Нестерпимо яркий свет полоснул по глазам, как бритвой. Я лежал на жесткой и холодной кушетке, грудь, ноги и кисти рук туго стягивали ремни. Но это была излишняя предосторожность — я не мог пошевелить даже пальцем. В голове гудел осиный рой. Скосив глаза, я увидел, что на соседней кушетке лежит Бен. Хотел окликнуть его, но так и не смог разлепить губ. Раздалось тихое жужжание.

— Второй готов, — знакомый надтреснутый голос был совсем рядом. — Громила следующий. И на сегодня, наверное, все. Откати пока оборотня на его место — уберешь все, как я закончу. И не забудь через час вколоть всем новую дозу снотворного.

— Разумеется, профессор, — ответил Вагнер.

Когда шаги стихли, я открыл глаза. На месте Бена лежал огромный бесформенный сугроб. И на белоснежном полотне все ярче проступали алые пятна. Я зажмурился, но перед глазами все равно плыли эти багровые пятна на первозданной белизне простыни. Меня колотило от ужаса. Все это не могло произойти на самом деле. Это все мне снится. Сердце трепыхалось где-то в горле. Раздался бешеный стук в дверь.

— Генри! Генри! Открой! Дети пропали! — это была Элиза. — Генри, если ты сейчас же не отопрешь, я разбужу весь замок!

— Дьявол! Когда ты сделал ей последний укол? — прошипел Стрейджлав.

— Около трех часов назад…

— Идиот! Она проснулась! Как теперь выкручиваться?! Я собирался рассказать ей, когда все уже будет кончено…

— Так, может, я ее того… по голове… легонько…

— Только тронь ее хоть пальцем, и я в порошок сотру, — процедил профессор. — Стой тут. И чтобы ни звука! Я постараюсь ее успокоить. Халат чистый, живо!

Гулко щелкнул замок, и дверь снова захлопнулась. Я поворочал во рту языком — он был огромный, шершавый, как старая мочалка.

— Генри, случилось что-то страшное! Я проснулась — а дети пропали, исчезли все до единого!

— Элиза, дорогая, успокойся…

— Это Вагнер. Наверное, он подмешал вчера что-то в еду… Страшный человек. Никогда ему не доверяла. Ты должен что-то предпринять, Генри! Их нужно разыскать как можно скорее! А если с ними что-то случилось?! Вдруг они снова попали в третий корпус?

— Солнце мое, ты напрасно беспокоишься. Это я поручил Вагнеру переправить их в деревню.

— Ты?! — поразилась она.

— Да, мы решили не посвящать тебя в план, потому что боялись, что все может сорваться в любой момент, и не хотели волновать тебя понапрасну. Подвернулся удачный случай — на кухне меняли оборудование, старые плиты и холодильники отправили в утиль. Нельзя было упускать такую возможность. Вчера ночью Вагнер потихоньку вывез детей из замка. Ты так сладко спала, что мы решили тебя не беспокоить. Не волнуйся, они благополучно добрались до деревни — там их укроет одна семья, его дальние родственники.

— О, Генри… Я чуть с ума не сошла!

— Знаю, милая, но теперь все уже позади, они в полной безопасности. Возможно, было бы правильнее отправить с ними и тебя, но я не могу прожить без тебя и дня. Я поступил как последний эгоист, прости. Но эта задержка — лишь на пару дней, совсем скоро мы все будем на свободе.

Я бесновался. «Не уходи, только не уходи, не верь ему! Мы здесь, совсем рядом, он убивает нас», — моя голова едва не лопалась от крика, а из потрескавшихся сухих губ не слетало ни звука.

— Ладно, милый, тогда я не буду больше отвлекать тебя, хорошо?

Я собрал последние силы, так что жилы на шее чуть не полопались. Из моего горла раздался сдавленный, резкий хрип. Вагнер тут же метнулся ко мне и зажал мне рот потной, провонявшей табаком ладонью.

— Что это там? — встревоженно спросила Элиза.

— Это старик Вагнер. Простыл, видимо, — бесцветным голосом сказал профессор. — Попросил его ассистировать мне в одном эксперименте.

— О, ясно. Как думаешь, он все слышал? Неудобно получилось… Ну что ж… До встречи, милый! — глухой щелчок замка оборвал последнюю надежду на спасение.

— Чтоб тебя черти разорвали, болван, — заорал профессор. — Ты чуть не погубил все дело! Почему очкарик не спит?! Ты что, проворонил время инъекции?

— Нет, профессор, все по инструкции, — залепетал Вагнер.

— Прочь! — оттолкнул его профессор. Я почувствовал легкое жжение в правой руке, и голову снова заволокло непроглядным туманом. Последнее, что я услышал перед тем, как отключится, был тихий стук в дверь и голос Элизы:

— Вагнер! Я заварила чай с душицей. Лучшее лекарство от простуды! Тут еще бутерброды и конфеты. Я просто оставлю поднос под дверью!..

…Огоньков в черном небе было видимо-невидимо, словно кто-то рассыпал сахарницу. А если протянуть руку, то можно сорвать звезду, как яблоко с дерева, и подержать в ладони — она совсем не жжется, только мерцает призрачным серебристым светом. А потом можно дунуть — и она, подхваченная ветром, улетит, зацепится на случайном месте в каком-нибудь созвездии, и вот уже кривой ковшик-Медведица превратился в… жирафа. Жираф — удивительное животное, грациозное и величественное. Он заслуживает того, чтобы было созвездие, названное в его честь… Легкое течение подхватывает меня и несет к новым россыпям звезд. Млечный путь похож на медленную реку с молочной водой. На его берегу виднеется крошечная фигурка мальчика, который запускает парусник. Сердце замирает на миг, а потом начинает бешено биться о ребра. Я рвусь к нему, но вязну, словно муха в киселе…

— Лис! Лис, проснись! Ты слышишь меня? — Элиза склонилась надо мной, и в ее глазах — темная тревога. Я больше не чувствовал ремней, которыми был пристегнут к кушетке, и попытался сесть. Голова кружилась, и все звуки пробивались словно сквозь толщу воды. Потом я увидел Фриду. Она сидела на полу у соседней кушетки и рыдала в голос. «Видимо, я еще сплю, — подумал я. — Фрида никогда не плачет. Так говорил Ранбир. А где же он сам?..».

Я сполз на пол и вцепился в Фриду — это дало силы сделать еще один вдох и осознать до конца. Ранбир — под простыней, покрытой ржавыми пятнами. Я увидел распухшее от слез лицо Фриды и вдруг осознал: она потеряла гораздо больше, чем друга. Возможно, она и сама поняла это только сейчас.

Я нашел глазами Элизу. Она держала на руках Лукаса, который по-совиному таращил глаза. Коломбина с грязными разводами на зареванном лице вцепилась в ее юбку.

— Кто еще? — хрипло спросил я.

— Дафна.

— А Бен?

— Я тут.

Ухватившись за кушетку, я медленно встал. Бен, сжимая в руках швабру, стоял около Вагнера и профессора. Руки Вагнера были связаны за спиной, а из разбитой губы бежала струйка крови.

— Хорошо. Все проснулись… Почти все… Пора идти.

— Ты что, так и уйдешь?! Не дав мне возможности сказать хоть слово в свою защиту? Элиза… Ты клялась, что любишь меня…

— Мой Генри давно умер. А тебе мне сказать нечего.

— Элиза, постой!.. Все вышло так ужасно… глупо. Я не учел, что ты так привяжешься к моему зверинцу. Три года я искал лекарство от прогерии, но благодаря чистой случайности открыл комбинацию генов, которая способна остановить биологические часы. Один крошечный надрез: в гипофиз вживляется капсула, выделяющая микродозы препарата, блокирующего старение. На уровне клеток запускается механизм самоочищения, организм полностью обновляется, бесследно уходят все болезни… Продав две-три капсулы препарата арабским шейхам, мы могли бы купить затерянный в океане тропический остров и жить там, бессмертные и прекрасные, как античные боги… Я три года жил мечтой, собирая ту самую, единственно верную комбинацию генов. Я почти отчаялся! Я исследовал огромные, огромные массивы данных, выискивая носителей нужных генов на двух континентах. И вот теперь, когда я уже был в одном шаге от успеха… Неужели жалкие, никчемные жизни этих обреченных, больных детей стоят мечты о бессмертии, о вечной любви?

Элиза отвернулась, так и не сказав ни слова. Фрида, пошатываясь, пошла в операционную.

Заметив скальпель в ее руке, профессор вцепился в ручки кресла побелевшими пальцами.

— Ты.. этого того… Девка, не дури! Грех на душу возьмешь, — посиневшими губами залепетал Вагнер.

Бен молча положил на ее плечо огромную ладонь. Но она просто стояла и смотрела на них, и ее глаза были пусты. Я увидел, как по лицу Вагнера сбегают капли пота. Затем Фрида набрала полный рот слюны и харкнула прямо в лицо профессору. Он суетливо утерся. А она, резко повернувшись, подошла к кушетке, приподняла самый край простыни и быстро срезала темную прядь.

— Идем! — коротко бросила она и первой скрылась за дверью. Когда все вышли, Бен аккуратно прислонил швабру к стене и медленно отступил, не сводя взгляда с Вагнера и профессора. Тяжелая дверь медленно захлопнулась. Элиза повернула ключ в замке.

— Чтобы открыть ее, придется взорвать тут все к чертям, — тихо сказала Фрида. — Нужно поспешить, чтобы выбраться из замка, пока Фавр не хватилась.

Оказалось, что у Бена, в котором все привыкли видеть добродушного простака, прекрасная память. Он провел нас через лабиринт переходов подземелья к тому самому проходу в северной стене замка, о котором рассказывал Ранбир. Элиза достала связку ключей, которую она сняла с пояса Вагнера. Похоже, в последние сто лет этим ходом пользовались редко: дверные петли совсем проржавели и жалобно заскрипели, когда мы с Беном, поднатужившись, отворили тяжелые створки.

В лицо пахнуло свежим морозным воздухом. Солнце уже клонилось к закату. Деревья отбрасывали густые лиловые тени.

— Так холодно, — поежилась Коломбина. Никому и в голову не пришло взять теплую одежду или хотя бы одеяла. Перед нами вилась заросшая травой разбитая дорога. Кое-где в прихваченной осенними заморозками грязи виднелись следы протектора грузовика.

— До деревни должно быть недалеко, — не слишком уверенно предположила Элиза.

Фрида шагнула первой. Я хотел нагнать ее, но Элиза мягко удержала меня за руку.

— Все, что ей сейчас нужно — это побыть одной. И помолчать, — сказала она.

Бен подхватил Лукаса и усадил себе на плечи: мальчонка вцепился в его оттопыренные уши и вертел головой во все стороны, как флюгер. Малыш, наверное, напрочь забыл, как выглядит мир за стенами замка. Коломбина собрала целую охапку опавших листьев.

— Так странно, — сказал я. — Ни наркоз, ни снотворное на меня обычно не действуют. А тут поплыл… Но я слышал ваш разговор: как он врал, что отправил нас в деревню. Я пытался подать тебе знак, закричать, но не мог пошевелиться… И потом, когда ты ушла, я испугался, что все кончено…

— Я проснулась в своей кровати — а вокруг никого. Голова гудит: помню, как устроили праздничный ужин, как дурачились, а дальше — темнота. Бросилась искать. Прибежала в лабораторию. И, что самое страшное, я ведь поверила ему! Он столько лет кормил меня ложью, что я разучилась различать ее вкус. Вернулась в комнату, окрыленная, и вдруг вижу — на полу валяется твоя флейта. Ты никогда бы не бросил ее так. Вот, держи, — улыбнувшись, она протянула мне инструмент. — Так что это ты подал мне знак. И когда Вагнер приоткрыл дверь, чтобы забрать поднос с чаем, я изо всей силы вдарила ему сковородкой, а когда он отключился, связала. А потом стала ждать, пока вы проснетесь… Если бы я пришла чуть раньше… — она быстро вытерла набежавшие слезы. — Коломбина, Лукас, смотрите, белка — вон там, на той елке!

Мы шагали почти всю ночь. Холод пробирал до самых костей. В больничных тряпичных туфлях я сбил ноги до кровавых мозолей. Силы были на исходе, и есть хотелось страшно. Наконец, мы услышали далекий лай собак, и за следующим поворотом дороги показались крайние дома деревни. Мы забрались в старый покосившийся амбар. Там пахло прелым сеном, и не так задувал пронизывающий ветер.

— Ждите здесь. Я попытаюсь раздобыть теплых вещей и что-то из еды, — сказала Фрида. — Со мной пойдет только Бен.

Их не было кошмарно долго. Мои зубы уже начали выбивать дробь, а Коломбина чуть не превратилась в ледышку. Элиза, покусывая губы, всматривалась в темноту, вздрагивая от каждого шороха.

Наконец, в проеме показалась нелепая фигура Бена, который нес на закорках большой куль, а затем и тонкий силуэт Фриды. В деревне им удалось стащить старую одежду и пару дырявых одеял, а главное — хлеб и кральку колбасы.

— Надо рвать когти, и как можно быстрее, — бросила Фрида, закинув в рот последний кусочек хлеба и облизнув пальцы. — Здесь мы как мишень в тире: прицеливайся и стреляй. Думаю, у Фавр все схвачено: даже если нас поволокут по главной улице, никто из местных и слова поперек не скажет. Так что надо сваливать.

— Да, — устало кивнула Элиза. После бессонной ночи под ее глазами залегли темные тени, а лицо еще сильнее осунулось. — В селе оставаться небезопасно. Но, думаю, надо переждать в сарае до темноты: дети выбились из сил, да и при свете дня мы привлечем слишком много любопытных взглядов.

Фрида сердито хмыкнула, но вынуждена была согласиться. Я блаженно вытянулся на куче прелой соломы, вполглаза наблюдая за тем, как Элиза укладывает Лукаса и Коломбину, стараясь потеплее укрыть их рваным одеялом. Бен примостился рядом и тут же захрапел. Я даже позавидовал его непрошибаемому спокойствию: казалось, даже если весь мир вокруг будет рушиться, на его лице будет все та же простодушная улыбка деревенского дурачка. Фрида, хмурясь, тревожно всматривалась в щели между рассохшихся досок, из которых был сколочен амбар. Незаметно я задремал.

А когда проснулся, выяснилось, что дело плохо. Лукас заболел — видимо, прошлой ночью холод пробрал его до костей. Щеки мальчишки пылали, а губы запеклись и растрескались. Элиза пыталась укачать его, но он безвольно обвис в ее руках, как тряпичная кукла, и только тихо стонал.

— У него сильный жар, нужны лекарства, — с отчаянием в голосе сказала она.

— И где же их взять? Вряд ли в этой вонючей дыре есть аптека.

— Лекарства есть в клинике…

— Ну, уж там-то его точно поставят на ноги! — зло усмехнулась Фрида. — И нас всех за компанию «подлечат». Как лабораторных мышек.

— Старшая сестра не держит персонал дольше года, — задумчиво сказала Элиза. — Считает, что, задержавшись тут на более длительный срок, они узнают слишком много тайн Шварцвальда. Так что из всех сестер в лицо меня знает только Оливия. Представлюсь ее близкой подругой — проездом в этих местах, и никак не могла упустить возможности встретиться. Она сумеет раздобыть лекарства для Лукаса.

— Если только не сдаст тебя с потрохами, как только ты переступишь порог! — усмехнулась Фрида.

— Оливия не предаст. В любом случае, ради того, чтобы вылечить Лукаса, стоит рискнуть.

Всю ночь Лукас метался в бреду, и Элиза обтирала его лицо и грудь мокрой тряпкой. Едва только рассвело, она выбила дорожную грязь и соломенную труху из юбки и, окинув придирчивым взглядом свой наряд, отправилась в клинику.

Даже не представляю, каково ей было проделать обратный путь. У меня бы, наверное, ноги подкашивались от страха. Нет силы, способной заставить меня еще раз оказаться по ту сторону крепостной стены.

За все то время, пока Элизы не было, мы не проронили ни звука, напряженно вслушиваясь в каждый шорох. Лукасу с каждым часом становилось все хуже, каждый вдох вылетал с шершавым хрипом. Наконец, Элиза вернулась — сияющая, окрыленная надеждой, с разрумянившимся от быстрой ходьбы лицом. Развернула небольшой сверток из коричневой оберточной бумаги и, разболтав в стакане с водой какой-то белый порошок, мягко заставила Лукаса проглотить лекарство.

— Мне повезло: дежурила Оливия. Она чуть с ума не сошла от радости, когда увидела меня. Это лекарство должно сбить жар, но Оливия обещала прийти вечером, прослушать его: вдруг какие-то серьезные осложнения.

— Ты что… рассказала ей, где мы прячемся?! — подскочила Фрида.

— Но это же… Оливия, — прошептала Элиза.

— Да плевать! Никому нельзя верить! — зло бросила Фрида. — Из-за того, что ты безоглядно верила тому подонку, погибли Ранбир и Дафна, а нас едва на запчасти не разобрали!

Элиза закусила губу, сдерживая слезы.

— Ты права. Я совершила ужасную ошибку. И, поверь, я скорблю о них не меньше, чем ты. Но что же оставалось? Ты же видишь — Лукас серьезно болен.

Фрида только махнула рукой и вернулась на свой наблюдательный пост. По ее щекам катились злые слезы. Все притихли и разбрелись по разным углам. Ближе к вечеру, когда у всех уже скрутило животы от голода, Фрида и Коломбина предприняли еще одну вылазку в деревню — притащили хлеба, сыра и зимних яблок. Маленькая циркачка сияла от гордости: она протиснулась в узкое окошко погреба, набитого разной снедью, и если бы за забором не залаяла соседская собака, они принесли бы полный мешок.

Фрида, которая весь день над чем-то сумрачно размышляла, подошла ко мне и заговорщески зашептала:

— Пусть даже Элиза безоглядно верит своей закадычной подружке, стоит подстраховаться. Я останусь здесь, на случай, если медсестричка приведет за собой Вагнера и его шайку или… Словом, на всякий случай. А тебе, Бену и маленькой циркачке нечего тут путаться под ногами. Если будет заварушка, толку от вас все равно никакого. Короче, я показала Коломбине одно укромное местечко в соседнем закоулке, переночуете там. Если все в порядке, утром увидимся. Если нет… Разберешься сам, не маленький. И если услышишь шум — даже носу не высовывай, ясно? — и она сунула мне в ладонь пару смятых купюр. — Бен нашел, когда обыскивал Вагнера. Пригодится.

Я мучительно сглотнул и кивнул. Подозрения Фриды казались мне надуманными, а меры предосторожности — совершенно излишними, но я противостоять ее напору было совершенно невозможно. «Если бы я допускал хоть малейшую возможность того, что Оливия может выдать нас, отсидеться в укрытии было бы настоящей подлостью и трусостью, а так… Я просто уступлю Фриде, чтобы эта дикая кошка перестала беситься», — пытался оправдаться я перед самим собой. И все равно не мог избавиться от какого-то противного кислого привкуса во рту.

Как только стемнело, мы с Коломбиной и Беном короткими перебежками пересекли улицу и укрылись в сарае одного из соседних домов. Дверь оказалась совсем хлипкой — Бен лишь слегка приналег плечом. Там хранился разный хлам — тачка с садовыми инструментами, старые покрышки, доски и ящики с гвоздями, а в углу была свалена куча тряпья. Мы притаились, прислушиваясь к далекому лаю собак. Пару раз слышался шум проезжающих автомобилей. Сквозь щели в досках сарая уже проглядывали первые звезды, и Коломбина начала клевать носом, привалившись к плечу Бена. Я встал, разминая затекшие ноги.

— Пойду гляну одним глазком, как они там. Сидите тихо и не высовывайтесь, — шепнул я Бену.

Ночь выдалась морозной. В мягком лунном свете деревенька стала похожа на рождественский вертеп. Окольными путями я прокрался к амбару на окраине, где остались Элиза, Фрида и маленький Лукас. Я хотел было толкнуть дверь, но отдернул руку: из амбара донеслись отчаянные крики и звуки борьбы. А потом — выстрел. И еще один. Я упал на мерзлую землю и закрыл голову руками. Наступившая тишина казалась просто оглушительной. Неужели Фрида все же была права, и Оливия выдала нас Белой Фурии?

Я отполз за угол и, затаив дыхание, прильнул к щели в досках. У двери мялись несколько парней из окружения Гуго. А вот и сам он — зажал рот рыдающей Оливии. Вагнер нервно расхаживал из угла в угол. В правой руке у него был пистолет. На прелой соломе сидела Элиза, прижимая к себе Лукаса. Я проследил за ее полным ужаса взглядом и обмер — в углу, нелепо раскинув руки, лежала Фрида. Ее глаза были широко открыты, а на губах, беззвучно шептавших что-то, выступила алая пена. Я вцепился зубами в кулак, чтобы не заорать.

— Я в последний раз спрашиваю: где остальные? — с трудом сдерживая ярость, прошипел Вагнер.

— Я не знаю, — безучастно прошептала Элиза.

— Ну, хорошо, — Вагнер дал знак Гуго и тот, ухватив Оливию за косу, резко дернул ее, заставив девушку вскрикнуть от боли, а затем приставил нож к ее горлу. Элиза вздрогнула, словно очнувшись, и подняла на него полные слез глаза.

— Где остальные? — повторил Вагнер.

— Я действительно не знаю, клянусь. Днем, когда я была в Шварцвальде, они повздорили с Фридой и ушли. Возможно, уже добрались до станции и сели на проходящий поезд.

— Ну, это вряд ли, — усмехнулся Вагнер. — Так, парни, сестру Филди и эту дамочку — в машину. Мальчонку кончайте.

— Нет! Я сделаю все, что вы скажете. Только не трогайте его!

Вагнер гнусно ухмыльнулся.

— Ладно, все равно этот щенок сдохнет не сегодня, так завтра. Потащишь его сама.

Крепко прижимая к себе Лукаса, Элиза быстро склонилась над Фридой и поцеловала ее в лоб, а потом вышла вслед за Оливией и парнями. Вагнер обвел амбар мрачным взглядом, подошел к Фриде и, грязно выругавшись, сплюнул.

— Поживее, надо еще прочесать лес до рассвета, — рявкнул он и выгнал из подворотни старый пикап. Я проводил взглядом отъезжающий автомобиль и проскользнул в амбар.

— Фрида, Фрида! — позвал я, убирая мокрую прядь с ее лба.

— А, Лисенок, — чуть слышно выдохнула она. — Хорошо, что вы ушли.

— Да-да, ничего не говори… Больно?

— Нет, Лис, не больно. Ни капельки. Когда Ранбир… было больно. Сейчас нет. Ты… скажи маленькой циркачке… что я сожалею… что вечно ее доставала.

— Фрида, что же теперь делать?

— Ты должен… бежать. Рассказать все. И спасти их. Иди.

— Я не могу тебя тут бросить!

— Иди… — она устало закрыла глаза.

И я побежал. Бежал со всех ног, задыхаясь, спотыкаясь о мерзлые комья грязи, падая и вновь поднимаясь. Когда я ввалился в сарай, Коломбина прыгнула на меня, как цирковая обезьянка, и чуть не свалила на землю.

— Ты живой! Что случилось? Мы слышали выстрелы! Я так испугалась! — она и плакала, и смеялась разом. — Где Элиза?

— Вагнер схватил ее, Лукаса и… Фриду и увез в Шварцвальд, — сказал я. У меня просто не хватило духа рассказать им всю правду. — Сейчас идти нельзя — они устроют облаву в лесу. Надо затаиться и переждать еще день.

Коломбина судорожно всхлипнула. Бен подхватил ее на руки и отнес к сваленной в углу куче тряпья. Я сел на пол, опершись спиной о дверной косяк. Фриды больше нет. Кто-то должен занять ее место.

На рассвете в деревне поднялся переполох. В узкую щель в двери я увидел, что на улице собралась кучка бородатых мужчин, у многих в руках были охотничьи ружья. Они мрачно переговаривались, словно дожидаясь чего-то. Потом подъехал знакомый старый пикап, Вагнер дал какие-то указания и все двинулись по дороге. Я выдохнул. Хватило же мне ума не стать подсадной уткой в этой охоте. День тянулся невероятно долго. Живот сводило от голода.

Ближе к вечеру охотники вернулись — грязные, уставшие и злые, и принялись прочесывать все дома в деревне. Когда я увидел, как к сараю идут двое крепких парней, меня охватила настоящая паника. Их вела худенькая девочка лет семи в потертом полушубке. Мы накрылись тряпьем и затаились.

— А тут старый хлам лежит, сами видите. Все, что от автомастерской осталось — что банк не успел забрать, мама сюда после смерти отца и снесла. Здесь и спрятаться-то негде, — тараторила она.

— Закрой рот хоть на минуту, малявка, — оборвал ее один из мужчин. — О, а тут это что? — он заглянул в один из ящиков с инструментами. — Давно искал. На вот, — он бросил ей монету. — Скажешь матери, Отто Мюллер дал. Надо наведаться еще как-нибудь, разобрать ящики — вдруг что и сгодится, — и мужчины, прикурив, вышли. Я перевел дух.

— Ой, погодите, тут еще отцовская куртка была, охотничья! — девчонка метнулась в наш угол и стала ворошить тряпье. Приподняв старое одеяло, она увидела Бена, завизжала и отскочила. Коломбина молитвенно сложила руки, умоляя ее не выдавать нас.

— Что там? — крикнул с улицы один из охотников.

— Крыса! Ужас, как испугалась, — закричала в ответ девчонка. — Прогрызла куртку насквозь.

— Ладно, идем, Отто, еще две улицы надо обойти.

— Да, сейчас. Эй, малявка! — позвал охотник, заглядывая в сарай. — Ты пока это, инструмент-то отцовский никому не показывай больше, усекла? И вот еще что — заприте двери хорошенько и смотрите с матерью в оба — из Шварцвальда сбежали опасные психи.

— Хорошо, — прошептала девчонка.

Она притворила дверь и ушла, но вернулась уже через пару минут, держа в руках пару хлебных лепешек. Молча протянула их нам и так же быстро убежала.

Когда стемнело, мы выбрались из сарая и побежали к лесу. На следующий день к обеду мы вышли к старой станции с потертым указателем, и затаились в кустах ольхи. Через пару часов пронесся экспресс — не сбавляя ход, он промелькнул перед нами серебристой змеей и исчез за густым темным лесом. К вечеру, когда мы уже совсем было отчаялись, из-за дальнего пригорка показался товарняк.

— Похоже, это наш единственный шанс, — сказал я, и мы опрометью бросились к рельсам. Вагоны проносились мимо, обдавая ледяным ветром. Я побежал. Времени для раздумий не оставалось. Я кинулся к вагону, где лежали перетянутые тросами стволы гигантских деревьев, ухватился за какую-то перекладину, и меня резко рвануло вперед. Обдирая ладони о грубо отесанную древесину, я забрался на самый верх и издал победный клич. Бен гигантскими скачками бежал рядом с поездом, Коломбина подпрыгивала у него на закорках. Он ухватился за трос, но споткнулся и кубарем полетел с косогора. Я застыл, не в силах пошевелиться. «Вставай, ну же! — мысленно приказывал я. — Вставай! Ты еще успеешь!».

Поезд быстро набирал ход, и ветер свистел, выбивая из глаз жгучие слезы. Распластанные на траве фигуры — большая и маленькая — не двигались. Через пару секунд они скрылись из вида. Наверное, я должен был спрыгнуть с поезда. Но, черт возьми, я так устал. Устал геройствовать. Устал балансировать на грани жизни и смерти, дрожать от страха, устал голодать и прятаться. Я хотел вернуться домой, увидеть маму, лечь в свою постель, закрыть глаза и забыть, навсегда забыть непрекращающийся кошмар последних месяцев.