Спал я плохо. Одолевали кошмары: я бежал по подземелью, спотыкаясь и оскальзываясь, и слышал за своей спиной разгоряченное дыхание Зверя. Я обливался потом, сдирал с лица липкую паутину и продолжал бежать, бежать из последних сил, потому что знал, что стоит мне оглянуться назад — и меня разорвут на мелкие кусочки.

— Эй, приятель, что с тобой? — увидев Ранбира, который участливо склонился надо мной, я чуть не заорал от ужаса. Увидев мое перекошенное от страха лицо, он отпрянул.

— Прости, просто сон дурацкий, — пробормотал я, пытаясь стряхнуть обрывки кошмара, как налипшую на лицо паутину. Интересно, который час? И вообще, утро сейчас или вечер?

— О, проснулся, наконец, — насмешливо протянула Фрида. — Две спящие красавицы на одно подземелье — это уже перебор.

— Лис, иди поешь, каша уже совсем остыла, — позвала Элиза.

Видимо, я действительно долго проспал. Все давно позавтракали и были заняты повседневными делами — Элиза развешивала выстиранную одежду, Бен и Коломбина что-то мастерили из щепочек, то и дело шикая на Лукаса, который пытался засунуть в рот то гвоздь, то камешек. Ранбир рисовал что-то на стене куском угля, а Фрида подметала пол.

Я достал из-за пояса флейту и тихонько подул. Все тут же бросили свои дела и столпились вокруг меня.

— Что же ты молчал, что ты музыкант! — вопила Коломбина, приплясывая вокруг меня.

— И вовсе я никакой не музыкант, просто нравится иногда… подудеть, — хмыкнул я.

— Сыграй нам что-нибудь? — попросила Элиза, присаживаясь рядом. Лукас тут же забрался к ней на колени и притих. Я задумался. А потом заиграл одну мелодию — она была из старого фильма про Гарри Поттера — еще той, первой, классической экранизации. Она звучала, когда рассказывалось о том, как стражи Азкабана, дементоры, по капле высасывали из заключенных всю радость жизни, память о счастливых и солнечных днях. Каждый раз, когда я слышал эту простую мелодию, я представлял, как в крошечное зарешеченное окно темницы влетает пожухлый лист, а спустя мгновение, вновь взмывает в серое небо. Грязный изможденный узник провожает его тоскливым взглядом, и в его глазах вспыхивает огонек надежды.

Коломбина скуксилась, а потом разревелась, судорожно всхлипывая и размазывая слезы грязными кулаками.

— Милая, что случилось? — обняла ее Элиза. Но малышка лишь еще громче заголосила.

— Музыка… У мамы… был номер… Она летала… под самым куполом… Белая, как ангел, — наконец, выдавила она. — Я хочу домой! — И она снова зарыдала. Глядя на нее, сиротливо захлюпал носом Лукас, шумно засопел Бен.

— Да ты действительно прирожденный музыкант, — фыркнула Фрида. — Даже мне не удавалось испортить настроение всем сразу.

Я засунул флейту за пояс и мысленно поклялся себе, что не достану ее даже под страхом смертной казни. На душе была беспросветная тоска. Ранбир положил мне на плечо косматую руку.

— Ты играл потрясающе. Просто каждый вспомнил о чем-то дорогом и навсегда утраченном.

— Но почему бы не попытаться устроить побег?!

— Побег? Из подземелья Шварцвальда?! — вытаращила глаза Фрида. — Кажется, у тебя проблемы не только со зрением. Тебе бы голову подлечить.

— Это невозможно, — покачал головой Ранбир.

— Ты пробовал? — спросил я.

— Разумеется, нет.

— Тогда почему ты так уверен?

— Потому что не требуется прыгать с верхнего этажа небоскреба, чтобы понять, что от тебя останется только мокрое пятно на асфальте. Это Шварцвальд. Из тюрьмы проще сбежать, чем из этой клиники.

— А Вагнер? Он же вроде как на нашей стороне?

— Кто? Вагнер? — усмехнулась Фрида. — Вот уж на это бы я ставку точно не делала. Какие у них счеты с профессором, я не в курсе, но покрывает он наше шапито явно не из любви к несчастным больным деткам.

— Ну, значит, можно подкупить его, чтобы он вывел нас за стены замка.

— Чем? Пайком каши? — хмыкнула Фрида. — Но даже если тебе каким-то чудом удастся выбраться из замка, дальше-то что? Вокруг лес и горы.

— До станции не так уж далеко, дойдем за пару часов.

— Ну конечно. Да нас тут же изловят и отправят обратно! Снова в третий корпус?! Ну уж нет, я — пас! — и Фрида, усмехнувшись, отошла — но не настолько далеко, чтобы не слышать наш разговор.

— А ты что думаешь? — обреченно спросил я Ранбира.

— Здесь мой дом, мои друзья. А там, снаружи, меня никто не ждет… Но ты прав — мир должен узнать о том, что творится в Шварцвальде. Так что если у тебя хватит решимости довести все до конца, я готов помочь, — и мы пожали руки, скрепляя уговор.

Как оказалось, Ранбир неплохо ориентировался в лабиринте переходов подземелья и знал один тайный лаз в северной стене: Вагнер несколько раз брал его и Бена с собой, чтобы перетащить в лабораторию новое оборудование. Видимо, шайке Бешеного Гуго проход в эту часть подземелья был закрыт, а может, Вагнер просто не нагружал их грязной работой. А значит, оставалось только выкрасть у Вагнера ключи — он всегда носил их с собой, в большой связке у пояса. Проблема была в том, что в подземелье спускался он не так часто, и когда это произойдет в следующий раз, угадать было невозможно. Поэтому мы с Ранбиром условились по очереди подкарауливать его, из-за угла наблюдая за дверью лаборатории профессора Стрейджлава.

Прошло два дня, а он так и не появился. Меня уже просто злость брала. Это только в книгах сидеть в засаде — занятное и щекочущее нервы приключение. На деле же это оказалось скучно до зевоты. И жестко. Спустя полчаса начинаешь ерзать, пытаясь занять наименее неудобное положение, через час затекает спина и ноги, а через два ты уже проклинаешь все на свете. Но вот, когда я почти утратил надежду и чуть не покрылся мхом и плесенью от сырого воздуха подземелья, раздались быстрые уверенные шаги. Я осторожно выглянул из-за угла. Это был не Вагнер. Белая Фурия собственной персоной. Замешкавшись буквально на пару секунд, она решительно распахнула дверь в лабораторию.

Меня распирало от любопытства, так что я покинул наблюдательный пункт и подкрался поближе, чтобы слышать, что там происходит.

— Профессор Стрейджлав, как прикажете это понимать?

— Добрый день, мадам Фавр. Или что там снаружи…

— Я еще раз спрашиваю: с какой стати вы прячете ребенка? Вместо того, чтобы приказать Вагнеру запереть его в карцере до моего возвращения.

— Я никого не прячу, — возразил Стрейджлав. — Если вы о том мальчике, которого он притащил ночью, то он крайне нужен мне для завершения эксперимента.

— Баснями о котором вы кормите меня на протяжении уже трех лет! Однако никаких конкретных результатов я так и не увидела!

— Вы даже представления не имеете, о чем идет речь, — свистящим шепотом ответил старческий голос. — Я стою на пороге величайшего открытия.

— Так, может, пора уже сделать шаг вперед? — язвительно поинтересовалась мадам Фавр. В ответ раздался лишь грохот разбившихся склянок. — Спокойнее, профессор, вы, кажется, забываетесь!

— Нет, это вы, мадам Фавр, похоже, забыли, кто создал формулы десятков препаратов и вакцин, которые пополнили счет Шварцвальда — и ваш лично! — на неприлично большую сумму. Взять хотя бы «Оруэлло» — чудодейственная сыворотка, которая за ночь преображает кожу и стирает следы нескольких лет. Только есть один ма-аа-аленький секрет: стоит прекратить пользоваться этим волшебным средством, как свежее личико хорошенькой девушки станет напоминать морду шарпея. В чем же секрет? Боюсь, у вас будут серьезные проблемы с законом, если станет известно, что изготавливается сыворотка из спинного мозга и желез бедных, замученных…

— Прекратите! Немедленно замолчите! Еще хоть слово, и я заживо сгною вас в этом подземелье!

— Ну, на тот свет я отправлюсь не один. Компанию мне составит славная девчушка по имени Дита. Которая, не получив ежедневной дозы лекарства, рискует споткнуться, упасть и разбиться вдребезги, — раздался визгливый, истерический смешок. — Стеклянная Баронесса — так, ведь, кажется, ее прозвали дети в замке? Так что, мадам Фавр, не стоит угрожать мне. Покиньте лабораторию и дайте мне спокойно закончить подготовку к эксперименту.

— Но я могу хотя бы просто поговорить с ним?

— Зная ваши… методы, я вынужден отказать. Для того, чтобы эксперимент прошел успешно, необходимо, чтобы эмоциональный фон подопытного был спокойным — лишние гормоны в крови ни к чему. Через три дня, когда все будет кончено, вы получите полный рецепт лекарства для вашей дочери, а я — свободу идти на все четыре стороны. Наш контракт будет закончен.

Я даже не успел отползти в укрытие, как старшая сестра в бешенстве выскочила из лаборатории, так хлопнув дверью, что та чуть не слетела с петель. Я вжался в стену, но она промчалась, как смерч, даже не взглянув в мою сторону. Стоило ей скрыться за поворотом, как я бросился к Элизе.

— Ты знаешь, какие опыты проводит профессор Стрейджлав?

— Нет. Мне строжайше запрещено входить в лабораторию и отвлекать его от работы.

— Работы? Работы?! Он убивает детей! И делает из них крем «Оруэлло»!

— Лис, ты что, бредишь?!

— Нет, я слышал, как он сам признался в этом! Спинной мозг и железы. Он говорил об этом, как будто… в мясном отделе брал телячью вырезку! Ваш обожаемый профессор — чудовище, безжалостное, мерзкое чудовище! — я едва справлялся с рвотными позывами — так было противно. Элиза вдруг стала такой бледной, словно из нее выкачали всю кровь.

— Ждите здесь. Я сейчас вернусь, — тихо сказала она. Но нас разве удержишь? Все в гробовом молчании поплелись следом. Элиза подошла к двери и без стука распахнула ее. Я стоял чуть позади Ранбира, но хорошо видел все. Профессор Стрейджлав возился с микроскопом и пробирками. По его обескураженному лицу было ясно, что внезапное появление толпы подростков во главе с Элизой спутало ему все карты.

— Элиза, дорогая, я же просил не мешать, когда я занят в лаборатории. И уж совершенно лишним было тащить сюда детей. Здесь масса опасных вещей: инструменты, реагенты…

— Сдается мне, самая опасная вещь здесь — это вы, профессор, — сказал я.

— Что?!

— Генри… Это правда?! — тихо спросила Элиза.

— Что именно, дорогая? В поисках какой правды вы вломились в лабораторию и отнимаете мое время?

— Что за опыты ты проводишь?.. Ты… ты… убиваешь детей? — прошептала Элиза. Профессор устало закрыл глаза.

— Я похож на убийцу?

— Нет. Ты не ответил мне. Лис слышал, как ты грозил Фавр, что расскажешь о том, что «Оруэлло» делают из спинного мозга и желез…

— Белых акул. Вылов которых по закону строжайше запрещен вот уже пять лет… Я не убийца, Элиза. Я ученый. Созданные мной лекарства уже спасли сотни, а то и тысячи жизней, облегчили страдания сотен тысяч больных. За последние пару месяцев я невероятно далеко продвинулся в изучении генетического кода человека — гораздо дальше высокомерных умников, в распоряжении которых неограниченное финансирование и новейшая аппаратура. Все, что есть у меня — бесконечность моего разума и крайне ограниченное время. Я ставлю опыты на крысах. Я знаю, что иду в верном направлении. Но часы тикают. Тикают. Днем и ночью, сутками напролет, понимаешь?! Я постоянно слышу это тиканье — вот здесь, в моей голове. Время не на моей стороне, и я боюсь только одного: что я проиграю в этой гонке со смертью. Кто знает, сколько еще я протяну — месяц, неделю или несколько дней… И ты — та единственная, кому я доверяю, кто дает мне силы продолжать исследования, когда я уже готов сдаться и опустить руки — приходишь, чтобы бросить мне в лицо страшные обвинения?

— Прости меня, — Элиза, уже не сдерживая рыданий, бросилась на колени и обняла его. — Это ужасное подземелье сводит меня с ума…

— Дай мне еще три дня. И мы покинем это место навсегда.

Она подняла голову и быстро вытерла слезы.

— Это… правда?!.. Ты обещаешь мне?

— Да.

— Господи, как же я рада! — она вскочила и расцеловала его. — Генри, дорогой, прости меня. Я так счастлива!

— Устроим вечером праздничный ужин? Я поручу Вагнеру. А пока — идите, мне нужно еще кое-что закончить.

— Да-да, конечно, — торопливо сказала Элиза. Оглянувшись напоследок, я случайно перехватил насмешливый взгляд профессора и опустил глаза.

Стоит ли говорить, что после всего случившегося я чувствовал себя последним идиотом? Элиза, казалось, совершенно забыла обо всем — она без умолку щебетала с Коломбиной и Беном, фантазируя, как они с профессором снимут маленький домик где-нибудь на побережье и разыщут родных маленькой циркачки: заявятся прямо на представление и сорвут бурные овации. Коломбина светилась от счастья. Ранбир пробовал было приободрить меня, но я только махнул рукой и сел в дальний угол, чтобы еще раз все хорошенько обдумать. С какой стати я вообще решил, что профессор причастен к убийствам детей в клинике? Ну да, похоже, у него кошмарный характер. Но ведь он спас Коломбину, и малыша Лукаса, Ранбира, Бена, Фриду и Дафну, столько лет укрывал их в подземелье втайне от Фавр. И все это время создавал лечебные препараты — не только этот дурацкий крем от морщин, а настоящие лекарства, которые спасли тысячи жизней. Даже стеклянные кости Диты стали крепче. Да и какой из него убийца — он же дряхлый старик… Я взъерошил волосы — с последней стрижки уже успел отрасти колючий ежик. Вот я дурень…

К ужину все принарядились: Коломбина, закусив губу и глотая слезы, вытерпела, пока Элиза терпеливо разберет гребнем ее дикие космы, а Бен, сияя, слонялся из угла в угол, грохоча огромными ботинками и натыкаясь на стулья. Элиза распустила тугой узел на затылке — огненная волна волос расплескалась по спине. Даже Ранбир, который обычно предпочитал обходиться вытертыми пижамными брюками, нацепил какую-то клетчатую рубаху и с непривычки постоянно поправлял узкий воротник. Мне до смерти не хотелось снова увидеть издевку в глазах профессора, но прятаться было глупо.

Когда все уже устали прислушиваться к звуку шагов за дверью, ввалился Вагнер, едва удерживая в руках пакеты из коричневой бумаги. Коломбина и Лукас тут же бросились к нему и, восторженно визжа, стали доставать немыслимые вкусности: ароматные колбасы, сыры, хрусткие румяные караваи, сливы, виноград и сверток настоящих шоколадных конфет.

— Откуда все это? — поразилась Элиза.

— Профессор дал денег и отправил в лавку в деревне. Сказал, сегодня празднуем. Прощальная вечеринка, так сказать.

— А сам он?

— Будет чуть позже. Сказал: не ждать и начинать без него.

Элиза слегка нахмурилась, раздумывая над чем-то, но, видя неподдельную радость Коломбины, Лукаса и большого Бена, тоже улыбнулась:

— Ну, прошу всех к столу! Сегодня у нас настоящее пиршество!

Вагнер, довольно крякнув, достал из-за пазухи бутылку с бордовой жидкостью и разлил по кружкам.

— За здоровье профессора Стрейджлава!

Все дружно подняли кружки и отхлебнули. На вкус напиток оказался не слишком приятным — терпким, кисловатым, но затем разливался в горле чудесным теплом. На всех напало безудержное веселье — даже Фрида хихикала над уморительными гримасами Бена и Ранбира. Лукас взял в одну руку конфету, а в другую — обломок камня и, облизывая их по очереди, никак не мог решить, что же вкуснее. Я смотрел на них, и в груди росло светлое щемящее чувство. Хотелось сгрести их в охапку — всех вместе, даже Фриду — и обнять, крепко-крепко. По телу разлилась ленивая сытость, глаза стали закрываться сами собой. Все-таки предыдущие две ночи я спал кое-как, ожидая, что Ранбир вот-вот попросит сменить его на наблюдательном посту. Я осоловело огляделся и похолодел: все вокруг тоже клевали носом, словно сваленные вирусом сна. Большой Бен уже выводил носом звучные рулады. Коломбину и Лукаса сморило прямо во время игры. Фрида задремала, положив голову на плечо Ранбира. Элиза уснула, уронив лоб на скрещенные руки. Тело одеревенело, я не мог сдвинуться с места. Все вокруг заволокло густым туманом.

— Ну, наконец-то, — донеслось откуда-то издалека. — Осталось только стаскать их лабораторию…