Элиза собрала со стола грязную посуду и поймала мой взгляд.

— Лис, ты не поможешь мне?

— Да, конечно, — подскочил я.

Мы прошли по темному коридору и свернули в небольшой закуток. От пола к потолку проходили трубы разного диаметра, и было очень жарко. Элиза открыла проржавевший вентель, и из трубы потекла тонкая струйка воды. Она стала быстро мыть тарелки.

— Не стоит обижаться на то, что сегодня наговорила Фрида.

— Да я и не думал, вот еще.

— Ну, и хорошо. Раз уж мы оказались в этом подземелье, не стоит портить жизнь ссорами и перепалками. При первом знакомстве Фрида кажется не самым приветливым человеком, но ты еще убедишься — она хороший друг. На ее долю выпали тяжелые испытания, которые могли бы сломать, выпотрошить другого человека. Она покрылась броней, но в груди у нее бьется бесстрашное и верное сердце.

Я пожал плечами. У меня не было никакого желания водить дружбу с белобрысой дылдой, но и спорить с Элизой отчего-то не хотелось.

— А как вы все здесь оказались?

— Профессор Стрейджлав…

— Этот мерзкий злобный карлик на механическом кресле? — уточнил я. На бледном лице Элизы вспыхнул яркий румянец.

— Он гений, один из величайших ученых современности. И он спас всех этих детей от смерти. Старшая сестра — чокнутая фанатка, помешанная на чистоте генов. В клинике творятся страшные вещи, Лис. Детей с тяжелыми генетическими заболеваниями никто и не думает лечить. Их истребляют. Сразу же после прибытия в Шварцвальд, жестоко и методично. И что самое страшное, многие из родителей смутно догадываются о том, какая судьба ждет их детей здесь, но рады избавиться от обузы.

— Откуда ты это знаешь? — прошептал я.

— Вагнер проболтался однажды, напившись до чертиков. Он тут с незапамятных времен, старшая сестра держит его за сторожевого пса. Шварцальд приносит неплохую прибыль: за так называемое «лечение» детей их родителям приходится выкладывать кругленькую сумму, а самих пациентов держат впроголодь, они спят в ледяных спальнях и вкалывают, как чернорабочие. Впрочем, ты и сам все знаешь… Вдобавок на детях испытываются экспериментальные лекарства, и часто это приводит к страшным, непоправимым последствиям. За эти исследования фармацевтические компании перечисляют на счет клиники огромные суммы.

— Но как же удается сохранять все это в тайне?

— Визиты родных, как ты знаешь, строжайше запрещены — карантин. Ни одно из написанных детьми писем родных не отправляется по адресу, их подменивают на оптимистичные фальшивки…

— Но ведь… дети умирают…

— Часто о смерти замалчивается до поры до времени, и по документам ребенок еще долгие годы остается в клинике «на лечении», а благотворительные фонды продолжают выплачивать деньги на дорогостоящие медикаменты и операции.

Я молчал, совершенно потрясенный услышанным. Шварцвальд — не клиника, а фабрика смерти. Сотни, а может, и тысячи детей убиты — и никому нет никакого дела…

— А как вообще происходит распределение детей? Кто решает — жить кому-то или стать подопытным кроликом?

— Это все в руках старшей сестры, она тут царь и бог. В первый корпус попадают дети из «нормальных», то есть благополучных и обеспеченных семей, заболевания которых можно излечить, ну или, во всяком случае, с этим можно худо-бедно жить. Во втором корпусе содержатся дети мигрантов и беженцев, которые не в состоянии оплачивать лечение. Деньги на их содержание жертвуют благотворительные фонды. Это «кормовая база» клиники — именно на них испытываются новые фармпрепараты. Если что и случится — родителям закроют рот угрозой депортации и денежной подачкой. А третий корпус… Это лаборатория по изучению самых редких болезней и генетических отклонений. И выбраться оттуда живым шансов нет. Профессор Стрейджлав, рискуя собственной жизнью, спас этих несчастных, обреченных детей. Он заботится о нас, достает еду, одежду, лекарства. Он стоит на пороге великого открытия — полной расшифровки генома человека. Раскрыв его, люди смогут создать лекарства от болезней, которые сегодня звучат как смертный приговор…

Я судорожно вздохнул и медленно разжал кулаки.

— Но… почему профессор, зная о том, что здесь творится, продолжает играть по правилам старшей сестры?

— Он сам — ее пленник. Она шантажирует его, угрожая уничтожить все его разработки — а это годы работы. Это он, а вовсе не старый профессор Айзенблат — автор блестящих научных открытий, которые прославили клинику. Но сам он тяжело болен и поэтому торопится закончить исследования, — она помолчала. — Наверное, тебе он показался дряхлым стариком. Но это совсем не так. Ему только двадцать семь… Я помню день, когда увидела его впервые — блестящий молодой ученый, нейрохирург, его имя уже гремело в научных кругах. Шварцвальд предложил ему лабораторию и карт-бланш для проведения исследований по генной инженерии. Мне было шестнадцать, и в моих глазах он был небожителем, вершителем судеб. Однажды мы случайно столкнулись в библиотеке — от смущения я выронила книги, он бросился помочь их собрать, наши руки случайно соприкоснулись, и мое сердце чуть выпрыгнуло из груди от счастья. Мы держали внезапно вспыхнувшие чувства в тайне, — она достала из кармана старинные круглые часы на цепочке и, откинув крышку, протянула мне. На ней было выгравировано: «Над нашей любовью не властно время». — Его подарок. Мы были слишком счастливы, и судьба сыграла злую шутку. У Генри проявились пугающие симптомы: кожа покрылась сеткой мелких морщин, стали выпадать волосы. Он долго пытался закрыть глаза на эти изменения, но потом все же согласился пройти обследование. Оказалось, что это прогерия — редкое генетическое заболевание, при котором биологические часы начинают крутиться с сумасшедшей скоростью, и человек за считанные годы превращается в жалкую развалину. Узнав страшный диагноз, Генри стал затворником в этом подземелье — он не выносит сочувствующих взглядов. Родные, узнав о нашей любви — я совершила большую глупость, обмолвившись об этом в одном из писем домой — были просто в ужасе и собирались разлучить нас во что бы то ни стало. И тогда мы решили инсценировать мое внезапное исчезновение. Вагнер был посвящен в тайну, он помог все устроить. Страшно подумать, сколько горя это принесло моей семье, но иного выхода не было. Я не мыслила своей жизни без него. Около года я жила тут одна — разумеется, Генри навещал меня, когда не был слишком занят в лаборатории. Правда, это случалось все реже. И вот в один из дней он привел Дафну, затем появились Ранбир, Фрида, Коломбина, Бен и, наконец, малыш Лукас. И моя жизнь обрела смысл, — она грустно улыбнулась.

— И вам никогда не хотелось узнать, как живет ваша семья?

— Я строго-настрого запретила себе думать о них. Дети и Генри — моя семья.

— А между тем, ваш брат сейчас в клинике. И он явился сюда только за тем, чтобы узнать хоть что-то о вашей судьбе.

— Бруно? — воскликнула она. — Здесь, в Шварцвальде?! Он серьезно болен?

— Сахарный диабет.

Она выдохнула и закрыла глаза.

— Как славно, что я могу расспросить тебя о нем. Я помню его совсем маленьким. Он был ужасным сладкоежкой и выдумщиком.

— С тех пор мало что изменилось, — улыбнулся я.

— Мы с тобой заболтались, идем — нас, наверное, уже заждались, — спохватилась она и поднялась со стопкой чистых тарелок.

— Где вы пропадали так долго?! — воскликнула Коломбина. В ее глазах поблескивали слезы, а на щеках виднелись грязные разводы.

— Что произошло? Опять повздорили с Фридой? — тихо спросила Элиза.

— Вот еще! Стану я обращать внимание на болтовню этой злюки, — буркнула Коломбина, бросив хмурый взгляд в сторону Фриды. Та в ответ лишь скорчила гримасу. Похоже, эти ссоры были обычным делом.

— У меня есть прекрасная идея: может, устроим цирковое представление? — примирительным тоном предложила Элиза. — Ведь появился зритель, который еще не видел ни одного из твоих умопомрачительных трюков! И Лукас будет в восторге.

Коломбина сразу перестала хлюпать носом и бросилась к Бену и Ранбиру. Эта троица с заговорщеским видом стала шептаться в уголке, а Элиза, улыбаясь одними уголками губ, снова принялась за штопку. Мы с Лукасом уселись у ее ног. Он ерзал от нетерпения и поминутно вскакивал с места. Наконец, Коломбина, замотавшись в какую-то цветастую тряпку, ударила в огромный жестяной таз, так что звон проник до самых костей, и затараторила:

— Почтеннейшая публика, пр-р-р-риветствуем вас на представлении всемир-р-р-рно известной труппы семьи Фантастико! Сегодня вы будете обмирать от ужаса и реветь от восторга! — надо признаться, получалось у нее просто здорово, как у заправского зазывалы. — Не жалейте ладоней и встр-р-речайте оглушительными аплодисментами непр-ревзойденого силача Бенито Фантастико! Одной левой этот могучий великан может поднять гирю весом в сто кило!

На середину комнаты, еле волоча ноги в огромных ботинках, вышел Бен. Его волосы были расчесаны на прямой пробор, как если бы кто-то примеривался перед тем, как распилить его голову на левую и правую половинки, а над губой Коломбина нарисовала ему кусочком угля черные, лихо закрученные усики. Рубашку он снял еще за кулисами. Красный от смущения, он неуклюже продемонстрировал пару атлетических поз. В это время Коломбина, скинув покрывало, под которым скрывался голубой гимнастический купальник, вскочила на стул. Бен поднял его правой рукой, удерживая за одну ножку, а затем взял еще один стул — в левую руку. Коломбина, вся тонкая и звонкая, как туго натянутая струна, вспорхнула и приземлилась на самый носок правой ноги, прогнувшись в «ласточке». Затем она изогнулась еще сильнее, ухватившись руками за щиколотку, и стала похожа на бутон лилии. Она извивалась и скручивалась, завязывая тело в немыслимые узлы, как если бы была тряпичной куклой в руках злого ребенка.

— Ей же должно быть больно? — шепотом спросил я Элизу.

— Коломбина рождена для цирка. Ее семья зарабатывает этим на хлеб вот уже семь поколений, колесит по городам и странам. У нее редкое заболевание — синдром Элерса-Данлоса. Она может сгибать руки и ноги в совершенно невозможных для обычных людей положениях. К тому же у нее сверхэластичная кожа — правда, если растянуть слишком уж сильно, рвется, как бумага, и заживает очень-очень долго. Ни ее родные, ни она сама не считали это болезнью — в их глазах это был особый цирковой талант. Попечитель одного из благотворительных фондов увидел ее номер на представлении, девочку силой разлучили с родными и отправили в клинику. А здесь ее сразу же определили в третий корпус…

Во время гимнастического этюда Коломбины Бен так и стоял, не шелохнувшись, держа стул за ножку на вытянутой руке.

— А Бен?

— Он милый, да? — улыбнулась Элиза. — Увалень с золотым сердцем. Родился в каком-то маленьком городке в Штатах, в большой семье. И к семи годам перерос всех старших братьев. А когда его рост перевалил за два метра, родители не на шутку переполошились…

— Как же он попал в Шварцвальд?

— Его направила какая-то религиозная община — собрали пожертвования среди прихожан.

Меж тем Коломбина легко спрыгнула на пол и изящно раскланялась. Я чуть ладоши не отбил, аплодируя ей. Она метнулась в угол, схватила черное покрывало и накинула его на плечи, как плащ.

— А тепер-р-рь — смер-р-ртельный номер-р-р! Слабонервным и маленьким детям рекомендуется покинуть шатер! На арене — всемирно известная др-р-рессировщица Коломбина Фантастико!

Беззаботно помахивая прутиком, она вышла на середину комнаты и звонко хлопнула в ладоши. Следом за ней, корча уморительные рожи, на четвереньках вышагивал Ранбир — он скалился, бешено вращал глазами и рычал.

— Алле! — скомандовала Коломбина, и «лев» послушно сел, подняв передние лапы. — Ап! — и он издал грозный утробный рык, а затем ловко отбил брошенный мяч.

— А Ранбир? — шепотом спросил я.

— Это особенная история. Он сам расскажет, если захочет.

Продемонстрировав чудеса дрессировки, Коломбина снова сменила обличье, накрутив на голове огромную чалму.

— Почтеннейшая публика, перед вами — маг и колдун Бальтазар! Одним взглядом он вгоняет людей в глубокий гипноз и подчиняет своей воле! Нам нужен доброволец из зала! Есть ли смельчаки, которые решатся испробовать на себе волшебные чары?

— Я, я! — закричал Лукас.

— Превосходно! — поправляя чалму, которая так и норовила сползти на лоб, произнес «чародей». Коломбина приставила указательный палец ко лбу мальчика, закатила глаза и с таинственным видом зашептала какую-то абракадабру. — Аструхма-брапухма-прошутто-ризотто! Ваши веки тяжелеют, тяжелеют — вы погружаетесь в спокойный глубокий сон.

Лукас послушно закрыл глаза и громко засопел.

— Слышишь ли ты меня? — подвывая, спросил маг.

— Да, — пискнул Лукас, изо всех сил стараясь сдержать смех.

— Испытываешь ли ты чувство голода?

— Всегда, — вздохнул загипнотизированный.

— Чтобы облегчить твою жизнь, наделяю тебя способностью… есть все подряд! Вот, к примеру, оцени, какова на вкус эта старая монета?

Лукас приоткрыл один глаз и бросил быстрый взгляд на Элизу, заручаясь ее разрешением. Она слегка кивнула. Он положил монету на язык и долго причмокивал, как будто у него во рту был мятный леденец.

— Так-так, вижу, тебе пришлось по вкусу. А вот этот камешек?

Лукас с задумчивым видом покатал его во рту, проглотил и протянул грязную ладошку за новым лакомством.

— А вот эта… — потянулась в карман Коломбина.

— Все-все, я думаю, на сегодня вполне достаточно! — вмешалась Элиза. — Парад алле!

Бен, Ранбир, Коломбина и маленький Лукас, выстроившись по росту, прошагали по воображаемой арене, собирая наши горячие аплодисменты и крики «Браво!». Коломбина просто светилась от счастья. Элиза достала кучу старых одеял и расстелила их прямо на полу. Коломбина и Лукас, разгоряченные представлением, тут же устроили шумную возню.

Элиза приглушила свет лампы.

Спать совершенно не хотелось. Я сел у потухших углей, слушая, как Элиза тихо поет малышам колыбельную. Я знал эту песню. Мама иногда пела ее, когда у меня был жар. Ранбир подошел и молча сел рядом. Он почти сливался с сумраком, только глаза блестели.

— А какая суперсила у Фриды? — спросил я.

— Суперсила? — удивился он.

— Ну да. Тут же просто тайное убежище супергероев. Неукротимый Халк, девочка-змея, малыш-камнеед…

— Оборотень, — усмехнувшись, добавил он.

— И еще спящая красавица.

— Мне и в голову не приходило так на это взглянуть. Я думал, мы больше похожи на цирк уродов.

— Да брось! Это же мега-круто! Каждый хотел бы иметь силу Бена или гибкость Коломбины.

— Тогда самая-самая — это как раз Фрида. Она не чувствует боли.

— Совсем?!

— Да, хоть ножом ее режь, хоть огнем жги — ей хоть бы хны. Синдром Райли-Дея. Ее генетическая мутация «выключила» перенос болевых сигналов по нервам.

— Это же просто мечта!

— Ну, в действительности все не так уж здорово. У нее все руки в ожогах и порезах — то за горячий чайник схватится, то задумается и ножом чуть полпальца себе не отрежет.

— Характер у нее тот еще, верно?

— Возможно, именно потому, что она сама никогда не испытывала боли, ей тяжело понять, как можно ранить словом. Во всяком случае, так думает Элиза.

— А что думаешь ты?

— А я думаю… что Фрида — самая прекрасная, чуткая и умная девушка из тех, что я встречал в своей жизни.

Мы помолчали.

— Сколько ты уже здесь?

— Около двух лет.

— Скучаешь по дому?

— Нет.

Я опешил. Это «нет» было настолько… определенным, точно вырубленным из камня.

— Мой дом здесь. А это — моя семья.

— Ясно. А я собираюсь сбежать из замка, и как можно скорее. И уж я точно не буду молчать о том, что здесь творится.

— В таком случае я не дам за твою жизнь и ломаного гроша. Ты всерьез полагаешь, что провернуть все это мадам Фавр могла бы в одиночку, без могущественных покровителей, способных защитить ее от любых обвинений? Здесь замешаны огромные деньги, Лис, огромные.

— Не все же вокруг продажные! Представляю, какой разразился бы скандал, если рассказать об этом в мамином шоу, — я осекся, вспомнив, кто именно выхлопотал для меня направление в клинику. Мистер Шульман. Похоже, у мадам Фавр действительно длинные щупальца. — Ну, хорошо, а у тебя какие планы на жизнь? Сгнить в этом сыром подземелье?!

— Не самый плохой вариант…

— А по-моему, так хуже не придумаешь!

Он устало потер глаза.

— Бессмысленный спор.

— Да что это с тобой?

— Кажется, с твоими очками что-то не так. Я чудовище, если ты не заметил. Дикий зверь, обросший шерстью. Позор семьи, ее проклятье.

— Что за чушь ты несешь?

— Мой отец — из древнего и богатого индийского рода. Он пошел наперекор воле отца, нарушил традиции и женился по любви на девушке из простой семьи. Его родные прокляли потомство, которое могло родиться в этом недостойном союзе. Родители бежали на другой конец света, в Англию, но и там не укрылись от проклятья. Мама погибла в ту ночь, когда я появился на свет. Отец возненавидел меня — я напоминал о гибели любимой, о разладе в семье. Как-то он узнал, что его отец тяжело болен. Он бросился к его ногам и вымолил прощение. Перед смертью дед дал ему благословение на новый брак. Разумеется, и для его родни, и для молодой жены мое существование должно было остаться тайной — так я и оказался здесь, в третьем корпусе Шварцвальда. Я понимал, что дни мои сочтены, и был даже рад: я слишком устал стыдиться своего звериного облика. Мог ли я знать, что именно тут обрету настоящих друзей?..

Ночью я ворочался без сна — все думал о профессоре Стрейджлаве. Несмотря на все, что я узнал о нем от Элизы, я никак не мог перебороть первого впечатления: стоило вспомнить его тихий скрипучий голос, костлявые пальцы, хищно перебирающие пробирки, ухмылку, с которой он бросил на меня последний взгляд — как позвоночник сковывало коркой льда. Я стыдился самого себя, но в глубине души затаилось гадливое и тревожное предчувствие. Что же не так? Ну да, он совершенно не похож на супергероя из комиксов, но разве это так уж важно? За месяцы в клинике я разного уже насмотрелся… И вдруг меня осенило. Вагнер! Вот в чем загвоздка: Вагнер, который бы даже глазом не моргнул, если бы перед ним явился сам сатана, боялся его до икоты. Почему?..