бывал в Пруссии, в Ромове. Ты знаешь своего деда, а он знает тебя.

Давай, парень, думай. Для меня — это просто слова, для тебя — живые картинки, люди, места. Я не знаю конкретики, деталей. Не могу определить твоих возможностей там, цены, которую придётся заплатить.

— Я хочу… Я хочу, чтобы вы, ты и Елица, были счастливы. Она-то последует за тобой хоть в печи пылающие. А вот ты… Ты хочешь быть правителем. Князем. Это — часть тебя, твоей души. Лишить тебя этого — как сунуть в подземелье. Без солнечного света и вольного ветра. Уморить в тоске и печали. Я не могу дать тебе княжество здесь. Но я могу помочь тебе приобрести княжество там.

Как приятно говорить правду! Вот как думаю — так и говорю. Знаю, что многие, вятшие особенно, от этого дуреют. Всё ищут второй-третий смысл, обман, хитрости. А я ж простой! Прямой-бесхитростный! Как «удар сокола» в голову.

Хотя, конечно, и второй-третий, и пятый-десятый… есть. Но я никого не обманываю!

— Э… Ты хочешь, чтобы я… пошёл туда? К деду? Но там… как это… раскреститься? На землю пруссов никто не может приносить чужого бога. Так заповедали божественные братья-близнецы Брутен и Видевут перед тем, как вступить на костёр и вознестись к богам.

— Какому богу, Христу или Перуну ты будешь молиться — твой выбор.

Вот честное слово! Мне, как закоренелому атеисту — абсолютно пофиг.

«Лишь бы по согласию».

Парень выглядел потрясённым. Елица — не менее. Но недоверчивость, осторожность прорезалась у неё быстрее:

— «Помочь приобрести…». И как это сделать? Господине…

— Как? Ну например… Весной Сигурд с Самбориной отправятся к её отцу. Вы пойдёте вместе. Я дам вам корабли. Возьмёте с собой своих людей. Тех, кто захочет. Кому вы можете доверять. Я дам вам богатые подарки. И товары, которые мои приказчики распродадут в тамошних землях. Дам кое-каких мастеров. Которые будут работать на Кастуся и приносить ему богатство. Дам и попа. Для окормления этих христиан.

— Но Брутен и Видевут…

— Я помню. А вот помнишь ли ты такое название — Кауп?

— Э… этот город сожгли полтораста лет назад.

— Да. Но город был. Пока не пришёл Кнут Великий из Дании. Разве там не было христиан? Там была церковь?

— Не… я не знаю.

— Христиане — датчане, готы, русские — живут на земле пруссов. Если нельзя поставить церковь во владениях сембов — попроси себе кусок. Остров, полуостров. Построй на нём церковь. С моим попом. И сотни людей придут к тебе. Одни — стремясь к истине Христа. Другие — к твоему богатству. Третьи — спасаясь от своих прежних бед. Придя — они сделают тебя богаче, сильнее. Всё в мире делается людьми.

— Но… жрецы… вайделоты, кривы… Они потребуют изгнания, смерти!

— Значит — не спеши. Пусть это случится тогда, когда ты станешь достаточно силён. Когда ты станешь князем Самбии. Как я слышал — у твоего деда нет прямых наследников.

— Э… есть. Но один мой дядя немножко… больной человек.

— На голову?

— Да. А второй — жрец. Из кривов высокого ранга.

— Вот и сделай так, чтобы твой дед назначил наследником тебя. А остальные… кандидаты — чтобы тебе не помешали.

* * *

Забавно — я вываливаю на ребят вариации схемы Сигурда. То, что обдумывалось, проговаривалось при обсуждении его исхода. Подобие возможного развития будущего моего Алу. Которое не проговаривалось, не обсуждалось. Но мною — продумывалось.

Сигурд — взрослый мужчина, скрытный, осторожный человек, опытный предводитель. Его цель «выросла» у него сама. Мне надо только помочь в уточнении, в средствах достижения.

Алу — до такой цели ещё не дорос. Навязать ему? — Будет конфликт. Его собственный внутренний конфликт. Который помешает ему жить, будет выпирать из него, будет ломать ему душу. Как чрезмерный груз ломает спину коня. Пусть чуть подрастёт, возмужает. Телом и мозгами.

Кастусь — не намного старше. Но у него уже есть опыт. Ему уже можно ставить такие цели. Точнее — объяснять неизбежность трансформации его собственных целей — вот в такое. И помогать ему надо значительно больше, чем Сигурду. Не только «больше» деньгами, ресурсами. Но и советами, целеуказаниями.

Схема простая: «Кукушонок».

Дальний родственник правящей особы приходит в дом. Не принять нельзя — «закон родства». «Возвращение блудного сына» или менее умилительно — неважно. Его принимают. «Пускают на порог». Бедным родственником. А он оказывается — не бедным. У него есть люди, слуги, воины. У него есть деньги, товары. Связи. Где-то там, «за горизонтом». Это проявляется не сразу, не мгновенно.

«Дайте воды напиться, а то так кушать хочется, что и переночевать негде» — русская солдатская…

Сосед-китаец. С гвоздиком, веревочкой, дохлой крысой… Сами сбежите.

Изначально — «яйцо». Как у всех лесных птиц. Может, чуть крупнее, чуть иначе раскрашенное. Мелкие отличия. В общем ряду. Родня.

У него есть опыт, которого нет у других. Он видел страны, он бывал в переделках.

— И тогда тысячи всадников, дико вопя и завывая, кинулись на нас, к Земляничному ручью…

— Брехня! Тысячных конных армий — не бывает!

— Это здесь не бывает. А там — Степь. Вспомните, что рассказывают кривы о войне с Атиллой. Это было в Степи, у гуннов была многотысячная конная армия. Я там был. Я там сражался. Подобно Германариху восемь веков назад, подобно другим древним королям нашего народа. Но лучше — мы победили.

«Кукушонку» дают место. И вокруг него собираются люди. Местные, «желающие странного», «ищущие нового», «бахрома вокруг летящего тополиного семечка»…

Собираются и не уходят. Потому что у него есть деньги. Чтобы их кормить. Есть силы. Чтобы защищать. Они, эти приходящие люди и становятся его силой, приумножают его богатства.

«Кукушонок» растёт, прирастает людьми, становится самым сильным, ему тесно в «гнезде», в общем ряду. А остальные родственники — не хотят. Признать его равенство, потом — превосходство. И их становится… меньше. Никого.

— Ой, вывалился! Ой, упал! Ой, разбился! Бедненький…

Родовое гнездо — только его, «Кукушонка».

Два условия. Ключевых среди множества важных.

Мозги «кукушонка». Разумность, проницательность, предусмотрительность. Удачливость. И — приток ресурсов со стороны в необходимом количестве и в нужное время.

Ресурсы… У меня нет тысячи воинов, которых собрал норвежский Хакон для возвращения Владимира, ставшего потом Крестителем, на Русь. Но кое-что у меня есть.

Мозги… Я бы не отправил в эту авантюру одного Кастуся. Хороший парень, но, временами, не догоняет, не видит. Мешают заложенные в детстве стереотипы, каноны.

«Каркас младенческих ценностей».

Жизненный опыт, пребывание в князьях и обучение здесь — несколько расширили диапазон восприятия, мышления, но… Канонический племенной вождь. Храбр, вынослив, энергичен. Живуч. Очень. За последние пять лет он должен был, по моим прикидкам, умереть раз шесть. Последний — в сече на Земляничном ручье. Был там… момент.

Одного — не отправил бы. А вот с Елицей…

У неё тоже… свой коридор восприятия и решений. Но — другой. Умная, бесстрашная, решительная, уже — взрослая женщина. Которая для своего мужчины снесёт горы и царства. Просто — чтобы он был. Чтобы он её любил. Мне уже жаль тех придурков в Самбии, которые вздумают задирать носы, насмехаться над князем без княжества, над её Кастусем. Господи, даруй им тихую смерть! Пока их не одарила смертью эта женщина.

Она тоже прошла путь Кастуся. Делила с ним тяготы и опасности его жизни. И переживала множество собственных, дополнительных. Возникавших из-за того, что она — женщина, чужеземка, простолюдинка, господская наложница.

«Вера размером в горчичное зерно движет горами»… А любовь? — Иссушает океаны?

Третий член бригады — Фанг. Да, Авундия лучше оставить здесь, а Фанг в курсе игр с Перуном, с Велесом, с «носителями калины». Он добавит Кастусю авторитета своими сединами, знаниями, песнями боевого волхва.

Уникальный воин: сочетание навыка лесного боя, воспитанного и отточенного в святилищах Велеса, и боя в помещении, в усадьбе — приобретение времён междоусобицы на Наре, когда каждый праздник, пир, попытка примирения сторон — заканчивались резнёй.

Команда — сработанная. Свою эффективность доказала. Задача несколько другая… Хотя… Смысл-то тот же — захват власти. Чуть в других условиях.

Для учёта специфики — добавить людей. И мелочёвки всякой — товары, корабли, деньги…

* * *

Многовато я на ребят вывалил. Вон как загрузились. Все обиды свои забыли. Им бы сейчас бросить меня, заняться планированием похода, возможных войн, государственных переворотов. И любовью, конечно. От полноты чувств. Не надо мешать естеству. Ишь как их друг к другу потянуло. Мне уйти или как?

— Вы — поняли. Составляете план похода. Люди, шмотки… Всё, идите.

Они выскочили от меня, начав громко обсуждать предстоящее мероприятие ещё в прихожей.

Прежние их заботы — как водой смыло. Молодёжь стремится в будущее. Это старикам интересно только давно прошедшее. А своё будущее — они сделают себе сами. С моей помощью, конечно. Но — сами.

В моих делах редко бывает одна цель. Жизнь коротка, чтобы решать проблемы по одной. Здесь три:

1. Личная. Ребятам — моим — должно быть хорошо. Пусть они добиваются своей цели. Пусть добьются. Пусть будут счастливы. А я помогу.

2. Внешняя. Послать своих людей. Пусть смотрят, разговаривают. «Хочу всё знать». И там — тоже.

3. Внутренняя. Убрать из общины… неуёмных. Которые — не унимаются. Которым здешняя жизнь — впоперёк. Кого не устраивает мои новизны — пусть ищет себе свои. На стороне. На дальней.

Ещё есть цели учебные, технологические, торговые, финансовые… Дальний поход — сложное мероприятие, многие промахи — станут видны. И — исправлены.

* * *

Запущенные в конце осени пилорамы, вылавливаемые из реки стволы, разобранные на брёвна хлебные учаны — позволили зимой создать избыток пиленого леса.

Про «конфетку из дерьма» — я уже… Надо только установку по переработке правильную поставить.

Я не закрывал и прежние ручные «доскотёрки» — приток новосёлов требовал достаточно рабочих мест.

Про воспитание трудом, совместной регулярной деятельностью — я уже… «Человек — не селенит, в холодильнике — не улежит». Давай-ка дружок, потаскай по 12 часов вертикальную пилу. А мы поглядим — на что ты годен.

Строительство не съедало всё. Когда на Крещение ударили морозы и лесопилки встали, стало понятно, что есть возможность ещё чего-нибудь новенького… уелбантурить.

У нас хватало «душегубок», было достаточно «рязаночек» и учанов. Весь этот «реч. флот» перебирался, сортировался, стандартизировался, смолился и чинился. Без присмотра — всё сгниёт.

Мне не хватало ещё нескольких типов плав. средств. На потихоньку создаваемой «судоверфи» построилась копия «Белой ласточки» — «Чёрная ласточка». Один в один, с минимальными изменениями.

Тогда же начата была большая, длиной в 50 метров, шириной — 10, расшива. Основной тип волжских судов до пароходов. Грузоподъёмность — от 400 тонн. Одну такую со Стрелки вытолкнуть с моим товаром — до самого Каспия не раскупят. Правда, нерешаемый вопрос: как её потом назад тащить? Такие лоханки — под бурлаков. Для бурлаков — нужна единая власть. Безопасность по всему пляжу. «Одна шапка» — отсюда и до моря.

«О, господи. Не доживу!»? — Поглядим.

Мне не хватало ещё одного типа речного кораблика — ушкуя. Пришлось разобрать один из захваченных новгородских и, по образу и подобию, сделать свой вариант. На два аршина длиннее, на пол-аршина — шире, «чердаки»-настилы — на носу и на корме. Хоть судёнышко и килевое, но не со штурвалом, а с кормовым веслом. Только и рискнул, что румпель пришпандорил.

Хоц, которого я выдернул с лесопилки и водил по верфи, показывая, фыркал, сопел.

— Чего сопишь? Бочки делал, бондарил? Теперь лайб надо понаделать.

— Чего?! Это ж… Это ж — не кадушка!

— Точно. Это — корабль. Тоже — воду держит. Только не внутри, а снаружи. Разница… мачта да вёсла. Назовём… «Грач». Грач — птица весенняя. Как весна придёт — так грачи и полетят. Белый, чёрный, серый, пёстрый, полосатый, крапчатый… Потом по цветам: красный, оранжевый, жёлтый, зелёный, голубой…

— Воевода! Голубых грачей не бывает!

Ой! И правда! Как-то я грачей-гомосексуалов…

— И чего? Не было — теперь будет. Доски штабелями — вон. Ты ж сам пилил! Дерево на кили и рёбра-шпангоуты — лежит. Паруса — ткут, железо — куют. Люди, инструменты, рисунки-чертежи… Хоц! Не морочь мне голову! Бери это дело, разбирайся. Через три дня жду с планом. И учти: к концу ледохода мне нужно десять «грачей». Мне на них ещё команды собирать, кормщиков учить.

Приличные люди так не делают. По хорошему — сперва модель. После — строят первый экземпляр, проверяют. А уж потом — серия.

Но у меня есть смягчающие обстоятельства: проверенный исходный образец — ушкуй новгородский. Изменения незначительные. Главное — чтобы остойчивость не потерял, не перевернулся. Да и сама лоханка… когда знаешь что к чему — не сильно сложно. А если будет, там, «тяжёл на ходу», «черпает воду при сильном ветре», «плохо слушается руля при повороте в фордевинд»… Им ходить по рекам — не смертельно. А на десятке экземпляров я сразу все недостатки увижу.

Начатая ещё с конца осени работа по организации конвейерного выпуска «грачей» дала результат: первый мы получили в середине февраля. И дальше — каждую неделю — очередной.

Ага. Только спускать их на воду некуда.

Я постоянно подкалывал Хоца, предупреждая, что если лодейки будут воду пропускать — самого всю выпить заставлю. Мужик багровел. А потом перестал: кто-то из умников подсказал. Выпросил тёплый амбар, выкопали внутри яму, залили её водой и принялись купать в ней тринадцатиметровые корпуса «грачей» с загрузкой под борта. В смысле: груз такой, что корпус уходит в воду почти полностью, под уключины.

Когда к началу апреля снесло лёд на Оке, «грачей» выпустили на чистую воду. «Ходовые испытания». Не столько корабликов, сколько — команд. Комплект — две смены по двенадцать гребцов, носовой, кормчий, капитан. Гребцов столько — не набирается. Может, и к лучшему? — Высокопоставленные пассажиры и пассажирки, товары — потребуют места.

Кормщиков у меня нет. Растрясли у Отсендиного Дика его школу.

Вокруг него постоянно мальчишки крутятся:

— Дай подержать! Дай порулить!

Он их сперва гонял, потом, по моему совету, взял в оборот. Получилась такая… река-ходная школа. Ну, не мореходная же!

Что эти ребятишки, дорвавшиеся до румпелей, на реке делали… какие кренделя-манёвры выписывали…!

Лодочки — инерцию имеют, команду, к примеру «стой» — вообще не воспринимают. А — «суши вёсла» — её не останавливает. Команда «табань»… в нашем исполнении — разворачивает поперёк. Ещё и воды черпанут.

Это — только кусочек, только по отдельно стоящему ушкую. У меня — «целей громадьё», мне надо, чтобы они строем ходили.

Поворот «последовательно», поворот «все вдруг», поворот «последовательно все вдруг»… Последний — самый заковыристый. При строе «кильватер» начинается с хвоста. Надлежит следить за задним мателотом, распознавая его эволюции. А в строю фронта и пеленга — ближайший фланговый. Так-то кормщики друг за друга уцепились, как телятки за матку…

— Эска-а-адра! К исполнению эволюции…

Один ушкуй утопили на глубоком месте. Другой так разломали, что дешевле разобрать, чем чинить. Как раз — того «Голубого грача».

«Парус спустить» с первого раза получилось только у двоих. Даже на том, где Дик сам капитанил — ничего хорошего.

На ушкуе парус прямой. Сперва ставится мачта. Со сложенным с нею реем и свёрнутом на нём парусом. Потом рей разворачивают в походное положение растяжками. Потом: «парус спустить!», в смысле — развернуть, чтобы он до низу развернулся.

На ушкуе система растяжек мачты — примитивнейшая. Пришлось ещё упрощать. Чтобы ускорить. Не надо в этом месте узлы вязать! Можно ж проще! Только канат чуть длиннее. А растяжки рея — наоборот. Усложнять. Барабаны с тормозами, как на ткацком станке. Но — с заклиниванием. Вывести все к кормщику. Чтобы при смене курса команда по судёнышку не толклась, кормщик с помощником всё сами сделают.

Чисто для знатоков: рифы на этих парусах не берут. Это — в следующую серию заложу.

Кстати: на расшиве, из-за длины рея и высоты мачты, порядок другой. Поднимают мачту. И уже потом поднимают на неё рей с уже прикреплённым и распущенным парусом. Рей подняли — парус сразу полный, только рифы на нём брать. «Парус спустить» — опустить рей с парусом. На больших многопарусных кораблях — третий вариант: рей изначально закреплён на матче, парус — на рее. Тут снова — «парус спустить» — означает «развернуть».

Вадовасы Кастуся — воды боятся. Как и большинство русских людей — большой воды не видели, жили по берегам малых речушек. Ботником на полста шагов отплыть, сетку кинуть — могут. Плавать нормально, хоть бы сажёнками — не умеют. Тут я… никак — вода ледяная, а ждать пока Ока согреется — времени нету.

Пришлось смешать команды: нурманов Сигурда — капитанами. Они хоть в парусах и групповой гребле малость понимают. Моих будущих капитанов — кормщиками. Между прочим, рулевое весло провернуть — ещё и чисто сила нужна. А бывает наоборот — весло так рванёт… не удержишь.

Не удержали… Двоих — к Маре на длительное излечение. У остальных — мелкие ушибы, ссадины, сопли после купания в ледяной воде…

Гребцами — вадовасов.

Это… ходить и по головам стучать. В каждую. По тринадцать раз.

«Ходить в ногу» — здесь никто не умеет. «Грести в руку»… аналогично.

— Раз-два, раз-два…

На третий такт — расходятся уже в противофазу.

Напоследок — устроили регату. Столько восторга у всего населения!

«Кричали женщины — ура! и в воздух чепчики бросали!».

Заплыв выиграл экипаж Харальда Чернозубого — он командовал по-литовски:

— Кай, ду! Кай, ду! Стип-ренси! Стип-ренси! (Раз-два, сильнее)

Уж поэтому или нет, но его «Крапчатый грач» пришёл на полкорпуса впереди соперника.

Девять корабликов. Два под Сигурда с его людьми — нурманами, кашубами, моими, кто в Гданьск пойдёт.

Как у них дело пойдёт — непонятно. Лучший вариант — нурманы с кашубами остаются. Что не факт — как встретят-приветят.

Мои торговцы к осени наймут там гребцов и пойдут назад. Наверное. Уже с некоторым представлением о тамошнем торге и обстановке. А пара-тройка — останется. Чтобы следующей весной принять следующий караван и быстренько его назад отправить.

Сыновья Самборины остаются у меня. Формально: по возрасту, рискованному для дальнего пути. А по сути:

— Сигурд, Самборина, вы уверены, что вас там добром примут? Я не про изгнание — сюда вернётесь. Я про… Знаете, детей извести — куда проще, чем взрослых. Съел не то, на сырой земле повалялся, из щелей продуло… Как твоя мачеха, Самборина, тебе встретит? А здесь у меня — твои между всеми. Да и Рада приглядит.

Самборина растерялась, заволновалась, на Сигурда оглядывается. Тот аж закаменел совсем:

— Боишься, что я твоих купцов побью, товары пограблю?

Дети предводителя — заложники. Тема вечная, повсеместная. Как Мономах своего первенца четырёхлетнего Мстислава Великого половецким ханам в Переяславле в залог отдавал — я уже… Мономах тогда одного хана зарезал, другого — в бане стрелой через душник убил. А сыночка лихим налётом верных людей из половецкого становища вынул.

— Оп-па! Ты чего, думаешь, что я тебя за дурака держу?! Я, что, повод для такого суждения давал?! Окстись, ярл! Резать курицу, несущую золотые яйца… Ты ж не дурень какой! Десятая часть со всякого моего товара — твоя. Все налоги, ущербы, постои — с твоей части. Ты решаешь вопросы моих людей, они ведут торг и с тобой делятся. В этот раз. И в следующие. Ты видел кое-что из моих товаров. Прикинь — какими деньгами это может обернуться. Твоими, ярл, деньгами. А уж как сделать из серебрушек воинов…

— Х-ха! «Решаешь вопросы». Ты говоришь так, будто я владетельный князь Гданьска!

— А разве нет? Так стань им!

Посидели, помолчали.

— Госпожа княгиня, господин ярл. Вы пришли ко мне со своим бедами, и я вам помог. Мы жили вместе и помогали друг другу. Теперь вы уходите. У меня остаются добрые воспоминания. Я хочу, чтобы и у вас осталась не только память об этом времени, но и приятные вещи. Придя сюда, вы отдали всё. Теперь я возвращаю взятое. И добавляю от себя.

Подарки… не поскупился. Самборине — соболью шубку, бусы, перстни, свои и с караванов, тканей восточных, благовоний, притираний… С Сигурдом проще:

— Я видел твои шрамы. Я не хочу, чтобы их стало больше. Вот мой доспех. Он вдвое легче обычного, вчетверо прочнее. Носи на здоровье. А вот это… хрустальные шахматы. Ты умеешь — я знаю. У тебя впереди длинная дорога — найди себе интересного противника, и дорога не будет скучной. Да и там… Возможно, поможет победить опасного врага.

— Это как?

— Ну… например… Выигрывая у него что-нибудь ценное. Или — проигрывая ему. Важен не результат — важно участие. Его.

 

Глава 482

Шахматы — это оружие. Любое знание или умение — оружие. Но шахматы — особенно многофункциональное.

«— Отдайте ладью!

С этими словами гроссмейстер, поняв, что промедление смерти подобно, зачерпнул в горсть несколько фигур и швырнул их в голову одноглазого противника.

— Товарищи! — заверещал одноглазый. — Смотрите все! Любителя бьют!

Шахматисты города Васюки опешили. Не теряя драгоценного времени, Остап швырнул шахматной доской в лампу и, ударяя в наступившей темноте по чьим-то челюстям и лбам, выбежал на улицу».

* * *

Сигурд — не «товарищ Бендер». Он не «зачёрпывал фигуры», не швырялся «доской в лампу». Придя в Гданьск он был должен похвастаться диковинками. Князю Собеславу очень понравились фигурки из хрусталя. Но шахматы — игра на двоих. Просто отобрать… а играть с кем? Раз в неделю Собеслав зазывал к себе Сигурда с шахматами «на партейку».

Князь — чванился и гонорился. Насмехался над внешне не столь импозантным Сигурдом, над его безземельностью, над его «птичьими правами» в Гданьске. Хвастал растущей мощью Восточного Поморья, родовитой женой, молоденькими наложницами, конями, сыновьями…

«Глупый — хвастает золотой казной» — давнее русское наблюдение.

Надо быть идиотом, чтобы унижать ярла Сигурда. Князь Собеслав — таким и оказался.

Совместный дальний поход сблизил обе пары. Дамы хотели общаться. Письма там, подарки. Мобильников, фирм доставки и соц. сетей здесь увы…

Между Самбией и Гданьском пошли караваны. Самборина поделилась в письме к Елице проблемами мужа. Та в ответ прислала корчажку с мазькой. И пересказала, чисто к слову вспомнилось, слышанную когда-то от меня историю смерти последнего Гирея. От игры в кости с русским послом.

На следующей «партейке» Собеслав удивился тонким кожаным перчаткам на руках Сигурда.

— Болячка какая-то прицепилась. Руки обветрились, потрескались. Лекарь велел бальзамом мазать.

Князь посмеялся над лилейными ручками, кои не пристало иметь боевому ярлу. И не обратил внимание на изменение оттенка расставляемых фигур. На лёгкую дымку, появившуюся на хрустале. От разводов «порошка наследника».

Князь двигал фигуру, заедал очередным «наличником» — блином с творогом — он же князь, а не хлоп какой, чтобы форель или лосося трескать! Жмурился от удовольствия, запивал дорогим сладким вином и покровительственно советовал:

— Ты думай ярл, думай. Но не сильно — думалка сломается. Всё едино, святой Войцех — мне и сегодня выигрыш даст.

Ярл удивлялся про себя — чем святой покровитель Гданьска, которого звали Адальбертом, который сбежал из Праги, потому что не смог справиться со своей «родной» паствой и помер от рук пруссов, неудачно помочившись спросонок в святом для язычников месте, сможет помочь в миттельшпиле?

Князь — выигрывал. Радостно гладил фигурки, принёсшие ему очередную серебряную марку — они играли на деньги. Сигурд мог себе позволить такие проигрыши.

Через полгода у князя отказали колени. Он уже не мог вскочить на коня, с трудом ходил. С тем большим азартом он продолжал играть. Кресло, обшитое чуть потёртым мехом, оставалось единственным удобным ему местом. В нём он и умер. А Сигурд, бросив в камин очередную пару своих «игорных» перчаток, вышел, осторожно прикрыв двери. Велел слугам не беспокоить господина и к утру взял замок под свой контроль.

Утром было объявлено о смерти Собеслава. И о том, что регентом при малолетних братьях стала их сводная сестра — Самборина Собеславна. Попытка мазовецких Повалов поставить регента из родственников матери княжичей, закончились кровавой стычкой в замке. И беспорядочной резнёй и грабежами в городе — местные поморяне резали пришлых. Начиная с мазовщан и далее без остановок.

Впрочем, я забегаю вперёд.

* * *

С Сигурдом собралось идти человек сорок, с Кестутом — втрое.

Это было сложно. Кестут не всем мог доверять. А которым мог — далеко не все хотели плыть куда-то на чужбину. Всё-таки, «Литва Московская» — нормальные русские люди. Жили в лесу, били зверя, пахали землю… Это не моряки-пираты нурманы.

Тоже подарки. Тоже всем. С тщательнейшим учётом чтобы не обидеть. Они же все будут сравнивать!

Напоследок Елица разрыдалась. И выдала:

— Подари мне… себя.

Я несколько… офонарел. Это как?

Объяснили. Мои горшечники-скульпторы продолжают лепить «терракотовую армию». Статуэтки потихоньку расходятся. Осенью, когда Живчик стал Рязанским князем, а мы открыли представительства в городках по Оке, многое увезли туда. Ребятишки потихоньку пополняют запасы. Навык у мастеров развивается.

Тут я притащил из Городца Хрисанфа. Ребята сразу учуяли «собрата по художествам». Затащили к себе. Самим похвастаться, стороннего мастера послушать. Он, конечно, богомаз. Но талантом и в других делах не обделён. В Киеве-то он без красок, чисто контуром работал.

Вот он и сделал меня.

В локоть высотой, «огрызки» за спиной, косыночка на тыковке, кафтан, сапоги, характерно заправленные за пояс большие пальцы… и совершенно стёбное выражение лица. Помесь радости, удивления и готовности под… подъелдыкнуть. Всё, что на пути попадётся.

— Где ж ты меня так поймал?

— А… это… Ты давеча на Оку смотрел. Ну… а я запомнил.

Ваня! Хрен лысый! Мало того, что «базар фильтруй», так ещё и «фейс придерживай»! Народ же вокруг! Всё видит, всё слышит, всё запоминает… И — лепит. Вот такого… «хрена с бугра с выподвывертом».

Хороший художник показывает не внешность — сущность. Свою сущность показывать… не надо.

Лепить меня я запретил строго-настрого.

«Не лепите. И не лепимы будете».

А эту статую́… хоть и без гранаты… пришлось подарить.

«Я-глиняный» спас Елице жизнь. В Самбии в ходе одного из эпизодов, к ней в спальню ввались трое мужиков. Убивать пришли. Вот этой штукой, которую она на столе держала, Елица первого и приголубила. Со всего маху в лоб. Остальные разбежались.

Потом писала, извинялась, что подарок мой разбила. И благодарила за свой, единственный женский, панцирь. Потому что эпизоды у них… продолжали случаться .

Елица наплакалась, прощаясь с отцом-матерью, обрыдалась с Ракитой, с сёстрами и вечерком заявилась ко мне. В роскошном даренном шёлковом халате с драконами. Покрутилась передо мной, хвастая обновкой. Потом встала напротив, чуть насупилась:

— Иване… Господин мой… Ты… ты меня от смерти спас. Много раз. С самого начала. Когда из родительского дома в Корабце вынул. Я ж ведь там… не выжила бы. И после. Сколь много ты для меня сделал… Измену мою простил, мужа дал… Кабы не ты… Меня бы не было. Отец с матерью — дитё в мир выпустили… Человеком — ты сделал. И подумать страшно — чтоб со мной было бы, коли ты б не повстречался. Что — я бы была. Кусок мяса ходячий, скотинка тупая двуногая, тварь дрожащая… Ты — жизнь мне дал. Всё дал — и душу, и разум, и тело. Возьми. Это всё — твоё.

И распустила поясок.

* * *

М-мать! Стриптизёрка самопожертвующая. Факеншит уелбантуренный!

Не-не-не! Я не про зрелище. Выглядит… очень даже. Даже — очень… Вот когда она так стоит… В напряге и трепете… А у неё тут уже… выросла девочка… мой любимый размерчик… и торчат так… задорно…

С техникой у неё… Стоит как часовой у Мавзолея… Начинать надо с мимики… Личико чуть вниз в пол-оборота, взгляд нежный, скользящий, реснички трепещущие… Ножками… Не в строю же! Все шесть балетных… и дальше… Главное — динамика… Моторика без останова и надрыва… И пошла. Чуть покачивая, чуть поглядывая, потягиваясь-проворачиваясь… как бы не замечая… замедленно-завораживающе… перетекая-переливаясь… привлекая взгляд и вынося мозг…

«Эротика — это постоянное ожидание порнографии».

Моё обычное состояние. Вот, дождался.

Ваня! Спокойно! Девушка разволновалась, расчувствовалась, пришла поблагодарить. Собой…

И чё? — Подарок вполне достойный…

Уймись, хрыч плешивый! Вспомни. Как в 21 веке напрашивались. И очень расстраивались:

— Как «нет»?! А как же теперь?! Это ж надо что-то искать, придумывать-покупать… Или — я не хороша?!

* * *

— Елица, ты очень хороша собой. Ты очень… самая обаятельная и привлекательная. На мой вкус — просто прекрасна. Что не можно глаз отвесть. Но… Кастусь знает?

Дёрнула плечиком, отвела взгляд, пальцы рук, сжимающие отвороты разведённых в стороны пол халата, напряглись. Не знает.

— Он — узнает. Почувствует. Будет подозревать. Никакое благодеяние моё, ни вся любовь твоя к нему — не залечит этой раны. Ему будет больно. А вы… уже одно целое. Его боль — станет твоей. Вы изведёте, возненавидите друг друга. Девочка, я знаю как вырастают плоды ненависти, как колосится злоба. Ты прекрасна, желанна. Но… я не желаю тебе такого будущего.

— Ты… ты… ты не хочешь меня?! Не веришь?! Из-за того… из-за моей дурости с тем… посаком новгородским?!

— О чём ты? А… Я про то уже давно забыл.

— Тогда почему?! Почему ты всё время думаешь?! О том что будет потом?! Вот я. Здесь, сейчас. «Потом» — будет «потом».

— Стоп! Факеншит! Стой где стоишь! М-мать… Ты — одеваешься. И идёшь к своему Кастусю.

— Но… почему?!

— Потому что иначе — тебе будет плохо. А я тебя… слишком… люблю. Чтобы делать тебе больно.

Итить-молотить! Как же тошно быть прозорливым! Предвидеть, понимать, переживать… последствия ещё не случившегося события. Представлять себе собственные чувства через пять минут, через час, через день… сказанные и несказанные слова, пойманные взгляды…

«Умножающий знания — умножает печали».

Прежде всего — «знания» о самом себе. И «печали» — о том же.

Обошёл её. Хоть зрелище отсюда не столь… мозговыносительное. Подал поясок, свёл её руки, так и не отпустившие края халата. Ну вот, стриптиз завершился, обнажёнка прекратилась.

Но… стало ещё хуже. В смысле — лучше.

Она прижалась ко мне в моих объятьях, запрокинула голову, глядя на меня снизу вверх, потянувшись губами к моим… а тонкая шёлковая ткань под моими ладонями не скрывает тайн её тела, не ослабляет его жар… скользит и увлекает… как живая юная кожа под ней…

— Гхр… Кха… Иди.

— Ты… ты меня прогоняешь?!

— Да. Иначе тебе и мне придётся прогнать Кастуся. Из души.

Кажется, моё волнение, мой осевший хриплый голос, моя реакция на неё — ей польстили. И как-то успокоила: да, она хороша, вон как самого «Зверя Лютого»… трясёт и потряхивает.

Она, ещё — неуверенно, но уже — довольно, улыбнулась. И, придерживая на груди этот идиотский халат с драконами, убежала.

Факеншит! Что за создания! Постоянно закручивают наши мозги в трубочки! Ведь понятно же: любой исход её визита — плох! Ведь чуть подумать… Где вы видели думающую женщину? Перед прилавком в универсаме?

Ага. Убежала. А как обворожительно она это сделала…! И сейчас они с Кастусем… в их опочивальне… на этом шёлке… вместе с драконами… Он её… а она под ним… а драконы — все оба! — шелестят, переливаются, льнут и… и…

Факеншит! А ведь я ещё поработать собирался! А теперь… все мысли в… в фантазиях о драконах. Пойду, что ли, бревно потаскаю… Для крепкого сна.

Мда… «Зверь Лютый» отличается умом и сообразительностью. Как космический попугай. Ещё: прозорливостью и предусмотрительностью. А не только зверством, лютостью и прочими… животными инстинктами. Но… жаль. Что… я бываю столь убедителен. Она была… ну очень! Повезло этому придурку Кастусю.

Э… виноват — образчику.

* * *

На следующий вечер, примерно в такое же время — снова. Слышу — пришёл кто-то. Женская походка. Неужто она… опять… эта дура решила… Виноват — не дура, а самая обаятельная, привлекательная и… и шелковистая.

Дверь открылась — входит… Самборина.

Облом.

Присмотрелся — нет, не облом, хуже — наезд.

Тип другой, возраст, повадка. Прежнего опыта взаимного общения… Взрослая женщина через четыре месяца после родов… Но — тоже. Только вместо халата — соболья шубка.

Улыбается завлекательно, очень сходно развязывает поясок… Профессиональной школы нет, но жизнь многому научила. Да что они?! Сговорились?! Что-то начинаю ощущать себя гинекологом-стахановцем после очередной трудовой вахты.

— Самборина! Ты это брось! Сигурд знает?

— А надо? Выгнать собрался? Я — не Кастусева девка, которую ты вчера… Я-то так просто — не уйду. А слуг ты звать не будешь — не по чести. Так что — давай. В смысле — бери.

Сдвинула шубку назад, спуская её на отведённые за спину локотки. Сильно распрямившись, будто собралась принять на грудь Звезду Героя — или героини? — уставилась в меня натруженными, набухшими «ресницами» кормящей матери, и, пренебрежительно отпустив шубку — соболью! — падать на пол за её спиной, шагнула ко мне.

Да на такой шубке баргузинского соболя из приданого жены — Темуджин царство своё построил! Чингисханом стал! Потрясателем вселенной! А она её как тряпку — на пол…

Самборина, несколько кривовато изображая улыбкой полную уверенность в правильности происходящего, дергала меня за пояс портупеи, раздражённо бормоча себе под нос:

— По-напридумывают… застёжек… не добраться никак…

Ну, извини. Я предпочитаю быть одетым. Чтобы не стать внезапно мёртвым.

Тут она что-то вспомнила. Видимо, Сигурд примерял с её участием мой подаренный кафтан с панцирем. Оставила в покое пряжку портупеи, обхватила меня одной рукой за шею и, многообещающе улыбаясь в лицо, опустила вторую руку ниже.

Как я уже объяснял, мой доспех имеет множество конструктивных особенностей. Одна из них — способ застёжки. Не на плечах и боку, как бронежилет или калантарь, не на спине, как лифчик или некоторые ламелляры, а спереди, распашной, как пальто или юшман. С традиционной кольчугой, которая — рубахой, одевается через голову и достаёт чуть не до колена — не сравнить.

Полы моего кафтана, естественно, донизу не застёгнуты — в своём же доме сижу! Вот туда она ручкой и влезла. И — нащупала.

— О… ишь ты какой… сам в руку просится… Ой!

У штангистов бывают три упражнения: рывок, толчок, жим… Мне охватило одного — последнего. Отчего я довольно резко исполнил два других — рывком развернул её к столу со свитками, прижал грудями к столешнице и обнажил меч… А? — Нет, ну что вы! Палаш — колюще-режуще-рубящее оружие. Мужчин же господь оснастил исключительно колющим. Ещё бывает ударно-дробящее. Но это не мой случай.

Самборина попыталась вывернуться, поделиться своей точкой зрения на… на происходящие процессы. Потом смирилась с решением общего собрания в моём лице.

Я исполнял традиционные для такой обстановки возвратно-поступательные. Как уже сказано: у штангистов это называется — толчок. У них — двумя руками. Руки у меня были заняты — судорожно сдирал с себя портупею и прочую… амуницию..

Хорошо что держать не надо — сама пришла, не убежит. Промелькнула мысль, что надо бы, всё-таки, уточнить насчёт Сигурда… Тут наши канцеляризмы громко закончились.

Был у меня как-то случай на осциллографе…

Так, ту историю — в другой раз.

Из-за разницы в росте нам было… несколько неудобно. Дама закинула ножку на стол, приподнялась на носочке, оперлась коленкой…

Стол и сломался.

Надо было нормальный письменный стол заказать. Двухтумбовый. Руки не доходят. А на этой «козлиной» конструкции…

Самборина, грохоча столешницей, задвинулась вверх ногами в угол. Откуда и помахивала голыми пятками, нервно хохоча. Мгновение спустя раздался следующий грохот. Это распахнувшаяся дверь влипла в стену. Там, кажется, тоже что-то сломалось.

В дверях стояли трое. «Глаза у них — как молнии блистали».

Нет, это не наёмные злыдни и горлохваты пришли меня убивать, пока я тут голый прыгаю! Это явилась спасать своего государя доблестная стража! Тело-хранители и двере-выносители. Впереди — Курт с оскалом, следом — Сухан с причиндалом, в смысле — с топорами на изготовку. Последним Алу. С рублёвыми глазами. И обнажённым мечом. Вот здесь — палаш.

— Чего вылупились? Голого мужика не видали? Вон пошли!

— А… эта… может… помочь?

— Сгинь! У тебя ещё помогалка не выросла!

Стража доблестно ретировалась, а я приступил к извлечению. Да не того! О чём вы подумали. А этой… княгини. Которая сдавленно хрюкала и хихикала в перевёрнутом состоянии.

Стоило мне прикоснуться к её лодыжкам, как они враждебно задёргались. Пытаясь попасть мне пятками в нос. А из-под столешницы, вставшей на ребро, донеслось страстное и задушевное:

— Ой, ой! Не трогай! Щекотно! Ой… хи-хи-хи… ха-ха-ха… Не… не тро… ха-ха-ха…!

Выдернутая, наконец, из-под этих досок, Самборина утратила порядок в причёске и в украшениях. Приобрела багровый цвет лица. И давилась от хохота.

— Ну ты, Ваня… Ну ты… Зверь Лютый… Много чего видела-слышала… Но чтобы бедную женщину… вот так доской… перее… ублажать… «палки не нашёл»… столяр-извращенец… ха-ха-ха…

Меня… просто сносило от бешенства. Вчера один… облом, сегодня — другой… А завтра?! Это ж войдёт в систему! Это ж вообще сплошное обломинго по жизни! Это ж…! Да и опухнет снова.

— Та-ак. По-культурному у нас не получилось. Письменность… не выдержала. Тогда — по-пролетарски.

Она ещё досмеивалась, но я ухватил её за руку, довольно резко толкнул к валявшейся посреди комнаты на полу шубе.

— А… а по-пролетарски… это как? «На пролёте»? Ха-ха-ха…

— А вот так. На земле. На соболях.

Она ещё не сообразила — что к чему, пыталась как-то возразить. Но я очень торопился, опасаясь утратить… м-м-м… «пик формы».

Все проблемы у людей — между ушами. Но отдача-то от между-ушия — по всему телу! Человек-то и так со своими э… членами не всегда справиться может. А уж с мыслями и чуйствами…!

Впрочем, уже после первых же толчков непривычность ситуации перестала волновать даму. Она раскинулась по соболиному меху, закрыла глаза и предоставила мне никакими кодексами и конвенциями не ограниченное «право на труд».

Мой нервный испуг… насчёт э… п-ш-ш… довольно быстро прошёл, движения стали более размеренными, чувственными. В том смысле, что давали больше пищи для чувств.

Соболь этому весьма способствовал. Довольно длинный мягкий волос щекотал, при движении, некоторые… чувствительные части наших тел. Под верхним слоем проскакивал подшерсток, чуть синеватого цвета, длинный и тоже удивительно мягкий.

Мех шелковистый, нежный, густой и очень блестящий. Но это — ощущения поверхностного прикосновения, ладонью провести. А наличие остевого волоса, который вполне чувствуется при продавливании коленями или, например, спинкой, даёт сочетание ощущения устойчивости и мягкости, гладкости, нежности… по всей поверхности соприкосновения. И — забавно щекочется.

Как ежик по полянке со свежей травкой бегал и хихикал, а лось кайфа так и не словил… Это из старых анекдотов, как-нибудь в другой раз.

В определённом смысле лучше шёлка: не так скользко. Хотя и жарко.

Успокоившись сам, я начал беспокоить свою партнёршу, обращая её внимание на те прелестные ощущения, которые вызывает в ней мой подарок.

Самборина последовала моему совету: попыталась почувствовать себя. Изменение её дыхания позволило мне надеяться, что м-м-м… процесс утратит чисто прагматический характер торговой сделки: он мне — шубку, я ему — дырку. И — расплатилась. Высокородная проститутка — это, конечно, интересно. Но лучше — высокопрофессиональная.

Тут дверь осторожно приоткрылась. И к нам пришёл Курт.

Самборина занервничала, завозилась. Пришлось шикнуть: «раз — лежи, и два — молча».

Курт обошёл нас по кругу, обнюхал.

* * *

Как известно, женщина способна на 4 чуда:

— намокнуть без воды;

— истекать кровью без ран;

— давать молоко не поев травы;

— затрахать любого не раздеваясь.

* * *

Из «большого каре» женских чудес Курта более всего потряс «третий угол». Волчий нюх был озадачен запахом молока. Князь-волк попытался выяснить — откуда так сладко пахнет. Чем совершенно сбил меня с ритма. Пришлось рявкнуть.

Злобная хвостатая скотина, прекрасно понимая нынешнюю… м-м-м… ограниченность диапазона моих реакций, как мышечных, так и душевных, улеглась на пол сбоку, почти нос к носу с Самбориной, которая не сводила с него потрясённых глаз. Так они и лежали, разглядывая друг друга почти в упор.

* * *

Надо, наверное, напомнить об некоторых аспектах образа жизни аборигенов, и вытекающих из них (из аспектов) несколько непривычных для жителей 21 века, следствиях.

Климат. Как ни удивительно, может быть кому-то, но на Руси — холодно. Лозунг Копакабаны, Тропиканы, Ибицы, Карибов и прочей… Полинезии — «мы будем пить и сношаться как дети», в смысле: как дети дикой природы — мартышки — у нас не проходит. Жить на Руси по-мартышечьи… Разве это жизнь? Лучше я сразу умру. Ещё до первых заморозков.

С ноября по апрель топят печи. Не для приготовления пищи — эти-то горят всегда — для обогрева помещения. У крестьянской семьи, как правило, одна печь. И только одно тёплое помещение — сама изба. В ней и проводит время семейство. Все постоянно на глазах у всех. На глазах, на ушах, плечом к плечу…

Уединиться — коротенькая пробежка по снегу до отхожего места. И, стуча зубами, быстро обратно.

Бывают, конечно, и минуты одиночества. В тулупе, шапке, рукавицах… с топором, кобылой, дровнями… Пошёл в лес за дровами. Или, там, сенцо оставшееся вывезти. И быстренько назад — в тепло, к семейному очагу, в избушку свою… Как давит на психику холод, постоянная темнота, когда просто отсвет углей на поде печи — уже счастье… кто замерзал в ночи — поймёт.

Это — наше. Исконно-посконное. Вот только Пастернак, как и положено поэту, несколько идеализирует: восковая свеча — только в обеспеченных семьях, у большинства — «воск на платье» не капает. Да и башмачки не падают. Ввиду отсутствия наличия.

Люди сбиваются к огню, к теплу, в то небольшое пространство, где только и можно выжить… Остальные — «мартышки» — потомства не оставили.

Если родители вздумают «побаловаться» — всё семейство это слышит. А некоторые, если здесь же живут бабушки с дедушками, родственники-свойственники — и комментируют.

Публичность секса есть, безусловно, свойство всемирное. Дожившее до… до весьма прогрессивных времён. Об этом писали уже в начале 20 века русские деревенские прозаики, ближе у концу века доносились до меня из-за стенки взволнованные крики маленькой девочки, подпрыгивающей в своей кроватке с воплем:

— Папа! Не ешь маму!

А жо поделаешь? Общага. «Все так живут».

Или вот вариант с примусами:

«— Общежитие студентов-химиков имени монаха Бертольда Шварца… Тут вот рядом стоял скелет, собственность студента Иванопуло. Он купил его на Сухаревке, а держать в комнате боялся. Так что посетители сперва ударялись о кассу, а потом на них падал скелет. Беременные женщины были очень недовольны…

Большая комната мезонина была разрезана фанерными перегородками на длинные ломти, в два аршина ширины каждый. Комнаты были похожи на пеналы, с тем только отличием, что, кроме карандашей и ручек, здесь были люди и примусы.

— Ты дома, Коля? — тихо спросил Остап, остановившись у центральной двери.

В ответ на это во всех пяти пеналах завозились и загалдели.

— Дома, — ответили за дверью.

— Опять к этому дураку гости спозаранку пришли! — зашептал женский голос из крайнего пенала слева,

— Да дайте же человеку поспать! — буркнул пенал № 2.

В третьем пенале радостно зашипели:

— К Кольке из милиции пришли. За вчерашнее стекло.

В пятом пенале молчали. Там ржал примус и целовались.

…

— Прекрасное утро, сударыня, — сказал Ипполит Матвеевич.

Голубоглазая сударыня засмеялась и без всякой видимой связи с замечанием Ипполита Матвеевича заговорила о том, какие дураки живут в соседнем пенале.

— Они нарочно заводят примус, чтобы не было слышно, как они целуются. Но, вы поймите, это же глупо. Мы все слышим. Вот они действительно ничего уже не слышат из-за своего примуса. Хотите, я вам сейчас покажу? Слушайте!

И Колина жена, постигшая все тайны примуса, громко сказала.

— Зверевы дураки!

За стеной слышалось адское пение примуса и звуки поцелуев.

— Видите? Они ничего не слышат. Зверевы дураки, болваны и психопаты. Видите!..

— Да, — сказал Ипполит Матвеевич.

— А мы примуса не держим. Зачем?…».

Теперь уберите фанерные перегородки. «Фанера, как известно из физики, — лучший проводник звука». Но она хоть визуальную картинку ограничивает. Выкиньте примусы — их ещё не изобрели. Мезонин? — Это кто такой?! — Закопайтесь на полтора метра в землю. Как заглублены жилища посадских в Городце Радиловом. Заберитесь на скрипучую лавку или полати и, прислушиваясь к сопению и вскрикам во сне детей, к кашлю и ворчанию тёщи или свекрови, займитесь самым главным в вашей жизни делом — «Судьбы скрещеньем» — деланьем русского народа. Будете обращать внимание на всяких… со-избёшников — народа не будет.

Что в крестьянских хозяйствах в холода скотину с птицей берут в избу — я уже…

Десяток столетий, полсотни поколений, миллионы людей… Мы же есть? — Значит они — предки наши — вот таких условиях, невзирая на голод, мор и нашествия… прислух, принюх и присмотр… в антисанитарных условиях…

Вопрос самозарождения жизни беспокоит человечество с глубокой древности. Например: открытый кувшин нужно набить потным нижним бельём, добавить некоторое кол-во пшеницы, и приблизительно через 3 недели появится мышь, «поскольку закваска, находившаяся в белье, проникает через пшеничную шелуху и превращает пшеницу в мышь».

Несколько медленнее, столетиями, не мышь, а целый народ-богоносец — самозарождается и воспроизводится. Часто — без кувшинов, пшеницы и нижнего белья.

Кроме безбрежного моря крестьянства, в этом мире есть небольшое количество людей обеспеченных. У которых в доме — несколько тёплых помещений. Горницы, светлицы.

По сути — те же фанерные пеналы. Дерево — скрипит. И само по себе, и при движении в нём.

— О! Лестница скрипнула! Наш-то… опять к Лушке.

— А чего не к своей?

— А к евоной… гля-гля! Опять с потолка мусор сыпется! К евоной — змей огненный в окошко влетает и… чуешь? Во! Вот так и до утра… ходуном всё ходит…

Выглядывают своими большими добрыми глазами из-за перегородки телятки в крестьянских избах, проносятся стаями, грохоча когтями по каменному полу королевских спален, здоровенные доги в замках Запада, обсуждают, со всеми подробностями, халиф и визирь: почему на ложе наместника пророка — излитое семя. Дело идёт уже к казни наложницы, любимой, но преступной — допустила растрату семенного фонда повелителя правоверных. Но визирь, уяснив себе все обстоятельства дела, тыкает копьём в дырку в потолке главной спальни халифата. Откуда вываливается угнездившийся там самец летучий мыши.

Бр-р… Спать в постели, которую какой-то… руко-крылый…

А с тараканами, падающими на голую спину — не пробовали?

«Какая женщина! Аж мурашки по телу! Во, ещё одна побежала. А мы её — ногтем щёлк…».

Спорят слуги в людских по всему миру. Правильно ли были ли исполнены все уставные метания, шевеления и вздыхания. Сколько раз и в какой геометрии.

Люди живут среди людей. Плотненько. Общаются. Интересуются. Очень общинно. Где-то даже — соборно. Как в казарме.

Остальные — вымерли. Холодно, у нас, знаете ли.

Коллеги! Попаданцы и попаданки! Если вы собираетесь жить после «вляпа» — тренируйтесь! Готовьтесь жить публично. Во всех смыслах глагола «жить».

* * *

Надежду на ответную реакцию дамы я утратил с появлением волка. Как бы я тут не старался, а разглядывание князь-волка нос к носу — вызывает куда более сильные чувства. Взгляд из печей преисподней очень впечатляющ.

— Ку-ку!

Не-а, не отзывается.

Поэтому, не задумываясь о в дверь привходящем… и подо мной подлежащем — исполнил «свою арию», получил ожидаемое и отвалил.

Во, полегчало. Слава тебе, господи, за… за успешное завершение. Или здесь правильнее — окончание?

Я уже оделся, когда она начала шевелиться. Несколько неуклюже поднялась на четвереньки, стала оглядываться по сторонам в поисках своего платка.

— Так ты не ответила: Сигурд знает о… о твоей благодарности?

— Да. Нет. Не знаю я! Был у нас прежде разговор. Что надо бы тебе… за спасение наше… и прочие благодеяния явленные… как-то… Что я сегодня сюда пошла… нет.

«Фигура умолчания». Довольно распространённая «фигура» в жизни многих людей. Во всех временах и странах. Подозреваю, предполагаю… Но, пока явно не объявлено — будто и нет этого. «Этого» — разного.

— Ты… ты не говори ему.

— Хочешь мужа венчанного обмануть? Подойди-ка.

Самборина уже накинула на плечи свою соболиную шубу, несколько запятнанную в ходе предыдущих… занятий.

Интересно, а Темуджин помощь Тогрула уже пользованной шубой покупал? Не в смысле — «ношеной», а в смысле — «стеленой»?

Подошла, и я, положив свои руки на её кисти, сжимавшие отвороты шубы, повторил её жест. С которого сегодняшний визит начался. Распахивая для демонстрирования. Презентация презента. Чуть надавил на её плечи из стороны в сторону.

— А теперь сама покачай. Резче, влево-вправо. А теперь — попкой. А — вместе? Запомнила? Мужа порадуешь.

Мда… стриптиз… есть, топлес — исполняет… музычку бы… да и шест… Работать и работать.

— Запомни, Самборина. Сигурд — не Володша. Который ничего в жизни, кроме своего гонора, не видел. Не я, кто в жизни твоей — прохожий случайный. Он тебе муж настоящий. Не по венчанию — по жизни, по душе. Он в тебя не просто уд свой всовывает, он свои надежды, своё будущее вкладывает. Дорожи этим. А то…

Кажется, гордость княгиниская взыграла против нудных поучений.

— А то что?!

— Пока ты ему в радость — тебе счастье. Надоешь, оттолкнёшь — тебе беда. Обманешь, погонишься за каким… удовольствием, выгодой… всё потеряешь. Себя утратишь.

Не доходит. Такие проповеди звучат часто. Смысл — замыливается, теряется.

Я бы не стал «зады повторять». Но я связываю с этой женщиной, с этой парочкой — кое-какие надежды. Свои. Поэтому — подкрепить. Нестандартно.

«Чтобы помнили».

— А то… Вон, князь-волка пришлю. Ему тыща вёрст — не заграница. Будет каждую ночь своими жёлтыми гляделками… глаза в глаза…

Она обернулась на сидящего в стороне Курта. Тот махнул хвостом. По полу, из стороны в сторону. И лёг. Как только что лежал, «глаза в глаза» с княгиней. Косо глянул на нас и снова уставился в пустое пространство перед своим носом. Будто женщина всё ещё там.

Её передёрнуло.

Я осторожно закрыл на ней шубу.

— Будь осторожна. Береги мужа. Дай вам бог удачи. Иди.

Я не верю в эффективность подобных «благих советов». Люди сразу выбрасывают их из памяти, из души.

Придя в Гданьск, она, первое время, была настроена эйфорично. Она-то в родительский дом пришла! К родным-кровным! А Сигурд… так, приймак.

Я уже говорил об охоте на женщин попаданца. Сигурд с Самбориной, как и Кастусь с Елицей, оказались «попаданцами» — не такими, как местные. На них началась «охота». Елицу пытались зарезать, Самборину — соблазнить.

Одна такая попытка была близка к успеху. Но уже вполне согласившись «наградить своей благосклонностью» настойчивого поклонника, Самборина увидела в сумерках зимнего вечера во дворе здоровенного, поднявшегося из сугроба, пса. Ей показалось, привиделось, что то — пришёл за ней князь-волк. Она испугалась, закричала…

Настроение момента было изменено. Действие было отложено. На другой день Сигурд… принял меры — «вздыхателя» закопали.

Не думаю, что мои «поучения» спасли союз ярла и княгини. Было много людей, которые раз за разом били по их связи. С одного моего совета — они не уцелели бы. Но где-то, в какой-то момент, отнюдь не самый важный, один из десятков — они проскочили мимо опасности. Мимо — этой. Что они и других избежали — только их свойство, только их собственная удача. К которой я так — чуть руку приложил. Или ещё что.

Я — про совет добрый. А вы про что подумали?

 

Глава 483

Психологические задачи смешивались мною с политическими. Просто потому, что политика — игрища людей. Той их части, которая в здешних эпохах называется родовой аристократией. Но есть и другая истина: «политика — концентрированное выражение экономики». Про «хлеб насущный» — забывать не следует.

— Николай, Беня — присаживайтесь. Как караван собирается — видите. Ничего странного не заметили? Я собираю три каравана. Три в одном. Самый дальний — Сигурда. Идёт в Гданьск. Два ушкуя. Другой — Кастуся. Идёт в Самбию. Шесть корабликов. Третий караван — наш. Кострома, Ярославль, Молога. И — назад. Сколько лодий… сколько останется — сегодня, вон, ещё один ушкуй утопили.

Я внимательно посмотрел на моего торгового голову и одного из лучших его приказчиков. Мои слова в лодочке на Оке: «и последние станут первыми», «у меня ничего нет, сделаешь — станешь» оказались правдой.

Беня долго настороженно оглядывался во Всеволжске, сомневался: «я ж — не такой». А мне плевать. У меня тут все «не такие».

— Об чём мордобой?

— Он меня жидовской мордой назвал!

— Ну назови его московско-литовской мордой.

— Я так и сделал! А он — в драку.

— О! Эскалация. За начало свары — раз. За словесные оскорбления — один-один. Два. За попытку телесных повреждений — три. Николай, почему ты таких дураков себе в приказчики набираешь? Выгребные ямы чистить. Обоим. Этому — две недели, этому шесть. Будете этносами своими меряться — будете дерьмо грести. До посинения.

Чин у Бени уже есть. Казённый кафтан на нём… как на корове седло. Гос. служба не испортила — глупее не стал. Тот же умный, цепкий, недоверчивый взгляд. Который немедленно расплывается масляным блином — заметил моё внимание.

— В Волжских городках надо ставить фактории. Для чего договориться с местными властями. Повтора Городецкой истории — нам не надобно.

— Э… нам бы… как ты говоришь… экс… экстере… тетере… рересть… ну…

— Экстерриториальность?

— О! Точно! Нам бы такую грамотку от князь Андрея, чтобы никакая местная сволочь…

— Попробую. Дальше. Разговоры с местными воеводами вести спокойно, без надрыва. «Нет» — так «нет». Нам в них — особой нужды нет. А уж после Городца… Будут непотребно мявкать — нагнём. Не нарываться, не угрожать. Просто спросить.

— И в Мологе?

— В Мологе… Там власть Новгородская. Князь Андрей не прикроет. Потолковать с тамошними властями. Спокойно. На общих основаниях, на особых условиях. С благосклонностью посадника. Он меня помнить должен. По «божьему полю».

Ещё неизвестно — чем та история аукнется. Может — благосклонностью, может — наоборот.

Поддержка властей — нам необходима. Уж больно моя «торговая парадигма» отличается от общепринятой. Будут обиженные. А новгородцы имеют привычку выражать свои обиды весьма дерьмократически — дубиной в голову или ножиком под ребро.

— От Мологи мои ушкуи пойдут назад. Пока вода высока — проскочить Переборы. Сигурд с Кестутом пойдут в Новгород. С кем-то из наших. Там… осмотреться. Представительство сделать… не дадут. Да и не хочу я. Рискованно очень. У нас скоро будут свары с новогородцами. И на Волге, и на Сухоне.

— Ох же ж божечки…

— А ты как думал? Чуть подсохнет — на Глядень пойдёт новая команда. И оттуда — в обе стороны. Где-то на погостах — обязательно будет свара.

— А ежели к князю Святославу отписать?

* * *

Князь Святослав, по прозвищу Ропак («ледяной торос»), второй сын Великого князя Киевского Ростислава (Ростика) сидит в Новгороде с согласия обоих русских гарантов — Ростика и Боголюбского. Но свара внутри новгородского боярства дошла до такой точки… что унять её он уже не может.

Зимой его отцу придётся, уже будучи смертельно больным, ехать в Новгород, примирять сына с боярами. Измученный зимней дорогой, болезнью Ростик доедет только до Великих Лук, вызовет туда Ропака и бояр, добьётся их примирения. «Уболтает». Продавит. Своим умом, авторитетом. До подтверждения клятв. Но сил уже нет — умрёт на обратной дороге, не доехав до Киева.

А новогородцы, наплевав на обещания, данные государю, вновь «возмутятся».

Через год Ропака вышибут из Новгорода, он будет жечь и грабить новгородские городки. При полной поддержке Боголюбского — тот даст ему дружину. Когда новгородцы придут в Боголюбово и будут просить у Андрея сына в князья — ответит:

— Иного князя, чем Святослав, у меня для вас нет.

Но вернуться в Новгород Святославу не удастся. Другие события будут сотрясать «Святую Русь» в эти годы. У Андрея возникнут иные «горящие» проблемы. Не этим ли — обидой от невыполненных обещаний — заманили братья Ропака в заговор против посаженного Андреем в Киеве и отравленного там Глеба (Перепёлки)?

* * *

— Князю Святославу — отпишу. Но ни привязываться сильно к нему, ни… наоборот — не надо. Надо прознать — кто, что, за кого… Самим — не влезать. Посмотреть. Хотя… Надо бы иметь там своего человечка. Приголубить, дав такому наш товар — прямой резон.

Вербовка, формирование агентурной сети… В специфических условиях русской городской среды среднего средневековья… Это целая наука. Мои подручные только-только начинают её осваивать.

Простейший элемент: вот ты его уговорил, вот он чего-то важное узнал. Как он тебе сообщит? Гонца за тысячу вёрст пошлёт? И учтите: агентурные сети, подпольные организации сыпятся более всего не на собственно агентах — на связных. Комментарии специалистов к «Репортажу с петлёй на шее» или провал одного из прототипов Штирлица — Вильгельма Лемана дают довольно типичную картину.

— Дальше — Старая Ладога. Нужно внятное описание тамошних порогов. Устье Наровы. Юрьев… с берега не увидишь. Колывань. Вроде бы, большая крепость. Люди бедны, но имеют много скота. Устье Западной Двины. Посмотреть внимательно. По правому берегу, вёрст пять от моря, есть горка. Озерко там. Ручеёк течёт. С людьми потолковать. Там, возможно, поселение бодричей, бежавших от франков. Потом — курши. Народец — разбойный. Янтарный берег. Присмотреться. Устье Преголи. Не толочься внизу, на плоском островке, а слазить на гору. Устье Вислы. И сам Гданьск.

Я с сомнением оглядел своих слушателей. В принципе — ничего нового. Каждый купец, идущий этим маршрутом, владеет такой информацией. И много большей — включая не только глубины, ориентиры и фарватеры, но и имена любимых жён племенных вождей по дороге. Иначе… могут голову оторвать.

Николай ходил этим путём. Он и дальше Гданьска хаживал — до датского Роскилле. Его «Путевая книга», которой он так удивил меня ещё в Смоленске, которую так хотели отнять и продать его родственники, уже дважды переписана учениками Трифы, скорректирована по доступному нам материалу Оки и Волги, дополнена Ветлугой, Вяткой, Камой после похода Сигурда…

— Вот выжимка из «Путевой книги» по будущему маршруту. Держи, Беня. Прочитать, понять, спросить у Николая непонятное. По пути — дополнить.

— Э… Не! Чего это я?!

— Мы тут с Николаем подумали… Идти тебе. До конца. И обратно.

— Да вы что?! Не! Это хрен знает куда… Да и кем я туда…?

— Начальником каравана.

— И-ик…

— Подумай сам. Караван — мой. Корабли, снасти, кормщики, товары. Остальные… Гребцы да пассажиры. У нурманов и литовцев… чуть разные интересы. Могут и гоноры взыграть. Нужен человек сторонний, в пристрастиях незамеченный.

— Да ты шо?! Я… со своей мордой… буду князьям да ярлам указывать? Ты с какого дуба…?

— Базар фильтруй. Ни князь Кестут, ни ярл Сигурд друг другу подчиняться не будут. Им даже побудку… пусть и петушок — золотой гребешок, но только обоюдно чуждый. Обоюдно.

— Да они ж меня… что нурманы, что вадавасы… в клочки же ж!

— Что ж… это — к лучшему. Будем знать — кто нам враг. Дотянемся и уничтожим. А тебе… сорокауст — обещаю. Хотя уверен, что не потребуется. Беня! Не морочь мне голову! У тебя, как у Николая, на голове — шапка-невидимка! Ты и прибыль возьмёшь, и из-под молнии небесной выскочишь.

* * *

Я уже рассказывал об удивительном чутье на опасности и на прибыль, свойственному моему Николаю. При угрозе — мгновенно и бесследно исчезает, при запахе выгоды — так же непонятно откуда — возникает.

Как кот в доме — то ты его слышишь, видишь. Дерёт чего-нибудь когтями, топает, грохочет. А то раз — и нет нигде. Обернулся — сидит посреди комнаты столбиком. Будто он здесь с сотворения мира. И ни единого звука или движения воздуха.

«Котский обычай» для «правильного» купца — явление обязательное. Кто не имел — потомства не оставил. Если идёт купчина в пол-улицы, бородища в аршин, брюхо впереди на два, весь в дорогом и блескучем — фигня. Лавочник местный. Дальний купец… ему чваниться незачем. Мир велик — всегда и посильнее сыщется.

Здешний торговец подобен шпиону высшей квалификации. Дипломат без иммунитета, агент без прикрытия, инкассатор без броневика… Таких мастеров на всю Русь, на восемь миллионов душ — сотен несколько.

Остальные — вокруг них. На подхвате, при кухне, при корабликах… обслуга. Которая хозяевам в рот глядит. И правильно делает.

Что кормщик на ладье, что купец-гость: их ошибки — всем смерть.

Против кормщика — ветер да волны — противники хоть и сильные, а простые, за него — крепкое судно да добрая команда. А у купца… Есть товар — против покупатели да конкуренты, нет товара — киса с серебром, которую отобрать можно. Что власти, что разбойники, что коллеги — все на него зубы точат.

Мне повезло. Что тогда, под Гомелем на лесной дороге, чуть живого Николая нашёл. Что эти годы учился возле него. Как и на что смотреть, чего ожидать. Через это я и на Беню среагировал.

И теперь у меня два толковых купца весьма высокого уровня. Настолько высокого, что им можно доверять — им серебрушки уже не интересны. Мешок серебра или два… а в чём разница? Им интересно работать с такими вещами, с такими товарами, с которыми никто в мире не работает. Уже не примитивно «дольку наварить» да «в тине затихариться», а своим умом, знаниями — всяких лохов да хитрецов превозмочь, взуть. Самовыразиться. Мастерство купецкое показать. Вспзд… Вот именно это слово.

* * *

Через пару дней, когда наш супер-карго уже смирился с перспективой предстоящего приключения, новые посиделки.

— С путями я как-то… господину Николаю спасибо. Просветил, надоумил. А торг-то чем вести?

Это — четвёртая «горящая» тема. После людей, кораблей, путей. Тема сложнейшая. Оно и так-то… не прозрачно. А с учётом столь разнообразных пунктов торговли по дороге… Попробуем сломать голову вместе.

— Меха все — долой. Новгород и Самбия сами ведут торг мехом. Отсюда тащить — глупо. Сюда — аналогично. Вообще, новогородского северного товара не покупать. Сюда… балтийская нерпа. Жир и шкуры. Скачен жемчуг? Нет, не надо. Мы скоро стеклярус запускаем. Из Самбии — янтарь. И… и, пожалуй, всерьёз — всё. Медь, олово, свинец, в слитках, дёшево. Золото-серебро… аналогично. Может, минералов каких интересных попадётся… по паре штук. С обязательной записью — где куплено, где добыто, почём.

— Как-то ты, господин Воевода… весь торг… будто мусор.

— Ага. Беня, почти весь торг — мусор! Нам оно — только выкинуть. Николай, не морщись. Это правда. Хлеб вы оттуда не потащите. Рыбу? Балтийскую селёдку на Волгу?

— Железо? Мечи там неплохие…

— Точно. Неплохие. А у нас — хорошие. Само железо… Свеи хорошее железо делают. Но чушку — не продадут. А мечом или доспехом… не надо.

— Сукно у них есть.

— И куда его? Мы новосёлов моем-бреем-одеваем. Это — простое полотно. В Ярославле такого купить… да. По всей Верхней Волге — да. Может — в Новгороде на обратном пути. А из Гданьска его не повезёшь.

— Та-ак. А мы туда чего?

— Туда — куда? До волоков можно и горшки тащить. Вятшим… «деревянное золото». Железа нашего… У Потани штук триста серпов новгородских отковано. У них изгиб чуть другой — нашим непривычен. Отвезти-продать. Ножей с сотню. И топоров. Десяток кос, лопат, плужков…

— Перекуют. На лезы для своего инструмента.

— И флаг им в руки. Осенью загоним в Мологу ещё кучку. Замаются перековавши. Вы это на Оке видали. Из керамики ещё фигурок разных по десятку. Черепицу… тяжело таскать будет. Образцы — в Ярославль и посмотреть как оно… Из стекла… тысячу бусин разных хрустальных. Зеркальцы первые пошли — с десяток, на показ. Пластин стеклянных… чуток. Чтоб было о чём разговаривать. Светильников стеклянных. Свечки стеариновые? Там вощаники, «Иваново братство»… На показ. К светильникам — глицерину. И в еду для сладости. Только объясните там, чтобы по чуть-чуть.

— Спирт?

— Нет. Сами выпьем. Поташ, жидкое мыло, краску для волос, пряслени… О! Колёсной мази! По паре бочек в каждую точку! Пущай привыкают не скрипеть!

Колесная мазь у нас — «притча во языцах». Это какое-то… самозарождение жизни! Технология довольно простая, отработанная. Только нужен достаточно занудливый мастер, чтобы её выдерживать.

Как только у нас складывалась устойчивая производственная среда, так мастерская по производству колёсной мази возникала сама собой. И, естественным образом, выходила в оптимальный режим. Для себя. Остановить эту команду без применения мер чрезвычайных — невозможно. И плевать им, что нам её девать некуда.

Я знаю, кто виноват — сидят там два таких вздорных деда. Связываться с ними никто не хочет. А кулаком на них стукнуть… у меня явных причин нет.

— Оттуда ещё… коней каких-то больших, коров… удойных. Может курицы будут… яйценосные. Ещё — книг из Гданьска. Божественное не бери. Семь свободных искусств.

* * *

Понятие «искусство» здесь не «художественное мастерство» (такое понимание — в Новое время), а практическая наука — системный взгляд, выработанный в ходе практических наблюдений природы.

Состоит из двух частей: тривиум (грамматика, логика (диалектика), риторика), и квадривиум (арифметика, геометрия, астрономия и музыка (гармоника)).

Есть греческий и латинский варианты. Что попадёт — то и брать. Надо посмотреть канон и попытаться приспособить для своих.

* * *

Ещё мы отправляли часть барахла, взятого у булгар. Тут — чисто торговая наценка. В разы. На тот же нефрит-лазурит-сердолик. Восточный товар не приходил с этой стороны уже третий год. А их, новгородский-прусский-гданьский — в эту сторону не сбывался. Думаю, моё — вдвое из-за этого подорожало, их — вдвое подешевело. Для Новгорода — должно быть так, дальше… надо смотреть.

В части торговли с Новгородом я полностью отказываюсь от северных товаров. Не потому, что они мне не нужны — можно ж перепродать. Николая мой отказ от возможной прибыли — просто бесит.

Раз шесть приставал. Я его посылаю — начинается «Большая игра».

Понятно, что с российско-британскими играми 19 века вокруг Средней Азии и Северной Индии… По замаху, ресурсам — наша даже и рядом не стояла!

Хочу сбить цены на Новгородском торгу. Что уменьшит притягательность «мехового клондайка». Чтобы не толклись там всякие… «Даньславы с данниками».

Новгородская Двинская земля с пол-пинка — не завалится. Потихоньку-полегоньку. Чуть просядут по деньгам, по людям тамошние погосты. А вскоре и мои люди туда заявятся.

По оценке, «северные товары» где-то на 90 % уходят на юг. По путям «из варяг в греки» и «из варяг в хазары». Это ещё не после-Батыевы времена, когда почти весь Новгородский торг будет сориентирован на Балтику, на Ганзу.

Если я закрою им половину экспорта… хотя бы — треть… Если 12–15 из 30–40 старинных боярских новгородских родов волком взвоют от намёка на похудание их кис…

«Кто раньше ел икру столовой ложкой, теперь использует чайную».

Забавно будет посмотреть.

* * *

В целом — понятно. Принцип, который я уже озвучивал. «Нам от вас ничего не надо. У нас всё есть». Но мы можем посмотреть друг на друга. «Пощупать воз не вредно». Если, чисто из уважения, я назову цену, и она вам подойдёт, то мы… обменяемся. А если нет, то… «мы все — свободные люди».

Повторю: концепция «фри трейд»», идея «свободы конкуренции» — здесь вызывают бешеную злобу торговцев. В каждом месте есть масса ограничений. Технических, юридических, властных. Не имеющих отношения к соотношениям цена/качество и спрос/предложение. Привилегии, монополии, картельные соглашения, устоявшиеся связи, родство, цеха, землячества…

Просто придти и сказать:

— А вот я здесь продавать буду…

можно.

Вот уйти после этого целым… вряд ли.

* * *

В начале мая караван из девяти ушкуев вытолкнулся в Волгу. Я проводил их до Городца — новый форпост Всеволжска требовал присмотра. Наобнимались, нацеловались, нарыдались на прощание… Они ушли, а я остался. Посреди этих… кротовых нор. Которые — посад городецкий.

Предсказать прохождение такого каравана — невозможно.

«Домашняя дума в дорогу не годится» — русская народная.

О каждом подобном торговом предприятии можно сочинять саги и складывать былины. Что, кстати, и делают:

Это — про Илью Муромца, когда он каменных надписей начитался. География у «казака старого» — разнообразная.

Беня не настолько «добрый молодец», с камней на дорожных развилках инфу не считывает, да и «грязей смоленских» пока нет. Что радует — нет и «сорока тысяч разбойников». Есть, однако, другая напасть — «ушкуйники новгородские». Не из тех, кто как увидит — сразу «сарынь на кичку!» — орёт. Но тоже… «сильно вольные люди». В смысле: отморозки отвязанные на прогулке.

У устья Унжи Бенина эскадра наскочила на новогородский караван.

Нормальный ежегодный караван в два десятка ушкуев. Полтысячи здоровых мужиков. В иные времена такие караваны города брали и царства по кочкам разносили. А уж как они выжигали Ярославль, Кострому, Нижний… я про это уже…

Встретились бы караваны на фарватере — сразу сцепились бы.

— А кто это, кроме нас — вольных людей новогородских, по нашей Волге ходить себе позволяет?!

По счастью — новгородцы стояли на берегу, вели торг с вылезшими с Унжи мерянами.

Беня, совершенно естественно — стереотипы поведения мелкого торговца, воспитанные десятилетиями предыдущей жизни, всплывают мгновенно — решил быстренько мимо «гостей» проскочить и бегом-бегом…

«Огородами-огородами… ушёл к Котовскому».

Но Кастусь возмутился.

— Это что ж? Мы — струсили?!

А Сигурд поплямкал и обосновал:

— У нас — гребцов некомплект, ушкуи гружёные. А они барахло на берег выкинут и десятком пустых лодеек… с переменой гребцов… Да и Кострома та… Защиты от них не получить, а до Ярославля… сдохнем на вёслах.

Беня, сколько бы он себя пяткой в грудь не бил, а с детства впитал: князю и ярлу говорить «нет» — нельзя.

Кукиш в кармане — можно. Но вслух… Потом… где-то как-то… шёпотом за углом…

И вообще: в воинских делах аристократы понимают больше.

— И чего высоко-родные и глубоко-отважные э… господа изволят делать?

Господа изволят делать своё обычное господское дело — посылать простолюдинов «на грабли».

— Ты пойдёшь туда и будешь делать свою работу.

— Шо?! Хто?! Я?!

— Да. Ты скажешь им… разных слов. И мы разойдёмся мирно.

Беня, таки, знал. Остальные недостающие слова и фразы — придумывал на ходу. Отчаянно труся от непривычной роли — публичное лицо каравана, по которому бить — будут в первую голову, он двинулся на переговоры. Пугать безрассудно храбрых и дурить беспредельно хитрых новгородских… «добрых молодцев».

Отцепили от ушкуя таскаемый за собой ботник и переправились через Волгу — «мордой торговать». Новгородцы встретили… напряжённо. Особенно, когда вылезший, вслед за нервно дёргающимся и интенсивно потеющим обширным лбом переговорщиком, Харальд Чернозубый оценивающе смерил ушкуйников взглядом и выразительно сплюнул им под ноги порцию чёрной жвачки. А второй сопровождающий, вадавас, на голову ниже Харальда и вдвое шире по всему телу, достал боевой топор и страдальчески почесал им спину сквозь кольчугу — комары заели.

Беня, по привычке своей, рассыпался мелким бесом, «я — не я, корова — не моя», «врио младшего помощника третьего дворника по женской линии». А караван ведут ярл с князем. Они-с, особы высокородные, изволют-с путешествовать с супругами-с.

— А скажи-ка нам, мил человек, а много ль у вас воинов?

— Ой, да на шо вам мои слова?! Вы же сами люди умнющие! С мозгами, с глазами! Через одного. Это ж пьяному карасю в Волге понятно! Такие особы… Такие! С супругами! Без достойной охраны… Об чём тут говорить и воздух сотрясать?!

Новогородцы загрузились. Мой караван сразу выпал из категории «торгового». Имея более чем двукратное превосходство по кораблям и трёхкратное — по головам, ушкуйники рисковали нарваться. На профессиональных бойцов. Свита Бени в формате: плюющийся жёванным углём нурман и почёсывающийся топором вадавас — это наглядно иллюстрировала.

Одно дело — охрану купеческого каравана погонять, новгородцы сами такие. Другое дело — торговцам наскочить на гридней. Волга кровью молодеческой потечёт…

А Беня продолжал рассказывать страсти. Про смерть боярина Радила. Тут новгородцы уже были в курсе. Про передачу князем Андреем Городца «Зверю Лютому»…

— Как это?! Чтобы Боголюбский вашему плешивому уроду город отдал?! Не верится.

— Дык… Не запросто ж так! Воевода Всеволжский подати Городецкие платит. Втрое! За три года вперёд! Сами ж подумайте — что князю прибыльнее?

Про победу на Земляничном ручье — в Новгороде уже знают. Про крещение мордвы…

— Ну них…! Вот так вот прям всю мордву?! Не верится…

— Да ты чё?! В крест православный не веруешь?! В силе его сомневаешься?! Да ты гляделки-то разуй! Ты на меня глянь! Во! Иудей правоверный! Самому царю Давиду потомок почти прямой! Обрезанный! Показать? — А крест — ношу! Во, видишь? А почему? — А потому, что богородица сподобила! Сама! Повстречал я на Оке-реке… Кого-кого… Зверя Лютого! И уверовался. Прости мя, господи, грешного. А нынешний инязор — во Всеволжске гостил, с самим Воеводой в баньку ходил… И — просветлился! Сила в ём такая… просветляющая…

Беня, выдернув из-под одежды нательный крест, махал им перед ошарашенными новогородцами, завораживал серебряным поблёскиванием символа веры, широко клал крёстное знамение и старательно воспроизводил простонародное наречие.

Артист. Звуко-подражатель.

Про согласие Боголюбского на открытие фактории в Ярославле…

— Погодь-погодь! Мы в Булгар идём, на что нам ваши дела Ярославские?

— Э… достопочтенные… и уважаемые… но… Не ходили бы вы в Булгар. Ниже Городца Воевода не пустит.

— Как это?! Ему велено держать пути свободными! Никаких препон торговым людям не чинить…!

— «Как» — не знаю. Придумает чегось. Он же… Ваше степенство! Люди православные! Братцы! Купцы новогородские! Откуда бедному еврею знать мысли самого Воеводы Всеволжского?! Или я похож на вашего батюшку, чтобы он передо мной исповедовался?! Но я, чисто из своего погреба глядючи, чисто нюхом чуячи… Вы рабов везёте? Рабынь? — Тогда хана всему вашему почтенному обчеству. Не любит он этого. Кто живой останется — будет известь тереть, очи ясные — от едучей пыли выплакивать. А уж как, за что… Про епископа Ростовского Феодора…? Во-от! Упокой, господи, душу грешную. И никто — даже слова…! Потому как — по закону! Главу отсечённую — сам видал. Вот этими глазами! А вы говорите…

— Это нам, вольным людям, всякая козявка плешивая, будет пути-дороги закрывать?! Да мы таких… на одну ладонь посадим, другой хлопнем…!

— Я этого не слыхал! Я вас не видал! Меня здесь вовсе не было! Харальд! К едрене фене, к бениной маме… Да! К моей, горячо любимой и давно покойной! В лодку! И спешно уя… уё… Приносим искренние извинения по поводу спешного покидания! Чего я боюсь?! Ну вы воще…! Он же жь… Колдун-воевода — слышали? Мы тут, промеж себя, бла-бла, а потом… топоры-то — ляп-ляп. И пошли-поехали плотики с ушками. Вдоль да по Волге-матушке.

Купцы несколько не поняли эпичности. Притащили медовухи, и Беня эмоционально, взахлёб и с придыханием, вывалил на них кучу слухов, ходивших уже по Всеволжску и округе. Насчёт зверства и лютости Зверя Лютого. С мощным привкусом чертовщины и противоестественности.

В пакете был рассказ о голой заколдованной княгине, пляшущей на засеке перед полчищами и ордами, плотики с гирляндами ушей, плывущие по течению, «а то, кто ж его плешивого-то знает — может и противу…», посадка на кол, перерывание хрипа на пару с «диавольским отродьем» — князь-волком, «врата смерти» с посмертно подмигивающими и ухмыляющимися отрубленными головами…

— А князь-то Рязанский, Калауз-то… Вздумал со Зверя Лютого пошлину за хлеб брать… Идиот! Прости господи.

— Ну?

— Не нукай! Сдох! В церкви! В двунадесятый праздник! С пресвитером во всём облачении! С дарами, покрывалами и сосудами! Сгорел! Дымом изошёл! Со всеми домашними и присными. Даже и косточек не осталось! Метёлкой, говорят, сметали! А ты говоришь…

Яркие рассказы Бени производили впечатление. Но даже и люди недоверчивые, рациональные понимали: не мог Всеволжск так стремительно подниматься. Не бывает так!

Явно — без волшбы дело не обошлось.

Не то, чтобы русские люди боятся бесовщины. На «Святой Руси» двоеверие — норма жизни. Каждый имел дело с колдунами, волхвами, знахарями, ведьмами и ведунами… В каждом доме — домовой, в каждой бане — банник. Леших с водяными — только за забор глянь — как собак нерезаных. У каждого православного — рядом с крестом на груди — науз висит.

Вот вы достоверно знаете, что на земле есть многоголовые огнедышащие летающие драконы. Змеи-горынычи. Явление природы. Нечастое, но вполне известное, в книгах описано, сведущие люди сказывали. Да сам Святой Георгий лично — с ними воевал! И — победил! Правда — не всех. Впереди, по маршруту следования — целое гнездо.

* * *

— Товарищи космонавты! Верите ли вы в инопланетян?

— Никак нет! Не верим! Но они очень мешают работать.

* * *

Конечно, если ты — бродячий богатырь, то можно очертить голову, помолиться Силам Небесным и, с отеческим благословением, пойти и срубить горынычам бóшки. Ну, или самому костьми лечь.

Но ежели вы человек серьёзный, торговый, то… надо же оценивать риски!

— Дык… эта вот… и где ж нам теперя торг вести? Ты, мил человек, видать, в здешних делах собаку съел. Большую и бешеную. Не в обиду будь сказано. Подсказал бы чего.

— Хорош у вас медок, люди добрые. За… забор… заборисистый. И-ик. Насчёт торга… дело, конечно, ваше… только… Про Булгар — забыть. Идти вам в… ик… в Ярославль, славный город. Там власть Суждальская. Там Зверь Лютый сильно-то… не забалуется. Князь Андрея-то по-опасается. Приказчикам Всеволжским — там подворье должно быть поставлено. Может, чего из ваших товаров… ик… купят. И своего продадут.

— А Булгар?

— А в ж… его! Ик.

После чего Беня, старательно держа «умное» лицо, поддерживаемый сопровождающими, ибо ноги его, как часто бывает после медовухи, вовсе не ходили, удалился. Вскоре Всеволжский караван вывалился в Волгу и пошёл вверх. А гонец на ботнике — резво побежал вниз, ко мне.

«Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке».

Эту давнюю русскую мудрость новгородцы повторяли друг другу неоднократно. Допивая медовуху и выкладывая своими языками разные собственные правды. Которые у каждого — «на уме».

Были вспомнены и другие известные истины.

«Не зная броду — не суйся в воду», «Пошло поле не по двору, так катись оно под гору», «Таков наш рок, что вилами в бок». Вспомнили и про сову с галкой и палкой.

Новогородцев я так и не дождался — Беня оказался убедителен. Впрочем, это общее свойство удачливых купцов: кто не мог убедить своих контрагентов — потомства не оставил.

Поторговав ещё три дня на Унже, купцы двинулись обратно. Удачно получилось — к этому времени Беня, размахивая грамоткой от Боголюбского, уже выбил из Ярославского посадника подворье для фактории.

Тоже — с приключениями.

 

Глава 484

У Бени в руках каблограмма. Получить из Боголюбова нормальную княжескую грамоту с вислыми печатями мы не успевали по срокам. Поэтому я сразу просил Боголюбского послать гонца в Ярославль.

— Господин посадник! Изволь видеть слова князя твоего Андрея Юрьевича. Велено дать нам место, самое высокое в детинце. Для построения вышки сигнальной и обустройства усадьбы торговой.

— Чего? Слова? А печати где? Грамотки княжеской нет? — Иди. Ну! Пшёлты!

Беня пришёл к ушкуям довольный.

— Чему радуешься? Тебя ж выгнали!

— Э, ерунда. Грамотка от князя у посадника есть. Иначе бы меня не словами, а батогами со двора гнали. Это он мзду вымогает. Я с его стольником перекинулся словечком. Посадник хочет двести, стольник полста.

— Многовато хотят. И как же?

— А с удовольствием. Обоим. Двумя дурнями меньше будет.

— Это как?

— А так. Они привыкли купчиков доить. Что купчишка сделать может? — Челобитную князю подать. Всё. А тут-то караван казённый. Имение — Зверя Лютого. Тут Бешеный Китай и голову оторвать может. Сейчас мзду отнесу и — заселяемся. Только тех моих… сопровождающих — чтобы со мной. А то — тащить много. И свидетели — чтобы были.

* * *

Напомню: вторжение монгол в Среднюю Азию, разгром Бухары, Самарканда… «Погибель земли Русской» — началось с того, что в Отраре разгромили торговый караван. В котором везли товары лично товарища Чингисхана.

Мздоимство чревато не только параличом властей, но и иноземным вторжением.

* * *

Серебра — отсыпали. Княжеская грамотка у посадника — нашлась. Кроме места в детинце, мои торговцы получили усадьбу в посаде. Куда и начали таскать товары.

Свидетели, под подтверждение попа, записали показания, скоро эти записи дошли до меня. А я, в телеграфной форме, поинтересовался у Боголюбского:

— Ты, княже, эту плесень боярскую на закваску для пива бережёшь? Или как?

Следующую фразу: «Или мне сумму мздятства из подати городецкой удержать?» — я вычеркнул. Нефиг эмоциями размахивать — он и сам всё понимает.

Андрей ответил… на всю глубину ярославской верхушки. Вплоть до отрубленных голов. Поскольку, при внимательном изучении вопроса исследователем типа Манохи, всплыли дела ещё Феодора Ростовского.

Жестокость, проявляемая Андреем по моим делам, вызывала шипение и злобствование вятших. И заставляла их вести себя аккуратнее. В отношении моих людей. А там, глядишь, эта манера распространялась и на отношение с местными податными, входила в «культурную традицию».

* * *

В городе Ярославле — свои купцы есть, есть пришедшие ростовские, тут и новогородские подвалили. Беня воспылал душой, преисполнился предвкушений и взялся реализовывать мои приёмы времён Усть-Ветлужской торговой сессии, коей он был самоличным свидетелем.

«Рябиновки» были успешно заявлены и применены.

Всё — по согласию:

— Мы берём и серебро. Но рябиновская гривна — вдвое тяжелее кунской.

— Как это?!

— А чё? Весовая и вовсе вчетверо. Тама вона — меняла наш сидит. Сходи — он те точно скажет. А я — не. Я по товару, не по серебрушкам.

* * *

Я уже объяснял: разделив оценки товаров и платёжного средства (серебра), мы существенно снизили квалификационные и инструментальные требования к нашим приказчикам. Аборигены имеют те же проблемы с неполным весом кун и гривен, с качеством их. Уловив, что мой меняла работает «без заносов» — его не «заносит» сильно при обмене ни в одну сторону, некоторые начали и в операциях между собой требовать рябиновок. Лучше отдать дольку меняле, чем нарваться на обман. Или ночами не спать от злости, подозревая, что тебя обманули.

С аукционом «по Гарварду»… пришлось воинам вмешиваться и растаскивать недовольных.

Очень эмоциональное мероприятие. Рубахи рвут, шапки кидают, морды бьют. Очень много и громко говорят. Безусловно — не хотят платить. Позвали местного воеводу. Тоже… с мздением.

Вывод: такую форму применять только при достаточной войсковой поддержке.

Из новенького — фьючерсы. Точнее — форвардные контракты.

* * *

Фьючерсы стандартизированы для бирж, здесь бирж нет. А вот форварды довольно распространены в «Святой Руси». Правда, не столько для торговли, сколько для производства.

Ремесленник, обязуясь поставить заказчику товар, заключает срочный контракт и получает частичную предоплату — задаток. Большинство мастеров работают «на заказ» — не «на рынок». А вот купцы функционируют по другой схеме: товар против денег.

Для нас «форвард» был обязательным инструментом: мы выбрасывали на рынок большое разнообразие новых товаров и не могли изначально просчитать объёмы сбыта. Поэтому очень много «рекламных образцов».

* * *

— Эт у тя… чего?

— Черепичка глиняная. Не горит, не гниёт. Покроешь дом — сам помрёшь, а оно всё стоять будет.

— Я б взял… сотен пять… а то — десять.

— У меня тут только пяток. Штук. На показ. Составим ряд. До ледохода привезём. Тогда — твоя оплата. Нынче — задаток.

— А если не привезёшь?

— А я и не привезу. Меня тут не будет. Привезёт приказчик. Потому и ряд. На бумаге, со свидетелями. Тебе листок, и нам листок. Ежели что не так — чти вон внизу мелкими буквами. Ответственность наступит. По твоим помилкам — твоя, по нашим — наша.

У Мономаха в «Русской Правде» прописано обязательное письменное оформление кредитных сделок при сумме от 3 гривен. Введение порога понятно: заём стоимостью в 6 коров нужно оформлять не спеша, с чувством, со свидетелями, писцом, каллиграфией…

Здесь — суммы любые и сделки товарные.

Это было непривычно. Всё. Начиная с «жестяной» бумаги, с чернил. С личного автографа и чернильного отпечатка большого пальца. С печатного текста, имитирующего недавно вошедший в оборот полу-устав. С формулировок того, что многие купцы вообще в письменном виде не видали. С «особых случаев», которые в обычном, устном торге не проговариваются до такой детальности.

Я уже писал о накопленной, традиционной сумме правил и ограничений. «Это ж все знают».

Не понимая, иногда — просто не зная традиции, я был вынужден забивать «особые случаи» в текст. А не отсылать к «обычному праву», «общепринятой практике», «как с дедов-прадедов…». Исчерпывающий список. После которого — обсуждать уже нечего. Да и сам список — не обсуждается: да — да, нет — нет.

Обсуждается вписываемые в типовой бланк товар, цена, количество, дата поставки. Всё. Объём переговоров — падает в разы.

— А про что баять? Вот бумага, там написано. Или — неграмотный? Так я мальчонку позову — прочтёт тебе.

«Покупатель может выбрать форд любого цвета. Если этот цвет — чёрный».

Беня, подобно множеству людей, стремящихся хорошо делать своё дело, лез «во все дырки затычкой». Его несколько раз пытались побить, но эскорт — нурманы и вадавасы — вытягивали свои железяки. А с ними не очень-то полаешься — «морды нерусские», человеческого языка не понимают.

Он сорвал голос, дёргал глазом, обзавёлся коллекцией синяков от пробежек между тюками, ящиками, бочками… Но вполне воспользовался редкой ситуацией: «здесь и сейчас» пошёл чрезвычайно, ненормально для Ярославля, большой торг. Не только ярославский, но и ростовский, и новгородский.

* * *

Совершенно сбитые с толку новгородцы…

Идти вниз по Волге… страшновато. Идти по Которосли… это другой рынок и другие товары. Возвращаться на Верхнюю Волгу и через тамошние волоки выходить на юг, к Десне, Днепру… Волоки проходить — другие деньги, сроки.

Главное: купцы ходят по накатанным, информационно, организационно, личностно… обеспеченным маршрутам. Перейти на другой… Рискованно. Причём не только в пути, но и по возвращению.

В Новгороде торговля — занятие боярское. Понятно, что сам «великий боярин» — глава рода, сидит себе в «совете золотых поясов», думу думает, репу чешет, слово мудрое молвит. А ушкуй ведёт какой-нибудь третий сын младшего брата. Но он тоже — в боярском роду. И все боярские роды — сегрегированы по направлениям. По морям: Белое, Балтийское, Чёрное, Каспийское. Это — разные языки, народы и государства, обычаи и законы, мели и перекаты… Это всё — надо знать. Точно, до мельчайших подробностей.

Прийти к местному начальнику в шапке — в христианском мире — оскорбление, в исламском — оскорбление наоборот. Снимут не только шапку, но и голову.

Это не десятая — миллионная часть того, что нужно знать купцу.

«Знать» — время, деньги, риски.

Торговцы в эти знания и умения — вложились. Деньгами, потерями, поколениями. Любой новый конкурент — вражина злокозненная. Влезть в чужой сегмент… разборки будут по-круче криминальных.

Бандиты — мелочь, родовой чести не имеют, резать друг друга за обиды деду-прадеду нанесённые… Они про дедов своих хоть помнят?

* * *

В Карфагене традиционно были две партии: торговцы и землевладельцы. Торговцы поддерживали род Барка, Гамилькара и его великого сына Ганибалла. Они строили империю, создавали колонии. А землевладельцы — не хотели платить налоги. Когда они победили в Народном собрании — Ганибалла отозвали из Италии:

«Уже без хитростей, уже открыто отзывают меня те, кто давно уже силился меня отсюда убрать, отказывая в деньгах и солдатах. Победил Ганнибала не римский народ, столько раз мною битый и обращенный в бегство, а карфагенский сенат своей злобной завистью…».

Дело не в зависти, а в причине её возникновения: в «конфликте интересов» торговцев и землевладельцев. Хотя землёй владели все аристократы, но важность доходов с неё — была различна.

* * *

Новгородскую верхушку по такому критерию не расколоть: все владеют землёй, «вотчинами», все участвуют в дальней торговле, «снаряжают корабли». А вот направления торговли — у них разные. Остановив их торг по Волге, я, фактически, подрубаю один из «четырёх столбов», баланс «партий», на котором там всё держится.

«Экспорт в Булгар» остаётся в Новгороде, падает в цене. И все остальные «экспортёры» выигрывают при его скупке. «Булгарский импорт» не приходит, и все экспортёры проигрывают. Но затрагивает их это по разному. «Беломорцев» и «черноморцев» мало касается — они этими, «хазарскими» товарами — не торгуют. Византия восточные товары покупает напрямую на Востоке, самоедам притирания с благовониями — и даром не надо.

А вот «балтийцам»… придётся подумать.

Например, пустить меня на Новгородский торг.

Но это вряд ли. Потому что после Городца — я уже ученный, просто так приказчика под местную власть подставлять — не буду.

Экстерриториальность… Сперва надо выучить такое слово.

Фактически — расширенные нормы «Договора с Готским берегом». Который — с другого направления, в иной ситуации следующего столетия, из уже пост-Батыевских времён. Когда Волжская и Днепровская части путей «из варяг…» будут выжжены, отсечены нашествием.

* * *

Периодически среди новгородцев вспыхивала буза:

— А пошли они все на…! Все снесём, порвём, затопчем!

Более осторожные — эти всплески притормаживали. Демонстрируемые в Ярославле товары — подтверждали. Что — «дело не чисто». Рискнуть своей головой — желающих среди ушкуйников было множество. А вот своим или хозяйским товаром… лезть как коту в сапог…

— Эт у тя чё? Свечка? Ну ты и дурак! Свечи на Русь везти… что от ёлки шишку — в лес.

— А ты возьми в руку. Подержи. Не течёт? А вот мы её в подсвешничек…

— Что за хрень такая?

— Так — глиняный.

— Как это?! Белый?!

— Секрет наши знают. Ангел карающий с мечом пылающим. Вельми… православно. И крест такой на донышке. Видишь? Последний. Итак… щёлк…

— А это что?!

— Это — Воеводы Всеволжского огнезажигательная машинка. Цена на неё…! Ладно. Смотри — горит. Фиолетовый видишь? Признак святости по древнему византийскому благочестию. А как горит-то! Как светит-то! Не тает, не воняет, не мажется, не коптит. Во-от. А ты говоришь — «шишка еловая»… Тут понимать надо.

Моего оружия в товарах нет. Нет его и у воинов в караване. А на «вопросики с подходцами» тот же Харальд, лениво и безостановочно, как корова на выпасе, двигая челюстями, отвечает вопросами:

— Про епископскую кованную сотню слышал? Во-от. Была. Городецкую дружину боярина Радила, поди, и сам видывал? Была. Про тьму половцев на Земляничном ручье положенных…?

— Дык там же мордва билась!

— И чё? Там и литовцы бились, и ещё с племён пришли. Да я сам там с десяток положил! А Воевода тихонько на горушке сидел, со стороны смотрел. Пока мы поганых в куски секли. Во исполнение воли его.

И, старательно оценив взглядом габариты и атрибуты слушателей, продолжил:

— А ведь можно ж и не поганых… Тьфу.

Сплюнул и ушёл. Оставив задумчивых слушателей рассматривать чёрное пятно на земле.

* * *

Буду точен: у меня самого такой однозначной уверенности не было. Как раз в это время три моих водомерки гонялись за последним моим ушкуем, изображавшим новгородский караван, ввиду Городца: отрабатывали операцию «Перехват». Сочетание дальнобойных, «с заду тянутых самострелин» и близко, но эффектно и эффективно действующего огнемёта… давало надежду.

Пока в реальном бою не проверим…

«Гладко вписано в бумаги, да забыли про овраги. А по ним — ходить».

* * *

Три дня Беня не спал, орал, бегал… Потом Сигурд и Кестут сказали — «хватит». Чуть не силой вкинули супер-карго в лодии и пошли дальше. Бедняга вскакивал, кидался к борту, пытался докричаться до берега сорванным голосом, дать последние советы и ценные указания оставленным в Ярославле приказчикам…

Дело было сделано — Ярославский торг рухнул. Скупили полотно и цены на него ушли… далеко. Сбросили два десятка блюд «деревянного золота», и в городе не осталось звонкой монеты. Традиционный северный товар растерявшиеся новогородцы отдавали задёшево. Ярославльцы и ростовцы, у кого хоть что в кисах осталось — хапнули хорошо, попрятали по лабазам. Ярославль — не Булгар. Такой объём товара… да у них просто столько денег нет!

Забитый купленным полотном мой ушкуй покатился вниз, восемь остальных пошли вверх, к Мологе. На берегу осталось торговое представительство. Пачку «форвардов» привезли Николаю. Князь Андрей прислал окольничего. Градоначальника-мздоимца с его стольником… не стало. «Мзду» — мне вернули. Место под вышку в детинце выделили, но приказчики предпочли, пока, остаться в посаде. Где вокруг их двора, хоть и меньше, но постоянно толокся торговый люд. Там жужжало точило, шелестело, упадая в кису, мелкое серебро, а в уши — разные новости…

* * *

В Мологе посадник принимал-угощал, кланялся-лыбился, но ничего конкретного…

Новгород ребята проскочили… аж бегом. Не только к князю Ропаку не сходили — сами чуть ноги унесли. На Софийской и Торговой стороне орали возбуждённые толпы, в тёмное время «свободные люди» резали по закоулкам друг друга и случайных прохожих.

Сигурд, уже знакомый с новогородскими традициями по своим прежним делам, поплямкал и коротко сказал:

— Вперёд. Быстро.

Кестут немедленно взъерепенился:

— А они кто такие?! Всякие плотники?! Да мы им, прям сщас, мозги вправим!

И был сбит с пафоса примитивным вопросом Бени:

— Зачем? Чтобы они поумнели? Оно нам надо?

«Дурака учить — только портить» — русская народная…

Караван, сняв мачты, ночью проскочил под мостом через Волхов и пошёл вниз. Избегая приближаться к берегам аж до самых Пчевских и Гостиннопольских порогов.

Старая Ладога порадовала своим богатством, размером (14–15 га), относительно новой, всего полвека, каменной крепостью, пятью кончанскими (пять концов — как в Господине Великом Новгороде) каменными церквами и ясным утверждением местных мореходов.

— Отсюда до Волина под парусом — две недели. Ежели, конечно, ветер будет. И божье попущение.

Отстояв молебен «на путешествие», караванщики подняли паруса и отправились «в края незнаемые».

* * *

«Незнаемое» — так выглядит для моих современников в их представлениях о наших предках. Истине не соответствует. Уже лет полтораста вся нижняя часть долины Волхова на 13 вёрст плотно застроена селениями. В которых отстаиваются иноземные торговые караваны. Толпы разноплемённого народа толкутся, торгуют, дерутся… на этом пространстве.

Новгород очень плотно держит здешние пути. Уже у Котлина встречают караваны лоцманы, проводят через Маркизову лужу в устье Невы. Верховья Невы пройти без бурлаков почти невозможно — течение сильное. Запрячь своих гребцов пешком по берегу — нельзя, новгородцы запрещают. А местных нанять… — плати. Ещё жёстче на Волхове — проводка лодеек через пороги обходиться весьма не дёшево. Потому-то купцы заморские стараются оставить в Ладоге экипажи да дорожные припасы, перегрузить весь товар в одно судёнышко и идти с ним. А матросики — гуляют, поджидая нанимателя.

* * *

В мае они уже разбежались по маршрутам, но на берегу постоянно болтается масса около-корабельного люда. Иные под кружечку пива таких подробностей о путях по-рассказывают…!

Караван шёл неспешно. Чинили два побитых на порогах, подтекающих ушкуя. Отстаивались у берегов, в устьях рек, пережидая непогоду. Побили каких-то… сунувшихся с не-добром сааремцев. Куршей не только побили, но, уж больно привязчивы были — слазили на косу и разнесли селение.

Оборзели совсем! Видят же — Князь Московской Литвы с Нурманским Ярлом, с супругами!

Кастусь был вне себя от такого оскорбления, делал плотики с ушиками и, пользуясь ветром, пускал в сторону залива. К устью Немана сами добегут. Без ветра не пройдёт — уровень воды в заливе на 12–15 см выше, чем в море.

Ушкуи, имея малую осадку, шли вдоль косы довольно близко к берегу, а нанятый в Старой Ладоге «знаток путей» рассказывал о местных достопримечательностях. Кастусь возбуждался и кидался на берег жечь очередное селение. Я же говорил — нормальный… э… образчик. По счастью, курши живут севернее, на материке. На косе, несмотря на название — их мало.

Самборина и Елица много общались на стоянках. Естественно — обсудили меня, своих мужей, прочих… хомнутых сапиенсов. Елице — гонориться не свойственно, а Самборина достаточно умна, чтобы понять — у её мужа людей втрое меньше. Некоторое соперничество между ними ограничивалось приятной, дружеской формой.

Это взаимная приязнь, возникшая в ходе морской прогулки между двумя столь различными женщинами, имела очень серьёзные последствия для всего региона.

* * *

Готы из Причерноморья, составившие основу народа пруссов, были людьми степными. Может быть поэтому пруссы не замечены в морских грабежах и войнах. Это особенно удивительно на фоне непрерывного пиратства почти всех остальных балтийских народов. Родственные гёты из Средней Швеции или Готланда — безобразничают постоянно.

А вот с поляками на суше — пруссы воюют всегда. Ещё с тех времён, когда и самих поляков не было, одни их предки.

К середине 12 века пруссы ведут активную торговлю с Готландом. Типа: братский народ. Товары идут из Самбии на Готланд, оттуда — в разные места. Например — в Гданьск. Такой… треугольник.

Естественно, те три тысячи бондов, которые живут на Готланде, которые, вместо того, чтобы, как все нормальные крестьяне, только пахать и пасти, ещё и торговлишкой с пиратством промышляют, получают с этого… дивиденды. И очень раздражаются появившимися в их «бю» (деревне) немцами.

В 1161 г. (пять лет назад) в Артленбурге жители «главной деревни острова» — Висбю — заключили договор с саксонским герцогом Генрихом Львом, который отказался от торговой монополии в своём Любеке, за что немцы были допущены торговать в Висбю. Здесь появляется всё больше пришлого немецкого купечества.

Висбю — главный центр торговли на Балтике до Ганзы. В течение 100 лет немцы ходили в Новгород под Готландским флагом. Купцы из Висбю основали контору в Новгороде, использовали Готландский Gutagard. До основания Ганзейского союза в 1358 году слово «Ганза» не употреблялось на Балтике — готландцы говорили «варяг».

Другая составляющая здешнего трафика — датчане. Готландцы с пруссами не воюют, датчане — несколько раз прошлись «огнём и мечом». И ещё лет двести будут. Дотягиваясь до Эстонии, построят там Таллин (Та Линна — «датская крепость»), создадут нормальное местное датское дворянство. Которое так и не сможет переварить Ливонский орден, выкупивший у датского короля эти земли с городами Таллин и Нарва.

Датские караваны ходят вдоль побережья от Зундов до Старой Ладоги и обратно. Не столь часто, как готландские — не любят их здесь.

Третья часть — новгородцы. Русские купцы постоянно бывают и на Янтарном берегу, и в Гданьске. Зимуют, торгуют. Но поток датских, готландских, немецких кораблей растёт.

«Лениво нам к немцам хаживать».

Новгородцы активно действуют на побережье Финского залива. Однако боярско-купеческая верхушка Новгорода — довольно легковесна. «Купи-продай». Вкладываться, строить крепости, проводить серьёзные мероприятия «по принуждению к миру» племён — функция государства, князя. Княжеская власть — слабая, вотчины у бояр — на востоке, купцы — крутые ребята, но…

* * *

В этот устоявшийся режим движения кораблей, людей и товаров, ворвалась парочка подруг — Самборина с Елицей.

Экая хрень! Бабы же! Да что они могут?! Тем более — обе так, с боку-припёку. Даже не владетельные. «Бедные родственники».

Да. Но — отнюдь.

У них есть опыт, взаимная приязнь. Есть мужья, которые им… «потакают». «Подкаблучники»?! — Да хоть горшком назови!

Есть готовность к новизне и самовыражению. Они уже знают — про себя самих — что могут «решать вопросы». Они хотят и способны понять «как». Как найти способы, чтобы сделать свою жизнь приятнее.

А мелочи мелкие — люди, корабли, деньги… А я на что? Хочу, чтобы моим людям было «хорошо».

Торговля между Самбией и Гданьском, конечно, была. Через третьи руки. Лях прусса видит только на острие копья, прусс ляха — только под лезвием топора. Так — столетиями. «Это — все знают!». Более того — некоторые с этого неплохо живут.

А тут вдоль побережья, между Гданьском и Самбией, пошёл прямой караван. Со смешанными командами. Сперва — нурманы с вадавасами, потом — датчане, русские, курши, кашубы и сембы.

Тут-то дистанция напрямую — 120 вёрст! Вдоль побережья — полтораста. Вовсе не те концы, когда сперва на Готланд, там перегрузить, заплатить и обратно.

Расстояние-время-деньги. Прибыль.

Это было потрясение. «Так не бывает!» — орали все. По всему морю.

Увы, закон, сами знаете какого Исаака — не запрещает. Наоборот: «…обратно пропорционально квадрату расстояния». Расстояние — уменьшилось, «квадрат», в денежном выражении — вырос. И «всем» — пришлось заткнуться.

Была масса желающих… «скоммуниздить». В смысле: отнять и поделить. В этих местах манера заткнуть торгового конкурента боевым топором — столетиями.

* * *

Харальд Чернозубый, блистая доспехами, выскакивал на борт ушкуя, и, яростно тиская сверкающую секиру, оглашал морские просторы неизвестным здесь кличем:

— Сарынь на кичку!

Постепенно затихая и офигевая к концу фразы.

Потому что огромный, страшный драккар, с резной головой морского змея на носу, с тремя десятками здоровенных вёсел, с сотней яростно орущих и машущих боевыми топорами, мечами и копьями викингов на бортах, несущийся наперерез ушкую, в тридцати шагах — вдруг одевался стеной пламени.

Там взмывали вверх и падали вниз упущенные вёсла, вылетали за борт люди и вещи, трещала мачта и скамейки, неслись крики ярости и боли. А из кормового «чердака» ушкуя высовывался чумазый парнишка-огнемётчик и счастливо сообщал:

— А не худо я им… заелдырил. С проворотом.

«С проворотом» — сопло огнемёта допускает отклонение. Сектор обстрела невелик, но вот же — хватает!

Харальд сплёвывал. В море. Далеко и чёрно. И шёл пить пиво. К вечеру он начинал петь висы с сагами и скорбеть о славных древних временах. Когда славные викинги на славных кораблях сходились бок о бок и славно рубились своими славными топорами… А теперь? Не тот народ пошёл, не тот… «Богатыри — не вы!».

Не-богатыри аккуратно укладывали его спать, подтыкали со всех сторон шкуры, чтобы храпящего и поскуливающего во сне «богатыря» не продуло ненароком. И «Крапчатый Грач» отправлялся искать следующих придурков.

Я помогал «моим людям» разными… разностями. Типа корабликов или огнемётов. Пришлось озаботится, предпринять ряд э… действий. И на Балтике, и, собственно, на «Святой Руси». Мы вычистили Балтику от пиратов, отменили, с согласия оставшихся в живых, береговое право, работорговлю, «бродячие маяки» и некоторую другую… архаику. Не сразу. Об этом я ещё расскажу.

У «Святой Руси», как известно, три заботы: Восток, Юг и Запад. Север? — Не, мы на нём живём. Тут, конечно, весело. Порой — до слёз. А вот с теми тремя… Приходилось, временами, разбираться. Глубоко. По самые гланды. Чтобы не обижали «моих людей».

Иные — поумнели, другие… вымерли. Исключительно во славу благорастворения и мироустроения. Я ж — миролюб и дружбонос!

Наконец, обогнув Самбию, у прохода уже в Висленской косе, ушкуи расстались.

* * *

Северного (Пилаусского) прохода ещё нет. Первый задокументированный пролив на этом месте образовался в 1376 году, но был засыпан песком для спасения судоходства по существовавшему в то время Лохштедскому проливу (1,2 км севернее). В 1497 году после шторма пролив образовался вновь, но опять был занесен песком. 10 сентября 1510 года в результате очередного сильного шторма на том же месте снова образовался пролив.

До этого существовал проход много южнее, напротив Эльбинга. Здесь, на восточном берегу обширной Вислинской дельты, в 3 км к юго-востоку от совр. г. Elblag, на рубеже 7–8 вв. возник торгово-ремесленный центр. По близлежащей бухте назван Truso (от прусск. Drusin — «болото»).

Жители Трусо торговали янтарём и продукцией косторезного производства. Деятельность контролировалась дружиной, чьи поселения и могильники окружают Трусо, занимая западную часть Эльбингской возвышенности. Господствующая в окружающем ландшафте высота омывалась в своей западной части водами Вислинской дельты (ныне — река Nogat) и в 6 в. н. э. упоминалась готским историком Иорданом как «Insula Gepedoios».

* * *

Перегрузили личное имущество, пересадили людей, Сигурд и Беня пошли дальше на запад, а Кастусь, сильно волнуясь от предстоящей встречи с дедом, прошёл в залив и двинулся на северо-восток. К Тувангсте.

Вообще-то — это название леса. На горке на окраине которого с полвека назад построили деревянный замок.

* * *

Я уже рассказывал о том, как император Нерон посылал сюда римского всадника («всадник» — сословие в Риме) с полком драгун («Самбийская ала»), как столетиями функционировали здесь римские гарнизоны из дунайских кельтов. Как ежегодно уходили отсюда караваны с «солнечным камнем», превращаемым в мастерских Аквилеи в разнообразные поделки.

Письмо Теодориха, «закрывшего» Западную Римскую империю, предлагавшего братьям-близнецам — вождям родственного готского племени, возобновить «Янтарный путь» — последний документ той эпохи.

Но янтарь-то никуда не делся! И спрос на него — тоже. Здесь снова появляются торговые центры.

Сначала — Трусо. Пару столетий город растёт. Но…

С первых десятилетий 9 века значение Трусо падает — заносит песком бухту Drusin, она превращается в озеро. Между 830 и 860 гг — нападение викингов, Трусо гибнет в пламени пожара.

Но тема-то янтаря осталась!

На рубеже 8–9 веков, у юго-западной оконечности Куршской косы появляется младший современник Трусо — Кауп.

Местоположение обусловлено существованием в 1,5 км пролива в Куршской косе. Чуть позже, в 13–15 веках этот пролив занесёт песком. На картах Восточной Пруссии до 1945 г будет изображаться бухта (Brokist-Bucѣt), образовавшаяся на месте пролива.

Название — от древнескандинавского «мост из ящиков» («понтонная дамба») — след своеобразной устной лоции викингов.

Интернациональная дружина Каупа контролировала пролив Brokist между Куршским заливом и Балтийским морем. Здесь проходил отрезок одного из вариантов пути «из варяг в греки», связывавший Готланд, землю Пруссов и племена Литвы через верховья Немана с Киевской Русью и Византией.

Замечу: это совсем не тот путь, о котором пишет «Повесть Временных Лет».

Кауп (древнеисландское «Торжище», арабский «Gintijar» — от gintars — «янтарь») погиб в результате похода датского конунга Кнута Великого в 1016 г. Мероприятие оказалось весьма успешным: на следующий год Кнут принял корону Англии — денег и славы хватило.

Ещё до этого, во время первых походов Кнута в Англию, польский король (тогда ещё — князь) Болеслав Первый Храбрый посылал Кнуту войска в помощь. Разгром прусского Каупа датчанами — отработка долга полякам?

Не все обитатели Каупа нашли смерть от датских мечей — оставшиеся в живых торговцы и ремесленники в первой четверти 11 в. расселились в местах обитания дружины, ранее охранявшей это «Торжище».

Оба поселения имели сходство при жизни:

1. Основной продукт торговли — янтарное сырьё. В обмен — арабское монетное серебро. Звонкая монета превращалась в серебряные украшения, в изобилии находимые на могильниках Трусо и Каупа.

2. Размещение на границе племенной территории, у легко контролируемых проливов, по которым проходили важнейшие отрезки торговых путей.

3. Вокруг — зоны военной и культовой защиты, с дружинными поселениями, могильниками и святилищами. Внешнее кольцо — поселения пруссов-общинников, обеспечивавших продовольствием.

4. Способ контроля торговых путей — «понтонная дамба» поперёк соседствующего пролива, цепь из ладей типа knorr.

С середины 11 в. пруссы концентрируются на региональных торговцах.

Поход Кнута и разгром Болеславом, а главное — «серебряный крах халифата», отбили интерес к окружающим землям.

В юго-восточной Балтии основной торговой трассой являлась р. Прегель, освоенная самбийцами еще в 10 в.

Пережив разгром Каупа, не сумев или не захотев обеспечить его восстановление, сембы перемещаются с северной границы своих земель на южные. Прегель — граница сембов и другого племени пруссов — натангов.

До этого пруссы занимали полосу побережья и два основных анклава: собственно полуостров Самбия (Земланд) и Погезания, в низовьях реки Ногата. Обе области имеют выход к морю, где и возникают Кауп и Трусо. После походов ляхов и датчан пруссы осваивают соседние территории. Из Погезании — на запад и восток, из Самбии — на юг, во второй половине XI века выходят к нижнему течению реки Лава, на территорию Натангии.

На юг, в дельту Прегели переносят свою резиденцию и самбийские князья.

«Третья попытка» — Тувангсте.

Неподходящее место для контроля территории, удобное — для контроля грузопотоков. Сочетание типичных для готов дерево-земляных укреплений — «бургов» и специфического приёма пруссов — «понтонная запруда».

Как и в Каупе, княжеская дружина набирается, преимущественно, из иноземцев («варягов»).

«Призывание варягов» в форме: «приходите володеть и княжить» есть, вероятно, чисто новгородская находка. А вот самостоятельный захват ими власти, как было на Сицилии, в Нормандии, в Полоцке, Турове, Туле, на Которосли или найм таких дружин местными властями, как было у пруссов или в Константинополе («Варяжская гвардия») — явление распространённое.

Функции Каупа и Тувангсте сходны: контроль над водными торговыми трассами. Основные различия: отсутствие ремесленного производства в поселении в устье р. Прегель, его меньшие, относительно Каупа, размеры.

Местоположения Каупа более удобно для русских купцов, и, в остающиеся там поселения, уже и через столетие после разгрома городка, приходят из Руси люди. С вислыми печатями внука Мономаха, сына Мстислава Великого, князя Всеволода Мстиславича.

Всеволод княжил в Новгороде (с 1117 по 1136 год с небольшим перерывом), спровоцировал там очередной виток олигархического беспредела под названием «Великая Новгородская Революция».

Свинцовые княжеские печати подтверждали подлинность документа, к которому они были привешены. Возможно, это была грамота, которая обеспечивала свободный беспошлинный проезд по землям, находящимся под юрисдикцией правителя. Кто-то из пруссов не только перебрался на Русь, но и возвращался в Пруссию, продолжая при этом вести дела в Новгородских землях.

Есть в этом месте и христиане. Некоторые носят бронзовые нательные крестики.

Датчане, расселившиеся у Каупа, продолжают представлять опасность, и с севера Тувангсте прикрывает серьёзная прусская воинская группировка, возглавляемая знатным военачальником (в золочёном шлеме).

Регламентацию судоходства по р. Прегель пруссы в последний раз осуществили при осаде Кенигсберга в 1262 г. Были воссозданы те фортификационные сооружения «запруды» (стоявшие на противоположных берегах реки деревянные башни, между которыми крепился ряд лодок — «…pons super aquam Pregore…»), которыми пользовались обитатели Тувангсте в 11–12 вв. Воинская подготовка повстанцев 1262 г. уступала боеспособности «варягов» 12 в. и не позволила им выдержать удар шедших на прорыв «дамбы» крестоносцев, пересевших для этого на лодки, стремившиеся по течению р. Новая Прегель.

Ситуация с Кенигсбергом уникальна. Начиная с того, что он основан чешским королём. Заложен на месте прусского городища, чего рыцари старательно избегали по религиозным причинам, в пункте, не имевшем особого военного значения. Для охраны и так непростой для форсирования двойной (через Новую и Старую Прегель) переправы возведение мощного замка в тактическом отношении неактуально.

Цель рыцарей при закладке замков в Пруссии — сбор дани с местного населения. Но низовья Прегели в 13 веке мало населены. В Кенигсберге эта функция не могла быть активно реализована. Главная цель основания — стремление прежних партнеров/конкурентов прусских купцов — торговцев из Любека, контролировать торговый путь.

Сам Тувангсте был разгромлен датчанами, как прежде Кауп и Трусо — в 1210 году. Всё те же торгово-грабительские разборки.

А пока в Самбии формируется весьма своеобразная полиэтническая общность.

Я уже говорил, что «Янтарный берег» одно из немногих мест на Балтике, имеющих мировую известность. С очень древних времён, с Микенской эпохи. «Клондайк».

«Они также обыскивают и море и одни из всех на его отмелях и даже на самом берегу собирают янтарь, который сами называют glaesum. Но какова его природа и откуда он берется, они, будучи варварами, не доискиваются и не имеют об этом точных сведений. Он даже долго валялся у них [без употребления] среди других отбросов моря, пока наша страсть к роскоши не создала ему славы. Сами же они его совсем не употребляют. Собирается он в грубом виде, приносится [на рынок] без всякой отделки, и они получают за него плату с удивлением».

Ну, тупые! Это — как куски золота под ногами!

Сюда идут и бегут. Разные. Я уже вспоминал о готах, бежавших от Атиллы, о галло-римлянах, ушедших от Хлодвига. Новые волны переселенцев связаны с Каролингами. Карл Великий громит саксов, и в этих местах появляется топоним «Земля саксов». Оттуда же бегут фризы. Хронисты производят название «пруссы» из фризсского языка.

В 10–11 веках у Каупа — две волны датчан. Первые переселялись вместе со своими женщинами или брали жён из местных, «оставшись жить среди прежних врагов».

В развитии Тувангсте 11–12 вв. участвуют и группы западных славян. У них здесь мощное открытое поселение, культурный доорденский слой — 1,20 м.

Шесть лет назад, в возрасте 70 лет, погиб в бою Никлота Великий, последний независимый правитель бодричей. Саксонский герцог Генрих Лев и король датский Вальдемар Великий (правнук Мономаха), смогли, наконец, сделать то, что им не удалось во время их юности, в ходе Второго Крестового похода: избавить мир от упрямого язычника и поделить управляемые им племена.

Некоторым не понравилось, что их делят. Кое-кто отправился сюда, на Янтарный берег.

Через два года от «сейчас» тот же датский король выжжет Руян и уничтожит святилище Святовита в Асконе. Сотни людей, уже с Руяна, не желая признавать веру Христову, насаждаемую фанатиками типа Абсалона, епископа лундского, отправятся прежним маршрутом — на Янтарный берег.

Появятся слухи. Что среди этих беглецов были и жрецы Святовита, что некоторые, привезённые ими вещи из святилища в Асконе, перенесены в Ромов, а после захвата Пруссии Тевтонским орденом, в Вильно. Где, спустя ещё два века, закончиться их путь: Ягайло примет католицизм, Кревскую унию, королеву Ядвигу. И уничтожит и очередного Криве-Кривайто пруссов, и последних жрецов Святовита руян.

* * *

В Самбии Кестута с Елицей приняли… неоднозначно.

Не надо иллюзий: Кастуся должны были убить в первый же вечер. Или в другой. Или в третий. «Кукушонков» — не любят. Но он оказался «попаданцем» — носителем новых для этих мест знаний. Организационных, мировоззренческих. У него была команда, были непривычные для местных вещи. Его всё равно должны были убить. Но вот в этот момент, вот в этом месте назревало очередное обострение векового конфликта. Внутреннего конфликта в прусском обществе. Одна из сил попыталась использовать князя Кестута как новую «пешку» на своей стороне. А что «пешка» оказалась «проходной», что «вышла в ферзи»…

Да, я помогал им в их делах. Но главное — я вижу людей. «Мои люди» — способны сделать дело. Как же таким молодцам да не помочь?

Но об этом — позже.

Конец восемьдесят восьмой части