— Смелее! Еще шаг! Еще! И улыбка, улыбка!
Сашка, раскинув руки, медленно скользила по канату. Черное гимнастическое трико облегало тонкую, почти мальчишескую фигуру. Каштановые кудри туго стянуты на затылке — не до красоты, лишь бы не лезли в глаза. Легко сказать — улыбайся. Хоть высота и ученическая, метра три всего, грохнешься — мало не покажется. Да и стыдно навернуться на виду у цирковых, которые уже начали подтягиваться на утреннюю репетицию.
Голове непривычно легко — вчера избавилась от надоевшей косы. Парикмахер сокрушенно качала головой, щелкая ножницами. Краем глаза Сашка видела, как медленно падают на пол темные завитки, похожие на вопросительные знаки. Если бы можно было так же легко, одним взмахом, избавиться и от мучащих ее вопросов!
Пожалуй, короткая стрижка ей даже шла. Заостренное лицо, переливчатые серые глаза, чуть вздернутый усыпанный мелкими веснушками нос, упрямо сжатые губы — словом, обычная девчонка. Мимо пройдешь — не оглянешься. Тощая и нескладная. Когда как-то разом повзрослевшие одноклассницы хвастались в раздевалке кружевным бельем, Сашке оставалось лишь подавить завистливый вздох. Она не раз замечала косые взгляды и смешки: в новой школе, куда она перешла год назад, когда мама вышла замуж и они переехали к Антону Павловичу на Петроградскую сторону, она так и не стала своей.
— О-оух! — стоило Сашке вспомнить о школьных неурядицах, канат стал раскачиваться под ногами, словно палуба корабля. Сашка нелепо взмахнула руками и, потеряв равновесие, завалилась вправо. Звонко спружинила бечевка — прицепленная за пояс трико, она уходила высоко вверх, под самый купол, а оттуда, перекинутая через невидимое колечко, возвращалась прямехонько в руки Николь.
— Аликс! О чем опять думаешь?! Сколько раз говорить: идешь по канату — голова пустая, легкая, как воздушный шарик!
Пару раз шутливо подергав подвешенную за пояс Сашку вверх-вниз, словно марионетку, Николь медленно подтянула бечевку.
— Еще раз! Вниз не смотри — только вперед, — Сашка, собрав все силы, подтянулась и, уняв предательскую дрожь в коленях, вновь ступила на канат. — Спина прямая! Руки свободные, как крылья птицы. И-и-и… пошла!
Николь — давняя подруга мамы, названая сестра в шумной цирковой семье. Вместе они долгие годы делили кочевой хлеб и ставили головокружительные трюки, опровергающие законы земного тяготения. Невесомые, сотканные из одних только сияющих блесток и перьев, они парили под куполом цирка на серебряных кольцах, как сказочные жар-птицы. Тренировались до седьмого пота, до кровавых мозолей — чтобы сотни встревоженных глаз безотрывно, зачарованно следили за каждым шагом по тонкому канату, чтобы в звенящей тишине разносилось восхищенное «а-а-а-ах…». И все было прекрасно, пока три года назад на будничном прогоне давно обкатанного номера не оборвалась не только лонжа, но и цирковая карьера мамы.
Ее жизнь тогда спасло только чудо — так в один голос заявляли врачи. Так оно и было. Чем же, как не чудом, считать то, что Сашке удалось проникнуть в самую сердцевину мира, где время остановилось, и не забыть себя, настоящую, по ту сторону зеркала судеб, спрятанного во тьме подземного лабиринта?
Сейчас все это казалось смутным сном. А может, и прав был Антон Павлович: с помощью фантазии детское сознание блокировало слишком сильные эмоциональные переживания, связанные с травмой и болезнью матери. Антон Павлович считал, что ни в коем случае нельзя поощрять нелепые выдумки вполне уже взрослой девочки, и Сашка перестала рассказывать о ночных кошмарах. Один и тот же сон, раз за разом: неясные быстрые тени в сумраке шатра, обманчивое пламя свечей, растекающееся на полу темное пятно крови, и глаза — пустые, белесые, точно прихваченные изморосью…
Спокойный, рассудительный и патологически чистоплотный Антон Павлович появился в их жизни пару лет назад. В Питер пришла ранняя весна, холодная и ветреная. Весь мир — небо, дома, дороги, лица людей — были одного и того же вылинявшего сероватого цвета. Сломанные кости давно уже срослись, но мама все так же лежала, безучастная ко всему, отвернувшись лицом к стене. Тонким пальцем водила по завиткам цветочного узора обоев — точно чертила незримые письмена. Почти не ела и только виновато улыбалась, когда Сашка пыталась растормошить, зажечь огонек интереса в потухших глазах — и таяла, таяла с каждым днем. Закрывшись в ванной, Сашка выла от бессилия и отчаяния.
Однажды Николь привела в их маленькую квартирку Антона Павловича, которого ей «очень, очень рекомендовали знающие люди». Сашка недоуменно посторонилась, когда из темного дверного проема шагнул высокий холеный мужчина средних лет с гладко зачесанными пепельными волосами. Он прошел в мамину комнату и плотно притворил дверь. Николь поставила чайник. Сашка беспокойно ерзала на табуретке, прислушиваясь к приглушенному баритону за стеной. Спустя полчаса Антон Павлович, наотрез отказавшись от чая с баранками, ушел. Сашка заглянула к маме — та сидела на кровати, задумчиво накручивая на палец поясок от халата, и на ее бледных губах блуждала растерянная улыбка.
— Саш, а дай зеркало?
Испытующе вглядываясь в свое отражение, она провела рукой по спутанным каштановым кудрям, в которых за время болезни появились серебряные нити, и с грустью отвела взгляд.
— Постарела так… Давай-ка, Сашка, открывай все окна, будем выгонять больничный запах!
Сашка, с трудом сдерживая слезы, раздернула пыльные шторы и потянула створку. В комнату ворвался студеный балтийский ветер, опрокинув склянки с лекарствами на колченогой тумбочке.
Следующий прием Антон Павлович назначил через неделю в своей клинике. Накануне вечером мама вывалила на пол содержимое платяного шкафа и, усевшись на кучу тряпок, битый час выбирала «что-то приличное». Когда среди затертых джинсов и черных водолазок блеснул цирковой костюм, Сашкино сердце екнуло. Мама осторожно подняла его, любуясь игрой света в бутафорских бриллиантах. А потом бросилась к кладовке и, пыхтя от натуги, вытащила из-под груды пыльного хлама старую швейную машинку.
Так и началась ее новая цирковая жизнь — в качестве костюмера. Как и во всем, за что она бралась, Сашкина мама не признавала полумер: ночи напролет засиживалась за эскизами и шитьем, вручную пришивала каждую блестку невидимым стежком, чтобы в огнях софитов костюм переливался, как русалочья чешуя.
Цирковые завалили ее заказами, и Сашка с готовностью вызвалась быть курьером: от цирка до школы — рукой подать, минут пятнадцать быстрым шагом. Заходя в округлое, как опрокинутая супница, здание со служебного входа, она с удовольствием вдыхала знакомый с детства волнующий цирковой дух — густую смесь запахов сосновых опилок, конского пота, больших кошек, пыльного бархата и раскаленных софитов.
Сашка любила деловитую суету, которая царит за кулисами в день представления. Униформисты подтаскивали к боковым выходам реквизит. Хихикали, сбившись в стайку, танцовщицы кордебалета с роскошными плюмажами из страусиных перьев. Нервозно порыкивали в клетках тигры. Разминались жонглеры, подбрасывая разноцветные шарики и кольца. Сашка вертела головой во все стороны, и в груди ее росло теплое чувство: она наконец среди своих. Когда она была совсем маленькой, мама часто брала ее на репетиции, и в цирке шутили, что Сашка родилась в тырсе — смеси песка и опилок, которой посыпают манеж.
Каждый раз она останавливалась у денников, где приветливо отфыркивались цирковые лошади с длинными заплетенными в косы гривами. Когда-то — так давно, что казалось, и не с ней это было — она грезила о кубке по конкуру, днями напролет пропадая в клубе «Дерби». Спортивная карьера подающего надежды юниора закончилась бесславно — после падения врачи запретили заниматься конным спортом целый год. А потом случилась мамина болезнь — и совсем не до скачек стало.
Иногда Сашка задерживалась, чтобы посмотреть репетицию номера, который ставила Николь. После маминой травмы она взяла новую напарницу, Светку, но что-то не клеилось, и номер разваливался, как карточный домик. Николь бесилась, гортанно выкрикивая французские ругательства, а Светка отмалчивалась, бросая хмурые взгляды, пока однажды не швырнула в напарницу поношенным тапочком и не ушла — все так же молча. Сашка, которая стала невольной свидетельницей этой сцены, спустилась на арену и обняла подрагивающие, по-птичьи хрупкие плечи Николь.
— Нельзя корову научить летать, — смахнув слезы, улыбнулась Николь.
— А я? Смогла бы?
В глазах Николь вспыхнули искорки.
— На канат! — хлопнула в ладоши она.
— Что? Так сразу? — испугалась Сашка.
— А чего ждать? Как раз и узнаем: можешь или нет.
«Эквилибр, как правильно называется хождение по канату, с первых же дней осваивают все студенты циркового училища, независимо от веса и комплекции», — тараторила Николь, закрепляя на поясе Сашки страховочную бечевку. Сначала — по туго натянутой проволоке, а затем — на свободно подвешенном тросе. То есть ходить по канату могут абсолютно все. Но есть те, для кого это становится призванием. И хотя Сашка мотылялась на тросе, как гладиолус в руках первоклассника, Николь, пару раз прищелкнув языком, лучезарно улыбнулась. И взялась вылепить из нее настоящего канатоходца. По молчаливому уговору ни та, ни другая ни словом не обмолвились об этих уроках Сашкиной маме. Не то чтобы они боялись ее неодобрения. Просто еще не время. Когда-нибудь, когда Сашка сможет ходить по канату хоть с завязанными глазами, они обязательно обо всем расскажут. А пока Сашка под предлогом занятий с репетитором по английскому прибегала в цирк на утренние тренировки.
Натянутая проволока далась ей без особого труда. Дело нехитрое: опорная нога прямая, неподвижная, стопа — строго вдоль. Руки на уровне плеч и постоянно ловят баланс, как и свободная нога.
— Представь, что на голове — стакан с водой, и ее ни в коем случае нельзя расплескать, — наставляла Николь. — Плечи, шея, спина неподвижны. Но ты не деревянная кукла, а… кошка на узком карнизе. Руки выше! Опустишь — непременно упадешь, утянут за собой.
Сегодня Сашка в первый раз ступила на свободную проволоку. Все губы искусала, пока голова и тело не перестроились: вместо того чтобы просто удерживать точку равновесия над канатом, приходилось постоянно подводить ногой вихлястую проволоку под свой центр тяжести. Как если бы для того, чтобы сделать новый шаг, приходилось силой воображения строить из воздуха подвесной мост.
Носком левой ноги Сашка, не глядя, нащупала проволоку, скользнула полшага, медленно перенесла вес тела. Еще шаг, другой, третий. Семь потов сошло, пока Николь не махнула рукой: «Ну, хватит на сегодня!».
Ощутив, наконец, твердую землю под ногами, Сашка покрутила головой, разминая задеревеневшую шею, и достала из кармана телефон — нет ли пропущенных звонков от мамы. Бросив быстрый взгляд на экранчик, ахнула: до занятий осталось около часа — только-только, чтобы забежать за школьной сумкой и переодеться. Хорошо бы, конечно, выкроить хотя бы минут десять на душ, а то сосед по парте опять будет пол-урока шипеть, что она зверинцем пропахла. Так-то он парень неплохой, даже выручает на контрольных, когда видит, что она безнадежно увязла в уравнении с двумя неизвестными. Но не все же любят цирк.