Мы давно все решили —

Никогда не состаримся.

Выбирай: или-или,

Прямо в небо отправимся!

Мелодия, вступив с вкрадчивых бархатных аккордов, звучала все громче. Я спрятал голову под подушку.

Вечная ю-ууу-ность —

Мы от взрослых сбежим.

Что за дикая глупость —

Планировать жизнь…

И как это я раньше не замечал, что в ней всего три аккорда? Впрочем, известный же фокус: хочешь безнадежно загубить любимую песню — поставь ее как мелодию будильника. В горле нещадно саднило, словно накануне я объелся мороженым.

— Крис, ты проснулся? — мама заглянула в мою комнату, на ходу прихлебывая кофе. От терпкого аромата в носу приятно защекотало.

— Да, мам, — не открывая глаз, заверил я.

— Занятия начнутся через десять минут.

— Да ладно, в записи же можно посмотреть!

— Кри-ис, — в голосе мамы появились стальные нотки.

— Да встаю я, встаю!

Пришлось откинуть нагретое одеяло, нашарить под подушкой очки и шлепать в ванную. Отражение в зеркале выглядело, прямо скажем, неважно. Это на аве я брутальный капитан космического лайнера с огнеметом в руках. А в жизни… Жирдяй. Астматик. И к тому же очкарик. Даже одного пункта из этого списка вполне хватило бы, чтобы навеки остаться в аутсайдерах. И хотя мама утверждает, что все это «болезни роста», что я еще обязательно вытянусь и смогу жить без ингалятора, верится в это с трудом. Кое-как пригладив мокрой ладонью всклокоченные волосы, я постарался незаметно прошмыгнуть в свою комнату, но мама, как обычно, все держала под контролем.

— Ты что такой бледный? Горло заложено? Лекарство пил? — сыпала вопросами она, встревоженно вглядываясь в мое лицо.

— Да выпью, выпью, — отмахнулся я.

— Крис, важно соблюдать график. Иначе снова будет приступ, ты же знаешь. Опять полночи с этим своим Робом по Луне бродил? — мама ухватила меня за подбородок и посмотрела прямо в глаза. Я сердито мотнул головой. Вот еще, как с маленьким! Мне все-таки тринадцать. Почти. Ну, сколько там осталось до дня рождения — чуть больше месяца, уже не считается.

Разумеется, она была права: мы с Робом вчера (то есть по факту уже сегодня, но для меня день заканчивается, когда я бухнусь в кровать, а не когда на часах полночь) до трех ночи бродили по Луне. Голографическую версию Moonmaps выбросили в сеть месяц назад. Ну и что с того, что пока в открытом доступе только развернутая к Земле сторона? Зато детализация просто потрясающая! Серая, изрытая оспинами кратеров поверхность Луны, которую до этого я разглядывал только в телескоп — вот она, кажется, так близко, что можно рукой дотянуться… Кто бы устоял?! Поэтому, несмотря на родительские запреты, мы ночь за ночью наматывали сотни километров, разведывая горы, на вершинах которых никогда не лежал снег, и моря, где нет ни капли воды. Когда я снимал VR-очки и снова оказывался в своей комнате, мне еще долго мерещилось, что на кончиках пальцев осталась мерцающая лунная пыль.

Даже Роб, который поначалу бурчал, что это скука смертная, заразился моим «лунатизмом», как называет это мама. Хотя в душе, наверное, все равно тосковал по морю. До этого мы целых полтора года бороздили бескрайние синие просторы, натыкаясь на крошечные безымянные островки, и бросали якорь во всех портах Южного полушария.

Родись Роб лет на четыреста раньше, быть ему флибустьером. Было такое морское братство, где все подчинялись законам чести и захватывали только пузатые испанские галеоны, набитые награбленным у индейцев золотом. Это мне Роб рассказал. Он столько всего про это знает! Даже название каждой снасти на особом морском языке, где что ни слово, то зубодробительные «шприты» и «брамсы». И так умеет ругаться по-пиратски — со смеху помрешь! «Три тысячи чертей на румбу! — радостно орал он всякий раз, когда вдали показывались очертания очередного райского островка. — Фок-грот-брамсель мне в печенку!». Как будто, и правда, мы целую неделю болтались на волнах без запасов пресной воды и всякой надежды на спасение.

Мы познакомились два года назад, на тягомотном курсе лекций по античной истории. На дворе, как-никак, тридцать седьмой год, а мы на каких-то кучерявых бородачей в простынях время тратим! Программа-коуч монотонным механическим голосом бубнила о каких-то древних государствах и зорко отслеживала, чтобы никто не отлучался от экрана за бутербродом или не трепался в приватной беседе. И, по большому счету, гори оно все огнем, но при малейшем проступке эта бездушная зануда сразу же строчит донос родителям, а у матери и без того хватает забот на студии. Так что я старался не нарываться на неприятности. Зато Роб встревал чуть ли не каждое занятие и бесконечными уточняющими вопросами все время уводил повествование в сторону. И странное дело: оказалось, если идти вот так, не по асфальтированному шоссе, а по проселочным дорогам, то даже история может стать вполне занимательным предметом. Не настолько, конечно, чтобы позабыть обо всем на свете, но хотя бы мысленно не считаешь минуты до конца вебинара. После одной из лекций, кажется, про Фермопилы, я попросил его скинуть мне почитать что-то об этой битве, а потом мы поболтали о том о сем.

Оказалось, Роб — из наших. Неотформатированных. Это сейчас всем эмбрионам, еще в пробирке, «перетряхивают» генетический код, выключая расшифрованные гены опасных заболеваний и нежелательных черт характера. Правда, «белых пятен» все еще очень много. А тринадцать лет назад, когда мы появились на свет, эта технология еще вызывала споры в обществе. Мама вот до сих пор считает, что это неправильно — вмешиваться в законы природы, и многие ее друзья с телестудии разделяют это мнение.

Генетический код Роба тоже дал сбой. Гемофилия. Он рискует истечь кровью от малейшей царапины. Когда я покрутил планшет, показывая ему свою комнату, в которой нет книг, штор, дивана или ковра — только голые стены, кровать, раздвижной шкаф с одеждой и рабочий стол, который нужно дважды в день протирать с дезинфицирующим раствором — он лишь грустно усмехнулся. В его комнате вся мебель оббита бархатом, чтобы он случайно не поранился или не посадил синяк. Роб в шутку называет нас заключенными в одиночке и мечтает, что наступит день, когда он вырвется на морской простор. Хоть на трансатлантическом лайнере, хоть на разбитой шлюпке — лишь бы свежий ветер и соленые брызги в лицо! Он почти на месяц старше меня, на семь сантиметров ниже и на три головы умнее. А еще у него день рождения в следующую субботу, а я так и не придумал, что подарить.

Размышляя об этом, я включил планшет и в последнюю минуту успел подсоединиться к вебинару. Мама рассказывала, что во времена ее детства все дети ходили в школу. Каждый день! При любой погоде. Только если жестокий мороз, ну, или ураган — занятия отменяли. Семь лет назад правительство утвердило государственную программу домашнего обучения — это полностью устранило проблему эпидемий простудных заболеваний и повысило академическую успеваемость. Хотя на самом деле, говорит мама, просто после серии терактов в школах никто не готов был рисковать. К тому же большая часть родителей тоже давно избавлена от необходимости всю неделю торчать в офисе: после того, как Европейский суд по правам человека признал, что время, которое затрачивается на дорогу, следует засчитывать как рабочие часы, компании спешно стали переводить персонал на удаленку.

Так или иначе, в школе приходится появляться только раз в год, в июне, для защиты исследовательского или творческого проекта и сдачи переходных экзаменов по обязательным дисциплинам. К счастью, их не так много: мировая история, обществознание и право, немецкий, английский, китайский, алгебра и программирование. Остальные предметы разрешается набирать на свое усмотрение в качестве факультатива. Мама рассказывала, что раньше школьное расписание было одно для всех, и ту же геометрию или химию изучали все, даже те, у кого не было ни склонности, ни способностей к точным или естественным наукам. Бред, конечно.

Для меня необходимость даже раз в году приезжать в школу на экзамены — настоящая пытка. В эти дни кварталы у школ оцеплены, на каждом углу торчат автоматчики в бронежилетах — как будто мы не уравнения решаем или спрягаем неправильные глаголы, а затеваем государственный переворот. С письменными работами я справляюсь неплохо, а вот с защитой проекта каждый раз — просто беда. Стоит мне оказаться под прицелом сотен глаз, которые, кажется, просверливают насквозь, как лазерные лучи, как я покрываюсь липким потом и не могу связать и двух слов. Неудивительно, что в табеле моя фамилия вечно болтается где-то в конце списка.

Когда нас отпустили на кофе-брейк, мамы уже не было. На кухне весело гремела кастрюлями Грейси, тихо напевая что-то себе под нос.

— Доброе утро, Крис! Заварить чаю? Я испекла кексы, — приветливо защебетала она.

Только что испеченные кексы с корицей и изюмом пахли просто божественно. В отличие от мамы, которая всегда хмыкала, когда я подкладывал себе добавки, Грейси рада накормить досыта. Я цапнул с блюда самый румяный кекс. Мне нравится смотреть, как Грейси хлопочет у плиты — все движения отточенные, плавные, словно она танцует под музыку, слышную только ей одной.

Задумавшись, я совсем забыл о времени, а когда глянул на майджет, в углу экранчика уже мигали красные цифры. Опоздал на лекцию по древнегреческой философии. Ну, и ладно, статус «онлайн» я включенным оставил — может, пронесет, и коуч не заметит. Конечно, можно посмотреть и в записи, но за каждый засчитанный прогул приходится писать проверочный тест.

— О, сейчас же шоу начнется, — воскликнула Грейси и схватилась за пульт. Датчик люминга в полу мигнул, и вместо одной из стен кухни возникла картинка студии. Около месяца назад мама на распродаже купила самую последнюю модель, со стереозвуком и трехмерными изображениями, которые выглядят анатомически достоверно с любых ракурсов. Полный эффект присутствия, словом. Вообще, мама просто помешана на интервидении — это вся ее жизнь. Она не устает рассказывать, что лет до трех я плакал, когда включали люминг и комната наполнялась полупрозрачными тенями людей. Боялся, что привидение заберет меня и утащит в темный подвал. Все знакомые с маминой студии, кто слышит эту историю впервые, смеются просто до слез.

Шла длинная рекламная заставка: ухоженная седовласая дама хвасталась, что на днях ей исполнилось сто двенадцать, а выглядеть на полвека моложе ей помогает чудодейственная вакцина «Оруэлло». «Инъекция вечной молодости запустила мои биологические часы в обратную сторону, и меня нередко принимают за подружку моей правнучки», — кокетливо усмехнулась она. Вздохнув, я вылез из-за стола и поплелся дослушивать лекцию.

Следующим в расписании шел коллоквиум по обществознанию — контрольный срез по блоку «Государственный контроль репродукции — ответственность перед будущими поколениями». Короче, тот самый скотский закон о генетической чистоте, из-за которого мне никогда не получить удостоверение пилота межпланетного крейсера. Покорять космос светит только «ашникам». Целый месяц мы зубрили классификацию и права каждой категории граждан. К счастью, закон был принят только семь лет назад и не имел обратной силы. Иначе нам с Робом вообще было бы не суждено встретиться — его болезнь входит в категорию D — «неизлечимые заболевания, передающиеся по наследству». А значит, младенец должен был быть денатурирован сразу же после рождения. Мне повезло чуть больше: категория В. Астма — болезнь хоть и противная, но при соблюдении рекомендаций врачей к ней вполне можно приспособиться и жить до глубокой старости. Была б охота превратиться в трухлявую развалину…

***

— Давай прогуляемся немного? А то голова уже раскалывается, — взмолился я после лекций.

Роб звонко расхохотался.

— Опять на Луну?

— Да нет, просто по городу побродим.

— Ну, хорошо, — Роб подключился к моему сеансу и надел очки виртуальной реальности. Мы побрели по набережной в сторону старого порта. Я глазел по сторонам: ко дню города все здания украсили яркими флагами Ганзейской конфедерации, цветочными кашпо, мигающими огнями гирлянд. Роб смеялся и болтал без умолку, но мне казалось, что мысли его где-то далеко.

— Эй, что случилось? — спросил я напрямик.

Он сразу поскучнел.

— Я завтра уезжаю. Из клиники пришло направление на лечение.

— Вот это да! — я призвал весь свой актерский талант, чтобы хоть как-то приободрить его. — Это же круто! Вот увидишь, и месяца не пройдет, как ты вернешься домой, совершенно здоровый!

— Да… Ты не замечал, так странно бывает: ждешь-ждешь чего-то, прямо дни считаешь, а как придет время, думаешь — да лучше бы ничего и не было, жил бы себе и жил, как раньше?..

Я помолчал. Грудь сдавило холодным стальным обручем. Мы оба прекрасно знали, что этот день рано или поздно наступит. Но не завтра, не так внезапно!

— Понимаешь, я не трушу, — в голосе Роба звенела обида. — Просто неожиданно все это. Я думал, закатим грандиозную вечеринку на тринадцатилетие, наконец-то увижусь со всеми в реале… А сегодня утром смотрю — мать вся зареванная, глаза прячет, а на столе письмо лежит с печатью клиники. Подошла моя очередь, надо ехать срочно.

— Ну, что ж… Зато знаешь, какой мы устроим праздник по поводу твоего возвращения!

Клиника… При одной мысли о ней в сердце заползал противный липкий страх. В рекламных роликах, которые постоянно крутили по люмингу, показывали улыбающихся медсестер в белоснежных халатах, светлые палаты с идеально заправленными кроватями и словно по линеечке постриженные парки, окружающие больничные корпуса. Все сияло слепящей, хирургической чистотой и навевало смертную тоску. Впрочем, может, это только мой тайный страх? Стоит мне оказаться в медицинском центре на очередном обследовании, как я превращаюсь в полудохлую медузу. Мама считает, что это как-то связано с тем, что у меня с детства непереносимость наркоза и снотворного — тело хоть и деревенеет, но я продолжаю слышать и чувствовать все, что происходит. Так что каждый визит к стоматологу становится средневековой пыткой.

Роб стал уже третьим с нашего курса, кто получил направление в клинику: первым был эпилептик Олаф, потом Ханна с диабетом. Ни один из них пока не вернулся. Своей очереди все и ждали, и боялись. Ходили разговоры, что лечение может затянуться на долгие годы, а то и вовсе сгинешь там без следа. Детские страшилки, словом. Одно было ясно — завтра Роб уедет, и неизвестно, когда мы увидимся вновь. Что же подарить ему на память? Это должно быть что-то особенное, что напомнит ему о наших странствиях… Непростая задачка.

Вернувшись с прогулки, я первым делом набрал Келлера. Он мой учитель по музыке. Никогда не забуду первую лекцию! Мама (вся эта галиматья с занятиями музыкой была, разумеется, ее навязчивой идеей: «Крис, дорогой, духовые — лучшее лекарство от астмы!») долго добивалась, чтобы Франц Келлер устроил мне прослушивание. Я же просто ненавидел и флейту, и сольфеджио, и чертовы гаммы. При одной мысли о занятиях музыкой челюсть сводило как от зубной боли. Несмотря на то, что я убил на эту тягомотину уже больше года, ноты все так же казались бессмысленными закорючками, а бесконечное повторение гамм — пустой тратой времени. Но, раз уж это было так важно для мамы, я скрепя сердце согласился попробовать заниматься по «традиционной» методике — то есть с живым учителем, а не по виртуальной обучающей программе.

И вот я увидел на экране монитора старикана лет пятидесяти с усталым, заросшим серебристой щетиной лицом. Целую вечность он просто молча смотрел на меня и беззвучно шевелил губами. Я даже шкалу громкости до максимума выкрутил — думал, помехи со звуком. А потом вдруг как грянуло во всю мощь! Я ошалел. Это была не просто музыка. Это было цунами, которое обрушилось на меня, выбило землю из-под ног и смыло в бескрайний океан.

— Что это? — спросил я, совершенно потрясенный, когда все стихло.

— Это не что. Это кто. Бах.

— Бах, — повторил я короткое слово, похожее на удар барабана.

— Музыку любишь?

— Нет, — честно признался я.

Келлер отрывисто рассмеялся, и кадык на его худой шее противно задергался.

— Да что ты знаешь о музыке, мальчик? Впрочем, это даже хорошо. Начинать всегда лучше с чистого листа.

И мы стали встречаться три раза в неделю. Это были странные занятия. Иногда мы просто слушали музыку — час, два, а то и все три. Иногда — рисовали кистью с черной краской на большом белом листе иероглифы. Иногда Келлер показывал видео, снятые им давным-давно: как ползет по травинке божья коровка, как пробивается сквозь кружево листвы солнечный луч, как окунается в перистые облака огненный круг солнца, как прочищает горлышко невзрачная пичужка перед тем, как разлиться звонкой трелью. Я был счастлив: Келлер не заставлял меня часами дуть в ненавистную дудку. Он вообще запретил мне «измываться над благородным инструментом». Сказал: «Сначала слушать музыку научись». И странное дело: спустя какое-то время у меня появилась привычка насвистывать разные мелодии: они постоянно звучали в моей голове, изменяясь на разные лады, набирая и замедляя темп, распадаясь на ручейки и вновь сливаясь в многоголосый поток.

Как-то раз мне не спалось. Комнату заливал лунный свет, и все казалось призрачным, зыбким. Я пошарил рукой под кроватью и вытянул запылившийся футляр. Откинул крышку и, поддавшись внезапному порыву, осторожно погладил флейту — как птицу, сложившую крылья. И что-то такое почувствовал. О чем так запросто и не расскажешь. Но когда через пару недель Келлер предложил начать «знакомиться с инструментом», я уже не протестовал.

И вот сейчас, задумавшись об особенном подарке для Роба, я сразу же вспомнил про Келлера. Уж он-то точно даст дельный совет.

— Выбрать подарок, который западет в сердце, это целое искусство — сказал Келлер, задумчиво потирая лоб. — Полагаю, это как раз подойдет. — Он протянул руку и достал с полки модель кораблика. Я даже опешил. Это действительно было то, что надо, лучше и не придумаешь!

— Спасибо, мастер! Я сейчас пришлю почтового дрона.

— Э, нет! Лихо ты за чужой счет выкрутился. Давай-ка уж по старинке: ножками, ножками. Живу я на Каштановой аллее, дом двадцать семь. Успеешь до половины шестого — кораблик твой: распоряжайся, как вздумается. А на нет — и суда нет.

Я быстро глянул на майджет: на экранчике светилось 14:52. Успею. Должен успеть!