Серый рассвет застал Сашку в большой спальне приюта, где смешались запахи кислого молока, грязных пеленок и младенческого пота. В кроватке спал маленький принц. Всю долгую ночь Сашка держалась за его пухлую ручонку, как за последнюю надежду на то, что все еще может быть хорошо.

Сашке так и не хватило решимости рассказать Эвейн о том, что Грей ушел. Его письмо по-прежнему лежало в лифе платья, царапало, жгло кожу. Сашка неслышно поднялась, поправила сбившееся покрывальце и уже не в первый раз удивилась тому, как же быстро растет Артур. Во сне его лицо казалось не по-детски серьезным. Вчера, завидев ее, он так обрадовался, что едва не опрокинул колыбель, свесившись через бортик, — она едва успела подхватить принца на руки.

«Та», — пролепетал он, обняв ее за шею.

Пока он не уснул, Сашка еще как-то держалась, старалась спрятать слезы, которые тихо катились по щекам. Вместо того чтобы спастись, Грей пошел на верную смерть, чтобы отвести беду от обители и избежать кровопролития. Глупое геройство.

Стараясь ступать как можно тише, Сашка выбралась из спальни.

У главных ворот царила полная сумятица. Встревоженно топтались и всхрапывали оседланные лошади, бестолково метались кое-как вооружившиеся защитники крепости в длиннополых балахонах, поблескивали начищенные с вечера гнутые доспехи, лязгали мечи, частоколом вздыбливались колья. Кто-то крепко ухватил Сашку за предплечье и развернул.

— А, вот ты где, — осклабился бродяга, заросший черной щетиной до самых глаз. — Ну, и где же твой дружок?

— Я… не знаю, — пробормотала она.

— Затеял, значит, сыр-бор — а сам в кусты?

Сашка дернулась, пытаясь вырваться из стальных клещей. На ее плечо мягко опустилась ладонь.

— Оставь ее, Ингвар.

Отец Виспасиан отвел ее в сторону и испытующе посмотрел в глаза.

— Грей ушел ночью. Он надеялся, что так спасет всех, — призналась она.

Сашка протянула настоятелю обители смятый свиток. Тот быстро пробежал его глазами и устало вздохнул. За воротами протрубили в рог.

— Именем короля, откройте ворота обители. Преступник пойман и понесет заслуженное наказание. К чему бессмысленное кровопролитие?

Все взгляды обратились к отцу Виспасиану, который отчего-то медлил.

— Братцы, да пес с ним, баламутом пришлым, — выкрикнул кто-то в толпе. — Жили худо-бедно, пока он не заявился тут… Вздернут — и поделом!

Раздалось несколько одобряющих возгласов, но большинство защитников обители молчали, не сводя глаз с настоятеля.

— Откройте ворота, — приказал он. — Дайте дорогу королевским стражникам.

Сразу с десяток прокаженных, которые еще вчера, горя праведным гневом, были готовы защищать стены обители, бросились к воротам, чтобы вынуть тяжелые запоры из кованых скоб.

Во двор въехала кавалькада королевских гвардейцев во главе с Тобиасом. Следом промаршировал строй пеших воинов — они все прибывали и прибывали, выстраиваясь в большой круг и тесня обитателей крепости. Вновь протрубил горн, и в наступившей тишине раздался тяжелый цокот копыт и громыхание обитых железом ободьев по брусчатке. Вытянув шею, Сашка увидела гнедого коня с белыми щетками и длинной гривой, который тащил повозку с высокой деревянной клеткой. В углу, скрючившись, сидел Грей — его одежда была изодрана, а лицо и тело покрывали кровоподтеки. «Им мало просто казнить его, они намерены преподать нам урок. Чтобы впредь неповадно было бунтовать», — прошептал отец Виспасиан.

— Этот изменник совершил преступление перед короной и будет казнен завтра в полдень. Любой, кто поднесет ему воду или еду, разделит его участь, — сообщил глашатай.

Обитатели крепости, бросая сумрачные взгляды на гвардейцев, разбрелись. У клетки осталось лишь пять стражников, остальные же — вероятно, среди них было немало жителей окрестных деревень — двинулись к рощице фруктовых деревьев. Заслышав стук топоров, отец Виспасиан горестно всплеснул руками и бросился вдогонку.

— Эвейн, его казнят завтра в полдень! — воскликнула Сашка, ворвавшись в столовую.

Взяв протянутый Сашкой аккуратно сложенный кусочек пергамента, Эвейн развернула его побелевшими дрожащими пальцами и всхлипнула, едва прочитав первые строки.

— Эвейн, — мягко тронула ее за плечо Сашка, — помнишь, я рассказывала о Гексуле, лесной нимфе? Она хотела, чтобы Грей навсегда остался в лесу, с ней. Когда он уходил, она обещала спасти его из любой беды.

— Что же мы ждем?

— Только она сказала, что он станет совсем другим — человеком леса. Забудет прошлую жизнь. И людей, которых любил когда-то.

— Главное, что он будет жить.

Сашка достала из дорожной котомки тонкую флейту и поднесла ее к губам. Мелодичный напев выткался в воздухе, как прозрачная вуаль. Свежий ветер принес смолистый пряный запах хвои. Стены расступились, растаяли за стволами вековых кедров, по которым перепархивали шумные синекрылые сойки.

— Где он? И как эта, в черном, попала в мой лес? — ледяной тон Гексулы обескуражил Сашку.

— Грей в беде.

— Он просил меня о помощи?

— Э-э, да, — замявшись на мгновение, сказала Сашка. — Ты можешь его спасти?

— Он помнит о цене?

— Да, — опередила Сашку Эвейн. — Он покорен твоей красотой и хочет уйти от людей, стать человеком леса. Ни одной смертной не по силам тягаться с вечно юной и прекрасной лесной нимфой.

— Особенно той, розы на щеках которой давно увяли, а волосы покрылись белым инеем.

Сашка тихо сжала руку Эвейн. Гексула развязала вышитый причудливым цветочным орнаментом мешочек и положила на Сашкину ладонь черный желудь.

— Пусть проглотит, — сказав это, она исчезла. Волшебный лес в один миг растаял, как туман, а Сашка и Эвейн снова оказались в темной келье.

На закате, когда колокол собрал всех на вечернюю молитву, Сашка и Эвейн, прихватив глиняный кувшин с имбирным элем и корзинку с разной снедью, вышли во двор крепости, в центре которого стояла клетка и возвышалась виселица.

Охранники весь день маялись со скуки и развлекались тем, что тыкали острием копья несчастного пленника, над ранами которого вился рой мух. При виде девушек стражники встрепенулись и напустили воинственный и строгий вид.

— Стой! Лорд-канцлер строжайше запретил…

— Но это не для преступника, — обезоруживающе улыбнулась Эвейн. — Это угощение для вас, храбрые воины, ведь вы весь день провели здесь, на холодном ветру.

Сашка, кокетливо улыбнувшись, подала кувшин одному из стражников. Другой приподнял ножом край беленой холстины в корзинке и, увидев хлеб и колбасы, расплылся в широкой улыбке.

— Эй, оставь-ка мне, приятель, — толкнул он напарника, отбирая кувшин. — Из рук эдакой милашки и уксус будет сладким!

Пока Сашка, мило болтая с охранниками, отвлекала их внимание, Эвейн быстро просунула сквозь прутья круглый хлебный мякиш, в котором был спрятан желудь. Грей, который не сводил с нее глаз, не двинулся с места. Одними губами прошептав что-то, Эвейн отошла к Сашке. Оглянувшись, она увидела, как Грей дотянулся до хлебного шарика и быстро положил его в рот.

К полудню вокруг виселицы уже собралась толпа зевак. Тобиас гарцевал на вороном коне в окружении гвардейцев. Сашка бродила среди черных балахонов, как в дурном сне, не в силах поверить, что все это взаправду. Слишком уж абсурдной, невозможной казалась сама мысль о том, что Грея могут казнить. Она искала взглядом холщовую рясу отца-настоятеля. Двое стражников выволокли Грея из клетки и вывели на помост. Один из стражников достал свиток и пробубнил что-то — издалека было не разобрать отдельных слов. Палач накинул на шею узника петлю. Сашка с тоской всматривалась в толпу, надеясь увидеть золотисто-зеленый наряд Гексулы. Но время шло, а ее все не было. И надежда таяла, таяла с каждым ударом сердца — тяжелого, как булыжник. Пелена слез застилала глаза.

Она шла к помосту, раздвигая темные рясы, как пыльные вещи в гардеробе. Гулко прозвонил колокол. Толпа смолкла. Тобиас взмахнул рукой, и палач выбил колоду из-под ног Грея. Сашка крепко зажмурилась. Виселица, то ли неумело и наспех сколоченная, то ли ловко подпиленная кем-то ночью, со страшным грохотом рухнула. Грей, покачиваясь, поднялся на ноги и, судорожно вцепившись связанными на запястьях руками в удавку, сорвал ее с шеи. В толпе раздались радостные возгласы, которые через минуту слились в гул потревоженного улья.

— Помилован! Помилован! — кричали прокаженные, размахивая руками.

Грей скатился с помоста и, покачиваясь, поднялся. Настоятель, воздев руки к небу, произнес молитву. Люди вокруг Сашки стаскивали уродливые колпаки, улыбались, сжимали друг друга в объятьях. А она боялась поверить, что все кончено, боялась даже выдохнуть, чтобы не вспугнуть счастье.

— Это древний закон: если веревка оборвется или топорище сломается над шеей осужденного на казнь, — значит, он невиновен, — сказал Виспасиан.

Но всаднику на вороном коне не было дела до знаков судьбы и суеверий. На мертвенно бледном лице Тобиаса проступили горячечные пятна, а губы сжались в тонкую линию. Выхватив меч, он налетел на чудом спасшегося осужденного. Грей упал. По брусчатке заструилась темная кровь. Толпа отхлынула. Издалека, словно отзвук дальней грозы, стал крепнуть ропот. Под ноги породистому скакуну бросился сгорбленный калека: кривляясь и остервенело стуча в бубен, он заставил коня попятиться, а затем прокричал:

— Проклят! Навеки проклят!

Взбешенный Тобиас, размахнувшись, нанес ему страшный удар. Несчастный юродивый, забился в судороге, а потом затих на мостовой. Но шепот «проклят, проклят, проклят» уже расходился в толпе, как круги от камня, брошенного в сонный пруд.