Глава 385

Это «ледяное безмолвие»… очень холодное. И — утомительное. Две версты длиной, версту шириной. Его пришлось пройти вдоль раз шесть. Или — восемь? Мы на них наступали, потом отступали, потом окружали, потом добивали. Потом пошли обратно, обдирая и собирая хабар в кучи. Потом снова, в два захода, собирая барахло.

Ночь. По берегам, на самой реке — пары жёлтых глаз. Цепочками. Волки с округи собрались. Как бы не той же численности — под сотню. Несколько стай с разных лесов. Вроде — и знакомцы с наших мусорок есть. Мы их там не всех на шубы перевели — кое-кто и сбежать сообразил.

Когда такая толпа голодных зверюшек из темноты на тебя смотрит… А потом они нашли под берегом в сугробе спрятавшегося чудака из «унжамерен». И съели. Заживо. Шумно так. Был чудак живой, кричал там, вопил — стал… тихий.

Потом волки начали на нас наступать. Окружили и давай… перебежками с разных сторон.

Мда… Нервно стало.

Тут пришёл Курт и сказал «гав». И они передумали.

В темноте, на морозе кантовать этих… одубевших. Но у нас нынче материально-техническое положение такое… Любой тряпочке рады будут. Которую приходиться снимать с этого… свежемороженного мяса.

У одного из покойников в сумке нашёл… пеммикан? — Не, откуда здесь измельченное сушеное мясо бизона с ягодами? Просто полоски чего-то очень вяленого. Вкусно. Хоть и не бизон. Никогда не пробовал, но — не… Ну вот, пожевали и продолжим. Снимем с этого «небизона» подштанники, отрежем ухо и… Я уже поел, теперь пусть его волки кушают.

Волки, куда лучше нас находили спрятавшихся, ещё живых и уже мёртвых, «унжамерен». Кто-то успел убежать под правый берег, где стеной у обрыва лежал снег, кто-то забрался в редкие намёты на самом льду. Бесцельно, как казалось, бродивший по снежной равнине «серый хозяин», вдруг зарывался в снег, через мгновения к нему кидались ещё 3–4 зверя. Рычали, выкидывали снег, схватывались между собой… Потом кто-то из них уволакивал в сторону человеческую руку или ногу. С какими-то волочащимися по снегу… ошмётками? Нитками? И жадно грыз на льду. Рыча и клацая зубами на каждого пробегавшего мимо сотоварища.

Я уже совсем замучился, уже собирался бросить всё это… занятие, как вдруг, с правого берега, смутно темнея на белом снегу в наступившей темноте, выкатилась коротенькая цепочка лыжников.

Был очень неприятный момент… Когда я, с перепугу, судорожно пытался найти в пустом колчане хоть одну стрелу. Но тут передний, здоровущий даже в темноте, крикнул знакомым голосом:

— Ты… эта… ну… Здрав будь. Воевода.

Могута. Уф-ф. Как-то даже и не холодно совсем стало.

Вынимать из моего главного охотника новости — занятие специфическое. Но — вытащил. Как при аборте — кусками.

Смысл простой: вскоре после моего ухода, к Кудыкиной горе вышли 6 воинов «унжамерен». Потыкались вокруг частокола, послушали ругательства на марийском, русском и эрзянском. Покидали издалека стрелы. Полезли на гору к вышке — их там ждали. Шуганули. Поскольку вышка работала — все подробности оперативной обстановки сразу становились всем известны. Такой вариант «войны он-лайн», только по оптическому телеграфу.

Через час прибежал Чарджи с гриднями и поубивал всех находников. Потом и Могута подтянулся. Чарджи велел ему посмотреть сожжённую вышку. На предмет возможных остатков вражеского отряда. Да глянуть, на всякий случай, вдоль Волги.

Забавно, но никаких желаний помочь своему господину и сюзерену в тяжком и опасном ратном труде — озвучено не было. В чём Могута, совершенно не стесняясь, и признался:

— Тебе помогать? А надо? Мы ж знаем, что ты их поубиваешь. Ну. Вона скока набил. А нам ты другое велел: посты держать, лес смотреть… А чо? Чёт… не?

Их безусловная вера в мою победоносность… радует, конечно. Но так же и поморозиться можно!

Ребята Могуты запалили «правильный» костёр в промоине на берегу, куда оттащили совершенно сомлевшего, замёрзшего Салмана. Сухан тоже, по моей команде, сразу расслабился и захрапел. Могута со своими подручными продолжили разделывать мороженные трупы и стаскивать барахло. А я подводил итоги.

У нас было 90 стрел. Мы их все выпустили. Примерно треть — вырезали и пустили повторно. Снова вырезали. С десяток гожих осталось. Остальные… или раненый её ломает, или её не вытащить, или в совершенно неприличное состояние приходит наконечники или оперения. Треть пущенных стрел попадают в кости. Хотя у меня наконечники стальные, кованные, но всё равно.

80 стрел — наши потери.

У противника… Судя по отрезанным ушам — 68 покойников. Странно, мне казалось — противников больше было. А, понял. Нескольких мы просто не нашли. Штук 5–6. С десятка полтора — успели уйти с поля до нашего с Суханом выхода им в тыл. Это, вероятно, те, кто успел получить серьёзные ранения в самом начале. И — «сопровождающие их лица». В тот момент все были полны энтузиазма, с лёгкими ранами — остались в строю.

Догонять? Нет сил, риски… Поздно, не будем. А вот послание надо отправить.

— Сухан, ты спишь?

Идиотский вопрос. Кажется, существует только один ответ: «Нет».

«Зомби» открывает один глаз и молча смотрит на меня.

— Нужен живой, сильный, безрукий пленник.

О! Кажется я своего зомбяку озаботил. Пленных после Салмана оставалось пятеро. Но трое уже… Из живых — один постарше, другой молодой. Оба, судя по одежде — не из простых. Паники в глазах нет ни у одного. Которого?

— Молодого. Руки сжечь. Особенно — пальцы.

Сухан перекатывает выбранный экземпляр на бок, втыкает его головой в снег, прижимая связанные за локти за спиной руки, впихивает кисти страдальца в огонь. Короткий взвизг. И — тишина. Прерываемая только треском огня и скрипом зубов.

«Белый индеец». Воин не должен показывать своего страха, своей боли. Нельзя дать врагу возможности лишний раз почувствовать своё превосходство.

Мне нравится такой обычай. Когда вопят, орут… давит на уши. Раздражает. Молчки — комфортнее. А о своём превосходстве… Я и так знаю. Зачем его чувствовать? Тем более — «лишний раз».

Могута приличный костерок построил. С горящими брёвнами под снеговой стеной. Жар огня отражается снегом, тепло — хоть раздевайся. Смолистая сосна хорошо горит, вот в её пламени и горят руки «унжамерен».

Сухан резко переворачивает парня от костра на спину, в снег. Волосы уже пыхнули, одежда на спине, рукава уже занялись.

Живой? — Живой.

Развязываем руки. Держит в растопырку, старясь ни к чему не прикоснуться. Как крылышки у бегущего пингвина. Ставим на лыжи. У парня плотно сжатые глаза, из которых текут слёзы. И сжатые зубы. Из которых чуть слышен вой и скрип. Надеваю ожерелья. Фирменный знак — уши мёртвых врагов. Уши, которые не услышали главную здешнюю новость: на Стрелку пришёл «Зверь Лютый».

— Эта… ну… не дойдёт.

— Почему, Могута?

— Ну… тама… волки… вот.

На просторе реки видна группа наших людей с факелами. И непрерывное движение серых теней, жёлтых глаз, рычание и урчание. Кажется, шевелится серым вся ледяная равнина реки. Сколько же их сюда собралось?! Наших они пока не трогают. Факела, оружие, голоса, движение… И к месту нашего костра близко не подходят — возле входа в промоину сидит Курт. Ага…

— Курт, ко мне. Пометь его. Факеншит! Ты что, не понял? Помочись на него. Курт, ты временами такой умный. А временами такой глупый. Делай как я.

Гонца сшибают на снег. Я, личным примером, показываю князь-волку, как нужно ставить пахучую метку. Курт присоединяется — отмечает сапоги, штаны, подол армяка и лыжи. Очень экономно.

Вообще-то это разметка территории. Курт так всю Стрелку по кругу отметил, лесные волки внутрь не заходят. А как они будут реагировать на движущийся объект? Вот и проверим.

Выводим гонца на лёд, доводим до многострадальной лыжни. Лёгкий толчок в спину. Иди, бедолага, доноси мою «не-благую» весть до своих соплеменников.

Парень неуклюже, по-пингвиньи пытается двигаться. Сколько видно — волки подходят к нему шагов на 5–7 и резко отскакивают. Будто натолкнувшись на стену. Может, и дойдёт.

«Бои по правилам», конвенции, «кодексы чести» — очень полезно. Ибо позволяет уменьшить смертность среди противоборствующих сторон. Сужают поле противостояния. В географии, во времени, в технологии и тактике. Папская анафема лучникам, «в нашей местности не воюют в пятницу, субботу и воскресенье», не бомбить «Красный крест»…

Если «стороны» в состоянии договориться, если они хоть чуть-чуть доверяют друг другу, если у них есть какие-то общие «границы допустимого». Религиозные, идеологические войны, как и этнические, национальные — размазывают «стенки коридоров».

В войнах с племенами-язычниками эти границы стираются.

«Конвенции» — соглашения между равными. Самоназвание большинства племён — «человек». «Настоящий», «могучий», «красивый»… Остальные — не-люди, не-равные. Унтерменш. «Тейповое мышление».

Я играю по правилам, которые приняты в «достопочтенном племенном обществе» — «равных» мне здесь нет. Это их мнение, и я с ним согласен.

Ещё я согласен с Чингисханом: «Недостаточно, чтобы я победил. Другие должны быть повергнуты».

Уточню: «повергнуты» так, чтобы мне никогда больше не пришлось их «побеждать».

Инстинктивный военный романтизм, как и инстинктивный гуманизм и общечеловечность приходилось выдавливать из себя по капле. У кого какие прыщи — не всем же быть Чеховыми! Выдавливать в угоду функциональности. Эффективности, оптимальности. По критериям соответствия поставленным целям — самосохранения, само-процветания, «белоизбанутости всея Руси»… Всё более становиться «Зверем Лютым». Чтобы в болотах и дебрях окружающей части мира выживало чуть больше маленьких голеньких страшненьких пищащих… детёнышей здешних обезьян.

— Если ты надеешься получить за меня богатый выкуп — ты ошибся.

Во как! Наш последний пленник излагает вполне связно.

— Откуда такое хорошее знание русской речи?

— Так… я и есть русский. Отец с Долгоруким на булгар ходил. После — на Унже осел. Женился там. Мать… её предки с под-Ростова ушли, Христа не приняли. Род мой невелик, небогат. Много за меня не дадут.

— И не надо. Я не торгую людьми. Тебя звать-то как?

— Зачем тебе? Убивать безымянного легче.

— Ха. Твоя забота о лёгкости для меня… Забавно. Я не ищу лёгких путей. И не люблю убивать. Имя?

— Страхил. Кличут меня так.

— Ну и имена у вас! Нелюдские какие-то. А «страхоморда» нету?

— У нас-то как раз — людские! Мы на человека глядим, чтобы имя ему дать. А вы — в книгу. Потому и имена у вас… корявые, книжные.

— Язычник, значит. Велесу поклоняешься или Перуну?

— То не твоя забота. Не Христу и не Аллаху.

— Как посмотреть. И с велесоидами, и перунистами я прежде уживался. Хаживали такие… молодцы под моей рукой.

— Лжа! Кто от волхвов истину воспринял — никогда…! Айкх!

Пришлось потянуться и сдёрнуть. Сдёрнуть с лапника, на котором он лежал, сунуть мужика головой в костёр. И сразу — назад, в снег. Ресницы и брови — в костре остались, бороду чуток припалило. А так… порозовел.

— Запомни на будущее. Короткое оно у тебя будет или длинное — не знаю. Но в мозгу заруби накрепко: я никогда не лгу. Всякое моё слово — правда еси. Может статься, что ты её не понял, додумал про себя неправильно, недослышал. Но лжи из уст моих — не бывает никогда.

Ещё одно «давно повешенное на стенку ружьё». Точнее — целый «арсенал». Я бы не понял, даже не попытался понять, общаться, перетянуть на свою сторону Страхила, если бы не мой конфликт с «Велесовой голядью» в Рябиновке, если бы не опыт общения с Фангом и его воспитанниками. И, конечно, контакта бы не получилось, если бы не «живое произведение искусства волхвов» — Сухан. Костяной палец с его душой на моей шее. Рядом с православным крестом. Это сбивало с толку, заставляло думать, пытаться понять, сомневаться… Православная община, управляемая господином «гонца волхвов в трёх мирах»… И господином лесного чудовища, «медвежьего погубителя — князь-волка»… Несовместимые, по его глубокому убеждению, вещи, сосуществовали вокруг меня.

Это отнюдь не обеспечивало дружественности, подчинения. Всего лишь выбивало из состояния готовности к мучительной смерти у пыточного столба, состояния «белый индеец». Но и это — уже много. Ибо в образовавшуюся от недоумения трещинку скорлупы «готов к смерти» просачивалась надежда на жизнь. А это уже ниточка, дёргая за которую человеком можно управлять.

Ещё затемно, нагрузившись едва подъёмными тюками трофеев, двинулись в обратный путь. Когда сюда бежал — так легко было, быстро. А назад… топаем и топаем. Хорошо, что с вышки нас загодя углядели — выслали мужичков на подмогу. Естественно, куча ахов, охов, восторгов…

Честно? — Приятно. Очень. Но хвастаться… И без меня есть кому. Наш квартет… я в нём — самый разговорчивый. А вот ребята Могуты… хоть лесовики и видели только результат, а такие сказки сказывают…

— Ну, как ты?

— Спасибо, Ивашка, нормально.

— Ворогов-то много было?

— Да с сотню.

— И что ж, ты всех побил?

— Не, десятка с полтора убежали. Парку подкинь. По чуть-чуть, на донышке. И ещё чуток. Чтобы та льдинка растопилася. Которая у меня в самой середке. Ох, хорошо-то как! Веничком да с морозца…

Вечером я собрал своих «воинских начальников» — от Ивашки до Ольбега с Алу. Подробно, на столе показал ход боя, объяснил наиболее важные особенности, обозначил возможные проколы в применённом тактическом решении.

Нужно проговорить, сформулировать в коротких, запоминающихся фразах ключевые позиции. «Распространение передового опыта». Чтобы при случае смогли применить. И наоборот: чтобы в другой, существенно отличающейся ситуации, не повторять неуместно «победоносный приём», рискуя поражением.

— Превосходство в вооружении — дальнобойные луки. И высокий уровень навыка в их использовании. В настильном бое, в навесном бое, в скоростной упаковке-распаковке. Любим, слышишь? Скорость-точность — не только в самой стрельбе. Стрелок, который лук из тула вытаскивал да зацепился — и сам покойник, и товарищам — смерть.

На соревнованиях, хоть — Олимпийских, хоть — «робингудовских» этому не учат. Навык быстро надеть тетиву — вне обязательной школы лучников 21 века.

Есть знаменитая греческая ваза с серией картинок натягивания царского лука скифами — претендентами на престол. Один из участников не удержал лук и повредил им ногу. Но и в древнем глиняном «комиксе», и в самом мифе речь идёт о физической силе: сможешь согнуть лук или нет — не о скорости исполнения упражнения.

Для моих луков проблемы — быстро надеть тетиву — нет. Можно сделать всё заблаговременно. Но время перевода оружия из походного состояния в боевое — остаётся критичным. Как для пушек или ракетных установок. По сути: элемент боевой работы 21 века, типа — «время развёртывания Тополя», творчески переработанный, применяется в тактике стрелкового средневекового подразделения.

— Стрельба как рядом стрелков, что везде и постоянно, что мы много раз на учениях отрабатывали, так и через голову. Колонна стрелков — такого здесь не знают.

Этого нет ни в линейных построениях 18 века, ни в колоннах 19-го, ни в цепях 20-го. Вообще — неприменимо для стрелков со стволом. Потому что у пули — настильная траектория. А вот у лука… Может быть настильная, как у пушки, или навесная, как у мортиры. Что позволяет применять артиллерийские идеи для индивидуального стрелка с метательным оружием.

В бою стрелки «унжамерен» так и не смогли нормально стрелять из «закрытых позиций».

«Стрелок должен видеть цель» — это вбивается постоянно и повсеместно. Хотя бы — часть цели. Именно так работает охотник.

«Послушай, Ункас, — продолжал разведчик, понизив свой голос до шепота и смеясь беззвучным смехом человека, привыкшего к осторожности, — я готов прозакладывать три совка пороха против одного фунта табака, что попаду ему между глаз, и ближе к правому, чем к левому.

— Не может быть! — ответил молодой индеец и с юношеской пылкостью вскочил с места. — Ведь над кустами видны только его рога, даже только их кончики.

— Он — мальчик, — усмехнувшись, сказал Соколиный Глаз, обращаясь к старому индейцу. — Он думает, что, видя часть животного, охотник не в силах сказать, где должно быть все его тело».

Здесь — «не мальчики». Они в «силах сказать, где находится тело животного», если видят его часть. Но стрела — не пуля. Лучник на охоте не будет стрелять, если между ним и целью есть препятствия, даже — просто листья. Пустить стрелу в оленя, не видя его — потерять возможную добычу.

На войне аксиома — «видеть цель» — ерунда. Просто нужно дополнительное обучение. Хорошо бы — «корректировщик огня», и навык взаимодействия между ним и самим стрелком.

* * *

Летом 1914 года германские командиры с ужасом обнаружили, что русская полевая артиллерия вполне владеет умением вести точный огонь с закрытых и полузакрытых позиций. А германская — нет. Потом, правда — и немцы научились.

Сходно пускали стрелы нормандские стрелки при Гастингсе. Хотя там несколько другая ситуация — не чисто полевое манёвренное сражение, стрелки били через «стену щитов» по частично видимой, плотно построенной и неподвижной пехоте саксов.

Именно от стрелы в глаз погиб Гарольд — последний сакский король Англии. Как чуть раньше, тоже стрелой, в шею, был убит его противник — последний викинг Харальд.

«Мортирный огонь».

Так, тяжёлыми мортирами, долбили союзники оборону Севастополя в Крымскую войну.

«Английские батареи на Зеленой Горе были построены в расстоянии 1200–1300 метров от 3-го бастиона… было построено 8 батарей, вооруженных 63 пушками и 10 мортирами большого калибра (от 24-фунтовых до 68-фунтовых)».

Именно мортиры наносили наибольший ущерб укреплениям и гарнизону.

У меня нет таких инструментов, однако некоторые их свойства я нахожу в луках. И обращаю на это внимание.

Такой стрельбе не учат в спортивных секциях стрелков из лука в 21 веке, для этого упражнения нет разработанных инструкций и методичек. Но оно есть здесь. И я совмещаю приём из «здесь» с приёмами несуществующих мортир 16–19 веков и моими «блочниками» из последней трети 20-го.

* * *

— Отход «перекатами» со стрельбой. Часть бойцов оказывается на линии стрельбы. Работать чётче — по расстояниям, моментам начала и окончания движения. Выбор секторов обстрела. Взаимопонимание. Условные знаки, жесты. Так — упал, так — ушёл в сторону. Думайте. Суетни не допускать. Засуетился, занервничал, споткнулся, упал… Время упустил. На передней позиции — покойники. Это ясно?

Мне бы это в терминах электротехники… Фаза, синхронность, частота переключения, минимальная гарантированная мощность выходного каскада… Слов не хватает.

— При движении, хоть своём, хоть противника — постоянное внимание прицелу. Смотрите: в навесном бое прицел не работает вообще. В настильном — дистанция меняется постоянно. Не на лугу по щитам лупим. Или — переставлять прицел. Вот таким движением. Раз-два-три. Быстро. Но и этого времени нет. Враг не даёт. Стрелок сам должен понимать, целить не по прицелу, а по прицелу с изменением.

Понятий — «под обрез», «в яблочко» — здесь нет. Да и не много от них пользы. Слов «динамическая корректировка» — нет. А нужда такая есть. Тот самый «глазомер», о котором Суворов говорил — «быстрота, глазомер, натиск».

Нужно вводить группу новых упражнений для стрелков. Форсируя не только движение цели по фронту — это-то мы много раз делали. «Бегущий кабан» всех заколебал:

«Мишень показывается из-за укрытия и попеременно справа налево и слева направо проходит открытое пространство».

Нужно движение мишени по глубине. И непрерывное движение самого стрелка. Выходя… вот же блин!.. к аналогам «стрельбы по-македонски». Не — конный с седла, а пехтура… И к аналогам тачанки. Стрельба с движущегося экипажа — саней, телеги…

Фигня? — Надо смотреть. Робин Гуд как-то кричал рыбакам, когда они с пиратами столкнулись: «Скорее к мачте привязывай меня!». Сходно функционировали и древние цари, метавшие копья со своих колесниц.

— Превосходство в снаряжении. Не в воинских штучках — в мирных. Беговые лыжи с палками. Отсюда — скорость. Мы победили, потому что быстро убегали. Запомнили? Быстро сдрыснуть — смерть врагу.

Да, это открытие. Использование тактики конных кочевников без коней — на лыжах. Ни про один такой лыжный бой — не слышал. Лыжники в Великую Отечественную, как и конница — средство быстрой доставки «живой силы» к полю боя. Дальше — залегли, окопались и по пехотному. А мы весь бой провели на этих… досках.

— Никаких — «ни шагу назад!», никаких — «умрём, но не отступим!». Вообще: никаких «умрём». Только — «убьём». Чёткое понимание свойств местности. Беговые лыжи на слегка заснеженном льду реки, на твёрдом, «сдутом» насте — работают. Ни обычная пехота, ни конница — вот в этих конкретно условиях! — так свободно двигаться не может. Но! Было бы снега на аршин больше — лесовики на своих лыжах ходили бы быстрее нас. Было бы места меньше, меньше полверсты в глубину — нас бы побили. Запомните: победа — превосходство в скорости. Ещё запомните: скорость требует пространства.

Это я очень чётко себе сформулировал после речного боя с ушкуйниками. Когда они нам Волжский простор перекрыли.

На суше… Можно «раскрутиться» и в малом пространстве. Тот же «маятник», «зигзаг»… Но это уже бой одиночки, не подразделения. Существенно более высокие риски. И — потери.

— Засадный полк — не новость. Хитрость… засада на пустом месте. Они все видели эти сугробы, они мимо сходных уже проезжали. «Глаз замылился». И обязательно — поддержка засады с фронта.

В битве при Иссе Дарий использовал против Александра Македонского отряды персидской молодёжи, обученной и вооружённой по греческому образцу. Битва происходила в гористой местности, отряды были удачно размещены в засаде за флангом македонской армии. Но атаковали преждевременно. Греки спокойно перебили «засадников», потом занялись остальными. В последующей толкучке погибло больше персов, чем в самом бое.

— Эх, меня там не было! Я бы им так дал…

— Ольбег, чтобы ты там делал? На лыжах ты бегаешь плохо, лук тянешь — слабовато. Вырастишь… посмотрим.

— А я… я бы… вместо Курта! Да! Я бы был «Засадный полк». Я бы там вскочил и… и стрелами! В их поганские спины! Та-та-та!

Чарджи и Ивашко просто пропускают детский лепет мимо ушей. Николай с Терентием насчёт воинских дел… Суть уловили и ладно. А вот то, что Алу смотрит с горящими глазами… и Любим слушает Ольбега внимательно… Надо исправлять.

— Назови функции «засадного полка». Что он должен сделать?

— Ну… эта… Ударить! В спину!

— В «Писании» говорится о людях, которые «слышат, но не разумеют». Ты — следующая стадия. Ты — сам говоришь. Но слов своих — не разумеешь. Наш язык точен. Стрелок пускает стрелу. А не наносит удар. Любим, ты меня слышишь? Дело стрелков — истомить врага, нанести ему урон, выбить начальных людей, расстроить строй… Не — «нанести удар».

Внимательно осматриваю молодёжь. И не только: Салман слушает так напряжённо, что и рот раскрыл. Новое для него? — Наверно: он боец, телохранитель, мечник. Не командир.

— В битвах древних времён и нынешних — нет засадных полков, составленных из стрелков. Есть засады. Со стрелками. Но всегда — смешанные. Так постоянно дерутся всякие шиши лесные. Завалили дорогу деревом, дождались проезжего обоза, пустили разом стрелы, кинули луки, полезли биться-резаться. А засадных полков таких — нет. Потому что, как ты верно сказал, нужен удар.

Совсем племяш мой смутился. Красный весь. Оттого, что я его дурость на люди вытащил. Ничего, лучше пусть от стыда кровью наливается, чем от вражеского меча — проливает.

— Ну, а если бы. Взял бы ты, Воевода, ещё пару-тройку стрелков, да посадил бы их в тот сугроб…

Не дошло. Даже до Любима. Ему кажется, что такими хорошими луками, такими стрелками, как у него — можно любую боевую задачу решить. Да. Можно. Если знать и уметь. Не только как стрелы пускать, а как задачи решать.

— Если бы у меня было больше стрелков, то я и бой строил бы иначе. До того сугроба добралось врагов… Половина. Было бы у меня стрелков вдвое — мы бы ворогов до того сугроба и не допустили — положили бы раньше.

— Ну, а если — один? Вот такой, как Ольбег.

«Такой» — в смысле, малолетний, не вполне бегающий, не вполне стреляющий, мечами — не вполне владеющий. Пол-бойца.

— Давай по шагам. Вот мы мимо сугроба проскочили, вот «унжамерен» за нами пробежали, вот Ольбег из сугроба выбрался и… и чего сделал?

— Я… Я… Я стрелу пустил! Прямо в них! И убил! Самого главного!

— Верю. Дальше что? У «унжамерен» — строя нет. Распадаться — нечему. Единоначалия — нет. Самых главных у них — каждый третий-пятый. Человека с луком они не боятся — сами такие. Обернулись, посмотрели на тебя, влупили пяток-другой стрел. И дальше побежали. А ты истыканный в сугробе лежать остался. Как ёжик дохлый.

Ольбег, кажется, живо представил картинку. Как из него вражеские стрелы торчат. И побледнел.

— Ты не один такой. Вон Илья Муромец. Он любого зашибёт-располовинит. Силищи в нём… ни у кого столько нет. Одна беда — бегает медленно. Вот представь, сидит Илья в сугробе. Как ты. Точно также — выскочил, «аля-улю» и помахивая своим двуручником на «ужамерен». Что будет? А то же самое. Или они сразу его стрелами да копьями истыкают, пока он те десять-двадцать шагов до ворогов добежит, или расскочат в стороны и в круг станут. Половина — меня гоняет, другая — Илью роняет. В кругу, в чистом поле, тыкая да рубя со спины, они его завалят. Снова: они русских витязей видели, мужик с мечом — им не страшен.

Илья кривовато хмыкнул. Тоже — представил. Если толпа сразу не разбегается в панике — именно в панике, иначе отбегут и с разных сторон закидают, то нужно спешно прорываться. Или надеяться. На Богородицу и помощь товарищей. Илья — не мальчик, ему храбростью хвастать… Он в такой ситуации побежит без раздумий. Одна беда — бегает он плохо. Поэтому в такие ситуации… лучше не попадаться.

— Курт сделал тоже самое. Только лучше. Быстрее, тише. Догнал супостатов молча и быстро, попав в круг двигался быстрее. И пугал их своим видом. Он сделал главную функцию «засадного полка» — нанёс удар в спину. Удар — не выстрел. И продержался те полминуты, которые мы их, отвернувшихся, расстреливали. «Продержался» — на своей скорости и их страхе. Снова повторю: не стрела, даже — не удар. Испуг, смятение — вот главное оружие «засадного полка». Не можешь испугать — лучше не вылезай.

Хватит о победе. Какие мы хорошие — пускай другие рассказывают. Наше дело: «работа над ошибками».

— Мой явный прокол: отрыв от остальных, потеря связи с другими группами. Как следствие: отказ от преследования — слишком много живых унжамерен оставалось на поле боя. Пришлось возвращаться. Второе… Это счастье, что Чарджи послал Могуту к сожжённой вышке. А Могута вышел к реке. Иначе бы мы там сдохли. Просто от холода и усталости. Ещё: при действиях малой группой уже после боя возникают две опасности — множество пленных и множество волков.

Особенность средневековых армий — за ними постоянно следуют стаи падальщиков. В «Слове о полку…»:

После боя они представляют опасность и для победителей. Волкам всё едино — под каким стягом ты в бой пошёл. Кому — «поле русской славы боевой», кому — «банкет накрытый». Съесть тебя можно? — Съедят.

«Стон и скрежет в сумраке ночном…». А также — скрип, хруст, чавканье. Дикие вопли и затихающие крики: «Помогите!». Как-то мои коллеги-попандопулы об этом… А вот Джон Рид, когда революционные солдаты в 17-ом собрались его расстрелять, обратил внимание на группу волков, раздирающих несколько, лежавших в канаве неподалёку, тел в русских шинелях.

Тема: «что делать с пленными» — в средневековье постоянно. Русский полон Батыя, порубленный на льду Селигера, Тамерлан под Дели, перебивший сто тысяч пленных… Из относительно свежего и местного: избиение Волынским князем Изей Блескучим пленных галичан после битвы под Теребовлей. Это — элемент здешней жизни. Надлежит быть готовым к реализации. Адекватным местным условиям.

— Вывод… собственно боевую группу следует усилить связистами и трофейщиками. Или изначально отказываться от полона и хабара. При разумном подходе мы могли бы взять десятка два-три здоровых полонян. Это закрыло бы, например, наши проблемы с водой.

Топить снег на воду — слишком энергоёмко. Да и результат… грязный. Таскать воду с реки — трудоёмко. Был бы лишний десяток придурков-полонян… А так… корячимся.

— Э-эх… Как жаль, что меня там не было!

— Будешь, Ольбег. Хотя и не там, и не сразу. Если вопросов ко мне нет, то их есть у меня. Паймет, эти люди вышли в бой из твоего селения. Те, кто сбежал… И двое моих ребят-связистов, которых они захватили — наверняка там. Как добраться до твоего селища?

Ответ очевиден: по льду рек. Сперва на юг, вёрст 30 по Волге, потом вёрст 10 на север по Ватоме.

Всё понятно? Если дорога сначала идёт в одну сторону, потом — обратно, то географическое расстояние между конечными точками меньше суммарного. Ватома здесь течёт довольно параллельно Волге. На реках нас наверняка будут ждать. А вот напрямки… через заметённые леса и замёрзшие болота…

Тут никакой попадизм не поможет, ни «после-знание», ни высшее образование, ни среднее соображение. Никакой айфон с хоть какой когда-то скаченной «базой знаний всего».

Тут нужно чётко знать конкретное описание дорожных примет. «От сгоревшей сосны до раздвоенной берёзы, потом на пригорок и влево на здоровенную ель…». Мини-рельеф и его актуальное состояние, включая высоту снежного покрова и интенсивность родников в болотах.

Что порадовало: никто даже не заикнулся в смысле «а нафига оно нам надо?». Типа: а они, может не придут? А чего туда лезть? Бог не выдаст, свинья не съест, авось обойдётся, сами уйдут…

Радует, что необходимость неотвратимости наказания не подвергается сомнению.

Военный совет заседал ещё часа два. Определились, спланировали, но…

«Человек предполагает, а ГБ располагает» — старинная русская мудрость.

Ночью потеплело, и пошёл снег. Когда утром ко мне в балаган всунулись Ольбег и Алу в полном боевом снаряжении, пришлось спросить:

— В чём разница? Между тем, что нонече, и тем, что давеча?

Ольбег обиженно засопел, а Алу, тяжко вздохнув, сформулировал:

— Снег. Рыхлый. Не побегаешь.

— А вот если мы…

— Ольбег, не придумывай приключений. На наши задницы. Задание. Двум сильно жаждущим. Все трофейные лыжи перебрать, собрать гожие, привести в порядок. По готовности — доложить Чарджи. Бегом.

Снег шёл три дня. Навалило…! Под свесы крыш.

Хорошо, что Стрелка — высокое место. Всякий ветерок поднимает столбы снежинок. И тащит такое «белое торнадо» до ближайшего обрыва. Потом «торнадами» мои трудники с лопатами поработали. «Полчище» должно быть чистым, мне тут сугробов с тропинками между ними — ненадобно. И во всех дворах, во всех закоулках… Кто не может снег лопатой убирать — научится кирпичи на творильной доске сотворять. Кому-то что-то непонятно?

Ещё через пару дней мы выдвинулись.

Довольно большая компания собралась: моя «абортоидная» команда, Чарджи с половиной гридней, Паймет с парой своих, Гладыш, Илья Муромец… даже Николай с помощниками:

— Мне, Ваня, пора молодёжь учить. Они ж даже упаковать хабар не умеют! А уж снять аккуратненько, разложить, оценить… Вот, трёх оболтусов взял. Может, хучь один гожий вырастет.

У молодёжи — глаза горят. Ура! На войну взяли!

Десять вёрст сквозь сугробы и болота… пропотели и поуспокоились. А как переночевали в лесу, под страшные сказки про волков-людоедов…

— А ты шо?! Ты не знал?! Так Воевода со всех здешних лесов самых злых волков собрал! Волшбой приманил! Вот те хрест! Особенно человечьим мясом откармливает! Чтобы они, стал быть, никого к Всеволожску не пускали. У нас-то, сам же видал — нету возле Стрелки. А тама! Тыщи собралися! Человечинкой балуются. Теперь по округе пойдут — сходный вкус искать. Ты смотри — от костра ни на шаг. А то сзади за загривок — хвать! И в лес…

Вообще-то, реальная проблема. Такое здесь бывает. Через месяц-другой волки в лесу оголодают — могут случаться… случаи.

 

Глава 386

С утра, только светать начало, вышли на берег этой Ватомы. Как всегда — ну «Русь Святая» же! — ни одного указателя. А зачем? — Доброго человека Господь и так доведёт.

Я, в принципе — не против. Просто ГБ в роли ГПС-навигатора… Типа: у нас на Руси гвозди — только микроскопами забивают. Электронными.

— Ну что, Паймет, где твоё селище?

Мужик палец поднял и… и замер. Смотрю я вдоль его пальца, а там… Там клуб дыма из-за леса выскочил. За ним следом — струйка, вторая, третья… Уже столбом повалило…

— Стоять!

Паймет, сбитый с ног, подвывает, пытается в ту сторону ползти, слёзы у мужика потекли, пальцем туда тычит.

— Говорит: его селение горит, дом его.

— Правильно говорит. Почему горит?

— Дык, известно почему: находники жгут.

— Илья, а дальше? Следующую мысль ты подумать не можешь?

— А чегось тут думати? Раз жгут, значит — уходят.

— А куда?

— Дык… выходит сюда.

— А дальше?

— Да что ты меня как дитё несмышлёное! Дальше — встречать надо!

Всё верно: на второй-третий день в свежевыпавшем снеге начинаются процессы кристаллизации, кристаллы растут, связность массы снега увеличивается, снег оседает, уменьшается в объёме, в рыхлости. В горах — снижается опасность схода лавин, на равнинах — улучшаются условия движения транспорта. Чем чудаки и собираются воспользоваться.

Часа через два на реке появляется караван. Десяток «унжамерен» на лыжах, пяток волокуш с лошадьми, десяток пленников, связанных в гирлянду.

Тут и боя-то не было. Стрелки дали залп. Один. Салман зарубил чудака с копьём. Одного. Илья долбанул придурка по голове булавой. Один раз. У волокуш были… это называется не возница, а вожатый — рядом с лошадьми идут, за повод тянут. В экипажах нашлось с десяток раненых. Всё это… дорезали, ободрали и… как же правильно сказать-то? — Обезушили?

Выдвинулись к селению «лосей». Ну какой может быть нормальный пожар после снегопада?! Так, сеновалы сгорели, кое-где крыши провалены, изба одна вся закопчённая стоит…

— Э… Воевода, Паймет говорит — они завтра сюда вернутся, всё исправят, всё сделают.

— Нет. Вы будете жить там, так и столько — как я скажу. Вы приняли присягу и исполните по слову моему. Изменников я… наказываю.

«Лоси» были очень удивлены и обижены. Вот же! Родная земля, родная деревня! Врагов прогнали — можно же вернуться! Всего-то пара недель прошло!

Нет. У моих людей нет иной родной земли, кроме той, которую я им дал. Нету вотчин-дедовин, нету родовых, «испокон веку…», «с отцов-прадедов…».

У вас нет иной родины, чем та, которую дал вам я. А сюда заселю какую-нибудь другую «сволочь» из моих новосёлов.

Об этом рассказывать… несвоевременно. А вот уговориться с родом «лося» о добровольной передаче всех их земель мне — уместно. И чуть подсластить пилюлю предводителю:

— Паймет, коли вы отдались в волю мою, то и всё ваше — моё. Вы отдали мне эту землю. Я отстрою ваше селище. Лучше прежнего. Но не сейчас. А тебя, или кто из вас лучше других на тиуна выучится — сюда головой поставлю.

Яркая «морковка» для усиления мотивации в обучении.

Что я, между делом, нарушил общераспространённое правило: «Раб — принадлежит хозяину, имущество раба — ему самому» — моя проблема. Разве я обещал кому-то, что буду следовать «общепринятым правилам»? Чужие законы мне неинтересны. На Стрелке один закон — мой.

Что, девочка, скучно? Сквозь снега лезли, в сугробах барахтались, в лесах блуждали… Разок стрельнули-стукнули… Ни геройства яркого, ни страстей смертных. Всей прибыли: пяток заморенных лошадок, парочка моих замордованных связистов да заснеженное пепелище.

Мелочь мелкая, неинтересная.

Так ведь и ключик куда как меньше запоров, им отпираемых, теремов, теми запорами сохраняемых.

Цепочка: Мадина-Гладыш-Паймет-«лоси»-«ледовое побоище»-Ватома оказалась последовательностью «ключей», которой я «открыл» этот народ. «Распахнул». Для мира, для «Святой Руси». Для «Зверя Лютого».

Ключики… они разные бывают. Вот, к примеру, есть у тебя… завязочка. От всей твоей одежды — весьма малый кусочек. А ежели я за неё потяну… Во-от, картинка совсем уж другая. Мне так — очень интересная. А вот ежели я тут… от тебя, от тела твоего, малый… чуть прикушу. Но-но! Не пугайся! Я своих не грызу — только покусываю. А теперь вот… тут. Уж и глазки закатилися у красавицы. А всего-то чуть пальчиком… одним… по ну совсем малой частичке… Ты уж и смотришь иначе, и дышишь по-иному, и сама вся… Мелочи мелкие… Однако же, в умелых-то руках…

* * *

В первой своей жизни я никогда не слыхал ни об «унжамерен», ни о Ватоме, ни о озере, через которое она протекает, ни о «лосях» и их селище. Да и вообще о мари — только мельком. Ну, есть такие люди. Живут себе, наравне с множеством других разных людей. Меня куда более интересовали преобразования форматов doc, docx, pdf или подробности протоколов http и https, асимметричное кодирование, игры с куками или, к примеру, устранение множественности текстовых редакторов в стандартных поставках линуксов.

Вообще, поиграть с оптимизацией операционных систем, повысить в разы «на ровном месте» эффективность общения компа с «облаком»…

Увы. Облака — здесь есть. А «облачных платформ» — нет. Машин нет никаких — ни виртуальных, ни реальных. Огромный массив профессиональных знаний и умений их применять, что собственно, и составляло немалую часть гордости и удовольствия «эксперта по сложным системам» — пришлось… Нет, не выкинуть, не забыть — засунуть в дальний чулан своей памяти.

Взамен: учиться, учиться и учиться.

Ленин?! Опять?! Да какой же ты умный! Вот же, факеншит, до комсомола ещё восемь веков, а применять уже пора!

* * *

Слава о моём «ледовом побоище» разнеслась по здешним лесам весьма широко.

И ничего не изменила:

— Ну, есть такой псих лысый, «Зверь Лютый», на Стрелке сидит, земельку там ковыряет, прохожих режет.

Наши соседи приобрели кое-какую опаску. И — наплевали:

— Нас это не касается, сюда лысый не придёт. Это пусть булгары да русские, кто по рекам караванами ходят, думают.

Даже и переход «лосей» в мои холопы особого впечатления не произвёл:

— Слышал? Лоси от унжамерен к Зверю Лютому убежали. Похолопились.

— Да ты что?! Жаль. Хороший род был. Не повезло. Бывает.

А вот мой поход на Ватому, два десятка убитых там находников, не на Волге, а внутри собственно марийских земель, добровольная передача мне исконно-посконного селения и родовых угодий…

Изменение прав собственности, не — набег, не — захват, но владение — законное! — частью земель этого народа, вводило меня в круг местных тиште.

Я уже говорил: отношение к земле, ощущение «правды» владения именно этим родом именно вот этим куском поверхности планеты, у мари отличается от существующего у славян, у «кочующих земледельцев». Можно сравнить, наверное, со сходным ощущением «своей земли» у аборигенов Австралии. Уже в 21 веке пересказ рассказов прабабушки, или тропинки, увиденные во сне, являются для австралийских судов основанием для решения о предоставлении родовым группам земельной собственности.

Мелочь мелкая. Как пара-тройка точек на теле девушки. И ведь никогда не знаешь — что именно сработает!

«Учиться, учиться и ещё раз — учиться…». И с правами собственности на землю — тоже.

Ещё я совершенно не понимаю, как распространяется информация в здешних лесах. Но процесс — происходит. И довольно быстро: через две недели на Кудыкину гору пришло посольство.

Вот только не надо представлять себе караваны верблюдов, колонны слонов, толпы наложниц и табуны скакунов! Не из Персии же! Трое дровней, трое возчиков, три деда-посла на вязанках шкурок пушных животных. Старейшины — «кугураки». Страх в глазах — как бы этот мутный плешивый не прирезал, хитрость — как бы этого плешивого нае… обмануть. И — покорность судьбе.

Мадина, которая успела пообщаться с этими… кугураками, тяжко вздыхая, объясняет:

— Унжамерен на них идёт. Резать будет.

Это — не новый заход. Вторгшихся в начале зимы отрядов унжамерен было несколько. Мелкие отряды — мари чуток пощипали, мы уничтожили один крупный. Слух о «ледовом побоище» разнёсся по лесам, и находники сдвинулись. Слились в одну толпу и покатились по Ветлуге вниз. Естественно, выжигая и вырезая всё на своём пути.

Дальше начинаются подробности:

— Находников много?

— Ай-ай, много-много! Тысячи!

Брехня. Тысячу воинов в лесных чащобах зимой не прокормить.

— А ваших много?

— Ой-ой! Мало-мало! Один ста, два ста, три ста…

Ну, предположим.

— Соседей звали?

— Да, да! Ай-ай! Юмалы на реке сидят, в лесу дрожат, воевать не хотят. Ой-ой. Совсем воинов нет. Беда.

«Юмалы» — северные тиште, которые по реке Юме живут.

— Горных звали? Эрзя что сказали?

— Говорят — «да», идти — нет. Ай, ай совсем плохо. Помогать надо, однако.

«Горные» — горные мари, «черемис», в отличие от Ветлужских — «луговых». Отношения между двумя ветвями этого племени… сложные.

* * *

В реальности последующей истории, в ходе многовекового противостояния Руси и Орды, потом — Казанского ханства, мари чаще поддерживали Москву, черемисы — Орду. Небольшая разница в географии, в образе жизни, чуть иной опыт и влияние религий, дали отдачу в ряде военных и политических эпизодах. Хотя, по сути — один народ.

Летописец, говоря о Бряхимовском походе Боголюбского, вскользь упоминает, что русские рати, кроме самого Бряхимова, сожгли ещё три булгарских города. Один из них — Усть-Ветлужское городище. Опорный пункт, торговый центр, форпост Волжских булгар в марийских землях.

Тамошние туземцы были с булгарами «вась-вась». За что и пострадали. Ну, кто сдуру не убежал. Пробулгарская верхушка там и погибла.

В РИ уничтожение этой части национальной элиты, в сочетании с угрозами, проистекающими от русских и мерских повольников, позволили лидерам другой, северо-западной части народа начать движение в сторону консолидации племён. Уже через несколько лет начнут основывать новые города, укреплять существующие селища.

А пока здесь остался… «второй эшелон».

С одной стороны, они знают, что «держать руку» богатого владыки — выгодно. И барахлишка подкинет, и воинов пришлёт. С другой стороны — своих связей в Булгарии у них нет: к «кормушке» их не допускали. Эмир, после нашего с ним «Меморандума» — своих людей в эти края не посылает. Обиделся он на лесовиков. За Бряхимовский разгром. Купцы булгарские, без государевой поддержки… не рискуют.

Местные вожди знают, что иноземцы — хорошо. Богато, выгодно, победоносно. Но с Востока получить помощь — не получается. А с Запада?

Был бы я «русский» — они ко мне бы не пришли. Враг, однозначно. Но «русские» — здесь не живут. Воюют, торгуют, проплывают… А мы — сели. Какое-то дикое странное племя, прозываются — род «Зверя Лютого». Каннибализмом — не занимаются, пожаров — не устраивают. Бьются — сильно.

Побили «уток». Больно, но без поедания живьём. Побили мещеру — так им и надо! Изменники! Князю Суздальскому продались! Похолопили «лосей». Но, ведь, спасли же от погибели неминучей! Вон, мужики знакомые. Без бород, правда, но с кем не бывает. «Снявши голову по волосам не плачут». А тут-то головы целы. Бороды-то вырастут…

Главное — этот сопляк лихо бьёт «унжамерен»! Пусть — и «наших» побьёт. А уж потом…

По сути — ничего нового.

Нужна воинская сила. Хорошо вооружённая, обученная, чужая. Так призывали кельты саксов в Британию, так приглашали Рюрика — в Новгород, Рогволда — в Полоцк, Тура — в Туров. Сходно набирал войско в Норвегии — Владимир Креститель, звал скандинавов Ярослав Мудрый. Уже и Александр Невский и его потомки, видя, что лучшее войско — монгольское, звали ордынцев на Русь решать военные задачи.

Не чисто русская проблема: китайская империя Мин пригласила к себе армию маньчжур, «северных стервятников», которые создали новую китайскую империю Цин.

Уже на исходе 18 века один из членов Директории говорил: «Франции нужна одна голова и одна шпага». В качестве «головы» он имел в виду себя, а на место «шпаги» прочил Наполеона Бонапарта.

* * *

Нужна ребятам «шпага»? — Будет. А почём?

Дедушки начали таскать шкуры пушных животных.

Та-ак… Вы когда-нибудь это нюхали? Нет, я понимаю, что видели — песец, чернобурка… а уж соболь-то!

Смотрятся здорово. Но я — про запах.

Лесовики проводят первичную обработку. Почему, собственно, булгары и хазары так упорно ставили сюда свои фактории: мех — великолепен! Но если его не выделать… Зиму он пролежит. К следующей — половину придётся выбросить.

Интересно, а с этими песцами-соболями мой «вечно трезвый» скорняк — справится? С бобром-то сумел. У бобра, как и у медведя, есть тонкости: обязательно, из-за толстой мездры, нужна срезка слоя кожевой ткани. Иначе шкура получится толстой и грубой.

Я смотрел, слушал, сдержанно хмыкал. Межплеменные средневековые дипломатические…

«„Да“ и „нет“ не говорить, черно-белого не брать. Что желаете купить?». - старинная русская народная игра.

Я пытался понять уровень… компетентности и ответственности этих седобородых посланников. С кем я вообще тут разговариваю?!

— Мадина, ты мне прямо скажи: они за базар отвечают? Э… если они пообещают — их не дезавуирует? Э… племя — не откажется?

Она сначала не могла понять вопроса, потом задёргалась.

— Не… ну… если… смотря про что.

Умница. Вот что значит — пообщаться со «Зверем Лютым»! Для нормальной женщины слово кугурака — закон. Дед сказал — истина в последней инстанции. Но «переходящее знамя несчастий и неприятностей» кое-чего в жизни уже повидала. Понимает уже возможность вариантов, думает чуть дальше.

— Так. Ясно. Переведи этим… мехоносам и шкуродралам. Вы хотите помощи. Моей помощи, моей дружиной, моими людьми, моим э… волшебством. Вы знаете, что я — «Зверь Лютый». Вы знаете, что я убил сто унжамерен на льду Волги. Сам-трет. Трое против ста. Никто в ваших селениях не может сделать такое. Я — могу. Вы знаете, что я истребил врагов на Ватоме. Что я взял себе род лося и их землю. Лоси умные — они пришли ко мне. Теперь у них нет опасности от врагов, у них нет опасности голода — у меня есть хлеб. Я дал им чистые тёплые жилища, я учу их грамоте. Никто в округе не может истребить ваших врагов, кроме меня. Никто не может дать вам столько, сколько я. Но и цена моей помощи — не такая, как у других.

Мадина, вздрагивая и оглядываясь то на меня, то на послов, старательно переводила. Замолкла. Ждёт продолжения. Дедушки кивали-кивали, совсем головы повесили. Наступившая тишина заставила их поднять глаза.

— Моя цена… Вы принимаете мою волю, мой закон, мою веру, мой язык.

Во как! Первый раз сказать — язык не поворачивался, мозги кипели. А теперь — как так и надо, само выскакивает.

Дедушки ахнули, потом бурно начали возражать. Мадина кинулась, было, переводить, но я остановил её:

— Не надо. Мне не интересны возражения. Я не купец, я не умею торговаться. И не буду. Они говорят «нет» и уходят. Чтобы увидеть, как враги убьют их мужчин, изнасилуют их женщин, съедят их скот и сожгут их куды.

Обычное, исконно-посконное «Враги сожгли родную хату» — в нормальном, общепринятом, русском и нерусском, повсеместном и повсевременном исполнении. Это и есть политическая история человечества. Наполнитель кучи эпосов, баллад, гимнов, песен, легенд, былин и поэм. Бесконечная, десятки тысяч лет межплеменная война. Героизм защищающего, удаль нападающего, плачь осиротевших, горе побеждённых…

Бойцы — погибнут, певцы — останутся. И будет снова: «Безумству храбрых поём мы песню». Ну хоть бы кто-нибудь спел песню «умству»!

Мда… За это — не подают?

Дедушки пытались торговаться, пытались как-то уговорить, найти компромисс.

— Не виляйте. Вы говорите — «да», вы становитесь «мои люди», и я защищаю вас, как своих людей. Вы говорите «нет», и я не сдвинусь с места, я не увижу, как вас будут резать, я не услышу ваших криков. Вас, вашего народа — больше не будет.

Вашего народа не будет и так, и так. Смена языка, веры, обычаев и означает смерть этноса. Как только вы начнёте хоронить покойников головой не на север, а на запад — всё, другой народ. Разница — в количестве насильственных смертей «по дороге».

— Всех не перережут!

— Ты прав. Кого-то продадут в далёкие страны. Кто-то будет рожать новых унжамерен. Кто-то убежит, спрячется в лесах. Потом беглецы вернутся на пепелища. Будут жить в землянках, ловить рыбу, бить зверя. Попытаются отстроить свои селения. Время. Народ ослабеет, и на ваши земли придут другие. С востока — удмурты, с запада — меря, с юга — эрзя. И я — отовсюду.

— Многие полчища пытались захватить наши земли! Все нашли у нас свою гибель!

— Верю. Поэтому и не пытаюсь. Захватить. Но вы умеете не только воевать, но и торговать. Я покупаю ваш народ.

— Мы не продаёмся!

— Тогда о чём мы толкуем? Разве эти меха — не попытка купить меня? Мою помощь? На Руси говорят: на торгу два дурака, один — продаёт другой — покупает. Зачем мы занимаемся дуростью? Закончим торг, поклонимся друг другу и разойдёмся. Я — посмотреть, как делают мои горшки, вы… Вы ещё успеете увидеть, как режут ваш народ.

Деды собрались кучкой, сдвинули головы и начали что-то тихо обсуждать, изредка поглядывая на нас с Мадиной.

— Э… Господин… Они собираются э… обмануть тебя. Пообещать, получить твою помощь и… не сделать. Сделать только для вида.

— Спасибо. Молодец, что сказала. Прежде, чем они начнут говорить, объясни им. Нарушение клятвы мне — смерть. И — им, и их сородичам. Они вернее выскочат из-под мечей унжамерен, чем из-под моего гнева. Расскажи им о… о волшебстве, которое ты видела здесь, покажи им столбы, на которых я сажаю бунтовщиков, расскажи — почему ушли эрзя из соседних селений, как я перервал хрип мятежникам, как истребил вождей Яксерго, покажи им Курта и Мару, покажи им мои печи и фуникулёр… Они плохо меня знают. Поэтому и надеются обмануть.

Забавно: я вдруг ощутил, что мне остро не хватает болтуна типа Хотена из Пердуновки или Баскони из Тверской хоругви. Персонажа с хорошо подвешенным языком и способностью пускать пыль в глаза. Правдоподобно и целенаправленно. Я и сам такой. Но — не разорваться.

Три способа обмана: ложь, дипломатия и статистика. Статистику я тут кое-какую веду, ложь меня не привлекает, а вот для дипломатии… надо искать человека.

Прелесть ситуации состояла в том, что достоверной информации нужного объёма и подробностей — у меня нет. Прежде всего — о численности и организованности противоборствующих сторон. И — о надёжности договаривающейся стороны.

* * *

Дело дрянь: это же племена, это же демократия! Прямая, свободная, равная и неотвратимая. Любое непривычное действие — только после мордобоя с консенсусом. И — до следующего. Консенсуса.

Любое слово любого человека — в демократии — значения не имеет. Ну, пообещал их «он» что-то… противное большинству, они собрались и «она» — сняли. «Освободили от занимаемой должности по утрате доверия». Народовластие. «Грамада — надумала», «мир — приговорил». Как народ решил — так и будет.

Нужно ли объяснять: мнение народа в состоянии — «враг у ворот» и в состоянии — «врага не видать вовсе» очень… различно.

Так втаптывали в грязь, грабили и изгоняли своих героев, победителей разных «смертельных опасностей» — демократические древние афиняне или римляне времён Республики.

Нед Бампо частенько обращается к Чингачгуку по его титулу — «сагамор». «Вождь» (сахем, сагамор) у могикан назначался «матерью рода» — главной женщиной одного из трёх матрилинейных родов: Волка, Черепахи и Индюка. И ей же — снимался.

Попробуйте детализировать картинку.

Вот вы хорошо, доброжелательно поговорили с Недом. Он перевёл вашу просьбу Чингачгуку. Могиканин подумал и кивнул. Договор — заключён, племя — поможет, «сагамор» — принял обязательства. Все — взрослые самостоятельные мужчины. «За базар — отвечаю».

Вот он вернулся в свой род Черепахи и сказал: «бледнолицый брат ждёт наших воинов у водопада Гленн».

А ему — афронт. Или — дефолт. Или — остракизм. По воле «матери рода».

И стал Чингачгук просто Гуком, без чина. Совсем даже не «сагамором». А будет сильно настаивать, про честь, там, про предков, пяткой себя в грудь… Станет — извергом. «Извергнутым из рода».

Потому что «мать рода» вот так видит ситуацию! Со всей своей мудростью.

Вы себе представляете мудрость вздорной старушки? Или — вздорность мудрой прабабушки?

Хотя мудрость вздорного старикашки — почти ничем не отличается.

«Почти» — потому что «особо сильно вздорные мужикашечки» интенсивно помирают на охотах и в войнах, не успевают стать старейшинами. В охотничьих племенах треть двадцатилетних мужчин не доживает до сорока лет. Мужчины умирают, преимущественно, в бою или от несчастных случаев.

Половина женщин умирает между 12 и 25 годами. От родов. Какая «женская мудрость» выживает? Широко-тазобедренная? Насколько эта «мудрость» применима в условиях смертельно опасной внешней агрессии существенно непривычной формы?

Здесь не так «всё запущено», но поверить, что марийская «кугырза» (элита, старейшины), хоть бы и мужского пола, согласятся с неудобным для них решением, хоть как-то меняющим их существование, требующим от них чего-то сделать… а уж чего-то совсем нового, чего они в жизни не видали! Только — «с ножом к горлу».

Это не имеет отношения лично ко мне. Или к моей «русскости» или «зверости». Я уже говорил: мари год назад было тысяч 20. Одних побили русские, других — «унжамерен». Они могли бы собрать 2.5–3 тысячи бойцов. Больше, чем ирокезы: те, при схожей численности, выставляли 2200 воинов.

А позвали бы, как Дмитрий Донской на Куликово поле, детей и стариков — и 3.5 получилось бы. И вымели бы этих находников как мусор! Но… демократия. Великих вождей вроде кугуза («великий хозяин») Коджа Ералтем — ещё не выросло. Молодой народ ещё не понял, что единообразия похоронного обряда — мало, нужно единство вооружённых сил. И целостность структуры, которая это единство обеспечит. Власть называется.

Здесь власть держится на авторитете личности. И заканчивается за оградой двора. Там авторитет другого кугурака.

У эрзя уже есть кое-какая общеплеменная иерархия, появляются общенародные предводители — «инязоры». У мари… устойчиво существуют только 7–8 сотен «больших семей». И — всё. Остальное — временно, ограниченно, по согласию, по соседству… Рыхло.

Такому количеству хозяев договориться между собой… «Два еврея — три мнения».

* * *

Мадина устроила дедам экскурсию по Стрелке. Больше всего их поразило уже сделанное, но ещё не установленное, мельничное колесо: «О! Большое!». Покатали на фуникулёре. Мы его только запустили, воду с реки хоть как, хоть и без насоса, а наверх давать надо. Думали — развлечёт, получился конфуз: от высоты и обзора дедушек начало тошнить, еле отдышались.

Акрофобия — навязчивый страх высоты. Головокружение на большой высоте — нормальная физиологическая реакция. Но тут у дедушек случился приступ паники. Примерно 2 процента населения планеты страдают акрофобией, у жителей равнин и просто с возрастом — более распространено.

Здоровенная круговая кирпичная печка — их не вдохновила. Попробовали свежего хлеба — опять носы воротят. У нас идёт больше хлебушек ржаной, с небольшой долей отрубей, довольно грубого помола.

Факеншит! Я не навязываю, но ем то, что мне лично нравится! Что приближённые, на меня глядючи… Как всегда — личным примером.

А по их понятиям — бедность. Хороший хлеб — пшеничный, белый, тонкого помола.

По утру — снова разговоры. Вторая серия. Юлёж, зудёж и пи… мда…

— Мадина, переводи. Вы пытаетесь торговаться. Это — глупо. У меня не два языка, своих слов я не меняю. Я думал — вы умные, а вы просто старые. Я забираю ваши подарки. Как плату за потерянное с вами время. Ваши кони отдохнули — идите. Всё.

У Горшени как раз сейчас стало получаться что-то похожее на Гжель… Ну, типа. Мне было интересно с ним. Деды по-гавкали, по-мявкали и свалили.

Вечером ко мне пришла Мадина. И разрыдалась.

Кроме дедов-«кугызы» были ещё и возчики. Они-то и по-рассказывали ей подробности. Умная женщина: подсунула марийцам своего дядю Паймета, своего сожителя Гладыша и устроила перекрёстный допрос. Сначала — раздельный, потом серию очных ставок. Просто бабе — они таких подробностей не сказали бы.

«Баба — дура» — русское и нерусское народное мнение.

Понятно, что «данных радиоперехвата»… как и аэрофотосъёмки… не фигурировало. Но… Поветлужье горит. Синим пламенем по площади. Пять-шесть отрядов находников, по полсотни голов в каждом, последовательно выжигают слабозащищённые селения мари. Жителей — режут.

Западные мари, попавшие в треугольник русских крепостей двенадцатилетней давности основания — не дёргаются. А чего суетится? — Русские защитят. Северные — забились в леса в начале похода «унжамерен» и вылезать оттуда не хотят. А на востоке началась война с удмуртами. Тем тоже хочется кусочек добычи отхватить, давнего кровного врага — принагнуть. По югу, по Волге — летом прошлись русские рати и битые «друзья эмира». Там — одни пепелища.

Ведь понятно же! Собери всех боеспособных, всё равно получится много больше, чем находников. В разы! Если не на порядок. Волжское направление я им обезопасил — предполагаю, что уничтоженный мною отряд должен был выйти Волгой во фланг и в тыл тамошним мари.

Ещё проще: собери две-три сотни толковых воинов и дави этих… лесных удальцов. Отряд за отрядом. И никакое превосходство в воинском навыке и вооружении — какое у них там такое большое превосходство! — не компенсирует численности и знания своей родной земли!

Но… нужен, как минимум, человек с понятиями о тактике средневековой племенной войны. Хотя бы — уровня комбата. И нужно явное согласие «политического руководства» — старейшин-«кугураков». Без их поддержки никакой военный «он» отряд не соберёт. А они не хотят! Потому что их опыт — они же древние, они же умные! — говорит: надо прятаться, надо рассеяться по лесам и болотам.

А.Блок — эз из:

Да вот же беда! С другой-то стороны — зеркало! Такая же «рожа». А Европой здесь и вовсе не пахнет. Так, чуть только «русским духом» несёт. Душком. В моём исполнении.

* * *

— Слушай, Звяга, я видал, ты такие славные санки сделал. Лёгенькие, прямо — беговые.

— А? Ну. Хороши.

— А поставь-ка ты на них вторую пару полозьев.

— ?! Ты чо…? На чо…? Да ну…

— Ты — сделай. «На чо» — увидишь. Спешно. Нынче. Поставишь — вот так, снаружи по бокам. Расстояние — вот где-то так.

Вы не видали, как трактор лыжню накатывает? А я видал. Но у меня трактора нет. Но это ж решаемо! У нас вчера как раз снежок сыпал, завтра — самое время путь торить.

Ещё затемно выкатились саночки на Волгу, и пошли рысцой. По свежему снежку, оставляя за собой две пары ровных канавок.

Так и потрёхали, вёрст 8-10 в час, меняя лошадей в оглоблях. Вторая и третья следом «гусём» бегут. Волки путешественникам не помешают: в санках не боярыня дебелая — князь-волк собственной персоной. Стесняется, лапами морду закрывает — я ему выговор сделал, опять он сигнальщика в снег воткнул. На облучке Алу, они друг с другом ладят. С тех первых дней, когда я Курта у его матушки-волчицы забрал.

Лишь бы двуногие какие придурки по дороге не встретились.

 

Глава 387

Следующим утром и мы сдвинулись. От устья Оки до устья Ветлуги два ста вёрст. Полста вёрст за два часа — лыжный олимпийский массовый марафон. У нас… не, куда нам — у нас вёрст сорок. Потом — перекур с дремотой и снова. И так — семь раз. По арифметике не сходится? Тем хуже для арифметики. Ребятки выдыхаются — перегоны приходится делать короче. А перерывы длиннее — нельзя, застывать начинают.

Не предел: лыжный ультрамарафон Red Bull Nordenskiöldsloppet почти такой же дистанции — 200 километров. Девушки проходят его часов за 9 с половиной. Причём там трасса куда тяжелее нашей по льду реки — подъёмы и затяжные подъёмы.

В это деле есть, конечно, куча разных специфических деталей. Например, на такой дистанции и при таком пульсе жидкость из организма выводится в основном через мочевой пузырь. Но можно вести полноценную гонку, ограничиваясь несколькими перерывами по 15 секунд.

Нам так не надо. Такой сплошной марафон ребята не вытянут. Но идут вполне прилично.

Это ж какой я умный! Что последние месяцы гонял гридней по 20 вёрст каждый день. Без поблажек и отвлечений на работы. И по чернотропью и по снегу. А мне все выговаривали:

— Нафига бегать?! Воин биться должен!

Ты сперва до врага добеги. Сыщи его, долгожданного, да по дороге — дуба не дай.

Видна правильность моего решения об отделении собственно боевой группы от основной части отряда. Молодёжь-гридни темп держат. А вот остальные…

Чарджи на Стрелке злился страшно:

— Почему конями не идём?! Почему на этих… идиотских досках?! Настоящие воины такой хренью не занимаются! Позор! Бесчестье!

— Чарджи! Кончай чепуху молоть. У настоящего воина одно бесчестье — быть битым. Что означает — даром кормили. Учился плохо, ленился. Обнадёжил да не преуспел. Проще — обманул. Что тебе лыжи… не пошли — я знаю. И срамить тебя перед мальчишками не хочу. Они сдуру могут и подзабыть, что на коне ты тут любого… мелким крошевом. Поэтому ты остаёшься главным командиром здесь.

— Здесь?! Над кем?!

— В случае войны — над всем. В моё отсутствие — проведёшь учебную мобилизацию. Не скалься на меня! Привык, что тебе гридней… будто пирожок из сумы. Вспомни — чего они стоят. И ты, Терентий, не косороться. Я знаю, что завтра скорняки переезжать должны, что на фуникулёре ворот надо переделывать, что бондари третью неделю новый амбар просят… Это — всегда. Было, есть и будет. Если живыми останемся. А перережут — ничего ненадобно. Ты меня понял? Не слышу!

А вот Илья наплевал и на свои невысокие умения, и на смешки молодёжи:

— Я… это… пойду-сбегаю… глянуть охота… ну… как ты их… А я сзаду пойду. Чтобы лыжню-то не проломить. Лыжи-то дашь? А то я себе уже присмотрел.

Как я понимаю, он материал для отчёта своему князю собирает. Хочет собственными глазами увидеть подробности моей боевой работы. Святорусский богатырь-стукач. Ну, если с пользой, то почему нет?

Несколько неожиданно стала проситься Мадина.

— Ты ж раненая!

— Ой, да когда оно было-то? Уже всё зажило! Может, помогу чем… ну, там… перетолмачить чего…

— Тогда и Самороду идти.

— Чегой-то?

— А то я не вижу, как ты на неё… неровно дышишь.

— Хто?! Я?!

— Ну не я ж.

— А… эта… А Гладыш? Ну, мужик еёный…

— Гладышу — особое задание. Не журись да присматривай за ней. Поход-то… не бабское дело.

Там ещё и Николай с приказчиками, и Могута с выводком. Лесовикам, как я уже неоднократно докладывал, по ровному полю, по лыжне — за беговыми лыжами не угнаться. А вот до и после боя — может быть большая польза.

Ну что сказать? — Вдули от души. Местность мы по рассказам представляем. В моё время здесь водохранилище — устье Ветлуги Волга совсем съела. Выше по берегам такие знаменательные для русского слуха места как Макарьев. Ни самого городка, ни ярмарки, которая «сломя голову бежала навстречу» Пушкину — пока нет.

Очень для меня нынче важное местечко — устье Суры. Регион формирования множества здешних народов. Нынче — один из основных районов расселения мордвы. «Там эрзя живёт, мне головку оторвёт». Или — наоборот. Но не сейчас. Сейчас кудати увели свои «рои» подальше от реки, в укреплённые зимовья.

Вёрст за 30 до Суры встретили стадо лесных оленей из 5 особей. Они бежали впереди нас на протяжении пяти километров, периодически останавливаясь и смотря на нас непонимающими глазами. Наверняка думали: «что это гигантское стадо лыжных обезьян делает на нашей реке?». Волки, видать, все «на войну ушли», вот олешки и бегают безбоязненно.

Паймет говорил о длинном-длинном острове, который отделяет от Волги рукав, в который, собственно, и впадает Ветлуга. С нашей стороны, прямо в устье, будет ещё небольшой островок. После того, как слева отвернут под прямым углом на север идущие в глубине берега кручи. Вот от этой кручи и начинается собственно дельта Ветлуги. Упершись в этот массив, Ветлуга делает полный поворот — снова уходит на север. Но чуть дальше закладывает петлю и вновь разворачивается на юг, к Волге. Понятно, что здесь земли наносные, плодородные.

На этих островах мы и должны встать, чуть не доходя до жилых мест.

Там мы Алу и нашли. Точнее — нас нашёл Курт. Я стоял, отдыхивался, головой крутил. Хоть ночь и звёздная, а нефига не видно. Туда пришли или нет — непонятно. До того момента, как сверху, с невысокого бережка, валится на плечи куча снегу и сшибает с ног. Ему, вишь ты, играть охота, а мне теперь и встать — забота.

Алу — молодец. Степняк, одно слово. Кони у него попонами прикрыты, овсом в торбах хрумкают, костерок скрытно горит, овчина лежит. Кумыса только нет.

Зато есть два ветлугая. Таких… сильно перепуганных.

Алу — меньше, и он — один. Но когда Курт начинает смотреть пристально и облизываться…

— Пойдём мы…

— Куда?! Сидеть! Придёт время — отпущу.

Пацаны лет по 13–15. Знания русского языка — базовые. На уровне трёх основных матерных слов. Впрочем, для описания произошедшего, при наличии наглядных рисунков на снегу и взаимном желании понять…

Мы опоздали. Вчера состоялась «Великая Битва».

Севернее, на льду озерка у Ветлуги сошлись сотен шесть-семь мари из тутошних тиште и сотня пришедших к ним на помощь волонтёров из черемисов, против трёх сотен «унжамерен» с двумя сотнями заявившихся в последний момент удмуртов в сине-белых штанах.

При полуторном численном превосходстве мари — они, таки, были разгромлены.

Что не ново: «воюют не числом, а умением». Особенно — умением командиров.

У мари, как всегда, верховодили старейшины-«кугураки». У пришедших удальцов меря — военные вожди, прошедшие школу и самого Бряхимовского похода, и многочисленных, в смысле не только числа, но и числа участников, стычек исхода через марийские земли после разгрома и последующего набега.

* * *

От первых летописных свидетельств о централизации власти у мари, о строительстве укреплений Шанза, городков Кокшаров на Вятке, Хлынова на Ветлуге — меня отделяет буквально одно десятилетие. За которое этот народ, получив серию тяжёлых ударов, переживёт их, осознает необходимость централизации, сильной власти. Уже ходят по этой земле юноши, которым суждено стать великими вождями, собрать аморфные роды, племенные союзы в нечто похожее на целое, способное что-то сделать разом, вместе. Военные экспедиции русских и мери следующих десятилетий — подталкивают, заставляют объединяться, повышать связность, усиливать взаимодействие.

Но… Батый. «Погибель земли Русской» в здешних местах, помимо гибели населения и поселений, означает гибель намёков на зарождающуюся государственность.

Государство всегда — отъём прибавочного продукта. Если отнимать нечего — ничего и не будет. А монголы забрали всё себе. Забирали. Раз за разом. Пока Иван Грозный не сломал хребет «отнимателям» из Казани.

«Отъём», конечно, продолжился. Ибо такова суть любого государства. Но по чуть другим правилам, чуть в другой форме… Не набег с угоном и «выжиганием начисто».

Впрочем, эта разница… это ж такие мелочи! Для потомков тех предков, которые сумели выжить, но не сумели передать своей памяти.

* * *

Что нужно делать, если ваша помощь не нужна? Потому что:

а) от неё отказались и

б) помогать некому.

Ну это ж очевидно! Плюнуть и, исполняя что-нибудь мажорно-народное, типа: «А мы уезжаем до дому, до хаты», свалить быстренько. Пока самому не прилетело.

Я уже говорил, что я — ленивый? Ну очень! Как удав, съевший мартышку. И — любопытный. Как мартышка до её поедания удавом. Обратно бежать… ну так лениво! Закинул ноженьки мои натруженные на бревняку заснеженную и занялся «сношением ёжиков». Чисто виртуально! Вот как бы этот пазл… уелбантурить к пользе?

Курт мешал-мешал, потом угомонился. Лежит, смотрит куда-то. И я смотрю. На здоровенный обрыв в версте от реки. У Ветлуги правый берег местами очень высокий, даже и 100 метров есть. И такое у меня ощущение, что там какие-то отсветы. Костры, похоже, горят. Их не видно, только намёк на подсветку в тамошнем лесу.

Позвал ветлугаев, поговорили… мда… без языка… Вроде — я прав. Несколько тысяч беженцев сидят там, на горах. Интересно…

Старшего туземца оставил в заложниках, меньшего — в проводники. Сухан с Куртом — за компанию. Пошли.

Факеншит же! Через эти леса, через сугробы, через замёрзшие озерки… А потом лезть на лыжах на кручу…

Без проводника, без мальчишки, который по всем этим кручам лазил… Точно — голову бы сломал. Да и не полез бы!

Как и предполагал — табор беглых марийцев. Костры, бабы, дети, коровы, овцы… И — собаки. Звук… Даже не лай, а визг. Ультра- и сверхзвуковой. Как… если одновременно по сотне стекол железными турбовинтовыми самолётами. Хуже нашествия!

Псы на Курта реагируют однозначно. Он на них — тоже. За холку и в сторонку. Ещё тёплую, но уже мёртвую. Собаченцию.

Перебудили всех. Вёрст на пять в округе. Потом они оставшихся собак убрали и дорогу показали. Где у них военный совет заседает.

Не поставить укреплённое городище на этих кручах — надо ну совсем местности не видеть! С северной стороны, там, где Ветлуга в эти горы упирается да назад поворачивает — укреплённое поселение. Такое… треугольное, дерево-земляное. С двух сторон — совершенно неприступные обрывы прямо к Ветлуге. С третьей… длинный овраг полукругом. Который ведёт от реки прямо к воротам в деревянном частоколе.

Частокол… я такой только у мари видел. Вкопаны столбы с шагом в метр. Промежутки — заплетены ветками. С внутренней стороны — по колено мусора: черепки, кости, обломки и обрубки. Нет, пока снегом прикрыто — смотрится. Как настоящее.

Народу в селище — битком. По прикидке, здесь прежде жило 100–150 душ. А беженцев — 4–5 тысяч. Сколько именно сюда набилось — не сосчитать. Среди этого столпотворения, где раненые просто на снегу лежат, в амбаре заседает местный «Комитет национального спасения». Давно заседает — как прибежали.

Амбар — большой. Двухэтажный амбар (кок пачашан клат) с галереей-спальней и встроенной лестницей — фирменный знак марийских селищ.

Вот как они сюда залезли засветло, после своего разгрома и бегства с «поля брани», так и бранятся.

«У победы — много отцов…». Так, это я уже… А описание заседания Петросовета у Джона Рида не встречали? Даже коптилки и полутьма — схоже. Народу по-меньше — под сотню. Некоторые уже храпят. Сидя. Обняв, как родную, подпорку галереи. Другие, из особо злобных и раньше выспавшихся, бранятся между собой, хрипя и разбрызгивая полемические слюни.

Таким составом хорошо резолюции принимать. Про осуждение мирового империализма и неизбежность таковой же, но — революции. А вот решение выработать… Можно. По Энгельгардту: «лучше любого землемера». По теме: где кому могилку копать.

И тут приходим мы. Типа пионера из «Посторонним вход воспрещён»:

— А что это вы тут делаете? А? Плюшками балуетесь?

Кто сам проснулся, кого пинками разбудили.

Народ разный. Хорошо видны «отцы нации»-старейшины. Военные предводители — другая часть местной «кугурзы»-знати отличаются одеждой, доспехами. Парочка шаманов, видать, вдребезги разругавшиеся — друг к другу только затылками. Двое военных вождей из черемис. Третий… не шевелится, судя по пятнам крови на повязках — ему уже не поможешь.

О! И соотечественники есть!

Одежда марийская, рваная, морда славянская, битая. Наш человек. Иди-ка сюда, толмачить будешь.

* * *

Я уже говорил, что едва славяне вышли в 8 веке в Волжскую систему, как они начали распространяться по рекам вниз. В этом процессе была куча деталей, которые сводят с ума археологов. Потому что движение славянских общин не было ни — одномоментным, ни — однонаправленным. Общины приходили, селились, выбивали зверя, выпахивали землю и двигались дальше. «Дальше» отнюдь не всегда — «вниз по Волге-матушке». С тем же успехом могло быть и «вверх», и «вбок». Выбор шёл по сиюминутным конкретным географическим, погодным, политическим… условиям.

Помимо этого, весьма беспорядочного расселения русских общин, в определённый момент пошло более целенаправленное движение княжеских дружин и христианских проповедников. В эту эпоху — ещё довольно слабо выраженное.

А впереди основной волны русских поселенцев летели «брызги»: группы, группки, отдельные персонажи, которые, по разным причинам, убрались с Руси, пришли к этим племенам, да и осели. Кто-то был торговцев-фактором, кто-то — беглым холопом, душегубом, шишом речным, еретиком, язычником, беглым мужем, младшим сыном, неисправимым должником, заядлым охотником, проворовавшимся приказчиком, попом-расстригой, искателем приключений, авантюристом…

Не то, чтобы местные с радостью принимали всех русских. Скорее наоборот — чужаков убивали или продавали булгарам, но некоторые ухитрялись зацепиться, вжиться. Чуть позже, когда местные князьки обретут власть — таких русских, служивых местных предводителей, станет больше. Кто-то ведь строил те первые варницы на марийской земле, кто-то поставил для Коджа Ералтем невиданное в этих землях строение — первую православную церковь.

Летописи в следующем веке упоминают «Пургасову Русь» — общность русских, служивших эрзянскому князю Пургасу, живших на его земле, воевавших за него, битых русскими князьями и мордвой-мокшей.

Такие общины, общинки, отдельные личности встречаются в эту эпоху по всему Поволжью. Не сомневаюсь, что и в камышах Волжской дельты — рискую найти соотечественника. «Рискую» — потому, что отношение этих людей к русским, к людям, живущим на Руси под властью князей и епископов, большей частью — очень враждебное.

* * *

Мой толмач — тому подтверждение. Ишь как глядит злобно. Но откуда-то из угла вылез дед, из тех, кто был у меня на Стрелке. Да и проводник наш вспомнил об оставленном заложнике. И, конечно, оскал Курта… убеждает присутствующих воздержаться. От резких движений и звуков.

Я не буду пересказывать дальнейшую беседу. Потому что это невозможно пересказать. Когда сотня мужиков орёт со всех сторон хриплыми, у кого — со сна, у кого — с боя, голосами… Главное — чтобы ручонки не распускали. «Ручонки» — с железом.

Суть? Так я об этом уже… Средневековые армии после боя становятся очень аморфными. Рассыпаются и расползаются. Как гнилой сапог.

Вчерашний бой был классикой тактического безобразия. Сначала, примерно две-три сотни «унжамерен» толпой вывались на лёд озерка в нескольких верстах отсюда. Где их уже ждала толпа марийцев.

Прикол в том, что многие здешние озёра — старицы. Длинные и узкие. Мари толпились вдоль, «по оси», «унжамерен» — повалили с краю. Просто иначе — не подойти. Мари сразу бы разбежались, но снег глубокий. Они всё равно разбежались бы, но из-за снега у нападавших не получилось стремительной атаки. А потом им помешала сотня волонтёров из «горных». Это народ более злой, более мотивированный. А ещё — чуть лучше вооружённый и обученный. Ветеранов среди них — большинство. Просто так, «с улицы», в добровольцы — и не идут, и не берут.

Две толпы сошлись на льду озерка. Развернувшись, точнее — перетолпившись. «Унжамерен» в четыре шеренги, мари… как бы не в двенадцать. «Шеренги» — очень сильное преувеличение. И стали толкаться.

Мари превосходили противника численно. Но построились… точнее — столпились так, что не могли реализовать своё превосходство. Да они бы врагов просто стрелами истыкали! Но обе стороны стрелять через головы не умеют. Об этом я уже…

Весь бой свёлся к вопросу об умениях примерно сотни бойцов с каждой стороны в первых двух рядах. В принципе, в этих рядах силы были равны. И тут, теперь уже с фланга марийской армии, выскочили удмурты. И тоже — застряли в снегу. Они даже на лёд озерка не смогли спуститься! Но начали кидать стрелы. Издалека. «Далеко» здесь — за полста шагов.

Я уже говорил несколько раз: навесной лучный бой очень неточен. По сути — стрельба по площадям. Но если противник стоит в густой колонне… У мари было куда больше стрелков. Но удмурты распределились цепью и прятались за заснеженными лапами тамошних елей. Получив град стрел, основная масса мари побежала. Бросив наиболее боеспособных бойцов, рубившихся с «унжамерен».

— Потери?

Опять хай, переходящий во взаимные оскорбления, хватания за грудки и попытки мордобоя. Через полчаса общего крика получаю приблизительную картину. «Полчаса» — это быстро, они уже с заката «советуются» — устали.

У «горных» — осталась половина, у мари — примерно с полсотни погибших и раненых. И четыре сотни — ушедших!

— К-куда ушедших?!

Ушедших в табор беженцев. Причём часть… какая-то… вообще не вернётся. Уйдут за Волгу, спрячутся в лесах…

Короче: от спасения народа перешли к спасению своих личных семей — ешов. Или правильно — ешей?

— А как у врага? Потери? Нынешнее местоположение? Разведку кто-нибудь посылал?

Снова крик и ругань. Никто не посылал, знать они о врагах ничего не знают, и знать не хотят, чтоб они все сдохли…

Шаманы начинают какие-то ритуалы по изгнанию злых духов, каждый — свой. Потом сцепляются между собой…

Тут тишком подкрадывается один из «дедов-послов». Дёргает меня за рукав. Подтаскивает какого-то замёрзшего замученного парня. Толмач переводит:

— Этот мальчик… мой урлык. Ходил, смотрел. Он скажет.

«Урлык» — это кто? Неважно.

Парнишка… мало видел, ещё меньше понял. Главное: потери у противника — не существенные. 10? 20? Не больше. Охренеть…

После боя и бегства марийских отрядов удмурты пытались пройти верхом, по горам через лес. Их шуганули стрелами. Снег там глубокий, рельеф… неприятный, овраги поперёк маршрута. Мораль: противник полезет по реке.

— Так, уважаемые. Слушайте сюда. Кугырза! Мать…! Тихо! У нас есть два пути. Первый — простой. Я ухожу. Мне такой исход нравится. Ни труда, ни забот, ни опасностей. Второй… Вы знаете мою цену.

— Нет! Ни за что! Никогда! Мы не будем рабами!

— Тогда вы будете мертвецами.

— Мы закроем ворота! Они не пройдут! Наши боги на нашей земле…!

— Вы уже бились с ними. Вас было больше, на вашей земле. Их — осталось, вас — стало меньше. Завтра — совсем не будет. Сколько человек смогут укрыться в этих стенах? Триста? Пятьсот? А там, в лесном таборе — вдесятеро. Ваш народ. Они умрут. Да и те, кто останется здесь… «Унжамерен» не смогут взять, но смогут осадить. Вы будете есть друг друга с голоду?

Снова сплошной хай. На пару тонов выше. Я плюнул, прихватил толмача и отогревшегося «урлыка», сходили к Ветлуге, посмотрели снизу. Да уж, какое бы войско не было, а лезть наверх тут можно только по этому оврагу.

Снова вернулись в селище. Ночи зимой длинные, но не бесконечные. Доорались они до чего-нибудь? Снова увёртки, уловки…

— Мне надоело. Время уходит. Или — всё, или — ничего. Вы отдаёте себе в мои руки полностью. В холопы. Или — нет. Чтобы стать трупами. Я ухожу.

Забавно. Вот передо мной почти сотня взрослых мужчин. Элита. Их главный «классовый» интерес — сохранить народ. То «стадо», которое они «пасут, стригут и погоняют». Без народа — они ничто. В лучшем случае — просто заурядные мужички. И они готовы потерять всё, потому что не хотят отдать часть! Часть своей власти, своего образа жизни.

Как при язве желудка отказаться от резекции: «оно ж всё моё!». Очередная «обезьяна с кашей в кулаке». И — в мозгах. Обезьянник.

Прогулялись поверху вдоль реки, посмотрели пейзаж с точки зрения «удмурто-проходимости». Абсолютно не танко-опасное направление. А вот лесовики… Прогулялись по табору. Жалко. Людей жалко. Кое-кто осмелился прямо спросить:

— Русский воевода, ты мой еш к себе примешь?

«Еш» — малая семья, 6–7 человек. Одну-то я приму. И десяток… поднатужившись. Но здесь-то счёт на сотни.

— Нет. Иди к своему кугураку. И поставь его раком. Чтобы он прочистил свои мозги. И понял, что никакое барахло, никакие слова не имеют значения. После того как народ погибнет.

— А мы за Волгу уйдём!

— Можно. Вы же экзогамные фратрии… э… Каждый эрзя обзаведётся второй женой. А ты будешь навоз выносить. Если с голодухи не сдохнешь и волкам не попадёшься. Нынче на Волге здоровенные стаи обретаются. Человечинкой прикормленные.

Грустно это всё. Глупо, тупо и безысходно. Основная масса беженцев — дети. Они просто умрут. Остальных… часть вырежут, часть угонят в рабы — это счастливчики, остальные — замёрзнут, заболеют, станут волчьим кормом. Так-то народ останется — здесь не более трети-четверти всех мари. Может, именно поэтому, из-за опустошения этих мест, будут, в последующие десятилетия, достаточно легко переселяться в Поветлужье беженцы с Юмы и других мест?

В исторической перспективе… с учётом грядущих столетий… «с точки зрения нарастания мировой энтропии и неизбежного угасания солнца»…

Хреново быть попаданцем. Понимать мелкость происходящего в масштабе «космические корабли бороздят просторы…». И при этом смотреть в глаза обречённым людям.

У нашего костра Алу куняет. Задрёмывает, голова опускается, потом вскидывается, как петушок, осматривается испуганно…

— Спи. Сам посторожу.

Что делать — непонятно. Вся надежда на их здравый смысл.

«Здравый смысл — предрассудки, воспитанные до 18 лет».

Эйнштейн! Ну зачем ты это сказал?! Потому что так — надежды нет. «И как один умрём в борьбе за это». «Это», в данном случае — возможность жить по прежним правилам на прежнем месте.

«Сидеть на попе ровно».

Вот за эту «ровную попу» они свои головы завтра и положат.

Обутрело. Снизу видно, как спускаются с горы группки людей. Беженцы. Одни поворачивают на восток, другие на запад, третьи идут напрямки через остров, через Волгу. Разбегаются. Волоча детей и скарб. С этой стороны горы скот гнать не пытаются. Но здесь, наверняка, не единственный спуск.

В середине дня подошла моя вторая группа.

— Как дошли?

— Дык… всё путём. Николай там…

— А чего я? А они чего? Ходят по нашей лыжне будто она ихняя. Ну я и говорю — плати. Мы ж её не для всяких там… строили. А они — нет. Тут Салман подошёл, лыбиться начал. Эти-то… ой умора! Бегом бежали! Через Волгу-то по целине…! Будто их крапивой…

Элемент племенной жизни. Описан у Тацита. Согнанное со своей земли римлянами одно из германских племён бесконечно кочевало, не получая нигде постоянного пристанища, не имея сил согнать другое племя. Потеряло в ссорах и стычках своих мужчин и растворилось. В окружающей среде.

Эти тиште… тоже растворятся.

Уже в сумерках прибегает знакомый «урлык». Повторяет одно — «пойдём-пойдём». Что выучил, то и говорит. И руками машет. Тут мои толмачи на него хором и насели.

Новость из числа ожидаемых: удмурты лазали по лесу, и нашли, к западу от селища, проход через набитые снегом овраги и буреломы. А что, кто-то сомневался? Любые противотанковые рвы надо прикрывать такой же артиллерией. Пассивная оборона — всегда поражение. Отрядик был маленький, но шороху навёл — вышел к табору и занялся основным занятием племенных удальцов: резнёй и грабежом. По счастью, бабы так перепугались, что наглецов просто затоптали. Коровами. Без всякой тактики — просто по злобе и с испуга.

— Все отдохнули? Уже и озябли? Пошли — согреемся.

«Опять — двадцать пять» — русское народное выражение.

Снова: хай, крик и трёп. Я своих сразу предупредил: в дискуссию не ввязываться, произносимое считать побочным эффектом пищеварительного процесса. С кем не бывает?

Табор уменьшился на треть, видны пустые, затоптанные и загаженные места, раненых на сугробах уже нет. Только мёртвые. Чуть изменился состав «реввоенсовета» — шаманов не видно. И ещё кое-кто из персонажей…

«Дедок-посол» Мадину увидел, весь расцвёл, разулыбался, кинулся здоровкаться. Знакомое лицо, почти родственница. Чуть не облизывал. Пока не увидал, как Самород рядом рукоять ножа жмакает. Поперхнулся приветами. И внятно изложил оперативную обстановку. Ничего нового: треть войска разбежалось, остальные собираются. Удмурты ищут проходы поверху, «унжамерен» стоят внизу, у реки. Подходили днём малым числом, звали на бой, издевались-насмехались.

— И вот, оны решили принять твои условия.

— Нет. Это я принимаю. Или — нет. Вашу просьбу. Ваше прошение о похолопливании всего народа.

Опять — двадцать пять… Так, это я уже…

— Они согласны.

— Они присягнут мне в полной верности и подчинении. На воде и земле, на огне и железе. Каждый взрослый мужчина лично. Под запись. Остальные — пусть уходят. Немедля. Иначе они — моя добыча.

Повторюсь: общение с племенами, особенно с группой, особенно с группой элиты… ну очень утомительно! Каждый уважаемый человек считает себя в праве, и даже обязанным, дать полное и развёрнутое изложение своей оценки обсуждаемому предложению.

Чисто чтобы было понятнее:

«Магуа остановился близ остальных дикарей, отдыхавших после своего отвратительного пира. Он заговорил с ними со всей торжественной важностью индейского вождя. Едва он произнес первые слова, его слушатели выпрямились с видом почтительного внимания. Гурон говорил на своем родном наречии, а потому белые только по жестам, которыми обычно индейцы подкрепляют свое красноречие, могли догадываться о содержании его речи. Сначала, судя по движению его рук и звуку голоса, казалось, что он говорит вполне спокойно. Когда же Магуа вполне овладел вниманием своих товарищей, он стал так часто указывать в сторону Великих Озер, что Хейворду представилось, будто он упоминает о родине гуронов и их племени. Слушатели, по-видимому, одобряли его, постоянно вскрикивая „у-у-ух“ и переглядываясь между собой. Лисица был слишком хитер, чтобы не воспользоваться выгодным действием начала своей речи.

Теперь дикарь заговорил о долгом и полном трудностей переходе, который совершили гуроны, покинув свои обширные и богатые дичью леса и приветливые деревни, чтобы сразиться с врагами „канадских отцов“. Он перебирал имена всех воинов отряда, говорил о доблестных подвигах и качествах каждого из них, вспоминал об их ранах, о количестве снятых ими скальпов. И каждый раз, когда индеец произносил имя кого-нибудь из присутствующих — а хитрый гурон никого не позабыл упомянуть, — темное лицо польщенного в своем тщеславии воина вспыхивало от восторга, и восхищенный человек, без излишней скромности и колебаний, подтверждал справедливость слов Магуа одобрительными жестами и восклицаниями. Вдруг голос говорившего понизился; в тоне индейца не чувствовалось торжества, звучавшего в нем, когда вождь перечислял славные подвиги и победы своих собратьев. Он описывал гленнский водопад, недоступный скалистый остров с его пещерами и многочисленные быстрины и водовороты Гленна. Вот он произнес прозвище „Длинный Карабин“ И молчал до тех пор, пока в лесу, расстилавшемся близ подножия холма, не замер последний отголосок протяжного воинского крика индейцев — крика, которым они встретили это ненавистное для гуронов имя. Магуа указал на молодого пленного офицера и стал описывать смерть воина, свергнутого в пропасть руками Хейворда. После этого вождь упомянул об участи индейца, висевшего между небом и землей, даже изобразил всю страшную сцену его гибели. Он схватился за ветвь одного из деревьев, представил последние минуты, судорожные движения и самую смерть несчастного.

Рассказал он также, каким образом погибал каждый из их друзей, упоминая о мужестве и признанных добродетелях убитых. По окончании этого рассказа голос индейца снова изменился — зазвучал тихо, скорбно, жалобно; в нем слышались горловые ноты, не лишенные музыкальности. Магуа говорил о женах и детях убитых, об их одиночестве, о горе и, наконец, напомнил о долге воинов, о мести за нанесенные им обиды. Внезапно повысив голос, придав ему выражение свирепой силы, он закончил свою длинную речь целым рядом взволнованных вопросов.

— Разве гуроны собаки, чтобы выносить все это? Кто скажет жене Минаугуа, что его скальп достался рыбами что родное племя не отомстило за его смерть? Кто осмелится встретиться с гордой матерью Вассаватими, не обагрив рук вражеской кровью? Что мы ответим нашим старикам, когда они спросят нас, где скальпы врагов, а у нас не окажется ни одного волоса с головы неприятеля? Женщины будут указывать на нас пальцами. На имени гуронов лежит темное пятно; надо смыть его вражеской кровью…

Голос Магуа заглушили бешеные восклицания, наполнившие воздух, словно здесь, в лесу, сидела не маленькая кучка индейцев, а собрались огромные толпы. Все, что говорил Магуа, можно было прочесть на лицах окружавших его индейцев. На печальные речи его они отвечали сочувствием и грустью. Когда он призывал отстаивать свои права, они поддерживали его жестами одобрения; хвастливые проповеди они встречали дикими восторгами. При упоминании о мужестве взгляды их становились твердыми и суровыми; когда он указывал на потери, которые они понесли, глаза их загорались яростью; когда он заговорил о насмешках женщин, дикари от стыда опустили головы, но его слово о мести задело самую чувствительную струну в душе гуронов; дикари поняли, что месть в их руках, и все поднялись с земли, изливая свою ярость в безумных криках…»

Вот примерно как-то так.

 

Глава 388

У демоса есть три характерных свойства: демократия, демография и демагогия. Естественно, вырастают и мастера по деятельности в каждой их этих областей. Которые и «мастерят» при всяком удобном и неудобном случае.

Фенимору Куперу было легче: он воспроизводил речь только одного вождя. Здесь — речугу толкает каждый. Из более чем полусотни вождей и старейшин. Естественно — на марийском. Мы-то, в 21 веке, из речи туземного вождя в собрании, обычно помним только одно: «Хау. Я всё сказал». Но до этого ещё дожить надо.

Прямо скажу: только попандопуло с обширным опытом партийной, комсомольской и профсоюзной работы советского периода сможет пережить, без попадания в дурдом, демократический митинг в племенных условиях. Хоть — у гуронов, хоть — у марийцев.

Из развлечений: я решил совместить «слово и дело». Высказался? — Присягай.

Мадина с Самородом устроили такой миленький «походный уголок клятвоприношения»: плошка с землёй, чашка с водой, зазубренный колун и сальная свечка. Сбоку мой писарёнок примостился. Очередной кугурак поклялся, символы помацал, имя сказал, его записали, в пальчик укололи, отпечаток кровавый на бумажку поставили… следующий.

Тут опять крик: Мадину выгоняют. Буквально руками в грудь толкают. Бабе, де, не место.

— Не понял я: мы что, настолько неприличным делом занимаемся?

— Не положено! Баба не может…!

— Цыц! Мадина — не баба. Она — мой толмач. Не нравится — пошёл нафиг. Из этого амбара и с этой горы. Ещё раз увижу — уши отрежу.

Помогло. Отстали. А то Самород уже с ножом стоит. И он прав: у женщины боевая рана в груди. Не дай бог откроется. Я про рану.

Как же, однако, тяжело общаться с придурками! Виноват: с туземцами.

Я старательно пытаюсь донести то состояние тоски от совершенно бессмысленных и бесконечных задержек на фоне приближающейся неизбежной катастрофы и резни. Ведь в любой момент удмурты могут ударить через обнаруженный проход. Не разведкой в 2–3 человека, а всей массой! И тогда…

«Дедушка-посол» успокаивает: местные племена ночью не воюют. Какой-то ихний бог запретил. Но если сильно помолиться, то…

По мере того, как шёл процесс «похолопливания», формировались и выдвигались отряды «ополчения». В числе первых выдвинулся «урлык» — повёл Могуту с его ребятами на посты возле «удмурто-опасных» мест. Ещё с десяток местной молодёжи прихватили. Я и указывать не стал: они лучше разбираются, где там «удмуртно».

Двое оставшихся в живых вождя «горных» от «холопской» присяги отказались, но «боевую» — на оружии, «на верность в бою» — принесли. Их — в табор. Собрать всех боеспособных мужчин и притащить сюда. Или — немедленно гнать в три шеи.

— Илья, Салман. Помогите добрым молодцам. У дезертиров — отобрать оружие, снаряжение, продовольствие.

— Э… Но, Ваня…

— Илья! Твою…! Изволь обращаться правильно: Господин Воевода Всеволжский. Мне оружная бестолочь за спиной не нужна. Понятно? Исполняй!

Всех гражданских из селища — в табор.

Какой вой поднялся! У всей кугырзы семейства внутри этого частокола. Который они называют крепостными стенами. Самое, по их мнению, безопасное место. Толпа женщин и детей, с их свойством мгновенно впадать в панику… не хочу.

Дальше — по «Илиаде». Конкретно — по Агамемнону:

— Ну-ка быстренько разобрались! По родам и племенам!

Урлык и значит: род; группа людей, ряд поколений, происходящих от одного предка. Хотя можно разобраться и по тукымам.

Вывел ополчение на косогор возле этих… стен. Устроил смотр, проверил оружие, посмотрел командиров…

Вы чумового эвенка — который только что из чума — на танке представляете? А у этих… не только брони — щитов нет. Они, наверное, прекрасные охотники-рыболовы-грибники. И все — просто прекрасные ребята! Но в линейном бою…

Тут прибегает дозорный и с шагов сорока орёт… Что-то. На своей гадячей… Извиняюсь: на этом прекрасном, образном, мелодичном языке. У которого только один недостаток — я его не понимаю.

Строй весь ка-ак… мда… как щепки в водовороте. И — разбегаться. Валят толпой на меня.

У меня даже нигде и не ёкнуло: принял двоих. На свои «огрызки». И слышу уже чуть сбоку сзади: хлюп-хлюп — Сухан топорами по мозгам отработал.

— Присягу принимали? Покинуть строй без приказа — измена. Измена — смерть. Становись.

Тут «горные» подошли. С трофеями из табора. Собрали «доблестных воинов» как-то… в шесть рядов. По урлыкам, примерно. Салман шапку снял, чтоб его головка тыковкой лучше видна была, между рядов ходит, каждому бойцу в лицо заглядывает. И улыбается так… хара ктерно. Илья железки, у «отказников» отобранные, раздаёт. На некоторых ещё кровь свежая.

А Курт, как обычно, забрался повыше на крышу вуты (хлев), улёгся там, всех разглядывает, зевает и облизывается.

Короче, политработа эз из. Для озвучки я речугу толкнул. Типа: «все как один» и «не шагу назад». С упоминанием такого древнего явления как децимация. Ещё в римских легионах применялась. У Суворова очень эффективно шла. Самород переводил-переводил и рычать начал. Что-то он от себя добавил. Образного. Потому как народ сбледнул резко.

Поймали, наконец, того дозорного-крикуна. Он чего кричал? — Он же донесение доносил: враг идёт! Уже почти пришёл. Ну, сходили, посмотрели. На край обрыва.

Точно, идут. Длинная цепочка тянется по льду Ветлуги. На «посмотреть» ещё куча «онов» набежала. Начну порядок наводить… за «покинуть строй без приказа»… — останусь без младшего командного состава.

Тут и давешний «урлык» крутится.

— Ты почему здесь? Твое же место в лесу, переходы через бурелом охранять.

— Э… Там нет никого. Враг здесь. Воин должен быть где бой, бить врага.

Храбрый. Но — глупый.

— Что ты видишь?

— Враг идёт. Много. Будет жаркий бой.

— Видишь, но не понимаешь. Смотри: впереди три сотни «унжамерен». Сзади — сотня в этих… полосатых штанах — удмурты. Вопрос: где их вторая сотня? Ответ: они будут лезть через тот проход, который нашли. Или через другие. Набери ещё три десятка молодёжи и отправляйся в помощь тем, кто там остался. Твоя задача: удержать проходы. Пока я не скомандую — сидеть там. Заруби это себе на носу. Иначе я вырежу это на твоей шее.

Факеншит! Элементарщина! Но… устава — нет, строевой — нет, дисциплина… на уровне осознанной необходимости. А осознание у хомнутых сапиенсов… работает спорадически, волатильно и асинхронно.

Теперь это… ополчение. Картинка скверная. Вчера было сотен семь мари. С полсотни они потеряли в бою. А сейчас у меня перед глазами… чуть больше трёх сотен. А где вторая половина? А — вот. В смысле: отож.

Кстати, вчерашний соотечественник с битой мордой — слинял. Наши люди всегда отличаются умом и сообразительностью. Найду — прирежу. Подлость, трусость, идиотизм… аборигенов не вызывает столь сильного раздражения, как «сообразительность» соотечественников.

— Илья, Самород, идите сюда. Сейчас поведёте войско. Слушайте план боя.

Языковой барьер: я не могу командовать этими людьми. И они моих команд не поймут, и до меня их… реляции не дойдут. Поэтому назначаю командиров с лингвистическим бэкграундом.

Мультилингвы-командующие топают вперёд, спускаются по оврагу вниз, к реке, следом валит общая масса со своими «онами», в арьергарде — «горные». Волонтёры-черемисы очень обижены на мари за то, что их давеча бросили на поле боя. А сегодня они почувствовали моё уважение. И вкус своей власти — при чистке табора беженцев от «отказников». Теперь они, несколько жёстко, подгоняют отставших, помогают спуститься по оврагу.

Те идут вниз, а перед воротами городища разворачиваются меченосцы моей хоругви. Всего ничего. Последний заслон на пути врага. Точнее — заградотряд. Ни врагов, ни «горных», ни «луговых» — наверх не выпустят. Битва будет там, в овраге. Между высокими и крутыми обрывами.

— Ну, что, Любим, как тебе такая позиция?

— Будто боженька босичком по душе! Ежели они до половины оврага войдут…

— Не жадничай. Довольно и четверти.

— Широковато, далековато…

— Не жадничай. Дай и другим вражьей крови попробовать.

Я уже говорил: в колчане — 30 стрел, мои стрелки выпускают полный колчан за 2–3 минуты.

Это и есть бой. «Момент истины». Апофеоз, кульминация.

Всё остальное… «подход-отход». Всё, что происходило за последние дни с момента появления «дедушек-послов» на Стрелке, многое, что случилось раньше, за годы моей жизни в «Святой Руси», куча всяких мучений, болей, трудов, переживаний и нервничаний — так, «притопы-прихлопы». Вот для этого. Чтобы поместить «правильных» людей с «правильным» инструментом в «правильное» место.

Два десятка луков, шесть сотен стрел… Лишь бы противник вошёл в устье оврага, над котором, на высоченном обрыве с левой стороны, Любим скрытно располагает стрелков.

Илья всё сделал правильно: вывел марийское воинство на лёд реки перед устьем оврага, заставил «онов» выдвинуть в первый ряд стрелков, построил пешцев плотными рядами. Я бы сказал: «сомкнув щиты», но… Ни здоровенных викинговских или древнеславянских дур, ни «русского миндаля во весь рост»… Маленькие тощие мордовского типа щиты, «мордовки». Одна на троих…

А что по этому поводу говорил Юрий Ким?

Шорт — нету. Не сезон. А так — похоже: брюк — не видно, только — штаны.

Это же охотники! Не — воины. Они в «бега» шли, а не в битву. Даже у кого и было — третьего дня в «Великой Битве» покидали. Удирать со щитом неудобно. Остались — только у самых храбрых. И у самых жадных — своё же! Вот кто со щитом — тот и «на щите» будет. В смысле: в первый ряд.

«Унжамерен» очень грамотно выпустили вперёд удмуртов — у тех стрелки почти все. Первые стрелы с обеих сторон легли в снег, удмурты перебежали поближе. После третьего залпа марийские стрелки завопили и побежали к копейщикам, после пятого — копейщики тоже побежали назад.

Охотники — очень терпеливые люди. Без терпения — зверя не возьмёшь. «Без труда — не вытащишь и рыбку из пруда». Только терпение и стойкость… чуть разные свойства. Стойкости здесь — не наблюдается.

Полусотня «горных» попыталась остановить бегущих — их снесли, просто затоптали. Илья попытался как-то организовать… Здоровый мужик, но когда «свои» лупят со всех сторон… Долбанули по кумполу и сшибли с ног. Панически орущая и вопящая толпа, отплёвываясь редкими стрелами и копьями, валила по оврагу. «Унжамерен», понимая, что такое счастье — «ворваться на плечах противника» — упускать нельзя, вместе с удмуртами ринулись в атаку. Все ж охотники! «Лови перепелку!» — с молоком матери.

Когда основная масса втянулась в узость, Любим скомандовал «бой».

По сути — всё. Через две минуты внизу не осталось и десятка бойцов противника, из которого не торчала бы стрела. Из многих — две.

Тут я выскочил на край обрыва и истошно завопил:

— Ончыко! Пуштын пытараш!

Что должно было означать: вперёд, режь-бей-убивай. И прочее нехорошее.

Все всё поняли, послушались и пошли. Но не сразу.

Сначала мои гридни, стоявшие в верхнем конце оврага, рявкнули дружно и, опустив обнажённые сабли перед собой, двинулись шеренгой на толпу беглецов. В середине шёл Салман, в обнимку со своим здоровенным палашом, и радостно улыбался. Человек собрался заняться своим любимым делом: «потрошением придурков». Что ж ему не порадоваться? От предвкушения.

Беглецы сообразили, что тут будет хуже, чем в любом другом месте, вспомнили моё «наведение порядка в строю», и повернули назад. Затоптанные в склон оврага «горные», само-откопались, выслушали мнение Саморода о них самих, об их матушках и о прочих предках, вплоть до мифической медведицы, и побежали за ним. Прямо на немногочисленных и раненых воинов противника. А уж когда и Илья, крайне обиженный за свою пострадавшую голову, выбарахтался из сугроба, да вытащил свой широченный двуручник, да вылез на протоптанную в снегу дорогу…

«Дорога — это место, по которому русские собираются проехать».

Здесь — пройти. Он уже вполне собрался. И что ему тот десяток бедолаг, которые сдуру оказались на том месте, по которому он собрался…? «Раз махнёт — будет улочка. Отмахнётся — переулочек».

Катящиеся вниз по оврагу мари радостно визжали и тыкали копьями во всё «унжамеренское». А с каким восторгом они рубили раненных врагов топорами! За всё! За всё! За всё! И за свой недавний страх — особенно.

У противника с поля боя ушло едва ли десятка два бойцов. Ещё осталась цела та сотня удмуртов, которая так и не вступила в бой в буреломах на горе. Через час Могута сообщил, что они убрались из леса. Позже мы узнали, что в тот же день среди наших противников возникла ссора, в которой все выжившие «унжамерен» были перебиты.

Наши потери — около тридцати человек. Половина — затоптанные своими же раненные, из тех, кто словил вражеские стрелы в первой фазе битвы.

Что больше всего меня порадовало: дорезание, вырезание стрел и обдирание покойников — обошлось без меня.

Ещё было приятно видеть, как Мадина перебинтовывала Саморода — его, всё-таки, зацепило, и приговаривала:

— Как меня перевязывать — тебе можно, а как мне тебя — нет. Я тоже хочу. Чтобы ты знал, как это больно.

Ну и бог им в помощь. Кажется, мужик начинает выходить из своего… «русского нацизма».

Как я теперь понимаю Боголюбского в Янине! Победа — только очередной шаг. Она решает одну проблему и создаёт кучу новых.

Устроили в таборе такой… йумаш. По случаю победы. Тут я и конкретизировал. Объявил о ближайших имплементациях «моего закона» и происходящих от этого э-э-э… «казусах»:

— Вы присягнули мне, вы приняли мою волю, мой закон. Теперь вы его исполните. Велю: вся сегодняшняя добыча — моя. Тихо! У кого будет найдено хоть что с поля — вор. Вору — смерть. Молчать! Ещё: собрать и отдать мне всё цветное железо — золото, серебро, медь, олово, свинец, бронзу и латунь. Цыц! Кроме двух вещей: нательный серебряный крестик, как у меня. И обручальное серебряное кольцо. Крестик может носить каждый, принявший крещение, кольцо — венчанные. Ещё: сдать все драгоценные камни, шёлк и жемчуг.

* * *

«Имей совесть и ни в чём себе не отказывай» — всегда актуальное пожелание.

«Совесть» я поимел — пришёл, спас. Теперь — «не отказываю».

Этот пункт самый болезненный. Потому что — «отдай». И отдай — сразу. Но мне нужны цветные металлы. Золота у них почти нет. А вот грязного серебра, оловянистой бронзы… Придётся искать мастера по очистке. Нужен «кузнец по серебру».

Самоцветы, бриллианты… не здесь. Жемчуг… мелкий северный должен быть. Какие-то шёлковые тряпки… найдём. Десяток рубах, полсотни платков со всего народа.

«Крест и кольцо». Очень древние сакральные символы. Тут такие смыслы сыскать можно! Таких теорий накрутить! Но у меня цели чисто прикладные: чтоб к иконам прикладывались. Женщины без украшений жить не могут — вот и потянут своих мужей к попу. Что и сподвигнет сих язычников в веру христову. Ну, или куда-нибудь в ту сторону.

Конечно — они не отдадут. Попытаются. Но то, что на них одето сегодня — сегодня и заберу. Остальное они будут прятать. А я… потихоньку выдавливать. Выдавили же суздальские князья из славянских племён «бобровое серебро».

«У дверей сыграли будто бы туш Никанору Ивановичу, а затем гулкий бас с небес весело сказал:

— Добро пожаловать, Никанор Иванович! Сдавайте валюту.

…

— К сожалению, ничего сделать не могу, так как валюты у меня больше нет, — спокойно ответил Дунчиль.

— Так нет ли, по крайней мере, бриллиантов? — спросил артист.

— И бриллиантов нет.

Артист повесил голову и задумался, а потом хлопнул в ладоши. Из кулисы вышла на сцену средних лет дама, одетая по моде, то есть в пальто без воротника и в крошечной шляпке. Дама имела встревоженный вид, а Дунчиль поглядел на нее, не шевельнув бровью.

…

— В лице этого Дунчиля перед вами выступил в нашей программе типичный осел. Ведь я же имел удовольствие говорить вчера, что тайное хранение валюты является бессмыслицей. Использовать ее никто не может ни при каких обстоятельствах, уверяю вас. Возьмем хотя бы этого Дунчиля. Он получает великолепное жалованье и ни в чем не нуждается. У него прекрасная квартира, жена и красавица любовница. Так нет же, вместо того, чтобы жить тихо и мирно, без всяких неприятностей, сдав валюту и камни, этот корыстный болван добился все-таки того, что разоблачен при всех и на закуску нажил крупнейшую семейную неприятность. Итак, кто сдает?».

Смысл понятен? Реализуемо без всякой чертовщины. Бедные мари — они же незнакомы с Булгаковым.

Средневековые законы против роскоши построены по принципу — «запрещено носить». Советские — «запрещено владеть». Я — совейский человек? — Таки да. И шо ещё вы с под меня хочите?

Есть сию-местная и сию-моментная фича: полная прозрачность всего — имущества, отношений, планов и намерений — в патриархальной семье.

Особенно, если этот «камень» из цветного металла. В здешних селениях такая «акустика»…! Только язык надо знать.

* * *

— А равно — сдать все вещи, покрытые письменными знаками. На чём бы они не были сделаны. И на каком бы языке.

* * *

В здешних краях могли осесть очень разные раритеты и артефакты. Учитывая мой специфический интерес к электрическому оружию в форме Ковчега Завета и лазерному в виде икон святых… Надо смотреть.

* * *

— Сдать всё боевое оружие. Шлемы, оплечья, наручи, щиты, рогатины, боевые луки и стрелы, длинные клинки, боевые молоты, чеканы, клевцы, булавы, кистени, секиры, брони, панцири, кольчуги и тегиляии.

* * *

Монополия на насилие принадлежит власти. И наоборот: кто насилует — тот и власть. Власть здесь — я. И нефиг примазываться.

Охотничье оружие довольно сильно отличается от боевого. Всё-таки, человек, вооружённый, в строю — очень специфическая добыча.

Конечно, есть те же короткие копья, длинные ножи, топоры…

Снова — фича мелкая, сиюминутная. В отличие от охотника-любителя 21 века, здесь занимаются «промыслом». Основная масса добытого — из силков, ям, ловушек, капканов, а не — «догнал-убил». Основной убойный инструмент — дубина, делать дополнительных дырок на шкуре — товар портить.

Разница между боевым и охотничьим… Англичане продавали ирокезам ружья. А французы гуронам — нет. И ирокезы истребили гуронов. А ведь весь остальной охотничий инструмент у обеих сторон — одинаков. Булгары продавали местным поволжским племенам длинные клинки. Пришли русские, клинки в захоронениях закончились, но охота-то осталась. Инструментарий для охоты и для боя — существенно различен.

* * *

— Сдать все вещи из шкур пушных зверей. И сами шкуры. Можете оставить себе коня, корову, козу и овцу.

* * *

Вот это — очень серьёзно. Совсем голыми они не останутся. Но подвижность населения в эту и следующую зиму существенно снизится. По домам сидеть будут — холодно. Резко подскочит потребность в тканях, расширятся посевы льна и конопли. А у меня уже пойдут массово прялки… Поднимется животноводство. Овечек с коровками больше держать станут. Соответственно — пастбища и укосы. Пойдут росчисти, корчёвка. Это требует соответствующего инструмента. Который будут делать у меня.

Последовательно на всех уровнях — инструмент-сырьё-полуфабрикат-продукт — пойдут товарно-денежные отношения. Что увеличит связность населения и уменьшит племенной сепаратизм.

* * *

— Не торговать, не продавать и не покупать, ни у кого, кроме как у моих купцов. Не пропускать через свои земли других людей, кроме моих.

* * *

Монополия внешней торговли — азбука. Ленин об этом достаточно внятно писал по поводу хлеба. Здесь — чуть шире. Напомню: здешним лесовикам, как и черноногим Саскачевана, по-настоящему — ничего не надо. Натуральное хозяйство.

Ещё: пока я с ними не разобрался, не «пропустил через грохот, отделяя избоину» — «железный занавес». Сперва мои «говоруны» вырастут, всем мозги промоют, потом уж и с чужими проповедниками… посмотрим.

* * *

— Вы будете исполнять работы по слову моему. Там, тогда и столько — сколько и кому я укажу.

* * *

Надеюсь, без этого удастся обойтись. Хотя бы — в больших объёмах. Работники из лесовиков… так себе. Сходно с ситуацией на Антильских островах: негров туда пришлось завозить, потому что местные индейцы просто вымирали от непосильной работы.

Мне нужны рабочие руки. По типу привлечения моих крестьян в Рябиновской вотчине. Хоть бы — по месту, хоть бы — на самые простые дела. Копать канавы, валить лес. Потому что других работников у меня мало, привезти их неоткуда, а обустраивать эту землю — нужно.

Снова: внеэкономическое принуждение. Не — рабство, что на «Святой Руси» повсеместно есть, не — крепостничество, что будет повсеместно в Императорской России, не — «труд заключённых», что грядёт в Советском Союзе, что уже применяется у меня на Стрелке. Здесь — в форме государственных повинностей. Что и являлось столетиями неотъемлемым элементом функционирования Русского государства. Общий труд для нашей общей пользы. В указанном мною месте, времени и количестве.

* * *

— Со следующего года вы будете платить мне десятину во всём. В скотах, хлебе, рыбе, мёде, воске, мягкой рухляди, людях…

* * *

Страшно звучит. По-батыевски. И они, естественно, тоже платить не будут. Или кто-то думает, что рязанцы — самые крутые? С их ответом монголам: «Когда нас не будет — всё возьмёте». Не все так вслух говорят, но думают-то так — многие. «Самоналогообложение» — это из рассказов про «красных купцов» с постоянно собранной корзинкой для домзака.

Очевидный элемент этой «батыевщины» — перепись, баскаки, присутствие налоговиков. Даже не для сбора подати — для исчисления налогооблагаемой базы. Провокация конфликтов одним фактом существования, одним их видом.

Провоцирование — полезно. «Держать руку на пульсе народного гнева». В нужное время, в нужном месте, в нужном размере. И отсекать проявившуюся «избоину» до того, как она станет повсеместной «паршой».

Прикол в том, что мне, по большому счёту — критична адекватность населения моим инновациям, а не налоговые поступления.

Ме-е-дленно.

Мне не нужны налоги.

Я — не князь, не эмир. Я не буду обдирать людей для наполнения своей мошны.

Цель: создать народ «мои люди». Они должны быть адекватны моим правилам. Прежде всего — они должны «быть».

Для этого — они должны «приходить». Потому что «под моей рукой» — хорошо. Сыто, богато, безопасно. Чем быстрее они будут достигать желаемого ими уровня благосостояния, при достижении желаемого мною уровня адекватности — тем для меня лучше.

«Драть с них три шкуры» — как самому себе нож в ногу засадить. Я похож на дурака?

Деточка, ну что ты так на меня вылупилась? Ты, что, с Луны свалилась? У нас никогда прямые подати с людей большей части доходов не составляли. Даже и по сю пору — малый кусочек. Другие же способы есть. Куда более полезные да добровольные. К чему мне народ свой податями давить, охоту к труду отбивать? Ты вспомни: в какие земли мы не приходим — везде, перво-наперво, прежние налоги да мыта, да повинности — складываем, недоимки — прощаем, счёт рез — останавливаем. Потому народы разные и зовут нас. Дабы мы их дурней-правителей по-уняли, по-утишили.

А казну наполнить… думать надо да крутиться. А я чего делаю?

Вообще, идея формировать бюджет государства за счёт взимания налогов — не самая разумная. Основная задача фискальной системы — не наполнение бездонной государевой казны, а модерирование и модулирование экономики.

Кстати, умные люди здесь — это понимают. Тот же Свояк с его тысячными табунами и тысячей пудов запасённого мёда. Приторговывал помаленьку. Конечно, с учётом использования административного ресурса. А вот Иван Грозный с этим ресурсом заигрался: огромные запасы хлеба, накопленные в царских поместиях, не были выброшены на рынок в голодный год. Ждал он, понимаешь ли, дальнейшего повышения цен. Отчего, со слов иностранных наблюдателей, случились бунты и мятежи. Подавляемые, естественно, государевым войском.

Мастер обоерукого грабежа: одной рукой — в карман, другой — в морду. Или, по-культурному: «конфликт интересов».

Мало казну набить — надо ещё и подданных не заморить. Хотя бы — не в чересчур большом количестве. Насчёт «чересчур» — всегда бывают разные мнения.

Мне более важно — втянуть этих лесовиков в создаваемое мною общество. Чтобы они хотя бы просто знали: есть такой город, такие товары, такие возможности. Не дурели от одного непривычного вида, не кидались в драку с зубовным скрежетом: «чужие пришли!». Не покупались на «сладкие речи» и прочие провокации всяких… разных.

И привыкли «исполнять свой гражданский долг».

Чётко разные цели: не — «полна калита», а — «гражданское общество». Хоть бы и в около-средневековом исполнении. Соответственно, разные следствия и методы.

* * *

— Так будет шесть лет. Которые вы будете жить в тех местах, в которых я дозволю или укажу вам жить. Те же, кто перейдёт в другое место без спроса, кто убежит от уплаты мне дани — будет наказан. Те из вас, кто будет верно исполнять мой закон это время — станут моими людьми. Они не будут платить далее, будут ходить везде свободно, смогут делать любое дело, которое делают мои люди. Я буду учить вашу молодёжь, с тем, чтобы они смогли вернуться в ваши селения и учить закону, и вере, и языку. Пока же я пришлю вам учителей из своих. И они будут учить вас, а вы — их слушать.

* * *

Привязка людей к земле. «Крепостничество по Пердуновски». Не имперское, не московское. Без отдачи земель и людей с ними в частную собственность. Без барщины и оброка. Государственное крепостничество. Кратковременная принудительная локализация населения. Без этого — ни налогообложение, ни трудовая повинность — невозможны.

Только бы не заиграться, не начать переводить подданных, «государственных крестьян», «чёрные сотни» — в частных, в помещичьих. Как было в Мордве после Ивана Грозного, на Украине при «крепачихе» — Екатерине Великой.

«Кнут и пряник». Кнута они попробовали в форме «унжамерен». В форме резни, грабежа, пожарищ. Впереди — голодная зима. Это нынче для них всего важнее. А что будет через год… или через шесть… Кто доживёт, тот и думать будет. Но «пряник» нужен обязательно: должна быть ясная перспектива изменения к лучшему. Не — «нынешнее поколение будет жить при коммунизме», а конкретно: все подати — только шесть лет. Потом… благодать наступит.

Не только всем — потом, некоторым — сразу. Главная «благодать», после избавления от «смерти неминучей» в лице «унжамерен» — избавление от того же, от «смерти неминучей» — в форме голодовки.

* * *

— Те, из ваших людей, которые стали сиротами, или вдовами, или не могут прокормить себя — должны быть отвезены, вместе с их скарбом, ко мне во Всеволжск. Где я дам им необходимое. Также все ваши шаманы и все ваши оны, вместе с чадами и домочадцами, должны быть привезены ко мне. Мы будем разговаривать, и я помогу им занять достойное место среди моих людей. Те, из людей ваших, кто ушёл от меня, кто не принял моей присяги, кто не будет исполнять закон, кто будет призывать других к неисполнению закона, кто даст им кров или корм или иную помощь — должны быть взяты силой и привезены ко мне. Не печальтесь об их судьбе. Все знают, что я не продаю людей. Ваши соплеменники получат долю себе по свойствам своим. Каждый — по себе. Глупые и ленивые пребудут в унижениях и мучениях, умные и трудолюбивые возвысятся и устроятся.

* * *

Я не могу одномоментно полностью изъять всю местную «кугырзу» — некем заменить. А вот специфические ветви власти… и их носители… должны быть… элиминированы. Макиавелли прав: все гадости правитель должен делать сразу после захвата власти. Пока народ потрясён и испуган. Сейчас — они не осмелятся напасть. Да и просто не за кого восставать: шаманы разбежались, «оны» — частью убиты, частью продемонстрировали свою профессиональную некомпетентность. Среди оставшихся… я всегда говорю правду — я хочу с ними потолковать. Может быть, кто-то и окажется полезным. Под моими знамёнами. Или — «на кирпичах».

Вдовы и сироты… Отдавать чужаку соплеменников… «Как же так?! Родная кровь, брат за брата…».

Но есть детали мелкие. Не за брата, а «за сестру». Или вообще: «дочь троюродной сестры из соседнего тиште от второго брака».

Сэняша, в мордовском эпосе, готова выкупить свою голову у злого убийцы своей юной дочкой, колдунья «дочь тому бы отдала бы» за меленку Сампо в эпосе финском. Я об этом — уже…

Чем ты будешь их кормить? Хочешь посмотреть, как твоя троюродная «родная кровь» подыхает с голодухи рядом с твоей родной «родной кровью»? Выбирай: единая судьба со всем народом в форме голодной смерти. Или — надежда на выживание своих. Спасение твоего личного еша.

Война — не только смерть или рабство попавшимся, это — смерть многим выжившим при собственно набеге. Прояви «братские чувства». И попади в категорию: «голодная смерть». Не обязательно впрямую от голода. Можно — «жертва эпидемии, распространившейся среди истощённых». Применительно к ленинградским блокадникам попадалась формулировка: «Замёрз от голода». Это когда человек настолько ослабел, что не имел сил развести огонь, затопить печь.

Я уже говорил: на каждую голову, проданную на невольничьем торгу, нужно считать десяток умерших вокруг этой сделки. Историки оценивают количество русских, проданных на рынках Черноморья с 14-го по 18 век в 5 миллионов.

Пятьдесят миллионов… для сравнения — это численность населения Российской империи в первой половине 19 века. Вместе с Варшавой, Гельсингфорсом, Тифлисом и Аляской. Без учёта их возможных потомков. Времена Пушкина.

* * *

— Я обещаю защищать вас от врагов, установить мир, научить полезным вещам, помогать вам в тяжёлые времена. Я беру за себя все ваши земли. Теперь весь край — моя земля. Вся. И я позволяю вам жить на моей земле. Ныне многие из ваших селений пусты. Я велю вам расселиться в них. В любом свободном, любого рода. И всё, что вы там найдёте — ваше. Кроме сказанного раньше для отдачи мне.

* * *

Да, пусть заселяют опустевшие кудо. При этом значительная часть общин «рассыплется» сама собой. И в такую, «свежую», ещё не стабильную, смесь я буду добавлять новосёлов, присылать попов, тиунов, строителей. С ними местные перестроят селения по моему стандарту, переймут новые для них агротехники и ремёсла, раскорчуют, распашут окружающие земли, смешаются.

Кто с кем? — А все со всеми. Станут моим народом.

Так в мой «стрелочный» народ добавилась ещё одна категория. «Стрелочники», которые никогда на Стрелке не бывали, «новосёлы», большинство из которых никуда не переселялись, «новообращённые», никогда не слышавшие «благой вести».

Я не понимал их слов, их обычаев, их отношений, мотивов, ценностей. Громадность непонятного, проистекающие от этого сомнения в собственных решениях, в своей «правоте» — угнетали душу.

Пришлось думать, научиться понимать, найти решения, изобрести способы, построить структуры и технологии. Для приведения этого племени, этой категории людей к моему стандарту — «стрелочный народ». Это было необходимо «здесь и сейчас», этот опыт оказался весьма полезен и в дальнейшем. Когда вся «Святая Русь», с населением в 400 раз большим, с кучей собственных особенностей и странностей, начала загадывать мне сходные загадки.

 

Глава 389

Я внимательно оглядывал затихшую толпу. Мадина, старательно переводившая мой спич, закашлялась.

— Хочет ли кто-либо возразить против слова моего? Хочет ли уйти из власти моей? Нет? Что ж, помните: ваши имена — записаны, ваши клятвы — услышаны, ваши жизни — взвешены. Изменники — будут истреблены, верные — вознаграждены. Да будет мир между мной и вами.

Я поднял выше свой кубок. Окружающие автоматически потянулись к своим кружкам, повторили мой жест.

— Пусть огонь и вода будут свидетелями нашего договора!

Широким жестом плеснул в костёр передо мной прозрачную влагу из моего кубка. Полупрогоревший костёр на мгновение сжался. И — вспыхнул! Пламя взревело, встало выше роста человеческого, рванулось во все стороны светлыми до голубизны лепестками… и успокоено опало, потемнело, снова вернувшись к своей основной функции: чуть освещать, чуть согревать.

Спирт — быстро сгорает.

А по окружающей толпе, отшатнувшейся в испуге, прошелестело (потом мне перевели):

— Принята… клятва принята и подтверждена… духи огня услышали… духи воды свидетельствуют… если чего — сожгут… или в воду утянут… колдовство… колдун… точно — накажет… и — защитит…

Старинный фокус, которым ещё Миклухо-Маклай пугал соседских хулиганов из папуасов. Нынче тут — ни Миклухи, ни Маклая. Одни папуасы. Может — подействует? Когда-то я сходные штуки в Рябиновке на Крещение делал. «Неопалимая купина» в Угрянских сугробах. Там детишкам нравилось… Как-то они там сейчас…

* * *

Забавно: попандопулы, как и почти все евро-американцы, не знают племён. Не знают, не понимают мыслей и чувств людей, ведущих вот такой образ жизни. «Примитивный»? — Если бы! Сделать своими руками ашельское или олдувайское рубило в человечестве 21 века не может почти никто. Лишь единицы из археологов, специально занимавшихся этой темой, смогли изготовить нечто похожее. А ведь это только один элемент только в одной — инструментальной — области человеческой деятельности, отражении свойств личности.

Не знают. И — не хотят знать. «Не кричи волки» или «Рождённая свободной» — книги о хищниках в их естественной среде обитания, куда популярнее, интереснее человечеству, чем книги о самих людях в их природном состоянии.

Дикарь, в представлении евро-американцев, может быть двух сортов: или простодушный и благородный, как у Вольтера, или злобный и кровожадный, как во множестве авантюрных романов. «Последний из М…» — даёт образцы обоих направлений.

В 20 веке, после распространения многозарядного и скорострельного и, впоследствии — толерастии и общечеловекнутости, образ сместился в «под Миронова»:

Схемы. Очень примитивные, бездушные. В мировой литературе найдется едва ли пяток книг, в которых видны личности, характеры, индивидуальности местных «диких» жителей. Шекспир с Калибаном, Льюис Генри Морган, Нажин Мато и его «Мой народ Сиу»…

Почему? Почему чувства львицы или семьи волков можно описать более ярко, реалистично, выпукло, чем похожих на нас хомосапиенсов в сходных с хищниками условиях?

Или дело не в талантах пишущих, но в предрассудках читающих? Читая живое описание аборигена, «цивилизованный» человек видит в «простодушном» или в «кровожадном» самого себя? В его «примитивных суевериях» — свои «духовные ценности»? В «диком разврате» — свои «брачные церемонии»? В «снятии скальпа» — «карьерный рост»? Те же цели, эмоции — чуть другие методы и средства.

Сходство, вызывающее страх и отвращение.

Инстинктивное биологическое свойство, препятствующее в природе смешению с близкими видами. И — тиражированию книг, в которых люди — такие же как мы! — думают и ведут себя иначе. «Иначесть» «таких же» — пугает и возмущает. Ибо применительно к «таким же, но иным» — модели предполагаемого поведения окружающих, которые мы строим в своём мозгу, часто — инстинктивно, оказываются ложными.

— Я думал, что он достанет «Мастеркард», а он вытащил томагавк!

Я — дурак? — обидный вопрос.

Я — не дурак! — опасное утверждение, если оно не обеспечено конкретными знаниями.

Дурак — не я! — близко к оскорблению.

А ведь в этих трёх фразах и крутится мышление человека, который обманулся в своих ожиданиях. В ожиданиях относительно «таких же, но других».

«Депресняк» и «бздынь» — Сцилла и Харибда всякого попандопулы, эмигранта, просто — путешественника. Если он не понимает — и не хочет понять! — аборигенов. «Ах, они такие… странные!».

Дальше, обычно: «они такие тупые!». И варианты: «Тупые-тупые! И злобствуют!». Или: «Дураки полные! Но мирные». Последнее — экстремум доброжелательности.

Я это проходил в первой жизни. И стараюсь, несмотря на разницу в одежде, виде, языке, обычаях… рассмотреть в каждом конкретном персонаже, не схему — «благородный/кровожадный» — живого человека. Старюсь запомнить их имена, лица, родственные связи, предпочтения и неприязни. Смотреть им в глаза.

От этого пухнут мозги, и раскалывается голова. Но это — важнее порохового и нарезного. Потому что эти люди и их дети и будут направлять любое пороховое. От них будет зависеть — в кого стрелять.

Связка неумирущая и всегда актуальная: не понял — помер.

* * *

Через день поутру — в обратную дорогу. Обоз в полсотни саней и волокуш. Ну и как эта махина будет двигаться? — Известно как — ме-е-едленно. Николаю всё мало — два здоровенных амбара набили барахлом, но он всё хочет всунуть в сани. Не вывезти. В первую очередь берём цветной металл, боевое оружие, меха. И — люди. По сути — тех, кто сам захотел. Потому что остальных — некуда.

Чуть арифметики: в первый день боёв у мари было семь сотен бойцов, примерно пять сотен глав малых семей-«ешей». Остальное — молодёжь и бобыли. К нашему уходу — осталось чуть меньше трёх сотен глав этих «ешей». Итого: с полсотни осиротевших, потерявших кормильца семей и полторы сотни семей «дезертиров». Последних — надо будет найти, сыскать по этим заснеженным лесам, притащить ко мне.

Что порадовало: большинство осиротевших семей тут же вернули в «нормальное состояние». Всё-таки, «круговая порука», племенная взаимопомощь, особенно в условиях дармовой раздачи «наследств» — брошенных селищ и угодий — могучая вещь. Почти всех живых бобылей тут же переженили. На свежих вдовушках.

О-ох…

Веру приняли? — Изволь по вере.

А Аггея-то нет! А без него — ну совершенно не кошерно!

У иудеев проще: два свидетеля, правильные слова, парочка разбитых стаканов… Раввин не нужен.

А у нас-то… По закону божьему — нельзя. И отложить нельзя! По закону психологии.

«Поданная команда должна быть безусловно исполнена. Или — не командуй».

Что «нельзя по закону божьему» — неправда. В русском обычае вплоть до 19 века, для почти всего православного населения важнее помолвка. После неё во многих местностях «молодые» начинают жить вместе. Я об этом уже… Но объяснять это язычникам здесь… Как тыкать в Рублёвскую «Троицу» с тремя нарисованными мужчинами и втолковывать:

— Это всё — один бог. Стакан-то один. Видите?

Вот я заставил их поклясться, что они примут «веру христову». С этого момента, везде, где должен быть христианский обряд — он должен быть. Обязательно. Я не могу сказать:

— Да ладно, я пошутил.

Это как в анекдоте с выгоняемыми из дому тараканам — «главное — не засмеяться». Они просто перестанут воспринимать свои обязательства передо мной всерьёз.

— Что, можно сходиться без венчания?! И это не грех? А на что нам тогда его «вера»? И «закон» его — да ну, обойдёмся.

Нельзя провоцировать людей на саботаж. «Ладно, как-нибудь, потом» — позже придётся выбивать. Кровью. Скольких придётся убить? Просто за то, что у них была подорвана уверенность в: «За базар — отвечаю», «Всякое лыко — в строку».

«Собакой» на боевом корабле ходить не доводилось? — Здесь и это — мои должностные обязанности. Хорошо, что я не ГГ, а — ДД. Особенно — ДДДД — есть возможность манёвра по времени.

* * *

Тема для всякого истинно верующего христианина… болезненная. Так, венчанием, вывозили из Италии «княжну Тараканову». И первый вопрос по приходу эскадры в Россию был:

— Кто службу служил? Понятно, что в облачении, с певчими, с атрибутами и ритуалами… Кто? — Ах, корабельный плотник — тогда не считается. Это — маскарад. Благодати на плотнике — нет, свадьба — не в зачёт, Алексей Орлов — не государственный изменник.

* * *

Есть вещи, которые можно отложить: всеобщее крещение, венчание уже живущих семейно, отпевание ныне погибших. Но сегодняшний поток брачующихся…

Вот был бы я нормальным христианином — рвал бы сейчас себе душу. Между — «нельзя, ересь» и — «необходимо, управляемость». И, вернее всего, заботясь более о душе своей, позволил бы туземцам остаться в их «языческом заблуждении». Что, чуть позже обернулось бы десятилетиями тихо тлеющего сопротивления. Периодически заливаемого их кровью.

На всё воля божья. Зато душа моя чиста и непорочна.

Увы-увы… Провоцирование идиотизма… мне людей жалко.

Проблема — именно в их понимании обязательности принятых обязательств. Я-то знаю, что во многих деревнях на «Святой Руси», из-за огромных размеров приходов, попа видят раз в три-четыре года. Когда «батюшка» сразу, «чохом» всех — венчает, уже народившихся у этих «новобрачных» детей — крестит, а часто — и отпевает.

Я — знаю, вся Русь — знает. Местные — нет. Объяснять им разницу между церковной догмой и сложившейся практикой, между виртуалом закона и реалом жизни…

Туда же, в эту «разницу», они засунут и все другие мои требования.

Как Самород матерился, когда я его венчать марийцев поставил! А кого?! Мадина — баба, Илья с «кугырзой» разбирается, остальные языка не знают. А «брачующихся» ещё предварительно и окрестить надо!

Понятно: маскарад. «Безблагоданый». Но, в отличие от истории княжны Таракановой, здесь будет «кошерное» продолжение: я пришлю сюда попа. Который всех, и сегодняшних тоже, заново обвенчает и окрестит. Довольно скоро, но потом. Когда моя хитрость уже не будет столь важной. Когда «жить с крестом на шее и кольцом на пальце» станет уже привычно. Как и исполнение других моих требований.

Понятно, что мне было… высказано. Понятно, что мною было… отвечено. Коротенько. С уместным набором этих милых русскому слуху предлогов: «в» и «на».

Ересь! Извращение, завета нарушение и господа нашего поношение! Обман и богохуление!

Это ваше мнение? — Ну и держите его при себе. А я следую народной мудрости: «Если нельзя, но очень хочется, то можно».

Оставшихся неокрученными вдов с семействами — в сани.

Сыскались и просто «охотники». Особенно, из молодых парней:

— Воевода воинскому искусству научит! Ты ж видал как они тех… как ежиков.

Ещё — множество детей и девушек. Эти — не сколько сами рвутся, сколько родители выталкивают: кормить нечем. А я сразу сказал: у меня хлеб есть. Но я кормлю только «своих людей». Хочешь кушать — приходи ко мне.

Не ново — Пердуновские «кусочники» перед глазами стоят.

Пока мы в Поветлужье сидели, «дезертиры» — на глаза не появлялись. Отсиживаются в лесных берлогах. Мы очень серьёзно поговорили с «горными». Местной кугырзе я не верю, а вот пришлые… Договорились до того, что они собирают вылезающих из лесов «дезертиров» и, когда обоз вернётся, сопроводят их на Стрелку. Естественно, не «за просто так».

Кстати, свою долю в добыче они выцыганили. И уловили мою манеру не торговаться. «В нехорошем смысле этого слова».

Эти «горные оны» — интересные мужики. Злые, резкие. Молодёжь свою гоняют — только пыль столбом. Э… виноват — снег. Смотрят недоверчиво, враждебно. Ещё бы — мы ж их на Бряхимовском полчище раскатали! Русских не любят — аж до зубовного скрежета! А я не червонец, чтобы всем нравиться. Но дело — понимают. А дела мои вон — на Ветлуге мертвяков ободранных в прорубь спускают. Вы так смогли? — Нет? Ну так слушайтесь. Если не старших, то — умных. И, в моём лице, несравнимо более победоносных.

Моё стремление различать туземцев, видеть их индивидуальные свойства, послужило основанием для дружеского взаимодействия с этими «горными онами». Что позволило решать проблемы как в здешних, марийских землях, так и в других местах. А победа в битве на «Земляничном ручье» была бы просто невозможна без их участия. Смотри людям в глаза, понимай, думай, применяй — ты победишь. Потому что победы — делаются людьми. Сабля, сама по себе, только на стенке висеть годна.

В этом селении, «Усть-Ветлуга», пришлось оставить кучу народа из своих.

— Мадина, ты остаёшься здесь. За Самородом присмотришь.

— Ой… А… А мой-то? А… Гладыш?

— У него… другое дело. Ты его долго не увидишь.

* * *

Это ещё одно из «повешенных на стену ружей». Едва весть о нашей победе дошла до Стрелки, как Гладыш, как и было заранее обговорено, залез в наше казнохранилище. Где и попался Терентию. Был взят «на горячем», чуток побит и вкинут в поруб. К сидевшему там, до поры до времени, Страхилу.

День — тать и пленник молчали, день — хмыкали друг на друга. Потом разговорились:

— Воевода — унжамеренов побил. День-два — на Стрелку вернётся. Тогда нам обоим… Как он живым хрипы выдирает…

— С поруба не выбраться. Видать — судьба-судьбинушка…

— Не ной, Страхилище. Выбраться — не велика хитрость. Я здешнюю темницу — как свои пять пальцев, сам строил. А вот дальше… На Русь нельзя — выдадут. К лесовикам нельзя — либо выдадут, либо сами прирежут.

— Не ной, Гладышонок. Унжамерен — не выдаёт. А со мной — и не зарежут.

— Поклянись!

— Землю ем!

Так, в яме Всеволжского поруба, сложился этот странный комплот «правильного» туземного вождя и бойца с вечно верченным авантюристом и кладоискателем. В ту же ночь они успешно бежали. Ещё бы не успешно! Точильщик и Ноготок лично обеспечивали им чистоту прохода по Стрелке.

Выбираясь по Волге к устью Унжи, Гладыш, стараясь поднять себе цену, пускал напарнику «пыль в глаза», рассказывал о «диамантах Воеводы». Кажется, именно эти байки и сохранили ему жизнь в тот момент, когда весть об избиении мною «унжамерен» дошла до их селений. Позже он много ходил по тамошним рекам, постепенно смещаясь на север и восток, посылая мне достаточно полезные и забавные описания тамошних мест и людей. Что позволяло более точно планировать свою деятельность в этом направлении. А Страхил осел в своём селении на Унже. Личное знакомство со мною подняло его авторитет, а гибель множества вождей в походе превратила в лидера среди Костромской мери. Что позволило со временем довольно мирно и эту этническую группу привести «под мою руку».

* * *

Самород ходить после ранения не может, Мадина… с ним, Илья — мозги кугурзе вправлять, приказчик от Николая — для присмотра за барахлом и пополнением запаса, подмастерье от Фрица — для съёмки местности, включая глубины Ветлуги и Волги в половодье, для выбора места под сигнальные вышки… Тут одну надо ставить вблизи устья, так чтобы и Волгу и устье Ветлуги покрывала, вторую выносить на север, на другой край этих гор, а третью по Волжскому берегу ставить в нашу сторону, на запад. Ну, и дальше там — до состыковки с моими «стрелочными».

Я уже говорил: победа — как эмиграция — способ сменить одни проблемы на другие.

Так что, когда обоз тронулся — я обрадовался чрезвычайно. Завалился в санки, Курт — под бок, и придавил. Не Курта — ухо своё. Минуток эдак… много.

Потом — заскучал. Ну сколько ж можно спать!

То расстояние, которое мы проскочили на лыжах меньше, чем за сутки, обоз идёт пять дней. Потому как лошадушки… по лыжне не ходят, дурости моих гридней не имеют. Ребята уже подговаривали меня снова… побегать.

И — подговорили.

* * *

Зимняя охота на медведя. Это… очень эмоциональное занятие. Как встали вокруг берлоги — мужики только на мате разговаривают. Другими словами… тяжело выразить.

Охотничий участок у медведя — от 100 до 400 км. кв. Летом за ним бегать… Летом медведя берут на приваду. На тушу коровы. Как он бурёнку «сложил» — всё, садись в засаду, вернее всего — придёт доедать.

Зимой самому к нему надо идти. У медведей бывают излюбленные места зимовок, куда они собираются год от года с целой округи. Очень многие звери стягиваются на зиму к берегам Волги: здесь и рельеф подходящий, и пропитание добыть легче.

Угро-финны их не бьют — тотем, общий предок. Убить медведя — святотатство. Я уже русскую частушку вспоминал:

«Уж медведь, ты мой батюшка».

Конечно, бывает, что и «батюшку» убивают. Тогда нужно делать кучу ритуалов, вымаливать прощение у «духа хозяина леса». Поедание медвежатины считается сродни людоедству. Русский православный «Устав церковный» — прямо запрещает.

Тот, кто видел освежёванную медведицу… несколько иначе смотрит и на человеческих женщин.

Короче:

— Могута, а где здесь ближайшая медвежья берлога?

— Эта… ну… тама… вроде…

Найти зимой медвежью берлогу — серьёзная задача даже для опытного охотника. Самцы вообще бывают неприхотливы — под корчажину зароется, бросит пару охапок старой травы и листьев и туда завалится. Иной мишка просто к дереву привалится спиной и ждет, когда его снегом занесет.

А вот медведицы ради медвежат стараются. Мы потом в одну такую берлогу залезли — как горница обустроена. Пол выстлан мелко нарванными сухими еловыми ветками, травой типа осоки. Медведица её нарежет, в комки скатает, заранее высушит — чтоб в берлоге не запрела.

Медведица роет берлогу аккуратно, вход — «чело» — оставляет маленький, только чтобы голова пролезла. Когда она заходит в берлогу — эту дыру затыкает сухой травой. У вырытой берлоги никогда нет земли — куда медведи ее убирают и как — никто не знает.

Бывают и самцы хозяйственные. Попался нам один такой. Хорошо устроился: четыре упавших ели на ветровале толщиной в здоровую руку каждая, полностью накрыты снегом — идеальная крыша!

Тут тебе, и тщательно подгрызенные стены (чтобы ни один сучок в бок не упирался!), и вырытая яма — куда толстое брюхо положить, и натасканная подстилка (сухая трава, еловые ветки, листья), чтобы тепло и мягко лежать. Медведь был — ответственный и основательный, не поленился осенью — зимний дом себе соорудить! А с каким настырным упорством косолапый грыз толстые еловые стволы в тех местах, где ему было тесно лежать и пролазить. Не хуже бобра! Некоторые участки сгрызены аж на 6–8 см прочнейшей древесины. Все ради комфорта!

* * *

Внутри я поместился целиком и чувствовал себя очень даже уютно. Если бы была подушка и теплое одеяло — остался бы здесь зимовать.

Мы бы сами не нашли этих берлог — местные указали.

Ну, вот — пришли, вот — дырка, вот жердь — сунуть и по-шерудить. Мишка зимой не впадает в спячку — не суслик. Температура тела снижается незначительно, особое состояние — «зимний сон». Выходит из него — быстро. Активен сразу. Сейчас мы туда слегу сунем, он оттуда выскочит и… И чего мы делать будем?

Не, ребята, все эти понты — да я…! да мы…! крутые как варёные яйца!.. шапку — в морду, ножик — в сердце… принять на рогатину… Это в кино хорошо. В реале, даже с жаканом в тулке или ижевке… Да хоть с карабином!

«Охотник выстрелил — осечка. Медведица к нему подскочила, неуловимым движением лапы выхватила ружье и повалила охотника на землю. Спасла его преданная собака — бросалась на медведицу, пока та не ушла.

„Когда она через меня перепрыгнула, я увидел, как в закатных лучах красиво переливается мех на ее животе“, — рассказывал потом охотник».

Я, конечно, эстет. Где-то в душе. Где-то очень глубоко. Потому что в такой ситуации… заметить и оценить: «в закатных лучах красиво переливается мех»… не думаю.

Молодёжь рвётся вперёд, а Могута вздыхает:

— Как-то оно будет…?

Медведю целят в грудь, шею или под лопатку — куда удобнее. В голову — бесполезно. У него череп конусообразный, кость толстая. Пуля пройдет по касательной и урона зверю не нанесет. Стреляют из гладкоствольного оружия с 30–50 метров, из нарезного — до 100 метров.

Всё понятно? Мои блочные луки по скорости стрелы отстают от гладкоствольного в 2–3 раза. Дистанция — метров 10–15 — не больше. Они однозарядные и их надо натягивать. Это не курком щёлкнуть. Вылетает эта зверюга из берлоги… неизвестно когда — иногда несколько минут приходиться шебуршить. И очень быстро. Как скаковая лошадь. Всё это в лесу. Где он на два десятка шагов отскочил — ты его стрелой уже не возьмёшь — деревья мешают.

Я бы… не пошёл. А вспоминая, как «Велесов медведь» нас по болоту гонял… как он тогда мою подмышку вынюхивал… Да нафига нам и мясо его и шкура?! Обойдёмся! Местные набьют и сами принесут…

Стоп. Местные — медведей не бьют. Так что — дело не в медведях.

Первого взяли как на уроке. Он выскочил, кинулся в сторону, поймал аж 4 стрелы в левый бок. После этого — успокоился настолько, что смогли добить. Второго Могута чётко на рогатину в брюхо поймал. А вот третий раз…

Я — дурак. Уже говорил? Ну, извините. Но когда личный «бздынь» пролетает так близко… «Ах, повторяйте-повторяйте!».

Встал с рогатиной перед входом, парнишка там, в берлоге, жердью потыкал, отскакивает, весь… «в порыве страсти». Орёт:

— Лезет! Вылезает! Башку видел!

А нет — никого.

Тишина.

Нервишки… тусуют картишки.

Я уже и рожно поближе к этому… «челу».

Тут он и выскочил.

Как-то… очень быстро.

То — тихо, тёмная дырка в снегу. То — раз — морда оскаленная! Два — лёгкий толчок в руку, по ратовищу рогатины. Три — рёв. Охренительный. Четыре — рогатина у меня из рук… ф-р-р-р… Куда-то в бок. Пять… Вы под автомобиль на полном ходу попадали? — Ага. Сносит. Чисто по механике. Недолгий полёт тушкой в сторону. Шесть — я лежу на спине, на мне — туша, перед лицом — морда. Семь — морда ревёт. Страшно. По-зверски. И — улетает. Куда-то. А меня отшвыривает в другую сторону… моя взбесившаяся одежда. Восемь — орут все. Причём медведь — на два голоса. Девять — треск в лесу удаляется, и вдруг переходит в страшный, но — недолгий рёв. Там, вдалеке. Десять — рёв медведя раздаётся где-то рядом, в двух шагах. Одиннадцать — и переходит в жалобный скулёж, вперемешку с изумлёнными матюками. Двенадцать — меня вытаскивают из снега и утирают личико.

Это рассказывать — длинно. А по времени… четыре удара сердца. Хотя моё… кажется и вовсе встало.

— Могута, э… мда… тьфу… что это было?

— Дык… ну… двое. Вот. В одной берлоге. Быват.

А со стороны раздражённый голос Николая:

— Охотнички хреновы! Сколько дырок понаделали! Теперь и в полцены никто не возьмёт!

Да, вопреки известной русской мудрости насчёт «двух медведей в одной берлоге» — такое бывает.

Они, видать, потому и не вылезали так долго: считались между собой — кому первому.

Первый наскочил на мою слишком близко поставленную рогатину. Понятно, что пробить что-то серьёзное она не могла. Но съехала по мишкиному черепу и порвала ухо. Это, пожалуй, самое болезненное место у медведя. Мишка выскочил, махнул лапой, рогатину унесло. А он кинулся прямо вперёд. Просто с испугу. И — сшиб меня с ног. Тут, единственный из моих стрелков, Любим, успел (или — рискнул?) среагировать — всадил туше, устроившейся у меня на груди, стрелу в бок.

Мишка и прыгнул. Прямо с меня. А когти у них невтяжные. Вот он ими одежду на мне зацепил и меня в сторону, вверх тормашками, в сугроб. Если бы не «вечный» панцирь в кафтане… Просто истёк бы кровью.

Героем дня оказался Курт. Пока я из сугроба выковыривался, пока мои толпой «утюжили» второго медведя, он догнал первого и… и сломал ему шею.

Сам. Один.

Мда… мишка, конечно, уже раненый… Но я… я бы… Честно? — Не. Даже и подойти просто…

Освежевали, разделали, вытащили к реке. В тот же вечер устроили праздничный ужин по поводу. И местных — пригласили. Точнее — заставили.

— Наши боги запрещают есть тело хозяина леса, великого и могучего маска . Он властитель леса, он прародитель народа…

— Так — было, былое — прошло. Теперь — я ваш властитель. Теперь у вас новый бог — мой бог. Ваши боги — не властны над вами. Для вас нет прежних запретов — только мои. Вот, я пошёл в лес и убил ваших предков. Теперь вы — мои люди. Ни у кого, кроме меня, нет власти над вами. Никто не защитит вас от моего гнева. Приказываю: каждый должен съесть по кусочку медвежатины. Или — сдохнуть.

Туземцы… попытались. Некоторых вырвало. Но мяса много — повторяли. До фиксируемого проглатывания. Помимо обмороков и повсеместной тахикардии, большинство пробило на понос. Зимние ночи длинные — подождали. И повторили. Для однозначности восприятия новизны.

* * *

Разрушение идеологии через разрушение пищевых табу. Я уже вспоминал о некоторых законах Чингисхана в этой области в отношении мусульман.

Другой пример. В Индии усиливается анти-британское движение. Молодые люди из индусов и мусульман собираются вместе, чтобы покушать мясного ассорти. Из говядины (корова — священное животное в индуизме) и свинины (нечистое животное в исламе). Так они укрепляют своё единство в борьбе с империализмом. Отказываются от собственных традиций ради высшей цели — освобождения своей Родины от «гнусных англичан».

Получилось — британцы ушли. Через несколько лет подросшие и поумневшие «революционеры» режут друг друга в ходе миграции населения между частями уже освобождённой Родины, между Пакистаном и Индией.

* * *

Для меня важно оторвать этих людей от «отчих корней», от норм кудо и ешей. Публичное поедание медвежатины — один из способов. Эти люди не смогут вернуться к былому, их не примут сородичи. Они сами не смогут себе сказать:

— Мы — настоящие, коренные, исконно-посконные.

Потому что — оскоромились. Нарушили табу. «Не девочка».

Среди многих небылиц, что обо мне по Руси ходят, есть и сказка, будто я к медвежьему племени смертную злобу питаю. И давнюю историю с Велесовым медведем, как причину, пересказывают. Да ещё вспоминают первые Всеволжские зимы, когда я-де тьмы медведей истребил. Лжа сие есть.

В первую зиму во Всеволжске были люди мои наги и босы. Медведи же в краях наших жирны и мохнаты. И числом многие. Вот я той медвежатиной людей кормил, в шкуры медвежьи — одевал, салом медвежьим — лечил.

А что люди мои мне лесных хозяев дороже — так то истина. И не отпираюсь. Мне мои — дороже. И не только зверей лесных, но и людей прочих.

И ещё скажу: важно мне было суеверия племён здешних превозмочь. Для верности их, дабы стать «хозяином» здешних мест — надобно победить прежнего «хозяина». «Лысая обезьяна» победила «мохнатого прародителя».

Слова: «на Стрелке медвежатину едят, медвежьим жиром сапоги смазывают» — вызывала у туземцев, по-первости, возмущение сильное, отвращение вплоть до рвоты неостановимой. После приходило им в сознание: «Зверь Лютый сильнее могучего маска. Воевода Всеволжский убил нашего бога». И многие глупости, что кровью человеческой обернуться могли, затихали, даже не дойдя до языков.

Отвращение и страх причудливо смешивались в отношении к моим людям. Особенно — к поедателям «великого предка» из числа бывших соплеменников. Взаимная неприязнь между туземцами, оставшимися «на земле», почитающих, хоть бы и тайно, медведя, и присылаемых от меня, со Стрелки — исключала сговор меж ними.

А «два медведя в одной берлоге» — оказалось элементом из местного фолька. Истребление той парочки особенно поспособствовало укреплению моего авторитета, моей власти.

Я добился своего — меня панически боялись. Я этого хотел, потому что только такой страх мог обеспечить безопасность, просто — выживание моих людей на Стрелке.

Ефимыч чётко поёт:

Выучился. «Есть с ножа». Не сплю, «плачу сполна», слабины не даю. Даю… наказания за неисполнение. Двигаюсь — «только вперёд». Да и вариантов типа:

у меня здесь нет.

И меня это устраивает: мне от местных — ничего не нужно, они сами — не нужны. Пусть боятся.

* * *

Я уже говорил, что у России очень странная внешнеполитическая история. Все нормальные государства воюют за увеличение получаемых доходов. Способы достижения этой цели могут быть весьма различны: от примитивного ограбления до отмены запрета на продажу туземцам опиума. Но основной путь — захват густонаселённых провинций с многочисленным платёжеспособным населением.

Аборигены платят налоги, или покупают товары метрополии, или работают за какие-то погремушки. В любом случае: их должно быть много и у них должно быть достаточно ценностей, которые можно регулярно «отчуждать».

История России, конечно же, содержит аналогичные примеры. Поход Мономаха и Гориславича на чехов, например, был чистым грабежом нанятых одними европейцами против других русских наёмников. Но количество, вес таких событий — непривычно мал. После Владимира Крестителя, присоединившего часть ятвягов, Русь не ведёт захватнических войн. Вокруг нет «густонаселённых провинций», достойных стать целью.

Ни Бряхимовский поход Андрея Боголюбского, ни более поздние Казанские походы Ивана Грозного, не ставили главной целью подчинение туземного населения для увеличения доходов казны. Хотя это, как и примитивное ограбление в ходе военных действий, имело место.

Однако главным было не «доношение благой вести», или «воссияние русской славы», или «открытие важных торговых путей» или «заложение будущей российской государственности»… Это всё — «отходы производства». Главное — обеспечение безопасности: «не трогайте нас, и мы вас не тронем».

Более позднее «объясачивание» сибирских народов снова носило характер полу-добровольный. Потому, что поймать охотника в его лесах — невозможно. Хотя и случались восстания аборигенов против казаков. Правда, менее часто, чем войны туземцев между собой.

Русские, вместо того, чтобы системно грабить аборигенов, взвалить на них всю работу по получению прибавочного продукта, предпочитали вкалывать сами. Эта разница лежит, например, в основе российско-индейских войн на Аляске. Европейцы и американцы предпочитали покупать шкурки каланов у туземцев, расплачиваясь, в том числе, и огнестрельным оружием. Вплоть до пушек. Русские — ружей не продавали, а каланов — били сами. В десятки раз больше туземцев. Терпеть такую наглость: «Белые делают нашу работу!» — тлинкиты не могли.

«Если хочешь, чтобы дело было сделано хорошо, сделай его сам — If you want a thing well done, do it yourself» — английская международная мудрость. В русской истории — постоянно.

 

Глава 390

Я тоже — «предпочитаю делать сам». Так что — вполне по-русски и в нашем обще-историческом тренде.

Туземцы мне не нужны, от них только проблемы. Лишь бы — не мешали.

Я предполагал перетащить сюда за пару лет своих людей из Рябиновской вотчины, удвоить-утроить население за счёт пришлых, «всякой сволочи» с Руси, влезть в мировую торговлю — уж очень место удачное! — запустить кое-какие производства, прогресснуть кое-каких товаров и, создав материально-техническую базу, накопив необходимый капитал, вырастив кадры и найдя организационные решения, заняться своим любимым делом — ставить белые избы по Руси.

Такой был разумный, продуманный план. Интенсивный, но без надрыва. Спокойно, взвешенно, последовательно, поэтапно…

Мой план — «гикнулся и копыта отбросил». Можно рвать на себе волосы. Из тех мест, где они, всё-таки, произрастают. Я про брови, а не про то, про что вы подумали.

«Куда сбываются мечты?» — это вопрос мучает множество людей. Я — не исключение.

Я допустил только одну ошибку. Чётко знаю в какой момент.

Когда «лоси» пришли ко мне, когда я растерялся — что с этой толпой делать, когда я спросил:

— Кто вы, Паймет? Чего вы хотите и что можете? Это — решать вам.

Я даже представить себе не мог, что можно всем народом попроситься в рабы!

Нет, так-то… если подумать, повспоминать, почитать классику и профессионалов… У меня у самого уже были здесь примеры.

Была «Отравительская весь». Но там я сперва перебил кучу мужиков. Я — сам. И ко мне пришла не община-«мир», а «коллекция вдов и сирот».

Была «Паучья весь». Которую я — то бил, то спасал, то нагибал. Я — сам. И снова — для них ничего сразу сильно не изменилось: они оставались на своих наделах, в своих жилищах, со своим скотом и своими семьями. Изменения происходили постепенно, касались не всех одновременно. Да и они не были холопами! Вольные смерды с несколько ограниченными правами по перемещению.

Были ещё ошмётки «Велесовой голяди». Снова — сперва я их… И ко мне пришёл «детский сад», а не полнокровный «мир».

Во всех случаях: сперва я их побил, потом их побили другие, потом я их «нагнул». Всегда — источником событий, «спусковым крючком» был я. Я уже имел контакты, имел, хоть какое-то, представление о людях.

«Лоси» пришли сами. Вдруг.

Ещё: я к такому «нагнутому» состоянию тех общин стремился. Я об этом думал, я этого искал, оно мне было нужно. В тот момент, в Рябиновке — чрезвычайно.

Потом-то я целиком с общинами не работал. Мне нужны были «люди россыпью». Кусочники, нищие, бродяги, «изверги»… За эти годы сама возможность обще-общинного перехода в рабство подзабылась, стала неактуальной. Отодвинулась в «запасники сознания», «на свалку».

Ещё: в Рябиновке я представлял, примерно, возможности и потребности вотчины. Например: сколько земли можно расчистить под пашню. Хотя бы с точностью до раз. 100 га, 200, 300… Но не миллион же!

Во Всеволжске разброс… Ну совершенно не представимый!

Ещё: те ограничения, которые довлели мне в Пердуновке, здесь утратили жёсткость. Остались два самых главных: моё личное время и рабочая сила. Всё остальное пляшет… «от горизонта до горизонта».

Пример: утром в день прихода булгарского каравана у меня не было шёлка, рабов, серебра, киновари, хлеба… К вечеру следующего дня — есть.

Какое планирование возможно в таких условиях?! Средне-потолочное?

Какие-то евро-дипломаты могут похвастать:

— Мы составили «дорожную карту»!

В моей ситуации — и «контурная карта» — недостижимая мечта о детализации.

Поэтому от нормального планирования, с его пошаговом описанием, необходимо переходить к «гипер-планированию», к созданию множества потенциальных возможностей для движения в нужном направлении. Закрывая, безусловно, критически опасные вопросы: внешняя и внутренняя безопасность, пропитание, санитария… И явно очевидные и долгие: подготовка семенного материала, тёплое жилье, обучение и воспитание…

Не ново. Так ведёт сев всякий пахарь: он не знает — вырастет ли колос вот из этого конкретного зёрнышка. Но сотни пудов зерна с десятины — он возьмёт.

«В России нет дорог — есть направления».

Направление — задано. А уж по какой тропке мы сделаем свой сотый шаг в этом направлении… Вероятнее всего — по той же, по которой сделали девяносто девятый. Но возможностей выбора — должно быть.

У меня есть «направление»: свободный, богатый город. «Там, за горизонтом». И — «сплошное бездорожье». Какое-то планирование, предвидение… можно карты Таро раскладывать, можно в бубен колотить.

«Бездорожье» — тормозит, утомляет и отвлекает. Я об этом уже в самом начале… Когда человек не знает на что смотреть — он старается внимательно смотреть на всё. Ожидает пакости со всех направлений, от каждого объекта или субъекта. Это — изнурительно. Я в «Святой Руси» очень жёстко попал в такую ситуацию сразу после «вляпа».

Отличие нынешнего положения в том, что «непонятки» не на «расстоянии вытянутой руки»: как «это» — одеть, можно ли «это» — есть, нужно ли «этому» — поклониться.

Здесь «это» — чуть дальше. Что нужно построить в ближайшую неделю? Куда потом перевести плотников, а куда — кирпичников? Из этого человека получится сигнальщик? Или лучше — гончар? Зерно в этой яме сухое — пусть лежит, а вот из другой — успеем съесть. Или — не успеем и надо сушить?

Обширная неопределённость — приводит к изнурению «думалки». Утомление — к уменьшению глубины и количества просчитываемых вариантов. Появляется стремление сбросить тяжесть решения на других. Что я, сдуру, и сделал в беседе с «лосями».

Я дал им право выбора. И, тем самым, принял на себя обязанность поддержать его.

И когда в ответ прозвучало:

— Клянутся быть тебе верными рабами, служить верой и правдой, даже и живота своего не щадя, и из воли твоей никогда не выйти. Отдают себя в руки твои, душой и телом.

Я уже не мог сказать:

— Ой, ребята, я пошутил! Валите-ка вы отсюда быстренько.

Потому что — меня не поняли бы уже мои люди. «За базар — отвечаю». Дал им выбирать — а сам в кусты?

Да мне глубоко плевать! На: кто что про меня подумает! Абсолютно на всех!

Мда… кроме моих людей.

И дело не только в том, что я живу в том, что они мне построили, ем, что они мне сварили, что я и жив, только благодаря им… А в том, что в них — частицы моей души, меня самого.

«Себя я люблю больше своей жизни».

Так я принял мари из рода лося.

Дальше «пошёл храповик». С «зацепом» как у плащеносной акулы — 28 рядов зубов на каждой челюсти.

Прежде всего, мой имидж в сознании местных чуть изменился. Взамен непонятной, смертельной опасности, абсолютного разрушителя и истребителя, «психа русского», «чумы двуногой» — появился оттенок вменяемости, договороспособности. С чумой договориться можно? А вот со «Зверем Лютым»…

Вместо «Страшный и Ужасный» — «Ужасный, но Разумный». Это уже оставляет место для надежды на взаимопонимание и взаимную выгоду.

Связываться с таким — крайнее средство, последнее дело. Но, выбирая из голодной смерти и «Зверя Лютого»… — есть из чего выбирать.

Ещё важнее, что укрепилось представление моих людей обо мне. И — о самих себе.

«Воевода Всеволжский — всех убогих принимает».

Да! Это правда! Я об этом говорил всем и каждому, каждый день, начиная с Янина! И мои люди уверовали в это. В то, что они, вместе со мной делают доброе, полезное, благое дело. Не — кусок хлеба зарабатывают, не — «лягушонка плешивого» терпят — строят форпост царства божьего в краях диких. Не все, не такими словами, не в каждую минуту, но… Хоть на мгновение, засыпая в своих зимницах после очередного трудового дня, вдруг в голове мелькнёт:

— А не худо мы нынче… уелбантурили. Богородице на радость.

«Воевода — святой человек — всякому страждущему даёт корм и кров. И мы ему в том — верные помощники».

Кто святой?! Я?!!!

Да! Даю — всякому! Но…

Я-то предполагал — сперва Пердуновские, потом — муромские, рязанские, владимирские… Потихоньку, одинокие здоровые мужчины… А кто ещё попрётся за тридевять земель «лучшей доли» искать?! Обычный перекос демографии эмигрантов-переселенцев — в разы! Мужчин поколениями много больше! Я же об этом думал, даже какие-то меры предпринимал, чтобы этот перекос как-то смягчить…

«Куда сбываются мечты?».

* * *

Только я от похода отмылся, отогрелся, в себя пришёл. Сижу у Звяги, одну хрень интересную изобретаем… Вы себе угловатые шпангоуты представляете? А с рогами?

Тут кричат:

— Господин Воевода! К тебе посла притащили! Не желаешь глянуть? Или его сразу…?

Посол: тощий, грязный, замёрзший молодой парень. Где-то я его видел?

Падает на колени, вскидывает руки над головой и чего-то лепечет. Я вижу, что у него сползают рукава. А на запястьях — … факеншит! Это ж браслеты от моих наручников! Откуда?! Я ж никому пока… Да ещё в таком безобразно-грязном состоянии. И — с перебитой цепочкой между ними.

— Постой-ка. Ты из тех мещеряков, которые по осени моих рыбаков имали?

— Нет-нет-нет! Да-да-да… ы-ы-ы-ы…

Был осенью такой эпизод. Местные охотники-мещера лазали за Окой, схватили моих дурней, которые там в озеро полезли рыбу ловить. Потом от них пришло посольство. Которое вызвало у меня отчётливую ассоциацию с криминальным наездом. Я рефлексов не сдержал, мы их всех поубивали.

Не всех. Вот этого парня — единственного оставили живым. И послали гонцом к прочим мещерским селениям. С вязкой отрезанных ушей на шее. Помнится, я тогда предлагал ему идти ко мне в службу. А он — ни тпру, ни ну. Настолько испугался, что слов вообще не понимал.

Парню повезло: он был первым из «гонцов с ожерельями». Ему подвижность конечностей ограничили наручниками. Потом-то использовали более дешёвые и более… необратимые методы. А этот… цепку-то перебили. Может жить и трудиться нормально. Или он хочет, чтобы я ему сами браслеты снял? Или виру за убиенных пришёл требовать? Или что?

Парень по-русски говорит… понятно. Да, он пошёл, отнёс моё «наглядное пособие по мытью ушей». Весь мещерский народ «дружно как один» вознегодовал, возбудился, ополчился… Но тут некоторые роды решили уйти за Клязьму, другие — под власть суздальских бояр, у третьих вдруг рыба на нерест пошла, белка откочёвывать взялась…

Посёлок в той стычке потерял почти всех боеспособных мужчин. Которые, одновременно, и трудоспособные. Запасов на зиму толком не сделали. Часть людей разбежалась по родственникам в других родах, часть — стала умирать. Наконец, когда к середине зимы стало совсем невмоготу, односельчане, точнее — односельчанки, насели на парня:

— Это всё ты! Это из-за тебя! Давай! Спасай нас!

Просто потому что он — единственный выживший из того, неудачно наскочившего на меня, рыболовного отряда. И единственный, относительно взрослый, мужчина в селении.

Нормальный женский подход — взвалить вину «за всё» на мужчину. Но зазвучал и конструктив:

— Идём к Зверю Лютому! Он это наворотил — пусть он и расхлёбывает!

Как это гордо, смело и… и глупо.

На самом деле, всё несколько неодназначнее. Да, голод снизил их страх, сбил их ужас передо мной. Но до них доходили и здешние новости. Что «Зверь Лютый» «плохих» — побил, «хорошим» — помог, что он вовсе не «чума двуногая», а очень даже марийский землевладелец, уровня тиште.

Главное — на Стрелке живут люди. Нет, конечно, не люди — русские, чужаки. Но… едят хлеб, а не младенцев разных соседних племён. Есть шанс. А здесь шанса нет — только сдохнуть.

— И вот, Господин Воевода, люди моего рода и других мещерских родов пришли к тебе. Они стоят на той стороне Оки, в лесу, они умирают от голода и холода, и молят тебя о милости. Пусть ты будешь нашим господином, а мы твоими рабами. Смилуйся над нами, Господине.

Логика пришедших людей… несколько детская. «Ты всё испортил! Вот теперь и исправляй!». По сути — несколько непривычная для меня форма привычного требования возмещения нанесённого ущерба.

Просто нанесённый ущерб — очень большой. А грядущий — ещё больше. Общая смерть.

«Хоть зарежь! Но сделай что-нибудь!».

Как в одесском трамвае:

«Мужчина! Вы на мне уже двадцать минут лежите и ничего не делаете! Ну, делайте хоть что-нибудь!»

Если сильно вывернуть мозги… и посмотреть на ситуацию с другой стороны… через плечо и с изнанки… Ну, типа, да.

Для меня это… ещё не катастрофа. Но очень близко. Вместо исполнения разумного, размеренного, сбалансированного плана действий — я получаю «стипл-чез по минному полю». Вместо заселения Стрелки своими, приученными к порядку, преимущественно грамотными, русскоязычными, относительно понятными и предсказуемыми людьми — я имею… нищенствующий табор. Из иноязычных туземцев. Которые не только моих порядков — слов не понимают. Которые не обладают, почти полностью, необходимыми мне в моих производствах, навыками.

И — катастрофическая демография. Вместо семей молодых, преимущественно, людей, вместо большой доли трудоспособного населения, я получаю… «детское отделение тубдиспансера хочет кушать».

В приблизительных цифрах: средняя крестьянская семья в «Святой Руси» — 10 человек. 3 работника на 7 иждивенцев. В Пердуновке, из-за большой доли новосёлов и молодожёнов — 5. Соотношение: 2 к 3. У нормальных туземцев — 7. При 3 к 4. А здесь… На десяток пришедших мещеряков — 1 гожая баба, 1 — старуха, 1 — калека или больная. И — 7 детей!

Мать вашу, попандопулы! Почему никто не рассказывает о толпах голодных, обовшивевших, больных детей и калек, которые «девятым валом» накатывают на всякое сколько-нибудь чистое и сытое место?! На ваше место! Вы же себе-то делаете хорошо?! Чисто, сытно, безопасно… И толпы людей приходят к вашему порогу. Накорми или убей.

Почему никто не описывает, как это выглядит?! Как выглядит толпа… они же даже людьми не выглядят! Стая ползущих на четвереньках, ковыляющих, переваливающихся, согбённых… в… это не одежда — это… Лохмотья? Тряпьё? Какие-то… ошмётки. Когда ни на ком нет ни одной целой вещи! Обрывки, лоскуты, прорехи… Если есть армяк, то на спине прореха. Из которой торчат… клочья. Если рукав — полу-оторванный. Всё, что на ногах… опоки? Если лапоть — из него торчит палец в портянке, если сапог — на каждом шагу отваливается подошва. И одежда и обувь — подвязаны верёвочками, какими-то… шнурочками, тесёмочками… Всё это болтается, развязывается, сползает… По всему этому ползают вши. Переползают. Ищут место потеплее. Зарываются в эту… в эти одеяния. И непрерывный вой. На разные скулящие голоса. То громче, то чуть тише. То вдруг взрывается истошным тонким детским визгом. «Мамку потерял». Или — она его обронила. А под этими… лохмотьями, под драными грязными платками изредка появляются лица. Маленькие, с кулачок. Уже с морщинами. Бледные. До синевы. До кровеносных сосудов под истончившейся кожей. С замёрзшими на лице слезами, слюнями и соплями. С совершенно отупевшими глазами. Или ещё хуже: жадными, ищущими, «сосущими». Хоть — что, но — есть. Жрать, лопать, трескать. Не — кушать. Сможет — украдёт. И — съест. Встанешь на пути — зарежет. И — съест. Голод сильно меняет людей. Даже привычных к регулярным голодовкам лесовиков. Или — именно по тому, что привычных? Каждый из них видел, как умирали от голода их родственники и соседи. Но вот эти — выжили.

«Мы, дети, воровали. Кто не воровал — не выжил» — уже двадцатый век.

Верно князь Андрей в Янине говорил: «Всю беду со всей Руси собрать… Не осилишь».

Он — умный, я — дурак.

Что, однако, не ново.

Я позволил Паймету и его людям выбирать. Это стало правилом. Этого от меня ждут и новосёлы-туземцы, и, главное — мои собственные люди. На каком основании я могу отказать вот этим? — Много вас всяких… «полна коробочка»? Их представление о «полноте коробочки» — не совпадет с моим. Для них, пока есть кусок хлеба — ещё свободно. А завтра? А через месяц? — На всё воля божья.

«Даст бог день, даст бог и пищу» — русская народная… мудрость? Наблюдение? Надежда?

Такие новосёлы ломали мои планы, мои задумки. Но стоило мне задать вопрос тому же Ивашке, как в ответ следовало: «Не нашим умом, а божьим судом». Естественно, немедленно заявился Аггей, с «праведным жаром в очах блистающих». И с кучей народных мудростей: прогонять — нельзя — «Бог за худое плательщик», «Кто добро творит, того бог благословит», «Не хлебом живы — молитвою».

Разбить ему ещё раз нос — не вопрос. Но… он нынче выражает общее мнение. Та же Гапа, тяжко вздохнув:

— Решать — тебе. Только… Какое у них житьё? Вставши — да за нытьё. Душа ещё в теле, а рубаху уже вши съели.

Один Николай встревает поперёк:

— А чем кормить будем?! А коли хлеб кончится — тогда что?!

— Господь милостив, авось переживём.

— Авось да небось к добру не доведут! Они ж нищие! В одном кармане вошь на аркане, в другом блоха на цепи!

«А коли хлеб кончится…» — я не могу посчитать ожидаемое количество насельников. «От двухсот» — а дальше? Тысяча? Две? Как сегодня менять норму, чтобы дотянуть… До чего? До сентября? Когда будет хлеб нового урожая? Если будет — пашен-то пока нет! Даже семян… что перебираем из рязанского хлеба… как оно взойдёт…?

Николаю идеал — битком набитые амбары. Ему не только эти новосёлы в поперёк: придётся же как-то одевать-обувать-устраивать, ему и работники не в радость — всё ж идёт со складов. Ещё, он, как и, пожалуй, Терентий, в курсе моего… «воздушно-замочного» планирования, понимает почти полную неопределённость завтрашнего дня. Пытается «соломки подстелить».

От него требуется материально-техническое обеспечение. В условиях когда завтрашняя потребность по позициям в номенклатуре пляшет как… как северное сияние по горизонту. Оно там есть, но вот конкретно… от красного до фиолетового, по всему спектру.

Есть общее… нет, не решение — решать мне. Но — ощущение: помирающих с голоду — надо принять. Я могу пойти против, поломать любого, каждого… даже — всех. Топнуть ножкой, рявкнуть… А дальше? Как они будут относиться ко мне, друг к другу, к нашему Всеволжску? Если бы я видел чётко «прямую и явную угрозу», если бы у меня был понятный, объясняемый людям очевидный аргумент…

Аргументов может быть четыре: собственный голод, мор, пожар и прямой публичный запрет князя Суздальского. Всё.

Там мне что — Стрелку самому выжечь подчистую?!

Иначе… они будут умирать у моего порога.

Я постоянно играю с цинизмом и идеализмом, подменяя один другим для достижения выгоды в форме моего понимания «хорошо». Но сейчас… «Тут хочу — тут не хочу». «Фу, противные! Уходите!».

Прошлой осенью, я сказал этому парнишке:

— Надумаешь — приходи.

Вот он и пришёл. Со всеми своими.

Я потеряю уважение своих людей. «Мужик сказал — мужик сделал». Иначе — не мужик.

«Береги честь смолоду» — русская народная рекомендация. Тем, у кого ещё есть что беречь. Пятно будет несмываемое. И дальше — брызгами во все стороны.

— Дык… он же и сам врёт… ну… перерешивает… стал быть… и мы… того… поспим покаместь… хоть и обещались…

Вполне по Мухаммеду:

«… когда я даю какую-нибудь клятву, а потом вижу, что есть более хорошее решение, я обязательно делаю то, что лучше, а от этой клятвы освобождаюсь».

Увы, ребята, я не мусульманин. Аллах, конечно, акбар. Но мне довлеет другое. Не из священных текстов, не из сокрытых мудростей. Просто из русских сказок: «Сказано — сделано». Впитанное «с молоком матери». Моей матери. И моему здешнему народу — тако же.

Не могу вспомнить попаданца, который ясно бы сказал, что угроза утраты уважения со стороны аборигенов заставляет менять планы, поступать против собственных интересов, рисковать прогрессизмом, «светлым будущим всего человечества». И своим — в частности. Просто оттого, что: «они мне верить меньше будут».

Я столько бился с «паутиной мира», с набором правил, привычек, стереотипов «Святой Руси», с нормами отношений между этими людьми. Порвал, поломал, убежал…

Всё! Ура! «Мы наш, мы новый мир построим…».

А вокруг меня уже вырос новый «кокон». Другой. И «ниточки» — чуть другие, и место моё в нём — иное. Паутина нового мира. Но ведь паутина! Которая не даёт, подталкивает, оберегает и направляет. Заставляет делать то, что она считает «правильным».

Да я…! Да всех…! Порву-разнесу-поломаю!

А потом? Начинать на пепелище? А смысл? Чтобы снова, через год-два, ощутить свою зависимость от мнения «своих людей»?

Абсолютная свобода называется абсолютной неадекватностью. Ибо включает в себя полный отказ от учёта реалий и ограничений окружающего мира.

«— Господа туристы. Перед вами каменная лестница в Карлсбадские пещеры. Она скользкая.

— А мне плевать-ать-ать-ать!»

«Нельзя жить в обществе и быть свободным от общества» — кто сказал? Маркс? — Карл! Как ты меня заколебал! Утомил, достал, извлёк…

Поплакался, Ваня? Погрустил-попечалился? Теперь будем делать. По марксизму. Потому что он истинен. Принимая этих… этот «мусор битых племён». Отмывая, отстирывая, залечивая, вытирая сопли, устраивая клизмования, делясь куском хлеба и местом в землянке.

А если — не «вполне», то придётся потесниться. И — «время потечёт для обоих».

Снимая с производств своих людей и переводя их в… в обслугу этих… хныкающих кусочков двуногого мяса. Понимая, что такое повышение нагрузки отзовётся дополнительными травмами, болезнями, смертями. «Смертями» — «моих людей». Превращая эти грязные, голодные, измученные стада хомнутых сапиенсов, эту разновидность «всякой сволочи» в «свою сволочь».

Просто: делать надо — больше. А спать, соответственно — меньше.

* * *

Другая часть пришедшей группы была остатками соседнего посёлка.

С этими ещё проще — пришли «за компанию». Посёлок попал под удар команды «конюхов солнечного коня» из-за Оки. Ко всем прочим несчастьям эти мещеряки были ещё и христианами. Их и вырезали. Часть сумела убежать, прятались, пытались пристать к более богатым поселениям… Пристали к каравану «смертников», идущих проситься в холопы к «Зверю Лютому».

Третья группа — самая «свежая». «Подснежники». В том смысле, что бежали уже по снегу.

Мой парнишка, который всю эту… всё это… всех их… сопровождает…

Так, что непонятного?! «Перемещение посторонних по территории допускается только с сопровождающим» — это что, новость?! Нормальное корпоративное правило. Особенно, в условиях присутствия на площадке новых и горячих технологий. А также — голодных, больных и вшивых посетителей.

Парнишка — из моих битых связистов. Тот, кто во время «восстания рабов» на глинище сдуру заорал. Его там сурово приложили по голове лопатой. Сотрясение мозга. Отлежался, травок Мараниных попил. Но село зрение, и временами, накатывает головокружение.

Пришлось из сигнальщиков снять — поставить в прислугу, в писаря.

Он мещеряков до санпропускника довёл, там есть кому с ними разбираться. А сам ко мне прибежал.

— Господине, эти люди, ну, которые третьи, ну, подснежники…

— Короче можешь?

— А… ну… да… так… эта… Селеньице их вёрст 40 выше по Волге. По, стало быть, правому берегу. По осени, перед ледоставом, пришли откуда-то к ним люди. Русские. Да. Вроде — шиши. Но есть и воинские. Кажется. Местных побили, кучу всего забрали, из домов выгнали, баб… стало быть… ну… Вот. И стали строиться. И дома, и огороду. И — церковь. Поскольку меж ними есть поп.

А вот это интересно.

Есть речные шиши. Про них я рассказывал, на зиму «краеведы» имеют привычку захватывать малое поселение в глухой местности и становиться там на зимовку. Часть русских ратников после каждого похода пополняет эти речные банды — про это я уже…

Две странности: они строятся. Обычные шиши заходят в селение и дальше его только разрушают. Ну не любят разбойнички плотничать, или, там землю копать.

Вторая: поп. В жизни, конечно, всяко бывает. И среди попов — люди разные случаются. Но вот так в открытую… полковым капелланом среди шишей и мародёров… И — «строят церковь»? Очень странно… А место для меня важное — там позже Балахна будет, там соляные источники, снег сойдёт — я туда людей пошлю.

— Как звать?

— Кого? Попа? Не знаю.

— Нет, тебя самого.

— Драгуном кличут.

Как-как?! Ну, блин… Хотя — нормальное древнерусское имя. Никакого отношения ни к спешенной коннице, ни к конной пехоте. Вообще, к родам кавалерии — никак. Наверное, от «дорогой».

— Так, Драгун. Расспроси и разберись. С этими… церковными шишами.

Дефиниция вылетала случайно. В тот момент о связи православной церкви и речных разбойниках, захвативших селение мещеры возле Балахны — я не знал и не думал. И уж тем более не представлял — как это отзовётся на моём «гильотино-строительстве».

«Спешенный» ударом лопаты Драгун оказался толковым парнишкой. Он мог часами выслушивать бред очередного персонажа, жаловаться на головные боли, ныть по поводу подступающей слепоты и наступившей тошноты. Но слышал он хорошо. Улавливал ложь или хвастовство в рассказах туземцев и сводил их бесконечные излияния в короткие, очень ёмкие донесения. Которые и служили мне часто основаниями для принятия решений.

Темп жизни на Стрелке нарастал, нужно было всё и сразу. Но, часто, не то, что я предлагал.

— Хохлома? — Здорово! Красиво! Золото! Но… у нас простых ложек недостача.

— Ясно. Кто пойдёт баклуши бить?

«Бить баклуши» — технологическая операция в производстве деревянных ложек. А не то, что вы подумали.

Обилие пришлых, их страстное желание «зацепиться за Стрелку», а не сдохнуть с голоду в окружающих заснеженных лесах, позволяло использовать добровольность, а не принуждение. Обеспечивало «высокий конкурс на одно место». На любое место. Хоть горшки детишкам выносить — лишь бы в тепле и с хлебушком.

Различие пришедших ко мне людей выдвинуло на первый план задачи социализации. Вот были бы у меня здесь Пердуновские — они бы знали, «как здесь ходят, как сдают». В Рябиновской вотчине я годами выстраивал социальную структуру. Отношения не сколько между должностями — между людьми.

«Плевать в человека — нельзя. Пойдёшь свинарник чистить». Я просто знаю, насколько опасен плевок туберкулёзника или сифилитика. Здесь этих болезней пока нет. Но вбивать нормы поведения — надо заранее.

«Врать — нельзя. Пойдёшь кирпичи лепить». «Распространение недостоверной информации» — нахлебался вдоволь. «Кирпичи» — гуманизм. В боевых условиях — смерть.

Сотни подобных элементарных ситуаций, человеческих реакций были уже накатаны в Пердуновке. По моему плану, они должны были бы естественным образом воспроизводиться переселенцами здесь. А приходящие новосёлы довольно мирно интегрировались бы в такую среду. В ходе повседневного общения восприняли бы эти стереотипы и традиции. И — «У нас всё будет хорошо!».

«Куда сбываются мечты?». Так, об этом я уже…