— Это просто жестянки, глупая девчонка, — насмешливо бросила Леборхам, толкнув в бок застывшую в испуге Сашку. — Жди тут!

Дрожащий огонек свечи растаял в сумраке. Оставшись одна среди шорохов, шепотков и завываний ветра, Сашка попятилась, пока не уперлась спиной в каменную кладку. Тени обступили ее со всех сторон, дыша ледяными сквозняками, подбираясь все ближе, затекая в глаза, уши, нос. Минуты ожидания тянулись бесконечно. Когда Сашка уже почти отчаялась, из бокового коридора выплыл робкий огонек. Но это была не Леборхам. Двое мальчишек — ровесников Сашки или чуть младше — в таких же, как у нее самой, нелепых пажеских костюмах, шли, тихо переговариваясь. Первый, длинный и худой, как палка, нес маленький глиняный светильник. А тот, что, поминутно отдуваясь и покряхтывая, шел следом за ним, — поднос с кувшином и какой-то снедью. Сашка шмыгнула за гобелен и затаила дыхание.

— Слышь, Эванс, у меня сейчас руки отсохнут.

— Да не ной ты, совсем чуть-чуть осталось!

Но поднос с легким дребезжанием уже опустился на пол. Послышался тихий всплеск.

— Дай хоть горло промочить. Пока заберешься на эту верхотуру, все башмаки сотрешь.

— Ты что, ешь там, что ли?!

— Да ладно, что раскричался-то? Отщипнул веточку винограда — подумаешь, велика потеря. Да он все равно ни к чему не прикоснется. Зря только таскаем каждый день. А в благодарность — оплеухи да зуботычины. Слыхал, Родрика засекли за то, что он пролил каплю, когда наливал вино из кувшина? А бедняга Уинрой? Лишился правой руки…

Сашка услышала тихий писк.

— Крысы еще эти… Робин вот сказывал, что давеча видел крысу размером с борзую.

— Да заливает он, как обычно.

— Ага, а толстяк Руперт напился до чертиков, и его нашли с обглоданным лицом — и родная мать не узнала бы. На это ты что скажешь?

Волоски на руках Сашки встали дыбом. Почувствовав, как по ноге, цепляясь за гамаши острыми коготками, кто-то карабкается, она завизжала и бросилась вон из укрытия. Запнувшись о поднос, повалилась прямо на пажа. Тот, вытаращив глаза от ужаса, заорал дурным голосом. Сашка еще сильнее навалилась на него и зажала рот ладонью.

— Да тише ты, сейчас вся стража сбежится! Я не крыса, ясно?

Паж неуверенно кивнул. Сашка медленно убрала ладонь от его лица. Тот судорожно сглотнул и поднялся на ноги, отряхивая камзол от пыли.

— Эй, а ты кто такой вообще? — спросил долговязый мальчишка, выставив канделябр на манер меча при поединке. — Что-то я тебя никогда прежде в замке не видел.

— Э, да ты из свиты леди Лионвери, крестной матери наследника? — догадался толстяк.

— Да, она отправила меня на кухню за кувшином вина, а я заплутал, — заверила Сашка.

— И немудрено — тут столько переходов и лестниц, что я сам первые месяцы блуждал, как в кротовьей норе.

Тут толстяк глянул на поднос, и благодушие на его лице тут же сменилось непритворным ужасом.

— Вино разлилось. Он меня четвертует.

Худой, наклонившись, шепнул ему что-то на ухо.

— Эй ты, как там тебя? — спросил толстяк, обращаясь к Сашке. — Вино разлилось по твоей вине, тебе и отдуваться. Бери поднос.

Сашка попятилась.

— А иначе мы сейчас крикнем стражу и скажем, что ты, во-первых, шастаешь там, где тебя даже близко быть не должно, а во-вторых, напал на нас и затеял драку.

Сашка с тоской глянула в ту сторону, где исчезла Леборхам. «Ну и ладно, быстренько отнесу и вернусь. Иначе эти два остолопа и вправду поднимут на уши всех в замке», — решила она.

— Шагов через двести свернешь направо, пройдешь еще немного и затем налево — а там уже и сам разберешься.

Ухмыляясь, пажи всучили Сашке поднос, который оказался просто тяжеленным. Кроме полупустого кувшина, там было блюдо с холодной телятиной, лепешка и фрукты. Толстяк собрал с пола рассыпавшиеся яблоки и наскоро обтер о рукав камзола.

— Ты, вот что, как зайдешь, встань у дверей — и ни звука. Глаза в пол, по сторонам не зыркай. Жди, что прикажут. Может, все вернут на кухню, даже не прикоснувшись, со мной сто раз так бывало. И не забывай после каждого слова вставлять «милорд», иначе недосчитаешься зубов, — его взгляд был полон сочувствия, но Сашка только поджала губы. Что ж, если этот жалкий трус боится подать обычный ужин какому-то знатному самодуру, то она уж как-нибудь справится. Впрочем, стоило ей оказаться перед резной дверью с позолотой, которую охраняли четверо огромных стражников с пиками и мечами, как ее решительный настрой растаял, словно утренний туман.

— Я… ужин, — пробормотала Сашка, едва удерживая поднос. Но стражники не удостоили ее даже взглядом. Сашка на цыпочках проскользнула в комнату и, помня о наставлениях пажа, застыла, не поднимая глаз. Прошло несколько тягостных минут. В застоявшемся воздухе оплывали свечи, рассеивая тусклый свет. Огромная кровать с балдахином на резных столбиках и горой подушек была пуста. У Сашки запершило в горле. Из курительниц тянулся сладковатый дымок, от которого мысли стали путаться, как после бессонной ночи.

— Подойди, — голос был скрипучим, словно человек, которому он принадлежал, молчал так долго, что почти разучился складывать звуки в слова. Как если бы заговорил валун или поросшее мхом дерево. Сашка узнала этот бесцветный голос, и у нее подкосились колени.

У камина, где тихо потрескивали поленья, стояло кресло с высокой изогнутой спинкой. Сашка не видела лица того, кто сидел в кресле, но на нее словно повеяло февральским холодом. Приблизившись, она опустила кувшин и блюдо с фруктами на маленький стол и, не решаясь поднять глаза и встретиться с самым страшным ночным кошмаром, снова отступила в сумрак.

— Что там, снаружи?

— Милорд?

— Я спрашиваю, пустая башка, утро сейчас или вечер? Я пробыл здесь так долго, что совсем потерял счет времени.

— Скоро ночь, милорд.

Тот, кто был в кресле, пошевелился и издал неясный стон.

— Ужин, милорд?

— Оставь. Уходи.

Обмирая от страха, Сашка попятилась к двери. Но тут в комнату влетел высокий худой человек. От него пахло ветром и конским потом, дорожный плащ был забрызган грязью.

— Господин, я выполнил поручение, — сказал он, склоняясь в глубоком поклоне. Звук его голоса заставил Сашку застыть на месте.

— Где бумага?

Вручив свиток тому, кто сидел в кресле, он поставил кувшин с вином ближе к каминной решетке.

— Разверни кресло ближе к огню.

Отсвет упал на ссохшегося, немощного старика, укрытого звериными шкурами. Изможденное лицо с ввалившимися темными глазницами покрывала мертвенная бледность, при каждом вздохе из груди вырывался хрип. Это был Кронк, всесильный правитель, железной рукой управлявший Гриндольфом на протяжении долгих лет. С момента их первой и последней встречи — там, в шатре на рыцарском турнире, — прошло три года в той, обычной, жизни, и десять — здесь, в Гриндольфе. Срок немалый, но это совершенно не объясняло разительных перемен, произошедших с некоронованным правителем Гриндольфа, чье имя внушало ужас всем жителям страны от мала до велика. Сколько раз Сашка продумывала план мести, мечтая всадить кинжал в сердце Кронка. А сейчас в ее душе не было ненависти — только брезгливое отвращение, как при виде старой кобры, потерявшей ядовитые клыки. Ее рука, потянувшаяся было к кинжалу на поясе, сжалась в кулак.

Веки старика дрогнули, и свиток выпал из безвольно опущенной руки. Человек в плаще поднес к его губам чашу с вином. Сделав пару глотков, старик обессиленно откинулся на подушки.

— Сожги бумагу.

— Повелитель… Час близок. Вы должны выбрать преемника.

— Что ты бормочешь, недоумок? Ты что, считаешь, что вправе давать мне советы? Или, может, ты сам рассчитываешь получить жезл лорда-канцлера?

— О нет. Мне нужен вовсе не жезл. Мне нужна сила и мудрость, которые дарит Змей.

На лице старика промелькнула улыбка, от которой у Сашки пробежал холодок по спине.

— А парнишка, оказывается, не так прост. Но ты опоздал. Он сам уже выбрал истинного правителя. Не чета тебе, безродному выродку.

— Когда? Как?

Старик зашелся кашлем. На его губах вспенилась кровь.

— Вина, — прохрипел он.

— Кто он?

Лысый череп, казавшийся слишком большим для дряхлого ссохшегося тела, болтался, словно у тряпичной куклы — канцлер беззвучно смеялся.

— Десять лет. Десять лет я пресмыкался, исполняя твои приказы, — выслеживал, убивал, истязал. Хранил твой сон от наемных убийц и твой ужин от яда. И какую награду я получил?

— Жизнь, — прохрипел старик. — Я сохранил твою жалкую, никчемную, пустую жизнь, когда ты приполз, как шелудивая гиена, чтобы предать своих друзей.

В слепой ярости гонец схватил графин с водой и грохнул об пол. Осколки брызнули во все стороны. Сашка вжалась в стену и затаила дыхание.

— Игра еще не окончена, — прошипел Тобиас. Вне всяких сомнений, это был он, хотя узнать в нем мальчишку, который однажды спас жизнь Сашки, заплатив за это высокую цену, было почти невозможно. Сейчас, из-за разного течения времени, разрыв между ними увеличился, а тогда он был лишь немногим старше ее — смуглый нескладный мальчишка, немногословный и верный друг. Сашка вспомнила, как они, обхитрив никогда не спящего двухголового пса Гармра, спустились подземный лабиринт. Как угодили в логово тролльда, который счел, что два худых подростка — недурной суповой набор. Больше всего на свете он любил отгадывать загадки, и им удалось обвести его вокруг пальца. Но в темных закоулках лабиринта притаилась мантикора. Мерзкое чудовище с телом льва, крыльями летучей мыши и загнутым, как у скорпиона, хвостом с ядовитым жалом. Тобиас вынул меч, чтобы принять бой и дать Сашке шанс на спасение. Только она не убежала. Желтые кошачьи глаза мантикоры парализовали Сашку, лишили воли. Не сводя немигающего кошачьего взгляда с кольца на ее шее, мантикора крадучись приближалась, словно и не замечая Тобиаса. Их разделяло всего несколько метров, и Сашка уже слышала клокочущее дыхание зверя, в азарте хлеставшего себя по бокам хвостом с жалом, напоминающим хорошо заточенное копье. Тобиас бросился, пытаясь пронзить ее клинком, но тот соскользнул, не причинив ей вреда. Атаки мантикоры были быстры и продуманны. Лицо Тобиаса посерело от боли: из правого бока сочилась кровь, а левая рука повисла, как пришитая. Мантикора утробно урчала, радуясь скорой победе. Счет шел на секунды. Сашка с разбега запрыгнула на холку чудовища, чувствуя, как за ее спиной бешено хлопают крылья обезумевшего от ярости зверя. Побелевшими пальцами она вцепилась в косматую гриву, выхватила кинжал и что есть силы вонзила его за правое ухо зверя. Краем глаза Сашка заметила, как зазмеился, закручиваясь и поднимаясь над землей, хвост со смертоносным жалом. Воздух засвистел, и Сашка крутнулась на шее мантикоры. Жало вонзилось в то место, где еще секунду назад сидела Сашка. Зверь взревел от боли и ярости. Сашка висела на гриве, так близко от острых клыков, что клочья пены из разинутой пасти чудовища падали ей на волосы. Через мгновение мантикора рухнула, как подкошенная, смяв ее под собой. Собрав последние силы, они двинулись дальше, пока не заметили в одной из пещер серебристое сияние. Любой звук, даже едва слышный шорох, превращался под высокими сводами в гремящий камнепад. Мягкое свечение струилось из дальнего закута, где в грубо сколоченной клетке стоял, осторожно перебирая копытцами, единорог. Белоснежная шелковая грива почти касалась земли, а посреди лба был длинный витой рог. Прежде Сашке казалось, что единорог должен напоминать лошадь, но он был, скорее, похож на олененка — стремительный, тонконогий, с большими доверчивыми глазами. Тобиас торопливо схватил ее ладонь и приложил палец к губам. Сашка проследила за его взглядом и замерла от ужаса: то, что поначалу показалось ей небрежно брошенным мотком толстого каната, на самом деле было огромной змеей, покрытой иссиня-черной чешуей. За их спинами раздалось тихое зловещее шипение. Тобиас быстро обернулся, а Сашка зажмурилась от леденящего ужаса. У нее не было сил открыть глаза. И вдруг поняла — в пещере царит абсолютная тишина, словно в могильном склепе. От взгляда василиска Тобиас окаменел. Обратив колдовство василиска против него самого, Сашка, одолела порождение тьмы и освободила единорога. Прощаясь с верным другом, который встретил опасность лицом к лицу и отдал жизнь за нее, Сашка гладила холодный камень, всматривалась в знакомое лицо, стараясь навеки впечатать его в памяти. Кое-где серый камень отслоился и осыпался, как старая штукатурка, и под ним проглядывала кожа. «Чтобы освободить Тобиаса из каменного саркофага, нужно омыть его живой кровью», — сказал единорог. Сашка полоснула клинком по левой ладони, провела по щеке Тобиаса и закричала от дикой боли: рука покрылась язвами и волдырями, словно на нее брызнули кислотой. Камень, на котором остались кровавые отпечатки ее ладони, шипел и пузырился, как сода в уксусе. Закусив губы от боли, Сашка снова и снова прижимала ладонь к статуе, и каменный панцирь таял от ее прикосновений. Руку невыносимо жгло, из язв сочились гной и сукровица. Она надеялась увидеть хоть малейший признак жизни. Но Тобиас был неподвижен. Видя ее горе, единорог оживил Тобиаса, но предупредил, что яд василиска превращает в камень не только тело, но и душу. «Это уже не тот Тобиас, которого ты знала. Тебе придется смириться с тем, что ты потеряла друга», — сказал он. И Сашка попятилась, наткнувшись на враждебный, чужой взгляд другого, незнакомого Тобиаса. Спустя пару дней он исчез во время кровопролитной битвы, когда лесные братья пытались отбить обоз и заключенных, которых стражники перегоняли в королевскую тюрьму. В следующую их встречу он был среди похожих на смутные тени наемных убийц Кронка и по его приказу пронзил сердце Ильстрема, бесстрашного предводителя лесного братства…

Когда Тобиас в заляпанном грязью дорожном плаще, отвесив лорду-канцлеру шутовской поклон, удалился, Сашка на цыпочках прокралась к двери. Но стоило ей коснуться позолоченной ручки, как старик снова зашелся в иссушающем кашле.

— Эй, мальчишка! — просипел он.

Сердце Сашки ухнуло в бездну. На негнущихся ногах она подошла к креслу.

— Налей вина.

Она сняла с каминной решетки кувшин и плеснула черное вино в серебряный кубок с затейливой гравировкой. Руки мелко дрожали, и несколько капель упало на каменный пол. Сашка втянула голову в плечи, ожидая окрика. Но канцлер, погруженный в раздумья, не заметил ее оплошности. Сделав глоток, он, не удостоив маленького пажа даже взгляда, отпустил ее небрежным взмахом руки.

С бешено колотящимся сердцем Сашка попятилась, бесшумно притворив за собой дверь. Она чинно удалилась, спиной чувствуя взгляды стражников. Но стоило ей свернуть за угол, как ноги подкосились. Она прислонилась к холодной каменной стене и закрыла глаза. Лоб пылал. Кронк был в шаге от нее — жалкий, дряхлый, немощный. Ей выпал шанс отомстить за тысячи безвинных, погибших по его вине. Один быстрый взмах кинжала, и… Сколько раз она видела это во сне. Но ей не хватило духу. Не хватило ненависти…