Глава 380

«Всё проходит. И это — пройдёт».

Соломон — мудр.

Ух какой он мудрый! Аж противно.

Особенно остро мудрость царя Иудейского я ощутил, когда в предбаннике моего балагана дико завопили детским голосом.

Почему «балагана»? — «Сапожник всегда без сапог» — русская народная мудрость.

Вот я строю город. Построили кучу разных… зданий и сооружений. А сам… Хорошо хоть внутри конструкции из еловых жердей — войлочное подобие юрты соорудили. Прежде можно было палец в щель просунуть и снежок на улице пощупать.

Надо бы терем-теремок поставить. «Бы»… «руки не доходят». Потому что: «дурная голова — ногам покоя не даёт»?

Укрыл Трифу потеплее. Она что-то пробормотала во сне и уткнулась в подушку. Мы с ней вчера уточняли методику… Нет, не того что вы подумали, а преподавания грамоты взрослым. Про Ноама Хомского я уже…

Но — увлеклись… засиделись… залежались… закувыркались… Замучилась девочка. И мозгами, и… и вообще. Я же сплю по-волчьи, каждый час круги по балагану на четвереньках нарезаю. Не просыпаясь. Вот и ей приходиться то под стенку отползать, чтобы я во сне не наступил, то наоборот, ко мне, к тёплому, ползти и прижиматься. Прямо — не ночь любви, а марш-бросок по-пластунски. Так-то я обычно как султан восточный: отымел-отослал. Но нынче… Ноам Хомский замучил-утомил. Пусть поспит ещё чуток.

Нуте-с. Чего хорошенького, в части «сырья для производства конфет», принесло нынче течение жизни к моему порогу? Точнее — в предбанник.

В прихожей на земле лежал мальчишка. А Курт прижимал его за холку.

Сильно мой князь-волк изменился. После «хриповыдерания». Конечно, безопасность — святое. Но свободный доступ к моему телу — должен быть. А то превращусь в нормального монархического идиота. До которого даже и муха не долетит. И, соответственно, информации — не донесёт.

Мальчишка из моих сигнальщиков. Чуть отойдя от испуга, вздрагивая и оглядываясь на Курта, он совладал, наконец, с голосом и доложил:

— Тама… по Волге, снизу… люди идут. Мари. Много.

Установившаяся в последние дни морозная погода немало способствовала укреплению льда на реках. Соответственно, мирная пауза на нашем «острове»… Как и обещал царь Иудейский.

Что-то подобное я ожидал. Со всеми окружающими племенами отношения у нас враждебные. Частью — из-за моих собственных действий, частью — вообще. Всякий русский человек после Бряхимовского боя здесь — враг. Потому что местные племена, купленные подарками эмира Серебряной Булгарии, пришли на Стрелку. И были здесь биты.

«Кровь их — на руках твоих!».

С чем и живём. Хотя, конечно, руки перед едой — мою регулярно.

Племена должны попытаться сковырнуть меня со Стрелки, я к этому морально готов. Поэтому первый вопрос:

— Как вооружены?

Мальчишка хлюпнул носом и, испуганно оглядываясь на Курта, ответил:

— А, это… никак. Ну… тама… с под сотню народу. Дети и бабы. Худоба всякая… Ну… А мужиков с оружием — вовсе чуть.

По логике — туземцы должны на меня напасть. Какая-то вражеская уловка? Нацепили на себя шкуры крупного рогатого скота, женские одеяния… Оружие припрятали… Но — «дети»? Куклы какие-то тащат? И ещё: наблюдатели засекли их вёрст за 20 от Стрелки. Что-то сомнительно, чтобы маскировку в форме коровьих шкур так заблаговременно применять начали…

Враг — идёт.

Но как-то странно, непонятно. Надо сбегать, посмотреть поближе.

Начал собираться — хоть плачь! Людей нет!

Я, со своей вечной тягой к оптимизации, расставил людей так, что все при деле — бездельники отсутствуют как класс. Снять кого-нибудь с работы — работа застопорится. А они все нужны. Из бойцов — половина в карауле, половина отдыхает. Нет, если «прямая и явная угроза» — можно всё остановить, всех поднять. Как было, когда караван муромских «конюхов солнечного коня» пытался мимо Стрелки в Волгу прорваться. Но вот в такой ситуации…

— Чарджи — командиром, Терентий — управителем. Работать как прежде, смотреть внимательно. Сухан, Салман, Курт — со мной.

— Дык эта… и я.

— Илья Иванович, кабы в бой — тебе цены нет. Но тут до ворога — ещё добеги попробуй. А ты на лыжах бегать… Хотя я тебе и предлагал.

Илья Муромец, осевший у меня на Стрелке после разгрома верхушки Яксерго в их святилище в Каловой заводи, недовольно трясёт головой. Но… вы себе великого русского богатыря на беговых лыжах представляете? У этого потомка святорусского героя — фактура и кубатура как у великого предка. Не бегун. Куда Бурушка отвезёт, там и отмахнётся. А вот сам… Не, не надо.

Команда стандартная: чудище лесное, зомби, джин, нелюдь… А, ещё — «русский нацист». В лице Саморода — при любом вопросе по поводу туземцев первый ответ — «резать!». Потом, иной раз, и разумное чего скажет. Сейчас мне нужен толмач.

Брони нацепили, лыжи навострили…

Он — не синий. Просто — мисюрка с кольчужным никабом.

Побежали.

За эти недели я успел всех своих погонять по лыжне. У гридней навык восстановился быстро, а вот остальные… Но самое главное — не пускать Курта вперёд по лыжне! После его лапищ с невтяжными когтями… Такие колдоё… неровности образуются — как по мёрзлой пахоте. А потом по этой… контрольно-следовой полосе возвращаться придётся. Ох, и намучаемся! Но «шерстистый крокодил» напрочь не хочет лезть в сугробы. Ему, вишь ты, там неудобно. Или залезет под ёлку, язык вывалит и смотрит. Наглыми жёлтыми глазами. Ну не оставлять же! Да и скучно мне без него.

«Детский сад — трусы на лямках».

Проскочили по накатанной лыжне до Кудыкиной горы. Пока народ отогревался, запросили подробности с дальней, самой пока последней по этой линии, вышки.

Странно мне. На племенной отряд удальцов — непохоже. Коровы у них — настоящие, роняют жидкие лепёшки. Бабы — настоящие. С волосами. Нет, конечно, для войны и парики можно придумать. Докладывают: детей грудью кормили. Далеко, сигнальщикам видно плохо — могли и по-придуриваться. Но чтобы ватажок марийцев такими штуками заморачивался…

Оп-па! А это ещё интереснее. По следу первой группы на приличной дистанции идёт вторая. Вот эти — нормальные. В смысле: мужчины, с копьями, есть щиты, видны луки и колчаны. Человек тридцать-сорок. Без скотины, баб и детей.

Арьергард? Группа прикрытия? Одни — бегут, другие — их догоняют? Выманивают «русских дурней»? «Ловля на живца»? Или ещё какая-то военная хитрость?

Проскочили три версты, по льду текущей здесь речки до Волги. На Волжский простор соваться не стали. Засели на невысоком берегу, в сугробах и кустах, ждём. Вот из-за берегового мыса появляется первая толпа… Блин! Беженцы какие-то? Мигранты? Скотина настоящая: вон, козы катышками дорогу отмечают. Что за хрень среди зимы?!

— Это что такое?! Это кто?!

Мой риторический вопрос получает неожиданный фактический ответ:

— Это — Гладыш. С Мадиной.

Каждый раз, когда Сухан самопроизвольно открывает рот — все вокруг замолкают. Надолго. Потому что переживают свою сопричастность к столь редкому событию.

Гладыша… помню. Был такой ходячий пример конфликта имени и сути. Имя — «гладыш», а сам — скелет ходячий. Брошенный из войска, соблазнён мною марийскими алмазами, которые, вроде бы, бывают. На глубине 5 км. И отправлен, по этому поводу, сопровождающим Мадины.

Мадину… тоже, конечно, помню.

Марийка, из рода лося, выдана замуж за эрзя в род коня, потому что: «девушка и за медведя выйдет», потом другие эрзя, из рода сокола, её украли, потом её украли мародёры из охвостья русских ратей, я «охвостье» прирезал, она побыла у нас общественной полонянкой, её снова украли ушкуйники, мы и ушкуйников истребили…

И тут я дал ей отпуск. Для посещения родных и близких.

Я не суеверен. Но эта женщинка… как переходящее знамя неприятностей. Была у меня надежда… типа — сходит в родительский дом, умоется ключевой водой, утрётся мамкиным подолом… Или иначе как стряхнёт с себя карму…

Судя по пейзажу, антуражу и реквизиту карма — не отцепилась.

После прозвучавших исчерпывающих разъяснений Сухана все задумались. Помолчали. Пережили. Задали сами себе все уместные вопросы. И сами же на них ответили. Молча. Как-то всё сразу ясно стало. Или — не актуально. Когда подумаешь малость. Кроме одного: а какие у них взаимоотношения со второй группой лыжников?

Надо уточнить и конкретизировать.

— Самород, сбегай спроси: что за народ к ним на хвост сел?

Мой «нацик» попытался эмоционально-матерно вслух поделиться своими глубоко исконно-посконными мыслями насчёт разговоров «со всякими этими»… Забавно. Но не в боевой обстановке.

Дальше он высказывал свои эпически-этнически окрашенные взгляды «белому безмолвию» — широкому заснеженному пространству замерзшей великой русской реки.

Толпа на реке при виде Саморода остановилась. Скучковалась, смешалась, подтянулась… Далеко — видно плохо, а слышно — и вовсе нет. И тут они побежали. Беспорядочно и бестолково. Роняя барахло, подхватывая детей и подгоняя коров. В нашу сторону. Прямо по Самородовой лыжне.

Потому что из-за мыса выкатилась вторая группа лыжников. Которые сразу радостно завопили и обрадовано рванули. К первой группе. Приветственно размахивая. Копьями и топорами.

Визг в первой группе усилился кратно, а вот скорость движения… Там падали люди, разбегались в стороны скоты, ронялись вьюки, мешки, кули, узлы и прочие… хотули. Включая меховые упаковки с маленькими детьми.

Чтобы бы всё это значило? «Встреча старых друзей»?

«Мир-багаж» — у каждого. Не только за спиной, но и в руках. А вот по тональности издаваемых звуков… Если и «окатят» друг друга «волной», то — не чувств, а более… жидким.

Головка растянувшейся толпы, визжа, преимущественно, девчоночьими голосами — у остальных дыхалки не хватает, уже начала втягиваться в узенькое устье нашей речушки, когда самые резвые лыжники-рекордсмены из второй группы догнали аутсайдеров из первой.

Толстая пожилая женщина на льду реки споткнулась, потеряла сбившийся платок, попыталась убежать на четвереньках. Радостный «лидер гонки преследования» ухватил её за седые косы, вздёрнул повыше голову и… вогнал ей в темечко свой топор. Потом резко дёрнул топорище горизонтально, так что половина черепа отлетела в сторону, отскочил, вскинул вверх окровавленный топор с налипшими длинными волосами, восторженно завопил.

Типа он — победитель. Великий и ужасный. Гудвин, мать его, средне-волжский.

Как-то… не гуманистически. И чего? Существенной разницы между людьми в обеих группах ни по одежде, ни по внешности — не вижу. Как у Любэ:

«Русские рубят русских…».

А здесь: нерусские — нерусских. Так чего напрягаться-то? У них, наверное, есть на то веские причины:

Классовая борьба — это аргумент. А Пуанкаре, как известно — голова.

Здесь, похоже, наблюдается пароксизм национально-освободительной борьбы. Одна часть нации освобождает землю от другой части. Племенные разборки: какой-нибудь «род суслика» выгнал «род тушканчика» из исконно-посконной норки. Теперь режут друг друга.

Вот сорок тысяч лет род человеческий существует — вот столько этим и занимается. Скучное, рутинное мероприятие. Повсеместное и повсевременное. Патриоты бьются с агрессорами. Кто из них кто — зависит от воспринимаемой глубины исконности. Если учесть, что на Русской равнине все хомнутые — пришельцы, что под Брянском были стоянки ещё неандертальцев…

А вот это он зря… Эдак его и зарезать могут. Факеншит! Да что ж он делает?!

— Луки к бою!

В хвосте убегающей толпы оказалось группка из нескольких туземцев. На которых наскочила группка из других туземцев. Которые с копьями. Туда, почему-то, метнулся Самород. Он в нашем русском полушубке — виден издалека, остальных я не различаю. И влез в драку — в него этими палками тычут.

Вот же, факеншит. Не дадут спокойно полежать, пофилософствовать в сугробе.

Мы подскочили со своих лёжок в снегу. Дистанция… меньше сотни метров, ветра нет, сверху с невысокого берега на лёд реки…

— Нападающих… Бой.

6-7 человек, среди которых торчал наш «русский нацист», окружило раза в два большее количество противников. Окружило со всех сторон. Даже и с нашей. К нам, соответственно — тылом. Ну и «на». Три приличных стрелка… (это я себе льстю) неторопливо, но без промедления… Наложи, тяни, пуск…

Кольцо окружения — уже не кольцо. Самород с примкнувшими — начинает отступать в нашу сторону. С другой стороны к противнику подбегает подкрепление. Которое мы прореживаем. И ещё раз, и ещё разик…

Хорошие у нас песни… Лучше сорок раз по разу…

Не, по песне не получится — убежали. Догонять? А зачем? Мне лично эти «суслики» — или «тушканчики»? — ничего худого не сделали.

Расползшаяся между невысокими берегами устья речушки толпа беженцев хрипела, блевала и плакала. Добегавшиеся до полного изнеможения люди, попадали на снег и теперь пытались восстановить сорванное дыхание и утраченное соображение. Найти родных. Людей, скотину и барахло.

В последней группе выделялся своим полушубком Самород.

Ещё он выделялся ошарашенными гляделками. Так же и поморозить можно!

— Ты чего так вылупился?

— Дык… эта… слышь… Она меня грудью закрыла! Ба-али-ин! Стыдоба-то! Баба! Поганка! Меня! Итить…

На снегу лежала Мадина в шубейке, пробитой на груди копьём.

— Ты ититьночить-то погоди. Ты давай раздевай красавицу. Перевязать надо. Гладыш где? Поди сюда. Объясни — что тут было.

Мадина попыталась слабенько возразить, но под шубой одежда была пропитана кровью. Так что я перестал обращать внимание на чьи-либо представления о пристойности. Как в части раздевания на снегу, так и в части поведения в бою.

Женщина, в самом деле, приняла на себя удар копья, предназначавшийся Самороду. Насколько осознанно? — Не мне судить.

— Самород, ты теперь ей жизнь должен. Свою. Кабы это копьё тебе досталось — был бы покойником. А она, бог даст, выживет.

— Чегой-то?!

— У копейщика удар на мужика поставлен. А у баб, сам видишь, от природы поддоспешник по корпусу. А второй раз ударить — ты ему своим топором не дал.

Что и отличает нашу ситуацию от сходного удара вермахтовского спецназера в «А зори здесь тихие».

Рану обработал, перевязал. Неудобное место, не затянуть толком. С прочими… разобрались. Насколько это можно сделать в полевых условиях на снегу. Противник, подобрав десяток своих убитых и раненных, прихватил что на реке подальше валялось, и убрался из поля зрения по своему следу. Беженцы, подвывая, собрали оставшееся барахло и убитых, потянулись нестройной толпой следом за Самородом в сторону Кудыкиной горы. А я продолжал переваривать информацию от Гладыша.

* * *

Полтора года назад эмир Серебряной Булгарии Ибрагим впёрся на Стрелку и стал строить здесь укрепление — Ибрагимов городок, по-русски — Бряхимов. Всю зиму эмиссары эмира уговаривали местные племена поддержать эту авантюру, обрести свободу от «плохих и жадных» русских, которых здесь, честно говоря, ещё не было, принять «руку эмира». После чего земля их «потечёт молоком и мёдом».

Земля-то потекла, только — кровью да мозгами. Из тех дурней, которые в эту глупость поверили.

На Стрелку собрались отряды из разных племён. Включая тех, между которыми есть давняя кровная вражда. Например, мари и удмурты. После разгрома русскими ратями, все племена забыли о «водяном перемирии», «вырыли топор войны» и стали вести себя свободно, природно и естественно. В смысле — резать друг друга безостановочно. Пошёл, знаете ли, сплошной «натюрлих».

Виноват: здесь не-Русь, поэтому — просто «исконно-посконно, как с дедов-прадедов заведено бысть есть». По Гайявате:

«Что ж ходить вас заставляет

На охоту друг за другом?».

Удмурты, как и почти все остальные отряды, довольно резво драпали вдоль Волги, вслед за «белыми булгарами» самого эмира. Мари и эрзя, которым далеко ходить не надо, быстренько рассосались по ближним волжским притокам в сторону своих селений. И забились подальше в чащобы, чтобы чьи-нибудь рати их не сыскали.

Однако в битом воинстве были отряды, которым путь «вниз по Волге-матушке» — противопоказан. Удальцам из костромских мери надо, как комсомолке из песни — «в другую сторону». Причём они лишены недавно поставленными русскими крепостями на Волге возможности пройти прямо по реке.

Они шли к эмиру в обход: через верховья Унжи и Ветлуги. Теперь им пришлось идти той же дорогой назад. Через земли мари. Для которых «унжамерен» (меря с Унжи) ещё больший кровный враг, чем удмурт.

Отношения между отрядами разбитой армии всегда враждебные.

«У победы — много отцов, поражение — всегда сирота» — международная военная мудрость.

Добавлю: племенные и средневековые армии живут на «подножном корме». В этот раз «кормом» стали селения и охотничьи угодья мари.

Есть несколько мелочей. Которые ну совершенно неинтересны нормальному попандопуле. Но смертельны для участника событий.

Воинские отряды племён, идущие в бой по призыву богатого и сиятельного соседа-феодала, отличаются от обычных охотничьих или идущих в набег на соседей. Отличаются численностью — платят-то по головам. И вооружённостью — хвастовство на экспорт. Тоже — влияет на оплату и статус.

Несколько достаточно многочисленных и хорошо вооружённых отрядов меря пробились через земли мари, грабя, выжигая и убивая своих давних врагов. Понятно, что оказать серьёзное сопротивление таким находникам местные селения с десятком-двумя взрослых мужчин в каждом — не могли.

Обычная тактика лесовиков — спрятаться. Увы, «унжамерен», проведённые весной марийскими же проводниками, по просьбе булгар, через марийские земли — получили представление о здешних путях. А, будучи сами лесовиками, находили лесные убежища мари куда лучше, чем булгары или славяне.

Марийские тиште — территориально-племенные союзы, задёрганные мобилизацией (в Бряхимов), демобилизацией (после Бряхимова), новой мобилизацией (против проходивших туда-сюда русских ратей) — существенного противодействия оказать не смогли.

С приходом осенних дождей «головорезы из-за Унжи», нагрузившись хабаром и полоном, убрались к себе в берлоги. Марийские роды, из тех, кто пережил это лихолетье, вздохнули свободнее, оплакали павших и угнанных, и стали восстанавливать селения, спасать то, что ещё можно было спасти. Что большая часть имущества, скота, посевов… понятно.

Но ситуация изменилась кардинально. Если раньше «кровная вражда» выражалась в «малой войнушке» в пограничье, когда группки молодёжи в несколько человек пробирались на соседскую территорию, воровали девку или корову и потом долго пыжились от своей доблести, то теперь «унжамерен» распробовали вкус «большого похода».

Одним из «фигурных болтов» империи Чингисхана была глубокая агентурная разведка. Агенты под прикрытием, обычно — торговцы или бродячие лекари, давали военачальникам довольно точную картинку будущих театров военных действий, путей, бродов, крепостей, расстояний, вооружённых сил, мобилизационных резервов, личных свойств предводителей.

Такая работа требует целенаправленных усилий, вложений людьми и финансами. Племена этим не занимаются, соответственно — этих знаний не имеют.

А тут — «их есть у меня»!

Есть проводники, которые знают тропы на сотни вёрст внутрь территории противника. Знания свеженькие: вот этим летом там хаживали. «Там» — храбрецов ждёт не тощая корова, а полное селение. Которое принципиально не может защититься при такой численности отряда.

«Явное численное превосходство».

Ничего нового.

Русь — страна городов, Гардарик. Потому что заколебали! И пришлось ставить селения в крепких стенах. «Зимницы» мордвы — та же причина. Но у эрзя и надежды отбиться не было — поэтому укрепления строили в глубине страны. Фиг найдёшь, да и по дороге в лесу пощипают.

У мари в эту эпоху вообще нет укреплений. Изгородь для скота вокруг селения — всё. Они будут! Вот-вот! Лет через 10–20.

Похоже, именно последствия Бряхимовского разгрома, глубокие рейды «унжамерен» на территорию мари и заставят местных охотников окапываться — строить что-то укреплённое.

Пока — расчёт на леса и болота. Болота замёрзли. По лесу лесовики-меря ходят не хуже лесовиков-мари. И идут они не привычными тропами, на которых столетиями обустраивали позиции для встречи врагов — от Волги, от устьев рек, на которых стоят марийские селения, а от верховьев, с тыла.

У мери — тоже ничего особенного в плане исторического процесса.

Переход от мелких и мельчайших отрядов в 3–5 человек к более крупным — штатный этап формирования нации. Дальше военные вожди должны стать постоянным явлением, накопить хабар и полон, назваться герцогами и трансформироваться в наследственных феодалов. Как случилось, например, у германцев.

Нынешние мари в германской истории… не очень. «Штатный этап» — не предусмотрели.

Однажды, сразу после Майдана, одесситы в КВНе пошутили:

«— У нас всё будет хорошо. Ну, или — логично».

Здесь всё было логично: пошла «игра в одни ворота», не «смертный бой», а «упражнение в тире».

«— Я не люблю рисовать, — сказала она и, забавляясь, провела быструю, ровную, как сделанную линейкой черту. — Нет. Это для меня очень легко. Если вы охотник, могли бы вы находить удовольствие в охоте на кур среди двора?».

«Унжамерен» — не Биче из «Бегущей по волнам», они находят удовольствие и в охоте на кур. Посреди марийского двора.

* * *

Находники резали и грабили аборигенов, постепенно сдвигаясь к юго-востоку. Пару дней назад один из отрядов захватил селение выше на Ватоме, соседнее с тем, в котором обретались Мадина с Гладышем.

Тут он… несколько привирает. Как-то внятно ответить на вопрос — почему они не вернулись в указанный мною срок — юлит. Ладно, позже докопаюсь.

Соседей взяли не всех, и «род лося» был заблаговременно проинформирован — он следующий в очереди. «В очереди» — на геноцид. В племенных войнах — подданные не нужны. Да и рабы-то…

Неразвитость товарно-денежных отношений… отсутствие транспортной инфраструктуры… архаичность социальности… низкий уровень развития производительных сил… Можно погрустить и об этом. Применительно к работорговле.

«Лоси» от новости перепугались, задёргались, долго обсасывали совершенно идиотские варианты. Типа эстонского:

«— Русские на Луну полетели.

— Все?!».

«Унжамерен» улетать никуда не собирались. Они, явно, «намылились» к «лосям» в гости.

Тут Гладыш негромко велел Мадине собирать вещи в дорогу.

— Куда это ты?!

— А к хозяину своему. На Стрелку.

Абсолютная уверенность в способности «Зверя Лютого» истребить любых находников, поддержанная предшествующими пересказами эпизодов Бряхимовского похода с моим участием и «показаниями очевидицы» в истории с ушкуйниками — разозлили туземцев чрезвычайно.

Представьте: все понимают, что сегодня-завтра придёт смерть. Всем. Неизбежно. «И, как один, умрём…».

Убежать — некуда, спрятаться — найдут, защитить — некому, даже «дорого продать жизнь» — отнюдь. У находников и оружие лучше — лучшее из трофейного, и навыка боевого больше, и, главное — много их. А тут какой-то хмырь, набродь беспорточная, ни роду, ни племени, совершенно спокойно собирается жить и процветать дальше. Убил бы гада! Для него «смерть неминучая» — не гибель неизбежная, а повод для прогулки! Не такой уж и далёкой. Под руку «Зверя Лютого».

Гладыша уже собирались бить. За отказ от добровольного участия в общей судьбе рода в форме смерти на копьях «унжамерен», но тут Мадина задала неприличный вопрос:

— А другие… им с нами… можно?

«Другие» — её родня. С которой у неё… сложные отношения. Которая её довольно резко третировала. Замуж выдали, «отрезанный ломоть» — чего назад припёрлась?! Ещё и подарками от этих злодеев-русских хвастает! А тут она за них, типа, «просит».

Ответа Гладыша никто не слушал. Ибо — неинтересно. Ибо вдруг, в полной темноте и беспросветности будущего, появилась надежда.

«Свет в конце туннеля».

Это — раздражает. Ибо создаёт необходимость выбора. Необходимость собственного решения. Главный вопрос не к Гладышу — «можно?», главное к самим себе — «а оно нам надо?». Лезть в тот «туннель», как кот в сапог… Думать, выёживаться, корячиться, напрягаться…

Народу в селении немного, но крик стоял до ночи. «Дискуссия без регламента до консенсуса с мордобоем» — не только русский обычай. Энгельгардт и прочие социалисты-народники были бы в восторге.

Увы, и в родовых, наполненных под горлышко социализмом, равенством, братством… общинах встречаются авторитарные личности.

Дядя Мадины, один из старейшин селения, врезал подвернувшейся невестке по спине посохом, рявкнул на жену и сформулировал:

— Мы… эта… пойдём… однако. Бегом! Мать…!

Отделить свою судьбу, судьбу своей личной семьи от общей судьбы рода… Сплошная ересь, подлость и измена с предательством. Однако дядя — свой, местный и в авторитете.

Прочие «мужи добрые» ещё долго «судили да рядили», но бабы, нутром учуяв предстоящие приключения с находниками, бросились собирать. Вещичек и детишек. Дело побулькало бы и затихло, но высланный вверх по Ватоме дозор из мальчишек сообщил о появлении вражеского отряда.

Дальше — все побежали. И бежали все сорок вёрст по заснеженному льду рек. Ночью и днём. Бросая барахло и теряя людей. Преследователи явно не ожидали от мирного населения такой прыти. До Стрелки беглецы всё равно не дошли бы — догнали. Но мы-то вылезли чуть раньше, как чёртик из табакерки, сбоку, «из служебного хода».

…

— Тебя как звать-то?

— Минья? Яныгит Паймет. Да.

— Так вот, Яныгит…

— Погодь, Воевода. Яныгитом его отца звали. Он — Паймет.

Хорошо, что Гладыш поправил. А откуда мне знать, что у мари личное имя мужчины — второе? Паймет Яныгитич… Мда… Звучит.

— Так вот, Паймет. Чего дальше делать будем?

Пожилой невысокий черноволосый мужчина. Седоватый, сутулый. По глазам — не дурак. Переминается передо мной, мнёт шапку в руках. За его спиной кучка таких же персонажей. В шубейках, озямках, армячишках… Или как там оно у них называется. Баб с детьми распихали по избам — отогреваются.

Распихали… Факеншит! У меня половина подворий в Кудыкиной горе — разобраны! Я ж никак не ожидал…!

Да, я никак не ожидал, что мне вот вдруг, посреди зимы, припрёт заниматься этногенезом русской нации. Не в смысле возвратно-поступательном, как вы подумали, а в смысле структурно-систематическом.

У меня куча дел — аж горит! С глазурью — вот только-только, инвентаризация — не закончена, сапожная мастерская — чуть дышать начала, о скорняках — только разговоры пока… И тут — на тебе! Изволь сыскать к вороху местных национальных вопросов — таких же ответов. Вот прям нынче! И решить надо так, чтобы потом не перерешивать. Потому как тут за каждым словом — судьбы людей. Им меняться — каждый раз больно. А иной раз — и кроваво.

Попадизм — помесь бега с препятствиями и КВНа. Пытаюсь подпрыгивать и острить. Или — умничать? Ай-къюкнул в прыжке…

— Паймет говорит — они просят защиты. От этих… «унжамерен».

Хорошо, что Гладыш сыскался — толмачит толково. А Саморода я услал с бабами разговаривать — ну не будет же он, даже при всём своём «нацизме», ксенофобнутости и истеричности на них кидаться с ножиком!

— Нет. Я — Воевода Всеволожский. Моё дело — защищать людей здесь. Своих людей. Здесь у меня — мир. А за всякого прохожего-проезжего вписываться… Если ты купец — пришёл, поторговал — иди дальше. Если новосёл — пришёл, принял мой обычай, становись в работу. Если бродяга вольный бездельный — пришёл и… и ушёл.

Я пытался как-то структурировать ситуацию, как-то найти «ящичек» для этих… мигрантов. Навесить этикетку и отнести к категории. У меня до сих пор не было вот таких пришельцев. Мои пердуновские, оставшиеся из войска, снятые, вольно или невольно с каравана, взятые с бою муромские и мордовские… Но вот таких… Как их и куда?

А чего я себе мозги мучаю? Пусть они сами мучаются!

— Кто вы, Паймет? Чего вы хотите и что можете? Это — решать вам. Я могу накормить ваших людей и дать им тёплый кров. Сегодня. Пришлю приказчика, вы заплатите за это — я не подаю милостыни. Утром — вы уйдёте. Вы сами пришли — вы сами уйдёте. Куда хотите. Вы — вольные люди.

Марийцы выслушали перевод, негромко побурчали между собой, потом Паймет, глядя мне в лицо, произнёс какую-то сложную фразу. И они все повалились на колени. Гладыш объяснил:

— Они все, всем родом, просят тебя, чтобы ты их похолопил. С детьми и с жёнами. Клянутся быть тебе верными рабами, служить верой и правдой, даже и живота своего не щадя, и из воли твоей никогда не выйти. Отдают себя в руки твои, душой и телом. Господине.

 

Глава 381

Оп-па! Порабощение целого народа… Ну, племени… Точнее — рода. Добровольное! И — тотальное… Ванька-поработитель…

Кто?! Я?!!!

Дерьмократ до корней костей и либераст до мозгов волос! Уелбантуриться…

Давно ли я бил себя пяткой в грудь и кричал сам себе: «Воли своей не отдам никому!». «Без свободы я — не я. А себя я люблю больше своей жизни!».

Ваня, можешь продолжать. Бить пяткой и кричать носом. Тебя в рабы — никто не приглашает, тебя — в рабовладельцы зовут. Это несколько разные должности.

Не ново.

Помню, как в Паучьей веси разглядывал обширную колышущуюся белую задницу насилуемой крестьянки, зафиксированную искусниками Макухи-вирника, ныне покойного, между жердями загородки для свиней. И своего первого добровольно похолопленного с семейством — избитого «паука» Всерада.

А здесь — не власть, просто — соседи. Но результат — тот же. «Дяденька, прими нас в скоты двуногие».

Опыт, набранный в Рябиновской вотчине, позволяет уже не шарахаться испуганно, зажимая нос от омерзения, а спокойно размышлять, сравнивать варианты, адаптировать уже известное и освоенное — к конкретным реалиям.

Мда… фиг бы я что придумал, кабы не «Рябиновское сидение».

В Пердуновке постоянно были люди, которые называли себя моими холопами. Я их освобождал, того же Потаню или Звягу, а они снова образовывались. Преимущественно — в результате покупки за хлеб или наказания. Бывали и беженцы. Те же голяди. Но там контингент и ситуация — специфическая.

Здесь я ввёл категорию «рабы города». По сути — зэки, наказанные за преступление — вооружённое нападение на моих людей, в оказании сопротивления… В соучастии, подготовке, способствовании, обеспечении, не доношении, не воспрепятствовании…

Но что с этими-то делать? Выдать всем «холопскую гривну» на шею? По их настоятельной и задушевной просьбе. «Уважить»? Дать просимое «скотство»? — Противно. Делать из вольных людей — рабов… Не хочу.

«Явить милосердие»? «Подать милостыню»? Накормить, обогреть, защитить… От чистого сердца, от полноты души, от сострадания и сочувствия…

Ресурсы всегда ограничены. Дать этим — отобрать у других. Выкинуть создаваемое «светлое будущее» на ветер?

«Птицы божьи не сеют, не пашут, а всякий день напитаемы бывают» — христианская мудрость.

Птицы? — Летите. Туда, где за чириканье — платят. Главное — отсюда. Другое название птиц: «пернатые вредители».

Дилемма выглядит примитивно: или — рабство, или — милостыня. Других вариантов нет?!

Вышибить? — Перемрут. — Оставить? — А дальше?

Конкретика последствий… У меня крайняя недостача рабочей силы. По сути — второго по важности, после собственного времени, ресурса. Рабочих рук не хватает. Я уже объяснял: динамит или анальгин — фигня. Можно заменить или обойтись. Вон Ганнибал без всякого динамита скалы в Альпах уксусом колол.

«Можно». Если есть люди, делающие нужное дело. А если их нет, то… то — нет. Ничего нет!

Среди мигрантов две трети — дети. Иждивенцы. Которых надо кормить, обихаживать, учить и воспитывать… Что съест ресурсы. Терем-теремок для меня любимого — отодвигается… Да когда ж я, наконец-то, смогу нормально с девушкой покувыркаться?! А не закапываться под одеяло с головой?! Как делал это каждый раз с женой пророк Мухаммед.

И ведь ничего — нового! Вот такая, «всем миром», самопродажа в холопы превратила в крепостных большую часть свободных общинников Германии, Франции, Британии. Гордые франки, саксы и швабы добровольно отдавали свою волю всяким разным… соплеменникам, которые могли обеспечить им безопасность или пропитание. А храбрые ирландцы резали своих англичан — ленд-лордов, за то, что те отказывались их закрепощать. И, соответственно — кормить.

— Арендатор? Свободный человек? Гоу нафиг!

Свобода — смертельна. В условиях повсеместного распространения бурой фитофторозной гнили.

В Московские времена, благородным великорусским дворянам(!) будет на законодательном уровне(!) запрещено(!) добровольно(!) продаваться(!) в холопы(!).

А то завели, понимаешь, манеру самопроизвольно порабощаться:

— Слышь ты, холопская морда благородного происхождения, сапоги мне навакси!

— С превеликим удовольствием! Господин кормилец!

«Голод — не тётка, пирожком — не накормит» — русская народная…

Здешние отряды племенных удальцов-головорезов — не только не накормят, но и зарежут.

Самопродаться… В рабство… Мне — дикость. Всё что я читал, видел, слышал… Всё, что дошло до меня из тысячелетий человеческой истории, утверждает: рабство — горе, несчастье, мука мученическая. Результат бесчеловечного насилия, унижений, убийств и пыток… Но у меня-то за спиной столетия гумнонизма, либерастии и дерьмократии. Всего-то чуть-чуть. Столетий. Но они — есть. А здесь… В «Святой Руси» — аболиционистов нет. Зато — «все так живут». «Живут» — те, кто сумел удачно самопродаться.

Странно: очень редко где в мире восстания рабов приводили к победе. Рабство отменяли не рабы, а рабовладельцы. Именно им — «владельцам» — оно сильнее всего жить мешало? А вот нормальные люди очень даже просятся. Для них отдаться в рабство — счастье.

— Значится так. Люди из рода лося. Вы принимаете… мой закон, мою веру и мой язык.

Ваня! Что ты за хрень несёшь?! Закона ещё нет! От нынешнего «Закона Русскаго» — тебя воротит. Действующая «Русская Правда»… — забить, забыть и заплакать. Грядущая «Всеволожская правда» — только в черновиках. Какой «мой закон»?!

«Моя вера» — факеншит трижды и впоперёк! Ты ж — скептик-циник-параноик! Эгоист-пофигист! Закоренелый атеист-материалист-безбожник! Скормить диалектический материализм этим людям… Они же свихнутся! У нас и в 20 веке от этого мозги в трубочку сворачивались и паром посвистывали. Как чайники на плите.

Язык… Господи, какой у меня тут «мой язык»?! «Мой язык» остался там, в СССР, в эпохе «стагнации и загнивания»! Где было три балла «по русишу» и довольно! Здесь помесь нескольких славянских суржиков с примесью угро-финских разноплеменных диалектов.

Что имею, тем и… и — имею. Другого-то всё равно нет.

— Два года вы работаете на меня. На моём корме, то, так и там, где я укажу. Через два года сдаёте… э-э-э… (как сказать по-русски «экзамен на гражданство»? Они ж только — «на» — и поймут!) проверку на доброе… э-э-э… людство. Принимаете присягу. И становитесь вольными людьми. Моими вольными людьми.

Как-то я… аж вспотел. От форсированного лазанья по «дереву вариантов».

Может, нужно было три года? Как «молодым специалистам»? Или пять? Как срок натурализации у америкосов? Или 1? Как в армии РФ по призыву? Или лучше…

Гладыш перетолмачил мою… экспромнутую белибердень, мужики в полном согласии дружно попадали лбами в землю, попытались приложиться к ручке, многократно поклониться, выразить задушевную, глубоко сердечную, безграничную и по гроб жизни… признательность.

Уже натягивали шапки, когда Паймет, чисто на всякий случай, уточнил:

— А жить мы будем здесь?

— Это после решим. Сперва — санобработка.

Гладыш перевёл. И объяснил в деталях смысл неизвестного туземцев слова. От чего начались сплошной крик и возражения. Причём так это… неуступчиво. И плевали они на только что произнесённые мольбы и обязательства! «Нет!» — и всё!

Насчёт использования волос в колдовских процедурах и вытекающего из этого страха — я ещё в Пердуновке хлебнул. Тут ещё сильнее. Русские люди хоть поверху, а христианством тронуты. Как рябина в первый заморозок. Здесь — чистое язычество, черти в каждой волосине.

В Старой Пердуновке, ещё при Фильке — был страшный скандал. Теперь я знаю, что в здешнем Средневековье мужчина без бороды — или юнец, или скопец. «Недочеловек», не годен к супружеской жизни, к уважительному разговору, неполноправный объект всеобщих насмешек и издевательств. Обрить бороду — смертельное оскорбление. Бесчестие, после которого мужчина, как забеременевшая до брака девица в сурово-пуританском обществе, должен утопиться или повеситься. Голова без бороды — не голова. Так, «подставка под шапку». Выйти на люди с «босым», бритым лицом хуже, чем с голой задницей. Унижение смертельное. Не только посторонние пальцами показывать будут, но и свои домашние за спиной изхихикаются.

Я это — знаю.

И мне на это — плевать.

Для них волосня — основа их самоощущения. Их прежняя «самость» — мне вредна. Потому — обрить наголо. Над мольбами их, над плачами о бесчестии и опозоривании — я смеялся.

Я сам — вот такой. И среди моих людей — много таких. И вы — такими будете.

Коли думаете вы, что суть ваша во власах, так и надлежит срезать сии власы начисто. Ибо люди мне нужны новые, от прежней жизни, привязанностей, знакомств и правил — отрезанные. Так я и от вшей тела избавлю, и души ваши от былых обычаев очищу. И назад вам уже ходу нет.

«Назад дороги нет — позади борода!». И будете вы идти только вперёд, только туда, куда я вас поведу. По нашим правилам, по новым обычаям, под моей рукой.

Не я вас заставлять да примучивать буду — вы сами, ваши собственные «мозговые тараканы» — будут подгонять да пришпоривать.

И барахло, всю одежонку — долой. Варить. Долго. Каждую закладку — до полутьмы. Как здесь время считают — я уже…

За годы, прошедшие со времён первых опытов принудительного внедрения санитарии в Пердуновке, произошёл некоторый прогресс — клизмование, спринцевание и промывание добавились. Хоть какая-то защита от желудочно-кишечных и некоторых других инфекций. «Лоси»… ну очень не хотели!

Дяденьки и тётеньки! Клизма нынче — пропуск в рай. В наш, безопасный, сытый, изнурительный, бессонный, чуждый для вас, райский уголок. А кто — «нет», тому — «нет». Пшёл с отсюдова.

А уж когда они мне начали доказывать, что мыться не будут, чтобы «не смыть с себя удачу», я просто психанул:

— Вон — Волга. Ваша удача — там, за Волгой, на Ватоме жила. Там и померла. Нынешняя ваша удача — что вы сюда живые дошли. Всё. Тут уже моя удача. Одна на всех. Молитесь, чтобы и на вас хватило. А кто мыться не будет — вышибу взад. К этим вашим… «унжамерен».

Народ побухтел на своём языке, собрал вещички, детишек, скотинку и потопал за мной.

— Куда идём, Воевода?

Блин, и ведь не скажешь — на Кудыкину гору! С неё-то и идём.

— На Стрелку. В приёмный покой.

Как хорошо было утром бежать по лыжне! Хорошая погода, хорошие лыжи, хорошая компания. Дорога всё больше вниз… Как уютно было лежать в засаде в сугробе! Никто тебя не видит, ни откуда не поддувает. Снежок беленький, чистенький, синички недалеко скачут, чирикают. Лежи-отдыхай.

Как приятно было расстреливать придурков с высоты берега! Хороший инструмент, хорошая позиция, чётко видимые малоподвижные цели. Каждое движение — как песня. Наложи, тяни, локоточек выровнял, мушку с прицелом… пуск. Правильно сделал — правильно получил. Ещё один придурок завалился.

«Хорошо» — кончилось. Пошло… не то, чтобы «плохо», а — «надо». Суетливо пошло. Людское поголовье на Стрелке мгновенно подскочило в полтора раза. У медиков — завал. Нашли и вшей с блохами, и язвы с чирьями. А глаукому я лечить не могу. У пищевиков — аврал. Люди хотят есть. Все, сразу, много. И — в запас. Как это принято у охотничьих народов. И дело не в том, что у меня нет, и не в том, что приготовить надо. Я не знаю, как наша еда отзовётся в этих организмах. И они сами этого не знают. Поэтому — пост на три дня. Пить — только кипячёную воду с Мараниной смесью: кровохлёбка со слабительным.

Отчего они снова начинают выть и скандалить. Предполагая, видимо, что у нас нет еды, что я собираюсь их заморить голодом, что… Объяснений — не слушают. Пока не рявкнул.

Банщиков — по призыву: контролируемо, с проверкой чистоты за ушами и грязи под ногтями промыть такое количество тел и голов… Зелёным мылом! До хруста!

Парикмахеров — тотальная мобилизация. Бритьё в традиционно необриваемых местах… Да блин же! У них все места — нетрадиционные! Здесь вообще нигде ничего не бреют! Подстригают иногда.

Все процедуры, хоть я объяснял заранее, хоть Гладыш и Самород с Ильёй Муромцем на ихней гадячей мове… Постоянный визг:

— Не хочу! Не буду! Режут! Бреют! Убивают! Мылят!

Хорошо, что я их слов не понимаю. Но напрягает. Не хотел, но пришлось. Позвал Курта.

Нет-нет! Хрип никому рвать не надо! Чисто ознакомиться. С возможностью.

«Себя показать, на людей посмотреть» — обычная русская присказка.

Правда, в исполнении князь-волка… когда такая зверюга подходит не торопясь… К тебе конкретно. Осматривает своими рыжими глазами… Тебя лично. Принюхивается, фыркает, морщится… От твоего именно запаха. А то и вскинется на дыбки, положит лапы на плечи, заглянет, с высоты своего роста, в твои персональные гляделки, запрокинутые в небеса…

А вокруг — уже тишина. Потому что все уже слышали. Про то, что «Зверь Лютый» своего «крокодила шерстистого» специально на отрыв голов человеческих натаскивал. Спросишь — и могилки покажут. И ведь никто не знает! Что этому… «ужасу лесному» в башку его зубастую взбредёт. Никто.

А лесовики, в отличие от всяких… теле-кино-видео путешественников, очень хорошо знают — крупный зверь с человеком много чего сделать может. У каждого в близких родственниках — покойник. Образовавшийся после встречи с крупным лесным хищником. А уж настолько крупный…! Лицом к лицу… Мама моя, мамочка…

Помогло. Прерывистый громкий «возражательный» визг собственных мнений сменился согласным непрерывным тихим скулежом многоголовой толпы.

«Вопль ужаса, задавленный страхом».

Факеншит! Ну почему нельзя вести хомнутых сапиенсов к светлому будущему и элементарной чистоте без внушения животного страха на каждом шагу?!

Их надо где-то разместить. И одеть-обуть. Потому что состояние их обмундирования… после обязательной проварки… не внушает… уважения.

Уже глухой ночью, когда Мара закончила клизмовать наиболее нервных и «подозрительных по поносу», а совершенно умаявшиеся «наведением чистоты снаружи и изнутри» мигранты расползались по местам дислокации, в моём балагане…

Мда… Чуть не сказал — «собрались клоуны». Собрались ближники мои. Ещё и Паймета со слипающимися глазами позвали.

Был ряд штатных нервных выкриков:

— А нафига они надобны?! Нахрена ты такую орду приволок?! Гнать нищебродов в три шеи! На такую прорву жорева не напасёшься!

Ну и там много чего из серии: «При всём нашем уважении, но, Вы, босс — лопухнулись по-крупному». Потом Ивашко вытащил «козу» из ноздри, вдумчиво по-разглядывал и спросил, обращаясь к «козе»:

— Ну, и чего теперь делать будем?

Как бы ни хотелось «старожилам» выгнать чуждых и нищих «новосёлов» с пригретого уже места, «головка» общины, выпустив пар и продемонстрировав эмоции, перешла к конкретике. Поскольку пункт первый нашего неписаного закона гласит:

1. «Зверь Лютый» всегда прав.

Что во втором пункте — и сами можете догадаться.

Решения обсуждались всем советом и постепенно выстроились в систему.

Прежде всего, прямо завтра с утра — крещение. Всех, от мала до велика. С раздачей крестиков, новой чистой одежды и целой обуви. Ничего своего, ни нитки, ни колечка, ни волосины — у новосёла не оставалась.

«Всё своё — отдай». «Человек рождается в жизнь — голый. Так и ты новую жизнь у меня начинаешь». Правило утверждалось болезненно. Постоянные попытки приходящих — каждого! — обойти правило, мои уступки и исключения — заканчивались плохо. Волны визгов, криков, «всенародных возмущений» и моих ответных репрессий привели, «методом последовательных приближений» к приемлемой детализации. Правило утвердилось во Всеволжске для нескольких категорий новосёлов. Позже мы его смягчали, по мере распространения по «Святой Руси» и другим странам наших санитарных, социальных и правовых норм. Но никогда не исключали полностью.

Тогда же — провести присягу. Тут меня поправили — это надо сделать сразу. В несколько усиленной форме: «… и из воли господина ни в чём не выйду». А через два года — можно и повторить. В Падуе, о которой я вспоминал, клятва городу — ежегодно.

В известной стихотворной фразе: «Их сёла и нивы за буйный набег обрёк он…» не указано, что «набег» был «их». Может — «на них»? Тогда я остаюсь в рамках «гения русской словесности». В смысле: надо забирать себе «их сёла и нивы». А также — ловы и пажити.

Дальше — по-большевистски.

«Хлеб — голодным, мир — народам».

Это у нас получилось автоматом. На чём и стоим. Для этого, собственно, «лоси» сюда и пришли.

«За что боролись — на то и напоролись» — азбука жизни в России. «Бойтесь желаний — они исполняются» — то же самое, но шире, мягче, деперсонализировано и по-китайски.

Дальше — чуть сложнее.

«Землю — крестьянам, заводы — рабочим, буквари — детям».

Смысл — очевидный. Кто хочет учиться — в приют. Или правильнее — в интернат? Да хоть — в лицей! Не суть — казарма для детей. С интенсивным курсом обучения. Язык, ликбез, трудовое воспитание, физическая культура, строевая подготовка, ремесленные навыки. Кто хочет и может больше — следующая ступень.

Снова повторю: фиг бы мы что сделали, если бы не опыт Пердуновки! Не только мой или Трифин, но десятков моих людей, которые через это уже прошли. Они, на своих задницах, в своих головах, уже знали не только «что» — что нужно и можно учиться, но и «как» — как это делать.

Часть, из принятой молодёжи постарше — в ученики и прислугу. Ещё старше, точнее — физически более крепких — в работники.

Фактически, мы забирали из семей всех относительно здоровых старших детей и молодёжь. Чему все были очень рады: «ребёнок сыт будет и кормить не надо».

Напомню: парень с 14–16, девушка с 12–14 лет детьми здесь не считаются. Молодь, отроки и отроковицы, уноты и унотки — не дети. А трудоспособными, хоть и ограниченно, они являются… как бы не с 5–7 лет. С 7 — каждая девочка уже имеет свою прялку, мальчик пасёт гусей. Энгельгардт описывает 10-летнего пастуха, который гоняет волка пальбой из фузеи времён Отечественной войны 1812 года. Удержать на весу её не может. Поэтому укладывает на ветку дерева. Но даже сбитый с ног отдачей древнего ружья, кидается его снова перезаряжать.

Мы следовали не паспортным данным, ибо их и вовсе не было, но физическому состоянию детей. Длинный — взрослый. Границы возрастных категорий постепенно смещались. В зависимости от количества пришедших новосёлов, от их состояния. От моих потребностей и возможностей. Я постоянно стремился снизить планку вхождения моих приёмышей. Тяготея к 4–6 годам, как у турецких янычар. Что обеспечивало более полное «воспитание системы моральных ценностей», улучшало «сохранение ОКРП». Увеличивал численность воспитанников, что позволяло усилить качественный отбор. Однако разные производственные необходимости и ограниченность ресурсов, прежде всего — людских, тому препятствовали.

Вот, ныне ругают меня иные: Зверь Лютый — Святую Русь всякой неруси во владение отдал! Куда не глянь, везде в начальных людях — морды чуженинские да выблядки безродные. Доброму русскому боярину, чей род спокон веку на Руси славился, князьям русским верой-правдой веками служил — всякой наброди кланяться надобно, пути-дороги уступать. Не даёт, де, Воевода Всеволожский «узорчью земли русской» — ни чести, ни слава, ни места важного, ни дохода богатого.

И сиё — правда. Ибо службы я даю не по отцам-дедам, не по родовитости да славности, а по вашему собственному знанию да умению. Кто ко мне первым пришёл, того я первым и учил. И — выучил. Мои сироты — хоть в какой цвет уродившиеся — гожие. К службам мои. А вы, дети боярские, жирно ели, да сладко пили, да мягко спали. А ведь я всех звал! Ведь для всякого человека — у меня место есть! Вы — не схотели. Батюшки да матушки ваши — отговаривали. Не ходи сынок, свет наш ясный, на чужбинушку, к «Зверю Лютому» во подручники. Там и холодно, там и голодно, тама буйну голову срубят запросто. Вот тебе сынок, пирожок сладкий да пивка жбанчик. Постель мягкая да девка жаркая.

«Кто первым встал — того и тапки». Вот и вышло, что нынче вам и места, по гонору вашему родовому, на Руси нет. Только на посылках бегать — у моих людей, у неруси, у сволочи. Не любо? Так идите на могилки родителей! Поплачьтесь там, что не пустили вас в научение, на дела славные, на работы тяжкие: Всеволжск поднимать, Русь строить. На них плюйте! На них свои досады да злобы складывайте! Они вашу жизнь такой сделали! Ну и хлебайте теперь. Как «с отцов-прадедов».

Насчёт «землю — крестьянам»… Хай стоял долго. Но все согласились, что нужно расселить семьи новосёлов по бывшим мордовским посёлкам. Что, конечно, непросто, накладно, рискованно… Но иначе — никак.

Кроме Кудыкиной горы в окрестностях есть ещё два селища, из которых население сбежало от страха перед «Зверем Лютым». Потом, из-за зимы — не вернулось, осталось в зимовьях. Куды-то стоят, не сожжены, не завалены. Подправить, протопить, вычистить… И пусть новосёлы приведут их к «пердуновскому» стандарту. Для чего дать им корм, инструмент, утварь… И начальников. Из тех, кто за последние месяцы проявил себя толково в реконструкции Кудыкиной горы.

Тут меня снова поправили. Что обрадовало: Паймет голос подал. Хоть и через толмача:

— Зачем нам он? Мы и сами справимся.

Пришлось несколько… вспомнить. Что «он» — это не «он». Дети так часто мужской половой член называют. Потом переходят на матерный, потом на медицинский… Здесь — сразу на марийском. В смысле: вождь в ихнем обиходе.

Я уже говорил, что я — человек совершенно мягкий, бесконфликтный, на всё согласный…? Люблю соглашаться с собеседником. Хотя бы — с его алфавитом. Тут тяжёлый случай — у него и алфавита нет. И фонетический ряд другой. Но я — согласный.

— Разумно. Справитесь. Я — не сомневаюсь. Только у нас селища — не такие как у вас. Поэтому… Ты пойдёшь на Кудыкину гору. С семейством. Там поживёшь, поработаешь, подучишься, увидишь — как оно у нас устроено. А после — я тебя переведу. Тиуном в новое селение.

Прикинули и добавили ещё две семьи, в которых могут получиться «оны». И наоборот: часть наших прежних жителей из этого места решили переселить в новые, бывшие эрзянские, селища.

* * *

Так сформировалось ещё одно важное правило: «Новосёлы — россыпью».

Военная, идеологическая, политическая… даже — просто хозяйственная целесообразность, требовали «рассыпания» прежних общин, разрыва прежних родовых связей. И, что неизбежно из этого следовало, формирования новых общин смешанного состава. С максимальным разнообразием по тем же критериям: племенным, национальным, религиозным…

Берут комок глины, разминают её в прах, добавляют воды, и песка, и иных полезных вещей, смешивают, топчут, перетирают, лепят… Так Господь вылепил первого человека. Я — не Господь Бог, из глины человека — не умею. А вот народ из людей — приходиться. Смешиваю, мну, леплю, обжигаю. До звона, до каменной крепости. Чтобы века простояло. Так леплю я свой народ. Здю.

Все прежде существовавшие между новосёлами связи, кроме семейных частично, разрывались. «Семья — ячейка общества». «Ячейка» — остаётся, её связки с окружающим миром — строятся заново. Общество получается — другое.

«В 21 веке семейная связь предполагает наличие воспитания и передачи традиции. Что и есть историческая форма продолжения народа и нации. Дело не в генетике, а в историко-культурных связях».

Это утверждение гуманитария 21 века. Оно неверно в моих условиях.

Из трёх источников стереотипов поведения («традиций») человека — «семья» является наиболее слабым (30–15 %). Не трогая «константу»-генетику, мы видим, что «историко-культурные связи», что и составляет сущность этноса, куда более зависит от общества («социума»), чем от «семьи». На чём и основано явление «ассимиляция». Или — формирования наций иммигрантов. Дети, приехавшие вместе с родителями в новую страну, остаются членами той же семьи, но становятся, осознают себя, в большинстве своём, членами другой нации. Если только они не живут в этнических анклавах, в национальных гетто.

Я не могу изменить «генетику» приходящих ко мне людей, я сохраняю, преимущественно, их «семью». Поэтому основным полем деятельности, основным инструментом «создания народа» — является «социум». Создаваемый и сам себя создающий этнос «стрелочного народа», «племени Лютого Зверя», «интернационал извергов».

Чисто для знатоков: в средневековье этносы формируются значительно быстрее, чем в третьем тысячелетии. Примеры из Великой Степи и Американских прерий показывают, что этнические группы возникают, получают новые этнонимы, становятся различимыми для внешнего наблюдателя в течение одного-двух поколений.

Мне, «здесь и сейчас», не нужна никакая форма «продолжения народа и нации». Никакого народа из окружающих Стрелку. Всех и каждого. Потому что они все — средневековые. Их образ жизни… вызывает у меня отвращение, брезгливость.

«Так жить нельзя. И вы так жить не будете».

Народ — «историко-культурная общность». Целью любого попаданца-прогрессора, шире — любого реформатора — есть уничтожение всякого народа, попавшего ему в руки. По определению понятий — «народ» и «прогресс».

Ме-е-едленно.

Цель всякого прогресса — геноцид.

Частичный. «Историю» уже не изменить, но вторая половина определения — «культура» — заменяется новой. Включая «культуру агротехники», «культуру производства», «культуру общения», «культуру питания», «физическую культуру», «языковую»…

Прежний народ — погибает (уничтожается, вымирает, изменяется). Вместе с частью носителей этих «культур». Остальные — «принимают участие в этногенезе», становятся частью нового народа. Возможно — с прежним названием, но иного — по сути.

Мда… как-то я раньше с этой стороны… Нет, что попандопуло — стихийное бедствие, «терминатор», «глаз урагана»… Но чтобы — настолько, на национальном уровне…

«Не дай вам бог жить в эпоху перемен» — древняя китайская…

«Перемены» — эпохи смены одних культур другими. «Не дай вам бог…» — про каждого действующего прогрессора.

«Мировоззрение 21 века не предполагает наследование национальности и нации по генетическому родству, но полагает обычным наследование национальности в силу воспитания в среде, передающей национальные традиции, что презюмируется при наличии соответствующих родственных отношений».

«Русский негр», «русский китаец», «русский татарин»… — нормальный русский человек несколько нерусской внешности. Если он думает, чувствует, ведёт себя… по-русски. «В силу воспитания в среде».

В моих условиях «презюмировать» — есть излишне доверчивое утверждение. Дело в одной местной фиче.

В родоплеменном обществе, в «большой семье» — значительная часть традиций, воспитания, идеологии крутятся именно на этом уровне. В отличие от семьи 21 века. Разницу между «кудо» и «еш» — понимаете?

Всё «умные слова» выше — здесь, у местных племён — относятся к «большой семье», к «кудо». А «еш» — в «наследование национальности» — очень маленький кусочек.

Пример: в каждой русской избе есть «красный угол». «Святое место». Каждый здешний русский мужик строил себе дом. И сам делал в нём «красный угол». Ставил иконы, стелил рушник, располагал свечки… Проводил ритуалы, учил этому домашних. Садясь за стол, каждый читает молитву. Он — хозяин, «большак». Носитель и распространитель традиций.

В родовых селениях «святое место» («изикудо») — одно на всё кудо. Убери его, убери человека, который ведёт там моления («кудатя»), рассели людей иначе… Почти никто не сделает себе новое святилище. У большинства нет даже навыка — сделать такое же. Они никогда не принимали решения о создании такого объекта, у них нет опыта — как это делать. Какие правильные слова при этом говорить, какие притопы-прихлопы исполнять…

Проще: сравните участие в воинских делах «полкана» и сержанта-«деда». Ну не будет «дед» для своего отделения вышивать знамя части! Не хочет, не умеет, не свойственно… Ему — не нужно. И «полкан» — вышивать не будет. Но он знает: «должно быть». И найдёт кому приказать.

 

Глава 382

Мои люди — «десять тысяч всякой сволочи». Другие ко мне просто не придут. Сначала человека должна выбросить его община, его прежнее течение жизни, потом он пойдёт-побежит и, может быть, попадёт ко мне. «В лапы Зверя Лютого». А я сделаю из него «моего человека». Ну, или он дуба даст.

Прежде я, по умолчанию, предполагал, что моя «сволочь» — русская. Той кривическо-северской консистенции, которая преимущественно попадалась на моих здешних путях.

Теперь жизнь заставила сделать два расширения.

Во-первых: этническая принадлежность «сволочи» — не принципиальна.

Мог бы и раньше догадаться. У меня есть торк Чарджи, Алу, который упорно считает себя кипчаком, несколько литваков из голядей, появились мужики из ратей, которые, вроде бы, словены, вятичи, сицкари, есть муромские и мордовские бабы…

Во-вторых: «сволочь» можно не только принять, поджидая пока её вытолкнет община, но и сделать. Рассыпав эту общину. Как получилось с эрзя-утками, с мари-лосями. Что я рискую получить в результате?

Есть термины: «нация», «национальность», «народ», «народность». Все они включают понятие — «историко-культурная общность».

Сразу: общей истории у нас… пока нет. Поэтому «общность» будем делать… культурно.

«Народ может состоять из различных народностей, народы могут быть соединены в нации. Нация может восприниматься со стороны как „один народ“, но при ближайшем рассмотрении обнаруживать в себе различные народности/национальности. Те же „англичане“ — со стороны все „англичане“, а изнутри, помимо собственно англичан, валлийцы, шотландцы и прочие ирландцы.

Для понятия „народность“ и „народ“ неотъемлемой частью определения является язык. Для понятия „нация“ язык становится факультативной частью определения.

Нация — социально-политическое явление. Культура включается в него постольку, поскольку она включена в социально-политическую жизнь.

Внутри нации могут уживаться весьма разные народы, с разными языками и бытовыми привычками, но объединенные некой социально-политической общностью… Классическим примером нациестроительства можно назвать Советский Союз…

Для народа языковая и культурно-бытовая ассимиляции являются обязательным условием…, для нации эти условия не обязательны, а на этапе консолидации вредны как излишние препятствия.

Всегда… в России живет и развивается единая нация, состоящая из различных народов. Российское государство — не государство одного народа, а государство одной нации…Великобритания не называет себя Англией. Потому что Англия — это только часть Великобритании…

Шотландец не назовет себя англичанином, но может отнести себя к британской нации».

Не поэтому ли утвердилось название-прилагательное — «русские»? Когда, после довольно быстрой ассимиляции готско-варяжско-скандинавско-литовско-моравской «руси» среди разноимённых славянских племён не осталось народа, который бы мог бить себя пяткой в грудь и кричать: вот мы — настоящие! А вы все… так, присоединённые?

Забавно. Здешние жители «Святой Руси» называю себя «русские» — только при конфликтах с иностранцами. А так-то они… все — «шотландцы». Из разных «шотландий». Причём, «англия» — отсутствует как явление.

Список «Городов Русских» включает города Болгарии и Моравии. Летописец, говоря о Меркурии Смоленском, упоминает, что он «из моравов», но считает его русским православным святым. Типа: моравы — один из народов, составляющих «русскую нацию»? «Повесть Временных Лет», говоря о людях, служивших первым князьям, упоминает: «из угров», «из ляхов»…, но тон повествования такой же, как и о других персонажах, об «исконно-посконных». Мадьяры, поляки Часть «русской нации»? С 12, примерно, века тональность меняется — «чуженины». Сработала «Великая схизма» — раскол 1054 года между восточной и западной церквями? Однако литвинов-язычников продолжают считать своими: Довмонт, Ольгердовичи…

Татаро-монголы Батыя — безусловно «чужие». Но проходит несколько столетий и основатель Ипатьевского монастыря описывается как вполне «свой», русский. Хотя и «мурза татарская».

«Английский ирландец»… — ухо режет. А «русский татарин»?

«…русский национализм как попытка построить государство одного народа, а не одной нации является точно таким же этническим сепаратизмом, как и любой другой.

Попытка создать государство на принципе укрепления народа, а не нации, в России — противоречит историческому факту и интересам страны…

Когда отличия народов, входящих в нацию, еще отчетливо сохраняются, ей требуется преобладание объединительных тенденций над сепаратистскими.

Один из способов — создавать минимум препятствий для реализации имеющейся этнической, народной самоидентификации. То есть не задевать национальных чувств. Одновременно с этим активно пропагандируя то, что объединяет отдельные народы в нацию.

Небольшие народы объективно находятся под давлением, они неизбежно перенимают государственный язык нации, наиболее распространенные культурные обычаи. То есть размывают свою идентичность. Этот процесс в любом случае будет происходить.

При этом у государства есть два интереса — во-первых, поддержание культурного многообразия, которое само по себе полезно, во-вторых, сохранение лояльности элиты соответствующих народов.

Уменьшение привлекательности общенациональных черт или подавление какого-либо народа, в том числе того, который назван „системообразующим ядром“, очевидно не входит в интересы государства.

Поэтому задача государства — не „уменьшить привлекательность и притягательность ядра“, а поддержать тех, кто и так объективно постоянно подвергается ассимиляционному давлению.

Меры по поддержке должны быть адекватными и соразмерными, но они всегда будут выглядеть как привилегии внутри страны. Просто потому, что поддержка — это предоставление лучших условий более слабому».

Ну, типа: «список рецептов по этногенезу».

Конкретизируем по месту-времени. Поскольку «Великая Русская Нация» на «Великой Русской Равнине» была, есть и будет, хоть и переменного состава, то и нефиг заморачиваться по её поводу. Народы, «объединенные некой социально-политической общностью» будут существовать и «объединятся» и без меня. И флаг той общности в руки. Мне это нынче — «не по деньгам».

Второй уровень — народ. «Великий Русский Народ». Мда… Состоит нынче из нескольких сотен семей: князей, старших бояр, высших иерархов, дальних купцов. Остальные миллионы ни разу в жизни не только не сказали «Я — русский», даже не подумали.

Третий уровень — народность. «Стрелочная народность» в составе «Великой Русской Нации»… Что автоматом приводит к выбрасыванию в мусорку всех вышеизложенных рецептов: область реального применения не соответствует заявленной.

А собственные выглядят так:

1. Сепаратизм — давить. Тут это вообще — трибализм называется. Термины «этнократия», «процентная норма», «пропорциональное представительство»… вызывают чувство разрухи. Конкретному больному нужен конкретный врач. Лучший из возможных. А не — «правильно этнически окрашенный». Если система не способна воспроизводить лучших по критерию профессиональности — система сгниёт и рухнет.

2. Не задевать национальных чувств — безусловно. Человек не виноват, что родился в роду лося, а не в роду утки.

3. «Сохранение лояльности элиты соответствующих народов» — отпадает. Я уже объяснял, что, подобно древним монголам, предпочитаю видеть любую туземную элиту «в гробу».

4. «Создавать минимум препятствий для реализации имеющейся этнической самоидентификации».

Да. Никаких препятствий. Просто гнать в шею. Меня здесь это бесит каждый раз и который год. Если человек на вопрос:

— Ты кто?

Отвечает:

— Мануш. Плотник.

То с ним имеет смысл работать: он умеет делать своё дело, он уважает себя, своё мастерство.

А если ответ:

— Мануш. Из рода полосатого тушканчика.

То он не имеет личных талантов, он ничем мне неинтересен. Его главное достижение по жизни в том, что сколько-то лет назад какой-то «тушканчик» успешно вдул своей самочке, в результате чего появился вот такой… Мануш.

Главный вопрос самоидентификации: ты, прежде всего, человек, со своими личными умениями, свойствами… личность? Или ты — прежде всего, часть чего-то — тушканчиков, сусликов, лосей, петухов?

5. «Меры по поддержке всегда будут выглядеть как привилегии…» — обязательно! Час привилегированных дополнительных занятий русским языком. За счёт сна. Потому что другого времени у нас нет.

Или мы — все вместе. Тогда каждый делает равную долю общего труда. А лично тебе необходимое: хоть — брачные игры, хоть — знакомство с юсом йотированным — в свободное время. Или — ты нахлебник, тебя надо «обрабатывать». Тогда тебя бьют при всяком удобном и неудобном случае. «Паразитов» никто не любит.

Или — мы равные. В правах и обязанностях. Или — у тебя меньше обязанностей. Тогда и в правах… — адекватно.

Такую, дополнительную к предельной, нагрузку выдерживают только более физически и интеллектуально здоровые и выносливые.

Свойства личности, необходимые при обучении — памятливость, догадливость, умение воспринимать новые правила и обнаруживать новые закономерности, что собственно и измеряют тесты IQ, более актуальны в инновационном обществе, чем в консервативном. Эти же качества более важны для торговцев, начальников, чем для крестьян, ремесленников.

В «Святой Руси» запомнил один раз в жизни как подошву пришивать — на всю жизнь достаточно.

«Тяжело в учении — легко в бою». Выдержавшие более интенсивное обучение хоть чему — хоть здешней кириллице или иероглифам китайским — более перспективны для карьерного роста. Они — «обрусевшие инородцы» — станут национальной элитой нового народа. Потому что они — лучшие. По критерию: эффективность в динамически меняющемся обществе.

Не ново: сходное явление лежит в основе древнерусской знати. Рюрик и его люди, придя в Новгород, словенского и кривического языков изначально не знали. Им пришлось не только бить аборигенов железяками по голове, но и научиться понимать.

6. Весь этот… «этногенез» делать максимально быстро. Что означает — довольно жёстко. Не из любви к насилию. Мне, честно, говоря, даже просто уговаривать — лениво. Куда приятнее работать с единомышленниками, чем кого-то напрягать, промывать и разворачивать.

Но — «фактор времени». И сейчас — краткосрочно, и в будущем — в перспективе.

Не обеспечу единства общины — придут булгары или рязанцы, «утки» или ушкуйники… и — вырежут. Всех. Не заморачиваясь этнической самоидентификацией. «Не взирая на лица».

А вдали маячит «Погибель земли Русской». В ходе которой… — аналогично, «не взирая на…».

Вот это всё, все мои труды, частицы души моей, которые я в эту землю, в этих людей, в эти постройки и промыслы вкладываю… всё дымом пойдёт, пепелищем станет! Не чьё-то там — моё! Дымом да мусором…

Как-то мне такое «светлое будущее»… некошерно.

Итого: форсированно делаем из пришлых — русских людей. Хотя, повторюсь — русских на «Святой Руси» почти нет. И кучу именно «русских», «исконно-посконных» вещей, типа «Русской Правды», «Устава церковного», княжеской власти, холопства, работорговли, народного веча, «изукрашенной» прялки с гузном, подсечно-огневого земледелия… я выбросил с самого начала. Такая… весьма нерусская система получается.

Я даже подумывал какое-то новое название своей народности дать. Не столь амбициозное и пресловутое.

К примеру: еврозиты.

Звучит… Энергично. «И тут вам пришёл еврозитец…». Ударение — по аналогии с «трампец».

Но, хоть каганата нет уже два века, туземцы в здешней местности до сих пор при упоминании евреев начинают искать топоры и вспоминать потаённые тропки в болота. А дети — плачут.

Закономерно: могила знатного хазарского воина 8 века по составу и качеству вооружения похожа на захоронение русского боярина 15–16 веков. Но разница в 7–8 веков! Понятно, остановить хазар здесь никто не мог.

Другой вариант названия — азиопы — мне тоже очень нравился.

Есть же эфиопы! И мы такими будем. Гордыми и загадочными!

Но мои ближники как-то… крутили головами и вспоминали разные… созвучные слова.

Так мы и остались неназванными. Просто — «стрелочники». Позже «волгарями» называли, иногда — «новорусами». Ещё, по моему прозвищу — «лютичами» или «зверичами».

Чтобы создать новый народ из «осколков человечества» — нужно создать новые связи между людьми. Для этого — уничтожить старые. Растереть «осколки» — в пыль. Как делают стеклянные фритты. Затем — сплавляют заново.

Для мари, с их, преимущественно, соседской общиной, такое изменение — «рассыпание» — было не столь болезненно.

Процесс — знаком. Один из вариантов реализации: урбанизация.

Что не ново: в русских летописях есть масса упоминаний об основании русскими князьями городов, и мало — о расселении людей в сельской местности.

Замечу: я снова нагло пру против канона.

Стандарт: локальное размещение национальной общины. Почти никто в Средневековье не размазывает поселенцев «тонким блином». Наоборот: локальность обеспечивает связность поселенческой общины. Самоизоляцию, гетто. Поселенцы сами к этому стремятся. Что позволяет властям специфически их использовать. В форме отдельного объекта налогообложения, в роли громоотвода при «взрывах народного гнева», в качестве источника особых воинских формирований. В противовес прочему населению.

Так расселял пленных поляков по Роси Ярослав Мудрый. Так, отделяя «чёрных клобуков» от «дружины» и «киевлян», строил в Киеве свою «политическую треногу» Владимир Мономах.

Представьте: немцев-переселенцев в 18 веке селят не в Поволжье, а россыпью — по одной семье в русских деревнях. Какой бы скачок урожайности случился? Люди плохо учатся новому «на слух». Лучше — видя наглядный пример, совокупность агроприёмов, перед глазами.

Забавно: как затворы в полевых транзисторах обедняются — помню. Даже погоняло препода — «транзисторный фюрер» — вспоминается сходу. А вот сравнительной этнографии, теории этногенеза — не помню. Не учил никогда. Теперь придётся самому… «шишки набивать».

Мораль: при отборе кандидатов в попаданцы необходимо вести отсев по критерию — «способность к самообразованию». И обязательно проверять в условиях, «приближённых к боевым». Типа: чтобы рядом что-то непрерывно горело, визжало, било по морде, падало и воняло. И ты в этом во всём — бурно этногенезишь. Или правильнее — этногенетируешь?

* * *

— И вот ещё что, Паймет. Среди ваших людей есть вдовы, вдовцы, бобыли, сироты. В селения пойдут только целые семьи. Остальным надлежит жениться. В три дня. Кто не обвенчается — будут тут работы работать. У кого из вдовых малые дети… Пойдут в приёмыши. Кто — ко мне в приют, кто — в те семьи, кто расселятся.

«Семья — не семь „я“, а — десять». Это стало ещё одним правилом.

* * *

Переходя к общему святорусскому стандарту жилья (деревня), хозяйства (хлебопашество), мы требовали и стандарта в численности семей. Высвобождая, тем самым, рабочие руки и…

Да, факен же шит! Мне малышей не выходить! Самых маленьких раздавали по семьям. Чуть позже распространённость приёмных детей была поддержана налоговыми, экономическими, идеологическими и другими мерами.

По сути, Всеволжск работал «сепаратором человеков». Основной продукт: «русская крестьянская семья» — муж, жена, восемь детей.

Одиночки (бобыли, вдовы, сироты) и старики отсекались. Не в смысле — «секир башка». Не-не-не! Хочет человек жениться? — Молодец! Давай! После сдачи экзамена на грамотность. После нескольких первых исключений, мы, всё-таки, стали жёстко следовать этому правилу. Поскольку ресурсы уже позволяли.

— Сирота? Вот тебе батюшка, вот тебе матушка… Ах, они не хотят? Ну, тогда им и гражданство не светит. А светят им разнообразные приключения в лесах и болотах. Где я нуждаюсь в принудительном труде не желающих принять мои законы и обычаи людей. «Орудий говорящих».

Одновременно из семей переселенцев изымались старшие дети. Для обучения, для посильных работ. Ко всеобщей радости — «ребёнок сыт будет, рукомеслу выучится». В казарменном положении, в интенсивной работе и обучении, они быстрее воспринимали язык, ценности, навыки. Становились «моими людьми». А на их места в семьях приходили сироты. Малыши, которые, в большинстве своём, иначе — просто не выжили бы.

«Этногенез перемешиванием» шёл на трёх уровнях. На верхнем — Всеволжск принимал в себя разные племена, общины, группы, персонажей. На втором — формировал смешанные «миры» — общины-поселения. На третьем — заселял «миры» смешанными семьями.

В цифрах: нормальный марийский или мордовский «еш» (малая семья) — 6–7 человек. После отделения стариков, одиночек, старших детей — 5. К которым добавляется ещё пятеро сирот. В немалой части — дети родственников или прежних соседей.

Обычно «кудо» таких в лес умирать не выгоняет. Они остаются «меж дворами». Такие… «дети полка». Кусок хлеба — в последнюю очередь. Развалив систему «кудо», я должен был придумать замену прежней «социальной защиты». Вместо «общемировой» заботы кудати — забота «большака». Тоже — хозяина дома. Но в малой семье, в «еше».

Часть сирот составляли дети из других родов, позднее — других племён и народов. Что позволяло форсированно использовать то самое «культурное многообразие», которое «полезно само по себе».

В разнородной среде, составляющей каждую конкретную семью, носители переразвитой ксенофобии или любого иного фанатизма — не выживали. С младенчества дети приучались к большему разнообразию, чем в закрытых общинах. «Разнообразию» — даже в мелочах, типа вышивки по вороту рубахи.

Это заставляло учиться договариваться. Не смотря на разницу в генетическом происхождении.

— Я — не конь! Я — лось! Я с ним из одной миски есть не буду!

— Не ешь. Другой-то нет.

«Лосям» в день санобработки я это не рассказывал. Не потому, что скрывал, а потому что и сам этого не знал. Потребовалось немало времени, чтобы придумать, сделать, посмотреть на результаты, исправить и улучшить. Подгоняя к новым условиям и проблемам, которые постоянно подкидывала мне здешняя жизнь. «Похолопливание рода лося» дало толчок: вот об этом нужно думать.

* * *

— На те же грабли лезешь, господин Воевода Всеволожский.

— На какие — «те же»?

— Как… с Любавой.

Длительное совещание закончилось глубокой ночью. Уж на что у меня «балаган» дырчатый, а пришлось проветривать — надышали… Народ разошёлся, переваривая полученные поручения, додумывая и согласовывая непонятки и детали. Возле меня задержался Чарджи. Дождался, пока последние ушли подальше, и выдал. Своё резюме.

* * *

Забавно видеть, как меняется его отношение ко мне. После гибели Любавы, убийства Володши в Янине и моего «выпрыга из-под топора», оттенки душевности, дружбы, равенства… всё больше заменяются отношениями слуга-господин. Верный, исполнительный, преданный… слуга — с одной стороны, и — добрый, благосклонный, требовательный… господин — с другой.

Это — движение его души, его собственная инициатива.

Инал ко мне в холопы набивается? И — «да», и — «нет».

Служилому, особенно — строевому человеку, нужно верить в командира. Как вера в сенсея, в гуру помогает ученику переносить тяготы собственного обучения. Укрепляет собственные силы, добавляет осмысленности жизни. Надежда на высшую внешнюю силу, на недосягаемую мудрость предводителя — делает крепче последователя. Умный ученик не ждёт, пока учитель навяжет такую веру, воспитает, внедрит в сознание — сам стремится к этому, сам желает, сам себе внушает.

Люди, в массе своей, кричат «хайль» не потому, что иначе их побьют, а от глубины души. Уверенность в мощи, в превосходстве своего вождя — укрепляет уверенность в себе.

Элементом такого самовоспитания является демонстрация постоянной готовности к исполнению приказа, безоглядной преданности. Добровольное подчёркивание подчинённости. «Самопродажа». Без денег, без ошейников. Но — всем телом, всей душой.

В Московской Руси титул «государев слуга» был ниже, чем титул «государев холоп». Просто «служить» — менее «безоглядно» и, соответственно — менее почётно, чем — «принадлежать», быть собственностью. Не человек со своими желаниями, но пёс верный с рук лизанием.

Подчинение подчёркивается, в том числе — манерами, ритуалами. Не просто головой кивнуть, а — «яволь, герр оберст». И — каблуками прищёлкнуть.

Я обращаюсь к Чарджи — по имени. Он, последние месяцы — меня титулует. Увеличивает душевную дистанцию, давит даже намёк на панибратство, на наше с ним равенство.

Не я — он.

Ему важно, чтобы в меня можно было верить.

Не мне — в меня.

«Лицом к лицу — лица не разглядеть

Большое видится на расстоянии».

Он хочет, для себя хочет, чтобы я был «большим». И для этого отходит «на расстояние».

Символ, объект поклонения, вождь — должен находиться далеко, на возвышении, в сиянии… Это нужно ему, для него самого, для укрепления его души в разъедающем болоте повседневной реальности.

Поэтому не:

— Эй ты, Ванька, слышь-ка…

А:

— Господин Воевода Всеволожский.

При том, что он старше, что его родовитость против моей ублюдочности… что он просто много опытнее… и на длинных саблях он меня почти всегда… а уж с конями…

Жалко. Что человек из моей «дружбы» всё более переходит в «мою волю». Но ему так… комфортнее. При этом он чувствует происходящие в нём изменения, и это вызывает у него раздражение. Выражающееся в сарказме в мой адрес.

Я в этом его многослойном психологическом процессе так… объект. «Тьфу! — Плевательница».

* * *

— О каких граблях речь?

— О тех самых. Орёл сизокрылый. По поднебесью ширяешься, а стрелка злокозненного не видишь.

Образная едкая фраза Резана, произнесённая тогда, после убийства Любавы, почти в этом месте, там, под обрывом.

Для нас обоих, как оказалось, её смерть… как бы это… стала сильным потрясением. Цепь событий, моих глупостей, наглостей, упрямств… приведших… к этой потере… О-ох…

Никто, кроме Чарджи, не посмел бы упомянуть Любаву. Да и ни от кого другого — я бы такого не принял. Заелдырил бы уелбантуренно по самые ноздри…

Спокойно. Вдох-выдох.

— Объясни.

— Х-ха… Ты — спас людей. Сделал благое дело. Доброе. Ты приобрёл работников и насельников. Полезное дело. Прибыльное. Но ты забыл о других. Которые видят, смотрят. Которые уверены, что имеют право…

— Проще, Чарджи. О ком ты?

— Унжамерен. Ты забрал их законную добычу. Выхватил из-под их меча. Ты для них — тать, вор. Ты убил их людей. Ты — враг, кровник. Долг крови не прощается. Они придут убивать. Не мари — тебя. Нас. Всех.

Странное ощущение. Я об этом сам думал, я его понимаю.

И — не хочу понимать.

Я с ним согласен, я ему верю.

И — не хочу верить.

Старательно закрываю глаза. Хотя меня тычут носом в «явную и неизбежную» опасность.

Не хочу! Отстаньте! У меня куча дел здесь, на Стрелке! Нужных, важных, «горящих», интересных… Думать о каких-то придурках… Тратить на них своё время, силы, внимание… Они что — не понимают?! Что я — сильнее, умнее? Что я их побью, что война со мной для них — смерть?!

Ребята, давайте жить дружно! Мы же можем торговать, общаться, ходить друг к другу в гости…

Придут. Вырежут. Выжгут. Уничтожат.

* * *

Богатый хабар, громкая слава, кровная месть… любое из трёх — достаточный аргумент. Первые два — работают, пока есть надежда на победу. Последний… — «до последнего солдата». И дальше — пока есть надежда вырастить хоть из одного мальчишки очередного, n+1 — го «солдата».

Помнится, род Фабиев, в ходе небольшой колонизаторской экспедиции в земли латинских племён, был истреблён до одного восьмилетнего мальчика.

«Около 474 г. до н. э. род Фабиев предложил сенату предпринять войну против вейентов силами одного рода, потому что, говорили они, здесь требуется скорее настойчивость, чем большие силы. Они выступили из Рима в количестве 306 воинов под рукоплескания соотечественников. После ряда успехов они попали в засаду, где и были перебиты все до одного. Но они оставили в Риме одного мальчика…».

Читая описания каких-нибудь латинских или сабинских войн, мы представляем железные римские легионы куда более поздних времён. А реально фраза:

«Тулл Гостилий в битве у Злодейского леса обрушил на центр сабинской армии свою кавалерию»,

означает примерно следующее.

Крестьянин Гостилий, вдруг оказавшийся избранным царём, воспылал честолюбием и пошёл «бить морды». Две толпы полуголых бородатых мужиков повстречались на опушке леса, долго ругались и плевались друг в друга, махали палками и железками. Тут Тулл не стерпел, заорал матерно и поскакал. Два десятка таких же деятелей, пиная пятками своих, заляпанных по самые глаза грязью, только что от сохи, лошадок, визжа и размахивая железками, но не сильно — стремян-то нет, можно слететь, поскакали следом.

Вот так создавалась «Великая Римская Империя».

И где-то там, женщины рода Фабиев откармливали малолетнего кандидата на роль — «последний солдат» до состояния: годен к размножению.

«Мировую историю частенько пытаются изобразить как отлаженный механизм, повинующийся разуму и воле. В действительности же никогда не следует недооценивать роли в событиях беспорядка, глупости и простого безумия. Именно хаос и нерациональное поведение людей превращают политику и стратегию в искусство, а не в шахматы с живыми фигурами. И они же часто приводят к самым страшным катастрофам, которые не мог бы спланировать ни один злодей».

Это к тому, что всё сказанное Чарджи — понимаю, но принять… У меня — глупость или уже «просто безумие»? Дальше — «катастрофа, которую не мог бы спланировать ни один злодей»?

* * *

С утра — крещение. Сто человек пропустить через купель… И нужно, чтобы это не было рутиной! Чтобы каждому — его личный праздник! Великое, уникальное событие. Первый и единственный раз в жизни. Как брачная ночь. Они потом будут это всю жизнь вспоминать. В мельчайших подробностях: кто где стоял, куда смотрел, что сказал, какая была вода в купели, кто как раздевался, сколько шагов шагнул, какой ногой вошёл в воду и какой вышел, и что это значит…

Каждому — в глаза посмотреть. Внимательно, заинтересовано, дружелюбно, обнадёживающе… Чтобы он ощутил свою связь. Со мной, с Аггеем, с церковью… С моей землёй и моими людьми. Стал частью. А не мусором, случайно прилепившимся.

Мне — нужно. Нужно понять, хоть чуть-чуть. Что это за люди, чего вот от этого, конкретно, деда ждать? Он помрёт завтра, и нужно будет посылать людей долбить мёрзлую землю? Или будет долго и злобно бухтеть и настраивать людей против меня? А потом, возможно — через годы после его смерти, какой-то из нынешних сопляков, последует дедовскому «ветхому завету» — сунет мне нож в спину?

* * *

Вам «покупателем» в военкомате во время призыва никогда бывать не приходилось? Сидит себе офицерик в сторонке, смотрит на тусующуюся свеже-призванную молодёжь. Пацанва ещё в своём, в гражданке, со всеми своими приколами, прикидами, понтами и манерами. Выбери 18 особей, из которых на батарее можно сделать бойцов.

Чтобы он не только бегал и окапывался, но и попадал. В мишень, а не в сослуживца. Чтобы не ронял боевую гранату в окоп себе под ноги, чтобы не тянул в рот всякую дрянь в лесу по дороге… Героизм, отвага, верность родине… Это — потом, сильно потом. Сначала — «Курс молодого бойца».

Час времени, толпа «шалунов». Взъерошенная новизной и неопределённостью. Всё, ёжики, вешайтесь! Набор — в Никарагуа! Остальные — в Афган! Как они ходят, смотрят, разговаривают… Этот — слабоват, снаряд не потянет. Этот — глупо агрессивен. Этот — умный, но с душком…

Разгляди: кто из них — кто сейчас, кто из них кем — станет потом. Оцени трудозатраты и риски по дороге. По его пути из шелупони в воина. Если получится. Иногда уже не…

 

Глава 383

Отыграли всеобщую помойку во славу Христа. В смысле: искупались.

«В образе умерщвления представляемом посредством воды, производится уничтожение примешавшегося порока, правда, не совершенное уничтожение, но некоторое пресечение непрерывности зла».

Ну тогда — с днём рождения! И — с «пресечением зла».

Какое такое особенное «зло» было в прежней жизни бедных мигрантов из рода «лося»? Ну и фиг с ним, пресеклось — и ладно.

Потом — одаривание. Я ж с них всё снял, всё забрал. Теперь любая мелочь от меня — дар. Особо ценный и сильно насущный. Здешние аналоги подгузников — пелёнка полотняная — на «ура!». А то ведь — «Зверь Лютый» — мог и не дать.

Окрестили, накормили, одели, снарядили… частично. У меня под задницей армейских складов нету! Прачки всю ночь аврально стирали. Даже ухитрились один аппарат разломать. Звяге теперь ремонтировать. Одни убытки от этих… новосёлов. И проблемы: сапожник — всю ночь сапоги штопал до кровавых мозолей. Вон, ходит тут, ноет-хвастает, честь себе выпрашивает.

Собрали инвентарь кое-какой, утварь.

Попутно — чуйства разные выпирают:

— А я на выселки не пойду! Я тута остануся. Тута девка у меня… ну… вот…

— С девкой — к Аггею. Под венец. И — на выселки.

Зимний день — короток, народ от потрясения от к вере христовой приобщения — зевает. Даже рты не прикрывают. А что зевок перекрестить надо, чтобы черти не влезли — ещё просто не знают.

Всё — спать. «Завтра докуём».

С утра начали выпихивать группки новосёлов «в работники» по местам. Кого — на лесоповал, кого — к плотникам, кого — к гончарам. Нескольких мальчишек я всунул связистам.

— Дык оне ж языка не знают!

— Дашь разок по шапке — узнают.

— Дык оне ж грамоте не разумеет!

— Залез на вышку и учи. Прямо так и давай: аз, буки, веди. Всё едино — по сторонам смотрите.

— Дык…

— Приказ. Исполняй.

Волюнтаризм, аракчеевщина и самодурство. Однозначно. Но это нас и спасло.

Весь день провозились с расстановкой людей. Всю ночь ругались с Николаем и Терентием вокруг наших вдруг опустевших складов. Новый перечень дефицита — «чего надобно аж горит» — портянка, длиной как… Как повилы у мордовской модницы. На четыре ноги.

С утра опять крик: Домна новых помощниц гоняет. Несколько… избыточно сурово.

Привыкла, понимаешь, доводить джигитов и пехлеванов до трудо-пригодного состояния. А тут девчушки, которые от одного её вида — норку ищут и в щёлку забиваются.

Успокаиваю. Обе стороны. Тут по полчищу бежит давешний мальчишка-сигнальщик. Издалека оглядывается — где это князь-волк затаился? Деточка, бесполезно. Курт хоть и большой, а умный — найдёт где спрятаться.

Нашёл. И вышел.

Малёк снова лицом в снегу лежит, Курт его за холку держит.

— Ребята, вам играться не надоело? Курт, отпусти. Ну?

— Тама… Господин воевода. Вышка горит.

И — тишина. Сразу.

Все вокруг мгновенно замолкли. Все знают, как я… правильное слово — трепетно? — отношусь к связи, к связистам, к вышкам. Помнят мой давешний спор с Самородом. Моё тогдашнее:

«У меня — не поломают. Умерли. Все. Кто вышку жёг. Кто рядом стоял. Кто их в дом пустил, кто им кашу варил, мечи вострил, ублажал-обихаживал».

Ну, Ванюша? «За базар — отвечаю»? «Слово — не воробей, вылетит — не спрячешься». «Мужик сказал — мужик сделал».

Факеншит! Как же не вовремя! У меня и в прошлый раз людей не было, а теперь и вовсе нет! Куча народу, даже подвахта гридней, заняты в трудоустройстве новосёлов. Могута сказывал, что в окрестностях одного селения видел следы медведя-шатуна. В двух верстах от другого — кострище охотников-эрзя. Надо убедиться в отсутствии опасности. При наличии… — ликвидировать.

Да просто: новосёлам надо помочь обустроиться, место показать, барахло отнести, с русского на ихний перетолмачить и обратно…

Людей — нет.

А — «не-людей»?

— Ну что, абортоиды человечества, пошли снова чудаков ловить.

Собрались, побежали.

— Сахиби, дозволь спросить. А что такое «абортоид»?

— Это, Салман, такая сущность… Его и не ждали, и не хотели, а оно выперлось. Вот как мы сейчас на этих… забавников.

Снова — Кудыкина гора с уточнением оперативной обстановки. Источник информации — маленький запуганный мариец. Постоянно собирается заплакать, но сдерживается — мужчины не плачут. Это хорошо. Но — медленно: скажет слово, захлюпает носом, вспомнит, что он — мужчина, ну, типа, соберётся с силами, восстановит дыхание, следующее слово. И — в рёв. Снова по кругу.

Радует, что раненая Мадина осталась здесь. Хоть коряво, но перевела. Суть — уловил. Кажется.

Сейчас у меня на вышках парные дозоры. Дневной и ночной, по 12 часов. Меньше… — слишком «долгий путь домой». В смысле: в казарму. Переходить на суточные вахты… я боюсь — ребята не выдержат. По уму надо ставить хуторок рядом, какое-то хозяйство, корову, лошадь, бабу… Опять боюсь — приманка для туземцев получается жирная. Придут, вырежут. Надо зачистить округу, но… руки не доходят.

Факеншит! Да когда же я «ногами ходить» начну-то?!

Как я понимаю, противник достаточно долго наблюдал за вышкой, за сменой дозоров. «Унжамерен» скрытно прошли ночью в темноте и устроили засаду. К 6 утра очередная смена явилась к подножию вышки. Где её встретила предыдущая смена. Внизу. Что есть вопиющее нарушение устава — пост не должен оставаться пустым ни на минуту.

Устав, инструкция, регламент… это же так скучно! А ребятки притомились, замёрзли, заскучали… Вот сейчас смена придёт, потом лыжами по буреломам да косогорам… А там — дом, тепло, вкусно, весело… И выспаться хочется. А чего ей сделается? Всю ночь ничего не сделалось и нынче пять минут постоит пустая, не завалится…

«Поступая по уставу — завоюешь честь и славу». А если — «нет», то — «нет». Включая наличие собственной головы на плечах.

«Диверсанты» из «унжамерен» лихо выскочили из засады, посшибали с ног и повязали совершенно не готовых к этому мальчишек. Один кинулся к вышке на лесенку. Ему вогнали копьё в спину. Другой пытался отмахнуться ножиком. Ему, хохоча, врубили топором в голову. Отсмеялись, отхвастали друг перед другом своими геройствами и доблестями. И начали думать.

Повторюсь: не считайте туземцев дураками.

Смысл наблюдательной вышки им понятен. У самих такие есть — «шенгзе» (глаз) называются.

За эти дни они уловили некоторые особенности работы моего телеграфа. В отличие от нормальной наблюдательной вышки, которая даёт сигнал только по наступлению заранее определённого события, мой телеграф позволяет работать и по времени. Разницу между внешним прерыванием и внутренним таймером в компьютере понимаете? Они — поняли.

Едва новая смена заступает на пост — она рапортует соседней вышке. И каждый час — подтверждает свою работоспособность.

Да не ожидал я никаких хитрых нападений! Просто — холодно. Ребята мёрзнут, засыпают… Регулярная проверка канала связи для сохранения целостности персонала.

Теперь «героям-диверсантам» надо подать регламентный сигнал, чтобы я ничего не заподозрил. А как?

Ухватили одного из сигнальщиков, ножик к глазику:

— А ну быстро сигналь, что тут всё хорошо! А то зарежу!

— Истя! Истя! (Да! Да!)

Хотя, конечно, при общении с русскоговорящим меря, правильнее орать не по-эрзянски, а матом. Или, хотя бы, по-марийски: «сайын!». Но марийский пареньку ещё знать неоткуда. А мордовский… общался он тут с одной… вот так она и постанывала. Хотя по возрасту ему вроде бы рановато.

Сходную ситуацию мы с сигнальщиками ещё в Пердуновке проговаривали. Среди десятка других типовых ситуаций, включая — как отбиваться от стаи голодных волков зимой.

Паренька потащили, было, на вышку. И тут же стащили обратно.

Дошло. Даже до «унжамерен». Что понять содержимое передачи они не смогут. Фактически: передать противнику полную информацию о проведённой ими операции.

Время идёт, вышка торчит, сделать они ничего не могут. Перерезать горло оставшимся пленникам… Потеря рабов, денег. Да и велика ли честь — мальчишки же. Тут их главный взбесился:

— Валяй вышку! Жги её!

По-умному: им бы не трогать её. Пока мы послали бы дозор проверить — они выиграли бы чуток времени. Но… по-умному — им вообще сюда не надо было приходить. Ум — вышибло, пошли эмоции: вражеское имущество? — Уничтожить!

Напомню: выжигание любых строений противника — повсеместный приём в здешних войнах.

Запалить толстенное заснеженное бревно, даже одиночно стоящее… Да без проблем! Плеснуть ведро бензина, кинуть спичку… Кто забыл: ни бензина, ни спичек в этом мире — нет. Нет — вообще.

Пока они возились толпой возле опор вышки, самый мелкий, которого вообще за человека не считали — мари же! не русский же! — убёг.

Тихонько, тихонько, «огородами, огородами»… за дымом и пламенем… встал на лыжи и… пятнадцать вёрст… по своей лыжне… в один дух. Захочешь жить — научишься бегать. У пришедших ко мне «лосей» — такой навык уже был. Остальные — не выжили.

* * *

Если бы я не всунул этого мальчишку сигнальщикам — прибежать было бы некому. И моё представление об истине — о ситуации с нападением — было бы значительно ущербнее.

Что я ставлю вышки — закономерность, что пополняю личный состав сигнальщиков — закономерность, что, в отличие от большинства здешних «мужей добрых», смотрю и вижу детей, имею некоторое представление об их темпераменте, сообразительности и проф. пригодности — закономерность, что «унжамерен» сопляков из битых мари вообще за людей не считают и за ними не присматривают — закономерность, что дети лесовиков начинают ходить на лыжах в том же возрасте, когда дети степняков на коня садятся — закономерность. А вот всё вместе… ну, наверное, случайность. «Рояль».

* * *

— Мадина, что будет дальше?

— Они придут сюда! Они всех убьют!!! Зарежут, изнасилуют, сожгут…! Нас всех!!! Надо бежать! Надо туда, на Стрелку!!! Поставить засеки, крепость, сторожей…!

— Это кто у нас такой… истерик? Перевести на выселки. К шатуну поближе. Медведи визга боятся. Даже и до смерти. Будешь ходить по лесу, влазить в берлоги и орать медведям на ухи. А мы потом будем шкуры снимать. Целиковые, без лишних дырок. Мадина, что скажешь?

— Э… Господин. Паймет говорит, что «унжамерен» придут сюда. Они будут искать нашей смерти. Обязательно.

— Эт да. Эт точно.

Илья Муромец, которого я заслал сюда для срочного завершения реконструкции жилищ… а другого «подъёмного крана» такой мощи — у меня в хозяйстве нет! — подтверждающе кивает кудлатой головой. «Точно. Придут».

— Они — не «придут», они — «пойдут». Почувствуйте разницу. Теперь вопрос: каким путём они пойдут?

Разница понятна? Если «придут», то встречать их надо здесь. А вот если «пойдут»… возможны варианты.

Знатоки темы, «эксперты по транспортным предпочтениям унжамерен» вступили в долгую дискуссию на двух языках, а я потолковал с прибежавшим мальчишкой. Через переводчицу, чисто для уточнения деталек. И не так-то много было нападавших. И с оружием у них… так себе. Они между собой говорили об остальных, о большом отряде, который лезет с Ватомы на Волгу, ждёт радостной вести о том, что русский «шенгзе» не сможет их увидеть.

Погонял, малость, местных сигнальщиков. Хитрые шельмецы! Так-то на вышку лазить постоянно — тяжело. Так один внизу бегает и второму наверх сигналит — что передавать, куда смотреть. Правильно я делаю, что учу их обеим азбукам: битовой и флажковой.

— Воевода, по нашему разумению, ежели на то будет господня воля… тьфу! Про поганых же речь ведём! Ну… пойдут они рекой. Волгой, значится. Большим отрядом. А малым… который вышку сжёг… тута не договорилися мы… Паймет говорит — ребят зарежут и по лыжне сюды придут. А по моему суждению — они полон к своим потянут. Тогда берегом придёт трое-пятеро. Тока глянуть-посмотреть. А то и вовсе никто — с большим отрядом пойдут.

— Всё верно, Илья. И я так думаю. Решение: ты возглавляешь оборону Кудыкиной горы.

— Хто?! Я?!

— Ты. Частокол у нас уже поставлен. Людей — внутрь. Прибраться тут. Сигнальщикам смотреть внимательно. Пара гридней у тебя есть. Из остальных прикинь кто гожий. Илья! Не криви морду! Не дури мне мозги! Хоть бы ты и один тут был, а их — десять. Ты ж сам знаешь — «грудь в грудь» ты десяток лесовиков положишь. Просто не высовывайся, пока близко не подойдут. Молодёжь да Паймет их раздразнят да под твой удар подведут. Я не пойму — или ты в свой кулак не веришь? Или — в мозг?

— Да уж… это… ты, Воевода, умеешь обидеть… воодушевительно. А как с большим отрядом?

— Так они ж по Волге идут? А мне Волга — мать родна. Накидаю матушке подарочков. Под лёд.

Вот с таким глупым хвастовством, оно же — укрепление воинского духа, мы и выдвинулись.

Та же речка, Ржавка — называется, её устье, лёд Волги, где я впервые увидел «лосей»-мигрантов. Ещё мусор кое-какой валяется, пятна крови видны. Встали на след «унжамерен», что с прошлого раза остался, побежали.

Люблю я это дело. В смысле: на лыжах бегать. Именно что не с горок кататься, не с трамплина прыгать, а вот так, по ровному, шаг за шагом, длинным, скользящим… Я про это уже… Когда мы из Елно Акима догоняли, а там на дороге голые мужики раком роком занимались…

До самого нашего ухода с Кудыкиной горы сигнальщики на Волге супостатов не наблюдали. Поэтому шли без опаски, разогнались, как на гонках. Русло реки довольно прямое, преимущественно меридионально направлено. Даже чуток к западу загибается. Это дальше она к востоку повернёт. Я бегу себе, уже часа полтора бегу, согрелся прилично, задумался о своём, о девичьем. В смысле: об попаданском. Тут, чувствую, какая-то суета в воздухе.

Поднимаю глаза: а вот они где!

Далеко видать — за версту по льду реки тянутся навстречу цепочка людей. Много. С сотню. Лыжники. Топ-топ, левой-правой…

Я уже рассказывал: охотник по лесу на лыжах не бегает. Он — идёт. На коротких широких лыжах без лыжных палок. Очень полезная, поколениями лесовиков выстраданная система.

Но мы-то не в лесу. Вокруг огромное ледяное поле, слегка занесённое снегом. На этом поле — лыжня от предыдущего отряда. По лыжне можно идти иначе, по-беговому. Но для этого надо иметь лыжи, навык и палки. А у них — короткие копья. Которые они, конечно, пытаются использовать с пользой. Но только под одну руку. Берегут наконечники, поэтому упираются другим концом — подтоком. А он… это ж охотничьи копья — он деревянный, гладкий. В лесу, на глубоком снеге — вполне уместно. Но здесь под тонким слоем снега — лёд. Подток — то и дело скользит… А навыка у них нет совсем.

Короче: механика тела у бегуна совсем другая. И скорость — тоже.

Сейчас у этих… и вовсе потускнеет. В глазах.

И это правильно. Потому что… ребяты — вы сами виноваты. Вы сюда впёрлись, вы мою вышку сожгли. А теперь ещё выперлись на боле боя в неподходящем снаряжении. Отходняк вам читать не будем — мы не в синагоге. Будем убивать по простому.

Собрал свою команду, объявил вводную. Тулы открыли, посмотрели, подёргали, с колчанов — крышки долой. Согнал Курта с лыжни: после его лап — как бригада землекопов прошлась. Указал ему сугроб в стороне. Чтобы отсиделся там пока бой — а ну как подстрелят моего песика сдуру! Проверили клинки, прочую снарягу. Поехали. Навстречу.

А они уже давно нас увидели — чем стая многочисленнее, тем нервных и глазастых больше. У млекопитающих так — постоянно. Там они пошумели, обменялись мнениями, выразили жестикуляцией отношение. Засуетились, перестроились.

Точнее — перетолпились. Умные… хамылю-хамылю… в подальше. Храбрые — аля-улю! — вперёд.

На луки свои ублюдочные — тетивы по-натянули, щиты, у кого есть — вперёд перевесили, топоры — по-доставали, помахали, порадовались, копьями потрясли, богов своих помянули, подарки им пообещали, пятками в грудь постучали, в нашу сторону поплевали… изготовились к бою.

Короче: враг к разврату готов.

Виноват: к избиению.

Эти чудаки ещё попытались и воинский строй изобразить! Аж приятно: уважают. Сотня против троих, а заметили, построились как против больших.

Слезли с лыжни, растянулись в обе стороны. Такая… толстопузая клякса: по краям — тонко, в середине — толсто. Они даже «стену щитов» решились построить! Своими, типа — «мордовский щит» — деревяшками! Как много полезного дал Бряхимовский разгром аборигенам! Вот уже и тактический приём фиг знает каких викингов… Типа как-то… Коряво, конечно.

Мы едем — они дуреют. Три чудака надумали на сотню воинов напасть! Великих и ужасных «унжамерен»! От одного имени которых бледнеют батыры и пехлеваны, падают в обмороки богатыри и витязи! И вообще: страшнее нас — в мире нет! Бойтесь нас, бледнолицые!

Найду гуталин — намажусь. Во избежание вредных иллюзий.

Однажды дуче послал итальянскую армию воевать в Эфиопию. У итальянцев были танки и самолёты. У негуса были ребята с ассагаями… Мда, Аддис-Абебу сдали без боя. «Во избежание бессмысленных потерь среди гражданского населения».

У меня тут нет танков с самолётами. А вот в остальном…

Мне не хотелось бы, чтобы кто-то подумал, что… ну, типа: Ванька — крут как варёные яйца, резок как невыбродивший квас и вспенен как взболтанное шампанское на жаре. «Одним махом — семерых побивахом».

«Из ничего — ничего и бывает». Я напрягал мозги и построил свой блочный лук, я проглотил насмешки, горечь и злость Акима, я мучил свои мышцы и сухожилия, я долбал ребят, терпел их обиды и всякие… неудовольствия. Это было долго и больно. До сих пор помню боль от перенапряжения в пальцах. Хотя я и не тяну тетиву пальцами. Боль в кистях рук. Хотя левая и правая болели по-разному. Долгий болезненный жар в правой. И в бицепсе, и в предплечье. Когда вся рука горит и ночью никак не улечься. Шрамик над глазом — тетива лопнула. Слезящиеся на ветру во время стрельб глаза, удар по… по гениталиям, когда я лук не удержал, и он в руке провернулся, свистнувший мимо уха осколок развалившейся прямо на тетиве стрелы… Боль в плечах, в пояснице, дрожь в ногах… Так это — я! «Мышь генномодифицированная»! А каково было моим ребятам?! А сколько крови попил Прокуй, когда я заставлял его делать и переделывать блоки! А что хорошего говорил мне Ивашко, когда мы с ним тетивы сплетали? А фырканье Чарджи, а хмыканье Фанга, а… Это было годами. Но сегодня у меня в руках инструмент, равного которому у противника нет. И я им владею так, что у противника нет равных мне бойцов. Нету. Уникум я.

А ещё, зная свойства этого оружия, я снова напряг «свалку с молотилкой» и рискнул, в том числе и своей головой, сделал предположение, очень… нервенное, но, как теперь видно — правильное. И мы оказались в месте, в позиции, в состоянии, когда вот именно это оружие, этот боевой и гражданский инвентарь, может быть использован наиболее эффективно.

Я годами — вот не вру! — именно такое хотел, именно к этому стремился, готовился, смотрел, думал, нервничал, «затачивал» и «затачивался». Это бой по моим правилам. По моим планам, навыкам, задумкам. Ещё лучше найти позицию… Ну, не знаю… если бы врагов к столбам привязали, и мишени на них нарисовали.

Только бы — не провалить. А то…

Мало того, что — мёртвый, так ещё и — глупый.

Стыдно будет. Хотя — не долго…

На дистанции в 240 метров мы остановились, чуть разошлись от лыжни, подняли луки и пустили, навесом, на максимальную дистанцию, стрелы. «Первый пошёл».

Пуля на излёте — мусор. А вот стрела, со своим 30-граммовым, закалённым, трёхгранным, заточенным «в бритву», наконечником, падая с высоты…

Стрелы легли где-то в задних рядах «пуза кляксы». Там, кажется, кто-то упал. Но народ не отреагировал. Передние ряды продолжали злобно скалиться, кричать непонятные гадости и размахивать всем, что у кого было.

Не-не-не! Они же в штанах! Так что насчёт размахивания «этим» — никакой объективной информации не имею.

* * *

В конце Бородинского боя адъютанты докладывают Наполеону, что русская армия не бежит, пехота уходит с позиций медленно, сохраняя строй. Им мало?! Им хочется ещё?! Дайте им ещё!

Французские батареи продолжают свою канонаду.

* * *

Здесь тоже не бегут. Даём — «ещё». Залп. Без изменений. Ещё залп. Ага. Стойкость — как у безоружных русских мужиков из деревни Бездна. Там толпа тоже начала разбегаться только после третьего залпа воинской команды.

Здесь не разбегаются — здесь вопят громче. И выпускают вперёд стрелков.

Как это мило! Как это любезно с их стороны!

У них луки бьют вот в таком режиме максимальной дальности на 50 метров, мои — на 250. Обменялись залпами. Мы их просто не замечаем — лупим навесом вглубь строя. Там должны быть начальники. Всякие персонажи — умные, молодые, трусоватые, неопытные — сползаются к начальству, в плотную толпу. Вот туда и кидаем.

А лучники и не поняли. Что недостреливают. Ещё разок. С тем же результатом.

* * *

Снова напоминает Наполеона при Бородино: артиллерийский офицер, а пушки по первоначальной диспозиции поставил так, что они не добивали до русских позиций. Уже в ходе битвы ближайшим воинским начальникам пришлось переставлять батареи.

* * *

Ага. Дошло. Лучники побежали к нам. Ну, с добрым утром!

Как бежит человек на лыжах, держа перед собой лук с наложенной стрелой? Правильно — вращая задом.

«Парни, парни, не крутите задом

Это не пропеллер, вам говорят».

Ещё правильнее — неуклюже, медленно.

Снижаем прицел. Переходим от навесного к настильному. Дистанция — 140. Виноват: 120. Разом. Идиоты.

«О покойниках либо — хорошо, либо — ничего» — древняя греческая мудрость аж из 6 века до РХ. Но до сих пор актуально. Поэтому — ничего.

Эти «ничего» сбились в плотную группу.

В центре построения «беременной кляксы» проходит лыжня. Бегать по снежной целине, раскручивая задницу как пропеллер — им не понравилось, они инстинктивно, без команды, стянулись на узкий, 3–5 метров, участок возле наезженного пространства. Человек 25–30. Не сплошной много-шеренговый строй — просто толпа, но промахнуться невозможно. Ещё залп. По-прежнему — невозможно. Ещё разок.

Первый же залп уложил троих поперёк лыжни — колонна встала. Кто-то кинулся в сторону. Попробуйте съехать с лыжни, держа в руках столь неудобную вещь, как лук с наложенной стрелой, и посмотрите что получится.

Уточняю: не с натянутой тетивой — тут результат может быть травматический, а просто придерживая оперение на тетиве, а древко — на рукояти лука. Ничего страшного не случиться: вы просто потеряете скорость, вам потребуется три-четыре шага, чтобы снова войти в ритм.

За это время я делаю выстрел. Сле-е-едующий придурок.

Если бы кто-нибудь им скомандовал:

— Цепью! Разойдись!

И если бы они сумели выполнить такой приказ… Реденькая шеренга в три десятка стрелков… мы бы промахивались, они не мешали бы друг другу, двигались бы быстрее… вышли бы на дистанцию поражения… Бы…

«Кабы не кабы да не но, то был бы генералом давно» — русская народная от Даля.

Здесь не только генерала — и полковника не сыскать.

На охоте не бывает таких приказов. На охоте вообще не кричат приказов. Там криком зверя пугают, а не людей строят. Дома надо было строевой и боевой заниматься. А не изображать из себя «великий и ужасный унжамерен».

* * *

Я не люблю врагов. В моём прицеле я не вижу людей.

До боя врага можно уважать. Интересоваться — обязательно. Ненавидеть? — Нет. Ненависть, презрение, отвращение… снижают интерес, внимание к врагу. Постоянная связка: «Он — плохой! И у него — всё плохо!». Это — опасно.

После боя — возможна жалость. Презрение…? — Нет. Рассуждать о слабости битого врага — себя не уважать.

А вот во время боя… Человека в моём прицеле не увидишь. Крыса, тарантул, скорпион… Таракан. Злой, ядовитый, шустрый. Не человек. Тапком стукнуть правильно… и смести ошмётки.

Вы когда-нибудь гоняли испуганную крысу в замкнутом помещении? С голыми руками, в шортах и во вьетнамках?

Как-то среди бела дня жарким летом захожу в главный подъезд железнодорожного вокзала одной европейской столицы. Полумрак, каменный пол, тамбур между двумя тяжелыми резными деревянными дверями позапрошлого века. На полу — крыса. Нормальная серая. И тут мы… немного пообщались.

Так вот: человек, конечно — много больше. Но двигается она значительно шустрее. И зубы у неё… Не надо считать себя «венцом творения» — надо просто уметь, быть готовым и хотеть их уничтожать.

Повторюсь: видеть крысу, хоть бы и двуногую, в своём прицеле — удовольствие. Сейчас мир станет чуть чище.

* * *

О! «Такая шобла подвалила»… Остальная толпа, размахивая копьями и топорами, решила присоединиться к нашему веселью. Этих — больше, среди них больше взрослых мужчин, в отличие от молодёжи-лучников. И они густо сваливают с «рельсов» лыжни в снег. Где и гребут.

Виноват: идут.

«Моряк вразвалочку сошёл на берег

Как будто он открыл пятьсот америк».

Ну, если для вас ваша сегодняшняя смерть — открытие Америки… Хотя пять сотен — не наберётся.

Копейщики и топорники обтекают с двух сторон плотную «упаковку» лучников, которых мы продолжаем долбать. И правильно делаем: толпа, обойдя «пробку на лыжне», снова лезет туда же. В узкий просвет укатанного снега. Так же быстрее! Там же удобнее!

Храбрые воины: они рвутся в бой, они искреннее стремятся кинуться в сечу, сойтись с врагом «грудь в грудь», «порвать хрип»…

Каждый — геройски.

Каждый — сам для себя.

И перекрывают сектор обстрела своим стрелкам. И мы снова заваливаем эту дорожку, этот узенький проход на ровном месте, их телами.

Скажи кому, что судьбы народов и государств зависят от существования снежного бортика между двумя кусками бескрайнего ледяного заснеженного поля… Там бортик-то у лыжни — четверти аршина нет. Вот это «нет» — есть. И оно решает судьбу. Племён, России, человечества…

Дистанция 100 метров.

О! Какой разнообразный выбор! В моём прицеле.

Видны доблестные воины и славные предводители. Шлемы, каски, боевые шапки из голов медведя, волка, быка… Что-то типа головы орла… Оружие богаче. С накладками, с блёстками. Бижутерия, блин. Мечи, сабли… Булгарский палаш, как у Салмана. Двойной топор. Какой-то… клевец. Рановато. В смысле: по истории. Но на Востоке боевые молоты в ходу шире и раньше, чем в Европе. Из подарков эмира?

Приятно рассматривать — они так старательно всем своим размахивают. А через прицел — особенно увлекательно.

Вот… здоровая секира.

Секира — здоровая, а хозяин… — уже мёртвый. Дистанция — 70 метров.

— Сухан! Отход! 60.

Сухан закидывает лук в тул на спине, упирается в лыжные палки, отжимается и, развернувшись в воздухе, выскакивает на лыжню. Назад. 60 шагов.

Спереди раздаётся радостный вой. Ура! Враг бежит! Проклятые русские показали тыл!

Ребята, на вашей могиле я вам и не такое покажу. А пока мы с Салманом показываем синхронную… нет, не плаванье — стрельбу: два чувака одновременно получают по стреле и синхронно валятся назад. Снова перекрывая пресловутую колею своими телами. И телами ещё трёх чудаков, которые сваливаются на них с разбега.

— Салман! Отход! 120!

— Э… Сахиби…

— Зар-р-режу нах-х-хрен!

Герой хренов. Не хочет оставлять меня одного.

Чудак в медвежьей голове пытается обойти кучку ползающих по снегу соотечественников, успешно закрывается от моей стрелы щитом и… втыкается лицом в снег — шедший следом за ним не успел остановиться. «Не успели» — несколько персонажей, куча мала. У верхнего за шиворотом — моя стрела. Понятно, что не только за шиворотом — вошла по оперение. До поджелудочной не достала…? — Ну и ладно.

Всё, дистанция — полтинник. Лук — в тул, тул — на спину, разворот с отжимом и подпрыгом… Раньше я так не делал: в первой жизни казалось дешёвым ненужным фокусом. А тут… когда в Пердуновке начали детей учить — пришлось и самому освоить.

Я ещё не успеваю добежать до Сухана метров двадцать, а он уже вгоняет стрелу куда-то мне за спину. Нет, никакой опасности, технику безопасности — бдим и блюдём. Старательно. Мы все трое на одной линии, только противник — распространился шире, выбор — большой, выстрел идёт не в меня, а хорошо в бок.

Идут колонной — плохо, расходятся шире — опять плохо. «Что не делает дурак — всё он делает не так». Отчего и дохнет.

Сколько времени нужно для 60 хороших шагов на лыжах? А Сухан делает выстрел за три секунды. И промахи ему не свойственны.

Добегаю до своей позиции, разворачиваюсь, вытягиваю лук и стрелу… Сухан уже катится назад, Салман лупит мимо него, а я… противник потерял подобие сомкнутого строя. В пространстве, от линии первого построения «унжамерен» на триста метров, конусом, вершина которого направлена в нас, поодиночке и группами, перемещаются люди. Одни — к нам, другие — от нас, третьи — просто лежат или куда-то ползут.

 

Глава 384

Стрела уходит с тетивы со скоростью 240 км/ч. Около 66 м/сек. На максимальной дистанции настильного лучного боя 100–120 метров у мишени есть 1.5–2 секунды. Увидеть, сообразить, увернуться или отбить. Время мышечной реакции человека различается от индивидуума к индивидууму, от типа сигнала, даже — от температуры окружающей среды. Со стартовым пистолетом время реакции спортсмена на звуковой раздражитель общепринято — 0,16 с.

Казалось бы — что стоит отреагировать на выпущенную стрелу. Пока она летит. Да не один раз, а — десять! По Жванецкому: «Не нравится? — Отойди! Не стой!».

Одна мелочь — надо видеть. Я об этом уже говорил. Когда делал свои метательные ножички-штычки и отрабатывал бросок кистью снизу, от бедра.

В толпе — не видно. Вон, чудак с медвежьей головой — сумел уклониться. Но следующий за ним, который упал ему на спину и поймал мою… за шиворот вплоть до поджелудочной… — не увидел. Потому что в те важные 2–3 секунды даже не смотрел в мою сторону.

В колонне — первый уклоняется. И дырку получает второй, идущий «в затылок».

Есть очевидные решения: цепью, встречный огонь. Чтобы я прятался, не мог прицелиться. Но для этого нужно равенство в дальности боя. Лесные луки… так, об этом я уже много раз…

Другой путь — активная работа со щитом. В «Играх тронов» есть эпизод боя мечника против лучника на короткой дистанции. Первое что делает мечник — выбрасывает свой меч. Дальше — сочетание высокой подвижности, типа «качания маятника», и работы щитом дают ему победу.

Эту истину: малоподвижные меч, копьё, щит, даже вместе с лошадью, против лучника — смерть, английские йомены вбивали во французских аристократов семьдесят лет при Креси, Пуатье и Азенкуре. Бесполезно — не вбилось. Ситуацию изменило появление массового порохового оружия.

Охотники не работают со щитами. Зверушки лесные — стрел не мечут. Тяжёлых древнеславянских щитов здесь нет, павезы — вообще ещё не появились. Маленький лёгкий мордовский… А кулачный щит не пробовали? Им тоже можно стрелу сбить.

Если бы они могли двигаться быстро… Ух как они этого хотят! Храбрецы тяготеют к лыжне — быстрее-быстрее… до нас добраться. А мы их отстреливаем, постоянно создавая на лыжне препятствия. Вопящие и нуждающиеся в помощи.

Трусы тоже тяготеют к лыжне, чтобы в случае чего — поскорее убраться. Им, во втором-третьем ряду, достаётся, когда храбрецы уклоняются от стрел. И они тоже вопят и просят помощи.

Был бы там командир, который развернул бы их в цепь… Но это — уже Первая мировая. Причём — очень не сразу, а после миллиона погибших в сомкнутых построениях от пулемётов и шрапнели.

Ну хоть бы в линию. Весь 18 век европейская пехота воевала шеренгами. Сходно разворачивалась русские в 16 веке под Казанью, отбивая атаки наскакивающей с поля татарской конницы. В две шеренги разворачивались казаки Ермака, ставя назад молодёжь-заряжающих.

* * *

Странно: основной приём охоты на крупного зверя — окружить, встать цепочкой, метать копья, раненого замученного окружённого зверя — добить. Рогатин здесь нет, на медведей угро-финны не охотятся — тотем, общий предок. Но лося-то завалить… «Славный последний удар». А здесь — тупо валят толпой-колонной по лыжне…

А, дошло! Они же и по лесу ходят так же!

Разные фазы охоты: сначала — быстрое выдвижение группой по одной тропе, потом — расстановка по номерам при загонной охоте или окружение уже остановленного зверя. Мы не останавливаемся, а преследования в шеренгах — у них в тактике нет. Загонщики идут по лесу цепью. Но не зимой на лыжах, в здешних лесах — это невозможно, и не с копьями, а с трещотками.

«Беременная клякса» вытянулась в «лохматую каплю»: кто-то остался на первой позиции, кто-то упал по дороге, кто-то отстаёт или возвращается. Но «головка» упорно лезет вперёд. «Могучие и ужасные унжамерен» рвутся перервать глотки этим «мерзким трусливым русским». Конечно — трусливым. Мы же убегаем! А что каждую секунду-две у них кто-то вскрикивает от нашего попадания… Новые и новые «ошмётки» отваливаются от «капли». Но она продолжает упорно лезть вперёд.

«Я бы никогда не стал убегать — даже для спасения — от самых страшных в мире разбойников…

Психологически подобные ситуации делят людей на два антагонистических типа: охотники и дичь. Даже если дичь кусается и царапается, это не означает, что она перестала быть дичью. Определение кто есть кто происходит в первые несколько секунд. Я предпочитаю не давать оппонентам даже умозрительных шансов заподозрить во мне „куропатку“.

Профессиональный боец боится выглядеть „куропаткой“. А я к этому стремлюсь. И мне это удаётся. Мои „оппоненты“ — охотники „с младых ногтей“. Они привыкли гонятся за „куропатками“.

Вперёд, придурки. По велению вашей души. Последний раз в вашей жизни.

* * *

9 часов утра, поле Бородинской битвы. Во время одной из яростных атак французов на флеши, восхищённый их бесстрашием, Багратион кричал „Браво! Браво! Как красиво идут“. Видя невозможность остановить их огнём трёх с лишнем сотен своих пушек, князь Пётр лично кинулся с гренадёрами навстречу неприятелю».

* * *

Я уже говорил, что я не Наполеон? Так я вам больше скажу: я и не князь Пётр. И мне плевать — как они идут. Моя цель — чтобы они вообще не ходили. И — не дышали. У меня тут племенная война на уничтожение, а не игры аристократов куртуазного века.

Багратион видел в наступающих французах — равных. Людей, воинов, храбрецов. В моём прицеле — тараканы со жвалами. Во! И ещё один. Прямо в лобешник. Не, не тапком — стрелкой.

Мы отходили «перекатами». Вид очередного убегающего русского возбуждал «унжамерен». Сотня! Героев! Против троих! Ленивых, глупых, трусливых… Убегающих! «Куропаток».

Они с воплями кидались догонять, получали «гостинцы» от двух других стрелков, вынужденно притормаживали, но шли дальше, снова вопили… Всё тише. А сзади, по их следу оставались убитые, раненые, перевязывающие, помогающие, поддерживающие, сопровождающие, примкнувшие…

Мы не давали им не только подойти на дистанцию мечного или копейного удара, или на дистанцию возможности окружения, но даже на расстояние навесного выстрела их луков. А лучников, когда видели — отстреливали.

Нам тут героизмов не надо, мы тут ассенизацией занимаемся. Вы мечтаете «славно погибнуть» при аварийном разлитии фекалий? Поэтому — минимизация рисков.

И тут мы сменили тактику — перестали убегать. Мои бойцы не пробежали мимо меня, а стали рядом. Меня начала смущать лёгкость наших колчанов — две трети стрел мы уже выпустили. Переходим к следующей стадии.

«Последний бой — он трудный самый».

«Капля» усекла изменение в рисунке боя, обнаружила нашу «непреклонную решимость», типа — «ни шагу назад», снова завопила, вздыбила копья и топоры и, собравшись с силами, дружно кинулась на супостатов в нашем лице.

Как стараются! «Красиво гребёт эта группа в полосатых купальниках». Аж снег по сторонам летит.

Ребятки, «унжамерешки», я, вообще-то, играю здесь классику средневековой битвы. «Отступление с заманиваем и расстреливанием». Никогда не слышали? А вот монголы, или, к примеру, скифы… постоянно.

Только они — на конях, а я — на лыжах. — А разница? Функционал-то тот же.

А где мой «засадный полк»?

Полк! Выходи! Пора засаживать!

И я громко свистнул.

Мой «полк» отличался от классики одной буквой «в». «Волк». А от волка — размером. А также — умом и сообразительностью.

Длинная полоса наметённого снега, протянувшаяся от берегового обрыва Волги в его ветровой тени почти до середины реки, вдруг вздыбилась в своём невысоком окончании. Уже оставленным за спиной «головкой капли».

Зверь — поднялся.

Лютый зверь.

Лесное чудовище.

Ужас множества поколений сухоносых обезьян и их потомков.

Встряхнулся, озирая окружающую среду и прочие… подробности.

Прыгнул. На лёд.

И — в «каплю».

В два прыжка он ворвался с гущу топающих, пыхтящих, вопящих… людей.

Только — так. Только в этом месте, только в этот момент. Когда его лёжка — уже у них за спиной. Но — недалеко. Иначе — увидят, застрелят стрелами, закидают копьями.

И мы — недалеко. Чтобы ударить с фронта, чтобы самим не зацепить князь-волка.

Храбрые, могучие и, что особенно неприятно — частично бронированные и умелые бойцы в авангарде «капли» обернулись посмотреть. На: «а чего-то у нас там сзади зашумело»?

Я уже говорил: если ты не видишь стрелка в момент выстрела, то… Неувидевших стало меньше. На три штуки. Так и хочется дать совет:

— Бдящий! Бди сильнее!

И сочувственно поинтересоваться:

— Что? Не бдиться?

Это был перелом… или инсульт? Короче — шок. И все — побежали. Не глядя на…, не думая о…, не соображая вообще… Ни о чём.

Когда крупный хищник оказывается в толпе людей — лучшая стратегия — увеличить дистанцию. Иначе… вы бьёте зверя топором и попадаете приятелю в голову, вы тыкаете в волка копьём, но кто-то толкнул подток, и ваше копьё торчит в животе соседа. Крупный зверь в ближнем бою, «грудь в грудь» — эффективнее человека. И — существенно быстрее.

Они и кинулись в рассыпную. И перестали следить за нашими стрелами. У меня оставалось 8 штук, вот я 4 и… быстренько заелдырил. И Сухан с Салманом.

— Стоп! Салман, возьми у побитых копьё. Займись докалыванием. Стрелы отдай. Если увидишь что-то… живучее и ценное — вяжи и к Курту под надзор. А мы Суханом пойдём в наступление. Да, стрелы вырезать не забудь. Придурков ещё много осталось — могут потребоваться.

Курта пришлось успокаивать. Утирать его окровавленную пасть снегом. Он всё рвался снова продемонстрировать своё умение отрывать хомнутым сапиенсам головы. И прочие выступающие висюльки и торчалки. Даже когда на них всякие невкусные железки надеты.

Умению — верю. Когда эта зверюга сбивает человека с ног, клацает челюстями над лицом и тут же, запустив морду под тегиляй, вырывает гениталии. Не только «с корнем», но и с куском бедренной артерии…

Так самцы павианов рвут подкидываемые им учёными чучела своих исконных врагов — леопардов. Потом очень удивляются, столкнувшись с настоящей, живой кошкой. Курт — не удивляется, он просто делает из очередного хомнутого сапиенса неподвижное «чучело». Лязгом своих челюстей, видом своих клыков вблизи. Буквально — на пару мгновений. А потом — покойником, уже навсегда.

Пришлось схватить его за уши. Развернуть, придвинуть его морду к своему лицу. Спокойно, ласково, без криков и команд, но твёрдо и надёжно. Хвалить и успокаивать. Глядя в бешеные, с пляшущим жёлтым пламенем внутри, глаза, в чёрную пасть, заляпанную кровью и человеческими мозгами, в два ряда здоровенных, очень белых зубов с торчащими смертоносными клыками. Чувствовать его рвущееся дыхание. С запахом свежего мяса.

«Бифштексы с кровью».

И давить, успокаивать своё собственное дыхание. Которое он так, вблизи — тоже хорошо чувствует. Которое под завязку набито моим собственным адреналином.

— Спокойно, Курт. Это я. Мы вместе. Ты молодец. Всё сделал правильно. Я тебе рад. Я тебе верю. Спокойно. Сесть. Сидеть. Спокойно…

Не важно — что я говорю, важна интонация. Помогает. Зрачки постепенно возвращаются в норму, уходит адское пламя из глаз, дыхание успокаивается. Он уже не рвётся судорожно ещё кого-нибудь — завалить, укусить, порвать… Опускает голову к моим коленям. Ну вот и хорошо.

Убивать хомнутых сапиенсов — прямая дорога к сумасшествию. По-первости — потом проходит.

Мы с Суханом снова становимся на лыжню. Пытаемся.

Лыжня… уже не лыжня. Раздолбанная канава посреди раздолбанного снега. С кровавыми пятнами, кусками и обрывками всякого чего… Странно: это ж не артналёт, не бомбёжка. Даже — не кавалерийская рубка. Откуда такое количество… фрагментов амуниции, снаряжения… мяса? Мусорно очень. И — неудобно. А вот если…

И мы отскочили на полверсты в сторону. К низкому левому берегу. Тут снега почти нет, ветер сдувал — твёрдый наст и лёд гольём. То-то сюда охотнички и не совались. А вот мы… А мы — осторожненько. И — правильно. Что такое «коньковый ход на лыжах» — слышали? А мы — проходили и тренировали. Больно бывало. Но нынче… только не зазнаваться. Законы физики — хвастовства не любят, баланс — он и в Африке баланс.

Всё — поймал темп, музыку хода. Да, без палок так не побегаешь. И мех, которым подбивают охотничьи лыжи, чтобы они назад по лыжне не скользили, не позволит. А тут… аж ветер в ушах!

Мы резво проскочили версту до первой позиции «унжамерен». И ещё с версту дальше. Пока снежные выносы рыхлого снега не стали сильно мешать. Тогда вышли на основную лыжню. По которой тянулись назад, к своим становищам, битые, раненые «унжамерен». У нас с Суханом оставалось по 6 стрел. Вот 12 чудаков мы и положили. А стрелы — вырезали.

Подъезжаешь метров на 30–50. Втыкаешь палки в снег. Достаёшь лук и стрелу. «Наложи, тяни, пуск..». Но это только тех, кто пытался бегать или оружием угрожать. Остальных — докалывали. Копий их тут много. Сухан мечет их не худо.

Было несколько персонажей, которые пытались изобразить «глухую оборону». Как вы это себе представляете с «мордовским» щитом? Или — вообще без щита? Два синхронных броска копий с разных сторон с 5-10 метров. Даже если одно отбил, второе — твоё. Ноги-то открыты. Раны перевязать — надо оружие убрать. Ну, давай, постоим, поглядим друг на друга. Пока ты кровью истечёшь. Потом ты полежишь, отдохнёшь. На морозе. А, тебе сотоварищи помогут? Это хорошо, пусть помогают. Как они к тебе наклонятся — так и получат. Кто — по ногам, кто — в спину, кто — в голову.

Как говаривал, здесь — ещё не родившийся, но для меня — уже покойный, Микеланджело:

«Я еще ничего не могу, зато я умею учиться».

Всю свою жизнь, и первую, и вторую — я учусь. Кое-чему меня «Святая Русь» уже выучила. Я уже понял, что такое здешняя племенная война. Вас — не будет.

* * *

В этом процессе не было нашего геройства. Или, там, отваги. Нудное, медленное занятие. Ассенизация. Переработка мусора. Требует осторожности, внимания. И — терпения.

Лучший снайпер всех времён и народов финн Симо Хяюхя, убивший более 700 бойцов и командиров Красной Армии, был известен целым рядом нововведений. Постоянной белой маской на лице, за что получил прозвище «Белая смерть», манерой поливать снег водой, чтобы при выстреле пороховые газы не поднимали снежинки, привычкой жевать снег, чтобы тёплое дыхание не выдавало его местоположение, привязанностью к обычной «мосинке» без оптики, чтобы ничего не отблёскивало…

На него охотились с артиллерией, тяжелые батареи накрывали огнём, часами утюжили гектары лесов, где он, вроде бы, должен был быть. Что и привело его, в конце концов, в госпиталь. Корреспонденты и интервьюеры жадно расспрашивали о причинах его выдающихся успехов, всё хотели узнать какой-то «волшебный секрет супер-снайпера». А Симо был очень скромным человеком, он никогда не любил войну, он не видел в ней причин для гордости, для хвастовства. Он повторял:

— Главное — терпение. Ещё: умение и везение. Но терпение — главное.

Вот этому принципу я и следую.

* * *

«Ледовое побоище» было для меня важным эпизодом. После Бряхимова, после Янина я нервничал и разрывался в душе. Между моим инстинктивным пониманием «правильно» и теми представлениями, которые я воспринял с детства в первой жизни.

«Тяжёлая поступь марширующих монолитных колонн», «железные шеренги кованых ратей», «флаги реют над полками», «неумолчный гром пушек», «лавина несущейся в атаку конницы»… образы, картинки, стереотипы… действия массовых армий, идеалы, от которых у поколений мальчишек многие столетия блестят глаза и быстрее бьются храбрые сердца.

«Тот, кто к нам с мечом придёт — от меча и погибнет». Нагло исправляю князя Александра: неважно — от меча, копья, поноса, дуста… «Хороший индеец — мёртвый индеец». Здесь «индеец» не этническая характеристика — моральная. Человек, поднявший оружие на меня или моих людей.

Такой прагматический, циничный подход хоронил кучу моих собственных представлений о «хорошо», даже — не осознаваемых. Утратить «образцы для подражания», идеалы, иллюзии. Раз-очароваться…

Пришлось понять, придумать, поверить — в новые.

Вот враг. Он — есть. Стоит, бежит, орёт… Вот его — нет. Сдох. Как перевести его из первого состояния во второе с минимальными затратами?

Постепенно, медленно, болезненно для собственной души, целым рядом эпизодов и их обдумываний, доходило — мне не нужна победа в бою. Мне нужна ликвидация. Врага. И всех тех условий, которые позволили ему выйти на поле боя, вооружиться, вырасти, возникнуть. Во избежание повторения.

Это не героика — дезинфекция, обеззараживание местности.

Имея две точки: стартовую — враг есть, и конечную — врага нет, я обнаружил, что путь от А к В можно пройти многими разными путями, используя весьма различные средства. Более эффективно, менее затратно.

Рукопашный бой тысячных ратей на Бряхимовском полчище, визг и ор тысяч мужиков, истошно лезущих на стены Янина… Глупость. Кровавая дурость. Хотя, безусловно — героизм.

Осознание означало распад части собственной системы ценностей. «Мы все как один… Встанем плечом к плечу…». — Не надо. Неэффективно. Глупо.

Я мог бы привести сюда, на Волжский лёд, под сотню своих людей. И они бы, встав плечом к плечу, бились с врагами. Храбро, героически. И мы бы победили. Я в этом уверен. Скольких бы мы похоронили своих? А сейчас — ни одного.

Эта разница перекрывает все юношеские идеалы, весь восторг от «слитно марширующих» или «накатывающихся лавиной». Красиво. Но — вредно. Мы — на войне, а не — в балете.

Благородный бой, богатырский удар, честный поединок, рыцарский поступок, кодекс чести, разноцветный плюмаж, аристократически несущийся навстречу…

Набор идеалов задаёт не только этику и эстетику, не только восторженный блеск в глазах экзальтированных юнцов и девиц, но и вполне конкретные вещи: обмундирование, оружие, тактические решения, кадровую политику…

Или — спорт. По правилам, до победы. Или — война. Без правил, на уничтожение. «Мухи — отдельно, котлеты — отдельно». Смешивать — вредно. Я реализовал свою, совершенно бесчестную, не-рыцарскую, не-благородную тактику. В которой врага уничтожают, не давая ему возможности ответить. Отступая, уклоняясь, обходя, окружая, добивая, расстреливая издалека…

«Чтоб ты — сдох. А я — нет».

Есть патриотический идеал. В котором герой погибает «по-русски рубаху рванув на груди». Я, цинично, «не-патриотично» — продумывал и нарабатывал тактические решения, где этот «русский» героизм — умереть, рванув рубаху — отдаётся противнику. А мне и моим людям достаётся куча тяжёлой грязной работы на морозе. По обдиранию вражеских мёртвяков-героев. Работы, после которой так хорошо сходить в баньку, скинуть целую, хоть и насквозь пропотевшую, рубаху, одеть чистое, выпить пивка, вкусно поесть, приласкать жаркую девушку… А ихнего героя — пусть волки на льду доедают.

Солнышко постепенно шло к закату, «унжамерен» на льду реки ещё пытались ползти или ковылять к берегам Волги. Идущих становилось всё меньше, ползущие ещё ползли, но всё больше оставалось неподвижных.

Всё-таки, «ледяное безмолвие» не лучшая среда обитания. Кровопотеря в холоде сказывается куда сильнее, чем в тёплом климате.

Нам пришлось хорошенько побегать за «ползунами». Куда больше, чем в самом бою. Вообще, добраться до боя и прибраться после боя — значительно трудоёмкее, чем провести сам бой.

Постоянно раздражала пустота колчана. Вот, только что, было три стрелы. А уже одна. А очередной персонаж — агрессивен и профессионален. Прикрыт щитом, дротик в руке. Спину ему ещё пара похожих умников прикрывает. Ребята, вы бы лучше сами зарезались, чем себя мучить и моё время тратить.

Не, не понимают они.

* * *

Легендарный командарм С.М.Будённый в своих мемуарах описывает, как после одного из важнейших сражений Гражданской войны, наехал он, на поле боя, уже после разгрома корпусов Врангеля и Улагая, на группку пеших русских офицеров, в которой двое «золотопогонных» упорно пытались вывести третьего, раненного, к своим. Офицеры проявили героизм и стойкость, особо отмечаемые Семён Михалычем, на предложение «сдаться» — ответили стрельбой из наганов. После чего были, без особых почестей, постреляны и порублены славным бывшим вахмистром и его свитой.

* * *

Выстрел. Чудак вскидывает щит и ловит им мою стрелу. И валится на снег — стрела Сухана сбоку пробила его колено. Двое его спутников прикрывают беднягу щитами, подхватывают под руки. Путаясь в ногах, щитах, копьях, топорах… пытаются тащить раненого к недалёкому берегу Волги.

Нет, тараканы умнее — они просто разбегаются. Кто-нибудь да спасётся. А здесь… «аллели патриотизма и кооперации». «Один за всех и все за одного», «умрём за други своя»… Умирайте, это ваш выбор.

О! Какая радость! Я промахнулся! Нет, не сейчас — в начале боя. И моя стрела лежит затоптанная в сугробе. Поднимаю, осматриваю, взъерошиваю оперение… Должна полететь.

Сухан кидает копьё с одной стороны группки. Один из противников вскидывает щит, отбивает и… и падает на снег. С моей стрелой в затылке. А что ж не залепить-то правильно с 30 метров?

Последний из троицы взвизгивает, бросает товарищей и кидается бежать к обрыву берега. Сухан раскатывается за ним на лыжах по утоптанному снегу, разгоняется, раскачиваясь корпусом, налету подхватывает чьё-то торчащее в снегу копьё и, когда убегающий, всё-таки, начинает в панике разворачиваться навстречу, вгоняет в открывшийся бок.

Теперь он дорежет беглеца, снимет с него оружие и прочие ценности, а мне предстоит сделать то же самое с двумя оставшимися на месте. Да ещё и вырезать стрелы. Один-то лежит спокойно. Со стрелой в затылке — суетня уже не интересна. А вот второй, с простреленной коленкой, пытается ползти. При моём приближении — поднимается, стоя на здоровой ноге, поднимает топор. Что-то кричит мне. Ругается, наверное. Обзывает меня как-то. Исключительно для собственного удовольствия. Так сказать — для поддержки штанов.

«Оскорбление — привилегия равных».

Тараканы, как говорят исследования британских учёных, тоже выражаются нелицеприятно. Под тапком.

Упал. С копьём в животе. Бросок с пяти метров при поднятых над головою руках с топором, на одной ноге…

«И дорогая не узнает, какой у дурня был конец».

Теперь — дорезать. Главное — не торопиться, не подходить близко, не убедившись в полной утрате боеспособности. В его — беззащитности, в моей — безопасности.

Тут-то и требуется максимум терпения. Попасться на уловку, позволить подыхающему таракану укусить напоследок… Это очень глупо. Но у меня есть развлечение — напарник подыхающего героя. Сначала этого — потом того. С обязательным предварительным контрольным уколом в голову.

Вот где разница! У киллера — контроль после, у меня — до.

Лучше бить копьём в лицо. В глаз. Это наверняка. Даже если ещё живой, если прикидывается, притворяется — перестанет. Однако большинство лежат на животе или на боку. Умершие мгновенно, убитые сразу — в сердце, в голову — падают по-разному, чаще на спину. Но таких мало. Обычно у человека есть ещё время и силы, чтобы как-то… Инстинктивно наиболее удобная поза — поза эмбриона. В неё и сворачиваются. Тогда удобнее бить за ухом или в основание черепа. Но всякие… шлемы, местные варианты боевой горжеты — часто мешают. Можно — по-павианьему. Но подобраться неудобно. Приходится подцеплять тело длинным копьём и кантовать. Становясь постоянно так, чтобы этот… эмбрион-переросток гарантированно не смог вдруг развернуться и ударить внезапно образовавшимся в руке топором по моим ногам.

Вот и хорошо, вот и… гарантированно.

* * *

Временами меня охватывает ужас. Ужас от самого себя, от дела, которым я занимаюсь. От той «расчленёнки», которая образно называется «вырезание стрел на поле боя», от методичного убийства беспомощных людей, которая есть часть обычного здесь «сбора трофеев после победы».

Ведь я же «эксперт по сложным системам»! Взрослый цивилизованный мужчина! С «комком нервов» и «средиземноморским загаром»!

Был. Когда-то. «Загар» — «сошёл». Вместе с кучей понятий, представлений, табу, которые казались незыблемыми, казались частью меня самого, моей души.

Анна Франк в своём дневнике отмечает, как через несколько дней после начала оккупации у их знакомых украли велосипеды: «Голландцы лишились своей знаменитой честности».

«Навыки, оказавшиеся неуместными и отмершие за ненадобностью».

«Неадекватность» — симптом многих заболеваний. Шизофрении, Альцгеймера, диабета, беременности… Я — нет. Я — адекватен. Я старюсь соответствовать окружающему меня человечеству. Вести себя уместно. Без шизофрении, беременности и прочего. Хорошо делать необходимое, обычное здесь мужское дело — убивать беспомощных раненых людей.

Впрочем, почему — «мужское»? Женщины тоже хорошо это делают:

Что ты смотришь на меня, парень? Со смертной тоской во взоре. «Курок» не нащупать? А и не надо — я тебя так… не больно — копьём в глазик. Прямо в этот твой… взор. Как здесь принято.

«С волками жить — по-волчьи выть».

Вою. Адекватно. Своим предкам.

* * *

Я вот чего не понимаю: в первой жизни видел немало мальчишек, и не только малолетних, которые в совершенном восторге рассуждают о войнах, о средневековых — в частности. Как это здорово, красиво, героически… И как бы хотелось бы… ну типа… поучаствовать. Я не про реконструкторов — про реал. Вообразить… а лучше — попасть. Красота! Мечта! Счастье!

Подросток может попасть в средневековую битву только в роли отрока-оруженосца. Вот это, то чем я сейчас занимаюсь: дорезание и обдирание — одно из его основных занятий. После чистки коня, поиска проституток и подставляния спины при посадке господина в седло.

Вы победили? Рыцари пошли обмывать и хвастать? — Вперёд! На поле боя за трофеями. Основной, наиболее массовый объект вашего внимания — сапоги. Что здешние сапоги, даже в мирных условиях, нужно раз-два в месяц штопать — «каши просят» — я уже… Что в боевых обстоятельствах любой сапог стаптывается — будто в огне горит…

Русский кирзач — уникален. Не только кирзовым голенищем, но и его кроем. У него один шов. Русские гражданские сапоги до Первой мировой, или прусские армейские времён франко-прусской — двухшовные. Поэтому сделать «гармошку» на кирзаче… можно. Дембеля добиваются желаемого складчатого эффекта в несколько заходов с горячим утюгом и под прессом. Потому что голенище упорно держит форму трубы.

Здесь таких нет. Европейские рыцари вообще в железных тапочках воюют, «саббатоны» называются.

Обувь у вашего господина «горит» и «просит каши» постоянно. А вам приходится изображать донского казака Тита Бородина в ходе подавления антисоветского восстания.

«Много за слободой оказалось порубанных хохлов. Титок ночью заявился на квартиру, вносит вьюки в хату. Тряхнул их и высыпал на пол восемь отрубленных ног. „Сдурел ты, такую твою?! — говорит ему товарищ. — Удались зараз же с этим!“ А Титок говорит ему: „Не будут восставать, б…! А мне четыре пары сапог сгодятся. Я всю семью обую“. Оттаял их на печке и начал с ног сапоги сдирать. Распорет шашкой шов на голенище, стянет. Голые ноги отнес, зарыл в стог соломы… А после я пытал: верно ли это? „Верно, — говорит, — так снять не мог, на морозе одубели ноги-то, я их и пооттяпал шашкой. Мне, как чеботарю, прискорбно, что добрые сапоги в земле сгниют. Но теперь, — говорит, — самому ужасно. Иной раз даже ночью проснусь, прошу бабу, чтобы к стенке пустила, а то с краю страшно…“».

Поработаете оруженосцем — тоже будете искать себе бабу. Не для того, о чём вы думаете, а чтобы к стенке пустила.

* * *

Это я к тому, что мне, видать, промежду двух баб сразу — спать придётся.

Русские и мордва носят, преимущественно, лапти. Даже и зимой во множестве. А вот за Волгой, мари и меря куда больше в сапогах ходят. Пришедшие «лоси» все мои обувные запасы вытрясли — надо пополнять. Вот я топором… такая здоровая секира попалась… Верно Тит говорил: «на морозе одубели». Придётся оттаивать.

Конец семидесятой части