Сашка открыла глаза. Она лежала на опушке леса. Золотые солнечные блики пробивались сквозь густую крону деревьев. Терпко пахло прелой листвой, доносились птичьи трели. Сашка провела ладонями по лицу, смахнув со щеки прилипшую хвоинку. Сейчас, наверное, около полудня. Сколько же она спала? События вчерашней ночи вспомнились так отчетливо, что она резко вскочила. Где ребенок? Что с Греем?

Маленький принц лежал в десяти шагах от нее, на залитой солнцем прогалинке, совершенно голенький и, кажется, абсолютно счастливый. Сосал большой палец, дрыгал пухлыми ножками и заливисто смеялся, словно кто-то щекотал его за пятки. Куча мокрых серых пеленок валялась рядом.

— Простудишься! — бросилась к нему Сашка. Увидев склонившееся над ним озабоченное лицо Сашки, маленький принц растянул рот в беззубой улыбке.

— Ах ты глупыш, — сдерживая неожиданно подступившие слезы, пробормотала Сашка. Но когда она попробовала снова закутать его в пеленки, принц скуксился и завредничал, больно дернув ее за волосы.

Боковым зрением Сашка все время замечала какое-то неясное движение, но когда она оглядывалась, то видела лишь солнечные блики на листве, сухую корягу или поросший мхом пень. Как ни странно, малыш, казалось, совсем не был голоден, хотя не ел со вчерашнего вечера. Сашка вспомнила, как Леборхам равнодушно швырнула Дейзи на камни, переломав ей все кости, и сморгнула непрошенные слезы.

— Как же мы теперь? И где Грей?

Она снова уложила ребенка на прогретый солнцем мох и села рядом, спрятав лицо в ладонях.

— Ыш, пригорюнькалась.

— Ну ды, подвысунься тока, вряз покрамсакает — узыркал, яко вострожало?

— Знамо, то ж стархолюды — кто кумекает мал-мала, тишуйничат.

Сквозь пальцы Сашка видела, как на фоне прелой листвы медленно вырисовываются корявые силуэты древесных фейри. Они были ближе к миру растений, чем живых существ, и различались между собой так же сильно, как ландыш и чертополох. Бородавчатые, узловатые, покрытые растрескавшейся корой, серым лишайником и паутиной, одни из них больше напоминали жука-палочника и бражника, других же было не отличить от трухлявого пня. Сашка могла бы неделю блуждать по лесу, не замечая их молчаливой слежки, пока они сами не решились бы показаться ей на глаза.

— Я вас вижу, — тихо сказала она. — И слышу.

На поляне повисла тишина. Сашка медленно отняла ладони от заплаканного лица.

— Спасибо, что спасли.

Маленький юркий фейри на длинных ножках в плаще из зеленого листа, ее старый знакомый, учтиво положил перед Сашкой веточку земляники.

— Вы знаете, где Грей?

Древесные фейри недоуменно переглянулись.

— Хтось?

— Там, на поляне, был мой друг. Он ранен.

— А, тамось. Тижоленный, яко лось.

— И лупасит кудысь ни попадя, — обиженно добавил Альнус.

Сашка бросилась к Грею. Его лоб пылал. Почувствовав прикосновение ее прохладной ладони, он вздрогнул, приоткрыл глаза, но, кажется, не узнал ее. Сашка отогнула край повязки: каемка гноящейся раны стала темно-лиловой.

— Железо и древо еще тамось, внутрях, — сказал фейри, отдаленно напоминающий жука-оленя. — Сгинет.

— Нет, нет! — зажала рот Сашка.

Фейри, сбившись в кучу, снова зашушукались, как деревья в роще. До слуха Сашки доносились лишь отдельные слова, и чаще всего — непонятное «златокруг», повторенное десятками скрипучих, басовитых и звонких голосов. Наконец, все тот же жук-олень, чуть выступив вперед, изрек:

«Что это еще за околесица?» — подумала Сашка, растерянно озираясь по сторонам. Альнус ткнул узловатым пальцем в кольцо, которое болталось на тонком кожаном ремешке на ее шее. Сашка трижды крутнула кольцо и прошептала имя, которое однажды уже нежданно спасло ее от злых чар.

— Гексула.

Она возникла из ниоткуда, сотканная из смолистого духа прогретых солнцем сосен и тонкого аромата душицы и чабреца. Высокая, смуглая, словно выточенная из редкого дерева, в летящей накидке цвета палой листвы — золотистой, бордовой, зеленоватой, бурой, в пятнышках и крапинках, как оперение лесных птиц. Там, где ступали ее босые стопы, распускались незабудки. Крошечные бирюзовые цветы были вплетены и в темные волосы, которые спускались до самой земли и окутывали лесную нимфу, как плащ. За ней, высунув лиловые языки, следовали два огромных волкодава — каждый размером с годовалого теленка.

— Ты звала?

— Мой друг ранен, он умирает.

Гексула склонилась над Греем. Нахмурилась, провела смуглой тонкой рукой по его щеке.

— Красивый.

Гексула отстегнула маленькую фляжку, которая висела на поясе, и поднесла к его губам. Грей сделал несколько жадных глотков. Потом она отпила сама и обрызгала его лицо и рану.

— Теперь спи. Как попали в мой лес? — обернувшись, спросила она у Сашки.

Сашка сбивчиво рассказала о событиях последних дней и планах Леборхам убить наследника престола. В зеленых, как болотный мох, глазах Гексулы затаилась недобрая усмешка.

— Нет спасенья. Она найдет ребенка. И убьет. Она видит, слышит, чует. Не убежать. Но ты! Ты владеешь кольцом Ладмира. Почему боишься, почему прячешься? Бейся!

— Я… не умею, не знаю, как управлять его силой.

Гексула совсем по-птичьи прищелкнула языком.

— Иди в Запределье. Ищи Искобальда. Он укроет. Но иди одна. Ребенку нельзя. Смерть.

— Но как же я попаду в Запредельный мир?

— Ищи Три-Дерево. Верь кольцу. Оно укажет.

Судорожно вздохнув, Грей открыл глаза и попробовал приподняться.

— Лежи. Еще рано, — сказала Гексула, склонившись над ним.

Сашке показалось, что в ее голосе, где еще недавно звенел металл, послышалось журчание лесных ручьев, шепот листвы и щебет птиц.

— Оставайся. Здесь, со мной. Навсегда. Чтобы не стареть, не умирать, не печалиться, не помнить.

— Спасибо, — прохрипел Грей, отведя глаза. — Я выжил только потому, что помнил.

Усмехнувшись, она легко коснулась его лба.

— Никогда не держу против воли. Затоскуешь. Сам придешь. Как верный пес. Не сейчас. Но скоро.

Она вложила в его ладонь маленькую свирель, выточенную из светлого дерева.

— Зови. Из любой беды выручу. Моим станешь — навсегда прошлое забудешь, — сказала она, а затем исчезла, растворившись в прогретом солнцем, душистом воздухе.

— Как рука?

— Не болит. Вообще ничего не чувствую. Так странно.

— Давай помогу тебе подняться? — Сашка подставила плечо, и Грей, тяжело навалившись, поднялся на ноги.

— Грей, Леборхам не отступится, она в бешенстве из-за того, что нам удалось улизнуть из-под самого ее носа, и не успокоится, пока жив принц. Нужно где-то укрыться. Ты еще не крепко стоишь на ногах, и Дейзи больше нет.

— Соломинку легко спрятать в стоге, человека — в большом городе, а ребенка — в обители черных сестер.

— Что это за место?

— Там оказываются все бастарды и сироты, которым посчастливилось не умереть в придорожной канаве.

— Далеко это?

Древесные фейри, которые при появлении Гексулы притихли и попрятались, сейчас снова осмелели и обступили их плотным кругом, загалдели все разом, перебивая друг друга.

— Тутась близехонько, коли напрямки.

— Ежели кто короткий путь прознает.

— Не сворачивать, так и до темени поспеете.

— Вы покажете дорогу? — спросила Сашка.

Все фейри, как по команде, вытянули руки-сучья, и все — в разные стороны.

— Так куда же идти?

— А хоть за солнцем, хоть супротив. Все одно — кудысь хошь, тудысь и придешь. Место таковское.

Сашка вздохнула и подхватила на руки заметно потяжелевшего малыша. Он мгновенно уснул на ее руках. Как только полянка скрылась за стеной деревьев, их нагнал Альнус и сунул Сашке погремушку из бобового стручка и маленькую сушеную тыкву, в которой плескался нектар.

— Дитяте, — смущенно пробормотал он и прежде, чем Сашка успела поблагодарить, превратился в кустик ольхи.

Грей шел впереди, прокладывая дорогу через густые заросли папоротника, и с каждым шагом силы возвращались к нему. Когда они уходили с поляны, Сашка заметила, как он выронил свирель — не выбросил намеренно, не потерял, а просто равнодушно разжал ладонь, словно там был использованный трамвайный билет. Сашка подняла дар лесной нимфы и спрятала за перевязь, в которой несла спящего принца.